Мемориум (гет)

« — Прошло полтора года с первого применения Мемориума на Пожирателях смерти. Наших читателей интересует, что происходит с осужденными сейчас? Как им живется у магглов?

— Вся информация, связанная с делами Пожирателей смерти, хранится в особо охраняемом месте. Могу вас уверить — зелье действует безотказно. В магический мир им не вернуться никогда».

Из интервью одного из сотрудников «Мемориума» для «Ежедневного пророка», 15 октября 2001 года.

Осень выдалась суматошной. Листва кружила в воздухе, опускаясь на мирно спящие аллеи, дожди, тусклые, прохладные, стучали по подоконнику — не это ли лучшая пора для полусонных вечеров под теплым пледом в компании кота и телевизора? Не тут-то было! На работе завал — учебные планы, переаттестация, а редакция требует рукопись, до которой уже руки не доходят. Или не доходят ноги, потому что после тяжелого трудового дня, когда приходится носиться по кабинетам или прогуливаться между рядами парт, спрягая французские глаголы, хочется лечь на диван, натянуть до подбородка плед и выключиться до утра. Нателла наступила в лужу. Пальцы моментально ощутили просочившуюся влагу, колготки промокли насквозь.

Стопка пластинок в одной руке, плакат в другой, и маленькая женская сумочка на плече. Пора бы купить машину. Только она очень уж боялась садиться за руль после того, что случилось полтора года назад.

До метро оставалось совсем чуть-чуть, когда из угрюмых серых туч снова зарядил пронизывающий осенний дождь. И чем, спрашивается, достать зонтик, если руки заняты? Она нахмурилась, мысленно проклиная ненастный день, и побежала к спуску в метрополитен. Возилась с прической половину утра, не хватало ещё, чтобы всё распустилось. Светлые волосы потом закудрявятся, и уже ничего нельзя будет исправить.

До метро оставалась пара метров, когда проезжающая мимо машина окатила её водой из лужи с ног до головы. Нателла не сдержала возгласа:

— Diable!

Прохожие смотрели на неё с сочувствием. Она огляделась и направилась к скамейке неподалеку. Сложив пластинки в стопку, вынула салфетку, расстилая её на посеревших от старости досках, и присела, расстегивая сапожки. Внутри было не просто мокро — хлюпало, а ноги замерзли настолько, что даже через чулки было видно, как побелели пальчики.

— Diable! Quel jourterrible! (1)

______________________________

1 [(пер. с фр.) Дьявол! Какой ужасный день! Здесь и далее — примечания автора]

На работу она уже точно опоздала. Директор будет долго читать мораль, да и самой сквозь землю провалиться хотелось. Она снова не слышала будильник, опять проспала. За проклятый год сменила уже три места работы — всё было не то. Нателла опаздывала или забывала что-то важное, путала дни и даты, приходила не туда и не вовремя.

— Есть же телефон! Позвоните, предупредите, что не успеваете, мы подменим или поставим другой урок.

Есть телефон. Только где? Она прощупала карманы, ругаясь по-французски, потому что, кажется, оставила его дома. Опять.

— Ну как можно быть такой несобранной, Элл! — твердила старушка-мать снова и снова. — Тебе не семнадцать лет! Ты — взрослая женщина. Почему вечно всё забываешь?

Это не поддавалось никакой логике. Просто она такая. Как утверждал психоаналитик, к которому она ходила раз в неделю, — это последствия перенесенной травмы, и рано или поздно всё пройдет.

Травма…

Нателла рассмеялась, выливая воду из сапожка. Она даже не помнила толком, что случилось. Просто авария, в которой погибли её муж и сын. Вот и всё. Она помнила их похороны, как плакала, обнимая мать. Дерек был чудесным мальчиком, похожим на отца. Жаль, что их больше нет.

Так она каждый раз говорила психоаналитику: «Жаль, что их нет».

