Ведьма

Это был удар под дых.

— Моё почтение, профессор, — заговорил мистер Конрад Барлоу, с лёгким поклоном прикоснувшись к тулье своей шляпы. — Премного рад…

Но глаза Росауры застлала пелена — она смотрела на него, но не могла видеть ни приветливого, пусть утомлённого лица, ни светлых глаз, в которых за радушием сквозила печаль. Она и голос-то, приятный, негромкий, едва различала.

Одна её половина готова была разрыдаться, броситься Директору в ноги, умолять, чтобы её не разлучали с детьми, чтобы не выкидывали на улицу сейчас, когда она ни минуты не может остаться наедине с собой, когда она не в силах вернуться под крыло отца, когда и мысли допустить не может, чтобы вновь пойти на работу в Министерство, тем более едва ли Крауч примет её обратно… Другая же половина приказывала закрыться в ледяной гордости, не спросившись объяснений выйти вон с идеально прямой спиной, а там упасть замертво.

Быть может, к последнему её измученное тело было готово больше всего, и это отразилось на её лице, пока она стояла безмолвная перед Директором и этим незнакомцем, который с вежливой улыбкой прибрал к рукам всё, что у неё осталось, и Дамблдор торопливо взмахнул рукой:

— Прошу вас, присаживайтесь!

Рядом возникло лиловое кресло, но Росаура лишь только опёрлась омертвевшей рукой о спинку.

— Благодарю, сэр. Не хотелось бы надолго вас задерживать.

— Боюсь, это мне придётся вас задержать, профессор, — покачал головой Дамблдор, — надо согласовать расписание: мистер Барлоу выразил желание приступить уже завтра.

— Сейчас уже поздний вечер, Альбус, — подал голос Конрад Барлоу. Говорил он неспешно, мягко, переводя внимательный взгляд с Дамблдора на Росауру. — Быть может, лучше завтра до завтрака?

— Мне придётся отлучиться из школы ближе к полуночи, — сказал Дамблдор. — Не могу гарантировать, что успею вернуться к завтраку. Мне думается, сейчас, без особой спешки, мы как раз могли бы разрешить все насущные вопросы. Прошу, Конрад, — перед Барлоу тоже появилось кресло.

Однако поскольку Росаура продолжала стоять, Барлоу не шелохнулся.

— Расписание профессора Защиты от тёмных искусств висит в кабинете профессора Защиты от тёмных искусств, — глухо проговорила Росаура. Во рту было совершенно сухо. — Пять пар каждый день, за исключением пятницы, в пятницу четыре. Нагрузка двадцать четыре часа.

Если бы она увидела, как в глазах Дамблдора проскользнул лукавый огонёк, она бы его прокляла и без палочки, и плевать, что это было бы последнее достижение в её никчёмной жизни. Но она стояла, окаменевшая, а глаза из гранита не могут видеть.

— Всё верно, профессор, — сказал Дамблдор, — однако нам нужно обсудить новое расписание. А Конрад прав, время позднее, все притомились, так что прошу…

В третий раз пренебрегать приглашением Директора было чревато, но Директор пренебрёг ею — едва ли его оскорбила бы бестактность той, от кого он не преминул избавиться, как только выпала возможность. Покровительство Крауча она утратила, а всё остальное… только к этому и вело.

Да, Росаура не была сильно удивлена. Ладно что её успехи за два месяца можно было обозначить как «никто не убился, и слава Богу». О каких-либо академических прорывах или хотя бы сносной успеваемости и успешном освоении программы речи и не шло. Сплошной разброд и шатание, страшно представить, сколько жалоб родителей приходило на её имя, а у Директора просто были дела поважнее, чем по десять раз на дню вызывать её на ковёр. Безусловно, нарушений, нареканий и недовольства скопилось выше крыши. Но самое главное вот что: в субботу она открыто сделала свой выбор, и Директор убедился, что предпочтение она отдаёт не детям, а своей личной жизни, а ведь он загодя озвучил свои высокие требования к сотрудникам, которых хотел бы видеть под своим началом. Она не попросила отпуска вовремя, но тем позорнее, что она соскочила в последний, самый решающий момент. В школе остались перепуганные дети, растерянные преподаватели, грянули нападения, случился пожар, а она сбежала на свидание… А потом вообще пропала, ни слуху, ни духу. А затем свалилась тут всем на голову, походя вытерла ноги об Макгонагалл, и это чтобы под конец Дамблдор застал её с пьяненьким Слизнортом за коньячком и душещипательной беседой. Нет, на месте Директора она поступила бы точно так же. Единственное, она не понимала, зачем он всё ещё её держит. Хочет, чтобы она принесла извинения? Отказалась от аванса за ноябрь? Наверное, во избежание скандала, чтобы подала заявление об уходе по собственному желанию, вот что.

— Я должна что-то подписать, сэр?

Дамблдор вскинул на неё взгляд, и ей почудилось будто он просверлил её насквозь.

— Да, профессор, новое расписание по согласованию и измененный учебный план для младших курсов, который я попрошу вас предоставить не позднее воскресенья.

Росаура наконец-то почувствовала что-то. Это было недоумение.

Быть может, Дамблдор и ждал от неё хоть какой-то эмоции. Хоть какого-то доказательства, что в её душе не застыло всё намертво. Поймав её оживший взгляд, Дамблдор сказал:

— Я пригласил мистера Барлоу на должность преподавателя Истории магии сразу после гибели профессора Норхема. Как только мистер Барлоу смог, он прибыл. А ввиду того, что положение вовне и внутри школы остаётся напряжённым, я обратился к нему с просьбой, чтобы он взял на себя труд вести Защиту от тёмных искусств у старших курсов, начиная с пятого. Надеюсь, вы меня поймёте, Росаура.

Дамблдор впервые назвал её по имени, и было в этом что-то очень личное, доверительное. Это помогло сдержать обескураженный возглас и вовремя потупить потрясённый взгляд.

— К тому же, — продолжал Директор, — я счёл необходимым пересмотреть программу для младших курсов. У них был всего лишь один час Защиты в неделю, что, на мой взгляд, критически мало для нынешних непростых времён. Увеличить нагрузку нам не позволяла предельная занятость преподавателя, но благодаря отзывчивости мистера Барлоу, теперь мы можем провести небольшой эксперимент. Группы второго курса мы объединим по парам. Таким образом, ваша нагрузка будет двадцать часов в неделю, по четыре урока каждый день. Сразу хочу сказать, что на размере жалования это не скажется. Все мы понимаем, что учитель всегда работает сверхурочно. Вот, ознакомьтесь, прошу.

К Росауре подлетел лист пергамента, расчерченный зелёными чернилами. Это была новая сетка расписания, и Росаура, всё ещё не придя в себя, не в силах была взглянуть на неё сосредоточенно. В рассеянности коснувшись пергамента, Росаура подняла взгляд на Дамблдора.

— Прошу прощения, сэр, но… я не вполне понимаю, зачем мистеру… Барлоу, — она всё ещё не желала посмотреть на этого странного человека, к которому не знала, как относиться, — такая нагрузка, если он будет вести ещё и Историю магии?..

Краем глаза она заметила, что Барлоу чуть улыбнулся, едва ли не растроганный такой заботой с её стороны, но говорить прежде Дамблдора не спешил. Директор же склонил голову.

— Не буду лукавить, профессор. Старшие курсы более младших встревожены тем, что происходит в мире. Эти молодые люди много принимают близко к сердцу и очень хотят сами решать свою судьбу. Такая горячность чревата непредвиденными конфликтами, прежде всего между ними, но и, возможно, с преподавателями. Ваш предмет всегда вызывал у учащихся бурную реакцию.

«Ясно. Он боится, что меня могут сожрать живьём какие-нибудь шестикурсники со Слизерина. Или наоборот, семикурсники с Гриффиндора, только потому что я выпускница враждебного факультета. И ведь я действительно не в состоянии за себя постоять. Эндрюс чуть не проклял меня, когда я зазевалась, о чём речь…»

— Понимаю, сэр.

К сожалению, её «рабочий тон» звучал замогильным голосом, и энтузиазма это никому из собравшихся не прибавляло.

— Профессор, — в голосе Дамблдора прорезалась неподдельная сердечность, — сейчас просто необходимо уделять как можно больше внимания младшекурсникам. Их расписание очень свободно, туда так и напрашивается дополнительный час по вашему предмету. Поверьте, я бы не стал добавлять его, если бы не видел определённых успехов, которых вы добились за это время.

Росаура поглядела на него скептически. У неё-то — успехи?..

— Альбус рассказал мне о вашей идее с сооружением… «укрытия», профессор, — заговорил Конрад Барлоу, — никогда не слышал ничего подобного. Непременно возьму на заметку.

Его голос был преисполнен уважения, а на бледном с тонкими чертами лице отражался живой интерес. Однако Росауре всё это показалось в тот миг пустой лестью. И ей было важно лишь отношение Дамблдора. Он действительно считает, что не следует вышвырнуть её вон как осточертелую наушницу его политического оппонента? Он всерьёз полагает, что её взаимодействие с детьми может быть полезно? Он правда уверен, что хочет дать ей уже который по счёту шанс?

А ведь именно теперь она ничего не может ему обещать. Вместо воодушевления в ней остервенение. Она едва ли в состоянии работать, но больше ей ничего не остаётся. И сердце у неё не трепещет при виде детей и звука их голосов, как два месяца, да ещё неделю назад. В ней всё глухо и слепо. Если Директор желал бы проявить милосердие, он бы отправил её на принудительное лечение. Но Альбус Дамблдор слыл знатным чудаком. Нанимал на должности невесть кого, жонглировал учебными планами, едва ли заботился об успеваемости и спокойствии родителей, пёкся об учениках так, что позволял школе время от времени превращаться в кипящий котёл. Вот такой вот «нестандартный подход». Зато без розог и ежедневной отчётности.

На Росауру навалилась непомерная усталость. Волшебство, которым она подняла себя на ноги ещё ночью, совсем выдохлось, а потрясающие новости и треволнения привели её в состояние лихорадочного возбуждения лишь на время. Она сама не заметила, как опустилась в кресло и позволила себе в изнеможении приложить ладонь ко лбу. Глаза невидяще пялились в новое расписание. Где-то на периферии присели и Дамблдор с Конрадом Барлоу. Кажется, заговорили о чём-то негромко.

А Росаура сказала:

— Боюсь, сэр, я должна отказаться.

Голоса тут же смолкли. В молчании чувствовались встревоженные, любопытствующие взгляды. Росаура сглотнула.

— Боюсь, я не в том состоянии, чтобы продолжать работу. Вы понимаете.

Да, хватит играть в игры, всё он прекрасно понимал. И Росаура взглянула на Дамблдора почти в озлоблении.

Директор же спокойно выдержал её взгляд и чуть прищурился.

— Сдаётся мне, час назад я слышал те же слова от другого сотрудника.

— Допустим, я молодая, — усмехнулась Росаура, вспоминая слова Слизнорта, — но разве я сильная, сэр? Нет. Вы правы, надо думать о детях. Я не в состоянии о них позаботиться, не то что чему-то научить. Быть может, я очень этого хотела, старалась… недавно. Но теперь… нет.

— Как бы приятен был мир, где наше счастье зависело бы только от нашего желания, — отозвался Дамблдор. — Где всё хорошее и полезное случалось бы только потому, что мы пребываем в нужном настроении и нам так помечталось.

— В том-то и дело, сэр, — проговорила Росаура, — мне бы очень хотелось сейчас уйти с головой в работу. Но это было бы нечестно с моей стороны по отношению и к детям, и к вам. Мои желания не соответствуют моим возможностям.

— Я был бы очень признателен, профессор, если бы вы познакомили меня с человеком, который бы всерьёз мог быть уверенным в своих возможностях и при этом не садился бы в лужу при любом удобном случае. И, надеюсь, Росаура, вы не совершаете роковую ошибку всех горячих натур и не полагаетесь исключительно на свои силы?.. В деле педагогики подобная самонадеянность чрезвычайно опасна. Я бы отказал любому претенденту на должность, который с порога бы заявил, что лучше всех знает, как управляться с детьми и ничуть их не боится.

