Сын вьюги (джен)

Зима в Лэлэ-йиль была не в пример теплее, чем на Ветреной горе. Ветры с Сярморя в Саяндыли, конечно, будь здоров свистели, да и шторма о прибрежные скалы бились неистово, но даже в самые лютые морозы здесь было теплее, чем у Лэдда дома. Уже пятую зиму он с недоумением слушал жалобы на холод, часто произносившиеся сквозь стучащие зубы. Особенно страдали гномы: под землёй всегда держалась по-летнему лёгкая прохлада, и ветра там уж точно не было. Поэтому с наступлением холодов гномы, как и в Машраве, уходили в свои подземные дома и вообще не показывались наверху, пока не начнёт таять снег.

Сам Лэдд наслаждался возможностью гулять хоть весь день даже в фергель, когда днём едва ли светлее, чем ночью. Впрочем, с «весь день» он всё же погорячился: его утра по-прежнему состояли из заумных книг, каждая следующая из которых почти всегда казалась проще предыдущей, а послеобеденное время занимали уроки Раубы или Сырги. С того дня, когда почтенный Унгла разрешил Раубе передать ученика другому колдуну, на самом деле мало что изменилось. Наставники Лэдда скорее пополам поделили: первый день недели он в Чертоге сидел, что-нибудь замораживая-размораживая, а следующие пять с Сыргой в полях болтался. Под конец лета иногда получалось наоборот, если Раубе хотелось, чтоб он ей лабазы проморозил. Лэдду это не очень-то нравилось: лабазы, большие деревянные постройки на высоких столбах, располагались в Аптанлы, недалеко от самого большого собрания хенгильских огородов. Добираться туда было неудобно — либо долго, либо призрачными камнями, а работать приходилось много: не только морозить, но и таскать наверх бесконечные ящики яблок, красноров и смородины, мешки картошки и прочее, прочее, прочее… То есть их, наверное, можно было и не таскать, но Лэдду было стыдно, что все вокруг заняты тяжёлым трудом, а он просто ходит и машет руками. Обычным людям ведь не объяснишь, что колдовство — это тоже мышца.

Бегать по окрестностям Саяндыли, разбирая ледяные заторы при ледоходе, укрепляя склоны во избежание лавин и гоняя редких залётных лопачков, Лэдд любил намного больше. Он мог часами бродить по заснеженным долинам, карабкаться по хищным скалам и смотреть оттуда на тянущиеся вдаль хребты, которые тонули в облаках-одеялах. В Саяндыли на фергель приходилось несколько ясных дней, поэтому иногда пушистые одеяла даже нежно розовели.

Этой зимой времени на бесцельные прогулки было даже больше, чем в прошлые четыре. На границе с Чарги-йиль участились случаи появления хартагг, и обоих наставников Лэдда вызвали туда вместе с доброй половиной Троелуния. В Саяндыли из колдунов вовсе остались лишь Дагна да Тогрейн. Последнему бы к воинам на помощь — он то и дело вздыхал по Чарги-йиль, но увы, глина была в тамошней вечной стуже совершенно бесполезна.

Ни Тогрейн, ни Дагна Лэдду в ученье, понятное дело, не помогали. Разве что непонятное в книгах разъясняли, но с этим он чаще сам преспокойно справлялся. В поле Лэдда тоже никто не звал, так что всю вторую половину дня он с почти чистой совестью ничего не делал.

Ну, то есть как не делал? Сидя на своей любимой скале подле Горы Четырёх Лисиц, он не только бездельно снежинки считал да ногами болтал, но и в колдовстве упражнялся. Помнилась ему мысль ледяные стёкла справить — их он и создавал. Возьмёт снега в ладони, подбросит — и растапливает, а потом в стёклышко превращает. Стёклышко ровное выходит — как лист бумаги, прямоугольное — на тысячный-то раз. Солнце зимнее низкое сквозь стекло светит, оно и блестит. Вмешаешь в снежок выпрошенной у Лситьи клюквенной краски для губ — закатно-алое стёклышко получается, вмешаешь чернил — полнолунно-синее, золотого песка из волн Сярморя подбросишь вместе со снегом — блестят песчинки во льду, словно листья в далёкой осенней роще.

Сегодня Лэдд собирался заморозить в ледяном стекле несколько мелких блестящих камешков — разноцветных осколков настоящего стекла, пожалованных ему Дагной. Из раны какого-то гномьего ювелира она их вытащила, а хозяину не отдала — гномы верили, что разбитое стекло духу Эйххо приглянулось, а потому смертным недоступно.

Лэдд сидел на своей любимой скале и раскладывал осколки перед собой, разравнивая место подошвами. Зелёные стёклышки, красные, точно клюквины, синичково-жёлтые… Лэдд выкладывал из них не то рыбок, не то цветы, но никак они ему не нравились. Узор, что ли, колдовской выложить? Печатями такие узоры назывались и большую пользу — или вред не меньший — принести могли, да только Лэдд до них ещё не дорос, ни как колдун, ни как ученик шамана.