Обидно, что других чувств не было. Мама утверждала, что это шок, и после смерти отца с ней было то же самое. Тамара Рой — миловидная старушка с совершенно белыми волосами — казалась самой идеальной на свете мамой. Рядом с ней Нателла почти не чувствовала себя одинокой. Она брала в руки телефон и записывала дочь на прием к доктору. Иногда просила подвинуть какого-нибудь клиента, ради нее. Мама её любила.

Нателла же не любила никого. По крайней мере так ей казалось. Она таскала в сумочке фотографию умершего сына — блондина с голубыми глазами, лет десяти-одиннадцати. Странно, что она не знала, во сколько лет была сделана фотография. Они всей семьей ходили в парк и качались на качелях.

Дереку было двенадцать, когда он погиб, а Эдриану — сорок два.

— Мужа ты очень любила, а сына любила ещё больше, — так всё время говорила мама и увешивала её комнату фотографиями внука.

— Я бесчувственная, — твердила Нателла своему отражению каждое утро, когда оставалась наедине с мыслями в тесной ванной, больше похожей на коробку, чем на комнату.

— Ты бесчувственная! — орал учитель математики, таскавший для неё два месяца алые розы каждый день. И всё лишь для того, чтобы она согласилась на одно свидание.

— Ты бесчувственная, — вторили коллеги. — Он же моложе, только подумай, какой был бы любовник. Всё позади, семьи больше нет, но ты-то ещё молода. Надо как-то устраиваться.

— Он тряпка, — отвечала Нателла, отправляя очередной букет в мусорное ведро, туда же летели кривоватые стихи, признания, конфеты. — У меня есть тряпка, она лежит у порога, зачем мне ещё одна?

Её раздражало собственное равнодушие.

— Я бесчувственная, — повторила она словно мантру, опуская сапожок на мостовую. Если бы его можно было как-то высушить. Но увы и ах. А совсем новые… Она так долго копила деньги и выбрала именно эти, потому что натуральная кожа — это элегантно и удобно. Мама так и не поняла, как можно было спустить половину зарплаты на сапоги.

— Они удобные, мама. Я не могу носить другое, — отвечала Нателла, собирая светлые волосы в высокую прическу. — Нельзя экономить на обуви.

— Si ils tomberont en rideau , je vais acheter le même, (2) — пробормотала она в пустоту, опираясь ладонями о скамейку. Доски были немного сырыми. Мимо проходили незнакомые люди, не обращая на неё совершенно никакого внимания. — Сongédieront-moi de nouveau. Maudit soit ce jour! (3)

— Cendrillon a perdu une chaussure? Je ne pensait pas que dans un conte de fées enseignent le jure comme ça (4)

Перед ней остановился высокий темноволосый мужчина. Он прятал шею за стоячим воротником черного твидового пальто.

— Qui dégèlera les cannes de Cendrillon? (5)

_____________________________

2 [ (пер. с фр.) Если они испортятся, я куплю такие же]

3 [ (пер. с фр.) Опять уволят. Будь проклят этот день!]

4 [ (пер. с фр.) Золушка потеряла туфельку? Только я не думал, что в сказке учат так ругаться]

5 [ (пер. с фр.) Кто отогреет ножки Золушки?]

Нателла посмотрела на него с некоторым недоумением.

— Принц, кто же ещё?

Мужчина уверенно кивнул и ухмыльнулся уголками губ.

— Тогда почему он не возит Золушку в карете, и она сидит у входа в метро в такое холодное утро?

— Может, у него конь захромал? — она мило улыбнулась незнакомцу и снова встряхнула обувью, рассчитывая вылить остатки воды.

— Не исключено…— мужчина опустился у её ног, осторожно ныряя рукой в сапожки.

— Что вы делаете?!

— А как вы собираетесь идти дальше, если сапоги насквозь мокрые? Точно подхватите простуду и пролежите в постели пару недель.

— Значит, я дальше не пойду, — Нателла внимательно проследила за движениями собеседника. Он вынул из кармана бумажные платочки и тщательно протолкнул парочку в носочек дорого сапога.