Дамблдор поднялся и прошёлся к окну.

— Мы должны бояться детей. Как человек, который входит в цветущий сад, должен бояться примять ногой хоть одну былинку. Мы должны бояться их слёз. Потому что это значит, что мы снова их подвели.

Дамблдор покачал головой и посмотрел на Росауру прямо, открыто, и позволил увидеть ей в его голубых глазах боль и печаль.

— Я не знаю, как научить детей жить. Не знаю, как им помочь, как их уберечь, как их обрадовать и защитить от всего дурного. У меня нет рецепта. Нет особой методики. Нет предписаний. У меня есть только убеждения. И одно из них состоит в том, что, какими бы сами мы ни были неумелыми, грубыми, неуклюжими и сварливыми, мы не можем бросить детей на произвол судьбы. В нашей профессии это будет трусливо — умыть руки и сказать, что «пусть вместо меня это сделает кто-то другой, более способный, искренний и чуткий». Такого не найдётся по всему белому свету. Если вы здесь, значит, этим детям нужны именно вы. Но в нашем деле речь всегда идёт о взаимодействии. Поэтому, быть может, вернее будет сказать, что эти дети нужны именно вам.

Директор вновь отошёл к своему креслу. Опустившись, чуть вздохнул.

— Самоотречение — выигрышная, в общем-то, вещь. Когда начинаешь делать то, чего тебе не хочется, поначалу через силу, потому что так надо, вскоре обнаруживаешь, что именно этот труд и был тебе полезен, и, забыв о себе, как раз и возможно обрести утешение. Если перестать его искать.

Дамблдор щёлкнул пальцами, и в кабинет влетел чайник с чашками и вазочкой со сладостями.

— Я тоже сомневаюсь. Сейчас мне поступило немало прошений, чтобы я позволил детям отравиться по семьям — люди празднуют, сами ещё не понимая, что произошло. У меня был соблазн объявить недельные каникулы, но… Я рассудил, что напротив, сейчас будет уместно нагрузить учебную программу. Как можно скорее вернуть высокий темп образовательного процесса. Нас знатно шатало последние недели, дети перестали думать об учёбе, и моя цель, конечно, не заставить их зубрить всю ночь учебники, но переключить их внимание с вопросов и происшествий, которые они пока всё равно не в силах вместить и пережить, на то, что им близко и понятно. И я очень рассчитываю на вашу помощь, коллеги.

Пара глотков земляничного чая с бузиной — и они перешли к обсуждению учебных вопросов.

— У ребят увеличится количество занятий с вами, — говорил Росауре Дамблдор, — но мне не кажется, что это должно повлиять на темп. Пусть это будет углубление. В некотором роде разжёвывание. Повторение. Пусть это будет для них понятным и безопасным, пусть они почувствуют уверенность. И самое главное, профессор Вэйл, это ваше общение с ними. Они сейчас нуждаются в нём больше всего. Они должны чувствовать, что здесь, в школе, есть люди, которые их понимают и готовы им помочь.

Слова Дамблдора должны были бы воспламенить сердце Росауры, тем более такое доверие, какое он оказывал ей, было явно новой ступенью в их отношениях. Однако в груди Росауры ничего не всколыхнулось за все те вечерние часы, проведённые в кабинете Директора. Она наматывала на ус — и только.

За завтраком Дамблдор представил школе нового преподавателя — они вошли в Зал вместе и сразу привлекли к себе внимание тем, что вели оживлённую, явно дружескую беседу. Барлоу сменил свой дорожный плащ на добротную коричневую мантию, на голове оставил шляпу, чем, несомненно, тут же завоевал симпатии Минервы Макгонагалл. Появление незнакомого профессора и весть о новом расписании взбудоражила и без того экзальтированных студентов, и Росаура, как ни старалась, не могла сосредоточиться на еде. Она решилась уже посплетничать о новом коллеге с мадам Трюк, как появился он сам и крайне любезно попросил у мадам Трюк позволения подсесть к профессору Вэйл, чтобы обсудить рабочие моменты.

— Надеюсь, вы не сочтёте это бестактным вторжением. Я полагаю, так нам будет легче прояснить некоторые вопросы, всё-таки я в некотором роде наследую вам, профессор, и очень нуждаюсь в ваших наставлениях.

Росаура вновь заподозрила его в лести. Посмотрела холодно — ей не нужно было прилагать для этого никаких усилий. Но Барлоу, обращаясь за помощью, не выглядел заискивающе. Он смотрел на неё внимательно, сохраняя выражение искренней заинтересованности, которая не переходила в настырное любопытство. В его жестах чувствовалась бодрость, однако ни в коем случае не спешка. Он намазывал себе на тост масло так, будто не на пороховой бочке сидел (к чему сводится работа в школе), а у себя дома на веранде в погожий летний денёк.

И ещё между делом попросил передать ему сливовый джем.

— Я был бы признателен, профессор, если вы уделите мне полчаса, а, может, и час, когда вам это будет удобно, чтобы рассказать о студентах, с которыми мне предстоит иметь дело.

— Запросите у Директора их личные дела, профессор.

— Мне куда важнее ваши суждения, не обезличенные форматом отчётности, профессор.

Она никак не реагировала на его любезность, опрокидывала напрочь все рамки приличий и даже не пыталась казаться вежливой, из-за чего ему приходилось быть почти навязчивым. Кратко она поймала его пристальный взгляд, в котором не отыскалось и толики недовольства. Росаура чуть не фыркнула. Если так хочет испытывать собственное терпение, она не станет мешать. Интересно, она также пыталась быть безупречно дружелюбной со всеми в первые дни? А ведь он не юная девица: тёмные волосы, пусть густые, тронуты сединой, на лице, особенно на лбу и у глаз, отпечаток по меньшей мере пяти десятилетий. И чего же он так к ней пристал?

В то, что человек просто может быть доброжелателен и хорошо воспитан, Росаура не верила.

— Студенты Хогвартса — те ещё фантастические существа, профессор. Ни в сказке сказать, ни пером описать, — сказала она чуть ли не со злорадством.

— Понимаю, одна только мысль о старшекурсниках лишает вас дара речи.

Росаура нахмурилась. Оказывается, до ироничной усмешки этому человеку было рукой подать.

— Вам виднее, — только и буркнула она.

Ей было не до него. Мистер Конрад Барлоу найдёт себе отличных собеседников своего круга и беспрепятственно расправит крылья на новом рабочем месте.

Иные профессора, когда узнали, что Росауре поручили младшекурсников, стали относиться к ней как к какой-нибудь нянечке в маггловском детском саду.

— Вы добавили в учебный план урок по завязыванию шнурков, мисс Вэйл? — оскалилась при встрече профессор Древних рун. — Нет уверенности, что мы восполняем этот пробел в их дошкольном образовании.

Древние руны считались одной из наиболее трудных дисциплин. На третьем курсе их выбирали преимущественно заучки, которым надо приказывать не сидеть на попе ровно, а наоборот, хоть раз в день отрывать её от стула, а глаза — от книг, или же те несчастные, которым родители уже выбрали карьеру, и она требовала этого предмета в аттестате. Росаура в своё время записалась на этот курс, потому что отец пришёл в восторг, узнав о его существовании, и дотянула лямку до конца, срезавшись на ЖАБА до «Удовлетворительно». При всей любви к литературе, ей не хватало усидчивости и скорее математического склада ума, чтобы всерьёз заниматься лингвистикой. Как отец ни старался её вдохновить звучанием древних текстов, она сумела осилить только латынь и французский. Быть может, профессор Нозарис не могла простить Росауре подпорченную статистику на выпускных экзаменах. Быть может, всегда раздражалась её медлительностью в переводе и небрежностью в начертании рун. А, может, эта старуха с трясущейся головой озлобилась лишь с недавних пор, когда всю ночь блуждала по Подземельям, и теперь вымещала гнев на всём, связанном со Слизерином, с особым удовольствием.

Так или иначе, профессору Древних рун едва ли была ведома та свистопляска, которая неизбежна, если в закрытое помещение сгоняют больше пяти человек возраста до пятнадцати лет и заставляют делать то, что им совсем не хочется. А вот Росаура и свистела, и плясала теперь каждый день с утра до ночи. Со старшими она могла хоть присесть в учительское кресло, что так необходимо в конце рабочего дня. Младшие же не давали ей ни единого шанса. Она должна была постоянно возвышаться над ними, чтобы видеть всех, и даже то, что она вновь поставила парты буквой «П», не спасало от диверсий на дальнем ряду. Количество пар каждый день сократилось с пяти до четырёх, но уставала она будто ещё больше, и даже курс бодрящих зелий едва помогал держаться на ногах к концу рабочего дня.

И не то ещё точило её.

В конце недели к Трелони она пошла целенаправленно. Возможности сделать это раньше не представилось, желания особого не было до сих пор, но податься больше было некуда, от составления нового учебного плана выворачивало наизнанку, и Росаура рассудила, что если напьётся, то выдумывать темы уроков будет хотя бы весело.

Провидица ещё больше осунулась за минувшие дни, взгляд за огромными очками так и блуждал.

Без лишних проволочек они вдарили по рябиновой настойке, и Росаура усмехнулась:

— Ну, признайся, ты это всё предвидела, да? Ну, что этот Тёмный лорд падёт от руки младенца и всё такое?

Трелони скосила на неё мутный взгляд.

— Я предвидела, что ты притащишься надираться. В тебе эта нервозность отличницы и мягкость залюбленной доченьки дают огромную предрасположенность к алкоголизму, лапусик.

— Оставь это на моей совести. Не хочу всю ответственность за своё падение переваливать на судьбу.

— А на мужика хочешь?

— На мужика хочу.

Росаура подивилась, как легко это соскочило с языка и почувствовала, как внутри будто приоткрывается какой-то шлюз. Скорее от волнения хлопнула ещё стопку, и сразу стало как-то всё равно.

Быть может, она и рассказывала что-то Сивилле в ту ночь. Быть может, как говорится, душу изливала. Ей было очень паршиво. В голове не осталось ничего вразумительного. Перед глазами — то смутные очертания приятельницы, то пёстрый ковёр, то кромешная темнота. Почему-то получалось, что закрывала глаза Росаура в одном месте, а когда открывала, оказывалась на другом конце комнаты. То на ногах, то на полу. То смеясь надрывно, то судорожно кусая губы. С сухими всхлипами выходили какие-то слова, которые даже не оставались в памяти. В какой-то момент ей захотелось извиваться червём на мягком ковре, кругом мигал свет, эхом разносились звуки, и непонятно, что давало по ушам больше, чужые причитания или собственное рваное дыхание.

— Ты подумай, что со мной было бы, если б мы с ним всё-таки переспали. Да я эту кожу с себя живьём бы содрала.

И хоть ничего такого ведь не было, Росаура, вскинув перед собой руку, не придумала ничего лучше, чем впиться зубами в собственное запястье. Дело в том, что эта рука казалась огромной, чужой и белой. И эта белизна внушала какой-то необъяснимый ужас. Будто снег, кругом сплошной снег, холодный и колкий, очень тяжёлый, ложится на грудь, давит на голову, забивается в рот и заполняет всё изнутри. Вымораживает.

Она пришла в себя ближе к вечеру воскресенья. Трелони сидела рядом с огурцами под глазами и щёлкала своими браслетами.

— Прекрати, — буркнула Росаура, — как будто по мозгам мне щёлкаешь, дурында.

— Вот вроде третий месяц общаемся, а пить ты так и не научилась, — вздохнула Трелони.

— Учительница и не научилась, вот умора.

— Это опасно, сама ты дурында. Знаешь, сколько раз ты порывалась к этому своему козлу лететь? Я еле-еле тебя от окна оттащила! Всё кричала, дайте мне метлу, мол, мне пора выметаться… А потом стала ему письма писать, я только сжигать успевала. Как мы пожар тут не устроили!

— Позор, — Росаура накрыла ладонью лицо. — Стыд и срам. Как теперь жить-то. А ведь мне завтра к детям, толковать с ними о добром и вечном.

— Протрезвеешь.

