Мемориум (гет)

« — Как вам кажется, Министр, Пожиратели заслуживают смерти?

— Я считаю, что их необходимо стереть с лица земли. Они убивали ни в чем не повинных магов. За смерть можно заплатить только смертью. Никакой амнистии. Никогда».

Из интервью Министра магии для «Ежедневного пророка» 19 июня 1998 года.

«Никто не знает, что именно представляют собой человеческие воспоминания. Чем отличается процесс запоминания информации у магглов и чистокровных магов? Память подобна шкафу зельевара, в котором воспоминания лежат в коробочках, разлиты по флаконам или упакованы в полотняные мешочки. Если зельевар внимателен и педантичен, то воспоминания будут храниться бережно, в чистоте, во флаконах из темного стекла, промаркированных тщательнейшим образом. Всегда под рукой. А ежели мастер неаккуратен по жизни, то просыпавшиеся подробности, детали того или иного события, могут попасть в другой кулек или затеряться где-то на полках огромного шкафа

…А бывают воспоминания, подобные ядам. И Слава Мерлину, если мастеру удается держать их в закрытых флаконах. Только не каждый способен настолько дисциплинировать свой ум. Прогорклый дурман ядов выбирается из-под неплотно посаженной крышки, отравляя всё, что удается запомнить после…

Мы не научим вас систематизировать знания, развивать память, раскладывать мысли по разноцветным коробкам и правильно подписывать этикетки. Не дадим совета, как найти нужное воспоминание среди миллиона схожих пузырьков. А вот избавить вас от ядов, запереть их под надежным замком — это в наших силах. Спешите. «Мемориум» работает круглосуточно».

Из рекламного проспекта корпорации «Мемориум», 13 мая 1999 года.

«Судебный процесс по делу Люциуса Малфоя разрешился в пользу Министерства. Свидетельские показания признаны несущественными. Доказательства вины подсудимого неопровержимы. Обвиняемый, чистокровный маг, приговаривается к смертной казни посредством Поцелуя дементора. Приговор привести в исполнение в течение одного календарного месяца. Обжалованию не подлежит».

Выписка из судебного постановления Визенгамота, 30 ноября 1999 года.

«Это было самое ужасное Рождество в моей жизни. Я не понимаю её поступка. Отказываюсь понимать. Я не могу».

Из дневника Драко Малфоя, 26 декабря 1999 года.

Люциус изучал ледяные взгляды и безразличные лица людей в темных судейских мантиях. Враждебность, отвращение, презрение. Чего ещё можно было ожидать? Лорда больше нет. Чиновники выбрали тех, кого можно обвинить в развязывании войны, и теперь судят с особенным удовольствием.

Окружающие ликуют… Ещё бы — долгожданная победа над Волдемортом. Свободу грязнокровкам! Мир скоро провалится в Тартар из сгущенного молока и патоки. Приторно-сладкий ад.

Убийцы.

Они смеются, жуют бутерброды и смотрят с отвращением на его семью. Были бы силы… Только чертовы дементоры уже полакомились душой. Гадкое ощущение, когда даже шевелиться не хочется. Стоять на ногах — уже героизм.

Не сломать того, кто способен прогнуться и уйти от удара. Малфои всегда это умели. Пусть впереди только ледяные пальцы дементора, никто не обвинит его в трусости. На лице безразличие, а чувства спрятаны за толстой броней честолюбия, как за щитом из шкуры тибо. Миллионы лет людей влечет катарсис — оправдание собственной никчемной жизни. Убить злодея и возвыситься в своих глазах…

Только итог всегда печален.

Металлические кольца, охватывающие запястья и голени, тяготили, но не так сильно, как проигрыш. Нет, он не участвовал в финальной битве. Да и зачем, если, оценив свои силы, пришел к выводу — приятнее оказаться живым на стороне победителей, чем мертвым на стороне проигравших.

Отец настоял, чтобы карьера Люциуса началась в Министерстве магии. Отдел международного магического сотрудничества казался местом, где можно завести важные знакомства молодому человеку, которому предстояло управлять семейным бизнесом. Бессмысленно потраченное время… Война расставила всё по местам. Было достаточно иметь черную метку на предплечье, чтобы отправиться в Азкабан автоматически. Никто даже имени не спрашивал. В новом мире связи не имели никакого значения.

Люциус поднял голову, глядя дерзко и уверенно в глаза судьи. На жену и сына, сидящих в зале, смотреть не хотелось. Увидеть жалость в их глазах ужаснее предстоящего поцелуя с чудовищем.

Слава Мерлину, Драко удалось спастись. Помогли воспоминания Нарциссы и показания ожившего портрета Дамблдора, которому поверили беспрекословно. Смешно, ибо показания друзей Люциуса, купленных и прирученных к рукам — роли не сыграли.

— Люциус Абрахас Малфой, вы приговорены к смертной казни через Поцелуй дементора. Казнь будет приведена в исполнение прямо сейчас, — министерский чиновник, которого Малфой так часто видел в лифте и желал доброго утра, теперь отсчитывал последние минуты его жизни.

За спиной стояли, чуть покачиваясь, Эдриан Нотт и Амикус Кэрроу. Люциус предпочитал на них не смотреть. Ничего нового — растрепанные лохмотья, изможденные лица. Быть первым не так страшно, хотя колени трясутся, а по спине стекает отвратительно холодный пот.

— У вас есть что сказать суду?

О да…Есть. Всем тем, кто пришел посмотреть, а таких много. Чем они лучше Пожирателей смерти? Любители насладиться чужой болью — в душе они смеются и делают ставки: будет ли Малфой рыдать и умолять о пощаде? Смерть — дьявольски притягательная, жестокая и насмешливая проститутка. Её можно купить. Жаль, что от неё нельзя откупиться. Сидящие на трибунах маги считают, что всегда стояли на стороне добра. Только сейчас они на своем примере олицетворяют старую шутку: «Как сделать так, чтобы добро победило зло? Собрать всех злых людей в одном месте и убить».

Собирают. И убивают. Постепенно, с особым мазохистским удовольствием. Иначе всё Министерство не явилось бы поглазеть на его смерть.

— Нет.

Они бы всё равно его не услышали. Зачем сотрясать воздух?

…Теплый бархат её кожи и непролитые слезы в глазах. Прямая спина, изящный изгиб поясницы. Интересно, сколько стоило их прощание? Пять минут рядом. Ровно пять. Подсознание беспощадно отсчитывало время.

Он запомнил Нарциссу такой: гордой, отстраненной, словно в её душе порвалась невидимая струна. Порвалась навсегда.

Нарцисса…

Холодная, как все Малфои. Такой мечтал видеть невестку Абрахас. Такой она не была никогда.

Темный силуэт в проеме двери. Они даже не поговорили. Охранники подтрунивали, фыркали, спорили. Они не понимали, как можно прощаться молча. Как не прикоснуться к любимой женщине ни разу? Не обнять, не сказать о чувствах?

Глупые, восторженные идеалисты. Для них любовь — это буквы на золоченой бумаге с цветами и завитушками. Пять звуков, слетающих с уст, когда девушка смотрит с обожанием, а парень преклонил колени в соответствии с негласными традициями, принятыми в обществе.

Ничего у Малфоев не бывает так же, как у всех. И не будет. Эти тупые охранники, лопающие шоколад как средство от соседей в черных балахонах, и близко не представляют, что такое любовь.

Это то, что она пришла.

Это непролитые слезы.

Это молчание на двоих, от которого закладывает уши.

Это ни единого прикосновения. От тонких нежных пальчиков остались бы незаживающие раны.

Это взгляд — и весь мир ложится к ногам послушным котом.

Это сдача в плен друг другу после стольких лет войны. Капитуляция и проигрыш в придуманной игре. Игре для двоих.

Это просьба, прощение, вера, прощание, потеря…

Это на мгновение.

И навсегда.

В полумраке, где только холод, она ни разу не вздрогнула.

Это её улыбка, прежде чем захлопнулась массивная дверь.

Это — отдать всё за пять минут в мрачных стенах Азкабана, чтобы проститься в полной тишине.

Уверенность, что она в порядке. Уверенность, что справится одна. Уверенность…

Которой нет.

Вот что такое любовь.

Дементор в темном плаще подплывает всё ближе…

— …Ты никогда не задумывался, что значит «помнить»? — серые глаза смеются. Живая, настоящая. Пока ещё Блэк.

— Мм… помнить?

— Помнить человека. Ты будешь помнить меня, если я умру? Всегда-всегда? До последнего вздоха?

Они лежат на траве посреди Запретного леса. Бесстрашные и глупые, впервые думающие лишь о будущем и ни секунды — о последствиях.

Люциус размышляет, как упросить её остаться в его комнате на ночь. А Нарцисса наверняка примеряет к своему имени броскую и гордую фамилию Малфой.

— Ты не умрешь.

Ну конечно, она не умрет. Потому что смерть — это слишком далекое нечто. Смерти нет. Такие молодые не умирают. Он ещё даже не сделал предложение, а надо…решиться.

— Если ты умрешь — я знаешь что буду помнить? — она приподнимается, стыдливо укрываясь его рубашкой и потягиваясь.

-Что?

— Я буду помнить этот лес. И тебя со мной рядом. Без рубашки и с этой дурацкой улыбкой. И когда меня спросят, каким ты был, я скажу, что ты был Малфоем. Моим Малфоем. И пусть катятся к чертям! — Нарцисса хихикает, краснея от неинтеллигентного и грубого выражения. Люциус уверен, что она никогда не произносила такого даже мысленно. Эта свобода на двоих распутывает моральные силки.

— Блэк… — он закатывает глаза, но крепче обнимает потенциальную невесту…

…конечно, они поженятся, разве может быть иначе? Малфою никто не посмеет отказать…

— Какой моветон!

Юная Блэк звонко, совсем по-девичьи, смеется.

Она будет его помнить, прогуливаясь по звенящим тишиной комнатам поместья, полным отголосков счастья. А когда-нибудь выйдет замуж вновь. Конечно, Нарцисса имеет на это право. Может быть, у неё ещё будут дети — хитрые, умные и немного сумасшедшие, как все Блэки…

Смелость исчезла слишком быстро. Так же, как все счастливые воспоминания. Голова начала кружиться, и он позволил себе один только взгляд на семью. Какая глупая ошибка!

Нельзя было сдавать эту игру, начатую слишком давно. Сдавать вот так, когда в колоде ещё остались карты.

Никаких эмоций, чувств, никогда. Запереть под замок. Запереть…

Не смей!

Решение — отчетливое, важное, в глубине её глаз пугало и завораживало. Вот чего следовало бояться больше приближающегося конца — того, что сильнее страха, свободнее неба и притягательнее, чем шоколад.

Жертвенность…

Нарцисса поднялась, спокойно и с достоинством ступая по ступеням. Куда? К нему?

Всё давно было предрешено. С самого первого мгновения в этом зале, когда он появился на пороге, щурясь от яркого света. Со встречи в Азкабане, когда она замерла в проеме двери, как статуя, выточенная из мрамора. Не прощаемся — вот что говорили её бледные губы.

Люциус так и не научился понимать язык жестов, хоть и изучил их досконально.

Драко метнулся следом, надеясь остановить мать. Нарцисса уверенно расцепила его пальцы, сжавшие ткань темного платья. Ей никогда не шло черное. В свадебном платье она была словно ангел — бледный, нереальный, спустившийся из другого мира.

— Мама… нет.

Да соберись же ты, сопляк! Неужели не понимаешь? Когда же ты вырастешь? Когда станешь Малфоем?

Сын даже не взглянул на Люциуса. Он просил, умолял мать — остановиться, не делать глупости. Даже обрюзглые и полысевшие члены Визенгамота повскакивали со своих мест. Никто не пошел за ней следом — слишком уж близко был дементор. Не хотелось терять притягательно-веселый моральный настрой, которым зрители обзавелись перед казнью, ведь чудовище в балахоне высосет эмоции, проглотит всё, оставит пустую бесчувственную оболочку.

Скучно.

…Нарциссу не назвал ни один Пожиратель смерти даже под пытками. Никто. Только отсутствие метки — не доказательство невиновности. На каждом собрании, независимо от времени года, суток, настроения, она была рядом. Всегда или почти всегда.

— …Если они тебя поймают, я буду рядом… — причесывается, сидя на бархатном пуфике в спальне перед зеркалом.

— Нарцисса… Что за вздор? Ты должна будешь взять все дела на себя. Драко один не справится.

— Справится…Он — твой сын, — откладывает расческу и устало вздыхает. — И уже взрослый.

— Зачем жертвовать собой ради той идеи, которую ты никогда не поддерживала?

— Я дала клятву. Перед алтарем. Всегда идти с тобой рядом, даже если это дорога к смерти, — поднимается, и серебристо-серая ткань платья слегка шуршит под её пальцами. От этой привычки так и не удалось избавиться. Если она волнуется — всегда теребит подол.

— Ты воспринимаешь слишком буквально бессмысленные слова, придуманные, чтобы сделать церемонию слезливой.

— Это традиции, Люциус. Нельзя их нарушать. Я обещала пойти с тобой до конца и пойду. И когда это произойдет — ты должен меня понять. Я жду лишь этого.

Он кивает…

Вопли послышались со всех сторон, а журналисты защелкали затворами колдокамер. Прохладные пальцы легли в его ладонь, поглаживая нежно и ненавязчиво.

— …Почему у тебя всегда такие теплые руки? Поражаюсь. Холодно ведь.

— Потому что у тебя холодные, — он смеется. — Иначе ты бы превратилась в ледяную скульптуру. И я никогда бы больше тебя не отогрел…

Она рядом, и уже не страшно.

Я люблю тебя…

А может, это только показалось. Мысли прервал чей-то крик:

— Экспекто Патронум!

«Гарри Поттер сорвал казнь Люциуса Малфоя, воспользовавшись прямо в зале суда заклинанием Патронуса. Визенгамот воздерживается от комментариев. К другим новостям… »

Из новостей на Волшебном радио, 26 декабря 1999

« — Как вы лично относитесь к идее Гарри Поттера заменить смертную казнь для Пожирателей смерти на процедуру, предлагаемую корпорацией «Мемориум»?

— Положительно. Полагаю, мы все люди и должны дать второй шанс тем, кто сбился с пути. Тем более, все они будут отправлены в маггловский мир, лишены магии и палочек. Новые воспоминания, внедренные в их разум, будут стимулировать мирное существование. Не думаю, что мы увидим их когда-нибудь снова. Сотрудники Мемориума — сквибы — будут следить за тем, чтобы ничего не вышло из-под контроля.

— Интересно. А как к этому относятся в мире магглов?

— Все споры улажены. Теперь это вопрос времени.

— Министр, а первые подопытные… Кто они?

— Рабастан и Родольфус Лестрейнджи, Эдриан Нотт, Амикус Кэрроу, Люциус и Нарцисса Малфой.

— Министр, но миссис Малфой до сих пор не предъявлено официальное обвинение. Вы не думаете, что подобное сочтут произволом власти?

— Нарцисса дала признательные показания и по доброй воле согласилась последовать за мужем. Она подписала все необходимые документы.

— Скажите, почему Гарри Поттер остановил казнь? Вы поддерживаете его решение?

— Разумеется, мистер Поттер действовал по закону. Миссис Малфой планировала совершить форменное самоубийство. Мы не могли позволить подобному случится.

— Где сейчас находятся Малфои?

— Мистер Малфой ждет исполнения решения суда в камере, миссис Малфой, полагаю — в фамильном поместье. Она не опасна для общества. Её палочка уже в руках аврората»

Из интервью Министра Магии «Ежедневному пророку», 30 декабря 1999.

Гарри смотрел на большую белую ванну усталым взглядом. Простой маггловский предмет: позолоченные изящные ножки, старая, обшарпанная керамика — представить, что его можно использовать в колдовстве, было сложно. Внутри плескалась молочно-белая жидкость. Она колыхалась и бурлила, покачивалась и расслаивалась, повинуясь малейшей вибрации пола. Примерно так вел себя крахмал в опытах, которые как-то проводил Дадли на кухне у Дурслей. Только это вещество иной природы…

Мемориум.

Особая субстанция, секрет которой известен лишь одному человеку — владельцу крупной корпорации, начавшей работать сразу после окончания войны. Его звали Септимус Солорс. И Гарри он нравился.

Темноволосый, высокий маг — обладатель практически черных глаз, словно смотрящих прямо в душу. На вид ему было не меньше пятидесяти лет, впрочем, поговаривали, что нет и сорока. При первой же встрече этот человек показался Гарри очень знакомым. Как странно, он был готов поклясться, что они не встречались никогда раньше. В последнее время чувство дежавю преследовало всюду.

Заказов у Мемориума было много. Потому мистеру Солорсу приходилось практически всё время проводить в лаборатории. Однако на этой «казни» он пожелал присутствовать лично.

Гарри присел на скамью, предназначенную для немногочисленных зрителей. Огромное помещение, больше напоминающее зал номер десять Визенгамота, сегодня было забито под завязку. На трибунах просматривали пергаменты судьи в форме сливового цвета. Семь сотрудников Мемориума проверяли температуру раствора и получали последние указания от Солорса. На них были насыщенно-зеленые мантии, а лица закрывали одинаковые черные маски. Зевак и журналистов сюда не допустили, однако министерские чиновники и сами с легкостью создавали атмосферу суматохи и хаоса.

Гарри надеялся, что не увидит исполнения приговора. Казалось бы, он сделал всё возможное — завалил себя работой, взяв сразу несколько дел в аврорате, назначил пару встреч. Но избежать участия не получилось.

Септимус Солорс отправил письмо Гарри совиной почтой несколько месяцев назад. Осень выдалась теплой, и сам Мерлин велел устроить их первую встречу на природе. Прогуливаясь по аллеям парка в маггловском Лондоне, Гарри изучал худое и бледное лицо Солорса, его смолянисто-черные волосы, спутанные и грязные. Черное маггловское пальто застегивалось на множество незатейливых пуговиц. В газетах писали, что владелец загадочной корпорации никому не открывает своего лица — предпочитает прятаться за маской, как и его подчиненные, либо выбирает балахон с глубоким капюшоном. В тот день маски не было и в помине. Гарри был удивлен, но жест оценил и проникся доверием к будущему компаньону.

Было что-то в Солорсе непривычно притягательное. Тогда, после традиционного рукопожатия, он и обратился с предложением заменить смертную казнь для Пожирателей смерти на более гуманный способ — стереть память, подарить новые воспоминания и новую жизнь в маггловском мире. Лишить их магии с помощью особого зелья, способного блокировать магические способности ровно на сутки. А значит, требовалось заставить клиентов принимать его постоянно. Всего три капли — в чай, кофе, вино… Для подобных целей Солорс предлагал использовать так называемых Наблюдателей — сквибов, которые станут жить бок о бок с бывшими Пожирателями, следить, насколько эффективно произошла замена памяти, и добавлять зелье в продукты питания. В конце концов, ввести в их жизнь родственника — жену, сына, брата, сестру или подругу — казалось разумным. А внедрить ложные воспоминания о человеке, живущем рядом, не составило бы большого труда.

Гарри идея понравилась. Но барьеры, которые ставило перед ним Министерство, казались непреодолимыми. Деньги… Всё упиралось в деньги.

Тогда он решился финансировать работу Мемориума из собственных сбережений, оплатить хотя бы часть стоимости процедуры для каждого Пожирателя смерти. Так что от Министерства требовалось лишь выплачивать небольшие дивиденды Наблюдателям. План не мог не сработать. Сегодня был пробный заход — Малфои.

Сейчас он и сам не мог понять, зачем всё это сделал. Отчасти из осознания, что каждый имеет право на второй шанс, отчасти из благодарности Нарциссе Малфой. Если бы не она, то Лорд бы уже управлял магическим миром. Можно долго врать самому себе, пытаться спорить с неотвратимым, итог был ясен: смерть. Гарри был бы мертв. Джинни не понимала, почему он тратит свои деньги на людей, убивших его друзей, пытавших родителей Невилла. Аргументов у него почти не было.

«Нельзя уподобляться убийцам», — твердил он жене снова и снова.

Нельзя. Уподобляться. Убийцам.

Гарри вздохнул, изучая рябь, гуляющую по Мемориуму. Солорс хоть и не казался особенно доброжелательным в общении, но всё-таки поведал подробности процедуры: человека помещали в огромную ванну. Мемориум начинал действовать практически сразу, однако наиболее эффективно процедура проходила, когда клиент был погружен в зелье с головой. Отсюда и вся отвратность процесса: дышать внутри белой жижи было возможно, но крайне тяжело. Легким предстояло заполниться новой субстанцией, по плотности очень близкой к воздуху, почти невесомой, но, вопреки всем законам, жидкой, а не газообразной. Как только человеку удавалось полностью расслабиться в зыбкой пустоте, он погружался в подобие сна. Тонкими золотыми струйками воспоминания вытекали, поднимаясь на поверхность Мемориума. Специально обученные маги с особенной тщательностью собирали нити памяти в хрустальные флаконы. Их помещали в большой ящик с маркировкой и хранили вечно. Новые воспоминания, сгенерированные опытными мастерами, выливались в ванну и, вплетаясь в разум, воспринимались памятью мага как свои собственные. Вот и вся процедура. Клиента вынимали и перемещали в маггловскую лечебницу, где его поджидали местные врачи и Наблюдатель. Там через пару часов человек просыпался и начинал новую жизнь.

Некоторые клиенты «Мемориума» просили подчистить воспоминания, убрать из жизни всего пару часов или день, чаще всего второе мая — день ужасной битвы. Или помочь забыть человека, причинившего боль.

Жители магической Британии опасались повторения многолетнего кошмара: травля магглорожденных волшебников, ужас перед прохожими в капюшонах, страх за собственных детей. Потому для Пожирателей смерти оставался единственный выход — полная замена воспоминаний.

Солорс в плаще и маске прислонился к стене, ожидая осужденных. Гарри вздохнул, вспоминая, как вместе они убеждали Министра магии рискнуть. Владелец Мемориума показался тогда Гарри человеком крайне сдержанным. Да и вести долгие беседы за чашкой чая он не умел. А может, не хотел? Он скрывался от пристального внимания журналистов, никогда не позировал для колдокамер. А попытка любознательного фотографа проникнуть в его лабораторию закончилась плачевно. Он был доставлен в больницу, а Солорс сообщил, что не выходил за пределы допустимой самообороны.

Люциуса завели в зал через черный ход. Журналисты оккупировали все подступы к зданию. Полгода в Азкабане сказались на нем не лучшим образом — изорванная тюремная роба, худое изможденное лицо, спутанные светлые волосы и борода. Выглядел он жутко.

Было же сказано…

— Вы усложняете нам работу, — судя по голосу, Солорс был возмущен. — Сейчас же привести его в нормальное состояние!

Маги засуетились, а Министр, вошедший в эту минуту в зал, замер с открытым ртом, не понимая, зачем это Пожирателю смерти наводят марафет.

— Он будет финансовым консультантом, попавшим в аварию на пути из очередной командировки. Но сейчас он больше похож на бродягу.

Многие с трудом представляли, что это за работа такая, но Министр кивнул, вытирая губы платочком и усаживаясь рядом с Гарри.

— Мистер Поттер, — на лице сияло крайнее радушие, — будем надеяться, что вы уже отправили чек в «Мемориум»?

— Разумеется, сэр… — он пожал плечами, стараясь сдержать появившееся ни с того ни с сего желание нагрубить. Чиновников всегда интересовали только деньги.

Судя по задумчивости, написанной на лице Министра, Гарри его больше не интересовал. Навязываться он не стал, повернулся к импровизированной сцене, оглядывая Малфоя-старшего. Тот, кажется, витал в своих мыслях и вообще не обращал внимания на происходящее, до тех пор, пока в зале не появилась Нарцисса. Она прошла по узкому проходу в зал и взяла мужа за руку. Авроры попытались помешать, но, не найдя в этих действиях ничего опасного для присутствующих, в конце концов оставили их в покое. Нарцисса выглядела такой же самоуверенной и гордой, как и несколько лет назад, правда, ещё больше похудела и казалась усталой. Люциус молчал. Только спину выпрямил и расправил шею, не сводя с супруги внимательного и, казалось, бесчувственного взгляда. Хоть бы слово сказали друг другу. Рука в руке и гнетущая тишина — ни слез, ни объятий.

— Можно начинать. Мистер Малфой, прошу вас, — маг в темно-зеленой мантии потянул Люциуса к ванне. Тот отпустил ладонь жены, на мгновение задержался на ее лице усталым взглядом, поднялся по небольшой лестнице и ступил в бледное марево. Чуть нахмурился, а Гарри подался вперед, раздумывая, что при этом можно почувствовать. Ведь Солорс говорил — зелье тут же начинает тянуть воспоминания: ты словно заново проживаешь свою жизнь.

Чиновник из Министерства принялся зачитывать официальное обвинение, впрочем, его никто не слушал. Малфой опустился на дно, по привычке набирая побольше воздуха. Наверное, очень тяжело заставить себя сделать первый вдох. Поговаривают, что сотрудники корпорации были вынуждены наложить Петрификус тоталус на одного особенно упрямого клиента. С Малфоем так поступать не пришлось. Он вдохнул почти сразу, дернулся и замер. Тонкие сияющие ручейки воспоминаний потекли по поверхности зелья, переливаясь и сияя разными цветами.

Гарри покосился на Нарциссу. Совсем одна… Интересно, почему не пришел Драко? Она смотрела на мутную белую гладь, скрывающую фигуру её мужа и, кажется, даже не плакала.

…Воспоминаний было много. Очень много. Недавно ему казалось, что вся жизнь превращается в одно сплошное воспоминание. Сидя на ледяном полу Азкабана, многое воспринимаешь иначе. Дни тянутся слишком долго. Кажется, что звук падающих на пол капель может свести с ума. Так бывает поначалу. А потом учишься засекать время по звону капели, словно по тикам и такам часов. Кап-кап, кап-кап.

Он успел вспомнить всю свою жизнь. Потому что раньше никогда и в голову не приходило, насколько это страшно — забывать. А сейчас, лежа в мутной белой пене, теплой, как утроба матери, Люциус пересматривал воспоминания, словно маггловское кино, кадр за кадром. Плохое, хорошее, грустное, веселое, безнадежно потерянное, забытое когда-то — каждое мгновение жизни, как на пленке.

* * *

…Он — ещё ребенок, носится по розарию матери, играя в истребителя драконов. Мать кажется сосредоточенной и грустной, нездорово бледной. Но Люциус считает, что именно так и должна выглядеть мама. Он привык.

Случайно ломает её любимую розу, чайного цвета, так давно заказанную отцом, только отказывающуюся расти в чересчур сыром климате. Она расцвела лишь вчера. Впервые за три года. И мама плачет, а Люциус, никогда не видевший её такой, ощущает себя неловко. Он прячется в углу оранжереи и втыкает сломанный стебель в землю. Смотрит на вянущий на глазах цветок.

— Я же маг. Расти. Я приказываю! Расти здесь! Расти!!!

… Он уносится на улицу и больше никогда не появляется в этой части розария. Потому что в глубине души уверен — роза цветет там и по сей день. Разочарования маленький Люциус ненавидит куда больше, чем ложь.

* * *

… Праздник в Малфой-мэноре. Взрослые танцуют в большом зале, а детей отправляют играть отдельно, лишь бы не путались под ногами. Эльфы пытаются справиться с оравой избалованных малышей, но выходит не очень-то удачно.

Дети играют в королевство. Библиотека — огромный город, у которого, конечно, есть король. Он. Люциус Малфой — потомок древнего рода. Единственный и неповторимый. Розье фыркает и надувает губы:

— Почему ты всегда кололь!?

— Потому что я умею выговаривать все буквы. Это многое решает.

Лестрейнджи тыкают друг друга недавно отломанными от столика ножками. Вот этого папа ещё не знает. Ну и надерут им задницы.

— Вы будете атаковать королевство. Я — оборонять. Ммм… Нотт! Ты будешь моим рыцарем без страха и упрека. Вот тебе меч, — Люциус протягивает ему большую линейку.