— Выглядит безумно…

— Согласен, — он улыбнулся, — но ведь они вам великоваты, а так будет в самый раз.

Интересоваться, откуда ему известен её размер обуви, Нателла не стала. Поднимать такую тему в беседе с незнакомцем — моветон. Однако она поморщила нос, демонстрируя свое недовольство. Дождь всё шел, и сидеть на мокрой скамейке долго не хотелось. Нателла протолкнула ноги в сапоги, наблюдая со смущением, как незнакомец застегивает на ней обувь легким движением пальцев.

— Спасибо. — Теперь сапоги казались не такими мокрыми.

— Корвус Леблан…— собеседник протянул ей руку, всё ещё глядя снизу вверх.

— Вы француз?

— Мой отец француз, а мать — англичанка, — он осторожно пожал ее руку. — У вас такие пальцы холодные…

— Ничего. Принц отогреет, — принца не было и в помине, но Нателла всегда отвечала уклончиво. На свидание ей совсем не хотелось.

— Тот, который отправил коня в ремонт? — он очень изящно приподнял бровь и присел рядом, не спросив разрешения. Это почему-то показалось возмутительным.

— Именно он… — пластинки легли в аккуратную стопочку, и Нателла стряхнула с них капли воды.

— Любите музыку? — Корвус без интереса посмотрел на стопку пластинок.

— Да, а вы?

— Не особенно. Вернее — точно не такую, как вы.

Нателла фыркнула, вынула из сумочки тонкую ленту, которой обычно перевязывала волосы, и смотала пластинки вместе, чтобы не рассыпались.

— Вы не очень стремитесь произвести впечатление…

— А зачем? Принц потом возьмет и вызовет меня на дуэль. Убьет ещё. Это непрактично.

Старушка, проходящая мимо, замешкалась и посмотрела на странную пару с некоторым презрением. Где-то вдалеке послушался стук колес и гудение приближающегося поезда.

— Вот как? То есть вы — не джентльмен? — это почему-то возмущало и даже злило.

— Ну конечно, нет. Как в наше время можно оставаться джентльменом, если женщины не ведут себя как леди?

— А вы начните, может быть, и подходящие леди найдутся, — она снова фыркнула и сняла пальто, чтобы стряхнуть грязные капли. Пятна начали подсыхать, теперь придется отдавать одежду в чистку. Мысленно она снова послала проклятие в адрес водителя.

— С чего вы взяли, что леди не обращают на меня внимания? Может быть, я женат и счастлив в браке? — он развалился на скамейке, как на своем собственном диване.

— Поздравляю, — пробормотала скорее по привычке.

Скажи: «Мне всё равно».

Живо!

— Мне всё равно.

— Всё равно, что я женат, или что счастлив в браке?

Нателла нервно дернула плечиком и надела пальто. «Хоть бы помог, — проскользнуло где-то в подсознании».

— Совершенно всё равно, кто вы и чем живете.

-… и разговариваете вы со мной только из любезности, потому что в душе — самая настоящая леди?

— Я с вами не разговариваю. Я спешу, вообще-то…— она взяла сумку, плакат и, зажав его подмышкой, потянулась к связке пластинок. Корвус ухмыльнулся, подвигая их чуть в сторону.

— Что вы делаете?

— Золушка не сказала свое имя.

— Джессика, — она выпалила первое попавшееся, схватилась за ленточку, потянула её на себя. Пластинки заскользили по скамейке. Не тут-то было. Он потянул связку в свою сторону.

— Не верю. Я сказал вам правду, а вы мне лжете. По всем правилам — леди так не поступают.

— Какая наглость! — Нателла выпрямилась, сверля его презрительным взглядом.

— Приемлемая наглость для неджентльмена.

— Вы — ублюдок, — она даже не шевельнулась, впрочем, и он тоже.

— Ещё…

— … и мерзавец, — скользнула взглядом по ровному носу и узкой полоске губ.

— Слабовато…

— И вор! Я буду кричать!