Трелони тяжело вздохнула. Смахнула из-под глаз огурцы и переложила их на лоб.

— Ты не виновата. Если только не винить себя в желании любить и быть любимой. Ну, хочешь… не знаю, хочешь, я его прокляну?

Росаура с интересом поглядела на Трелони.

— Сколько берёшь?

— Заветное желание и первое, что ты увидишь, когда придёшь к себе.

— Том-Тит-Тот из тебя так себе.⁽¹⁾ Получишь от меня кипу учебных планов, ну, по рукам!

Они обе визгливо рассмеялись. Лохматые, пропитые, с красными глазами и сухими губами, они были сущие ведьмы, пусть это вряд ли, конечно, кого-то удивило в Школе чародейства и волшебства.

— Сивилла, — спросила Росаура позже, — ты когда-нибудь кого-нибудь любила?

— Бабушку свою я любила. Хотя, думаю, это были созависимые отношения, слышала о таких? Вкуснотища. Гиперопека, контроль, чувство вины и неадекватные ожидания. Она меня пестовала как продолжательницу женской линии, наследницу великого дара. Забрала у родителей, держала взаперти, общение с другими людьми пресекала на корню. Кого ещё мне было любить, скажи на милость, если бабуся была единственным человеком, которого я знала? Её домового эльфа?

Росаура почти пожалела Трелони, но в ней не возникло никакого движения души навстречу этой загубленной судьбе. Ожесточение, которое не смыли винные потоки, всё ещё держало её сердце клещами.

— Я в детстве, когда читала «Джейн Эйр», влюбилась в мистера Рочестера,⁽²⁾ — сказала Росаура и безжалостно посмеялась над своей детской невинностью. — Быть может, поэтому я заделалась гувернанткой?

— О, ну не без этого, — фыркнула Трелони. — Правда, бабушка следила, чтобы мне всякая бередящая воображение и чувственность литература в руки не попадала. Но фантазия томной девицы способна на многое. В тринадцать лет я влюбилась в волшебника, которого рисуют на коробке с шоколадными котелками, знаешь, в красном колпаке такой.

Росаура со смеху покатилась, и Трелони, кажется, даже не обиделась.

— Ну а тут? К тебе же приходят студенты, кто-то и после пятого курса продолжает прорицания. Ну неужели никто не похож на этого волшебника в красном колпаке, Сивви? Неужели никто не поклялся тебе, что вызволит тебя из этой башни и увезет на край света?

Трелони гордо вскинула голову.

— Прорицательницы выше этих земных страстишек, милочка. Знаешь, что стало с великой Кассандрой? К ней подкатил сам Аполлон! Ты только подумай! А она что, взяла и плюнула ему в рот!⁽³⁾

— Так его! — с восторгом вскричала Росаура. — Вот это по-нашему!

А Сивилла поглядела на часы и предложила хряпнуть сливочного пива, чтоб опохмелиться.

Росаура полагала, что сбросила напряжение в попойке с приятельницей, выговорилась, выплакалась, и теперь всё пойдёт как-то проще. Оно пошло — задорнее, в каком-то мрачном, жестоком веселье. Теперь всё, что прежде вызывало в ней нежные чувства, ей хотелось обсмеять и унизить, растоптать. Она внушала себе, что чувствует себя свободной. Свободной от иллюзий, глупых переживаний и нелепых надежд. Вот что значит быть взрослой. Мыслить трезво. Не иметь снисхождения к идиотским заблуждениям. Твёрдо знать, чего хочешь и добиваться этого, не оборачиваясь ни на ожидания окружающих, ни на высосанные из пальца принципы, которые по сути своей лишь сдерживающие барьеры для потенциала и амбиций. На добреньких и богобоязненных воду возят, о порядочных ноги вытирают. Она пришла в школу и пыталась насаждать разумное-доброе-вечное, толком не понимая, что это на самом деле такое, усвоив эти абстрактные идеалы из книг и эскапистских речей отца. А вскрылось вот что: ничего не ценно, кроме собственного душевного комфорта. Какой смысл подставляться под насмешки, соглашаться на неудобные условия, поддерживать отношения с ненужными людьми, если это требует непомерного напряжения и окупается только нервными срывами? Зачем создавать видимость того, кем тебя хотят видеть, если на самом деле всем глубоко на тебя наплевать, пока ты не возмущаешь общественного спокойствия?

Пустота в груди теперь казалась величайшим благом. Она не подпускала к замершему сердцу уколов совести, сомнений и глупых сожалений.

— Будем учиться ценить себя, дорогая, — вещала Росаура Трелони в следующий раз что-то, ещё лет в пятнадцать вычитанное в модных журналах. Тогда оно казалось глупостью, но теперь, видимо, она наконец доросла, дабы преисполниться. — Чтобы никакие там козлы, учебные планы и судьбы мира не могли поколебать нашего душевного равновесия. Алкоголь это не выход, конечно, поэтому тебе бы просто поменять отношение к своим этим видениям, знаешь. Ты зацикливаешься на этом, вот тебя и припекает. А ты проще относись. У магглов есть такая штука, телевизор. Вот там по новостям постоянно о каких-то ужасах передают. Там мост упал, тут эпидемия, в Африке дети голодают… Это ж с ума сойти можно, если всё воспринимать близко к сердцу. Вот ты представь, что твои видения — это такое мельтешение телевизора где-то на фоне. Заведи себе хобби, не знаю, вязать научись, журналы себе выписывай, сходи погулять. Давай, позаботься о себе. А то мы с тобой раскисли.

Трелони не выказала особого энтузиазма и поглядывала на Росауру с опаской, но, кажется, поняла, что спорить тут бесполезно.

Новую жизнь, как и пристало девушке с разбитым сердцем, Росаура начала с новой стрижки.

Первую неделю ноября она ещё билась над своими волосами. Когда она распустила их в первую ночь в замке, то ужаснулась — такие они показались пожухлые, сваленные, жёсткие. Она тщательно помыла их, высушила, но наутро всё оказалось по-прежнему, если не хуже. Тогда она не успела всерьёз обеспокоиться, замотала узел и побежала на завтрак, но когда и через пару дней усердного ухаживания за волосами никакого результата не добилась, Росаура взвыла.

Она любила свои волосы. Золотой волной они ниспадали почти до колен. Они хранили в себе ласковые прикосновения матери, они мерцающим покровом скрывали её от ветра и хранили тепло в ненастье. Они были её гордостью и красотой и делали её похожей на девиц с картин прерафаэлитов.

Но стоя перед зеркалом с этим бычьим пузырём в груди, Росаура уже не находила в своих волосах чего-то волшебного и прекрасного. Они потускнели и истончились, и сколько бы она ни втирала в них снадобий, создавалось ощущение, что они покрыты толстым слоем жира и не принимают в себя никакой помощи. Решение напрашивалось очевидное. Тем более их нынешнее уродство слишком напоминало об утерянной красоте.

На глазах перепуганной Афины Росаура вынула волшебную палочку и провела по концам волос. Те отпали, отсечённые.

Афина ухнула и тревожно перемялась с лапки на лапку.

А лицо Росауры исказила кривая усмешка.

Ещё взмах — и на пол упали пряди длинной в несколько пальцев. Ещё — и волосы укоротились до поясницы.

Афина вскрикнула и захлопала крыльями.

— Отстань, — прикрикнула на сову Росаура. — А то сейчас и тебе перья отсеку ненароком. Под руку не лезь!

Но Афина именно что лезла, щёлкала клювом, так и кричала: «Одумайся, глупая!»

И Росаура окрысилась.

— Да тебе какое дело?! Для кого мне их носить? Мне такое богатство не нужно, благодарю покорно. Мои волосы — что хочу, то и делаю! Если это оскорбляет твой вкус — проваливай в совятню.

И магия, что вырвалась из палочки Росауры даже без её разумения, отсекла волосы у самого затылка. Росаура запоздало коснулась рукой непривычно голой шеи. Сожаление подкатило к горлу, но потрясённый взгляд совы привёл её в странное злорадство. Росаура оскалилась:

— Ну чего ты вылупилась, глупая птица? Хочешь, возьми на память прядку, я это всё сейчас сожгу.

Афина вновь заверещала, но Росаура голыми руками собрала груды мёртвых волос и запихала в камин. Раздался отвратительный запах, будто не волосы она жгла, а кожу и плоть. Ещё и тлели они очень долго, чему она вообще не могла найти никакого разумного объяснения.

С Афиной они рассорились. Росаура ещё в первый день набросилась на неё с укором, как сова посмела отнести Дамблдору письмо от отца, что Росауре якобы нужен отдых. Сова с видом оскорблённого достоинства выслушала придирки хозяйки и показала, что до сих пор считает: рано Росаура вернулась к своим обязанностям. Особенно Афина обеспокоилась, когда Росаура достала запасы зелья-без-сновидений и залпом приняла приличную дозу — вскоре это стало необходимым ритуалом отхода ко сну, и Росаура даже была удовлетворена тем, что после той сцены с обрезанием волос Афина и вправду улетела, видимо, в совятню: больше никто не хлопал обеспокоенно крыльями, когда она выпивала на ночь кубок зелья и проваливалась в глубокое забытьё.

Обкорнанная голова Росауры целый день была важной новостью, которая облетела всю школу. Кажется, подавляющее большинство пришло к выводу, что она себя изуродовала, но Росаура только выше задирала голову. Волосы так и остались тусклыми и ломкими и не поддавались никакой магии. Но она убеждала себя, что теперь испытывает необычайную лёгкость, что ей так несравненно удобнее, и когда к ней подбежала расстроенная Нелли Хэйворт и, чуть не плача, спросила, зачем же, ах, зачем же профессор Вэйл обрезала свои прекрасные волосы, Росаура ответила:

— Теперь я похожа на принцессу Диану, нет разве?

Нелли шмыгнула носом и сказала:

— Но раньше вы были похожи на Рапунцель. А ей достался принц получше принца Чарльза.⁽⁴⁾

А Росауре достался Кайл Хендрикс. С тех пор как старшие курсы взял себе Конрад Барлоу, Росаура почти не пересекалась с ними — видимо, они были более чем удовлетворены новым преподавателем, и это вызывало в Росауре нешуточную ревность. Но уж лучше бы в школе появилось сразу пять профессоров Барлоу, лишь бы Кайл Хендрикс не подкараулил Росауру у дверей её кабинета со своими щенячьими глазами.

— Мэм! Как же так! Вы разбили мне сердце!

— Если бы я подозревала, что у вас есть сердце, Хендрикс, я бы его растоптала.

— Пусть так. Что угодно, но только не ваши прекрасные волосы!

— Я их сожгла. Подарить вам баночку с пеплом?

— Жестокая!

— Вы мне льстите. Я даже пока не отняла с вашего факультета двадцать баллов за хамство.

— Но зачем, мэм, зачем? Это из-за мужчины, да? Позвольте, я вызову этого придурка на дуэль!

— И избавите меня сразу от двух проблем, отличный план. Ведь вам придётся сражаться с собственным отражением.

— О, я так и знал, я так и знал, что наши отношения сложны и даже чуточку взаимны. Нам мешают обстоятельства и мой кретинизм. Я знаю, знаю, миледи, я припадаю к вашим стопам. Ни одна девушка ещё не совершала с собой такое из-за меня.

— Минус двадцать очков…

— Стойте! Ну разве это дело? Неужели вы только и можете, что оштрафовать мой факультет за мою любовь к вам? Ведь это лишь прославит её на все уголки школы. Одумайтесь, о немилосердная!

— …Пуффендую и отработка.

— Видите! Я всё-таки добился от вас приглашения на свидание! Уверяю, от счастья взаимного чувства ваши волосы отрастут за одну ночь!

— Отработка у мистера Филча, Хендрикс. И сделайте всё, чтобы не попадаться мне на глаза в ближайшее время, а лучше — никогда. Иначе я приведу в действие тот ритуал, ради которого мне пришлось обрезать волосы.

— Ритуал?.. Какой ритуал?