— А мы? — Белла — самая бойкая из трех сестер — вечно сует нос в дела мальчишек. — Я тоже хочу сражаться за королевство, без упрека. Ты вечно играешь нечестно, Люсик.

Он ненавидит, когда Белла лезет в их игры.

— Рыцарь! Злая тупая ведьма хочет украсть наше королевство! Убей её.

Теперь Нотт носится по лестнице за рыдающей Беллой и лупит её линейкой по голове.

Нарцисса хихикает…

Конечно, это она. Воспоминания о детстве прятались где-то в глубине памяти. Как глупо было думать, что познакомились они только в школе!

-…А ты будешь моей королевой.

Сколько неожиданных истин иногда можно найти в забытых воспоминаниях.

— Холосо…— она всё ещё немного картавит. И всегда на все отвечает «холосо». Потому что «да» — это слишком по-детски. Потому что у Цисси в шесть лет уже безупречные манеры.

Люциус берет её под ручку, как обычно делают родители…

Малфой ухмыльнулся в мутном белом мареве. Всё неправильно — это Нарцисса должна держать его под руку, а не наоборот. Она поправляет. Идеальная маленькая королева.

Воспоминание пропало. И он поморщился, желая увидеть ещё.

* * *

…Но перед глазами Косая аллея и поход с отцом за вещами для школы. Люциус нетерпеливо тянет руку к первой предложенной палочке. Олливандер угадывает сразу. Он щурит глаза и улыбается маленькой победе:

— Редкий случай, мистер Малфой. Вы сразу отыскали свою палочку. Берегите её… и не давайте кому попало.

Не давать.

Беречь.

«Твоя палочка, Люциус…Я хочу получить твою палочку», — Темный Лорд протягивает руку.

— Мою палочку…бери! Блэк! Быстро!

Нарцисса тянется к волшебной палочке из вяза, так не вовремя закатившейся под куст, и направляет её на огромного акромантула.

— Венгардиум левиосса!

Паук взлетает в воздух. Палочка слушается, но не стоило им ходить в Запретный лес. Дурацкая идея, дурацкая! Дурацкая!

— Что теперь?! — в голосе Нарциссы истерические нотки.

— Я не знаю! — Люциус отползает к дереву, глядя на кувыркающееся в воздухе чудовище. Палочка Блэк должна валяться где-то рядом. Доигрались! Он пытается отыскать её между корней, но ничего не выходит.

— Арания экземи! — за спиной раздается голос Дамблдора. Паук падает на землю и уносится прочь. Снимут баллы, точно… Ну и ладно, лишь бы не отчислили.

* * *

— И ты… с ним. Ты! С ним! Целовалась! — они стоят в коридоре вдвоем. Кругом темнота, и Люциус орет слишком громко и слишком неприлично для старосты факультета. Нарцисса смотрит гордо и уверенно. На ней вечернее платье цвета мирта, а волосы забраны в высокую прическу.

— Не кричи так, Малфой! Я могу делать всё, что захочу!

— Не можешь! Ты… не можешь! Я его убью… уничтожу. Испепелю. Его не будет. И больше ты его никогда не поцелуешь!

— Хватит! С чего тебе это решать? Ты — заносчивый, надутый индюк! Ты меня раздражаешь! Ведь мог пригласить меня на бал раньше! О чем ты думал? Я ни за что не стану…

Он толкает её к стене одним рывком и целует с восторгом и страстью. Его руки уже блуждают под подолом, и, в сущности, всё равно, увидит кто-то или нет. Нарцисса не сопротивляется, ведь теперь он делает хоть что-то правильно, а она, похоже, сдается своим чувствам.

* * *

— …дурацкая традиция. Почему она обязана идти в эту чертову комнату?

Люциус мерит шагами кабинет отца — пять в одну сторону, пять в другую.

— Потому что иначе род не примет твою супругу. Мэнор её уничтожит. Вы должны быть связаны Узами. Хватит перечить!

…Галерея портретов в библиотеке. Мальчиком он забрел туда по глупости и чуть не поплатился за это. Десятки картин в одинаковых золотых рамах, парящие вдоль стен — причина его ночных кошмаров на протяжении многих лет.

Малфои.

Все ожившие портреты владельцев поместья висят здесь: сумасшедшие, скряги, злодеи, корыстолюбцы, ловеласы… Люди, которые и при жизни не были добродушными, а после смерти, находясь в вечной пустоте и темноте, озлобились вдвойне. Тогда отец спас его, вовремя заприметив исчезновение Люциуса. Портреты чуть не погубили его, а что будет с Нарциссой? Она такая хрупкая, как цветок. Роза… Белая.

— Что если они её убьют?!

— Не убьют. Мы будем рядом. Держать её за руки весь обряд. И, что бы тебе ни говорили предки, не отпускай.

— Не отпущу. Можешь быть уверен.

Он не отпустил.

* * *

— Ты… Не сказал.

— Я думал, ты не сможешь понять меня. Мы не должны жить в мире, где отбросы общества на каждом шагу… Это унизительно. Чистокровные не могут быть на одном уровне с этими грязнокровками! Ни-ко-гда! Они должны умереть, — голос звучит уверенно и серьезно.

Он действительно так думал. И думает до сих пор, но сейчас приоритеты сдвинулись. Тогда все мысли занимали идеи Волдеморта — идеи главенства чистой крови. Так было правильно. Молодая жена была забыта. Все в мире отошло на второй план. Только Темный лорд. Только его последователи.

— Ты мне не доверяешь… — она сидит в гостиной. Туфельки валяются где-то под креслом, а в руке бокал вина. Она никогда не пила вот так. И это заставляет задуматься, вспомнить о ней — скучающей в темном старом поместье с домовиками и книгами.

— Ты же не пьешь.

Нарцисса словно не слышит.

— Ты не сказал. Я узнала об этом от Беллы.

— Ты могла не понять. Ты и сейчас не понимаешь. Это долг! Мой долг перед родом.

— Ему нужны только твои деньги… — она делает пару глотков. Вино красное. Она всегда пьет белое.

Опускает руку и ставит хрустальный бокал на пол.

— Мелочь, он не требует слишком многого. Все платят, Нарси.

Он понимает, что оправдывается. Делает то, над чем смеялся бы ещё пару лет назад. Люциус боится… Боится потерять женщину, которая заставляет его сердце биться почти как у всех — гулко, торопливо.

— Ты не сказал…

Нарцисса повторяет, как заведенная. И она права: не сказал. Метка появилась на предплечье на следующий день после их свадьбы. Боль была страшная. Он с трудом вернулся домой, пролежал в постели все выходные, никого к себе не пуская. Кричал на Нарциссу, когда она пыталась помочь, угрожал доктору смертельным проклятием. Эти воспоминания стали едва ли не самыми яркими в жизни. Утром он молча спустился к завтраку. Она не стала спрашивать ни о чем. Ждала, что сам расскажет. Видимо, всему рано или поздно приходит конец.

— Ты клялась быть на моей стороне. Это ради нас. Ты должна понять!

Что за чушь он несет? Замолчи, придурок! Неужели не видишь, что ей больнее от этих слов? Подросток. Мальчишка! Эгоист…

— Ты не сказал… — повторяет она снова и толкает кончиком пальца бокал с вином.

Они вместе так много и так мало.

— Я не обязан отчитываться перед тобой!

Не то. Скажи, что был дураком. Признай, что должен был сказать правду, а не накладывать каждое утро маскирующие чары на черную метку, врать, что нужно работать, много работать, даже ночами. Она такая терпеливая, такая верная.

Изменник.

Люциус знает секрет. Нарцисса считает, что он спит с другой. Или другими. Представляет, что их много, разных, не таких худых и бледных, как она, а высоких, с большими полными грудями. Красотки… Она считает себя ущербной: слишком тонкой, чересчур угловатой и бледной.

Дурочка.

Идеальная дурочка.

— Ты не сказал… — бокал падает и катится по полу, расплескивая алые кляксы по бежевому ковру. Некрасивые кляксы, как кровь.

Он прислоняется к стене, изучая лицо Нарциссы в свете камина. Словно восковая кукла — идеальные черты, печальный, мертвый взгляд серых глаз. А если она теперь сбежит?

— Ты моя. Ты моя, Блэк. Моя… — он бормочет часто и тревожно, потому что сердце готово выпрыгнуть из груди, а страх разливается по артериям. Страх жжет. В глубине души возникает чувство, что её нет. Она мертва и даже не дышит.

Люциус смотрит на её тонкую, изящную шею и простое домашнее платье с глубоким декольте, изучает с маниакальным вниманием ямочки на груди. Она чересчур худая и хрупкая, как принцесса, принадлежащая только ему. Никуда не уйдет, он никогда не отпустит.

— Что не так? Объясни, что я сделал не так! Поговори со мной!

Она молчит, и лишь блики огня пляшут по стенам.

— Блэк! — Люциус бросается к ней, сжимая худенькие плечи, и трясет, осторожно, чтобы ничего не сломать, но убедиться, что она живая. Он её не убил, как в детстве маленького мотылька, которого поймал в саду Мэнора. Тот летал по банке. Серебристая пыльца сыпалась на дно. Он сломался. Умер. Люциус похоронил его там же, рядом с большой клумбой в розарии.

...Или как сломал мамин цветок.

Он всё ломает.

— Почему ты не сказал?

Она живая, а на щеках блестят бриллианты. Малфой касается их кончиком пальца, и драгоценные камни тают. Что это? Она плачет?

— Я… потому… я никогда… никому… я не знал…

Он и правда не знал, что ей можно доверять. Не знал, что кому-то вообще можно доверять. Что другие живые люди так поступают: доверяют супругам. Наверное, он и не жил никогда в полном понимании этого слова.

— Я не знал.

Она дышит спокойно и размеренно, а слезинка катится вниз, по шее, и Малфой следит за блестящей дорожкой, остающейся после её движения.

— Не знал, что мне можно доверять?

«Не смейся так, не пристало аристократу.

Хватит реветь, как сопливый мальчишка, сейчас же спрячь чувства — это слабость!

Не доверяй никому, кроме себя.

Всегда делай то, что принесет выгоду.

Нет ничего важнее семьи. Только это навсегда, всё остальное — прах.

Дому нужен наследник.

Сохраняй и приумножай капитал.

Иди по головам, если этого требует жизнь.

Защита — лучший способ победить.

Чистая кровь — превыше всего»

Десять отцовских заповедей, которые навсегда засели в подсознании. Их теперь не вытравить, не стереть.

Он смотрит с надеждой и страхом. И, кажется, тоже плачет. По крайней мере, кожу на щеках пощипывает, и её образ расплывается.

Нарцисса берет его за руку. Её пальчики такие маленькие. Сжимает ладонь и учит. Как она учит его уже много лет — жить, чувствовать, понимать людей, эмоции и мотивы. У родителей Люциуса никогда не было на это времени.

— Если люди вместе… (а этим словом она уже несколько лет заменяет то, что есть между ними) они могут доверять друг другу, чтобы суметь найти верные решения. Я ведь могу помочь.

Она помогает: обнимает, целует или сжимает его пальцы. Иногда уводит в спальню и позволяет всё. Нарцисса — его личное зелье, универсальный антидот против всего. Как этот чертов безоар.

— Ты меня винишь? Ты не согласна?

— Нет. Ты — глава рода. Но я имела право знать, Люциус. Я не пустое место.

Он кивает с пониманием и замечает алое пятно на брюках. Вино. Люциус стоит на коленях, а вино уже впиталось в светлую ткань.

Нарцисса поднимается, но даже так она не кажется главной. Скорее порабощенной его волей. Супруга Малфоя всегда подчиняется, подобное даже не обсуждалось никогда. Такова её роль в этой пьесе без режиссера.

— У нас будет ребенок.

Смотрит в его глаза, потом чуть касается светлых волос.

— Это значит, что я беременна и скоро…

— Я знаю…

Это ему доступно. Он понимает: значит, родится долгожданный наследник. Он уверен, что это будет маленький светловолосый мальчик. Поместье станет принадлежать Люциусу — новому главе рода, а главное…

Он будет папой.

На губах расцветает улыбка.

* * *

…полночь. Часы тикают громко и навязчиво. Доктор чересчур много времени проводит у постели его жены. Люциус ходит по коридору, ощущая себя лишним.

— Мне главное, чтобы выжил ребенок, — отец сует доктору Клерману мешочек с деньгами. Лекарь пытается спорить — он сделает всё возможное, чтобы помочь и Нарциссе, и наследнику, но Абрахас непреклонен. Главное — внук.

Шаги отражаются от стен гулким эхом, а портреты предпочитают молчать. От их спальни к комнате отца и обратно пятнадцать шагов. Иногда шестнадцать, если он сбивается или замирает. Одна из половиц громко скрипит, где-то примерно в середине пути — Люциус уже знает и обходит её стороной, слегка задевая небольшую стойку с цветами. Фарфоровые кашпо подрагивают и звенят.

— Добби…

Домовик появляется незамедлительно.

— Принеси мешочек с галлеонами из сейфа внизу. Немедленно.

— Да, хозяин…

Он управляется быстро и испуганно прижимает ушки, глядя на Люциуса, который забирает полотняной мешок и взвешивает его в руке.

— Можешь идти.

Тихий скрип двери, и в коридор выходит задумчивый доктор.

— Мистер Малфой…— он словно собирается с мыслями, и от этого в животе у Люциуса всё стягивается тугим узлом. — Ваша жена очень слаба. Не знаю, справится ли она. Я принял решение дать ей несколько минут, чтобы передохнуть. Роды очень тяжелые — ребенок не развернулся головкой вперед, и таз слишком узкий, я боюсь, что…

— Вот, — Люциус протягивает мешочек, не сводя с доктора глаз.

— Не стоит. Я много лет служу вашей семье и сделаю всё, чтобы наследник…

— Нет. Нарцисса. Если встанет такой вопрос… кто должен… жить. Пусть это будет моя жена. Это приказ.

— Но ваш отец…

— Это решать мне, а не ему. Мне нужна моя жена.

Взгляд доктора излучает недоверие и непонимание.

— Я не могу пойти против воли вашего отца.

— Здесь больше… денег. Если нужно ещё — я дам еще. Я сделал выбор.

— Но леди Малфой сказала, что…

— Мне плевать, что она сказала! Она должна выжить, независимо от того, что будет с ребенком.

Доктор исчезает за дверью из японской вишни, и проходит ещё несколько тяжелых часов, прежде чем дом оглашает крик маленького наследника. На этот раз беда миновала…

Лишь на этот раз…

Через пару месяцев Абрахас и Герделина Малфой умирают от драконьей оспы. Он помнит это время, но переживать снова не желает. Нет, он не плакал, он просто не умеет. Больше всего Люциус боялся, что заболеет сын или Нарцисса. Тяжелое время.

* * *

Нарцисса все время проводит с Драко, а Люциус почти не ночует дома.

Лорд…

Снова и снова. Убийство за убийством. Ему кажется, что вся одежда пропахла грязной кровью и этот смрад не смыть. Он спрашивает у супруги, чем от него пахнет, но она мягко улыбается, твердя, что пахнет Люциусом. Нет ничего чудеснее минут вдвоем, когда они лежат рядом в редкий день, когда метка не жжет кожу. Теплые объятия, кожа, горячая и чуть влажная от желания, шорох простыней и её тихие стоны. Так редко, но так приятно…

— .. когда-нибудь вернешься?! Когда это закончится, Люциус?! Я не могу… не могу больше, понимаешь? — она кричит на него впервые за все годы вместе, потому, что терпение имеет свой конец. Нарцисса кричит после того, как его не было дома двое суток. Люциус не знает, что сказать. Он просто забыл, что есть жена, дом, сын. Драко плачет и испуганно обнимает плюшевого зайца. Мама никогда не кричала.

— Ты пугаешь ребенка, — это единственное, на что его хватает. В комнате звякает хрустальная люстра тонко и мелодично. Это всё магия, которую не удается удержать в пылу ссоры. Он не знает, как объяснить, почему явился лишь сейчас. Кажется, Люциус сходит с ума всё больше. Теперь лишь Лорд, Лорд, Лорд, смерть, магглы, хохочущая Белла, лица, лица…

Ужас.

Он — чудовищный человек, убийца. Нормальной жизни больше не будет. Неужели она не видит? Он летит в пропасть, а Нарциссе кажется, что балансирует на грани. Больше некого водить за ручку, он сорвался. Поскользнулся на самом краю и, как ни пытался уцепиться леденеющими пальцами, полетел вниз и вот-вот разобьется. Чувство полета нереально — это последнее, что запоминается перед ударом о землю. Он забыл о семье.

— Мама, мама… бо…

Драко всхлипывает так несчастно, словно его бросили. Забыли одного. А Нарцисса не плачет. Она просто кричит. Волосы растрепаны, пальцы дрожат. Вся обида на него за эти годы, вся злость облекаются в обидные слова, которые не задевают. Его вообще никогда и ничего не задевает.

— Ненавижу тебя! Ненавижу! Лучше бы ты умер, Малфой! Лучше бы тебя не было!

Она испуганно закрывает ручкой рот, тянется к нему, вцепляясь в рубашку, и плачет навзрыд. Люциус понятия не имеет, что делать с женскими истериками. Он просто стоит, глядя сверху вниз на Нарциссу — единственную, кто ещё способен разбудить в нем жизнь.

— Нет-нет-нет… никогда… никогда, Малфой. Не бросай меня. Прошу. Живи только. Это всё чушь, бред. Ты только возвращайся домой. Хоть когда. Только живым…

Сдержаться не получается, и Люциус опускается к ней, нежно обнимая.

— Конечно, конечно. Только не плачь.

А потом Лорд исчезает. Жизнь становится спокойной, размеренной и такой правильной. Драко растет. Учится летать на метле, читать. Он — послушный мальчик и слишком похож на отца, который желает, чтобы он учился в Дурмстранге. Только мама против. Не хочет отпускать сына так далеко. Они спорят какое-то время, и Люциус сдается, когда непоседливый наследник в очередной раз падает с метлы и ломает руку. Здесь проще. Есть Дамблдор и рычаги давления на директора. А ещё здесь есть Снейп. Пусть он очень молод, но жизнь сына Люциус готов доверить лишь другу. Единственному другу.

.. они покупают палочку в лавке Олливандера. Такой юный, но настоящий аристократ, и Люциус гордится сыном. И если бы не странная встреча с Мальчиком-который-выжил, то Малфой смог бы отпустить своих демонов навсегда. Только мерзким тварям суждено возвращаться. Они боятся дневного света, но ночью выползают из углов. Лорд вернется…

Сын уезжает, и они остаются с Нарциссой вдвоем. Чудесное время. Годы, которые кажутся маленьким раем для двоих. Но итог всего ясен заранее: человек, которому не суждено быть счастливым, никогда им и не станет. И глупо считать иначе. В тот вечер, когда Люциус снова ощущает жар метки, когда змея и череп чернеют едва ли не на глазах, и Лорд — ужасающий, больше напоминающий призрака или демона, вернувшегося из загробного мира, — смотрит на некогда приближенного с презрением. В ту минуту Люциус понимает, что мир развивается по спирали. Каждый виток вновь и вновь повторяет предыдущий с некоторой разницей — он не молодеет, а стареет, так же, как люди вокруг. Кто-то теряется на пути, но спираль раскручивается только вперед с постоянной амплитудой, от которой уже кружится голова и темнеет в глазах. Он плачет после этой встречи, закрывшись в ванной, как маленький мальчик, потерявший веру в будущее. Потому что новый виток ещё страшнее предыдущего, а итог… Итога словно нет. Спираль бесконечна.

Собрания, рейды в маггловские районы, чужая кровь на руках…

Снова.

* * *

— Ты понимаешь, что должен сделать? — Нарцисса едва сдерживается, чтобы не заплакать. — Милый… ты должен совершить самое страшное: убийство.

— Ты думаешь, что я ни на что не способен? Почему ты в меня не веришь?! — Драко поднимается с кресла в кабинете отца.

— Я верю. Но убить — это не так просто. Ты ещё слишком мал, чтобы понять. Ты можешь…

— Не могу! У меня выбора нет, как ты не поймешь?! Я сделаю это. Ясно?! И мне не нужна ничья помощь!

Уходит, хлопая дверью.

Откуда он знает о произошедшем? Ведь несколько месяцев Люциус Малфой проводит в тюрьме, и воспоминания о том периоде спутаны, пусты. Вода… Тьма и свет. Ах да! Нарцисса ведь показывала в думосборе. Сразу было ясно, что Драко не справится. В нем чересчур много от Блэков, он слишком любит семью.

Нарцисса взяла Непреложный обет с единственного человека, которому действительно можно доверять. Северус поклялся и убил вместо Драко. Когда Люциус просматривает воспоминания супруги, Дамблдора уже нет. А Северус Снейп — темноволосый, взъерошенный мальчишка, которого Малфой впервые увидел на церемонии распределения — убийца и новый директор Хогвартса в одном флаконе. Наконец в этой школе будет порядок.

* * *

— Он будет какое-то время жить в нашем доме.

Нарцисса стоит у окна. Услышав его слова, она вздрагивает и оборачивается. Она бледна и выглядит не очень здоровой.

— А этого нельзя как-то избежать?

— Ты сама знаешь ответ на этот вопрос, — Люциус носится по комнате, из угла в угол, стараясь не показывать страха. Скоро из школы вернется Драко. Каким будет это лето? Толпа Пожирателей в их доме — кровь на ковре, как алое вино когда-то. — Я ничего не могу сделать.

— Я знаю. Нужно предупредить эльфов, чтобы подготовили комнаты. Я займусь этим.

Она уходит, даже не взглянув в его сторону.

* * *

— Твоя палочка, Люциус…Я хочу получить твою палочку.

Лорд протягивает серые пальцы, ожидая, когда в них окажется палочка из вяза и сердечной жилы дракона.

Нарцисса сжимает руку под столом на один краткий миг. Так, словно они собираются на прогулку. Всё в порядке, можно жить и без палочки, к которой привык. Можно… Главное ведь жить. Он отдает.

* * *

Последняя битва — повод сделать самый ответственный шаг в жизни, потому что они выбирают политику невмешательства. Не по трусости. Просто Малфои и сами не знают теперь, на чьей стороне стоят, кого готовы поддерживать: Темного Лорда, отнявшего нормальную жизнь у семьи, которая недолго, всего несколько лет, но была счастлива, или армию Дамблдора — грязнокровок, предателей.

Примкнуть к последним слишком унизительно для тех, кто всегда преобладает над святостью. Они стоят на каменном полу разрушенной школы, в которой учились когда-то, и держатся за руки, потому что нет ничего важнее семьи. Лишь эту заповедь отца Люциус соблюдает беспрекословно.

…А ещё он попрощался с другом. Это самая значительная и самая страшная потеря в войне. Снейп. Он сам отправил его на смерть, по приказу Лорда.

— Приведи ко мне Северуса.

Он привел. Пытался остановить: предупреждал, убеждал, просил, но тот был непреклонен.

А после… бесконечные суды над бывшими друзьями. Обезглавливание богатых и влиятельных семей — Люциус называл казни именно так. Множество смертей, наполненных смыслом для победителей и абсурдных для проигравших. Мир ликовал, отмечал победу. Так началась эра парадоксов. Никто больше не умрет, не будет страданий и боли, дети не потеряют своих родителей, люди станут свободными. Розовые очки с толстыми-толстыми стеклами. Когда-то чистокровные маги были всем, теперь — становились пустым местом, убийцами, заслужившими только смерть. Мир не заметил потерь. Победители живы и счастливы — не это ли самое важное?

Он на пару мгновений забыл, что всё это прошлое. А будущее — Tabula rasa — чистый лист, не испачканный кровью. Можно было бы улыбаться, вопреки гадким ощущениям в легких, которые дарит Мемориум. Только улыбаться нечему.

Драко…

Юный наследник, казавшийся когда-то таким беззаботным ребенком, для которого самой большой неприятностью был проигрыш кубка школы Гриффиндору. По крайней мере Драко будет жив и останется в этом мире. Сын не пришел на казнь, и это правильное решение. Теперь его семья — это молодая Астория Гринграсс. Выбор сына Люциус одобрял. Он восстановит традиции, их поместье, отвоюет по галлеону у проклятых бюрократов состояние Малфоев и сможет воскресить былое величие.

Нарцисса…

Прекрасная, как роза из их оранжереи, вся его жизнь. Он так и не сказал самого главного. Но сейчас смел надеяться, что ей всё известно. Поняла за многие годы, когда он балансировал между благом семьи и её счастьем. Нарцисса… Хочется шептать её имя снова и снова, целовать её губы и делать то, чего он никогда не умел — просить прощения. Она так и не научила.

Он бросил взгляд в ту сторону, где стояла жена, но перед глазами мелькнуло лишь мутное белое марево. Её образ исчез из памяти последним.

Нар-цис-са…

… юная, в саду Мэнора. Она набирает озябшими руками снег и формирует из него комочек. Снежок летит в Люциуса. Принцесса смеется заливисто и счастливо, сражаясь с непослушной застежкой мантии.

Расстегивается она куда проще.

Щеки Нарциссы кажутся алыми от мороза, волосы растрепались и выбились из-под капюшона. Её смех — будто тысячи маленьких колокольчиков на ёлке, которые он когда-то, шутки ради, наколдовал для Драко. Канун Рождества — время, когда сбываются мечты или рушатся надежды.

— У тебя замерзнут пальцы!

— Ты отогреешь…

Очередной снежный комок летит куда-то в шею, и он ёжится, скорее по привычке, снег не холодный. Не было такого воспоминания, кажется, не было. Они не играли в снежки.

— Надень перчатки. Ты простудишься!

— Мы попросим домовиков сварить горячий шоколад.

— Ну же, Люциус, играй! Это так весело.

— Это глупо…

— А когда-то что-то веселое было умным? — она падает на снег, как на пуховую перину.

— Не лежи на морозе.

— Не будь занудой.

Он подходит ближе.

— Ляг со мной рядом.

Ложится слишком послушно, без протестов.

— Ты обещал не забывать меня.

Нарцисса берет его за руку. Это не воспоминания, Малфой сам всё себе придумал. И теперь знает способ — помнить…

— Ты не забудешь?

— Нет. Я тебя спрячу. Туда, где никто не достанет.

— А есть такое место? — светлые волосы разметались по плечам, пряди лежат на белом снегу, и тонкие резные снежинки тают, превращаясь в капельки воды.

— Есть. В моих фантазиях.

— Мне там понравится? — она вздыхает, выпуская в воздух колечки белого пара.

— Там немного страшно. Я сам иногда боюсь. Но тебе там ничего не грозит. Так я смогу помнить.

— Это очень хитрое решение, знаешь? — на руках уже перчатки из тонкой драконьей кожи. — Эй! Я так не хочу, — она капризно фыркает, чуть закусив губу.

— Зато пальцы не озябнут.

— А в твоей фантазии может быть лето?

— Да. В моей фантазии может быть всё. Ты только не убегай далеко, — он переворачивается, нежно целуя её в губы. — И держи меня за руку, как тогда, в галерее, ладно?

— Ладно…

Её губы прохладные. Она пахнет розами, а у кожи едва ощутимый привкус меда. А может быть, он и это выдумал.

— Не оставляй меня.

— Не оставлю. Я же клялась, помнишь?

Нет…

Уже не помню…

Больше ничего из прошлой жизни. Пустота…

Новые воспоминания полились в подсознание быстро, волнами, проскальзывая перед глазами. Они казались слишком пустыми, чтобы обращать на них внимания.

…Нарцисса смеется.

— Это ничего, Люци. Это всё же лучше, чем, если бы ты был продавцом в Макдональдсе.

— Кем?

— Ты узнаешь. Потом, — сжимает ручку и тихонько поет колыбельную. Ту самую, что пела Драко:

— Ты не плачь, мой малыш…

Звезды спят, ты не спишь.

Если в небо взлететь,

Звездную мантию можно надеть.

Дурацкая колыбельная. А новая жизнь и вовсе кажется отвратительной.

— Я же буду рядом.

В воспоминаниях появляется его новая семья. Была жена, но она умерла от рака. Что такое рак? Ах да… Какая-то тяжелая маггловская болезнь.