Потеряв на время надежду хоть как-то с осколками справиться, Лэдд уронил руки на колени и, задрав подбородок, страдальчески взвыл. Неподвижный снежистый воздух не дал горестному стону уйти в горы — он замер рядом паровым облачком. Лэдд смерил облачко хмурым взглядом и продолжил сидеть, подперев подбородок кулаком.

Рамку, может быть, сделать? Будет у него ледяное стекло, внутри которого по краям — разноцветная рамка. А то ж как попало осколки побросать — некрасиво получится!

— У-у-у-у-а-а! — горестно взвыли горы.

Лэдд вскинулся. Что-то долго эхо беззвучно гуляло…

— У-у-у-у-а-а! — повторилось где-то внизу.

Лэдд сгрёб осколки подошвой и лёг на живот, заглянув вниз, в ущелье. Снег, розоватый в лучах низкого солнца, мягкими одеяльными волнами спускался по склонам и разделялся надвое тонкой чёрной полосой. Должно быть, там разлом, ведущий в гномье подземелье. И вдоль разлома кто-то шёл: припадал на одну ногу, нелепо подскакивал, безвольно размахивая руками, и приволакивался. За ним тянулся след — странный, мокрый, сизо-чёрный.

— У-у-у-у-а-а! — взвыл этот неведомо кто.

Не эхо! Да и не нечисть знакомая: ни на лопачка, ни на жильгу он похож не был. На хартаггу разве что, какими их обычно рисовали: лохматый, оборванный… Только шерсть на спине уже больно шито лежит, как плащ какой-то.

Лэдд сполз по заснеженному боку скалы пониже и заглянул подальше. Неведомо кто тоже поближе подобрался, но его не видел — просто шёл себе и подвывал в такт подскакиваниям. Рожа у него оказалась страшная — ни дать ни взять мертвяк замороженный. Бледный, синюшный, с зубами наружу и драный, как старая рукопись. Лохмотья, в которые он одет, вытерлись, на локтях и коленях из дыр выпирали острые жёлтые кости. Лэдд поморщился — ну и дрянь! Откуда только вылез?

Сизо-чёрный след, остававшийся там, где прошёл некто, тянулся вдоль разлома и заканчивался — или скорей начинался — под крутой скалой с другого его конца. Некто двигался в сторону Лэдда, но в этом краю ущелья не было ходу наверх. А вот сам Лэдд, напротив, мог, перепрыгивая по скалам, добраться до места, откуда эта дрянь выползла.

Снег на скалах был мягкий, пушистый и не сильно глубокий — одно удовольствие скакать, даже если ты уже давно не волчатка, а взрослый ученик настоящего колдуна. И лежал этот снег спокойно, а не ярился вокруг, а то от воспоминаний по сию пору иногда сердце стыло.

Добравшись до другого конца разлома, Лэдд соскользнул по снежному покрывалу к подножью скалы и замер, несколько шагов не дойдя до сизого следа. Здесь он был гораздо гуще и вёл, как оказалось, из зева зловонной пещеры, окружённой взрыхлённым снегом и обломками камня. Недавно открылась, совсем недавно… Разлом, глубокий, но шириной всего в полшага, продолжался и внутри пещеры.

Лэдд крадучись вошёл внутрь, стараясь держаться подальше от разлома и не наступать на след неведомой дряни. Зловоние, сладкое, как залежавшийся труп, становилось всё гуще с каждым шагом. Хотелось вернуться — Лэдд уже примерно знал, что увидит. Но «примерно» недостаточно. Надвинув на лицо воротник вязаницы, он двинулся дальше.

Пещера оказалась неглубокой. Через пятнадцать шагов от входа стоял валун, за которым она делала поворот… и из-за которого на Лэдда щерилось выступившими вперёд зубами мёртвое лицо.

— Ыр-ра-а, — пробормотало оно, обдав Лэдда непереносимым зловонием.

Он скосил глаза во тьму. Там, едва видимые, копошились ещё несколько существ. Все они, считая того, кто стоял совсем рядом, были, очевидно, крупнее первого. Тот смог протиснуться за валун, а эти — пока нет. Но если продолжат напирать…

Всё так же крадучись, но много быстрее Лэдд выскочил из пещеры. Могильник! Это чей-то старый могильник. И мертвецы отчего-то встали. Колдовство, что ли, их привлекло? Да нет, едва ли… Лэдд не первый день и не первый год здесь бродит и колдует. Скорее уж дело в том, что пещера открылась.