— Вы слышали, что учителя рано лысеют? Каждое мелкое хулиганство самого тихого ученика — это пара выпавших волос с наших несчастных голов. И вот теперь, когда я проведу ритуал, все, по чьей вине с моей головы упал хоть один волос, облысеют начисто!

Росаура сама не ожидала, что её голос резко соскочит на визг, а лицо исказится в нешуточной злобе. Со стороны в своей закрытой чёрной мантии и с обкорнанными волосами, бледным лицом, воспалёнными глазами она могла бы в приступе гнева напомнить уродливую горгулью. Хендрикс даже отшатнулся на миг и растерял желание балагурить. Несколько нервно провёл по своей шевелюре.

— Ну-у, мэм… Я-то и бритый буду ещё хоть куда, а вам-то же совсем не идёт, это я всё к чему, собственно.

— Сгинь.

Хендриксу ли привиделось, или на этом проклятьи факелы позади Росауры вспыхнули угрожающе, но он припустил так, что пятки засверкали.

Слушок о том, что профессор Вэйл, эта невинная фиалка, обкорнавшись, вдруг обернулась сущей ведьмой, быстро разнёсся по школе и вскоре подкрепился рассказами очевидцев-младшекурсников, которые посещали её занятия.

Росаура и в мыслях не допускала, что такой поворот событий возможен. Оно произошло как-то само собой — по крайней мере, так она себя успокаивала. А потом вошла во вкус.

А началось всё с Фанни.

Фанни радовалась. Фанни торжествовала. Как родственница человека, который своей кровью добывал победу в этой войне (эти слова быстро вошли в обиход), она ощущала особую причастность к чему-то великому и так и лучилась гордостью. Росаура не могла смотреть на неё, но Фанни приковывала взгляд, и Росаура замечала за собой, что и за трапезой, и на уроках порой подолгу наблюдает за девочкой, будто пытаясь… уловить в её чертах его черты? Нет, Фанни не была похожа на него, но напоминала о нём неумолимо.

И это было мучительно. Искорки в зелёных глазах Фанни О’Фаррелл нестерпимо жглись, чуть не до слёз. Что уж говорить о её беззаботных улыбках.

Очень хотелось, чтобы это прекратилось, но как? Фанни нравился её предмет, не слишком прилежная, она всё равно показывала неплохие результаты, и Росаура изрядно её поощряла, всегда задавала дополнительные вопросы не чтобы завалить, а чтобы Фанни пошла дальше и развила мысль, подстёгивала её при выполнении практических заданий, чтобы колдовство Фанни играло сильнее, и даже прощала Фанни слишком бойкий и шумный нрав, который заводил других, и уроки балансировали на грани срыва, но зато были яркими и плодотворными. Но теперь всё, чего желала Росаура, это чтоб глаза её не видели Фанни О’Фаррелл.

Она и боялась, что тайное, тёмное желание сорваться на девочке пересилит голос рассудка.

«Я выше этого. Это непозволительно. Я никогда не опущусь до такого», — говорила себе Росаура, но мстительный червь, что изъел её сердце, так и ждал повода. И, конечно, дождался.

После переклички Росаура раздала третьекурсникам результаты контрольной. Спокойно отошла и позволила себе роскошь — села за учительский стол. Положила голову на руки и даже перевела взгляд на окно. Сумрачный ноябрь в полной мере вступил в свои права. Она глядела на плотную завесу моросящих облаков долго, и ухом не ведя на разговоры студентов, которые поголовно испытали неприятное недоумение. Да, она поставила «Удовлетворительно», и то с натяжкой, только слизеринке Айви Шеллс, и ничуть не чувствовала раскаяния. После «победы» у студентов ветер гулял в голове, они никак не хотели учиться, полагали, что возиться с учебниками и тетрадями на фоне вершащихся судеб мира совсем унизительно. В своём воображении все они уже были мракоборцами и целителями, а преподаватели только ставили им палки в колёса своими нелепыми требованиями освоить новый параграф.

Дождавшись, пока разговоры приблизятся к отметке «возмущённый гул», она резко встала, что все чуть притихли, и сказала:

— Вижу, все ознакомились с результатами. Не скрою, они прискорбны. Кажется, я вас разбаловала, раз вы думаете, что теорию можно пустить книззлу под хвост. И вот что, господа: я не допущу вас до проверочной по практической части, пока вы не напишете эту контрольную на удовлетворительные баллы. То есть это значит, что в этом классе вы колдовать не будете, пока не покажете достойные результаты, это ясно?

По классу пронёсся ропот. Росаура пожала плечами.

— Выбирайте, когда проведём контрольную. Можете прийти на пятой паре в пятницу. Или потратим на это ещё и следующее занятие, а сегодня будем в потолок плевать. Правда, вот у мисс Шеллс я готова принять практическую часть сегодня же. Мисс Шеллс, вы готовы продемонстрировать свои умения перед классом?

Слизеринцы не любили выступать на публике, когда не были уверены в своей безупречности. Айви затравленно оглянулась и ухватилась за соломинку:

— Мэм, вас о чём-то О’Фаррелл хочет спросить.

— Я вижу, — Росаура давно заметила вскинутую руку Фанни и даже слышала, как та пару раз пыталась её окликнуть, но и бровью не повела. — Пытаюсь дать мисс О’Фаррелл время одуматься и не срывать урок, как это у неё в привычках.

Дети переглянулись, почуяв неладное. Но Фанни ничуть не смутилась.

— Профессор! Извините, но вы не выдали мне контрольную!

Росаура вздохнула.

— Вот, о чём и речь. Мисс О’Фаррелл, меня поражает только то, что вы имеете наглость просить меня об этом.

Все замерли. Быть может, потому что в голосе Росауры против её воли прорезался металл.

— Н-но…

— Ваша контрольная изложена у вас в учебнике на страницах шестьдесят пять — шестьдесят семь. Вся. Слово в слово.

Секунду ушла у Фанни на замешательство. Она даже взялась открывать учебник на нужной странице. Но тут её лицо залила краска.

— Я не списывала!

— Да что вы, — Росаура неспешно придвинулась к Фанни ближе. — Слово в слово, О’Фаррелл.

Однако Фанни выдержала взгляд Росауры. Из-под нахмуренных бровей её глаза сияли, как звёзды.

— Профессор, я не списывала, клянусь!

— Думаю, у нас есть программа поинтереснее, чем ваши концерты, мисс О’Фаррелл. Итак, мисс Шеллс, вы намерены сдавать сегодня практическую отработку парализующего заклятия или тоже отправитесь на пересдачу?

Айви закусила губу и неуверенно поднялась, но тут с места вскочила Фанни.

— Я не списывала! Отдайте мне мою работу, профессор Вэйл!

Росаура замерла. Чуть помедлила, ощущая, как в груди клокочет гнев, и это жжение приносило ей странное удовольствие. Она обернулась к Фанни и одарила её возмущение тонкой улыбкой.

— Вы выглядите так, будто готовы устроить тут Божий суд, О’Фаррелл. Что же, я не претендую на непогрешимость. Я дам вам шанс доказать свою правоту. Прошу, выйдите к доске.

Фанни мгновенно оказалась у доски, распалённая и суровая.

— Я…

— Итак, вы написали контрольную, изложив теорию слово в слово, как в учебнике. Думаю, если в вас действительно открылась способность к феноменальной памяти, вам не составит труда тотчас же воспроизвести это всё вслух перед классом. Мы во внимании.

Фанни осеклась. Росаура сложила руки на груди и вновь посмотрела за окно. Темнело быстро.

— Но я… Я ведь готовилась в прошлый четверг, профессор. Я вряд ли сейчас смогу…

— Ну как же. А что проку тогда от этой зубрёжки? Запомнили, написали, а после контрольной всё, как чистый лист? За что тогда мне ставить отметку? Но ещё хуже, что вы лжёте.

— Я не лгу! Я всё знаю об этих заклятиях…

— …И я даю вам шанс оправдаться. Но пока вы лишь ломаете комедию на потеху публике. Как это по-гриффиндорски.

Впервые Росаура выразила пристрастное отношение к какому-либо из факультетов. И не почувствовала ни малейшего укола совести. Её раззадоривали насупленные лица гриффиндорцев и смешки, которые не сдержали слизеринцы. Никогда она ещё не ощущала от последних такой искренней поддержки.

И тут Фанни заговорила. Сильно запинаясь, больше от негодования, чем от стыда, но краснела дико. На каждую её оговорку Росаура кривила губы, а слизеринцы посмеивались всё более беззастенчиво, гриффиндорцы же заводились, шикали на слизеринцев, и в общем гуле Фанни лишь больше сбивалась. Росаура громко вздохнула и приложила руку ко лбу.

— Публика заскучала, О’Фаррелл. Быть может, хватит?

Тут с места вскочил Дерек Крейн.

— Но она почти всё ответила!

— «Почти всё» — из тех жалких пары строк, которые вы даже не удосужились написать без ошибок в вашей работе, мистер Крейн?

Но и другие гриффиндорцы загомонили. Их разгорячённые лица выражали нешуточное намерение биться насмерть за своего товарища.

— Путь Фанни колдует заклятие! — закричал кто-то. — Разве мы не учимся здесь колдовать? Зачем вы хотите заставить нас писать эту теорию!

— Объясняю, — с ледяной улыбкой отвечала Росаура. — Верная теория позволит вам избежать ошибок на практике. Волшебство — это не бездумное махание волшебной палочкой, пусть большинство из вас рискует кончить именно этим уровнем. Мы начинаем изучать серьёзные заклятия. Если допустить в них ошибку, можно нанести большой вред не только себе, но и окружающим. Я не услышала ничего вразумительного от мисс О’Фаррелл. И вы хотите, чтобы я выпустила её на практику?

— Я готова колдовать! — воскликнула Фанни. — Дядя тренировал меня ещё на первом курсе, у меня очень хорошо получается!

Росаура стиснула зубы.

— Боюсь, среди нас нет прославленных мракоборцев, чтобы предоставить вам достойного оппонента, мисс О’Фаррелл. Но, быть может, мисс Шеллс готова?

Айви с гримасой отвращения глядела на Фанни.

— Нетушки, спасибо! Чтобы эта недоучка меня без руки оставила?

— Трусиха! — тут же вспыхнули гриффиндорцы.

— Минус десять очков с Гриффиндора за оскорбления.

— Но она тоже оскорбила Фанни!

— Мисс Шеллс сказала правду. Мисс О’Фаррел не доучила это заклинание.

— Я попробую! — поднялся Дерек. — Пусть Фанни на мне колдует, мне не жалко.

— Не думаю, что и мне будет очень жалко, если вам неверным заклятием оторвёт нос, мистер Крейн, больно уж высоко вы его задираете, — и снова смех слизеринцев, просто услада для ушей, — но позволить вам такого геройства не могу. Сделаем так. Мисс Ливси, позвольте ваш бант?

Элен, с тревогой наблюдавшая за подругой, сняла с головы большой чёрный бант. Росаура подвесила его в воздухе и взмахнула палочкой. Волшебство неприятно отдало в локоть точечным разрядом, и вместо мышки бант обернулся омерзительной чёрной крысой. Девочки с первых парт вскрикнули. Росаура сама еле сдержалась, но взяла себя в руки и обернулась к Фанни.

— Действуйте, О’Фаррелл. Парализующее заклятие. Если ничего не выйдет, повяжете своей подруге на голову крысиный хвост.

Элен в ужасе схватилась за голову, но Фанни вся подобралась и, вынув палочку, стала напротив крысы, что барахталась в воздухе. Росаура устремила на Фанни немигающий холодный взгляд. С изуверским любопытством ловила каждое движение черт её открытого лица: как дрожит подбородок, как белеет закушенная губа, как хмурятся брови, как в глазах борется решимость и страх провала…

«А ведь она наверняка думает сейчас о нём. Быть может, даже подражает».

Эта мысль точно бичом стегнула Росауру. В тот же миг Фанни воскликнула:

— Петрификус тоталус!

И крыса конвульсивно задёргалась. Ей свернуло голову, а хребет с отвратительным хрустом загнуло в колесо. Так она и застыла.

Кто-то взвизгнул, а следом наступила тишина.