— Она брюнетка, — Нарцисса морщит носик, — тебе ведь нравятся блондинки.

— Это не я решил, — сжимает руку чуть сильнее.

— Они, наверное, тебя подстригут. Представляешь?

— Ну и ладно… — он стряхивает снежинки с её волос. Пытается, только они давно уже превратились в воду — серебристые капельки, словно слезы, оплакивают прошлую жизнь.

— А ещё у тебя сестра есть, которая вместе с тобой живет. Смотри какая.

— Пф… Мы разве похожи? — Люциус морщится, глядя на странноватую брюнетку из новых воспоминаний, немного пухлую и явно старше его.

— У вас одна мать, отцы разные.

— Ясно… — он вздыхает, следя за тем, как она поднимается на ноги.

— Ну, всё. Мне пора. А то совсем замерзну.

— Эй! Не уходи… — он спешно встает, ловит её за запястье, но рука выскальзывает.

— Я приду. Только выпью чашку чая. А ты пока устроишься. Договорились?..

* * *

Когда все флаконы были вылиты и нужные заклинания произнесены, Септимус кивнул Гарри Поттеру из-под темного капюшона. Казнь приведена в исполнение, если происходящее можно назвать казнью.

Он ощущал себя немного неуютно. Нарцисса… Она могла бы узнать владельца Мемориума, только ей было наплевать на мир вокруг. Гордая аристократка, жизнь которой рушилась на глазах — ей важнее было держать себя в руках. Она всегда была сильнее мужа. Сейчас его вынут и унесут, чтобы разбудить в маггловской клинике, где и начнется новая жизнь. Совсем другая, без магии, без семьи.

Этой семьи.

Всё лучше смерти. Это Септимус уже успел уяснить для себя. Иногда лучше потерять смысл, чем жизнь, полную смысла.

— Нарцисса Малфой, вы обвиняетесь…

Второй быть ещё страшнее, Люциус бы не справился. Септимус кивнул Поттеру снова и удалился из зала. Достаточно заниматься самобичеванием, он увидел всё, что хотел. Впереди ещё много работы.

Мутная белая пена сомкнулась над головой Нарциссы.

Первый вздох новой жизни. Спешить было некуда.

« — Прошло полтора года с первого применения Мемориума на Пожирателях смерти. Наших читателей интересует, что происходит с осужденными сейчас? Как им живется у магглов?

— Вся информация, связанная с делами Пожирателей смерти, хранится в особо охраняемом месте. Могу вас уверить — зелье действует безотказно. В магический мир им не вернуться никогда».

Из интервью одного из сотрудников «Мемориума» для «Ежедневного пророка», 15 октября 2001 года.

Осень выдалась суматошной. Листва кружила в воздухе, опускаясь на мирно спящие аллеи, дожди, тусклые, прохладные, стучали по подоконнику — не это ли лучшая пора для полусонных вечеров под теплым пледом в компании кота и телевизора? Не тут-то было! На работе завал — учебные планы, переаттестация, а редакция требует рукопись, до которой уже руки не доходят. Или не доходят ноги, потому что после тяжелого трудового дня, когда приходится носиться по кабинетам или прогуливаться между рядами парт, спрягая французские глаголы, хочется лечь на диван, натянуть до подбородка плед и выключиться до утра. Нателла наступила в лужу. Пальцы моментально ощутили просочившуюся влагу, колготки промокли насквозь.

Стопка пластинок в одной руке, плакат в другой, и маленькая женская сумочка на плече. Пора бы купить машину. Только она очень уж боялась садиться за руль после того, что случилось полтора года назад.

До метро оставалось совсем чуть-чуть, когда из угрюмых серых туч снова зарядил пронизывающий осенний дождь. И чем, спрашивается, достать зонтик, если руки заняты? Она нахмурилась, мысленно проклиная ненастный день, и побежала к спуску в метрополитен. Возилась с прической половину утра, не хватало ещё, чтобы всё распустилось. Светлые волосы потом закудрявятся, и уже ничего нельзя будет исправить.

До метро оставалась пара метров, когда проезжающая мимо машина окатила её водой из лужи с ног до головы. Нателла не сдержала возгласа:

— Diable!

Прохожие смотрели на неё с сочувствием. Она огляделась и направилась к скамейке неподалеку. Сложив пластинки в стопку, вынула салфетку, расстилая её на посеревших от старости досках, и присела, расстегивая сапожки. Внутри было не просто мокро — хлюпало, а ноги замерзли настолько, что даже через чулки было видно, как побелели пальчики.

— Diable! Quel jourterrible! (1)

______________________________

1 [(пер. с фр.) Дьявол! Какой ужасный день! Здесь и далее — примечания автора]

На работу она уже точно опоздала. Директор будет долго читать мораль, да и самой сквозь землю провалиться хотелось. Она снова не слышала будильник, опять проспала. За проклятый год сменила уже три места работы — всё было не то. Нателла опаздывала или забывала что-то важное, путала дни и даты, приходила не туда и не вовремя.

— Есть же телефон! Позвоните, предупредите, что не успеваете, мы подменим или поставим другой урок.

Есть телефон. Только где? Она прощупала карманы, ругаясь по-французски, потому что, кажется, оставила его дома. Опять.

— Ну как можно быть такой несобранной, Элл! — твердила старушка-мать снова и снова. — Тебе не семнадцать лет! Ты — взрослая женщина. Почему вечно всё забываешь?

Это не поддавалось никакой логике. Просто она такая. Как утверждал психоаналитик, к которому она ходила раз в неделю, — это последствия перенесенной травмы, и рано или поздно всё пройдет.

Травма…

Нателла рассмеялась, выливая воду из сапожка. Она даже не помнила толком, что случилось. Просто авария, в которой погибли её муж и сын. Вот и всё. Она помнила их похороны, как плакала, обнимая мать. Дерек был чудесным мальчиком, похожим на отца. Жаль, что их больше нет.

Так она каждый раз говорила психоаналитику: «Жаль, что их нет».

Обидно, что других чувств не было. Мама утверждала, что это шок, и после смерти отца с ней было то же самое. Тамара Рой — миловидная старушка с совершенно белыми волосами — казалась самой идеальной на свете мамой. Рядом с ней Нателла почти не чувствовала себя одинокой. Она брала в руки телефон и записывала дочь на прием к доктору. Иногда просила подвинуть какого-нибудь клиента, ради нее. Мама её любила.

Нателла же не любила никого. По крайней мере так ей казалось. Она таскала в сумочке фотографию умершего сына — блондина с голубыми глазами, лет десяти-одиннадцати. Странно, что она не знала, во сколько лет была сделана фотография. Они всей семьей ходили в парк и качались на качелях.

Дереку было двенадцать, когда он погиб, а Эдриану — сорок два.

— Мужа ты очень любила, а сына любила ещё больше, — так всё время говорила мама и увешивала её комнату фотографиями внука.

— Я бесчувственная, — твердила Нателла своему отражению каждое утро, когда оставалась наедине с мыслями в тесной ванной, больше похожей на коробку, чем на комнату.

— Ты бесчувственная! — орал учитель математики, таскавший для неё два месяца алые розы каждый день. И всё лишь для того, чтобы она согласилась на одно свидание.

— Ты бесчувственная, — вторили коллеги. — Он же моложе, только подумай, какой был бы любовник. Всё позади, семьи больше нет, но ты-то ещё молода. Надо как-то устраиваться.

— Он тряпка, — отвечала Нателла, отправляя очередной букет в мусорное ведро, туда же летели кривоватые стихи, признания, конфеты. — У меня есть тряпка, она лежит у порога, зачем мне ещё одна?

Её раздражало собственное равнодушие.

— Я бесчувственная, — повторила она словно мантру, опуская сапожок на мостовую. Если бы его можно было как-то высушить. Но увы и ах. А совсем новые… Она так долго копила деньги и выбрала именно эти, потому что натуральная кожа — это элегантно и удобно. Мама так и не поняла, как можно было спустить половину зарплаты на сапоги.

— Они удобные, мама. Я не могу носить другое, — отвечала Нателла, собирая светлые волосы в высокую прическу. — Нельзя экономить на обуви.

— Si ils tomberont en rideau , je vais acheter le même, (2) — пробормотала она в пустоту, опираясь ладонями о скамейку. Доски были немного сырыми. Мимо проходили незнакомые люди, не обращая на неё совершенно никакого внимания. — Сongédieront-moi de nouveau. Maudit soit ce jour! (3)

— Cendrillon a perdu une chaussure? Je ne pensait pas que dans un conte de fées enseignent le jure comme ça (4)

Перед ней остановился высокий темноволосый мужчина. Он прятал шею за стоячим воротником черного твидового пальто.

— Qui dégèlera les cannes de Cendrillon? (5)

_____________________________

2 [ (пер. с фр.) Если они испортятся, я куплю такие же]

3 [ (пер. с фр.) Опять уволят. Будь проклят этот день!]

4 [ (пер. с фр.) Золушка потеряла туфельку? Только я не думал, что в сказке учат так ругаться]

5 [ (пер. с фр.) Кто отогреет ножки Золушки?]

Нателла посмотрела на него с некоторым недоумением.

— Принц, кто же ещё?

Мужчина уверенно кивнул и ухмыльнулся уголками губ.

— Тогда почему он не возит Золушку в карете, и она сидит у входа в метро в такое холодное утро?

— Может, у него конь захромал? — она мило улыбнулась незнакомцу и снова встряхнула обувью, рассчитывая вылить остатки воды.

— Не исключено…— мужчина опустился у её ног, осторожно ныряя рукой в сапожки.

— Что вы делаете?!

— А как вы собираетесь идти дальше, если сапоги насквозь мокрые? Точно подхватите простуду и пролежите в постели пару недель.

— Значит, я дальше не пойду, — Нателла внимательно проследила за движениями собеседника. Он вынул из кармана бумажные платочки и тщательно протолкнул парочку в носочек дорого сапога.

— Выглядит безумно…

— Согласен, — он улыбнулся, — но ведь они вам великоваты, а так будет в самый раз.

Интересоваться, откуда ему известен её размер обуви, Нателла не стала. Поднимать такую тему в беседе с незнакомцем — моветон. Однако она поморщила нос, демонстрируя свое недовольство. Дождь всё шел, и сидеть на мокрой скамейке долго не хотелось. Нателла протолкнула ноги в сапоги, наблюдая со смущением, как незнакомец застегивает на ней обувь легким движением пальцев.

— Спасибо. — Теперь сапоги казались не такими мокрыми.

— Корвус Леблан…— собеседник протянул ей руку, всё ещё глядя снизу вверх.

— Вы француз?

— Мой отец француз, а мать — англичанка, — он осторожно пожал ее руку. — У вас такие пальцы холодные…

— Ничего. Принц отогреет, — принца не было и в помине, но Нателла всегда отвечала уклончиво. На свидание ей совсем не хотелось.

— Тот, который отправил коня в ремонт? — он очень изящно приподнял бровь и присел рядом, не спросив разрешения. Это почему-то показалось возмутительным.

— Именно он… — пластинки легли в аккуратную стопочку, и Нателла стряхнула с них капли воды.

— Любите музыку? — Корвус без интереса посмотрел на стопку пластинок.

— Да, а вы?

— Не особенно. Вернее — точно не такую, как вы.

Нателла фыркнула, вынула из сумочки тонкую ленту, которой обычно перевязывала волосы, и смотала пластинки вместе, чтобы не рассыпались.

— Вы не очень стремитесь произвести впечатление…

— А зачем? Принц потом возьмет и вызовет меня на дуэль. Убьет ещё. Это непрактично.

Старушка, проходящая мимо, замешкалась и посмотрела на странную пару с некоторым презрением. Где-то вдалеке послушался стук колес и гудение приближающегося поезда.

— Вот как? То есть вы — не джентльмен? — это почему-то возмущало и даже злило.

— Ну конечно, нет. Как в наше время можно оставаться джентльменом, если женщины не ведут себя как леди?

— А вы начните, может быть, и подходящие леди найдутся, — она снова фыркнула и сняла пальто, чтобы стряхнуть грязные капли. Пятна начали подсыхать, теперь придется отдавать одежду в чистку. Мысленно она снова послала проклятие в адрес водителя.

— С чего вы взяли, что леди не обращают на меня внимания? Может быть, я женат и счастлив в браке? — он развалился на скамейке, как на своем собственном диване.

— Поздравляю, — пробормотала скорее по привычке.

Скажи: «Мне всё равно».

Живо!

— Мне всё равно.

— Всё равно, что я женат, или что счастлив в браке?

Нателла нервно дернула плечиком и надела пальто. «Хоть бы помог, — проскользнуло где-то в подсознании».

— Совершенно всё равно, кто вы и чем живете.

-… и разговариваете вы со мной только из любезности, потому что в душе — самая настоящая леди?

— Я с вами не разговариваю. Я спешу, вообще-то…— она взяла сумку, плакат и, зажав его подмышкой, потянулась к связке пластинок. Корвус ухмыльнулся, подвигая их чуть в сторону.

— Что вы делаете?

— Золушка не сказала свое имя.

— Джессика, — она выпалила первое попавшееся, схватилась за ленточку, потянула её на себя. Пластинки заскользили по скамейке. Не тут-то было. Он потянул связку в свою сторону.

— Не верю. Я сказал вам правду, а вы мне лжете. По всем правилам — леди так не поступают.

— Какая наглость! — Нателла выпрямилась, сверля его презрительным взглядом.

— Приемлемая наглость для неджентльмена.

— Вы — ублюдок, — она даже не шевельнулась, впрочем, и он тоже.

— Ещё…

— … и мерзавец, — скользнула взглядом по ровному носу и узкой полоске губ.

— Слабовато…

— И вор! Я буду кричать!

— Не будете, — самоуверенная усмешка.

— Я вас ненавижу.

— Неплохо для начала, не находите? — его рука не отпускала тонкую черную ленту, шелк. Она всегда любила шелк.

— Для начала чего?

— Корвус Леблан, — он повторил навязчиво и с нажимом, наверняка желая услышать её имя, и вновь протянул руку.

— Вы француз? — кажется, её улыбка была отражением его.

— Смешно… — Корвус улыбнулся, похлопав по месту рядом.— Мы уже везде опоздали. Посидим ещё немного? Я прочту имена на ваших любимых пластинках и проедусь по бездарности исполнителей.

— Звучит многообещающе.

Он её раздражал. Совершенно и абсолютно. Квинтэссенция раздражения, тонкий липкий концентрат презрения, отвращения, пара капель желания убить его своими руками… или просто желания. Она не без удовольствия упаковала эти эмоции в кварцевый пузырек и закупорила крышечкой на будущее.

— Мне так и звать вас Золушкой?

— Я похожа на наивную замарашку?

Мимо шагали прохожие, кутаясь в плащи и куртки, пряча пальцы в рукава или перчатки.

— Вы похожи на человека, потерявшего туфельку.

Он просто хотел обратить на себя внимание, но для неё слова имели куда больший смысл. Они будто описывали всю её жизнь, в которой она, как ни пыталась выбрать идеальную обувь, осталась босой. Давно нужно было купить новые туфли, но хотелось найти старые. Только вот Нателла не помнила, удобно ли было в них. Внешне — туфли её вполне устраивали.

В тишине, под защитой серых стен, она открывала сумочку и вынимала из потайного кармашка ту самую фотографию, где Дерек смеется, а Эдриан хмурится.

Она смотрела…

Всматривалась с маниакальным безумием в лица некогда самых близких людей и не узнавала, убеждаясь вновь и вновь, что больна куда серьезнее, чем кажется психоаналитику и её матери. Название болезни она произносила там же.

Бесчувственность.

Она ходила на кладбище, чтобы заплакать. Делала всё, что могла. Приносила сыну пушистого кролика, которого тот очень любил, а мужу — нарциссы, говорят, он терпеть их не мог.

Слез не было.

Босая пустота, оболочка от человека — это и есть Нателла Рой.

— Нателла Рой.

— Немка?

— Шотландка, — она вздохнула и снова вытянула ручку, сжимая тонкую ленту на пластинках. — Мне нужно идти. Я и так опоздала.

Корвус разжал пальцы и откинулся на спинку скамейки.

— Идите.

Пластинки были довольно тяжелыми, и Нателла неловко отступила назад прямо в лужу.

— Хам.

— Уже лучше. Идите.

И что — даже телефон не попросит? И не станет настаивать на встрече? И следом не пойдет? И…

— Мне всё равно… — пробормотала она вновь

Нельзя оглядываться. Это — заведомый проигрыш. Только почему так важно знать: сидит он или уже ушел?

Конечно, ушел… Что ему там делать?

А может, ждет, что она вернется и сама оставит номер?

Да ни за что. И даже если бы он однажды позвонил, то она не взяла бы трубку.

Мысли путались, а желание обернуться было куда сильнее гордости. Мужчина должен добиваться, сам обязан пойти следом, а если она обернется, то он поймет… Заметит, что ей не все равно, что Нателла может быть живой, настоящей, как все люди вокруг.

Потерявшись в своих мыслях, она с размаху налетела на какого-то туриста с большой сумкой. Ленточка так не вовремя порвалась, и пластинки разлетелись по бетонному полу.

— Ох, мисс, вы не ушиблись? — мужчина в белой кепке присел, помогая ей поднять вещи. Нателла покачала головой и обернулась.

Скамейка и лестница. Мимо всё так же шли прохожие, болтая или хмурясь, торопясь по своим делам, но во всем этом пейзаже не хватало лишь одной детали.

Он ушел.

«… крупнейшее слияние, не побоюсь этого слова, гигантов нефтяной отрасли! Амоко (6) влилась в стройные ряды одного из лидеров по добыче полезных ископаемых — Бритиш Петролеум (7). Сегодня наконец был заключен долгожданный контракт. Бесспорно, БП получила лакомый кусочек, а вы как считаете, Стив?

— Определенно, Тед! Насколько мне известно, сделка готовилась сразу десятью мастодонтами экономического мира, и деньги, введенные в проект, исчисляются миллиардами. Думаю, экономисты нагрели лапу.

— Не зря же Леблан открывает дверь в офис Генерального директора Бритиш Петролеум ногой. Говорят, там даже следы подошвы имеются!

Раздается смех за кадром»

Из вечернего шоу Стива Педдингтона «Обозреватель» (8), 16 октября 2001 года

________________________________

6 [ Амоко — корпорация, занимавшаяся производством продуктов нефтяного бизнеса — бензина и прочих видов топлива. С 2001 года она входит в структуру Бритиш Петролеум]

7 [ Бритиш Петролеум (БП) — крупнейшая корпорация нефтегазовой отрасли в Британии, занимающая одно из первых мест по объемам добычи полезных ископаемых в мире]

8 [Шоу «Обозреватель» не имеет ничего общего с реально существующими программами на ВВС, оно придумано автором]

Корвус Леблан не любил дождливую погоду. Его очень расстраивали капли дождя, стекающие по идеально начищенным ботинкам, и мокрое пальто. Ещё больше его раздражала склонность к простудам. Одна прогулка по лужам, и до самого Рождества мучают ангина и жуткий насморк. В довесок осенью нападала хандра, и ему становилось непростительно скучно. Не радовало совершено ничего — ни покупка нового автомобиля, ни дорогой ресторан, ни девушки с модельными фигурами, готовые сопровождать его всюду.

Завтра простуда непременно поймает его в склизкие лапы и заставит проваляться весь день в постели. И всё-таки осень, похоже, впервые принесла кое-что интересное. Назвать иначе это странное знакомство с Золушкой он не мог. Шагая обратно к машине, он размышлял о том, что так и не купил Таймс в переходе. Отвлекся, опоздал на заключение контракта о слиянии БП и Амоко, впрочем, он подготовил благоприятную почву, генеральному директору оставалось лишь собрать урожай. А Корвус теперь мог гордиться очередной победой. Контракт выглядел очень выгодно для Бритиш Петролеум и вполне удобоваримо для Амоко. Плевать, что кое-кто потеряет работу, зато дотации крупнейшей нефтяной компании вырастут на кругленькую сумму.

Он улыбнулся, паркуя машину у дома. Съехать с небольшой квартиры, в которой они жили с сестрой после смерти его супруги, удалось довольно быстро. Пара удачных финансовых консультаций по вложению средств, и они выбрали дом в престижном районе. Эльмира работала в школе, преподавала историю, такой быстрый переезд вызвал недоуменный ропот среди её друзей. У Корвуса, ввиду не самого приятного характера, друзей не было. Лишь сестра, которая, похоже, его терпеть не могла.

Ему вообще казалось странным, что они родственники. Такие разные характеры, не говоря уже о внешности. Из общего — лишь цвет волос. Оба брюнеты, только у Эльмиры были зеленые глаза, полноватое тело и повышенная ворчливость. Корвус же всегда гордился своей прекрасной фигурой, таскался по тренажерным залам и бассейнам, чтобы потешить самолюбие или подцепить какую-нибудь красотку. О погибшей жене он предпочитал не вспоминать. Прошло несколько лет — он не сразу смог вспомнить, сколько именно — так что можно было позволить себе жить так, как хочется. Ни бесконечные напоминания сестры о возрасте, ни бормотание коллег его не интересовали. Те, кому нужен отличный финансовый аналитик, смогут вытерпеть и его опоздания, и высокомерный нрав.

Хлопнув дверцей автомобиля, Корвус с ненавистью покосился на хлюпающие под ногами лужи.

Её зовут Нателла Рой. Хорошо говорит по-французски, любит музыку и таскает с собой гору пластинок, а значит, наверняка преподает. И обязательно танцы.

Корвус кивнул горничной и поднялся в комнату. Мокрая одежда перекочевала в корзину для грязного белья. Накинув теплый халат, он налил себе виски и включил компьютер.

Нателла Рой…

Искать долго не пришлось. Подумать только, сколько всего можно узнать через интернет! Нателла Рой была в Англии всего одна и, судя по скудной информации, вела вполне добропорядочный образ жизни. Работала в престижной школе для девочек преподавателем французского языка.

…И почему он подумал о танцах?

Откинувшись на спинку стула, он принялся вертеть в руках стакан с крепким напитком.

— Она похожа на тебя, не так ли?

— Ещё как… — блондинка, сидящая напротив, закинула ногу на ногу и поправила черную юбку в клетку. — Школьная форма? По-моему, неплохо, но почему?

Она сняла галстук с зелеными полосками и повесила его на спинку стула.

— Потому что хочу тебя такой. Послушай, разве бывают подобные совпадения?..

… Он приметил её из окна машины — высокая женщина с золотистыми волосами, заколотыми в красивую прическу. Шел дождь, а она бежала в сторону метро. Эти медовые волосы невозможно было не узнать, и он пошел следом, объясняя самому себе, что просто посмотрит, глянет одним глазком, убедится, что всё ещё медленно сходит с ума, и купит Таймс. Там наверняка уже написали о слиянии компаний. Может, и его имя маячит на первой странице.

Она промочила ноги и выругалась по-французски. Это показалось милым.

Милым?

Идиотское слово. Его придумали люди, чтобы выразить влечение, которое стыдно назвать иначе.

…Золушка была не просто похожа на Неё. Она была точной копией, но старше, такого неопределенного возраста, в который входят следящие за собой женщины после тридцати. Значит, его принцесса существовала…

— …Бывают, Люци… — она хихикнула, снимая изящные туфельки на очень высоком каблуке, и потерла голени. — Иногда мне кажется, что ты путаешь школьную форму с теми костюмчиками, что носят девушки легкого поведения.

— Вовсе нет. Красивые туфли, — он отставил стакан в сторону. — Корвус…Зови меня Корвус. Что за потребность называть меня чужим именем?

— Это наш секрет, а ты всё портишь, — она улыбнулась и гордо задрала нос.

— Не обижайся, принцесса.

— Ты помнишь, как очнулся в больнице полтора года назад после той аварии?

Он закатил глаза.

— Я не могу этого не помнить.

— В палату кто-то поставил букет желтых цветов. Помнишь, как Эльмира злилась, когда их увидела? Как будто это ты виноват, что букет стоял в вазе, — она начала расстегивать белую рубашку, закусив губу.

— А может, просто поговорим? О ней, о Нателле, — Корвус посмотрел на тонкие пальцы, кружащие вокруг пуговиц — медленно, осторожно, слово она боялась причинить им боль. Легкие прикосновения, и белый пластик выскальзывает из петельки.

— Ты хочешь другого.

Она была настолько идеальна, что предугадывала каждое его желание, рождающееся из разрозненных вспышек в голове. Желание, которое сам ещё не осознал. Рука скользнула под халат, прикасаясь к возбужденному члену.

* * *

Эльмира вошла в гостиную и улыбнулась горничной. Машина брата, стоящая на парковке у дома, красноречиво намекала, что работу он пропустил. Вроде взрослый человек, но слишком избалованный, чтобы ей нравиться, и чересчур жестокий, чтобы с ним было легко. Может быть, это какая-то форма психопатии? Только к врачу он идти отказывался. Всех людей, которых ему подбрасывала судьба, он не просто отталкивал — он бил в спину и втаптывал в грязь. Ненавидеть его было куда проще, чем любить, только выбора Эльмире не оставили. Прислушавшись к звукам, доносящимся из кабинета, она ухмыльнулась, направляясь к себе.

Снова не один, потому мешать не стоит.

Вписав пару слов в небольшой блокнот, она прошла по коридору к спальне. На столе уже сидела сова, лакомясь оставленным для неё кормом. Эльмира протянула белокрылой почтальонше свой отчет. Сова выпорхнула в открытое окно, не обращая внимания на дождь, — дело было важнее временного теплого пристанища.

* * *

— Значит, Нателла… — принцесса улыбалась своей неповторимой улыбкой. Когда она приходила, всё вставало на свои места, стены дома больше не давили, и даже желание выть от тоски пропадало. Она очищала душу, заставляя сердце биться чаще.

Он ненавидел ожидание: коридоры с множеством дверей, шаги глухие и медленные, тело, изнывающее от желания. Корвус заламывал пальцы, бродя по дому, казавшемуся в такие минуты большой коробкой, в которой кто-то забыл проделать дырочки, чтобы он мог дышать. Потому он редко бывал дома. Пытался отвлечься, занимая себя сложными задачами, подбирался к руководству крупных фирм, которому требовались не совсем честные, но всё же услуги по устранению конкурента. В быту это звалось финансовыми консультациями, а по факту представляло собой бесконечную шахматную партию, в которой Корвус не мог проиграть априори. Такие, как он, не проигрывают.

Несколько лет назад он потерял жену — женщину, которую любил только на фотографиях. Там они выглядели счастливыми, веселыми и полными жизни. Детали прошлого стирались слишком быстро, и он предпочитал сейчас не думать о том времени, когда был не один.

— Нет никого лучше тебя, принцесса…

— Глупенький мальчик, — она поглаживала и целовала его спину. Прохладный воздух из приоткрытого окна прикасался своими ледяными пальцами к коже, заставляя дрожать.

«Я не мальчик, — хотел сказать Корвус, но лишь коснулся её колена, понимая, что спорить бессмысленно».

— А ты — совсем девчонка и ничего не понимаешь в жизни…— она и правда была совсем ребенком. Сколько ей? Семнадцать? Может быть, больше. Только он почему-то не чувствовал себя неуютно. Ему сорок семь. В сущности, Корвус считал, что с возрастом придет хваленая мудрость вроде: нельзя спать с несовершеннолетними — за это можно сесть далеко и надолго. Мудрость не пришла, зато в его жизни появилась белокурая принцесса.

Она надула губки и прошлась язычком по мочке его уха, вычерчивая незамысловатый узор. Теплое женское тело прижалось к нему. Влажная дорожка от поцелуев на позвоночнике не казалась теперь такой холодной. Принцесса устроилась поудобнее, обхватила его поясницу горячими бедрами и накрыла собой. Наверное, ей было холодно без одеяла. Он незамедлительно поинтересовался, бормоча расслабленно в подушку, которая пахла её волосами и немного кондиционером для белья.

— Нет, всё в порядке… Значит, Нателла, — повторила принцесса и прижалась к его спине.

— Нателла Рой, учитель французского языка в школе для девочек.