Первый мертвец возвращался. Вряд ли ему наскучила прогулка — должно быть, просто человечины хотелось. Быстро, пока он не добрался до пещеры, Лэдд вскарабкался обратно на скалу и припустил прочь, в Саяндыль. О мертвецах надо было сообщить старшим.

Лэдд читал о них месяцев семь назад. Хенгиль своих покойников сжигали, потому такой напасти не ведали, а вот на Маэрдене и особенно на Линане мертвецы иногда пробуждались и выходили из могил. Название таких мертвецов — замаби — пришло откуда-то с востока Линана, причём им звали только мертвецов безмозглых, бездушных. Если с мертвецом остались душа или хотя бы подобие разума, именовался он уже по-другому.

Вот только откуда здесь, недалеко от троелунной столицы, замаби взяться? Одёжки у них вроде меховые, хенгильские, но хенгиль в пещерах никогда не хоронили… Или Лэдд просто чего-то не знал. Он многого не знал об этом огромном мире, и даже спустя пять лет учёбы забредал в чащобы неведения с завидным постоянством.

В Саяндыль Лэдд вернулся около шести часов пополудни. Было уже, как и положено в фергеле, совсем темно, но на улицах города всё ещё бурлила жизнь. Саяндыль, как иногда казалось Лэдду, засыпала только в самый глубокий ночной час, когда даже шаман не рискнёт из дому высунуться. А уж до полуночи здесь спать и не думали.

Чертог Троелуния оставался, пожалуй, самым тихим местом в столице: на всю крепость обитателей редко набиралось больше десяти, к тому же находились они обыкновенно в разных местах. Почтенный Унгла проводил время на верхушке башни, Сырга пропадал в кузнице, Лситья кашеварила в кухне… Сейчас в Чертоге и вовсе оставались всего двое. Тишина, темнота, даже гномья лампа в келье Тогрейна не горела, хотя он всегда засиживался допоздна. Лэдд для порядка постучал в дверь за номером тринадцать, но ответа не дождался. Пришлось идти к Дагне в зельеварню.

Зельеварня отстояла далеко от прочих строений Чертога и больше всего напоминала вынесенную из дома кухню. Дагна не была тут хозяйкой: рядами котлов, полками склянок, хвостами мышей и пучками трав ведала почтенная Горра, высокая носатая женщина с чёрными, несмотря на возраст, волосами, первая колдунья Троелуния после смерти почтенной Игдие. Следом за ней стояла целительница Сэйекэ, пятая колдунья, которой Лэдд никогда не видел. Дагне, ученице Сэйекэ, однако, тоже дозволялось готовить разные целительные зелья, если ей это было надо.

Лэдд не любил зельеварню — там всегда пахло болотом, кипящие котлы испускали светящиеся пузыри, а в особом корыте копошились и квакали ядовитые жабы. Всё это было не по нему, неприятно. Липкое, склизкое, несмотря на сияющую чистоту…

— А-а-а-а-а! Не бу-у-уду!

Тяжёлая, окованная железом дверь зельеварни отворилась, и наружу выскочила маленькая тонкая фигурка. Длинная вязаница в узорах-цветочках, длинные светлые косы и много-много слёз. Фигурка мчалась по расчищенной дорожке навстречу Лэдду и точно его не видела. Даже когда он перехватил её, девочка пробежала ещё пару шагов, прежде чем поняла, что её поймали.

— Ну, ну, куда ты по зиме в таком виде?

— Они меня мазью мажут! — отчаянно крикнула девочка, пытаясь вырваться из рук Лэдда. Тот, заметив, что она босиком, поднял её на руки и понёс обратно.

— Предатель! Гнусный предатель! — надрывалась девочка.

— Уф! — сказал Лэдд, оказавшись внутри зельеварни. — Мне тоже здесь не нравится, но ведь, наверно, не просто так мажут?

Он вопросительно посмотрел на Дагну и Лситью, которая застыла у двери, словно собиралась погнаться за девочкой. Лэдду казалось, она с мужем на границу подалась…

— Ветряная оспа у неё, — пробурчала Дагна. — Не просто так.

— Ай-яй! — Лэдд скривился и сочувственно потрепал девочку по волосам. — По делу мажут, значит.

Она надулась и спряталась от него за Лситью. Только сейчас, в свете лампы, Лэдд заметил, до чего сильно девочка похожа на Сыргу. Дочка их, получается? Он знал от словоохотливой Лситьи, что девочка есть и сейчас ей должно быть одиннадцать. Кажется, она неплохо училась, но терпеть не могла, к огорчению матери, готовить и рукодельничать. Имени вот Лэдд не знал, но детей, как он понял, колдунам вообще не называли, даже состоя с этими колдунами в самых тёплых отношениях. То есть Сырга-то, понятно, имя дочери ведал, но кто иной — нет.

— Дагна, не знаешь, где Тогрейна искать? — спросил Лэдд.