— А теперь представьте, если бы на месте несчастного животного была мисс Шеллс.

Фанни стояла, ни жива, ни мертва. Взгляд её лучистых глаз померк и показался Росауре очень знакомым.

— Вот так, О’Фаррелл. Ничто не избавляет вас от обязанности добросовестно учить уроки, будь ваш дядя хоть трижды генералиссимус.

Сорвалось. Росаура принялась ходить вокруг Фанни, лишь бы не встретиться с ней взглядом. Внутри всё клокотало.

— Я честно учила! Я не знала, как это заклятие действует на зверей! А дядя никакой не генералиссимус, он бригадир, и его наградили медалью за храбрость!

Росаура подёрнула плечом. Она знала. Она слышала, как обсуждают газеты, которые заваливали читателей восторженными заметками о подвигах мракоборцев. Это избавило её от того, чтобы как-то ночью, когда зелье-без-сновидений быстро выдохлось, в приступе полусонного ужаса и угрызений пробудившейся совести писать тому же Фрэнку и спрашивать, жив ли его горемычный напарник, которого она оставила одного посреди ничего, безоружного и беззащитного…

Да конечно же, оно всё обошлось. Такие, как он, не тонут.

— Повторяю, О’Фаррелл, и это касается всех, между прочим. Кем бы ни были ваши родственники, хоть Министрами магии, это не…

— Дядя говорил, у меня всё хорошо получалось, я не знаю, что пошло не так с крысой!

— А твой доблестный дядя не говорил тебе, что мракоборцы должны всегда быть невозмутимы и бесстрастны? Тогда почему у тебя глаза на мокром месте? Из-за паршивой отметки, которую в большую жизнь не возьмёшь? Мало же нужно, чтобы выбить тебя из колеи. В большую жизнь ты возьмёшь только знания, и моя задача, чтобы они были крепко усвоены, но пока я вижу только гонор и хвастовство на пустом месте!

По щеке Фанни пролилась слезинка. Кратко, как вспышка зарницы.

Росаура отвернулась. Но в уголке её губ угнездилась злая усмешка. Она направила на сдохшую крысу палочку, и снова ощутила, как волшебство царапнуло руку как бы изнутри. Вместо того, чтобы обернуться изящным бантом, крыса упала на пол рваной чёрной тряпкой.

— Извините, мисс Ливси, — повела плечами Росаура. — Хорошо, что это случилось не после того, как я бы вняла гласу толпы и поставила вас с мисс О’Фаррелл в пару сдавать практику.

Она даже не удивилась, когда к ней заглянула Макгонагалл. После ужина, тихонько, без чеканного шага и даже без грозного взгляда.

— Вы вознамерились завалить весь мой факультет по вашему предмету, профессор? — даже в голосе Макгонагалл было больше тревоги, чем воинственности.

— Лишь половину вашего факультета, поскольку, как мне известно, профессор Барлоу весьма лоялен. Но у него другая ситуация, не так ли? У него аудитория — студенты, которым грозит либо СОВ, либо ЖАБА, они старательны, исполнительны, а уроки срывают только по праздникам. Моя же зона ответственности — совершеннейшие оторвы, хулиганы и задаваки, которые ждут, что им принесут лёгкую жизнь на серебряном подносе вместе с марципанами.

— Ну про марципаны вы уже перегнули, — фыркнула Макгонагалл. — Вам поручили младшие курсы, потому что за прошедшие два месяца если вы и продемонстрировали что-то сносное в плане педагогического мастерства, так это способность ладить с детьми. Профессор Дамблдор был приятно удивлён, как дети к вам тянутся, несмотря на вашу неопытность и порой просто чудовищные ошибки!

— И то верно, — в Росауре толкнулся гнев, — помнится, вы мне не прощали и малейшей ошибки, профессор. Так что я лишь беру с вас пример!

Щёки Макгонагалл заалели.

— Вы взрослый человек, мисс Вэйл, а детям по тринадцать лет!

— О, но ведь они так хотят быть взрослыми! Вот я и обращаюсь с ними как со взрослыми. А взрослый мир вообще-то несправедлив.

— Тогда не обессудьте, что мои студенты будут бороться со всей несправедливостью этого мира в вашем лице! — воскликнула Макгонагалл.

Росаура и бровью не повела.

— Пока за них боретесь вы, а они сопли на кулак наматывают. Достойно славных традиций Гриффиндора, ничего не скажешь! А то я вздумала повысить планку из уважения к их потенциалу, профессор. Вот только пока они его не оправдывают — так пусть получают, что заслужили.

— Вот только пока они приходят ко мне и говорят, что не хотят идти к вам на урок, и на имя Директора пришло уже несколько прошений, чтобы их тоже поручили профессору Барлоу…

— Я никого не держу, — улыбнулась Росаура. — И сама не держусь за это место, — лицо Макгонагалл вытянулось, — профессор Дамблдор об этом уведомлён. Я не нянька и не скоморох, чтобы вечно плясать с бубном и развлекать детишек сказочками. Я намерена в меру своих сил обучить их по программе, которую Директор одобрил лично. А если вы хотите походатайстовать за своих учеников, чтобы я с какого-то перепугу исправила им оценки, так прямо и скажите.

Гриффиндорцы хвалятся своей прямолинейностью — вот пусть и получает.

Макгонагалл сжала губы в нитку. А Росаура на её глазах приманила журнал и открыла на третьем курсе Гриффиндора. Макгонагалл ещё раз взглянула на стройную колоночку «О» за недавнюю контрольную.

— Вас это не устраивает, профессор? — елейно осведомилась Росаура. — Или вы считаете, что ставить плохие оценки — это ваша прерогатива? Все контрольные хранятся у меня. Ознакомитесь? Если вас волнует, все другие факультеты писали ту же контрольную и так же блестяще её завалили. Но другие деканы ко мне пока с жалобами не прибегали. Хотя, может, вы столкнулись в коридоре?

— Уймитесь, мисс Вэйл!

— Вы отнимаете у меня минуты отдыха, профессор. Простите мою несдержанность, но кому как ни вам знать, что и секунда в таком деле на вес золота. Но ваше прошение я могу удовлетворить.

Росаура коснулась палочкой журнала, и вся колоночка за редким исключением поменяла оценки с «О»⁽⁵⁾ на «Т».

— Что вы делаете! — ахнула Макгонагалл.

— Исправляю отметки вашим студентам. Я всегда сомневалась, существует ли такая отметка как «Тролль»,⁽⁶⁾ и, думаю, раз журнал её начертал, вопрос решён.

Макгонагалл обескуражено покачала головой.

— За что вы мстите детям?..

— Мщу? Увольте. Я лишь пытаюсь дать им понять, что сейчас в их жизни учёба куда важнее всяких глупых переживаний. Да бросьте, профессор. Не вы ли втолковываете им, что в этом году Защита в полном пролёте, и нужно просто перетерпеть эту молоденькую неумеху, главное со смеху на уроках не покатываться.

— Да уж, — процедила Макгоналл, — остаётся только перетерпеть.

— Да, я не профессор Барлоу, — усмехнулась Росаура. — Я не опытный маг, повидавший весь мир. Мой потолок довольно низкий, но так уж и быть, я сделаю всё, чтобы они хоть до этого доросли. И если надо для этого быть занозой в одном месте — с меня станется.

— Вы так говорите, как будто вам это нравится.

— Каждый находит свою отдушину в преподавании.

Так Макгонагалл убралась восвояси несолоно хлебавши. А Росаура скрипела зубами от мрачного восторга и шла вразнос безо всякого смущения.

Первачки с Пуффендуя по сравнению с гриффиндорцами были Божьи одуванчики, но иногда тоже становились несносными. И в один из вторников Росаура вроде бы несколько раз пыталась их усмирить по-хорошему, но спустя четверть часа гомона и смеха, ей осточертело сюсюкаться.

— Молчать!

Дети потрясённо обернулись на неё. Горло саднило — только так Росаура осознала, что перешла на крик.

«Главное, чтобы они не почуяли, что я сама в шоке».

Пути назад не было.

— Встаньте все! Живо!

Да, крик у неё получился мощный. Резко, противно, но прежде всего — гневно. Даже свирепо.

Дети поднялись, таращась ошеломлённо. Один мальчик захотел что-то сказать своему соседу тихонечко, а у Росауры ладонь обожгло.

Оказывается, она залупила ею по столу. Под очередной окрик:

— Молчать, я сказала!

Дети замерли. Росаура глубоко вздохнула и нашла, что вздох у неё тоже получился угрожающим. Девочки с первого ряда втянули головы в плечи, будто ожидая, что из рта учительницы сейчас вырвется пламя.

По правде сказать, Росаура не могла ничего гарантировать.

— Не получается держать себя в руках, значит постоим на ногах. До конца урока.

Дети, бледные, напуганные, не подумали сопротивляться.

— Сегодня никакого волшебства. Будем писать конспект. И сделайте всё, чтобы не нарваться на ещё хоть одно замечание.

Может, кого и подмывало огрызнуться, «а то что?», но подавленное молчание товарищей удержало.

Спустя десять минут диктовки одна девочка взмолилась:

— Профессор, можно сесть?

— Нет. Учителя перед вами шесть часов в день пляшут, вот и вы постойте для разнообразия, ничего, не развалитесь.

— Профессор, ну можно я сяду? — попытала счастья другая. — Я ничего не говорила, это они все шумели!

— Коллективная ответственность, мисс Фенвик. После занятия вы можете высказать свои переживания своим одногруппникам, быть может, впредь они будут внимательнее на занятиях, чтобы до такого не доходило.

— Профессор, пожалуйста! — запросился кто-то ещё. — Так совсем неудобно писать!

— А сидя вам неудобно меня слушать. Быть может, мне приклеить вас к потолку, тогда проблемы исчезнут? И примите во внимание: аккуратные конспекты — ваш пропуск из этого класса. Если к концу занятия ваш конспект не удовлетворит моим требованиям, пеняйте на себя.

Жёстко — заставлять ребёнка в одиннадцать лет полтора часа молчать. И стоять на одном месте. И писать от руки пером и чернилами заумный конспект. Жестоко — предъявлять к результату этой экзекуции особые требования.

— Кто знает девиз нашей славной школы? — между делом вкрадчиво осведомилась Росаура. — «Draco dormiens nunquam titillandus!». «Не буди спящего дракона!».⁽⁷⁾ Полезный совет, вам не кажется?

Конспекты, которые Росауре показались слишком небрежными, конспекты, в которых она обнаружила большие пропуски, конспекты, которые были сделаны на замызганном пергаменте, все их она с мрачным наслаждением выдирала из тетрадей. Из двенадцати работ только четыре были помилованы.

— Все, кто не справился с таким простейшим заданием, как написание конспекта под диктовку, должны что-то с этим сделать до ужина. Разбирайтесь сами, как вам это удастся. Учителя, бывает, тоже вместо обеда готовятся к занятиям. Если вы не принесёте мне добросовестно выполненный конспект, я буду говорить с вашим деканом.

Но в чём-то обиженные и потрясённые дети оказались на шаг впереди. Декану они настучали первые.

Профессор Стебль, в отличие от Макгонагалл, решила, что её подопечные заслуживают возмездия с помпой, и подступила к Росауре ближе к концу ужина.

— Это зверство! — вскричала профессор Стебль, и её праведный гнев огласил собой половину Большого зала. Вторая половина довольствовалась эхом.

Росаура решала рабочие вопросы с Конрадом Барлоу, правда, больше уделяя внимания пудингу. Признаться, она давно мечтала поквитаться с деканом Пуффендуя за всех Кайлов Хендриксов вместе взятых, и теперь с удовольствием облизала ложечку, прежде чем поднять невозмутимый взгляд на разъярённую Стебль.

— Согласна, профессор, пудинг ужасно подгорел.

Конрад Барлоу чуть усмехнулся. Всё-таки, профессор Стебль его перебила на очень важной мысли.

— Какой ещё пудинг! Что вы себе позволяете!

Росаура откинулась в кресле.

— Могу задать вам тот же вопрос. Из-за вашего крика профессор Барлоу оглохнет на одно ухо.