— И ты хочешь встретиться с ней? — она иногда задавала странные вопросы и следила, как он отреагирует. Это не обижало.

…По-настоящему сильно они поссорились только раз, когда он принес на ее день рождения букет нарциссов, а сестра, жутко разозлившись, вынудила выбросить цветы. Аргументы: «Это не тебе» и «Это мое дело» — не помогли. Корвус ненавидел женские истерики. Хотел избавиться от припадка сестры, но встретил грустные серые глаза и блеск слезинок на бархатной коже.

— Что?! Что такое? — успокаивать он не умел никогда.

— Ты выбросил их, — она смотрела в мусорное ведро на букет сломанных желтых цветов. Лепестки осыпались, завяли и начали чернеть по краям, словно пожираемые невидимым паразитом.

— Эльмира орала на весь дом. Я куплю тебе розы, хочешь? Я просто не успел, не думал, что ты придешь так рано.

— Ты любишь нарциссы?

Ему почудилось другое, и Корвус тряхнул головой.

— Нет. Я не люблю желтые цветы.

— Тогда зачем ты купил их мне? Чтобы выбросить? — принцесса всхлипнула и разрыдалась.

— Что с тобой? Нет, не плачь! — он скользнул поцелуями по её шее, к груди и животику, когда опустился на колени.

— Ты хочешь вычеркнуть меня из жизни. Я уйду.

В голосе была холодная решимость, такая, что он испугался как никогда. Обнял её колени, бедра и прижал к себе.

— Ты не уйдешь. Я не позволю.

— Тогда ты должен любить нарциссы, — она взяла цветы в руки, разглядывая букет. — Пока их не съела пустота.

Корвус лишь покачал головой, торжествуя в потаенном уголке своей души — она останется.

— Я уже люблю их…

— …Нателла Рой, — принцесса оставила легкий поцелуй на его плече, словно мотылек взмахнул крылом.

«Главное, чтобы бабочка потом смогла взлететь, — подумал Корвус, осторожно касаясь бедер».

— Да. Нателла… — они словно играли в особую игру: кто произнесет её имя лучше. Его юная любовница — с сарказмом, он — с уважением.

— Она украдет тебя у меня, глупо будет. Получится так, словно я сама позволила тебе уйти.

— Но мы должны встретиться. Потому что она очень похожа на тебя, — теперь от подушки стало пахнуть его шампунем, тонкий аромат роз выветрился.

— Она старая, — принцесса поморщилась и приподнялась на его спине, потягиваясь, словно кошка.

— Я тоже старый, и мы не сможем быть вместе всегда, — это было сказано скорее самому себе, потому что её всегда всё устраивало.

— Ты решил быть с ней из-за того, что Нателла похожа на меня? Это неправильно, Люци.

— Мы просто встретимся и поговорим. Вот и всё. Ничего особенного не случится, — он обнял её нежно.

— Ты забудешь меня. Вот что произойдет.

Пальцы ухватились за воздух, тепло исчезло, и по спине пробежал ветерок. Она ушла, но точно вернется рано или поздно.

* * *

Шорох бумаги и едва слышный скрип ручек. Нателла вздохнула, присаживаясь за учительский стол. Школьные звуки казались ей странными, неправильными. Так было каждый раз. Словно чего-то недоставало в общей композиции. На последних партах перешептывались две девушки — близняшки, французский никогда им не давался. Нателле было всё равно. Если смогут перевести предложения вдвоем — это уже будет маленькая победа. Она никогда не пресекала попытки списывать, да и зачем? В их голове от этого ничего не изменится, а запретить семиклассникам куда сложнее, чем разрешить.

За окном шел дождь. Капли, падающие на подоконник, что-то шептали, ругаясь, перебивая друг друга. Нателла никогда не понимала их слов. Раньше ей казалось, что капли хотят, чтобы их впустили туда, где тепло, ведь за окном промозглый ветер и серые облака, кому это может понравиться? Теперь она была уверена, что ошибалась. Капли впускать нельзя. В этом и есть весь смысл дождя — он идет только вне помещений, а в школе всегда тепло и сухо. А как было бы занятно…

Она закрыла глаза, отдаваясь мыслям. Если бы дождь пошел прямо над головой у директора школы, тот бы промочил свой совершенно безвкусный пиджак, рубашка бы прилипла к полноватому телу. Мистер Кетберн бы кричал и брызгал слюною, а ей удалось бы сбежать за зонтиком прямо с планерки. Только дождь в помещениях не шел. Это сказки, как говорила её мама время от времени.

— Я закончила, — Бетси, самая прилежная из учениц, положила тетрадь на стол и вышла из кабинета. Нателла проводила её задумчивым взглядом. Ещё немного, и Бетси будет знать французский лучше неё самой.

Прозвенел звонок, заставляя и всех остальных подняться с мест. Одни дописывали что-то по дороге, другие расстроено захлопывали тетради. На стол легли контрольные работы. Школьники, попрощавшись на ломаном французском, покинули класс.

Скучно… Дождя здесь не было, но и солнце не светило. Тускло на душе.

— Золушка грустит, потому что её никто не пригласил на бал?

Леблан стоял в дверях, опираясь на элегантный зонт-трость.

Скука была забыта, так же, как стопка тетрадей, сиротливо лежащих на краю стола.

* * *

…Комната наполнилась холодом, стены побелели, посылая прямо в сердце разряды тока. Лед кругом. Кровь леденела в сосудах, глаза слезились, а дыхание сбивалось. Стены обступали и давили. Стучи, сердце, стучи. Он спасался воспоминаниями раньше, но теперь их недостаточно, катастрофически мало. Стук сердца становился всё глуше, и грудная клетка больше не поднималась. Он умирал, чтобы родиться вновь следующей ночью. Решетка перед глазами, шум океана и крики — мужские, женские, гулкие, сливающиеся на единой ноте в своей ужасающей композиции, когда свет заслоняла фигура в черном балахоне…

— О чем вы думаете?

Они сидели в небольшом кафе. Корвус пил кофе, а Нателла — чай с розой и чабрецом.

— О холоде… — он спрятал пальцы в рукавах свитера и нахмурился. — Вам когда-нибудь было настолько холодно, что кровь не согревала, а замораживала сердце?

— Нет… — подмывало задать ответный вопрос, но она промолчала. Задачка уже включала в себя решение, а она никогда не была глупой.

— Это так странно. Ненавижу холод.

Её тонкая рубашка казалась излишне легкой по сравнению с его теплым свитером из ангорской шерсти.

«Еще не зима, — думала Нателла, поправляя строгую, но элегантную юбку до колена, — а ему всё время холодно».

Воспитание было сильнее интереса, поэтому она промолчала снова.

— А ещё не понимаю, как можно работать в школе. Вас не раздражают постоянные крики, жалобы? Это должно быть отвратительно… Родители с постоянными претензиями.

Крики, жалобы и родители непременно были, только они почти не задевали Нателлу. Ей, в сущности, было все равно. Она молча выслушивала жалобы, глядя безразлично и холодно. Каждый раз обещала: «Я разберусь». И откладывала дело в долгий ящик.

— Я привыкла…

— Любите боль?

Нателла вздрогнула, вглядываясь в серые задумчивые глаза. За полчаса общения она поняла одно: Корвус любил шокировать. Ставить в неудобное положение и наблюдать с видом экспериментатора, как жертва станет трепыхаться, пытаясь выбраться из пут. Он казался Нателле безупречным яблоком — зеленым с красным румянцем сбоку, настолько привлекательным, что пройти мимо него в магазине или не сорвать в саду просто невозможно. Идеальное сентябрьское яблоко, вобравшее в себя медовый аромат лета и скупую горчинку осени, яблоко с червоточиной. Лучшее среди всех имеющихся, ведь насекомые всегда выбирают самое вкусное. Какая-то наглая гусеница проела его насквозь, подпортила товарный вид. Попробуй кусочек, наугад. Повезет, если на месте укуса найдешь целого червяка, а не его половину. На стол такое яблоко не положить, но если не прикасаться к червоточине, выбрать нетронутый паразитом бочок, то можно наслаждаться вкусом, не ощущая отвращения. Корвус Леблан был прекрасен своими недостатками.

Она отпила немного чая.

— Боль? Нет. Не люблю…

— Физическую или моральную. Что больше? — он словно не слышал её ответа. Новый компрометирующий вопрос наверняка уже созрел в голове.

— Какую больше не люблю или вы настолько не джентльмен, что не способны слушать ответы леди?

— Вы солгали. Я ощущаю ложь даже на расстоянии. А сейчас мы сидим друг напротив друга, так близко, что я могу видеть родинку на вашей груди… Глубокое декольте для учительницы. Или вы предпочитаете учить не только французским словам, но и поцелуям?

— Вы — невыносимый хам, — снисходительная улыбка отказывалась исчезать с лица.

— Я знаю. Иначе вряд ли смог бы заработать так много денег, — он рассмеялся. — Эта черта характера позволяет мне всё узнать о вас. Хотите, расскажу, что успел уловить?

— Даже если я отвечу «нет», вы ведь всё равно расскажете. Это у вас в крови.

— Выходит, не я один сделал интересные выводы? — Корвус пристально посмотрел на чашку, на стенке которой застыла кофейная капля.

— Выходит так. Вы навязчивый и пользуетесь вниманием у женщин. Считаете, что наглость привлекает. А ещё вы почти наверняка адвокат или юрист в крупной фирме, а может быть — вольный стрелок. Вас нанимает любой, кому требуется растоптать конкурента. А вы ищете на него компромат.

Корвус тихонько поаплодировал, привлекая внимание к своим ладоням — бледным и изящным. Наверняка он никогда ничего не делал руками. Она представила себе большой темный замок, жутковатый сад и бледного дворецкого. Всё как в том фильме о вампирах. Только граф Дракула не был французом.

— Вы очень близки к истине, мисс Рой… Я — финансовый аналитик. Готовлю почву для слияния крупных компаний и временами пускаю лодки конкурентов на дно, здесь вы не ошиблись. Считаете, что я предсказуем? — он положил руки на стол, сцепляя пальцы в плотный замок.

— Вряд ли. Вы просто слишком стремитесь казаться независимым, бесчувственным нигилистом. На деле вы другой.

— Полагаете? — Корвус оглядел кафе и остановился взглядом на двух молодых девицах, хихикающих за соседним столиком. Они слегка покраснели и заулыбались ему.

— А ещё вам очень льстит внимание,— Нателла глотнула чай, придерживая тонкую фарфоровую ручку двумя пальчиками. — Вы совершенно точно не женаты. Скорее всего, развелись очень давно, жена не стерпела неверности.

— А здесь вы ошиблись… Я — очень верный человек, когда дело касается семьи, — Корвус улыбнулся обезоруживающе и пожал плечами. — Моя жена умерла несколько лет назад.

Чашечка тихонько звякнула, коснувшись блюдца.

— Простите… Мне жаль.

— Помнится, мы собирались говорить о вас? Можно, теперь попробую я?

Тихая музыка навевала мысли о хрупком, почти хрустальном уюте, казалось бы, ещё пара минут, и он разобьется вдребезги шумом пьяной компании, звоном посуды или шорохом проезжающих мимо машин.

— Попробуйте…

Корвус отклонился назад, свободно откидываясь на спинку стула.

— Вы работаете школьной учительницей и почти наверняка живете одна. Скорее всего, вы были замужем, и дети у вас есть, но так вышло, что муж женился на другой, куда более наглой женщине, и отсудил у вас малышей. Мальчик и девочка. Сейчас им лет по тринадцать. Потому вы так избегаете общества мужчин, но продолжаете сражаться за детей в суде. Считаете, что со всем справитесь одна. Вам куда проще врать о принце, чем позволить кому бы то ни было отвлечь вас от самой главной в жизни борьбы. Я прав?

Нателла помешала чай маленькой ложечкой. Сахара в нем не было, но этот жест почему-то успокаивал, создавая атмосферу светской беседы.

— Вы ошиблись почти во всем…

Она и правда не знала, как объяснить, почему её жизнь давно уже вышла за рамки нормальности. Из-за чего она вела себя совсем не так, как женщина, потерявшая всё? Почему ей казалось, что теперь впереди только старость у облупившегося зеркала в ванной, холодного и безразличного, как её лицо? Бесчувственная маска. Вот что будет на ней даже в тот момент, когда смерть постучится в двери, чтобы заставить ступить в большую керамическую ванну, сжимая в руках фен.

Впрочем, и здесь мимо. Нателла ненавидела ванны, боялась расслабиться в перламутровой пене, делая выбор в пользу душа.

Она словно проживала чужую жизнь. Нателле казалось, что от неё осталась лишь оболочка, а душа застряла где-то между «до» и «после». То, что было до катастрофы, теперь казалось прослушанным в пол-уха малобюджетным фильмом, а всё, что после — это зеркало и слово «бесчувственная», написанное на запотевшем стекле. Нателла жила лишь «во время». В тот период, когда погибла её семья.

В памяти жили стертые лица и образы, — высокий светловолосый подросток и его отец –неподвижные, словно на фотографии. Она не помнила их смерти, того момента, который привел её к одиночеству. Ничего, кроме расплывчатых фигур.

Она видела, как рыдала сотрудница над портретом умершего мужа. Память подбрасывала страшную картинку в годовщину смерти, чтобы до истерики, навзрыд, вывернуть душу и весь оставшийся год смотреть, как она, обезображенная, заползает в свой панцирь. Спустя время Нателла осознала, что подобное происходило со всеми потерявшими, кроме нее. Она помнила два дорогих образа. Никаких прикосновений. Прямые спины, пустые смазанные лица, словно затертые ластиком. Её мама говорила, что это ненормально. И история с психоаналитиком повторялась снова и снова: звонок, метро, «Добрый вечер, мисс Рой, располагайтесь так, как вам будет удобно, мы просто побеседуем».

Терять смутные образы она не желала. Они были важной частью её жизни, как страницы в учебнике истории, которые уже нельзя вырвать. «Мой муж и сын в то время, когда я не была бесчувственной копией самой себя» — как подпись к фотографии.

Этим она и жила.

Когда Нателла закончила разглядывать чашку и окунулась в реальный мир, как в ледяную прорубь, Корвус посмотрел на неё сочувственно и заинтересованно. Ей стало неловко до покраснения щек, потому что она снова не помнила, о чем шел разговор, какого ответа он так терпеливо ждал.

— Не оправдывайтесь. Со мной тоже такое случается. Просто расскажите, в чем я неправ.

Ах да, история! Он рассказывал свою сказку о ней.

— Вы неправы во многом. У меня были муж и сын, но они погибли несколько лет назад в автомобильной катастрофе.

— Они были хорошей семьей? — Корвус поставил пустую чашечку на стол с тихим стуком, а Нателла подумала, что такого нетактичного вопроса в свой адрес она ещё никогда не слышала. Червяк высовывался из яблока, манил за собой.

— Нет… — губы сами произнесли это слово, а разум испугался, потому что это казалось самой искренней правдой за последние два года, произнесенной ей не наедине с четырьмя стенами и потолком, а в обществе живого человека.

— Вот видите… Вы хотели бы оплакивать потерю, но в глубине души чувствуете успокоение от того, что избавились от них, правда? — теперь он смотрел с тоской и нежностью в серых глазах.

— Правда…

— Но вас так смущает, что окружающие твердят о боли и страдании. Требуют, чтобы вы плакали на кладбище, как верная супруга. Только не хочется. Всё какое-то ненастоящее. Театр, в котором даже марионетками руководят марионетки. Ваши мысли словно не ваши, воспоминания чужие, семья ненужная, люди вокруг серые и без лиц, — Корвус напрягся и поник, опуская плечи. — Вы считаете меня сумасшедшим.

Нателла молчала, касаясь кончиком пальца красной клетчатой скатерти, следуя рисунку изломанных линий. Красная, белая клетка, красная, белая… Прямо, вправо, вниз, влево. Периметр отсекал маленький участок, который затем потемнел, расплываясь перед глазами.

— Позвольте, я всё уберу, — официант склонился рядом с ней, собирая с пола осколки фарфоровой кружечки. Коричневое пятно растеклось по скатерти, и Нателла накрыла его белой салфеткой. Спрятала.

Корвус не сводил с нее глаз, и в глубине черных зрачков, темных, как червоточина в душистом сентябрьском яблоке, скользило понимание. Такое отчетливое, словно она смотрела в собственные глаза, отраженные в зеркале её ванной комнаты.

— Вы — это она.

— Кто?

Официант откашлялся, понимая, что никто не обратил на него ни малейшего внимания, и направился на кухню.

— Принцесса…

— Вы знакомы с принцессой? — слова всплывали в подсознании автоматически. Нателле казалось, что она в первом классе и учится правильно формулировать вопрос.

— Я живу ради неё.

— Я — это она? — она не понимала, о чем разговор, нить его давно потерялась. Достаточно было слушать его голос. Это как обнаружить единственное живое существо на планете, когда надежда потеряна. В её мире всё было иначе. Нателла нашла кого-то такого же мертвого, как она сама.

— Да… Только ей семнадцать, а вам?

— У женщин не спрашивают о возрасте.

— Джентльмены не спрашивают, — он снова улыбнулся, накрывая её пальцы своими и рисуя невидимую дорожку на ладони, поглаживая ложбинку в суставе среднего пальца. Нателла замерла, разглядывая его руки. Рисунок вен на запястьях казался произведением неизвестного художника.

— Значит, я старше, — уклончиво ответила она, позволяя теплым рукам согревать ее ладони.

— Но теперь-то я знаю, что вы — это она. Мне не хочется больше решать головоломки. Может быть, кофе?

Бумажная салфетка пропиталась теплым чаем. Он наверняка забыл, что принцессы не пьют кофе, это вредно для зубов. Нателла промолчала. Какая из неё принцесса?

Корвус скользнул рукой по её руке, как по белой карте с начерченными на ней реками, озерами, сплетающимися, ветвящимися где-то под кожей. Каждое движение делало ее куда беззащитнее, чем она была на самом деле, а его сильнее, могущественнее и значительней. Нателла слушала тихое дыхание человека рядом.

— У вас теплые руки.

— А у вас слишком холодные, а говорите, что вам тепло…

Подушечки пальцев скользнули выше, массируя фаланги. Она улыбнулась. Рука погладила его ладони, обрисовывая очертания линии жизни от рождения к исходу. Всё прошлое, настоящее и будущее на нескольких дюймах. Карта судьбы. Кажется, она никогда не чувствовала ничего прекраснее скольжения рук — тепло и холод — умопомрачительный контраст, в котором не было ничего отталкивающего. Сердце застучало быстрее, отдаваясь гулкой болью в груди. Оно привыкло к размеренному темпу, к безразличным и уверенным ударам, а теперь припустило галопом.

Нателла прикусила губу. Не дай Бог поднять глаза на собеседника, ведь тогда его станет слишком много, а её прошлого слишком мало. Она шагнет вперед, преодолевая тяготящее настоящее, и сердце просто остановится. Потому что для него уже несколько лет не существовало иного темпа.

— Как вы меня нашли? — ладонь соприкоснулась с ладонью, кружа в причудливом танце, как хищник и жертва, бьющиеся за жизнь, каждый по-своему: не умереть от голода, выжить в смертельной схватке.

— В Лондоне нет другой Нателлы Рой. Вы сменили несколько мест работы.

— Я постоянно нарушаю правила, потому что забываю о них.

— Такое бывает…

— У вас тоже? — сердце затрепыхалось в горле птицей, пытающейся вырваться из сети.

— И у меня…

Родившееся сейчас — точно не любовь. Оно сильнее. Это как дотянуться до своей мечты кончиками пальцев и гладить её, согревая. Название этому чувству ещё не нашли. Желание вобрать в себя душу человека, сделать её своей. Чтобы она жила внутри, между ребер, вздрагивала в такт с дыханием.

— Мне пора, — Нателла испугалась собственного сердца, его стук оглушал. А руки творили что-то непривычное, на грани запретного. Она отступила назад, желая найти темный угол, хоть на пару минут. Тепло рук исчезло, и она потянулась к нему вопреки логике, получая взамен лишь усмешку.

— Идите…

Она поднялась, чувствуя, как сердце падает вниз, проваливаясь в бесконечную пропасть, и, кажется, больше не стучит. Шаги показались чересчур уверенными.

Только не оборачивайся, нельзя. Иначе проиграешь.

Как тогда в метро, только в этот раз всё серьезнее. Она задавалась вопросом, будет ли у них всё так же, как у всех, но не находила ответа. Пальцы согрелись и словно горели, всё ещё ощущая его ласку.

Нателла шла по границе вседозволенного, в дюйме от падения с огромной высоты на острые камни. Он не отправится следом и в этот раз — она точно знала. И не нужно оборачиваться, чтобы ещё раз встретиться с его взглядом.

Всё просто лишь в теории, а на практике…

… остановиться на пороге и бросить короткий взгляд на столик с клетчатой скатертью, чтобы убедиться — в любую игру интереснее играть вдвоем.

Он исчез.

Снова.

«В связи с распространением случаев использования одноименного зелья в решении личных проблем Министерство магии предлагает ограничить деятельность компании Мемориум. Готовится закон, который будет регламентировать работу корпорации. Мы считаем, что маги начали вести себя безответственно, зная, что любую неудачу теперь им помогут забыть. Использовать столь серьезное зелье в качестве панацеи от любовных ошибок будет запрещено. В скором времени обратиться за помощью смогут лишь те, кто действительно в ней нуждается. Корпорация перейдет в ведомство Визенгамота».

Из интервью Министра магии Рите Скиттер, 7 ноября 2001 года

«А потом он нашел мой дом и появился на пороге с огромным букетом роз…»

Нателла отложила в сторону журнал. Какая любовь к глупой, бессмысленной, а главное, однотипной романтике! У всех этих женщин в жизни не происходит ровным счетом ни-че-го. Они рассказывают о самых счастливых моментах так, словно лучше букета белых роз или кольца с бриллиантом ничего и нет. Вот одна написала: «Лучшее, что со мной было — мгновение, когда я увидела своего ребенка». Нателла пожала плечами и забралась под плед с ногами.

Может быть, это и есть самое прекрасное, что происходит с женщиной? Определенно, она была счастлива, когда родился Дерек. Счастлива примерно на три дюйма выше пола, может, немного больше. Она не летала, как утверждают все эти романтичные дурочки, нет. Душа подпрыгнула и опустилась на землю, к сыну, потому что с его рождением проблем прибавилось. Счастье — это личное, доступное лишь ей. Восторг — эмоция для невоспитанных идиоток. Она предпочитала хранить всё лучшее в душе, но вот уже два года воспоминания казались размытыми.

Нателла думала о сыне, о том первом мгновении, когда взяла его на руки, и не помнила этого. Теплые воспоминания пришлось извлекать из глубин памяти: вот она учит его говорить, ходить, а здесь — малыш улыбается, пытаясь поймать бабочку. Только минута их первой встречи исчезла из сознания. Неужели это не лучшее в жизни любой матери мгновение?

Увы…

Чувство вины перед собственным ребенком накатывало и душило. Если бы журналист подсел к ней, делая пару заметок в блокноте, а потом непременно спросил бы: «А ваш лучший момент в жизни, мисс Рой, каким он был?», то Нателле было бы стыдно.

Она побледнела бы, расстроено глядя на собеседника. Потому что лучший момент слишком непростителен для человека, прожившего долгую жизнь со своей семьей. Такой моветон — отвечать, что ей никогда не было лучше, чем пару недель назад в том прокуренном кафе, где Корвус Леблан касался её ладони. Стыдно было признавать, что то воспоминание самое настоящее в её жизни — живое, подвижное, наполненное эмоциями. Будто вся остальная жизнь была спектаклем.

Вряд ли её ответ опубликовали бы в женском журнале. Он слишком неформатный. В её возрасте говорят о детях, о муже, иногда о карьерном росте, успехе, но не о случайной интрижке. Она дернула плечом от отвращения к слову.

Интрижка.

С ней никогда не происходило ничего подобного. Скольжение теплых пальцев по прохладным ладоням и понимание во взгляде спрятаны теперь глубоко в сердце.

Вздохнув, Нателла высунула ноги в тонких носочках из-под пледа. Нужно было встряхнуть себя и заставить подняться, найти подходящее платье, сделать прическу и отправиться в «Жан-Жак Руссо», то самое французское кафе, где они с Корвусом провели обычный вечер вторника.

Мама провожала её с улыбкой. Уже две недели она была уверена, что у дочки появился ухажер. Стараясь не перечить, Нателла отвечала уклончиво. Надевала в прихожей пальто и повязывала шелковый шарф.

Она ходила в это кафе, как на дежурство. Сомнений не было — однажды он снова придет. Корвус Леблан не приходил.

Присев за столик, Нателла вынула из сумочки книжку и заказала чай. Вскоре официант поставил перед ней небольшую белую кружку. В кафе было привычно тихо, и она погрузилась в чтение, стараясь отвлечься от дурных мыслей. Строчки путались и толпились, толкая друг дружку, норовя то и дело быть прочитанными дважды. Что ж, систематизировать ум чтением не удавалось.

…Семь дней она вздрагивала от каждого телефонного звонка, выглядывала в коридор на уроках, присматриваясь к посетителям, замирала посреди дороги, когда видела высокого брюнета перед собой. Если бы кто-то рассказал ей, что так будет, Нателла бы наверняка рассмеялась. Только жизнь иногда слишком похожа на дурную шутку. В душе творился кавардак, все люди вокруг начали казаться глупее, чем были на самом деле, обязанности превратились в тяжелый груз, висящий на шее, как камень. Мир стал чужим. Она попыталась поговорить с психоаналитиком, но та не нашла ничего нового: боль, стресс после потери родных, страх перемен.

— Может, вы просто боитесь, что встречи с мужчиной, который вам понравился, изменят привычный уклад жизни?

— Он мне не понравился. Я его ненавижу, — упрямо произнесла Нателла и хлопнула дверью, покидая кабинет.

…И вернулась в кафе ровно через неделю. Присела за столик с красной клетчатой скатертью и выпила чашку чая. Он не явился. На следующий день ничего не изменилось. Она приходила утром, днем, поздно вечером, жадно всматривалась в лица посетителей.

Чашечка мелодично звякнула, опускаясь на белое блюдце. В изящном фарфоре отражалась реальность: расторопные официанты, подростки с ноутбуками, смеющиеся компании, мужчины и женщины, заскочившие в уютное место после работы, чтобы немного расслабиться и согреться после объятий ледяного ноябрьского ветра. Мир в белых тонах казался настолько привлекательным, что Нателла отложила книгу.

…Случается, что принимаешь решение слишком рано. Ждешь, не находишь себе места, гонишься за желаемым, не в силах уцепить его за хвост, тонкая ткань, из которой небеса соткали мечту, рвется и расползается на глазах. И вот, когда последняя нить лопается с надрывным треском, принимаешь решение — отпустить. Пусть желаемое останется недостижимым. В мире столько всего, требующего внимания, столько прав и обязанностей…

К черту!

Так бывает, что, приняв решение и отвернувшись от идеи, продолжаешь свой путь с высоко поднятой головой, только уйти от мечты не удается. Она сама находит тебя, похлопав ладонью по плечу: «Эй, ты ведь шла за мной? Я здесь».

Увы, решение уже принято. И назад пути нет. Желаемое уходит, пожав плечами в недоумении. Ведь прошлое осталось позади, приоритеты сменились.

А иногда заветное прикосновение ощущаешь чуть раньше, за мгновение до того, как разум пошлет сложную сеть сигналов, заставляющих подняться и покинуть уютное кафе, чтобы никогда больше сюда не вернуться…

…Нателла подвинула чашечку, едва заметно улыбаясь. Хватит. Пора забыть, уйти навсегда и больше не думать о проклятом Леблане, распрощаться со случайностью, которая въелась в подсознание.

Она уже расплатилась по счету и поднялась, собираясь надеть темное пальто и выйти под осенний ливень, только интуиция вынудила ее замереть. Ощущение чужого взгляда — не тепло и не холод, чувство иной природы — заставило сердце забиться чаще. Нателла обернулась и замерла.