Целительница фыркнула, словно он спросил что-то очень глупое.

— Раз здесь его нет… В доме ахэвэ, очевидно!

— Спасибо!

Заносчивая она всё-таки… По рождению из белородных, да колдунья умелая, да красавица. В Илданмары за такой нрав девицы-соседки бы давно за косы оттаскали.

Дом ахэвэ, большое белокаменное строение с золочёной крышей и круглыми, луновидными, окнами под ней, расположенное на три улицы ближе к Сярморю, Лэдд уже видел, но внутри ему бывать никогда не доводилось.

— Кто таков будешь? — спросил его страж на входе.

Дом был обнесён кованным гномами забором из защитных знаков и со светящимися трёхцветными шариками в навершиях столбов, так что страж ему, может быть, был и не нужен, но он тут всё равно стоял, да не с чем-нибудь, а с эшвершем. Должен, потому что, наверное. Не всякий ахэвэ — колдун.

— Ученик колдуна Сырги, — назвался Лэдд. — Пришёл к Тогрейну, сыну ахэвэ.

Страж смерил его подозрительным взглядом и ушёл в дом. Вскоре он, впрочем, вернулся и приглашающе кивнул.

— Внутрь дома и налево, в первую же дверь.

Лэдд вошёл в широкие дубовые двери, и его встретила просторная комната с бесчисленными головами животных: с разных сторон на вошедшего смотрели лоси и кабарги, лисы разного цвета, чёрная виверна с расколотой пастью и множество мелких зверей. Прямо напротив входа, в изукрашенном прозрачно-жёлтыми камнями кресле светлого дерева, сидело чучело маала. На стене над ним в окружении луков и колчанов со стрелами висел круглый щит с его же изображением. Освещали охотничье богатство дома ахэвэ четыре жёлтых, как волчьи глаза, гномьих лампы, воткнутых под потолок по углам.

Из комнаты вели четыре двери: две вперёд, по бокам от маала, и две в стороны, в боковых стенах. На левой, куда надо было Лэдду, оказался вырезан утиный пруд.

Следующая комната не уступала размерами первой. Высокие узкие окна чёрными росчерками испещряли две стены из четырёх; на третьей в обрамлении книжных полок висела карта Саяндыли и окрестностей. На полке сверху громоздилось ещё с десяток картообразных свитков. Посередине комнаты был воздвигнут низкий круглый стол, обложенный пушистыми шкурами и заваленный бумагами, письмами, гадальными костями и карандашами. В середине стола, словно завершая колдовскую печать, воздвигся остывший пузатый чайник.

Сын ахэвэ находился тут же — лежал ничком на дальней от двери шкуре, положив лицо на скрещённые руки. За ухом у него торчал ещё один карандаш, а рядом на полу растекалась опрокинутая чашка. Почему страж пустил Лэдда, если хозяин, по-видимому, спит?

— Здравствуй, Тогрейн! — поприветствовал Лэдд.

Тогрейн медленно повернул голову и уставился на него одним глазом.

— Я не сплю-у-у-ар-р… Что-то срочное?

— Мертвяки откуда-то вылезли, штук шесть. Вероятно, замаби.

— Где? — Тогрейн приподнялся на локтях и уставился на Лэдда, продолжая, впрочем, лежать на животе в обнимку со шкурой.

Кажется, его отец тоже был на границе с Чарги-йиль… Лэдд запоздало понял, что на Тогрейна две недели назад свалилось всё государство Хенгиль в самый худший месяц года. Оно, конечно, самоуправлялось вождями племён, но если ахэвэ вообще существовал, значит, у него было достаточно для этого дел. Не то чтобы Лэдд хорошо запомнил, чем именно занимается ахэвэ, но явно не случайными мертвяками.

Лэдд приблизился к карте и, найдя на ней Гору Четырёх Лисиц, ткнул пальцем чуть южнее. Там находилась его любимая скала. Почти на ней, на выступающую часть ногтя левее, чернела очевидно гномья надпись Креш.

— Здесь. Я заметил разлом в земле, ведущий в неглубокую пещеру. Один замаби вылез и шатается рядом, остальные пока внутри.

— Замаби… — глухо пробормотал Тогрейн, уронив лицо на шкуру. — Вот что… разбирайся сам. Пять лет — серьёзный возраст, да и охотиться ты умеешь, а-а-ар…

— Сделаю… — вздохнул Лэдд.

Он склонился над Тогрейном, подобрал чашку и поставил её на свободное место на столе, после чего вышел. Уже из-за закрытой двери раздался глухой стук, будто кто-то ударился о стол. За ним последовал жалобный звяк. Покидая дом, Лэдд подумал, что ни за что в троелунном мире не хотел бы стать ахэвэ.

Вернувшись в Чертог, он первым делом направился в книгохранилище. Уничтожить замаби, как помнилось Лэдду, было довольно просто, но способ следовало уточнить.

