Элевсинская память (джен)

Элевсин больше не помнил, что он — Элевсин. Город, некогда бывший вратами между миром живых и мёртвых, теперь был похож на ребёнка, рождённого в забвении. Его улицы, отстроенные заново из светлого песчаника, сияли под солнцем пустой белизной. На стенах не было фресок, в нишах — статуй. Даже алтари стояли голыми, как тарелки после пира. Люди здесь рождались, не зная легенд, женились, не вспоминая обрядов, умирали, не боясь суда Аида. Они научились жить в вечном «сейчас», где прошлое было лишь тенью, скользящей по краю сознания.

Но на окраине, среди руин, которые никто не решался разобрать, росло Дерево.

Оно вытянулось из трещины в мраморном полу бывшего храма, словно палец мертвеца, пробивающего саван. Ствол его был чёрным, как уголь после пожара, и холодным на ощупь. Корни, толстые, как тела змей, уходили вглубь земли — одни говорили, до самой мрачной подземной реки (когда-то её называли Стикс), другие шептали, что до бездонной пустоты (которую прежде именовали Тартаром). Но никто не спускался проверить. Листья Дерева, напротив, тянулись к небу. Они были полупрозрачными, как пергамент, и по ним бежали руны, мерцающие серебром. На рассвете они светились розоватым, на закате — кроваво-алым. Дети пытались их сорвать, но листья обжигали пальцы. Старики сидели у корней, трогали кору и плакали, не зная почему.

* * *

Марк, рыбак, чинил сети на берегу. Когда-то здесь стоял алтарь Посейдона, но теперь лишь плоские камни напоминали о пьедестале. Его дочь Лира, девочка лет семи, играла рядом, нанизывая на нитку ракушки.

— Пап, а кто вырезал эти буквы? — она показала на камень, где едва виднелась «Ν».

— Дождь, — ответил Марк, не глядя. — Иногда падают светящиеся буквы. Собирай их, приносят удачу.

Он не знал, что «Ν» — это начало слова «Νίκη», победа. Как не знал, что сам носил на шее обсидиановый амулет с буквой «Α» — первой в имени, которое стёрлось из мира.

На рынке торговали хлебом без имён. «Хлеб», и всё. Вино было просто «вином», не нектаром Диониса. Даже звёзды на ночном небе не имели названий — просто дыры в чёрном полотне, через которые лился свет богов, забывших самих себя.

* * *

Ночью Дерево оживало. Тени, густые, как чернила, выползали из-под корней и танцевали между ветвями. Они принимали формы:

Женщина с крыльями из света.

Мужчина, поющий беззвучную песню.

Девушка, чьё тело рассыпалось в золотую пыль...

Но утром от теней не оставалось и следа. Лишь руны на листьях перестраивались, словно пытаясь что-то сказать. Однажды мальчик, заблудившийся в руинах, поклялся, что видел над Деревом лицо — женское, обрамлённое волосами цвета закатной меди и с глазами, в которых застыла печаль старше мира.

— Это духи, — говорили матери, запрещая детям подходить к руинам. — Они злые.

Но дети всё равно пробирались туда, тайком трогали кору и убегали, смеясь от странного тепла, которое струилось по жилам.

* * *

Гея спала. Её сон был тяжёлым, как каменная плита, придавившая грудь. Иногда она вздрагивала, и тогда в Элевсине случались землетрясения — слабые, словно судороги. Во сне она видела:

Дерево, растущее сквозь её ребра.

Дождь из букв, прорастающих в её плоть.

И девушку, которая стала прахом, но не исчезла.

— Почему ты все ещё здесь? — шептала Гея в глубинах.

Но ответа не было. Лишь корни Дерева глубже впивались в её тайны.

* * *

Олимпийцы покинули этот мир. Артемида не охотилась в лесах, Аполлон не правил солнцем, даже Аид, всегда жадный до душ, закрыл врата Тартара. Люди, не ведая страха, перестали приносить жертвы.

Зевс иногда являлся на краю грозовых туч, взирая на Элевсин. Его молнии, некогда способные испепелить титанов, теперь били в пустоту.

— Она победила, — бормотал он, глядя на Дерево. — Украла даже мой гнев.

Однажды он метнул молнию в ствол. Дерево почернело ещё сильнее, но на следующее утро из ожога проросла новая ветвь. На её листьях замерцало слово:

«Ελπίδα» — надежда.

Зевс больше не возвращался.

* * *

Прошли годы. Лира, дочь рыбака, теперь сама мать. Её сын, мальчик с волосами цвета меди, сидел у Дерева, рисуя палкой на песке.

— Мама, смотри! — он показал на спирали и зигзаги. — Это я видел во сне.

Лира вздрогнула. Узоры напоминали руны на листьях. Она потянулась сорвать один, но, как всегда, обожглась.

— Не надо, — сказал сын. — Они же болят.

Ночью мальчик проснулся от шёпота. Тени танцевали, складываясь в образ девушки.

— Кто ты? — спросил он.

Тень коснулась его лба. В голове вспыхнули картины: ключ из кости, глаз в груди, дождь из букв...

Утром мальчик прибежал к Дереву. На земле у корней он нашёл камень с дырой посередине — «глаз циклопа», забытый давным-давно сумасшедшим старцем Терситом. Посмотрев сквозь него, он увидел:

Девушку, стоящую на краю пропасти.

Титанов, рвущих цепи.

И дождь, дождь из букв, который когда-нибудь вернётся...

— Я запомню, — пообещал он Дереву, хотя не знал, что именно.

Листья зашелестели, сбрасывая росу, похожую на слёзы. Где-то в глубине корней, в мире, который даже боги боялись назвать по имени, Алкида спала. Её сон был полон голосов:

— Ты — мост.

— Ты — память.

— Ты — конец и начало.

А на листьях, которые никто не мог прочесть, продолжали мерцать слова. Они ждали того дня, когда Элевсин снова захочет помнить.