Он сидел за столиком в углу с ехидной улыбкой и смотрел на неё, сложив руки на груди. Не подходил и не приглашал сесть, просто смотрел, как люди смотрят на то, что давно является их собственностью — с гордостью, спокойствием, благодушием.

И она сдалась.

* * *

Он не допускал ошибок.

Так повелось, что Корвус Леблан всегда продумывал собственные действия с маниакальным вниманием, не упуская ничего. На деловых обедах он следил за каждым жестом компаньонов, не забывая оценить поведение конкурентов. Анализируя особенности характера, привычки и поступки, Корвус составлял на собеседника подробное досье и умело им пользовался. С легкостью находил слабое место и давил на него каблуком новенького ботинка, вынуждая противника сдаться без боя. Схожую тактику он использовал и в общении с женщинами. Романтичные особы получали море комплиментов; старомодные дамы — поцелуи, стихи и прозу; страстные стервы наслаждались обществом послушного раба, жадно ловящего каждое слово; скромные простушки капитулировали перед коварным обольстителем. Этот принцип действовал всегда.

Встретив Нателлу, он ошибся.

Впервые в жизни он не учел все факторы. По крайнейй мере, теперь ему казалось именно так.

Она была логична и последовательна, умна и недоверчива. Чтобы увлечь Нателлу Рой, пришлось сыграть беспринципного подонка. План сработал, но не до конца. Потому мелкий с виду промах он счел своим долгом назвать неудачей, ошибкой.

Покидая уютную кофейню, Леблан был уверен, что на следующий же день обнаружит Нателлу за столиком с клетчатой скатертью. Потому что он заинтриговал её, заставил сдать оборону, довериться. Было в этой встрече и что-то куда более важное, чем прикосновение рук, пробуждающее желание обладать. За всем видимым различием их характеров, судеб и жизней было сложно разглядеть нечто общее, но он разглядел. Сердцевина, основание, стержень — иные слова не находились. Они как близнецы, выросшие в разных семьях. Нателла должна была прочесть между строк, понять, что встречи ждать долго не придется — в то же время, на том же месте.

Корвус явился в кафе на следующий день, ровно в три часа. «Жан-Жак Руссо» пустовал. Обеденное время прошло, а до ужина было ещё далеко. Заняв столик у окна, он принялся ждать...

Позже, вечером, он смеялся над собой, проклиная глупость. Не стоило ставить её в один ряд с другими. Даже на мгновение. Конечно же, она не пришла! Придет завтра, а может, послезавтра. Нателла выжидает, чтобы не показаться простушкой. Гордая, умная, настоящая леди.

Дни Корвус проводил за работой, спеша в «Жан-Жак Руссо» ближе к вечеру, уверенный в собственной правоте. Можно было просто зайти в школу, сказать «Привет» и пригласить куда-нибудь, хоть к самому дьяволу, но это казалось неправильным. Стремясь отойти от штампов, установленных изготовителями романтических открыток, он искал способ сделать их встречу закономерно-случайной. Она не любит навязчивость — это первое правило, которое он записал в досье на Нателлу Рой. А значит, судьба сама должна подкинуть им шанс. Только судьба, похоже, насмехалась, тыкая костлявым пальцем в спину.

Время шло, и Корвус успел возненавидеть кафе с его красно-белыми скатертями, вместе с этими студентами, болтающими по телефонам, умеренно-вежливыми официантами, хихикающими девицами и строгими бизнесменами.

Вечерами он поднимался в спальню, терпеливо ожидая, когда появится избавление от одиночества. Принцесса приходила чуть позже восьми, то веселая, то задумчивая, усталая и немного разозленная. Он целовал её плечи и клялся, что с Нателлой Рой покончено. Она верила и присаживалась на стол, болтая ногами, чтобы расспросить о том, как прошел день, а заодно позволить ему рассмотреть себя полностью. Леблан не врал. Он рассказывал о работе и о том, что снова ждал Нателлу. Принцесса надувала губки, напоминая, что ещё вчера, позавчера, на выходных он обещал забыть о другой, наслаждаться тем, что есть сейчас между ними.

— … Ты просто не понимаешь, — принцесса цокнула язычком, пролистывая какую-то книгу в белой бумажной обложке.

— Не понимаю? — Корвус облокотился на кресло, наблюдая за её действиями. Она прошла по комнате, усаживаясь на подлокотник.

— Она не придет. Ты думал, что ваша беседа в кафе заставит её поступиться собственными принципами? Люци, ты всегда недооцениваешь женщин. Она очень гордая, ты же видишь. Что тебе мешает пойти в школу, сказать, что хочешь пригласить её в ресторан?

— Это будет неправильно… — он пересадил принцессу на колени, любуясь насыщенной зеленью элегантного вечернего платья. Сегодня у них был романтический ужин при свечах. Пили шампанское, танцевали и смеялись. От неё пахло дорогими духами и вишней. Запах до сих пор не выветрился. — Я должен заставить её подчиниться.

Принцесса звонко рассмеялась и распустила волосы, одарив его задумчивым взглядом:

— Почему тебе так важно, чтобы все слушали лишь тебя? Это всё воспитание. Родители совершенно тобой не занимались.

— У них были другие дела — он фыркнул, утыкаясь носом в ее шею и слизывая маленькую капельку пота.

— Поместье, род, чистота крови…

Корвус пожал плечами и обернулся на стук. Дверь приоткрылась, и Эльмира заглянула в кабинет.

— Тебе идет костюм, — она вздохнула и протянула ему серый конверт без опознавательных знаков. — Кто-то оставил под дверью письмо.

Принцесса лишь фыркнула. Не секрет, что Эльмиру всегда её раздражала. Она устроилась на коленях поудобнее и, когда дверь, наконец, закрылась, поинтересовалась:

— Что в письме?..

Очередная записочка с угрозами. После слияния Амоко с мировым нефтяным гигантом слишком многие желали его смерти. Никогда нельзя угодить всем. Кое-кто таки остался за бортом, бросать спасательный круг — не его обязанность. Корвус начинал привыкать. Воспринимать слова всерьез не хотелось, а вот принцесса проплакала весь вечер, прижимаясь к нему в какой-то детской панике. Предчувствие, мучавшее ее, начало передаваться и ему…

* * *

Нателла не пришла ни завтра, ни послезавтра, ни через два дня, не вернулась на выходных, не появилась в дождливый вторник. Среда стала итогом. Прошла неделя. Уроборос укусил собственный хвост, и Леблан вернулся к условному началу. Осознание этого заставило его подняться и, оставив щедрые чаевые, направиться к машине с одной-единственной мыслью: судьбе всё это неугодно. Неугодна их встреча. Маленькие соринки, попавшие в логово моллюска — они давно нарастили слишком разные панцири. Нателла идеальная белая жемчужина — ровная, изящная, в гранях перламутра отражается мир, а он — кривоватое подобие. Такой жемчуг не подойдет для ожерелья. У них ничего не получится.

…Ровно две недели назад он решил не возвращаться в это кафе больше никогда. Время пролетело очень быстро. От среды до среды. Он и забыл, что недели обычно заканчиваются воскресеньями. Напивался по вторникам. Смотрел на пляшущее в камине пламя и улыбался своим мыслям. Вторники ему нравились. Эльмира задерживалась на работе, вела дополнительные занятия для отстающих, да и принцесса тоже не приходила. Вторник был днем для фантазий. Он звал их воспоминаниями и представлял, что когда-то был совсем другим человеком — таким же свободным и уверенным в себе, но существующим в ином мире. Он жил воспоминаниями придуманной личности. Это казалось невинной игрой. До шизофрении далеко, очень далеко. По крайней мере, хотелось в это верить.

Среду он не любил. Он возненавидел её, когда всё пошло не по его плану, и успешно презирал ровно две недели. Бил бутылки, оставшиеся после вечера игры-в-другое-я. Горничная молча собирала осколки, понимая, что любое слово равносильно самоубийству. Нет, Корвус бы не прикончил её. Среда запрещала убийства. По средам он был господином Лебланом — финансовым аналитиком и успешным человеком. Просто любое замечание стало бы предлогом уволить горничную без рекомендаций, унизить, опорочить её имя.

Вчера принцесса появилась в доме, когда бутылка портвейна уже была выпита наполовину. Сознание ещё не отправилось в полет, но желание общаться с кем бы то ни было отсутствовало. Принцесса посмотрела на него устало и вылила остатки дорогого напитка в раковину. Пустую бутылку оставила у камина. Его маленький идеал, семнадцатилетняя кокетка, знающая, что в среду без пустой бутылки обойтись не выйдет. Осколки должны разлететься по дорогому ковру, оставляя на стене насечки.

— Собирайся и иди отсюда.

Корвус примерил эту фразу, раздумывая, как бы она прозвучала, если бы вылетела из его уст? Кажется, слова бы очень подошли. Не Корвусу Леблану, напивающемуся по средам до головной боли и жутчайшего похмелья, а Вторничному Я, которому так свойственна категоричность.

— Ты понимаешь, что я говорю? Давай, вставай и иди отсюда.

— Куда, моя девочка? — он улыбнулся язвительно, но тут же спохватился, испугавшись, что обидел её. Не обидел. Принцесса лишь расправила плечики и сняла серый плащ, оставаясь в коротком костюмчике горничной. Вынув из кармана пушистый ершик для пыли, принялась стряхивать с камина следы пепла от сигарет Эльмиры.

— Давай, будь послушным мальчиком.

Леблан улыбнулся, заинтересованно разглядывая выглядывающую из-под короткой юбки резинку чулок.

— Зачем ты это делаешь? Думаешь, взглянув на тебя такую, я куда-то пойду? Теперь я точно останусь здесь.

— А если я скажу, что сейчас судьба желает, чтобы ты сделал выбор? Она ведь любит такое? — принцесса сдула со лба прядку волос и поправила фартучек. — Уфф… сколько здесь работы!

Выбор?

— Судьбе плевать на меня. Иди сюда, я не могу смотреть на это долго.

— И ради нескольких минут со мной ты готов попрощаться с последним шансом? Ты ждал её неделю, потом две недели пытался смириться, что это конец. Теперь время последнего шанса. За ним не будет ничего. Если не придет — забудешь и станешь прежним. Если она придет… — принцесса столкнула с камина на пол фото в изящной рамке. Рамка треснула, а стекло разбилось. Принцесса улыбнулась, косясь на счастливые лица Корвуса и его жены, а потом наступила ногой в лакированной туфельке. Послышался хруст.

— Пока-пока! — она засмеялась. — Никогда не нравилось это фото.

Корвус только пожал плечами. Пусть развлекается.

Значит, последний шанс?..

Он послушался, потому что принцесса никогда не обманывала. Приняв душ и приведя себя в приемлемый для вечерней прогулки вид, вышел из дома. Путь не занял много времени. В кафе было накурено сильнее, чем обычно, людей было немного больше, а официанты казались ещё вежливее и спокойнее.

Как они не столкнулись в дверях? Когда Корвус вошел, Нателла уже заняла тот самый столик у окна, за которым он провел много-много часов. Вот и всё. Если бы было можно перечеркнуть те две недели терпеливого ожидания, передвинуть эту среду на свое положенное место, сложить реальность веером. Но, увы, такое бывает лишь в сказках.

— Теперь ты видишь? — принцесса села напротив, разматывая шарф, но не собираясь снимать плащ. Ещё бы, такой откровенный наряд мало кто оценит.

— Вижу.

— Закажи мне гляссе.

Официант кивнул и удалился.

Нателла не смотрела в его сторону, изучая усталым взглядом то тихонько звякающую Музыку ветра, то бойкого бармена и шумных подростков за дальним столиком.

— Подойдешь к ней? — принцесса улыбнулась, поглаживая его пальцы.

— Она сама подойдет, когда решит, что всё потеряно… — Корвус посмотрел на её ручки и улыбнулся.

— Думаешь, она часто бывала здесь?

— Да…

Люди косо поглядывали в их сторону. Официант поставил кружечку с кофе и удалился.

— Ты слишком молода для меня, — Корвус вздохнул, игнорируя взгляды окружающих и всматриваясь в профиль Нателлы, словно стремясь понять, что происходило с ней эти три недели. — Думаю, сегодня она разочаруется в судьбе и больше не придет.

— Как не пришел больше ты?

— Именно.

— Только не опоздай, — она поднялась, с тоской глядя на тающее в кофе мороженое.

Корвус проводил принцессу взглядом и сложил руки на груди, наблюдая, как Нателла расплачивается.

— Я успею.

«— …Из проверенных источников стало известно о самоубийстве Амикуса Кэрроу в маггловском мире. Утверждают, что он застрелился на прошлой неделе. Это правда?

— К сожалению, это так.

— Вы работаете в Мемориуме практически со дня основания корпорации, можете ответить: что именно произошло? Самоубийство бывшего Пожирателя смерти как-то связано с работой зелья? Уверен, многие наши слушатели желают узнать правду.

— Нет никаких данных, подтверждающих влияние процедуры на психику человека. Мистер Кэрроу не смог устроиться в новом мире. Ушел с работы, увлекся алкоголем. Новые воспоминания не могут изменить характер и привычки человека, увы. Он рано или поздно кончил бы именно этим.

— Значит, никаких сбоев в работе зелья не произошло?

— Нет. Со стороны Наблюдателей тревожных сигналов не поступало. Готов успокоить слушателей — зелье не вызывает изменений в психике и не подталкивает к суициду. Это лишь совпадение. Все остальные Пожиратели смерти чувствуют себя нормально.»

Из интервью с сотрудником Мемориума на Волшебном радио, 7 ноября 2001 года

В этот раз, по крайней мере, «увидимся в субботу». Нателла улыбнулась, поднимаясь по ступенькам в комнату матери, чтобы убедиться — она в порядке, не переволновалась, что дочь задержалась, и спокойно спит. Почти полночь.

…Когда Нателле было семнадцать, её впервые пригласил на свидание высокий брюнет с зелеными глазами. Отказываться было глупо, почти все в школе уже щеголяли подаренными безделушками, шептались в раздевалках о том, что испытываешь в первый раз.

Похвастать было нечем. Мама утверждала, что приличные девушки в её возрасте не остаются с мальчиками наедине. Но то говорила мама. Подружки хихикали, пересказывая, как пылко забилось сердце, когда Он прикоснулся горячими губами. Эти слова заставляли краснеть. Становилось жутко стыдно не столько потому, что эти строки очень напоминают выдержки из неприличных романов, которые старая учительница временами отбирала у старшеклассниц, сколько потому, что она сама никогда подобного не испытывала.

Приглашение Тревора она приняла. Он играл на скрипке. Лишь это выделяло его из толпы одноклассников. Тонкие, бледные, почти женские, пальцы, сжимающие струны и чуть подрагивающие в такт музыки, ей не нравились. Если не сказать больше — они отталкивали. От мысли, что этот странноватый мальчишка будет прикасаться к ней, бросало в ужас. Но поставить галочку напротив графы «Первый поцелуй» было необходимо. Другие на свидание не звали. Хотелось пойти на танцы с самоуверенным блондином, старостой, но он не приглашал. Презирал её и злился. А она? Сейчас уже и не вспомнить.

Тревор повел её на школьный рождественский бал. Нателла танцевала прекрасно, да и он был неплох. После они гуляли по коридорам, и этот чудак рассказывал о музыке, о перспективах на будущее, а потом поцеловал… Пустота и очередной пробел в памяти. Такое чувство, что всё остальное уже не имело для неё значения.

Она рассказала эту историю своему доктору, объяснила, что не помнит собственную реакцию на поцелуй, но ясного ответа так и не получила. Как можно помнить весь вечер от начала до конца, а потом забыть, что сказала мама, увидев горящие от стыда щеки, о чем они говорили со странным мальчиком, и почему их, с позволения сказать, отношения прервались так быстро?

Почему в памяти всплыл этот момент, Нателла объяснить не могла. Просто тогда, с Тревором, и позже, встречаясь с будущим мужем, она не ощущала и трети того, что почувствовала сегодня с Корвусом. Или ощущала, да память заперла все чувства глубоко в подсознании.

Волнение…

…Он улыбался, а она стояла у своего столика, безвольно опустив руки, и не решалась подойти. Стояла, пока не почувствовала на себе взгляды посетителей, и официант, молодой парень лет шестнадцати, не поинтересовался, не требуется ли ей помощь доктора. Щеки порозовели, как у семнадцатилетней девчонки, и она шагнула к его столику.

Полная чашка остывающего кофе. Кто-то сидел здесь пару минут назад, но ушел. Леблан встречался с другой? Она покраснела еще сильнее. Как неудобно вышло.

— Как дела? — поинтересовался этот невозможный хам совершенно невозмутимым тоном.

— Всё прекрасно, благодарю. Я не ожидала увидеть вас здесь…

— А я вас ждал, — он улыбнулся изысканно и гордо, подозвал официанта и потребовал заменить кофе на травяной чай. Окружающие звуки постепенно удалялись на второй план, далеко, за рамки картины, на которой широкими мазками был написан осенний вечер.

— И долго ждали? — она хотела спросить, с кем он сидел здесь, кому предназначалась небольшая белая кружечка гляссе, но промолчала, считая вопросы такого характера неуместными. Нателла многое считала неуместным — скандалы, склоки, требования, неучтивое отношение и сюсюканье с детьми. Личные вопросы незнакомцам тоже входили в категорию того, о чем не говорят никогда, ни при каких обстоятельствах. Леблана уже нельзя было называть просто незнакомцем, только в категорию друзей, пустовавшую уже много лет, он не вписывался ввиду дурного характера.

— Да. Я ждал вас целую неделю. Но вы не приходили.

Чашечка с красивым узором опустилась прямо перед ней на салфетку. Запахло мятой и лимонником.

— Я пришла в первый раз ровно через неделю.

Она помешала чай, любуясь вихрем из зеленоватых чаинок, опускающихся на дно, словно осенние листья.

— Почему?

Вопрос интересовал не только Леблана. Нателле и самой это казалось странным, но она поставила ультиматум своим мыслям и не собиралась сдаваться.

— Если бы я пришла на следующий день вы решили бы, что получили то, к чему стремились. Что снова выиграли. Я хотела, чтобы вы хоть раз ощутили вкус проигрыша.

— Но вы ведь пожалели об этом потом? Вы ждали меня в среду.

— Да, в среду. И была уверена, что вы придете. Многое бы пошло иначе.

— Но я не пришел. Вторник был моим последним днем до принятия решения — не возвращаться сюда больше никогда. Тот самый день, когда мы встретились в школе, когда вы пролили чашечку чая на эту дурацкую шахматную скатерть.

Кто-то хлопнул дверью. Музыка ветра зазвенела надрывно и тревожно.

— Как вы могли так ошибиться? — она поправила прическу, закалывая выпавшую прядь шпилькой. Почему-то сейчас ей казалось, что эта прядь — абсолютно белая. Белая не оттого, что она с рождения и сколько себя помнит, была блондинкой. Вовсе нет. Она седая, ведь годы берут свое, песчинки в часах всё падают.

Корвус покачал головой так, словно признал свою ошибку.

— Но вы пришли сегодня.

— Я пришел сегодня, — повторил он.

— Последний шанс? — она подняла бровь. Глупо было забывать о существовании того, что иногда может спасти жизнь. Однажды её поверг в шок рассказ о путнике, заблудившемся в стеклянном лабиринте на неизвестной планете. Когда она читала эту книгу? Кажется, совсем недавно, когда учитель математики отобрал «дешевую фантастику» у одной девочки, скучающей от бесконечных уравнений. Нателла, конечно, ничего тогда не сказала. Так её учил директор: авторитет учителя нерушим. Но книгу втихомолку от всех прочла.

Отправившись на поиски таинственных мест на чужих планетах, искатель приключений обнаружил странный лабиринт. Подробностей сейчас Нателла не помнила, но по какой-то причине герой там заблудился. Вроде всё просто — сквозь стекло виден его корабль, путь домой. Но на деле выбраться из граней небьющегося стекла невозможно. Он блуждал несколько дней, без еды, воды, пока не опустился обессилено на землю. Странник умер в полуметре от выхода, потеряв надежду и позабыв о последнем шансе.

— Последний шанс, — повторил он её слова, словно эхо…

* * *

Мама спокойно спала в комнате, укрывшись цветастым пледом. Нателла осторожно сняла с неё очки и расстегнула заколку, позволяя седым волосам рассыпаться по подушке.

Тишину комнаты разрушил протяжный скрип. Примерно так скребется мышка в пустой коробке из-под обуви. Нателла обернулась, замечая сидящую на столе сову — белую, мохнатую, с желтыми, как луна, глазами. Сова? Её темные когти скребли деревянную поверхность. Почему-то это особенно не удивило. Вероятно, влетела в открытое окно. В лапках птица держала какой-то свиток.

— Отдашь это мне? — прошептала Нателла.

Сова лишь моргнула, хлопая крыльями.

— Эй, отдай… — она подошла ближе. Длинные когти доверия не внушали, но гостья сидела очень тихо, рассматривая ее.

Нателла протянула руку, и свернутое в трубочку письмо упало в её ладонь. Птица ухнула и выпорхнула прочь, поднимаясь в ночное небо.

Грубая, пожелтевшая бумага, больше напоминающая пергамент, зеленая лента и печать.

Письмо.

Содержание было коротким, почерк незнакомым.

«Внимание наблюдателям!

Мисс Рой и мистер Леблан были замечены в кафе «Жан-Жак Руссо» на Коллет авеню, сегодня в 09:07 вечера. Просьба принять дополнительные меры согласно пункту 3.1 по предотвращению дальнейших контактов субъектов друг с другом.

Центр внешнего контроля. Мемориум»

Нателла побледнела, перечитывая строки повторно. Глупая шутка Леблана? Она поверила бы, будь он где-то рядом. Пропускать такое, кажется, не в его правилах

Мама повернулась во сне, бормоча что-то себе под нос. Повинуясь внезапному импульсу, Нателла сжала в руках письмо и вышла в коридор. В душе нарастало беспокойство. Она направилась в гостиную, озираясь по сторонам, словно где-то за цветочным горшком или креслом может скрываться враг.

В гостиной было темно. Присев на диванчик, Нателла попыталась успокоить стучащее где-то в горле сердце. Главное — не верить этим глупостям. Они не в шпионском детективе, она не убийца — просто человек, женщина, вероятно, не совсем психически здоровая. Пьет лекарство, что прописал доктор. Она выпила капли и сегодня. Может быть, препарат больше не помогает? Но галлюцинаций раньше не наблюдалось.

Письмо жгло руку. Пальцы вспотели, а по запястьям вверх поднимались мелкие и неприятные мурашки.

Кто-то следит за ними?

Со стеклянного кофейного столика на неё смотрел ноутбук, из-за массивных старомодных штор выглядывали фонари, с тумбы щурил темный глаз телевизор, зеркало, примостившееся у двери, нахально поблескивало.

Паранойя.

Дорогая, это паранойя.

Закрыв глаза, она посчитала до ста, стремясь расслабиться, как советовала обычно мисс Питтри. Письмо никуда не исчезло. Нателла пробежалась по строчкам взглядом снова. Содержание не изменилось.

Что за игры? Кому предназначался свиток? Её маме? Но она понятия не имеет, кто такой Корвус, не знает, что они вообще знакомы. Она спала дома, никуда не выходила. Это безумие, полное безумие…

Закрыв глаза руками, Нателла расслабила спину и глубоко вздохнула. А если она не сошла с ума, а кто-то и правда не желает, чтобы их встречи с Лебланом повторялись? Письмо принесла сова. В этом должно быть что-то необычное, но не это казалось самым важным.

Мемориум.

Что такое «Мемориум»?

Ноутбук подмигнул зеленой лампочкой, экран зажегся, показывая стандартную заставку операционной системы. Интернет на вопрос не ответил. Несуществующая организация, несуществующее слово. Темнота забиралась под кожу, заставляя сердце биться быстрее. Нателла поднялась. Идея, которая пришла в голову, определенно, была не лучшей. Но действовать надо было срочно.

На кухне она положила пергамент на поднос и вынула из шкафа зажигалку. Бумага горела долго, а чернила почему-то плавились. Если чего-то не понимаешь — проще вычеркнуть это. По крайней мере, письмо не дойдет до адресата, кем бы он ни был.

* * *

«Мам, ты знаешь, что я встречаюсь с одним мужчиной?»

Банально. Непонятно. Ложь по своей сути. Разве они встречаются?

«Мам, так вышло, что мне нравится один мужчина… Мы решили попробовать начать отношения»

Долго. Вызывает только жалость. Похоже на информацию о сексе без обязательств. Да и когда они решили что-то начинать? «Нравится»… Нателла, тебе же не семнадцать лет!

«Мам, ты знаешь, кто такой Корвус Леблан?»

А что, если знает? Если это письмо адресовано ей?

Глупость какая! Её мать просто не может быть шпионкой, наблюдателем. Господи ты боже мой, да они же не в фильме про Джеймса Бонда! Маме семьдесят лет.

Нателла ходила по комнате, стараясь успокоиться. Она снова опаздывала на работу, а показаться на кухне была просто неспособна. Кажется, её выдавало всё — взгляд, руки, которые она не знала куда деть. Где прежние холодность и безразличие? Словно она скрывала государственную тайну.

Нужно было разобраться, убедиться, что письмо не связано с её близкими. Это всё шутка. Может быть, тот учитель с работы мстит за излишнюю холодность? Ведь кафе рядом со школой. Её кто-то увидел в компании мужчины, понеслись слухи.

— Элла! Ты опоздаешь, — мама сама поднялась в её комнату. — Дочка, в чем дело?

— Мама… а совы носят почту?

Та улыбнулась мягко и обыденно, развеяв все сомнения.

— Дорогая… Что за сказки?

Сказки. Так и есть.

«А теперь небольшое сообщение из Мемориума. Маги, получившие форму М-3, должны сжечь бумагу, а не хранить её у себя. Не забывайте о предосторожностях»

Из сообщения на Волшебном радио, 10 ноября 2001 года

Время до выходных тянулось невыносимо медленно, в скучных часах, проведенных с клиентами, в мыслях о собственной безопасности. Письма с угрозами Корвус теперь получал каждый день.

— Я хочу нанять охрану! — Эльмира шипела, как змея. Похоже, её раздражало абсолютно всё: внимание журналистов, угрозы, неровно подстриженный газон, наглая ухмылка на лице брата и даже то, что он отказался от завтрака этим утром. Она предпочитала выливать гору проблем прямо ему на голову раз в неделю. На этой неделе джек-пот сорвала суббота.

— Ничего со мной не случится, — Корвус сидел в кабинете и ждал, когда перепалка закончится, а сестра, наконец, уберется с глаз долой.

— Не понимаю, почему ты всё ещё жив, святая наивность! Геройство не в моде сейчас, совершенно и абсолютно. Какого черта, Леблан?

— Из твоих уст фамилия звучит как ругательство, — он закатил глаза и нетерпеливо постучал пальцами по столу.

Хлопок двери прозвучал громче выстрела. Наконец можно было вытянуться на кресле, набрать нужный номер и оформить заказ на всё необходимое для этого вечера.

— Неудачный день? — принцесса присела напротив всё с той же неизменной улыбкой. В комнате стало теплее.

— У Эльмира «День И».

— Истерики? — тонкое бежевое платье точно по фигуре, натуральный шелк — всё это отпечатывалось в памяти словно фотография.

— Идиотизма. Ты уже надевала это платье как-то.

— Ты прав,— она улыбнулась, поправляя подол. — А помнишь, что ты сказал тогда?

Игра в «Помнишь» не была его любимой. Отложив надоедливый телефон в сторону, Корвус прикрыл глаза, нехотя напрягая память…

…Они гуляли по аллее, и принцесса улыбалась. Бежевое платье, тонкие белые перчатки, волосы, отливающие на солнце золотом.

— Тебе не идет этот цвет, слишком подчеркивает бледность кожи, — он всегда был излишне прямолинейным, это беда.

Она не обиделась. Просто помолчала немного, склонив голову. Весна передавала бразды правления лету, деревья уже зазеленели, аромат цветов вытеснял даже самые неприятные запахи. Прохладный ветерок играл с ее волосами, обнимая обнаженные плечи. Ей не было холодно.