Сведения о замаби содержались в большой красивой книге: из чёрной кожи, с бледно-зелёным тиснением в виде черепов. Книга звалась «Неживойско» и была написана Тамери Шикси, серой колдуньей и истребительницей нежити родом из Киарена. У киаренцев, как Лэдд выяснил за прошедшие пять лет, имелась тяга к занимательному словостроению, и переводчики всякий раз заражались ею, как дети ветряной оспой.

Тамери Шикси, впрочем, изъяснялась относительно понятно, по крайней мере, в отношении замаби. Мертвяк примитивнейший. Настроен враждебно, ни разума, ни души не имеет, при укусах вызывает заражение крови, а в посмертии — обращение в ему подобного у всех, кроме иштов и принимающих человеческий облик лотов. Упокаивается нарушением целостности мозга.

Выписав нужные сведения, Лэдд переместился к полке с географическими справочниками. В его любимом, за 4 323 год, никакого Креша не нашлось, но в более новом, от 4 521 года, говорилось, что это шахтёрский посёлок, основанный как раз в год издания справочника.

Значит, шахтёрский посёлок… Не отсюда ли разлом? Случай с Пигашем, хоть и мелькнул в Лэддовом образовании лишь единожды, накрепко засел в голове. Позже он читал про другие гномьи провалы: они случались не то чтобы часто, всё же гномы не дураки, но случались. Всё-таки, возможно, мертвяки — дело межгосударственное и, стало быть, Тогрейна.

Однако это не значило, что Лэдд собирался сидеть без дела. Наутро он выдвинулся в путь к Горе Четырёх Лисиц, вооружившись на всякий случай небольшим удобным топориком. План был прост: приморозить замаби, чтобы с места сдвинуться не могли, и… нарушить целостность мозга.

Думая об этом, Лэдд всякий раз тяжело сглатывал. Ни крови, ни мозга он не боялся — дичь после охоты разделывать приходилось, охотникам раны лечить… Но вот так с топориком на мертвяков нападать… Они ведь и ответить по-хорошему не могут — что возьмёшь с тела без разума и души?

К добру или к худу, но эти измышления Лэдду пришлось отложить. Он добрался до своей скалы и увидел вчерашний разлом. За ночь он разошёлся вширь, и теперь его было не перешагнуть и не перепрыгнуть. Скала, под которой он начинался, исчезла — должно быть, обрушилась. Следовательно, не было ни пещеры, ни замаби. В глубине разлома поблёскивали среди камней и серого снега обломки металлических устройств — видимо, шахтёрских механизмов. Между ними таскались в тесном замкнутом пространстве три или четыре дёрганых фигуры. Сверху нельзя было разглядеть, люди это или уже погибшие гномы.

Так или иначе, а Лэдду требовалось упокоить замаби. Для начала нужно было как-то попасть вниз. Где находится вход в Креш, Лэдд посмотреть забыл… или даже не собирался, потому что не учёл, что ему придётся спускаться к гномам. Теперь ему предстояла весьма страшная расплата.

Нет, Лэдд не боялся высоты. Но скользить по скованному льдом крутому склону, то и дело врезаясь задом и боками в подснежные выступы, было очень! Страшно! И очень! Больно!

— У-у!.. — взвыл Лэдд, приложившись лицом о землю, оказавшуюся неожиданно мягкой.

— У-у-у-у-а-а! — будто бы даже с сочувствием отозвались рядом.

Духи всемогущие! Лэдд подскочил и почти наугад махнул топориком. Тот жадно чвякнул, хрустнул, и его тяжело потянуло вниз. Лэдд рванул руку назад, высвобождая лезвие. Труп, низкий и коренастый, рухнул к его ногам.

Оглядевшись и не обнаружив поблизости других замаби, Лэдд присмотрелся к этому. Едва ему по грудь, с бородой и почти совсем живой, только бледный. Рука почти оторвана — грубо, кусками, будто зверь отгрызал. Рубленая рана аккурат по переносице.

— Прости, неизвестный гном, — пробормотал Лэдд и, стыдливо зажмурившись, побрёл прочь. Ему оставалось ещё шесть замаби-людей и сколько-то там замаби-гномов.

Шахта представляла собой большую подземную пещеру с мягким, возможно, глинистым дном, заполненную грудами покорёженного металла. В бывших механизмах, ныне мёртвых кучах, чудилось что-то жуткое, чуждое, словно сейчас вон та штука, одновременно похожая на четырёхпалую лапу и на паука, вытянется вперёд, схватит Лэдда и утащит к себе, сдавит в тисках обломков…

Второго замаби он встретил у выхода. Тот брёл вперёд, в черноту неосвещённого хода, подволакивая вывернутую в обратную сторону ногу. Человек. Теперь Лэдд мог даже рассмотреть его внимательнее: грубый плащ из серого меха, почти необработанная волчья шкура. Нездешний он, вообще не иргийский — хенгиль волков убивать запрещено. Из-под плаща торчали обрывки неизвестной длинной одежды и скреплённых друг с другом металлических колец. Волосы у мертвяка были длиной по плечи, когда-то, видимо, густые и кудрявые. Возможно, он считался красивым и сводил с ума девиц своими кудрями… когда-то давным-давно.