Конрад Барлоу чуть нахмурился. Становиться разменной монетой в женских склоках ему совсем не улыбалось.

— Дети! — возопила Стебль. — Дети полтора часа провели на ногах! Вы бы их ещё на горох поставили! Зверство!

— Разве в ваши теплицах они не проводят всё занятие на ногах, профессор? А на Зельеваренье разве не стоят у котлов?

Стебль чуть замялась, а потом ещё больше разозлилась:

— Не сбивайте меня с мысли! Какая наглость! Это недопустимо!

— Знаете, сколько болезней от искривления позвоночника? Заставлять ребёнка в одиннадцать лет полтора часа сидеть, скрючившись над тетрадью, — вот это зверство.

— Заставлять их писать начисто конспекты в таком положении — зверство! И оценивать их…

— Знаете, это слово, «зверство», уже столько раз повторили, что я начинаю упускать его смысл. Вас беспокоит, что мои требования настолько низкие — всего-то написать аккуратный конспект? Но ваши студенты даже с этим не могут справиться… Быть может, вам стоит запросить для них упрощённую программу? А то я правда сомневаюсь, все ли первокурсники Пуффендуя вообще научены грамоте. Впрочем, ваш факультет в принципе не предъявляет высоких требований к своим абитуриентам… Я говорила им и для вас повторю: от них зависит, в какой форме будут проходить наши занятия. Пока я не обнаружу в них хотя бы толики стараний и дисциплинированности, такая форма кажется мне наиболее предпочтительной. И напомните им, чтобы принесли конспекты на следующее занятие, если уж не успевают сегодня.

Росура обернулась к Конраду Барлоу с вежливой улыбкой:

— Прошу прощения, профессор, на чём мы остановились?..

Провожая краем глаза негодующую Стебль, Росаура испытывала удовлетворение хищника, который растерзал свою добычу. И даже горечь во взгляде Конрада Барлоу никак не подпортила её торжества.

Эта крохотная усмешка в уголке губ была на её лице как гнойный нарыв. Она с небывалой уверенностью шпарила уроки, как ей казалось, держала дисциплину на высоте, слова чеканила сухо и звонко, и, самое главное, ученики почуяли в ней этот остервенелый настрой, а может, разнесся слух, что впервые на уроке профессора Вэйл довели ученицу, а не учительницу, и Росаура наслаждалась властью, которая была ей нова и, признаться, чужда, но так давно желанна.

«Вам нужна битва? Я дам вам войну».

Удивительно было, насколько это хорошо работает. Раньше она и думать бы не посмела, чтобы быть с детьми жёсткой. Но именно жёсткость оказалась действенной. Она наконец чувствовала, что твёрдо стоит на ногах, а штурвал в её руках не виляет из стороны в сторону. В голос как влитые встроились командные нотки. Теперь она разрешала себе прикрикнуть на учеников не от безысходности, а просто потому, что могла. Просто потому, что так они чуть вздрагивали и слушали с первого раза. И десять раз думали, прежде чем попросить повторить.

В окриках и понуканиях… она обнаружила удивительное переживание. Это было переживание мрачного удовлетворения. Да, она нашла законный способ выпустить наружу хоть немного пара. В горле чувствовалась хрипотца, лицо краснело, слова цеплялись одно за другое, и она беззаветно вступала в перебранки с языкастыми студентами, которых поначалу веселило, что у их учительницы явно расшатались нервы. Но это до поры до времени. Росаура не улыбалась — плотоядно закусывала губу и порой забывалась так, что уже ничего не стеснялась.

«Да чтоб вы у меня землю ели».

Она лепила им неуды не потому, что пребывала в скверном расположении духа. Они действительно плохо справлялись, допускали ошибки, глупые описки и правда не дотягивали до нужного уровня. Скверное расположение духа лишило её милосердия, и только.

Если раньше она внимательно выслушивала даже самый сбивчивый ответ, могла пошутить, чтобы подбодрить ученика, цеплялась за верное словечко и переводила высказывание в нужное русло, то теперь обрывала безжалостно. Можно было и не ошибаться — достаточно было мямлить, начинать с конца, путать определение, и особенно ей нравилось беситься с фразы «Ну, это когда…».

— …Мисс Джонсон, вы зачем спилили себе рога?

— Рога?

— Вы мычите, как корова, а у коров растут рога. Зачем вы вводите нас в заблуждение касательно вашего интеллектуального уровня? Я буду оценивать вас иначе, не стану предъявлять тех же требований, как к остальным. Садитесь, минус два балла. Итак, что такое чары дурмана? Гойл.

— Чары дурмана… это когда…

— Это когда вы не знаете, что ответить, и ковыряете в носу. Садитесь, минус два балла, да, мисс Смитон, вы рискнёте подхватить эстафету?

— Чары дурмана — это чары, которые одурманивают…

— А плохо подготовленный ученик это ученик, который плохо подготовлен. Садитесь, минус три балла.

— Но за что?..

— За самонадеянность. Итак, последняя попытка. Смельчаки? Гриффиндорцы молчат? Вам кажется, наука — не та стезя, где нужна ваша храбрость? Храбро только кидаться резинкой с заднего ряда, да, мистер Ноубл? Давайте-ка идите к доске и записывайте: «Чары дурмана — это…» А теперь сотрите то, что вы написали. Потому что вы написали это как курица лапой. Нет, вы не сядете, пока не напишите так, чтобы ни у кого в классе не возникло трудности с тем, чтобы это переписать в тетрадь. Да, мы будем тратить время на коррекцию вашего почерка, потому что большего вы сегодня всё равно сделать не способны, как и все ваши одногруппники.

И с особым наслаждением она вырывала целые листы из их тетрадей, заставляла переписывать уже написанное, а раз сожгла в пепел тетрадь Адриана Дэвиса, потому что вёл он её просто отвратительно.

— Я не могу своим умом компенсировать ваше тугодумие, Дэвис, — усмехнулась она тогда на его возмущение. — Почему же вы полагаете, что я стану компенсировать вам тетрадь?

Да, она перегибала палку. Ей нравилось слушать этот треск. Ей будто было любопытно, а что произойдёт, когда она конкретно так перегнёт. Когда сломает.

Вместо ласковой улыбки, за которую её полюбили младшие, её лицо теперь уродовал этот нарыв, безжалостная усмешка, точно нервный тик. И она прижгла её первой в жизни сигаретой, когда столкнулась с мадам Трюк, выйдя как-то вместо ужина прогуляться.

— О, какие люди, — поначалу скривилась мадам Трюк, — снизошли до нас, кто попроще…

Росаура только бровь вскинула. Вроде бы взрослая женщина, матёрый преподаватель, а сама выкобенивается как школьница. Обиделась, что ли, что к Росауре подсел Барлоу и со стороны выглядит так, что они ведут великосветские беседы?.. Бесспорно, разговоры с Барлоу были поинтереснее обсуждения лётных условий с Трюк, ну так что же, разве сама преподавательница Полётов не декларировала, что «на правду не обижаются»?

— У вас сигаретка найдётся? — выдала Росаура.

Глаза у Трюк были небольшие, с нависшим веком, но сейчас и те стали размером с галеон.

— А что у своего джентльмена не стрельнешь?

— Так он мне лекцию о вреде курения прочитает, мне оно надо?

— А тем не менее, это вредно, дорогуша.

— Вот видите, вы уложились в одну фразу. Ценю лаконичность!

Трюк ухмыльнулась. Пошарила за пазухой и выудила пачку папирос.

— Эх, всегда интересно, как долго свежая кровь не скиснет, — с толикой жалости она глядела, как Росаура вытянула папироску, и милостиво запалила огонёк на кончике волшебной палочки. — Ну, прикуривай давай, а то всё сгорит нахрен.

— А как?..

— Э-эх, молодо-зелено…

Росаура кашляла, из носа капало, на языке осел ужасный вкус, пальцы тряслись, но она крепилась. Это было отвратительно, а поэтому именно то, что нужно. Трюк усмехнулась, признала в ней «свою» и отдарила всю пачку.

— Только пацанам на глаза не попадайся, а то ведь отберут.

— Я им отберу.

Трюк всё стояла, а Росаура уже получила от неё всё, что хотела, и даже больше, и тяготилась её присутствием без зазрений совести. А Трюк с каким-то понимающим выражением спросила:

— Волосы-то зачем обрезала?

— Расчёсывать надоело.

Трюк ещё понаблюдала, как Росаура давится дымом, и протянула:

— Слушай, если это из-за мужика…

У Росауры на миг даже рука дрожать перестала. Вспомнились матушкины заветы. Чуть откинув голову и припустив веки на глаза, Росаура осведомилась ледяным тоном:

— Прошу прощения, я не расслышала?..

Трюк с прищуром на неё поглядела, пожевала щёку, головой покачала, но промолчала. На том и разошлись.

Пара недель жёсткой муштры — и студенты стали приходить к ней притихшие. Но Росаура понимала: притихли они вовсе не из боязни, что она на них сорвётся, а в презрении к несдержанности и бескомпромиссности, с которыми она теперь вела занятия. Росаура усмехнулась. Не хотят по-хорошему, будет по-плохому. Она брала самый ледяной градус в речах и манерах и колола, подстёгивала, изводила требовательностью и доводила придирками. Объявляла контрольные без предупреждения и, конечно же, без времени на подготовку.

То, что она делала, не было противозаконно. Но, вне всяких сомнений, преступно.

Едва ли её это беспокоило. Росаура знала и на своём веку учителей, которые обращались со студентами куда жестче. Завышали требования до немыслимого, вели объяснение предмета на академическом уровне, недоступном учащимся, в контрольные включали большие разделы, которые невозможно подготовить, задавали гору заданий, как будто других предметов, кроме их собственного, не существует, доходили до крика и угроз, опускались до прямых оскорблений, выделяли любимчиков и гнобили тех, кто не пришёлся им по вкусу… Росаура успокаивала себя, что Фанни она припекла по делу, и не её одну. И потом, её группа после того случая прекрасно пересдала контрольную и показала отличные результаты на практическом испытании. Так разве оно того не стоило? Они наконец-то взялись за ум, все младшие курсы, только поняли, с какой стервой имеют дело.

Фанни обездвижила Дерека Крейна намертво с первого раза.

— Вот видите, О’Фаррелл, если не задирать нос, результат может быть довольно… сносным.

Фанни поджала губы. Долгожданная похвала уже не радовала её, тем более что казалась одолжением, а не восстановленной справедливостью. Она угрюмо посмотрела на Росауру.

— Я могла это и в прошлый раз, профессор! Просто вы мне не поверили!

Вы не поверили в меня.

Росаура скривила губы, пытаясь пренебречь этим надрывным, гневным укором. Она чувствовала, что на неё глядит весь класс, и даже слизеринцы впервые солидарны с гриффиндорцами. Что же, разве не этого добивается Дамблдор? Дружбы против общего врага?

Росаура усмехнулась.

— С какой стати я должна верить так запросто?

Фанни на секунду смешалась, потом поглядела на Росауру так, будто та сморозила невесть какую глупость, и воскликнула:

— Потому что вы учитель!

Усмешка так и застыла на губах Росауры.

— У вас хорошо получается запоминать очевидное. Садитесь, — сказала она.

А внутри что-то хрустнуло. Та самая палка, которую она безбожно перегибала все эти дни, наконец, сломалась. И что же сталось?

А вот что: её одолела святая простота ребёнка. «Вы учитель», и этим всё сказано. Это призыв, от этого никуда не денешься. Учитель — этот тот, кому заповедано бояться детских слёз.

А она пролила их, и не раз. Она зашла в таинственный сад и поломала кусты, что благоухали невинно. А пару цветков вырвала с корнем. Один из них — доверие Фионы О’Фаррелл. И Росауре Вэйл больше не согреться от её улыбки, как от луча солнца.

Солнце больше и не показывалось в ненастье ноября. Сложно было различить, когда день скрадывал вечер. Росаура жила по звону колокола, выработала себе железный режим и каждый раз перед сном выпивала зелье-без-сновидений. Она чувствовала, что привыкает, и эффект держится всё меньше, и по чуть-чуть увеличивала дозу, убеждая себя, что ничего безопаснее этого зельица и не придумаешь. Курила она по папиросе перед каждым уроком, до завтрака и перед сном. Разве что попойки с Трелони случались не по расписанию.