— Я просто хочу, чтобы ты привык. Ведь завтра я буду в белом.

Он улыбнулся и сжал прохладные пальцы...

Принцесса кивнула, повторяя его жест из прошлого.

— Так и было. Видишь, ты забываешь не всё. Это очень важно.

* * *

Холод успел добраться до сердца, пока он шел от машины до дома Нателлы. Это место ему понравилось сразу — одинаковые дома с коричневыми крышами, живые изгороди. Наверняка жилось здесь неплохо. Корвус вздохнул, разглядывая мелкие сиреневые ромашки на клумбе у крыльца. Скоро выпадет первый снег, а они всё ещё цветут, упрямые.

На стук открыла Нателла.

— Вы?

Он улыбнулся, вглядываясь в глаза самой снежной из всех королев.

— Я забыл главное: пригласить вас на свидание. Исправляю оплошность.

В синем платье и теплых тапочках она выглядела так по-домашнему.

— Прямо сейчас? — волосы выбивались из прически, пряди так и лезли в глаза. Идеальная осанка делала её похожей на его маленькую принцессу, в глазах которой тоже сияли льдинки — осколки холодного стекла, из которого он должен сложить то самое загадочное слово. И наполнить его смыслом.

Вечность.

Вечность с ними обеими. Или с кем-то из них?

— Я могу войти? — Корвус потряс зонтом. Капли разлетелись в разные стороны, намочив коврик у двери.

— Вы можете… Только мне нужно собраться. Куда мы идем?

Она с подозрением посмотрела на пакеты в его руках.

— Придумайте название ресторану сами. И покажите мне кухню, — он вошел, опуская сумки на пол и снимая пальто. Сердце начало отогреваться. В доме было тепло и пахло ванилью.

— Ваша матушка дома?

— Нет, — Нателла скинула тапочки, отталкивая их ногой подальше, под диван, — она гостит у сестры. Зачем вам моя кухня?

— Нужно достать всё из пакетов, согреть, накрыть на стол.

— Стол?

Он безошибочно нашел путь на кухню. Её помощь не требовалась, всё было продумано заранее. Нателла переступала с ноги на ногу, должно быть, чувствуя себя неловко. Это заставило улыбнуться.

— Идите, одевайтесь. Не забудьте пальто, на улице очень холодно, — он поставил пакеты на пол и начал рыскать по шкафам в поисках тарелок.

— На улице? Вы ведете себя так, словно зашли к себе домой, — похоже, хозяйку наглость злила, но Корвус по привычке только хмыкнул:

— Долго я буду смотреть на это безвкусное платье?

Судя по румянцу на щеках, она тщательно подбирала подходящий язвительный ответ.

— Хам.

— Повторяетесь. Ненавижу, когда женщины опаздывают. Идите, я зайду за вами ровно в восемь.

Нателла покачала головой и, чуть поколебавшись, направилась по лестнице наверх.

Ещё бы не ошибиться потом с комнатой. Он улыбнулся мыслям и принялся тщательно мыть руки.

Корвус вынул из пакета шампанское, накрыл стол, пока лазанья разогревалась в микроволновке. Скатерть в красно-белую клетку (как долго он её искал), бокалы, свечи — не хватало только прекрасной леди. Улыбнувшись, он окинул взглядом получившуюся картину. А теперь главная деталь игры. Он надел пальто и подхватил зонт.

Лестница чуть поскрипывала. Этот странный контраст с почти новым домом Корвус оценил на высший бал. Уютная обстановка. Сразу видно, что здесь живут две женщины. Ничего лишнего, зато много цветов. Интересно, чья именно это заслуга?

Цветы!

Корвус хлопнул себя по лбу, качая головой. Ну конечно… Свидание без цветов — признак дурного тона. Покосившись на алую розу, цветущую в горшке, он ловко сломал зеленый стебелек, морщась от боли в проколотом шипом пальце. Капелька крови показалась невыносимо соленой и пахнущей цветочной сладостью. Маленький парадокс, заставивший улыбнуться.

Комнату Нателлы он угадал скорее по наитию. Постучал и улыбнулся, услышав тихие шаги.

Она открыла и покачала головой в недоумении:

— Вы так и не пригласили меня официально.

— Мы взрослые люди, думал — в этом нет необходимости. Раз я уже пришел, то у вас два варианта: выйти со мной на улицу или пригласить домой, на чашечку кофе. А так как нам уже не семнадцать лет, то и чашечку кофе можно пропустить. Разве что вы стесняетесь признаться, что собираетесь со мной переспать.

Теперь на ней было черное платье до колен, струящееся и приоткрывающее спину.

— Вы невыносимый хам. И если мне не изменяет зрение, мы и так сейчас в моем доме.

— Хотя бы поддержите правила игры, — он протянул ей розу, коварно улыбаясь.

Нателла чуть прищурилась, взяла цветок и вдохнула аромат.

— Как мне потом объяснять маме, почему её любимая «Кордэ бриллиант» стоит в вазе?

— О, это уже будет ваша забота, — улыбка стала чуть более открытой.

Игра, Нателла. Давайте поиграем, тем более нам с вами не привыкать.

— Сначала мне нужно одеться. Вы сами говорили, что там холодно, — начало положено. Она сняла элегантное пальто с вешалки и протянула ему.

— Будьте добры, перешагните через собственные убеждения и сделайте мне приятно.

Он помог одеться.

— Только сегодня. Больше подобного не ждите. Не собираюсь портить джентльменскими поступками наш безумный вечер.

Дверь захлопнулась с тихим звуком.

— Кажется, я забыла сумочку, — она взяла его под руку и с опаской посмотрела на потолок. — Постойте, на улице жуткий дождь!

У лестницы Корвус раскрыл зонт.

— Так куда лучше.

Нателла не выдержала и рассмеялась, а ему этот смех показался родным. Будто он слышал его каждый день, как упрямый звон будильника или пение птиц, как шум машин на автостраде. Ступеньки поскрипывали под ногами, а в душе копошилась грусть о чем-то далеком и бесконечно забытом.

— Мы поедем на такси?

— Что вы, здесь совсем недалеко.

Игра казалась ему забавной. Самой забавной из всех игр, придуманных в последнее время. С видом избалованного ребенка он вводил всё новые и новые правила.

— Здесь лужа, — заявила она капризно, остановившись у лестницы. — Я промочу ноги.

Он рассмеялся, поднимая на руки хрупкую не по годам женщину, отмечая, что готов носить её всю жизнь, и пугаясь собственных мыслей. Разве бывает что-то навсегда?

— Бывает, — неуверенно ответила Нателла, когда он опустил её на ковер.

Значит, снова сказал вслух. Слишком часто он ошибался в последнее время — в словах, жестах, фантазиях.

— Мы почти пришли.

У кухни Леблан снял с Нателлы пальто, бросил на спинку дивана и разделся сам, встряхнув зонтик, словно тот и вправду был мокрым.

— Не волнуйтесь, он успеет высохнуть.

В комнате было тихо, и это немного раздражало.

— Почему в ресторане нет музыки?

Зонт он оставил у стены, надеясь, что не забудет.

— Откуда мне знать? Это же ваш ресторан, — она снова засмеялась. Колокольчики... В детстве он тряс маленькие синие цветки, уверенный, раз они так зовутся, то и звучать должны звонко, мелодично.

— Сейчас будет, — Корвус включил телевизор и отыскал музыкальный канал. Попсовая певица раздражала больше, чем тишина.

— Какой дурной вкус у администратора этого заведения! — Нателла подошла к нему и сжала теплую ладонь. — Надеюсь, готовят здесь куда лучше.

Свечи создавали в кухне романтичный полумрак, отбрасывая дрожащие тени на стены и мебель. Нателла и Корвус сели напротив друг друга, не отводя взглядов.

За окном шумел непридуманный дождь.

— Надеюсь, вы не откажетесь от лазаньи. Меню в этом ресторане так себе… Вы ведь не станете есть тараканов во фритюре? Так что я взял на себя смелость сделать заказ, — он подвинул к ней тарелку. — Зато здесь богатый выбор алкоголя.

— Не откажусь от белого сухого вина, — улыбнулась Нателла.

Вино меню не предполагало. Корвус нахмурился.

— М-м… я бы не советовал. Неизвестно еще, откуда оно привезено. Говорят, на французских виноградниках эпидемия лозовой чахотки.

Белая салфетка опустилась на колени.

— Печально, надеюсь, никто не заразился? И поставьте мою розу в вазу, — она положила цветок на раковину и улыбнулась придуманному официанту.

Корвус фыркнул, косясь примерно туда же.

— Думаю, он не получит от меня щедрых чаевых. Обслуживание оставляет желать лучшего.

Официант в его представлении посмотрел на новых клиентов с пренебрежением. Нателла с удовольствием подыграла, чуть склоняясь над столом.

— По-моему он влюблен в администратора.

— О господи, он гей!

Она рассмеялась и коснулась его руки. Потом наклонилась, приподнимая край скатерти, и улыбнулась снова.

— Давайте уже сюда ваше шампанское, раз больше ничего в этом ресторане достойного не подают.

— Оно, между прочим, дорогое, — нахмурился Корвус и вынул бутылку из-под стола, разлил шампанское по бокалам. В свете свечей пузырьки шампанского казались волшебными.

— Охотно верю, надеюсь, расплачиваться за всё это будете вы. Моя сумочка осталась дома.

Огоньки живого света плясали на дне темных зрачков. Пузырьки скользили внутри бокалов, поднимаясь на поверхность и улетая всё выше, чтобы слиться с воздухом в нежном поцелуе, становясь единым целым навсегда.

— Ну конечно, можете в этом не сомневаться.

…Её руки стали теплыми. Может быть, сказался бокал «Поммери» или немного измятая, но достаточно вкусная лазанья. Они молчали уже несколько минут не потому, что не могли найти общих тем, просто молчать было правильно. Словно тишина позволяла узнать друг друга лучше. А может быть, двум людям с одинаковым стержнем нечего было больше узнавать.

— Какие звуки вы любите? — поинтересовался Корвус, когда голос какого-то новомодного исполнителя сменился спокойной мелодией.

— Звук дождя, шум ветра, шепот волн. Музыку… Но не любую. Люблю стук сердца, слушать, как дышит человек рядом, как смеются дети, жужжат пчелы, течет вода, капли за окном.

— Ненавижу.

Она подняла на него растерянный взгляд. Интересно, что так сильно занимало её мысли?

— Ненавижу звук капающей воды. Это ужасно. Как пытка. Не люблю дождь, когда холодно, тоже не люблю.

— Холод — это не звук, — Нателла покачала головой.

— Вы неправы. Холод может быть звуком. Когда зубы стучат и сердце бьется через раз.

— Я буду не любить этот звук вместе с вами, — она покачала головой. Непослушная прядь волос выскользнула из-за ушка.

— Спасибо, — он откинулся на спинку стула. Прядь так и осталась покоиться на щеке.

— Уже поздно. Ресторан скоро закроется.

Легкий кивок — и он отсчитал пару банкнот для оплаты воображаемого счета. Музыка по телевизору сменилась выпуском новостей. На каждом шагу болтали о достоинствах и недостатках слияния нефтяных корпораций. Уволенный сотрудник расстрелял коллег, когда заходил забрать вещи, «зеленые» устроили очередной пикет у стен «Бритиш петролеум». Он не стал слушать подробности.

— Вы проводите меня домой?

— Да, — Корвус помог ей надеть пальто и оделся сам. Вместе они направились наверх спокойным прогулочным шагом. Зонтик был забыт в углу, но и придуманный дождь закончился.

Они остановились у двери в её спальню. Нужные слова никак не находились, а где-то в стороне тикали часы, настойчиво, протяжно, взывая к благоразумию.

— Мне пора… — позабыв обещание не опускаться до джентльменских поступков, он поцеловал её руку, а потом развернулся на каблуках и зашагал к лестнице. Это была его очередь бороться с желанием обернуться. Только Корвусу не были свойственны моральные запреты. Проиграть в одной партии, чтобы выиграть игру — это не страшно, это тактика.

У лестницы он посмотрел в её сторону.

Нателла не отводила взгляда, гордо подняв голову и выпрямив плечи.

— Не зайдете на чашечку кофе?

— Почему бы и нет?

* * *

…Темнота комнаты была подобна плену, мутному, теплому, из которого не хотелось выныривать. Потому, когда его рука потянулась к выключателю, Нателла накрыла ладонь своими пальцами. В молчании — можно укрыться от недосказанного. В темноте есть спасение от страхов. В прикосновении — избавление от боли.

Она прислонилась к стене, ощущая кожей шероховатости обоев и успокаивающую прохладу собственной комнаты. Он просто стоял напротив, у двери, и молчал. Не тянул время и не торопил его. Вдалеке тикали часы. Их звук заполнял всё вокруг. Нателла не сразу поняла, что это стучит её сердце, отмеряет мгновения, которые она скоро назовет прошлым.

Теплые пальцы коснулись руки, рисуя дороги на карте её судьбы, начертанной кем-то свыше на почти прозрачных в лунном свете ладонях.

Полнолуние. Огромный шар, желтый, как глаза той совы, заглядывал в окно и молчал, боясь спугнуть строящееся понимание, сплетаемое нитями доверия в огромный кокон. В нем только двое и дыхание осеннего вечера где-то там, за наглухо закрытым окном.

Легкое скольжение к месту, где стучит пульс. Если сердце — огромные часы с маятником, то пульсация хрупких вен на запястьях — секундомер, отмеряющий мгновения жизни.

Вдох…

Выдох…

Она чувствовала, как легкие заполняет тонкий аромат его одеколона — запах другого человека, уже поселившийся в её теле, в темном уголке, который она никак не могла полюбить.

Неторопливые ладони поднялись выше, и он сделал шаг навстречу, вырисовывая узоры на предплечьях, заставляя мурашки поцеловать тонкую кожу. Тепло на талии, под сильными пальцами, и дыхание у уха.

Вдох…

Выдох…

Когда она была ребенком, ей казалось, что нет ничего прекраснее поцелуев. Как в сказке — принц, целующий принцессу. Божественный момент.

Как опошлили значение поцелуя многие годы жизни. Он стал настолько пустым, неважным, банальным. Поцелуй — сомнительная роскошь.

Когда важнее всего в жизни стало чужое дыхание?

Вдох…

Выдох…

Корвус казался спокойным и уверенным, снимая с неё платье. Его руки были иными, не такими, как у Тревора. Не теряя своей элегантности, они оставались мужскими. И почему-то теперь она не боялась прикосновений. А может быть, просто выросла?

Она никуда не спешила, наблюдая, как пуговицы на его рубашке выскакивают из петелек, повинуясь осторожным прикосновениям, и этот момент вызвал ощущение дежавю, отчетливое и тревожное. Словно всё это уже случалось с этим человеком и именно так. Только платье на ней было белое, словно ранний ноябрьский снег.

Вдох…

Выдох…

Нателла улыбнулась собственным мыслям, когда положила руки на его обнаженные плечи. Как давно она не ощущала подобного? Сколько времени прошло с тех пор, когда она вот так прикасалась к мужчине?

Одежды казалось слишком много, пальцам не хватало прикосновений. Все преграды пали на пол, оставляя их обнаженными телами, душами, друг перед другом. Вдыхать до боли знакомый запах тела — единственное, чего хотелось сейчас. Если бы её спросили о лучшем моменте в жизни, она изменила бы недавнему мнению. Тот момент, та встреча в кафе, уже ушла в прошлое, уступая место новому.

Вдох…

Выдох…

Только не забывай дышать, Нателла… Только не забывай.

Сердце стучало всё быстрее, а колени подкашивались от рождающегося желания. Легкое чувство стыда перед миром, что так нагло и дерзко подглядывает за ними, чуть было не заставило запереть дверь, задернуть шторы.

Его руки убеждали забыть обо всем. Они скользнули по нежной коже и замерли у груди, заставляя сердце Нателлы подпрыгнуть снова. Едва ощутимое прикосновение к соскам, мягкое, трепетное, опаляющее жаром сердце. Корвус отстранился, замирая.

Она кивнула в ответ на незаданный вопрос.

Вдох…

Выдох…

Слишком шумное дыхание, слишком очевидная страсть, желание, превращающееся в жажду, в буйное помешательство. Всё вокруг — слишком. Корвус сжал её запястья и потянул Нателлу к кровати, заставляя опуститься на покрывало. Он смотрел на нее сверху вниз, изучая фигуру в свете предательницы-луны, словно желая увидеть в глазах что-то важное. Может, уверенность, которой не было? Нателла блуждала по лабиринтам памяти — жизнь подбрасывала ей картинки, в которых она проводила ночи с мужем. Она просматривала их краем глаза, отмечая наигранность, подчеркивая каждый недостаток. Комикс с нереальными героями. А всё, что здесь — истина. Она могла бы попросить о прикосновениях, только часы никуда не спешили. Будущее казалось размытым, словно картина, написанная акварелью. Она была бы прекрасным дополнением интерьера, если бы не персонаж, изображенный на ней. Слишком вычурный, яркий, броский. Такой картина не вписывалась в деревянную рамку, которую Нателла приготовила заранее. Корвус не подходил по своей сути. Он портил любой портрет хитрой ухмылкой.

…Он оставил несколько поцелуев на её шее и заскользил нежной ладонью по животу, всё ниже. Всё происходящее казалось слишком быстрым. Хотелось хоть ненадолго восстановить контроль над ситуацией, но мыслей не было. Она сжала его руку, едва не впиваясь ногтями. В памяти, так не вовремя, всплыл его давний вопрос о боли. Страха он не вызвал, напротив — приторно-сладкое предвкушение идеальности, достижения мечты, как у девочки, которая вот-вот получит ту самую куклу, что выбрала в магазине. Осталось дождаться праздника.

Вдох…

Выдох…

Она снова примерила его образ в акварельную картину нового мира, где есть свой дом, собака и даже маленький ребенок, и вдруг осознала, в чем именно ошиблась. Он никогда не подойдет к ее фантазии потому, что Нателла не способна построить идеальный план будущего с человеком, сломавшим и отстроившим её жизнь заново.

Не она создавала эту мечту.

Архитектором был он. Человеком, конструирующим идеальную фантазию о будущем, в которой она — персонаж. Это она должна вписаться в рамки его искалеченного мира. И тогда мозаика соберется, все детали встанут на свои места, картинка оживет.

Она улыбнулась, чувствуя, как по щеке скользнула слеза, и покорилась... Опустила ладонь, расслабляясь и кивая. Нежные руки спустились ниже, уверенно лаская, заставляя расслабиться и отдаться навсегда. Прикосновение его кожи, тихий вздох и стон, кажется, обоюдный — кровать никогда не казалась ей настолько мягкой.

По легкому толчку, вызывающему взрыв удовольствия, когда её руки сомкнулись на сильных плечах, она поняла, что не ошиблась. Требовательный поцелуй, самый первый, самый лучший из всех её поцелуев, что способна воспроизвести память, яркий, наполненный вкусом шампанского и страсти. Поцелуй, ловящий тихие вздохи в ответ на плавные, самые естественные в мире движения. Нателла поняла, что улыбается, ощущая, как тело сдается в плен каждому прикосновению, доверяет ему, как никогда никому другому.

Он приподнялся, глядя в её глаза, потому что Нателла, не сумев спрятать настоящие живые чувства под привычным панцирем из безразличия, засмеялась громко и звонко. От того, что Корвус показал ей жизнь, её вкус — розы и шампанское, в едином сочетании — сладкое и терпкое. Засмеялась над самой собой, потому что происходящее было единственным правильным ходом, и в этой партии нет победителей. Их пальцы сплелись, когда он скользнул глубже и опустился поцелуями к ключице. Где-то там билось совершенно живое сердце.

— Хорошо, что ты не плачешь, — прошептал он, накрывая поцелуем её улыбку. — Смейся… Это прекрасно.

«И правда… — подумала Нателла, вздрагивая и выгибаясь от столь забытого удовольствия, слишком земного, чтобы сравнивать его с небесами, слишком реального, чтобы говорить о возвышенном, далекого от красоты, но правильного и настоящего. Нежная рука опустилась на её губы, стараясь заглушить крик. Нателла словно родилась заново, понимая, что жить теперь сможет лишь с ним. Потому что в пустом мире, где марионетки танцуют танго, есть лишь один кукловод.

«Отчет №27

Наблюдатель: Эдбмира Леблан

Клиент: Корвус Леблан

Сегодня опять видела, как Корвус разговаривает с несуществующим человеком. Сначала мне казалось, что это ошибка, потому и не докладывала никогда. Признаю собственный недосмотр и готова понести наказание.

Он называет её принцессой. Водит на свидания, беседует, пьет шампанское, танцует и даже занимается с ней сексом. По крайней мере он уверен, что это так. Ещё я знаю, что она вроде как очень молода и не любит меня. Не знаю, связано ли её появление с возвращением памяти. Надеюсь, что нет. Он иногда странно ведет себя на людях. Беседует с ней в кафе, делает заказ, а потом сетует, что принцесса ест очень мало. Это безумие какое-то! Примите меры»

«Уважаемая мисс Леблан!

Мы понимаем ваши опасения относительно сложившейся ситуации. Уверяем, никаких сбоев в работе зелья быть не может. Мистер Леблан не мог вспомнить детали прошлой жизни. Это исключено самим механизмом действия Мемориума. Всё, что происходит с ним, имеет более простое и вполне логичное объяснение. Мы рекомендуем вам уговорить его посетить маггловского психиатра с целью назначения подходящей терапии. Ставить предварительный диагноз, не проведя обследование у колдомедика, мы не имеем права, однако, симптомы крайне схожи с проявлениями шизофрении. В случае, если диагноз подтвердится и ваше сосуществование с клиентом будет осложнено, оплата услуг непременно поднимется.

Служба внешнего контроля, Мемориум».

Из личной переписки, 11-12 марта 2000 года

Ощущение, что он грабитель, прокравшийся в дом ради наживы, было слишком острым. Поцеловав сонную Нателлу в лоб, он огляделся в поисках собственной одежды. Остаться с ней — совсем не по плану. Куда веселее играть, если жизнь идет именно так, как он задумал. Потому что итог стоит временных неудобств.

Спускаясь по лестнице, Корвус думал о следующем шаге. Она проснется через пару часов, потому, что по её меркам сейчас — слишком рано. Прочтет его короткую записку, а потом задумается о произошедшем. И лучше в это время им быть подальше друг от друга, чтобы не принять опрометчивое решение.

Ступеньки скрипнули, и Корвус улыбнулся, размышляя, слышны ли ей в спальне эти звуки. В холле было достаточно светло. И совсем не потому, что солнцу приспичило сиять в половину четвертого утра. В холле горел свет.

Он мысленно выругался, когда налетел на старушку в синем платье. Дурацкая ситуация. Даже показалось, что он снова учится в школе, и сейчас его застукали за совершенно неприличным поведением с несовершеннолетней одноклассницей.

— Эм…

Женщина покачала головой осуждающе.

— Тамара Рой.

— Очень приятно… — теплое рукопожатие. Он поспешил застегнуть пальто.

Молчание затягивалось. Мать Нателлы смотрела на него, чуть приподняв бровь. Кроме светлых волос, ничего общего с дочерью у неё не было. На первый взгляд.

Она не произносила ни слова, и он тоже молчал, размышляя, что нужно старой кочерыжке от его персоны.

— Тамара Рой, — повторила собеседница с нажимом.

— Корвус Леблан, — спохватился он, ругая себя за утренний идиотизм. Ну разумеется, где манеры? Спят еще?

— Не желаете чашечку кофе, мистер Леблан? — миссис Рой устало покачала головой и расправила платье.

— Благодарю, но я спешу.

По правде говоря, он совершенно никуда не спешил. Куда можно спешить в это время? Но беседа с матерью женщины, с которой провел горячую ночь, в планы не входила.

Распрощавшись с новой знакомой, Корвус спустился к машине и сел за руль. Лишь выезжая на трассу, укрытую белым, как молоко, туманом, он задумался: почему Тамара Рой вернулась от своей сестры так рано? Нателла встречать её не собиралась, по крайней мере вчера ни о чем подобном не думала. Что случилось?

Тамара же размышляла совсем о другом. Присев на диван, она какое-то время смотрела на стеклянный столик с едва заметными следами от чьих-то пальцев, затем вынула из старомодной сумочки большой блокнот. Действовать нужно было немедленно. Только вот Нателлу было откровенно жаль. Сколько достается на долю её девочки. Она одернула платье и принялась писать что-то убористым почерком.

Она давно мечтала о дочери, но прогноз врачей, увы, был неутешителен. Сейчас, когда всё в её жизни изменилось, и вот уже два года она ощущала себя кому-то нужной, Тамара снова оказалась перед нелегким выбором.

«Отчет №1098.

Клиент: Нателла Рой

Наблюдатель: Тамара Рой

Нателла провела ночь с Корвусом Лебланом. Я требую повторения процедуры изъятия памяти в срочном порядке»

Поднявшись в свою комнату, она открыла окно и долгое время смотрела на серые, висящие над городом тучи. Крупная серая сова опустилась на подоконник, взяла в лапку закрученное в аккуратную трубочку письмо и, не задерживаясь ни на минуту, взмахнула крыльями.

Тамара присела в кресло-качалку, подрагивая от сквозняка, бродящего по дому нежданным гостем.

Только бы они не забрали Элл.

* * *

Было ещё темно, когда Корвус подъехал к дому. Поставив машину на привычное место, он уже направился к крыльцу, предвкушая теплый душ и уютную постель, когда вдруг заметил это… Мелкие алые капли, словно бисер, рассыпанный на дорожке из белой гальки.

Он присел, касаясь странных следов. На пальце остался смазанный отпечаток. Он пах железом и жизнью.

Кровь…

Капли вели к дому, к крыльцу.. Чистые лестница, порог, дверь, ни единого следа. Нечто шло не к дому, а от него, оставляя следы, как маршрут на карте. Ощущая смутное беспокойство, он зашагал по тропинке, ориентируясь по кровавым указателям. Пятна вели к сараю. Оставшийся от прошлых хозяев, он до сих пор был забит всяким хламом. Руки до разбора никому не нужной дряни не доходили.

Пятна исчезли, как только он ступил на газон. Видимо, впитались в землю, прячась под жухлой травой. Скорее бы её накрыл снег, если его вообще стоит ожидать в этом году. На пороге покосившейся постройки красовалась алая лужица. Кровь ещё не свернулась, но здесь её натекло изрядно. Ощущая, как быстро стучит сердце, Корвус напряженно сжал руки и толкнул дверь. Она открылась со скрипом.

Внутри царствовала непроглядная тьма, казалось, шагни вперед — и провалишься в незримую пустоту навсегда. Он сделал шаг и нахмурился, ощущая под ногой что-то мягкое. Кролик — мертвый и залитый кровью, словно кто-то пытался открутить ему голову. Восторгаясь эйфорией, нахлынувшей вместе с потоком адреналина и дурманящей голову сильнее дорогого портвейна, Корвус вгляделся в темноту.

Нападавшего он так и не увидел, зато услышал выстрел и инстинктивно поднял руку в попытке защититься. Легкая вспышка. Непонятная вибрация во всем теле, словно по нему пробежал слабый заряд электрического тока, щекоча кожу, пощипывая кончики пальцев. Что только что произошло? Боли не было. Корвус замер, прислушиваясь к ощущениям, чтобы убедиться — выстрел цели не достиг. Скосив взгляд вниз, он не увидел ничего особенного — темное пальто, такие же брюки и ботинки. Почти черное пятно крови у ног, дохлый кролик. Запах пороха ударил в нос. Где же рана и боль? Убийца промахнулся?

Звук падения привлек внимание, заставляя ступить дальше в сарай. Когда глаза привыкли к темноте, он увидел человека. Мужчина лежал на полу, морщился от боли и сжимал в руках пистолет. В оружии Леблан не разбирался, но сейчас этого и не требовалось. Смело шагнув ближе, он пнул нападавшего по руке, пистолет отлетел в угол и ударился о стену. Человек жадно ловил ртом воздух, хрипел и силился подняться, светло-серая куртка постепенно окрашивалась в темные цвета. Щелкнув выключателем, Корвус какое-то время наблюдал за гримасой ужаса и непонимания, отражающейся на лице незнакомца.