— Заледеней! — одними губами произнёс Лэдд, едва дёрнув левой рукой. Кажется, кисть при падении отбил, а правая рука занята топориком.

Замаби замер. Его крупная, но неожиданно ломкая фигура слабо засветилась холодно-голубым. Лэдд покрепче сжал топорик и обошёл замаби, встав у него перед лицом. Со спины было бы… бесчестно. В лицо — страшно и уродливо, но замаби, должно быть, воин в неведомом прошлом, заслуживал видеть врага. Глаза его, сухие и бесцветные, оказались подёрнуты пеленой серого тумана.

— Ты мёртв, — сказал ему Лэдд. — Тебе нельзя ходить среди живых.

Он размахнулся и, вновь зажмурившись, ударил замаби топором по голове. Отскочил, отдышался — и нырнул в тёмный ход.

Тёмным тот, впрочем, оставался недолго — гномам всё-таки тоже свет нужен. Под потолком горели тусклые жёлтые лампы, и, привыкнув к ним после фергельской облачности, Лэдд смог различить, где находится. Ход, очевидно, предназначался для перемещения гномов, а не добытых ими ископаемых: он был узок, низок и в нём не имелось рельсов — металлических полос, по которым гномы катали свои вагонетки. Идти оказалось недолго — шагов триста; ход вёл в посёлок почти по прямой. Добравшись до арки, отделявшей ход от пещеры, Лэдд замер, оставаясь в тени.

Раньше ему доводилось бывать у гномов — в Машраве. Это был довольно крупный город, расположенный разом в трёх пещерах с пол-Саяндыли каждая. Подлинные размеры, правда, Лэдд увидел только на карте. Вживую он когда-то сумел лишь полюбоваться уходящими ввысь гладкими стенами без окон, безупречно прямыми улицами и сиянием разноцветных ламп вдоль них. Креш не был похож на Машрав: и улица тут оказалась всего одна, и дома на ней были не так гладко обтёсаны, и лампы были самые обычные, жёлтые. Про блестящие камни в потолке и говорить не приходилось. В сравнении с Машравом Креш, наверное, смотрелся, как Илданмары рядом с Саяндылью.

Уйти с единственной улицы замаби оказалось некуда. Они бродили туда-сюда, то и дело с рыком бросаясь на запертые двери. Лэдд присмотрелся. Если никто из замаби не покинул Креш с противоположной стороны, то их всего девять: пять человек и четыре гнома. Один гном даже подошёл довольно близко — сперва, видимо, случайно, но теперь он точно заметил добычу. Шаг, другой… бег!

— Заледеней! — крикнул Лэдд и, не дожидаясь, пока колдовство подействует, выскочил вперёд с топориком наперевес.

Мысль соскочила с колдовства на топорик — как бы половчее ударить? — и всё покатилось в пропасть. Колдовство сработало. Но это было, как набрать в рот воды и засмеяться: лёд расползся по земле. Топорик влип замаби в плечо да так там и остался. А сам Лэдд, поскользнувшись, растянулся на наколдованном льду.

— Ыр-ра-а! — возликовал замаби и придавил его сверху всей тяжестью.

— Свались! — захрипел Лэдд, силясь зацепиться пальцами за землю вне ледяной корки.

Мертвяк, не пахнущий разложением и даже ещё тёплый, невнятно рычал и водил рожей по его спине, пытаясь добраться до горла. Гномы!.. Невысоки, но какой же он, сволочь, тяжёлый! Неловко барахтаясь в собственноручно созданной ловушке, Лэдд смотрел на других замаби. Те определённо что-то почуяли, но пока не сообразили, откуда шум. Ненадолго…

— Да чтоб тебя!.. А ну все заледенели!

Замаби замерли. Лэддов противник стал, казалось, ещё тяжелее, но трепыхаться прекратил. Надолго ли? Спустя пять лет обучения Лэдд стал сильнее, чем требовалось для одного лопачка, но достаточно ли он силён для всего, что наколдовал сегодня? Длинный спуск, замаби, ещё несколько замаби, к тому же часть — на большом расстоянии.

Выкарабкавшись наконец из-под гнома, Лэдд попробовал вытащить из его плеча топорик, но куда там! Левая рука отказывалась поворачиваться в запястье, а замороженный труп крепко схватился за лезвие и не отпускал. Ну же!.. Бесполезно.