По расписанию к ней заходил Конрад Барлоу. В четверг, после ужина, они сверяли учебные планы.

Он довольно быстро вошёл в колею, хотя нагрузка у него вышла нешуточной: кроме Защиты на старших курсах он вёл Историю магии и не ограничился только лишь лекциями — настоял на том, чтобы в расписание включили семинарские занятия. Что это за новшество, поначалу мало кто понимал, ведь История всегда сводилась к начитке лекций и сдаче письменных работ, но Барлоу, судя по всему, оказался энтузиаст. Спустя три недели он не выглядел слишком утомлённым, но его извечная сдержанность и учтивая скромность не давали разглядеть в нём ту степень усталости, которая заставила бы собеседника почувствовать неловкость.

Студенты отзывались о нем восторженно, и Росаура всякий раз скрипела зубами, когда он заводил с ней любезную беседу. И почему она должна быть благосклонной к человеку, к которому от неё хотели сбежать все ученики?.. История с бойкотом, который ей объявили четверокурсники пару недель назад, всё ещё вызывала в ней приступы ярости. Барлоу в той ситуации повёл себя безупречно, и почему-то это бесило больше всего.

Он не был навязчив, ничуть, напротив, очень деликатен, обходителен и предупредителен, немногословен, но обстоятелен, то и дело вворачивал тонкую шутку, не слишком заумную, без снобизма, но изящную, и в другое время Росаура без остановки расплывалась бы в улыбках, но сейчас все попытки коллеги наладить контакт отскакивали от неё, как от стенки горох. Она не хмурилась нарочно, не строила из себя высокомерную зазнайку, но и не предпринимала попытки натужно быть милой. Она не могла. Сил не было, а в груди зияла пустота. И то и дело пустоту начинал пожирать дикий пламень.

Удивительно, как Барлоу её терпел уже третью неделю, ведь порой они засиживались допоздна над бесконечными бумагами. Он был общительный человек, но Росаура всячески обрубала возможности выйти за рамки рабочих вопросов. А Барлоу не настаивал. В его глубоких синих глазах, всегда чуть прищуренных, жило чуткое, почти трепетное внимание, и он всегда знал, когда надо помолчать. Видимо, он был выше того, чтобы портить себе настроение из-за какой-то девчонки.

В тот вечер Росаура была слишком рассеянной, потому что слова Фанни били в её голове набатом. Она пыталась сосредоточиться на другом, более важном, чем разочарование ребёнка в фигуре взрослого, к которому он успел привязаться, но получалось плохо. Осознание, что она ни за что ни про что обрезала красную ниточку, которая могла вывести её из лабиринта, доводило её до состояния оцепенения.

Она с остротой, что вонзилась ножом в спину, ощущала своё одиночество.

Росаура была отсечена от всего мира ледяной стеной, и если поначалу та была толщиною в три пальца, то сейчас уплотнилась до трёх локтей. За ней Росаура могла в своё удовольствие бесноваться, как оса, пойманная в банку, но никому не было до неё дела — а она уже не смогла бы ни до кого достучаться. Гордость заковала её в тиски.

Конрад Барлоу тактично замолчал, увидев, что она больше не слушает, чуть слышно вздохнул и кашлянул. Росаура встрепенулась. Неизвестно, что было во взгляде, которым она равнодушно скользнула по Барлоу, но его губы, привычно сложенные в мягкую улыбку, чуть дрогнули и грустно поджались.

— Я вас утомил, — сказал он и поднялся.

— Простите, профессор. Я очень рассеяна. Так куда вы предлагаете включить изучение ментальных воздействий?

— Это подождёт, — он чуть замялся, склонил голову, прядь тёмных волос упала ему на лоб. — Простите за бестактный вопрос, профессор, но вы, наверное, принимаете зелье-без-сновидений?

Росаура чуть поморщилась. С этого паиньки ведь станется читать ей лекцию о злоупотреблении успокоительными. И точно назло его обеспокоенному взгляду почти уже машинально достала папиросу и прикурила.

С отголоском любопытства задумалась, насколько чудовищно это всё выглядит.

— И курите вы недавно, — вздохнул Барлоу.

— Завтра юбилей, пятнадцать дней, — сквозь зубы усмехнулась Росаура. — А вы — нет?

— В молодости не мыслил и дня без трубки. Но потом как-то…

— Язва?

— Простите, что?

— Вы ведь, наверное, и не пьёте.

— Гм, — Барлоу отцепил свой монокль, отчего один его глаз казался преувеличенно большим, и тот плавно улетел в нагрудный карман. Росаура раздумывала, достаточно ли отталкивающе она себя ведёт, чтобы этот человек, который совершенно не был ей понятен и который не вызывал в ней ни малейшего интереса, наконец оставил её в покое, особенно со своими сочувствующими взглядами!

Тут распахнулось окно — злая мокрая метелица, что с утра вознамерилась взять стены замка приступом, ворвалась в класс Защиты от тёмных искусств и принялась хозяйничать: сбила пламя свечей, взъерошила перья, раскидала стопки пергамента. Хаос на рабочем месте вполне соответствовал душевному расположению Росауры, и будь она одна, ещё бы потопталась по-козлиному на проклятых учебных планах, что теперь разлетелись по полу, но ей не хотелось, чтобы Барлоу совсем уж записал её в сумасшедшие, а она рисковала, если бы бросилась собирать листы голыми руками.

Поэтому она вскинула палочку, чтобы их приманить.

Но руку полоснула боль — и с кончика палочки сорвался пламень. План контрольных мероприятий для пятого курса обратился в пепел, как и манжет на руке профессора Барлоу, который как раз потянулся за ним.

— Чёрт! — ахнула Росаура. — Я совсем не…

Первую секунду Барлоу таращился на неё в лёгком недоумении, что в его случае означало крайнюю степень потрясения. Потом моргнул, взмахнул палочкой — окно закрылось наглухо, на свечах заплясали язычки пламени, но вот кучка пепла так и осталась кучкой пепла. Вот тут Барлоу нахмурился.

— Как сильно вы ненавидите учебные планы, профессор, — сказал он. — Боюсь, это не подлежит восстановлению.

— Ну и чёрт с ним. То есть… — Росаура еле удержалась, чтобы не схватиться за голову, так в ней колотилась боль. — Я всё напишу заново. Отдам утром до завтрака, вас устроит?

— Конечно же нет. Ведь это значит, что вы не будете спать всю ночь.

Барлоу уже улыбался. Взмахнул палочкой вновь — и от кучки пепла не осталось и следа.

— Я правда хотела их приманить, — глухо сказала Росаура.

— Сомневаюсь, чтобы у вас могли быть проблемы с манящими чарами, профессор. Однако что-то пошло не так. Выскажу мысль, которая может показаться вам странной, но дело скорее всего в вашей палочке.

Росаура поглядела на свою палочку. И испытала необъяснимое желание отшвырнуть её куда подальше. Горло перехватило. Она подняла брови и часто заморгала, стараясь казаться невозмутимой.

— Но что с ней может быть не так? Вроде не сломана, я на неё не садилась.

— Палочку можно повредить колдовством.

— Я ни с кем не сходилась на дуэли, профессор.

Росаура пыталась усмехнуться, но получилось паршиво. Её давно беспокоили перебои с волшебством. Она пыталась не замечать, но стала колдовать куда реже, только бы лишний раз не убеждаться, что проблема существует. Пару раз ещё можно списать на волнение и осечку, но когда это происходит почти каждый день… Да, это становилось критическим. И это было страшно. Это были будто признаки неизлечимой болезни, одно название которой жутко произнести.

Давно пора было к кому-нибудь обратиться, но к Дамблдору она бы не пошла, потому что он и так, безусловно, обо всём догадывался, если не знал наверняка. Такого унижения она бы не снесла. К Слизнорту она бы тоже не обратилась, потому что, ей казалось, он стал её избегать и вообще редко поднимался к трапезе, а времени, чтобы спуститься к нему, у неё не было (или она так себя убеждала). Признать при Макгонагалл слабость — увольте! Трюк, Трелони вряд ли бы ей помогли. Остальные профессора не проявляли к ней ни малейшего интереса, посмеивались за её спиной, пережёвывая сплетни о том, что «у девочки сдают нервы». Но вот Конрад Барлоу… в её глазах он был соперником, которому она, честно сказать, откровенно завидовала и безумно ревновала, но именно он уже три недели терпел её стервозность, был неукоснительно вежлив и всячески подчёркивал, что всегда открыт к диалогу. И рабочие моменты с ним действительно решались успешно, и при всей его многоопытности он ни разу не брал покровительский тон. Да, он был, как ругалась Трюк, джентльмен, и поэтому Росаура, загнанная в угол, рассудила, что может спросить его мнения. И, возможно, даже прислушаться к нему. Разнообразия ради.

— Это происходит уже недели три, — сказала она.

— Не случалось ли, что задуманное колдовство воплощалось в какой-то непредвиденной, дикой форме?

Росаура вспомнила о чёрной крысе, и её передёрнуло. Да, стоило признать: не справляясь со своей проблемой, она рискует детьми. А если бы урок пошёл так, что она сама взялась бы продемонстрировать парализующие чары? Вдруг кому-то так же переломило бы хребет, как той крысе от заклятия Фанни?

И Росаура отложила палочку в поспешном жесте омерзения.

— Она как не моя. Будто подменили. А выкрутасы с колдовством… постоянно. Я всегда избегала деструктивной магии, но теперь она идёт просто на ура, даже если я хочу применить простейшие чары левитации или вот манящие.

— Когда я отметил ваше отношение к учебным планам, я не шутил, — сказал Барлоу. — Слова, магические формулы, которые мы применяем, это лишь… трафарет, под который мы пытаемся подогнать магическую энергию, которая живёт внутри нас. Но в первую очередь она зависит не от нашей мысли, а от движения души. Если волшебник в ярости пытается сотворить магию, девять против одного, что из его палочки вырвется молния, а не лёгкий бриз. И это ещё хорошо, что в руках его будет палочка, ведь она собирает, преобразует и одновременно сдерживает весь его потенциал. Без палочки сам волшебник рисковал бы тем, чтобы начать испускать молнии направо и налево, что в секунду привело бы его к гибели.

Росаура похолодела. Она вспомнила, как чувствовала кожей беспорядочную, неподконтрольную магию Руфуса Скримджера, когда тот остался без своей палочки. Она вспомнила инстинктивное чувство опасности и желание отшатнуться, спрятаться, несмотря на все доводы сердца. Но как оказалось, сердце ошибалось.

— Вы чувствуете, что вашу палочку будто подменили, — сказал Барлоу. — Это бывает после того, как палочку… используют без согласия хозяина.

Росаура замерла. Сердце глухо потянуло. Но не говорить теперь было бы глупо. И потом, ведь Барлоу, в отличие от Дамблдора, ничего не знал, и не был женщиной, чтобы прекрасно всё понимать. Это почти научное исследование, и только.

— Согласие было… в каком-то смысле. То есть я не возражала. Но… не было желания, чтобы это происходило.

Она старалась произнести это как можно равнодушнее, но еле смогла вымолвить последние слова. Её затопил стыд. Ей стало душно, липко и мерзко. Всюду она ощущала грязь. Грязь, которая зудела под кожей, и чтобы её вычистить, оставалось только эту кожу содрать.

— Какое волшебство было сотворено… без вашего желания?

Росаура подняла взгляд на Конрада Барлоу. Он был либо совершенно бесчувственный, либо абсолютно бесстрашный человек. Он стоял от неё за пару шагов, и его бы достигли молнии, если бы Росаура принялась испускать их направо и налево. Кажется, он понимал все риски. И тем не менее, не отступал.

— Это была магия портала, — сказала наконец Росаура, откинувшись в учительском кресле. — Но я не знаю, насколько она удалась. Порталом я так и не воспользовалась.

Барлоу покачал головой.