— Кто ты такой? — Корвус фыркнул, наступая ботинком на его запястье. Убийца захрипел, сплевывая кровь.

Лампочка на потолке чуть покачивалась, бросая светлые блики вдоль стен с покосившимися стеллажами.

— Как ты… как… ты… успел?

— Кто ты такой?! — повторил он с нажимом, упиваясь властью собственного голоса и величием момента. Наслаждаться хриплыми отзвуками агонии того, кто только что его чуть не убил — божественное ощущение.

Только как и почему?

Неисправное оружие?

Пуля вылетела в грудь тому, кто отпустил её в полет.

Ветер раскачивал цоколь, мешая сосредоточиться на взгляде умирающего. Вернувшись к двери, Корвус захлопнул её с силой и толкнул обнаруженный у стены стул поближе к неизвестному.

— Кто ты? Ты все равно умрешь…

— Ты — ублюдок! Из-за тебя моя жизнь скатилась под откос! Чтоб ты сдох, Леблан! — мужчина закашлял, а Корвус уселся поудобнее, прикидывая, кем работал этот человек? Наверняка где-то в Амоко.

— С кроликом было неплохо. А остальное… Стоило проверить оружие.

— Оно… было исправно. Это ты. Ты… — мужчина взглянул со священным ужасом. — Ты — сущий дьявол. Ты оставил меня без работы, без гроша в кармане. Боже…

— Боже? — Корвус рассмеялся. — Где был твой Бог, когда ты шел сюда? — он покачал головой, наблюдая, как кровь стекает на пол, просачиваясь сквозь щели в изгнивших досках.

— Ты — убийца. Все отвернутся от тебя. Чудовище!

— Я — убийца? Не ты ли пришел в мой дом с оружием?

— Не-е-ет… — мужчина метался в агонии. — Ты сломал мою жизнь. Меня уволили из-за тебя. Жена ушла и забрала дочь, мой дом вот-вот отнимут за долги. Моя мать умирает, и нет денег, чтобы купить обезболивающее.

Корвус вздохнул, изображая сочувствие.

— Тебя уволили из Амоко? Друг… это лишь твоя вина. Бизнес, большие дела — важнее мелких судеб. Ты только пешка, я же добился всего и стал королем. И кого из нас больше любит Бог? — Корвус фыркнул, пожимая плечами. — Ты слал проклятые записки? Почему не пришел сразу? Струсил?

Лужа крови постепенно разрасталась. Корвус даже задумался, может ли из человека вытечь столько? Видимо, может.

— Ты… — незнакомец захрипел, выгибаясь от боли и замер, устремляя остекленевший взгляд в потолок.

— Как жаль!

Корвус вернул стул на место. Прикасаться к трупу он не планировал. В конце концов, смерть этого глупца не его рук дело.

— Фи, сколько крови… — Принцесса сидела на старом запыленном столе, болтая ногами. Простая черная юбка, рубашка и безрукавка с серебристо-зелеными полосками вдоль линии декольте.

— Что ты здесь делаешь? — он нахмурился, замирая у двери. — Уходи, здесь тебе не место. И не трогай ничего, не вздумай. Не хватало ещё, чтобы полиция подумала на нас.

— То есть, хочешь сказать — он сам себя убил?

— Я не знаю, как так вышло, но пистолет был неисправен.

Принцесса цокнула язычком, поднимая глаза к потолку.

— Люци… Что за глупости? Это ты его убил. Я же видела.

— Что?! — он уставился на неё, ничего не понимая. — Ты не могла ничего видеть! У меня даже оружия нет, что за бред, девочка?

Она лишь отклонилась назад, опираясь на ладошки.

— Я тебя ждала здесь. М-м-м, милое место, правда? Пришел он и убил кролика. Направился к дому, чтобы кровь стекала со зверька прямо на аллею. Фи, такая мерзость! А потом он вернулся и вынул пистолет. Я так боялась за тебя, — девочка шмыгнула носом, глядя нежно и несчастно.

— Эй… Ну что ты? — он обошел труп вокруг, стараясь не наступить на кровь, обнял её и прижал к своей груди.

— Ты вошел. Он выстрелил. Ты заставил эту пулю развернуться на полпути.

— Развернуться? О чем ты? — он поцеловал её в лоб и нахмурился, ощущая, как тепло вдруг исчезает из рук. Пальцы скользнули сквозь прохладный воздух и опустились на деревянное полотно стола.

— Что за черт?

Принцессы не было. Пыль… Много пыли, древесные опилки. Заноза вонзилась в правую руку у большого пальца, доставляя жуткую боль.

— Я здесь.

Она стояла у двери в свете качающейся лампочки.

— Я закрыл дверь, чтобы… свет падал ровно, — Корвус шагнул к ней, наступая в темную лужу и глядя с отвращением на новые ботинки. Кровь казалась живой. Он замер, непонимающе глядя на то, как большое черное пятно превращается в змею — тело, длинное, блестящее, скользнуло по полу в приоткрытую дверь.

— Что такое? — он тряхнул головой, в глазах потемнело.

— Не надо так… — принцесса уже была рядом, поддерживая его под руку. — Присядь.

Он опустился на стул, глядя с недоумением на красный след от змеиного тела, ведущий куда-то в сад. В приоткрытую дверь дул прохладный ветер. Солнце уже было высоко.

Скосив взгляд на тело, он замер. Вместо трупа на полу темнело пятно от впитавшейся в доски крови.

— Что?

— Ты забыл? — принцесса погладила его по щеке. У нее была совсем другая прическа. Волосы собраны кверху, как у Нателлы вчера. Теперь они и вовсе казались ему близняшками.

— Забыл что?

— Тело забрали. Только что приезжала скорая помощь. Ты вынес его на лужайку и пытался спасти, чтобы отвести подозрения. Какая глупая смерть! Здесь уже и полиция была. Видишь флажок?

На полу, на том самом месте, где лежал незнакомец несколько минут назад, стоял белый флажок с номером R-1.

— Это чтобы фотографу было удобнее работать, знаешь? — принцесса улыбнулась мягко и нежно, целуя его в щечку и опускаясь перед ним на колени.

— Не понимаю…

— Здесь была полиция. Ты разговаривал с ними. Никто ничего не понимает. Оружие выглядит исправным, но твоей версии поверили. Всё в порядке, ты вне подозрений. Эльмира показала им записки, почерк совпал с почерком убийцы.

Он что, не помнит, что делал половину дня? Почему он здесь? В голове было пусто. Ни мыслей, ни идей, ни ощущений.

— Что с моей памятью?

— Наверное, это шок… — она улыбнулась, укладывая голову на его колени. — Не волнуйся, всё, что происходит здесь, не имеет значения, Люци. Я ведь рядом. А это не твоя жизнь.

— Не моя? — он прислонился к подлокотнику, поглаживая и перебирая её золотые волосы…

— … Ты думаешь, это всё серьезно? Он теперь вернется?

— Хвост что-то задумал. Он, как помешанный, стремится возродить своего повелителя. Пустое место. Как им был, так им и останется, — он гладил медовые волосы, пропуская их между своими пальцами, думая, насколько ему повезло с супругой. Нарцисса сидела у ног, на ковре, прислонившись к его колену, и печально смотрела на огонь. Годы шли, а мир становился всё более шатким. Часы на камине уже отсчитывали время до возвращения Темного Лорда.

— Драко что-то грозит?

— Нет. Грозит Поттеру, — он улыбнулся самодовольно, вспоминая письма сына о том, какой гадкий и нахальный мальчишка этот сын Джеймса.

— Он просто мальчик, Люци, ты понимаешь? Он такой же мальчик, как наш Драко. Он — ребенок и не виноват, что… — Нарцисса смотрела на него нежно, убеждая не только словами, но и взглядом.

— Тсс… — его пальцы скользнули по её шее, сжимая подбородок немного грубо. — Даже говорить такие слова никогда не смей. Слышишь, Цисси? Ни-ког-да.

Она кивнула…

— Нарцисса…

Принцесса кивнула и приподнялась, как женщина из видения. Опираясь на его колено, глядя в глаза.

— Нарцисса Малфой. Ты помнишь? Ты помнишь мое имя, Люци? Нашу жизнь? Настоящую, ту, что у нас отобрали? Вспомни, пожалуйста, вспомни магический мир.

Корвус покачал головой. Пустота не исчезала, но сейчас внутри него, глубоко в сознании что-то концентрировалось и разрасталось, медленно, тягостно, заполняя всё. Стало страшно.

— Я — Корвус. Корвус Леблан! — он оттолкнул её немного резко. Принцесса упала на гнилые доски, и на мгновение его сердце перестало биться.

— Ты — Люциус… Ты — мой Люциус. Пожалуйста, вспомни, вспомни это!

Она приподнялась, потирая ушибленный локоть. Он молчал.

Её тонкие пальцы коснулись следов крови на полу, тщательно собирая всё, что не успело высохнуть, и вывели на досках едва видимые инициалы — Л.А.М

Корвус поморщился, глядя сверху вниз…

— …Тсс, — она обняла его мягко, покачивая в своих руках. Рубашка в крови, но ему было наплевать.

Ему больно.

Всё тело ломило, скручивало, а каждое касание резало кожу. Проклятый Круциатус. Руки дрожали, пальцы слиплись от собственной крови. Нарцисса заправила выпавшие из прически непослушные пряди за ухо. Его кровь оставила на коже алый след.

— Потерпи немножко, — расстегнула его рубашку, стараясь не морщиться от вида ран.

— Ты не должна… нет… — он попытался отстраниться. — Ты испачкаешься. Это работа домовиков, колдомедиков, ты не должна, Цисси.

— Я же не сахарная принцесса, — шепнула она тихонько, помогая выпить какое-то зелье, — не растаю…

… пальчики, испачканные в подсохшей крови, начертили рядом другие буквы — Н.Д. Б.

— …Ничего… сейчас будет легче, — она стерла тряпочкой кровь, прополаскивая её в тазике. — Завтра всё заживет.

Он держался из последних сил, чтобы не плакать, жуткое ощущение. Лучше бы она ушла. Люциус никогда не мог позволить себе быть слабым при жене. Никогда.

— Драко не станет Пожирателем. Пообещай мне, Люци, пообещай…

— Так нужно, пойми и прими это. Это наш долг, — он сжал зубы от боли, потому слова прозвучали куда грубее, чем хотелось.

— Ты обязан защитить его, я никогда ни о чем тебя не просила, но сейчас прошу, ты должен.

— Я не могу.

Она обняла его, укрывая чистой рубашкой.

— Драко не должен так страдать, — всхлипнула, прижимаясь ближе, — не должен…

… витиеватые буквы кровью на сгнивших досках — Sanctimonia vincet semper9. Принцесса грустно улыбнулась и посмотрела на него.

— Ты помнишь ту колыбельную? Я пела её Драко. Ты помнишь?

__________________________________

9 [(пер.лат.) Всегда преобладают над святостью — девиз семьи Малфой]

Она изменилась, становясь взрослее. Волосы чуть короче, бедра немного шире, но улыбка всё та же. Перед ним лежала Нателла и смотрела в глаза, словно моля о самом важном.

Вспомни.

И он вспомнил.

— Ты не плачь, мой малыш…

…Детство было таким коротким. Сад и вечные заповеди отца. Розги, балы, друзья и враги, слезы матери, розы…

Всё, как и должно быть в чистокровной магической семье.

— Но, отец, я хочу палочку!

— Когда тебе исполнится одиннадцать, мы её купим, а пока выбирай что-то другое на Рождество, Люциус…

Звезды спят, ты не спишь…

… приглашу Блэк. Чего бы мне это не стоило. Она моя, только моя.

— Ты приглашаешь меня на Рождественский бал? Это что — шутка какая-то? К твоему сведению, меня уже пригласили. Ты же не думал, что я буду ждать, пока Люциус Малфой наберется смелости?

— Надеюсь, твой кавалер будет очень аккуратен и внимателен. Любое неосторожное движение — и ты сломаешься, скелетина!

Если в небо взлететь…

— Мой отец написал твоему. Думаю, они смогут договориться о нашей свадьбе. Надеюсь, условия устроят обе семьи.

— Что же ты делаешь, Малфой? Зачем всё портишь? — она всхлипнула, шагая к двери.

— А что не так? Ты не хочешь? У тебя нет выбора! Всё решит твой отец!

Замерла на пороге оранжереи.

— Люци… — покачала головой, а по щеке скользнула маленькая прозрачная слеза. — Разве так делают предложение? Какой ты дурак!

Звездную мантию можно надеть.

— …назовем его Драко.

— Почему Драко? — она так бледна, но на губах играет улыбка. — Он совсем не похож на дракона. Такой маленький, такой… чудесный.

— Он будет сильным. Несмотря ни на что. Потому что победил смерть ещё до рождения.

А ведь он так и не признался, что сделал постыдный выбор между жизнями маленького сына и своей жены.

Нужно сказать. Когда-нибудь…

Корвус соскользнул со стула, закрывая глаза ладонями.

— Люциус Абрахас Малфой, по просьбе Гарри Джеймса Поттера, официального представителя корпорации Мемориум в Визенгамоте, смертная казнь согласно статьям 303, 312 и 401 Магического кодекса будет заменена для вас процедурой коррекции памяти. По требованию со стороны владельца корпорации все ваши знакомые, друзья и родственники получат официальное уведомление по форме М-3, запрещающее любые контакты с вами в маггловском мире. Попытка встречи или иного способа общения будут расценена как содействие убийце…

Люциус Малфой.

А весь этот мир пустой, шаткий, как карточный домик. Сестра — ненастоящая, дом — чужой, жизнь — муляж.

— А еще, — принцесса погладила его по волосам, — меня нет, Люциус, ты придумал меня. Ты спрятал, в подсознании, в фантазии. Чтобы однажды вспомнить, когда придет время все вернуть и спасти то, что ты когда-то защитить не сумел.

— Ты…— он покачал головой, наблюдая, как она поднимается и вытирает кровь о белое свадебное платье.

— Меня нет. Зато есть она — Нателла Рой.

Люциус замер, ощущая, как быстро забилось сердце.

— Твоя Нарцисса.

Зря он ушел утром. Как же зря. Принцесса улыбнулась, глядя с любовью и восхищением.

— Иди уже. А мне пора.

— Ты вернешься?

Она распустила волосы и покачала головой:

— Может, когда-нибудь…

Он распахнул дверь, ныряя в прохладный ноябрьский вечер. На желтую, изгнившую траву медленно падал первый снег. Люциус замер, вдыхая морозный воздух полной грудью.

Настоящий снег.

Легкое прикосновение к плечу заставило вздрогнуть.

— Мистер Леблан, мы можем поговорить?

Прямо перед ним стоял худощавый человек в темном пальто. Черные волосы раздувал задира — ветер, а между прядей, словно первые снежинки, блестела седина. Люциус улыбнулся, разглядывая острые скулы и крючковатый нос.

— Тебе ли не знать моё настоящее имя, Северус? — выдохнул он.

Ветерок тихонько стукнул дверью сарая, раскачал деревья и улетел куда-то вдаль, стремясь найти то самое место, откуда он родом.

«С этого дня необходимость использования услуг Мемориума должна быть подтверждена через Министерство магии в порядке очереди. Обратитесь в службу внешнего контроля корпорации и узнайте дату заседания комитета по вашему делу».

Объявление от имени корпорации Мемориум на Волшебном радио, 11 ноября 2001 года

В просторной комнате, расположенной в самом дальнем коридоре здания корпорации Мемориум, вопреки позднему часу, царила атмосфера беспокойства.

— Вы клялись нам, что невозможно вернуть память без участия корпорации! Вы подписали документы! — Министр паниковал. Он носился по кабинету и нервно теребил носовой платок. Десять мужчин понуро отводили взгляд, напряженно о чем-то размышляя. Человек в темном капюшоне стоял у окна и молча смотрел на полную луну.

— У нас нет гарантий, что они действительно всё вспомнили, — он тряхнул головой, отчего черная прядь волос выбилась из-под капюшона.

— Тогда какие у нас вообще есть гарантии? Что если они уже планируют свое возвращение? Я отвечаю за жизни людей, понимаете? Только я.

— Министр, — Гарри поднялся со своего места, стремясь заставить Министра успокоиться. Его разбудили посреди ночи, заставляя срочно явиться в Мемориум. Он даже кофе выпить не успел и вот уже больше двух часов выслушивал подчас сумасшедшие идеи сотрудников корпорации. Министр лишь подливал масло в огонь.

— Не стоит, Поттер, — человек в капюшоне шумно выдохнул. — Мы все понимаем, что где-то ошиблись, но, увы, найти свою ошибку не можем.

— Вам не кажется, что эта встреча случайна? Может, они не помнят друг друга, просто остались какие-то связи? — Гарри подошел к Министру, заглядывая ему в глаза. — Магический обряд, может быть…

— Узы, — Септимус Солорс поправил капюшон и отошел от окна. — Узы. Они нашли друг друга, потому что узы не были разрушены. Потому что мы, черт возьми, не подумали о проклятом обряде!

Окружающие посмотрели на него с нетерпением и надеждой.

— Это брачный обряд. Долго объяснять, но теперь, по крайней мере, ясно, «как», только ответа на вопрос «что делать?» по-прежнему нет.

— А может быть, ничего не делать? — Гарри вздохнул и прошелся по комнате. — Может, они ничего не помнят и магическому миру нечего опасаться? И всё случившееся — к лучшему.

Все замолчали, непонимающе глядя на него. Где-то вдалеке послышались хлопки аппарации и возмущенный женский голос. Через пару мгновений всё стихло вновь.

— Это не может быть к лучшему, мистер Поттер! — Министр взглянул почти с ужасом. — Вы желаете повторения того, что было три года назад? Нет! Никогда. Проведите процедуру снова. Я не вижу другого выхода. Проведите и разошлите их по разным городам, черт возьми, по разным странам, если нужно. Расторгните эти магические узы, сделайте что-нибудь!

— Мы не можем разорвать узы, — Солорс казался взволнованным. — Для этого нужно, чтобы они оба в здравом уме захотели этого, нужно наведаться в Мэнор. Необходимо такое, что нам не подвластно.

— А мне плевать! Сделайте хоть что-нибудь! — Министр вышел прочь, хлопая дверью. Тишина была почти гнетущей. Гарри сел на свое место и посмотрел на Солорса с интересом.

— Миссис Рой, — Септимус повернулся к наблюдателям, — приведите Нателлу в Мемориум. Скажете, что ведете на сеанс регрессивного гипноза или к психиатру. Придумайте что-нибудь. Она уничтожила то письмо из Службы внешнего контроля, сыграйте на этом.

— Но, сэр, характерная… обстановка магического мира…

— Придумайте что-нибудь. Поверить в то, что происходит на Косой аллее, магглу куда сложнее, чем найти происходящему логическое объяснение. Нарцисса больше не думает как маг.

Эльмира Леблан заерзала на стуле, Гарри поймал её обеспокоенный взгляд.

— Я сам за ним схожу, — Септимус ещё больше надвинул капюшон, пряча глаза. — Так будет лучше.

Гарри догнал главу Мемориума уже на выходе.

— Откуда вы знаете про узы? Откуда вам столько известно о Малфоях? — мысли сбивали одна другую, отказываясь формироваться в связные предложения. — Вы знакомы? Вы понимаете, что если министр…

— Не лезьте не в свое дело, Поттер… — Септимус взглянул на него искоса, не сбавляя шага.

— Я просто не хочу, чтобы вас назвали сообщником Пожирателей смерти. В вашем случае Министр обойдется традиционной расправой.

Септимус сглотнул, глядя усталым и безразличным взглядом перед собой.

— То, что случилось — не моих рук дело. Процедура прошла именно так, как должна была. Я не помогал Малфоям и не собираюсь помогать сейчас.

Гарри фыркнул, резко останавливаясь.

— Я изучал отчеты Наблюдателей. Те цветы в палате Люциуса — нарциссы, откуда они?

Септимус тоже замер, оборачиваясь и глядя на него из-под темного капюшона.

— Не имею понятия. Должно быть, кто-то из персонала принес.

— Нарциссы в январе? — Гарри вздохнул и покачал головой. — Зачем вы это сделали?

Септимус какое-то время не двигался с места. Капюшон полностью скрывал лицо. О чем именно он думал, понять было сложно. Но он определенно размышлял над заданным вопросом.

— Ваши туманные намеки глупы и беспочвенны. Желаете выдвинуть мне официальное обвинение — потрудитесь получить все необходимые документы в аврорате… мистер Поттер.

Сказать было нечего. Гарри проследил за удаляющимся по коридору человеком и поправил очки, услышав хлопок аппарации.

Доказательств не было. Лишь интуиция. Только интуиция никогда Гарри не подводила.

* * *

Солнце уже давно поднялось над горизонтом, и комнату озаряли золотые лучи. Совсем не осенний день. Он будил ощущение, словно ноябрь с его морозными ветрами остался глубоко в памяти и показывать носа из воспоминаний не планировал. Корвуса рядом не было, впрочем, она и не ожидала проснуться вместе с ним. Нателла потянулась и открыла глаза, утыкаясь в подушку носом. Она насквозь пропахла неповторимым ароматом его тела. Неужели жизнь наконец сдвинулась с мертвой точки? Ушла с проклятого перекрестка, который тянул к себе уже два года. Какое опьяняющее чувство — свобода от мыслей, от прошлого и толкающего назад настоящего.

Осторожно скользнув рукой по одеялу, она коснулась клочка белой бумаги и зажала его между пальцами.

Записка.

Он не мог уйти просто так, а значит, и для него прошлая ночь не была одной из сотен таких же. Пробежав взглядом по строкам, написанным до педантичности аккуратным и чуть витиеватым почерком, Нателла улыбнулась своим мыслям, глядя в потолок, на котором играли в прятки два солнечных зайчика.

«Доброе утро, Золушка.

Завтра в то же время в «Руссо».

Твой Разбойник»

Улыбка отказывалась исчезать с лица, как Нателла ни прятала её, спускаясь к завтраку. Мама уже была дома. Странно, она ведь планировала уехать на все выходные? Накапав в красную чашечку несколько капель из прозрачного флакона, она добавила немного воды и выпила лекарство.

— Элл, — мама стояла в дверях кухни, улыбаясь непривычно обеспокоенно, но мягко.

— Мама, что-то случилось? Ты рано… — Нателла забралась на стул с ногами, улыбаясь своим мыслям. Неимоверно хотелось совершать глупости, чтобы вспомнить, как это — быть семнадцатилетней влюбленной дурочкой. Мама вздохнула и поставила перед ней поднос с серым пеплом. Маленькие кусочки недогоревшей бумаги, почему-то в клеточку, чуть подрагивали от легкого сквозняка.

— Что это?

— Это я должна спросить, милая… — мама присела напротив, поправляя длинный, старомодный халат. — Элла, тебе становится хуже.

Чашечка, которую Нателла приготовила под чай, почему-то звякнула.

— Что? С чего ты взяла? Я пью лекарство. Я только что его выпила. И всё у меня прекрасно, даже лучше, чем прекрасно. Всё просто стало нормальным, понимаешь?

Она прочла во взгляде матери печаль и сочувствие. От этого стало немного не по себе.

— Элли, милая, зачем ты сожгла письмо от Эванны?

— Что? — Нателла взглянула в ясно-голубые глаза.— Мама, я не сжигала письмо от твоей сестры. Я не делала этого. Ты что-то путаешь, это было…

… это был бледно-желтый пергамент из несуществующей компании. Письмо, предназначенное для того, чтобы помешать их с Корвусом встречам. Она его сожгла, чтобы не дошло до адресата…

— Это было письмо от твоей тетушки Эванны, она просила меня не приезжать, потому что на все выходные отправилась к дочери, в Бат, — мама посмотрела едва не с сочувствием. — Ты мне не веришь? Смотри… — она протянула маленький кусочек недогоревшего письма. Бумага в клеточку и размашистый почерк тети. Всего пара слов: «…наверное, нужно перенести». Нателла моргнула. Мир переворачивался. Значит, не было совы?

— А сова?

— Какая сова? — мама погладила её пальцы и стерла следы пепла салфеткой. — Милая, это письмо лежало в конверте у меня на столе. Я не успела прочесть. Я не знаю, зачем ты взяла его и сожгла, но никаких сов в нашем доме не было. Понимаешь? Ты мне веришь?

Сердце застучало тревожно и гулко, Элла прикрыла рот рукой, стараясь сдержать тихий стон. Нет. Она сошла с ума? Сова, Мемориум. Это и правда похоже на бред сумасшедшего. Мир вставал на дыбы, рычал на неё и стремился сбросить, оставить наедине с привычными страхами. Странные, чудаковатые, уродливые, они выбирались из темных уголков в душе, из таких мест, куда она предпочитала не заглядывать. Душили своими костлявыми пальцами, слушали треск гортани и насмехались над ней.

— А Корвус?

Неужели и его не было? Она придумала себе идеальный образ, а в реальности — это сплошной бред больного рассудка, галлюцинации усталой от жизни женщины, травма, стресс, что там ещё говорила миссис Питтри?

— Тот приятный молодой человек, которого я встретила утром на лестнице?

Нателла проследила за тем, как мама вынимает из ящика стола деревянный гребень, и кивнула, распустив волосы.

— Он настоящий? — она прикрыла глаза, наслаждаясь осторожными материнскими прикосновениями.

— Ну конечно, милая. Перестань, Элли. Ты не сумасшедшая, нет. Это всё стресс, напряжение, работа, перемены, которых ты так боишься. Мало ли что тебе привиделось? Ничего, родная. Мы поедем завтра утром к хорошему специалисту. Я уже разговаривала с ним. Поедем, и он всё исправит, — нежные материнские пальцы скользнули по прядям, заплетая их в красивую французскую косу, немного старомодную, слегка не по возрасту, но определенно прекрасную.

— Да? — Нателла вздохнула, ощущая себя маленьким ребенком, которого пытаются отвести к доктору. Так страшно в первый раз.

— Да. Ты же веришь мне? Веришь? — шнурок затянул непослушные кудри.

— Конечно, да, мама, я тебе верю.

* * *

— Как ты вернулся? — они шли по аллее вдоль парка. Под ногами шуршали заиндевевшие листья, похрустывал первый снег.

— Я догадывался, что Лорд зовет меня не просто так. Настало время умереть. У меня было с собой несколько зелий. С помощью них удалось остановить кровь и вывести яд. Потом… Я сам плохо помню. Аппарировал наугад, оказался в маггловском квартале и потерял сознание. Очнулся уже в больнице. Меня подлатали, и я ушел долечиваться зельями, — Северус поднял воротник пальто, продолжая рассказ.

— И никто так и не узнал, что ты жив и вернулся?

— Ну почему же? Многие знали, — в голосе звучала легкая ирония. — Минерва, Помфри… В основном те, чьи услуги мне были необходимы.

— Уж ты-то мог доказать свою невиновность, — Люциус фыркнул, глядя на бывшего друга. Настолько бывшего, что он теперь путался в именах и никак не мог решить, как именно его звать, не мог поверить и рискнуть простить то предательство с его стороны, что пришлось ощутить на своей шкуре. Впрочем, это было так давно. Словно в прошлой жизни.

— Мог. Но хотел ли я этого? Лорд был мертв, Дамблдор тоже. Меня ничего больше не держало.

— И когда ты изобрел это чертово зелье? — Люциус фыркнул, пиная ворох мерзлых листьев.

— Мемориум? Достаточно давно, — Северус поморщился. — Рецепт пылился среди прочих никому не нужных записей. Я изобрел его когда-то для себя, уверенный, что удастся избавиться от прошлого. Так и не опробовал.

— Струсил?

— Нет. Просто не представлял себя иным. Нужно было исправить ошибки молодости, — выдохнул он, не глядя на Малфоя.

Прохожие на пути не попадались. Тихий осенний вечер.

— Думаешь, я стану благодарить тебя за то, что ты сделал? — Люциус нахмурился, ускоряя шаг.