Придётся искать что-то другое… Ничего полезного на улице, к сожалению, не валялось — гномы, кажется, вообще не имели привычки хранить что бы то ни было вне дома.

Лэдд подошёл к ближайшему дому и наклонился к смотровому окошку в низковатой квадратной двери. За полупрозрачным стеклом кто-то стоял, но при виде Лэдда его лицо исказилось от ужаса. Даже сквозь плотную железную дверь Лэдд расслышал вопли. Гном убежал вглубь дома.

В голову Лэдда запоздало пробилась мысль, что обычные гномы могут и не знать про замаби. Для них Лэдд — не колдун, защищающий их от восставших мертвяков, а пришелец, напавший с топором на их соседа.

Что ж, значит, не судьба новый топорик получить. Хотя откуда у гномов топорик? Скорее уж кирку или молот просить пришлось бы…

Лэдд тяжело привалился к стене. Насколько ещё его хватит? Тело покалывало — неровно, волнами, которые грозили скоро перейти в судороги. Лёд на земле, наколдованный первым, уже почти растаял — под мороженым замаби растекалась тёмная лужа. Минуты три, что ли, между ней и общей заморозкой прошло?..

Лэдд поднял руку, намереваясь потереть лицо. Обычно это помогало привести себя в чувство. Рука оказалась в крови.

Можно ли нарушить целостность мозга колдовством? Вернее, можно ли сделать это колдовством Лэдда? Заморозить мозг… Наверное, это можно было осуществить, но будет ли заморозка считаться?

Отлепившись от стены, вероятно, к облегчению задверного гнома, Лэдд поковылял к ближайшему замаби-человеку. Хватит с него гномов трогать! Шлось тяжело — наверно, Лэдд сам шатался, как мертвяк со сломанной ногой.

Он замер возле замаби, поднёс руку со скрюченными пальцами к его голове и зашептал:

— Морозься и разрушайся, среди мертвецов оставайся, больше не возвращайся…

Что-то определённо произошло. Глаза замаби, прежде мутные и слепые, вдруг полыхнули бледно-зелёным холодом. Он длинно выдохнул, хотя, казалось бы, не дышал, и начал заваливаться вперёд, вслед за дыханием.

Лэдд резко отскочил, и его тут же повело в сторону. Что-то… что-то не то… Уши заполнил глухой водопадный шум. Ноги подкосились. Перед глазами замелькали светящиеся травянистые змейки. Замаби упал.

— Ыр-ра-а! — раздалось со всех сторон.

— Ит-та-аль! — зычно пропел низкий голос.

А Лэдда мягко подхватили под спину, и кто-то вкрадчиво проговорил на ухо, пробравшись даже сквозь водопадный шум:

— Ну-ка не падай!

Травянистые змейки обрели ясность: Тогрейн!

Лэдд широко распахнул глаза, стараясь захватить побольше действительности. Первыми в поле зрения оказались расшитые мелкими цветными бусинами полы Тогрейновой накидки и его же светлые сапоги. Вокруг ерошилась земля — травянистые змейки взрыхлили её. Наверное, Тогрейн хотел создать преграду для замаби. Лэдд повернул голову. Все замаби лежали на земле и не шевелились, а над ними возвышался незнакомый колдун. Одетый в серую хламиду, подпоясанный широким кушаком с узорами-знаками из идущих человечков, глаз и чего-то совсем непонятного, высокий, темнокожий, он выглядел совсем нездешним. А ещё у него из зада торчал хвост, а из головы — два витых бараньих рога.

Разумеется, Лэдд знал, кто такие ишты и как они выглядят, однако совсем не ожидал встретить одного из них на Ирго, тем более в гномьем шахтёрском посёлке. Надеясь, что пока не слишком сильно посрамил хенгиль беспомощным висением на плече сына ахэвэ, Лэдд выпрямился и попытался шагнуть в сторону. Тогрейн по-кошачьи фыркнул и придержал его за плечи.

— Не дёргайся, дурень.

Колдун-ишт закончил рассматривать замаби и лёгкой походкой приблизился к хенгиль. Лэдд внимательнее рассмотрел его лицо. Красивый! Не по-иргийски большие чёрные глаза, густые брови, зачем-то покрашенные в синий, длинная тугая коса, похожая на ещё один хвост. Лэдд не мог утверждать точно, но предположил, что колдун примерно ровесник Тогрейна.

— Упхок-х-коены, — медленно проговорил ишт, словно хенгиль был смертельно труден.

— Благодарим! — произнёс Тогрейн и что-то добавил на шипяще-цыкающем языке, которого Лэдд прежде даже в порту Саяндыли не слышал.

— Пхозвольте пхригласить ученик-х-ка на лето к-х нам в Аль-Зурфан. — Он посмотрел на Лэдда, словно хотел именно его мнения.