— Не будете, — самоуверенная усмешка.

— Я вас ненавижу.

— Неплохо для начала, не находите? — его рука не отпускала тонкую черную ленту, шелк. Она всегда любила шелк.

— Для начала чего?

— Корвус Леблан, — он повторил навязчиво и с нажимом, наверняка желая услышать её имя, и вновь протянул руку.

— Вы француз? — кажется, её улыбка была отражением его.

— Смешно… — Корвус улыбнулся, похлопав по месту рядом.— Мы уже везде опоздали. Посидим ещё немного? Я прочту имена на ваших любимых пластинках и проедусь по бездарности исполнителей.

— Звучит многообещающе.

Он её раздражал. Совершенно и абсолютно. Квинтэссенция раздражения, тонкий липкий концентрат презрения, отвращения, пара капель желания убить его своими руками… или просто желания. Она не без удовольствия упаковала эти эмоции в кварцевый пузырек и закупорила крышечкой на будущее.

— Мне так и звать вас Золушкой?

— Я похожа на наивную замарашку?

Мимо шагали прохожие, кутаясь в плащи и куртки, пряча пальцы в рукава или перчатки.

— Вы похожи на человека, потерявшего туфельку.

Он просто хотел обратить на себя внимание, но для неё слова имели куда больший смысл. Они будто описывали всю её жизнь, в которой она, как ни пыталась выбрать идеальную обувь, осталась босой. Давно нужно было купить новые туфли, но хотелось найти старые. Только вот Нателла не помнила, удобно ли было в них. Внешне — туфли её вполне устраивали.

В тишине, под защитой серых стен, она открывала сумочку и вынимала из потайного кармашка ту самую фотографию, где Дерек смеется, а Эдриан хмурится.

Она смотрела…

Всматривалась с маниакальным безумием в лица некогда самых близких людей и не узнавала, убеждаясь вновь и вновь, что больна куда серьезнее, чем кажется психоаналитику и её матери. Название болезни она произносила там же.

Бесчувственность.

Она ходила на кладбище, чтобы заплакать. Делала всё, что могла. Приносила сыну пушистого кролика, которого тот очень любил, а мужу — нарциссы, говорят, он терпеть их не мог.

Слез не было.

Босая пустота, оболочка от человека — это и есть Нателла Рой.

— Нателла Рой.

— Немка?

— Шотландка, — она вздохнула и снова вытянула ручку, сжимая тонкую ленту на пластинках. — Мне нужно идти. Я и так опоздала.

Корвус разжал пальцы и откинулся на спинку скамейки.

— Идите.

Пластинки были довольно тяжелыми, и Нателла неловко отступила назад прямо в лужу.

— Хам.

— Уже лучше. Идите.

И что — даже телефон не попросит? И не станет настаивать на встрече? И следом не пойдет? И…

— Мне всё равно… — пробормотала она вновь

Нельзя оглядываться. Это — заведомый проигрыш. Только почему так важно знать: сидит он или уже ушел?

Конечно, ушел… Что ему там делать?

А может, ждет, что она вернется и сама оставит номер?

Да ни за что. И даже если бы он однажды позвонил, то она не взяла бы трубку.

Мысли путались, а желание обернуться было куда сильнее гордости. Мужчина должен добиваться, сам обязан пойти следом, а если она обернется, то он поймет… Заметит, что ей не все равно, что Нателла может быть живой, настоящей, как все люди вокруг.

Потерявшись в своих мыслях, она с размаху налетела на какого-то туриста с большой сумкой. Ленточка так не вовремя порвалась, и пластинки разлетелись по бетонному полу.

— Ох, мисс, вы не ушиблись? — мужчина в белой кепке присел, помогая ей поднять вещи. Нателла покачала головой и обернулась.

Скамейка и лестница. Мимо всё так же шли прохожие, болтая или хмурясь, торопясь по своим делам, но во всем этом пейзаже не хватало лишь одной детали.

Он ушел.