— Магия высочайшего класса. Она потребовала чрезвычайно много усилий, я полагаю.

— Моя палочка не хотела творить эту магию. Вся искрила, чуть не задымилась. Это потому что она не приспособлена для такого?

— Не стоит воспринимать палочку как инструмент, у которого есть определённый порог входа, профессор. Ваша палочка именно что «не хотела» творить ту магию. Потому что в вас не было желания.

— Но я не знала, что именно он… какое именно волшебство пытаются сотворить.

— Но знала ваша палочка. Между волшебником и палочкой образуется теснейшая связь. Можно сказать, ваша палочка поняла, что вам это волшебство придётся не по душе.

Росаура чуть помолчала. Потом сказала:

— Мне стало больно колдовать. В руку отдаёт.

— Потому что ваша палочка повреждена. Представляете, если бы вы натёрли мозоль и стали бы каждый день маршировать в неудобных сапогах. Ваша нога к концу недели вспухла бы от гангрены.

Росауру передёрнуло. Уже не помня себя, она облокотилась на стол и закрыла лицо руками.

— Теперь мне нужна новая палочка?

— Нет, что вы, совсем необязательно…

— А лучше бы новую!

Барлоу осёкся. А Росаура осознала, что почти выкрикнула эти горькие слова.

— Скажите, профессор, — заговорил Барлоу совсем тихо, — какое было первое волшебство, что вы сотворили, после того, как…

— Перемещение. Хотя нет, если именно с палочкой… Я колдовала оживление.

— И всё обошлось? — удивился Барлоу.

— Я колдовала на себе.

Барлоу казался изумлённым.

— На себе?.. Оживление?.. Позвольте, это что-то беспрецедентное.

— Я была в сознании, просто очень плохо себя чувствовала.

— Я не об этом. Пострадавшему буквально отдаётся часть жизненных сил целителя. Но если вы сами были очень слабы, и говорите, что…

— Я испытала огромный прилив сил. Благодаря этому я после тяжёлой болезни продержалась на ногах до позднего вечера.

В глазах Бралоу засиял неподдельный восторг учёного, который близок к открытию. Всего через секунду он спохватился, опустил взгляд, но в голосе его слышалась увлечённость, когда он воскликнул:

— Это может означать только одно, профессор! Тот, кто колдовал с вашей палочки, вложил в своё колдовство немало сил. И эти силы остались в ней, и когда вы колдовали оживление, перешли в вас. И единственное объяснение, почему вас это не убило, заключается в том, что, очевидно, тот, кто использовал вашу палочку, имел по отношению к вам самые лучшие намерения! Если бы он колдовал в гневе или обиде на вас, попытка наложить на себя чары оживления подвела бы вас к краю могилы.

Росаура глядела на Барлоу, ошеломлённая, а он не сразу остудил свой исследовательский пыл, чтобы заметить, как рябь прошла по её лицу. Росаура порывисто поднялась и отошла к окну, вцепилась дрожащими руками в подоконник. Она заставляла себя дышать мерно, по счёту, но выходило из рук вон плохо.

«Он не хотел избавиться от тебя. Он хотел тебя уберечь!» — «Но почему тогда я всё равно у края могилы?»

Потому что она возненавидела его — вот почему. Потому что эта ненависть, а вовсе не его проступок, сожгла её дотла и, ненасытная, вырывалась всполохами наружу, грозясь опалить детей чёрным пламенем.

Потому что, значит, никакой любви в ней не было вовсе, раз с такой лёгкостью она записала его во враги.

А ведь даже если бы так, разве нет призвания любить и врага? Не страстно, нет, но с сокрушением о его заблуждениях. Различая его несовершенство, но всё равно уповая на то, что он отыщет путь в темноте. Ведь ещё неизвестно, кто больше потерян и чья ночь мрачнее.

А она принялась мстить всему белому свету за обиду на человека, которого клялась любить, и тем обрекла себя совершенно.

Ведь из-за этого уже пострадали дети.

И не так важно, на самом-то деле, что сейчас она узнала. Пытался ли он её спасти или хотел бы её оттолкнуть, это на её совести и только то, что она обозлилась и позволила себе превратиться в сущую ведьму, которая детям житья не даёт. И за глаза проклинает того, о ком ещё недавно молилась.

— Профессор, всё-таки удачно вышло, что я сожгла этот учебный план. Мы можем переписать всё подчистую, чтобы вы взяли себе все курсы?

Голосок у неё сделался тоненький, ломкий. Барлоу не стал подходить к ней, излишне тревожиться, хотя наверняка был подавлен. Он только сказал:

— Вы знаете, что это невозможно, профессор. Нагрузка и так предельная.

— А если я подам прошение об отставке Директору, он снова её отвергнет?

— Я не слышал, чтобы у него был кто-то на примете на вашу должность. Идея взять у вас старшие курсы мне в нагрузку родилась у него спонтанно.

Ей показалось, или он шагнул чуть ближе.

— Простите, Росаура, но раз уж такой разговор… Вероятно, я себе всё придумал, но эти недели мне не раз казалось, что вы на меня в обиде. Могу я сказать, что ни в коей мере не желал бы посягать на то, что дорого вам, на то, к чему вы относились со всей ответственностью и радением? Дамблдор посчитал, что так будет лучше, разделить нагрузку, но в этом нет ничего личного по отношению к вам. Напротив, поймите, я уже немолод, я давно не общался с детьми, я привык к студентам ещё старше наших выпускников. Мне было бы трудно работать с младшекурсниками, тем более с упором на практику. А вы, как мне уже не раз доводилось слышать, очень хорошо их понимаете, очень ладите с ними…

— Спросите их сейчас, они назовут меня фурией.

— Ну так и у них бывают периоды, когда иначе чем бесятами их не назовешь.

— Нет, профессор, я серьёзно. Три недели назад Дамблдор сказал, что в работе можно найти… смысл. И труд помогает… преодолеть себя. Но я давно не ломала дрова так упоённо, знаете ли. И больше всего я боюсь не того, что совершила кучу ошибок. Я боюсь того, что мне это понравилось.

Она наконец-то обернулась к Барлоу. Лишь вполоборота, всё еще цепляясь за подоконник и не поднимая глаз, но тем не менее.

— Понравилось… мучить детей? — он слабо улыбнулся.

— Да.

Барлоу помолчал. Быть может, он наконец-то увидел, с кем повёлся, и подумывал, как бы бежать от неё как от огня. Но он сказал:

— Полагаю, это откровение, которое почти неизбежно для любого первопроходца в нашей профессии. Вопрос в том, что вы теперь с ним будете делать.

— А что мне с ним делать? Мне просто противно от себя самой и всё.

— Уже неплохо! Мне стало бы действительно жутко, если бы вы сейчас сказали что-то вроде: «О, да, я люблю мучить детей и мне с этим хорошо, я принимаю себя такой, какая я есть», знаете.

— Значит, нужно себя ненавидеть?

— Быть может, ненавидеть в себе эту склонность? Это как-то поможет вам меньше их мучить?

— Да я вообще не хотела бы их мучить. То есть головой я понимаю, как это ужасно, мне самой противно. А на деле получается… что получается.

— Вероятно, поэтому ваша палочка стреляет в вас же. Она знает, что вы настоящая не захотели бы причинять другим боль и обиду, но когда вас обуревает гнев, она только и может, что посылать вам сигналы о том, как это опасно.

— Что-то вроде «окстись, окаянная!», да?

— Poenitemini peccatores,⁽⁸⁾ приблизительно в этом ключе.

Но поскольку Росаура не пыталась и делать вид, что ей весело, Барлоу помолчал.

— Мне как-то подсказали один приёмчик педагогический. Если накатывает, то надо сжать очень крепко кулаки. От этого рефлекторно сжимается челюсть. Очень выигрышно: вы ни ударить ребёнка не можете, ни наорать на него. Первую пару секунд. А за эту пару секунд включается мозг и напоминает тебе, что рукоприкладство и эмоциональное насилие — это не наш метод, и можно искать менее травмоопасный выход. А ребёнок в этот момент видит по исказившей ваше лицо судороге, что лучше бы ему сидеть ровненько и язык проглотить, и как-то оно всё устаканивается.

Рот Росауры дёрнулся, а нос шмыгнул.

— Почему он меня держит? — едва слышно произнесла она.

— А вы бы стали свободной, если бы он принял вашу отставку? — столь же тихо спросил Барлоу. — Если вы покинете школу, в вас угаснет желание вымещать боль на окружающих?

Росаура молчала.

— А насчёт палочки вы не беспокойтесь, — добавил Барлоу уже громче. — Это поправимо. Мне бы только свериться с литературой, это может занять несколько часов, и если позволите, я бы взял её…

— Ну уж нет, профессор, не позволю, — резко воспротивилась Росаура, и, уловив его опасение, что он задел её бестактной просьбой, добавила негромко: — Ведь это значит, что вы не будете спать всю ночь.

Барлоу, кажется, вновь мягко улыбнулся.

— А если в субботу днём? Я могу и при вас. Меня это ничуть не затруднит, я, признаюсь, в большом предвкушении такой необычной работы! Поверьте, снять следы чужого воздействия можно…

— А если их не снимать? Если оставить? — она знала, что совсем не смотреть в глаза собеседнику, да ещё такому любезному, совершенно неприлично, но ей казалось, что если она отведёт взгляд от непроглядной мглы за окном, то уже не сможет за себя отвечать.

— Не думаю, что это будет так уж критично, — после заминки ответил Барлоу. — В конце концов, возвращаясь к началу нашего разговора, дело в состоянии души, в том, на что направлены основные её силы. Скверное расположение духа чревато, и если вы продолжите ненавидеть… учебные планы и учеников, то они так и будут обращаться под вашим взглядом в горстку пепла, будь в вашем распоряжении хоть самая исправная палочка. Но опаснее всего, что горсткой пепла рискуете обернуться вы сами, профессор. Ещё раньше, чем те, кто вызывает ваш гнев на себя.

Губы Росауры привычно сложились в холодную усмешку, но на сей раз это принесло боль. Гнойник вскрылся.

Теперь это были не пьяные рыдания, как пару недель назад, а слёзы, от которых сдирало горло и болело в груди: она заполнилась доверху солью и кровью. Тот бычий пузырь глухой пустоты наконец-то лопнул, и нужно было заново учиться дышать.

Примечания:

Мистер Конрад Барлоу https://vk.com/wall-134939541_10848

Наша ведьма https://vk.com/wall-134939541_10859

Обновлённое расписание https://vk.com/thornbush?w=wall-134939541_10840

1) Персонаж английской народной сказки, тёмное существо, в обмен на услугу потребовал от королевы её первенца, однако королева умоляла его сжалиться, и Том-Тит-Тот поставил условие ей в три дня отгадать его настоящее имя. Королеве удалось это сделать, и Том остался ни с чем

Вернуться к тексту

2) байронический герой, персонаж романа Ш.Бронте «Джейн Эйр» о непростой любви гувернантки и её нанимателя

Вернуться к тексту

3) см миф об Аполлоне и Кассандре

Вернуться к тексту

4) Известно, что англичане не особенно любили наследника престола — по крайней мере, в сопоставлении с их обожанием его супруги

Вернуться к тексту

5) «Отвратительно», соответствует нашей «двойке»

Вернуться к тексту

6) Наш «кол»

Вернуться к тексту

7) Более корректный перевод "Никогда не щекочи спящего дракона", но Росаура, видимо, рассудила, что одно слово "не щекочи" может вызвать нежелательный смех у детей

Вернуться к тексту

8) Покайтесь, грешники! (лат.)

Вернуться к тексту

Глава опубликована: 02.09.2023

Отключить рекламу

Предыдущая глава Следующая глава

2 комментария

	WDiRoXun 16 мая 2023
Шикарная работа! Очень буду ждать продолжения. Вдохновения автору и сил :)

	h_charringtonавтор 16 мая 2023
WDiRoXun От всей души благодарю вас! Ваш отклик очень вдохновляет!

Чтобы написать комментарий, войдите

Если вы не зарегистрированы, зарегистрируйтесь

Методика Защиты (гет)

Ведьма