— Зачем? — спросил Тогрейн, цепко сжав пальцы на Лэддовом плече.

— Кхолдовство любхопхытное. Стихийник-х замаби упхок-х-коил! Пхо пхравилам!

Краем глаза Лэдд заметил, как Тогрейн повернул к нему голову. Они стояли слишком близко друг к другу, так что он смотрел Лэдду в висок. Не углядев ничего любопытного, Тогрейн вновь повернулся к колдуну и отрезал:

— Нет.

— Сначала обучение закончить надо… — с опозданием добавил Лэдд.

Ишт кивнул. Отказ его будто ничуть не расстроил.

— Я забхеру их?

Лэдд и Тогрейн одновременно кивнули. Неизвестно, чем руководствовался сын ахэвэ, а Лэдду просто не хотелось больше видеть проклятых мертвяков. Тогрейн снова проговорил что-то цыкающее и, получив ответ, повлёк Лэдда к ходу наружу.

— Замаби он заберёт к серым колдунам, дорогу отсюда сам найдёт… — заговорил Тогрейн, когда Креш остался позади. — Может, даже топор твой вернуть не забудет.

Серый колдун, стало быть… Хламида, значит, в цвет дара.

— Он назвался Кхаер. Вроде бы недавно закончил обучение — опытным колдунам не охота было на Ирго зимой тащиться.

— Откуда он здесь взялся? — спросил Лэдд.

Тогрейн даже остановился от возмущения.

— Что значит «откуда»? Я ещё вчера волчьего вестника к серым колдунам отправил! Сегодня он явился — я его сюда и привёл.

Лэдд хотел было спросить, как Тогрейн нашёл нужное место, но он ведь сам же вчера и показал его на карте… Мысли разбегались. Колкость вроде отпустила, но теперь хотелось просто лечь тут же и заснуть. Сильно…

— Потерпи немного, почти пришли.

Следующим глупым вопросом было бы, куда они почти пришли, но тут тёмный ход кончился, и над головой распростёрлось небо, темнеющее, сверкающее на западе рубинами облаков, а на востоке — бриллиантами горных вершин. Мир вдруг расширился из мрачной пещеры до бескрайних далей. Дышать стало легче — до этого мига Лэдд не осознавал, насколько тесный в пещерах воздух.

По мановению руки Тогрейна мёрзлая глина сложилась в лестницу. Он почти волоком вытащил Лэдда наверх, где ждали ездовой олень с увитыми лентами рогами и печальная лошадь, укутанная в стёганое лошадиное одеяло.

— Я не знаю, как он заберёт замаби с одной лошадью, — пробормотал Тогрейн, почесав нос свободной рукой, — но раз помощи не попросил, значит, сам разберётся. А к нам завтра придут гномы…

— Они, кажется, видели, как я на одного из них… замаби… с топором накинулся, — признался Лэдд.

Ответом стал знакомый стальной блеск в глазах — маал вновь был готов откусить кому-нибудь руку.

— Переживут! Сами замаби разбудили — сами виноваты. Ещё б я им тебя отдал на суд!..

— Спасибо…

Тогрейн неожиданно смягчился. Он обнял Лэдда, хотя тот наверняка был целиком перемазан мертвячьей кровью и потому опасен для щегольской накидки, и произнёс:

— Это мне надо тебя благодарить… и заодно извиняться. Рановато тебе замаби в одиночку гонять, а я их проспал.

— У тебя и без них забот полно.

— Позвал бы кого… Воинов, например!

Тогрейн отстранился, посмотрел Лэдду в лицо и, очевидно, не найдя признаков обвинения, шагнул к оленю. Он заставил животное лечь, сел верхом и сказал:

— Запрыгивай.

Едва Лэдд устроился за его спиной, как олень поднялся и прянул вперёд. Чтобы не свалиться, пришлось вцепиться в Тогрейнову накидку, и то казалось, что падение ждёт в каждый следующий миг. Тогрейн прихватил Лэдда за руку — хоть заметит, если что.

Мимо понеслись скалы, деревья, блестящие заснеженные долины… Мир казался бескрайним, но он ведь был ещё бескрайнее! Где-то далеко Темноводье плескалось о золотые берега Линана, не знающие метелей, а за дюнами, такими же, как на Ирго, но совершенно незнакомыми, таилась обитель серых колдунов Аль-Зурфан.

Лэдду хотелось бы всё это увидеть. И много большее — тоже. Не сейчас, сейчас он бы и без запрета Тогрейна не согласился. Но однажды, когда-нибудь? Когда Лэдд станет колдуном Троелуния… Раз Троелуние служит государству Хенгиль, то отпустит ли его ахэвэ?

Вождя Лэдд никогда не видел, поэтому на его месте в мыслях рисовался Тогрейн. И он-то отпустит… но обиду затаит.