— Нет. Тебе это не свойственно, — показалось, что Северус читает его мысли, но боли от вторжения чужого разума он не ощущал. — Только умирая, я понял, насколько ценю жизнь. Хоть она и не принесла ничего…

— Что будет дальше? Со мной, с Нарциссой, — Люциус наконец решился на самый страшный вопрос и остановился, замирая на половине пути.

В глубине души он надеялся по крайней мере на правду. И пусть Снейп предал, пусть многие годы лгал без зазрения совести, Люциус верил, что время лечит всё. Жить, не зная, что будет завтра, чертовски страшно.

— Повторение процедуры или Поцелуй дементора. Почему мне кажется, что ты не станешь долго выбирать между этими вариантами?

— Цисси не помнит меня, — Люциус вздохнул, пряча замерзшие руки в карманы. — Она не помнит, может быть, не нужно её трогать?

— Она помнит Корвуса Леблана. И этого достаточно. Она скрыла сообщение для наблюдателя, сожгла его.

— Сообщение?

— Да. Предупреждение о ваших встречах. Если бы оно дошло до Тамары, может быть, происходящего удалось бы избежать. Вы оба сделали слишком много ошибок. Ты не пил зелье, она скрывала то, что видела. Ты убил человека, а она…

— Вы давали нам зелье, которое блокировало магические способности? Умно, — Люциус нервно рассмеялся, ощущая привкус какой-то отдаленной горечи на языке и боль, невыносимую боль, ибо ничто уже не станет прежним. Придется пережить всё заново. — Кем я стану? Очередные перемены? Сделаешь меня каким-нибудь банкиром? — в голосе скользила язвительность, скорее беззащитная, чем жестокая.

— Мы не станем менять твою личность. Сотрем Нателлу Рой и воспоминания о магическом мире. Ты забудешь знакомство с ней и сможешь жить дальше.

Луну закрыли темные облака и мелкий, мокрый снег начал падать на город, отблескивая в свете фонарей, фар автомобилей и окон, не гаснущих в это время суток.

— Жить дальше… — Люциус покачал головой. — Это не жизнь. Это нескончаемый спектакль.

— Я уже озвучил тебе варианты. Или жизнь, какой бы она ни была, или смерть, за которой нет ничего. Это не мое решение, Люциус. Если бы я только мог…

— Я уже сделал выбор. Дай мне хотя бы несколько часов, чтобы насладиться воспоминаниями.

— Хорошо, — Северус кивнул. — У тебя есть вся ночь.

— Ночь… Мы пойдем пешком? — снежок посыпал одинокую аллею. Ровные, идеально ровные снежинки таяли на темном пальто.

— Хороший способ обдумать свою жизнь, Люциус. Лучший способ.

Вдали стучал поезд, гудели автомобили, беседовали люди. Город жил. Огромный и безразличный, не интересующийся судьбой отдельных личностей, скупой и наполненный болью потерь, но всегда живой. Всегда.

* * *

— Купите книгу, купите, дамочка!

Было непривычно шумно. Странного вида лавочки, продавцы в необычных костюмах, покупатели, спешащие по своим делам. Она шагала за матерью, не понимая, как вообще оказалась в этой части Лондона. Сначала шли по улице, потом ехали на автобусе. Перед красной кирпичной стеной мама попросила её закрыть глаза. Их отказывались впустить, но мама показала пропуск, подписанный каким-то Септимусом Солорсом. Нателле было всё равно. Люди казались кусочками её галлюцинации, частью болезни. Поэтому она безразлично осматривала окружающих.

— Здесь прямо целый маскарад. Видимо, праздник какой-то, ну надо же, — мама казалась встревоженной.

Маскарад? Да, пожалуй. Это просто праздник.

Какой-то мужчина улыбнулся ей беззубым ртом.

— Хватит спорить! Зачем ты ушла, я не могу без тебя! — парень беседовал с пустотой.

— Сумасшедший, — поставила свой вердикт мама и направилась дальше по мощеной улице. Людей здесь было слишком много. Нателле становилось душно.

Совы. Разные, с разноцветными глазами, сидели в клетках и смотрели на неё безразлично.

— Не желаете купить сову? Лучшие совы в Лондоне.

Совы в Лондоне.

— Мам, а ты говорила…

— Это просто циркачи, дорогая. Право слово, ты как ребенок, Элла!

Разумеется. Это просто люди, просто совы, всего лишь циркачи и маскарад.

Она прикрыла глаза, стараясь расслабиться, и налетела на какого-то мужчину. Выронила сумочку, извинилась и наклонилась, чтобы поднять. Парень замер, глядя на неё сверху вниз. На вид ему было не больше двадцати, белокурые волосы и серые глаза, элегантный костюм. Он не сводил с неё настолько странного взгляда, что Нателла побледнела и отшатнулась, замирая чуть в стороне.

— Драко, мы идем? — высокая молодая красавица, вероятно, его девушка, дернула блондина за рукав. Но он так и стоял. Смотрел, словно знает её и будто боится.

— П-п-простите, — пролепетала Нателла, не зная, к чему отнести собственное извинение. К своей невнимательности или к тому, в чем обвиняли её эти глаза. Холодные, но почему-то нежные. — Вы что-то хотели? — произнесла она увереннее, а девушка рядом только прикрыла рот ладошкой. Теперь она казалась не менее испуганной, чем её спутник. Нателле больше всего на свете захотелось достать из сумочки зеркальце, чтобы взглянуть на себя — понять, всё ли в порядке? Почему девушке так страшно, а незнакомец смотрит, не сводя глаз.

— Нет-нет, — пробормотала незнакомка, дергая парня настырнее. — Извините, мы ничего не хотели. Нам пора. Нам действительно пора. Драко, идем, я прошу тебя, идем скорее…

Тот, кого она назвала Драко, вздохнул и вдруг побледнел, в глазах появилась невыносимая печаль, а плечи опустились. Захотелось пожалеть его или сказать что-то приободряющее, но слова не находились.

— Вам нездоровится? — задала она первый вопрос, который пришел в голову.

Парень вздрогнул от толчка — проходя мимо, кто-то задел его ненароком — и посмотрел на Нателлу осмысленнее, будто осознавая лишь сейчас, что они на оживленной улице.

— Нет… благодарю. Всё в порядке, — голос показался ей очень знакомым.

Мама, вернувшись назад, почему-то тоже вмиг побелела. Стало не по себе, словно все вокруг видят в ней угрозу, будто она — опасная преступница или умалишенная. Нателла обошла парня и направилась вперед по мостовой. Оборачиваться не стала. Это просто очередной безумец. Или она настолько свихнулась, что все вокруг теперь казались необычно странными.

Мама догнала ее через пару минут.

— Я так испугалась, когда увидела, что ты отстала. Мало ли что…

— Мама, я уже не ребенок, — пробормотала Нателла, тщательно обходя встречных незнакомцев. — Далеко не ребенок…

* * *

— …это просто такая тактика. Не волнуйся, милая, я буду рядом. Смотри, ничего страшного. Это лишь вода, немного подкрашенная молоком. А этот человек, он доктор, правда?

— Ну конечно, мисс Рой. Я не сделаю ничего плохого. Переоденьтесь и прилягте вот сюда. Уверяю, у вас начнется совсем другая жизнь. Эта методика уже опробована во многих странах мира…

… вот так, закройте глаза. Почему вы что-то вспоминаете? Вы просто расслабились. Мысли сами лезут в голову. Не волнуйтесь, я лишь прикоснусь к вашим плечам. Вот та-а-а-ак…

— А она не захлебнется? Боже, осторожно, пожалуйста…

— Не волнуйтесь. Она сейчас вдохнет. Дыши, давай! Быстро! Вот так, девочка. Сколько с ними возни иногда. Петрификус тоталус! Неужели она думала, что я стану её топить?

— Выполняйте свою работу поскорее. Она и так слишком много всего пережила.

… и воспоминания тонкой струйкой скользнули по белому мареву.

Их было так мало и так много. Но держаться хотелось лишь за некоторые.

Cendrillon a perdu une chaussure? (10)..

Нет, не уходи…

_________________________________

10 [ (пер. с фр.) Золушка потеряла туфельку?

«Я видел её. Выглядит такой растерянной, измученной. А самое ужасное, что я ничего не могу сделать. Если бы не Астория, то наверняка плюнул бы на всё — забрал бы её домой. И будь что будет. Что мама делала на Косой аллее? Увижу ли я её ещё когда-нибудь?»

Из дневника Драко Малфоя, 12 ноября 2001 года.

— Ты видел Драко? — они шли по коридорам здания корпорации «Мемориум». Серые стены дарили ощущение щемящей, давящей пустоты. Светильники горели тускло. То и дело навстречу попадались сотрудники в темно-зеленых мантиях с капюшонами. Здание жило своей жизнью, словно муравейник.

— Видел. Он в порядке, — Северус не обращал внимания на приветствия. — Драко удалось получить назад поместье, часть денег. По крайней мере, теперь на него снова смотрят, как на главу древнего рода, а не на Пожирателя смерти.

— Хорошо, — Люциус вздохнул, стараясь особенно не смотреть по сторонам. Здесь и взглянуть было не на что, сплошная серость.

Словно прочитав его мысли, Северус фыркнул:

— Эти коридоры часто путают с больничными. Меньше воспоминаний об этом месте в первые минуты после пробуждения.

— Разумно.

…Он почувствовал её за пару мгновений до того, как заметил. Чары всё ещё действовали. Какое-то время после свадьбы они привыкали к непривычным ощущениям. После ритуала в библиотеке тело чувствовало всё так остро, будто нервы были оголены. Стоило потерять друг друга из вида, и сердце начинало стучать тревожно. Со временем это стало обыденностью. Уникальное чувство друг друга: тепло, если они рядом, холод и боль, если кому-то из них плохо.

Узы.

Нарцисса шла по коридору вместе с Тамарой, мягко улыбаясь её словам. Такая же красивая, родная. Люциус замер, не сводя с неё глаз, а Северус просто прислонился к стене.

— Она тебя уже не помнит. Даже не пытайся, Малфой.

Слова отозвались в сердце волной боли, такой сильной, что выдох получился судорожным и напряженным.

Не помнит…

Уже.

Почему это всё происходит с ними?

На ней было платье до колена, кофейного цвета, волосы спадали по плечам ровными волнами. Черное пальто в руках, а на ногах те самые сапожки, которые свели их когда-то. Ей уже за сорок, но она по-прежнему заставляла его сердце подпрыгивать и стучать быстрее, на износ. Нарцисса подошла ближе, сбиваясь с размеренного шага на пару мгновений. Во взгляде — интерес, удивление и непонимание. Она не узнала. Словно сейчас они были совсем чужими, будто он — один из миллиарда людей, на которых принцесса будет смотреть именно так. Пустой интерес.

— Простите, сэр? Мы знакомы?

Родной голос. Сколько раз он слышал его? Грустный, сердитый, усталый, сонный, заботливый, удивленный, грубый, разный, но всегда звучащий лишь для него.

Пустота затягивала, а ответ не находился. Что же сердце так болит? Годы определенно брали свое. Он чуть пошатнулся, морщась, но старый верный друг сжал его плечо.

— Вам нехорошо? — поинтересовалась Нарцисса снова. Голос приобрел нотку беспокойства, едва уловимого, ровно такого, какое она может допустить в отношении совершенно незнакомого человека. Люциус прекрасно знал все черты её характера.

— Жан-Жак Руссо был кутилой, знаете? Совершеннейшим нигилистом. Невоспитанным, развратным мерзавцем, не ставящим ни во что окружающих людей. Он не умел подчиняться нормам общества, стремился постоянно выходить за рамки. В основном его презирали, кто-то просто боялся и стыдился. Он совершенно бесчестно развлекся с какой-то бестолковой маггл… крестьянкой, а позже женился на ней. Просто так. Ради хохмы. Клянясь при этом, что никогда её не любил. Отдал всех своих детей на воспитание и даже не поинтересовался, что с ними случилось потом. Ну да, он писал оперы, философские трактаты. Хотя по мне, они не дотягивали даже до скучных современных книжонок. Он умер без особенной чести. Вряд ли кто-то плакал на похоронах. Но был один-единственный момент в его жизни — справедливое наказание. Он любил. Влюбился в графиню, жившую по соседству. Так вышло, что дама была возлюбленной его близкого друга. Руссо рыдал у её ног, страдал. Слабак! А графиня играла с ним, выслушивала, жалея. Позволяла себе излишнее кокетство, разжигала чувства безумца. Кто-то разболтал о подобном поведении другу Руссо. Дружбе пришел конец, да и любви тоже. Больше в его жизни чувств не было.

Нарцисса молчала, выслушивая странный рассказ.

— Кто вы? Почему вы рассказываете мне это? — она приподняла бровь, глядя непонимающе на странного незнакомца.

— Любые поступки несут за собой воздаяние. Неважно, как вел себя человек, он получает свое. Руссо был занятным. Он понравился бы вам, — Люциус мягко улыбнулся.

— Мы с вами знакомы? — она повторила свой вопрос, бросая мимолетный взгляд на Солорса.

— Нет, конечно, нет, — он сбросил руку друга со своего плеча и направился вперед, по коридору, чтобы подавить в себе единственное желание — сбежать с ней куда угодно, на край света, чтобы быть вместе хоть несколько проклятых часов. Только за опрометчивостью следует бесконечность, мертвая, тягостная, и встреча со страхом в черном балахоне. Нет. Для неё он не желает такой судьбы. Не теперь. Настало время исправлять свои ошибки. Чувства для того и даны. Обидно лишь одно — он так ни разу и не сказал, что чувствует к ней, ни разу за все эти годы рядом.

Руссо…

Руссо — это он. Проклятый грешник, в котором никогда не было ничего святого. Глупому французу достался шанс быть счастливым, а он упустил его. Люциусу же шанса не дали. Лишь несколько мгновений вместе, недостаточно светлых для того, чтобы называть это счастьем. Кажется, этого слишком мало, чтобы вызвать Патронус.

Он так и не научился. Потому что в жизни Малфоя все мгновения счастья, словно белое пятно на черном похоронном саване. Кругом лишь тьма, мрачная, густая. Она укрывает покойников с головой, чтобы никто из окружающих не увидел мертвых лиц. А может быть, чтобы мертвец не видел больше солнца? Светлых пятен недостаточно. Его память никогда не отдает момент непорочным. Следом за каждым из них идет боль, старая добрая подружка. Люциус привык распивать с ней кофе вечерами. Боль — часть него самого, всегда. И каждый шаг сейчас равносилен Круциатусу — простому наказанию от великого Лорда Волдеморта, которого больше нет, как нет и его последователей. Не существует прошлого, ветер рассеял пылинки. Не будет улыбающихся лиц бывших одноклассников, тех, с которыми Люциус когда-то сидел за одним столом, чудил и делал маленькие пакости гриффиндорцам, не будет тех девушек, что он целовал в коридорах школы, скрываясь от кары завхоза. Из памяти исчезли серебристо-зеленые галстуки. Остались только кровь на черных мантиях, впитавшаяся, подсохшая, и маски Пожирателей смерти. Те глупые мальчишки выросли и превратились в бессердечных чудовищ.

То было раньше. Сейчас нет и убийц. От друзей остался прах — чужие тела, почти мертвые внутри, пустые оболочки без памяти, неспособные держать в руках палочки. Интересно, как у них складывается жизнь?

Кем ты стал, Люциус? Лучший друг предал тебя, сын — отвернулся, жена…

Штампы. Он снова и снова навешивал ярлыки на тех людей, кто был рядом в не самые удачные годы. Снейп предал? Тогда зачем добивался для него жизни? Пусть такой, как сейчас, пустой, бессмысленной, но жизни. Сын отвернулся? Но почему нашел способ вернуть поместье, честь фамилии, женился на женщине, которая никогда ему не нравилась, лишь бы возродить традиции?

Жена…

Он не смеет и слова сказать. Нарцисса пошла за ним в ад, хоть и казалась ему ангелом. Она пала для него, потеряла свои крылья, испачкала белые одежды. Вот кто действительно заслужил жизнь.

Потому он уходил, вслушиваясь в отзвуки женских каблучков, стучащих по мраморному полу. Звуки всё дальше и дальше…

Прошлого нет.

А наказание осталось.

* * *

— Странные ощущения.

— Я знаю. Тебе нужно погрузиться полностью.

— А помнишь, как мы…

— Не надо. Просто закрой глаза и вдохни. Ничего уже нельзя изменить.

Люциус кивнул, улыбаясь немного безумно.

— Хочешь потягаться со мной? Это ты принес те нарциссы в мою палату. Я знаю, Сев. Не нужно ничего говорить.

Северус только фыркнул.

— Не нужно бороться с этим. Ничего не изменится.

— Ты будешь снова и снова таскать меня сюда? Каждый раз, когда Леблан мне смертельно надоест? — Люциус рассмеялся, наблюдая за золотистыми ручейками памяти на мутно-белой глади зелья. Мемориум можно было бы назвать приятным, мягким, теплым, словно шелковые простыни в его старом поместье. Но, увы, эта дрянь тянет воспоминания, как проклятый дементор.

— Ты создал маленького дементора, Снейп. Такого же навязчивого, только белого.

— Ты бредишь, — он покачал головой.

— Так ни слова и не скажешь? Я ведь вернусь снова. И заберу её. Ты не найдешь нас, и ваше проклятое Министерство не найдет.

Северус вынул из кармана палочку.

— Чары слежения. Не забудь про них, ладно? Если вернешься.

— Когда вернусь, — Люциус фыркнул, опускаясь в белую пену и вдыхая, куда спокойнее, чем в прошлый раз.

Золотые ручейки скользнули по глади, темнея. Это искусственные воспоминания. Отличить их было несложно.

…Двое мужчин в капюшонах появились в зале.

— Мы поможем собрать…

— Вон! Я справлюсь сам.

Пальцы Северуса сжали палочку. Он пытался разыскать нужную светлую линию, самую золотую и прозрачную, олицетворяющую реальные, живые нити памяти. То, что Люциус успел запомнить за эти два года. Ещё предстоит найти там Нателлу Рой. Это будет довольно сложно. А главное — не пропустить воспоминаний его реальной личности, чтобы не возвращаться к этому этапу еще раз.

Он скинул пальто и принялся накручивать нити на кончик палочки, рассматривая их в ярком солнечном свете.

* * *

… Тишина и размеренное тиканье часов. Маятник в гостиной. Люциус улыбнулся, оглядываясь по сторонам.

Малфой-мэнор.

Ноги сами повели его наверх. Только бы не опоздать.

Она сидела у кровати спящего Драко и напевала колыбельную. Малыш тихонько сопел носиком, обнимая пушистого Мистера Кролика. Люциус замер на мгновение, любуясь картиной.

Он помнил этот вечер. Сын заболел, подхватил очередную простуду. Он частенько болел, температурил ни с того ни с сего. Доктор только разводил руками, а Нарцисса сидела рядом часами, пела ему, рассказывала что-то. Люциус так не умел. Он был способен только учить, ругать, спорить. Плохой из него был отец. Ужасный.

Он поморщился, но подошел ближе. Нарцисса вздрогнула и улыбнулась:

— Ты меня напугал… Он только что уснул, температура спала.

— Идем со мной, — он взял её за руку и потянул прочь из комнаты.

— Куда, Люци? В чем дело?

— Нам нужно уходить отсюда, понимаешь? Подальше… Скоро всего этого не будет, — Люциус замер у лестницы, сжимая её запястье, потому что Нарцисса уперлась ногами.

.

— Что? Ты с ума сошел. Я сына не оставлю, — она повернулась к комнате.

— Послушай меня, Цисси, они заберут тебя, навсегда заберут. Идем со мной!— он снова дернул, но супруга фыркнула, хлопая его по руке:

— Мне больно! Отпусти сейчас же. Я никуда не уйду без Драко.

Он отпустил, глядя на неё с ужасом.

— Мы не бросаем его! Просто момент другой! Это уже было. Пойми, эти мгновения — всего лишь воспоминания. Понимаешь? Он — воспоминание, и ты тоже. Я не могу забыть тебя…

— Но ты можешь забыть его? Люциус, он же наш ребенок. Неужели тебе не важно, чтобы он был рядом? Что же ты за отец такой! — она покачала головой, а он ощутил почти физическую боль от её слов.

— Он справится сам. Уже взрослый. Ты всегда слишком опекала его, Цисси. Он сильный, он ведь Малфой.

— Нет! Ты совсем не знаешь его. Совсем! Он — Малфой, но ему нужен отец. Настоящий, а не такой, каким был ты. Он же любит, тянется только к тебе и мечтает быть похожим на тебя. Не отталкивай его, — Нарцисса открыла дверь в комнату, бросая мягкий взгляд на спящего ребенка. — Я хотела бы, чтобы он любил меня хоть вполовину так же сильно…

— Цисси, ты говоришь…

— Глупости? — она вздохнула, обнимая себя руками. — Ты никогда меня не слушаешь. Почему тебе так сложно чувствовать? Почему не можешь признать, что мы тебе нужны?

Люциус сглотнул, пожимая плечами. Белая пустота начинала поедать картинку, как омерзительный опарыш, желающий сожрать всё настоящее, существующее в его мире.

— Я не уйду, Люци. Ребенок болен. Я не могу уйти, — она шагнула в комнату, исчезая в пустоте.

Он вдохнул глубже, отчаянно ища нужный, самый важный момент. Пусть будет он…

Свадьба…

Гости уже собрались, но кажутся пустыми и безликими. Люциус не помнил, кто именно приходил. Никого не помнил. Смазанная картинка: все танцуют, веселятся, ждут, когда Нарцисса спустится вниз. Она отдыхает от обряда. Слишком тяжело ей было, слишком…

Проклятая галерея выпила все силы. Когда они покинули библиотеку, Нарцисса, так стойко вытерпевшая все муки, вдруг опустилась на пол, теряя сознание. Он испугался тогда. Уложил её на диван, стараясь привести в себя, заставил отца вызвать доктора. Клерман давал какие-то зелья, а Люциус трясся, как осиновый лист, потому что казалось — сейчас страшный сон превратится в реальность. Противный, назойливый кошмар, в котором она умирает каждую ночь в проклятом темном зале, под смех его обезумевших предков. Но Цисси всегда была сильной, очень сильной. С виду хрупкой, болезненной, но в душе такой невыразимо смелой, что он завидовал.

Нарцисса открыла глаза, пришла в себя и взяла его за руку, чтобы успокоить.

Его жена.

И вот теперь собиралась наверху, чтобы стать королевой на этом балу.

Он поднялся по лестнице, старательно обходя безликих гостей, и наткнулся на отца, покосившегося на него с привычным отвращением.

— Почему ты ещё не одет? Гости ждут. Живо, Люциус!

— Разумеется, отец, — пробормотал он по привычке, прислушиваясь к скрипящему шепоту пола в темно-зеленом коридоре. Стучать не было необходимости. Он осторожно открыл дверь, любуясь на свою юную принцессу. Волосы собраны в прическу, фата и прекрасное белое платье — давно забытый образ.

— Я кажусь слишком бледной, да? — она улыбнулась, оборачиваясь.

— Нет, — он вздохнул, наслаждаясь воспоминанием. — Ты — прекрасный бриллиант.

— Merci...11

— Если я скажу тебе сейчас, что нам нужно бежать отсюда, чтобы быть вместе, ты пойдешь со мной? — он привалился к косяку, разглядывая её, изящную аристократку.

— Да.

— И ты даже ни о чем не спросишь?

— Нет. Я скоро должна буду дать клятву идти за тобой всегда. Только мало кто знает, что я уже дала её твоим предкам. Никто не знает про Узы, которые теперь связывают нас. Я уже жена, и если ты скажешь идти — я пойду.

— Тогда идем, — он подошел ближе, снял с неё фату и улыбнулся юной красоте.

Она сама потянула его к двери, выглядывая в коридор. Он исчезал в слепящем белом свете вместе с часами и изящными ламбрекенами на окнах.

— Что это?

— Дементор Снейпа, — фыркнул Малфой, утаскивая её обратно в комнату и открывая окно.

— Люци, тут ведь высоко! Ты что?!

— Ты доверяешь мне? — он встал на подоконник, протягивая руку.

Нарцисса оглянулась назад и снова посмотрела на него, потом на раскрытую ладонь, кивнула и встала рядом.

— На счет три?

Люциус улыбнулся.

— На счет три. Один, два… — он набрал в легкие побольше воздуха. — Три!

Полет и падение, ни грамма боли.

______________________________________

11 [ (пер. с фр.) Благодарю.

* * *

…Нарси рассмеялась и упала на траву.

Драко присел рядом, глядя на мать. А Люциус задумался, пытаясь понять, что это за воспоминание. Поле чуть в стороне от поместья, жаркое солнечное лето. Судя по тому, как сопел сын, смазывая сопли на кулак, и свирепел сам Люциус — это тот день, когда он пытался научить Драко летать на метле.

— Папа, я не могу!

— Это унизительно! — он обреченно вздохнул. Ну конечно, он вечно ничего не может! Что за ребенок? Сначала надо уговаривать по полчаса, прикрикнуть или вовсе огреть тростью, а потом он с восхищением занимается новым делом.

— Но у меня не выходит! Я уже пробовал.

— Малфой, встань сейчас же.

Драко нехотя поднялся, а Нарцисса, улыбаясь, посмотрела на него, расправляя складки на платье.

— Это наш сын? Он красивый.

— Он ленивый и упрямый! — Люциус поморщился.

— Встань у метлы, Драко. Сейчас же, иначе я уйду, и ты будешь позорить нашу семью в Хогвартсе! Все станут потешаться над тобой.

— Я не буду, — Драко всхлипнул, стирая слезы рукавом рубашки.

— Ты к нему слишком строг, Люци. Ему всего семь. Не рано ли летать?

— Нет, не рано. Я в его годы уже в квиддич играл.

Сын вздохнул и повторил:

— Вверх! — метла отлетела в сторону и упала на траву.

Люциус закатил глаза.

— Акцио, метла! — он вернул предмет сыну. — Пока ты не полетишь, мы будем стоять здесь. Слышал? Без завтрака, обеда и ужина.

— Я устал…

— Ты не устал. Ты еще ничего не сделал. Сосредоточься!

— Вверх! — метла оказалась в редких, но колючих кустах барбариса.

— Ты бездарен! — «Акцио» прозвучало в очередной раз.

— Ты ничего не объяснил, — Драко всхлипнул.

— Вот именно, Люци. Почему ты не объяснишь ему нормально? — Нарцисса посмотрела с упреком, гладя сына по голове и нежно обнимая. — Ну не плачь, малыш, ты попробуй ещё раз.

— Прекрати с ним сюсюкать. Драко, давай учиться. Ты сам знаешь, что я не лгу. Ты знаешь, что тебя ждет.

— Малфой! — супруга нахмурилась и поднялась, топнув ногой. — Попроси его нормально, как отец, а не как… не знаю кто! — она фыркнула и вытерла слезы платком, целуя сына в лоб.

— Хорошо… Драко, пожалуйста, попробуй ещё раз. Я уверен, что всё должно получиться, — пробормотал Люциус, нетерпеливо скрипя зубами.

— Вверх, — всхлипнул Драко, и метла, наконец, оказалась в руках. — Получилось, пап! Получилось! — он подпрыгнул на месте, искренне радуясь, глядя на отца с надеждой и неподдельным счастьем.

— Ну, хоть так, — фыркнул Люциус.

— Почему ты думаешь, что у него все должно получаться само собой? — Нарцисса покачала головой, усаживая Драко на метлу.

— Потому что у меня получалось. Он мой сын.

— Все люди разные, Люци. Он умный мальчик, он очень старается. Неужели ты не видишь? Драко, надо оттолкнуться ногами хорошенько и взлететь. Сжимай метлу крепко и держись. Заставь её зависнуть в воздухе, а потом опуститься.

Драко засопел, качая головой:

— Папа объяснял иначе… Я сделаю, как он сказал.

Люциус замер.

— Нет, Драко…

Конечно, нет… Он тогда был чертовски зол из-за неудач сына, даже не подумал сказать всё как положено, объяснить правила взлета, посадки. Что можно, а что нельзя делать. А Драко так хотелось показать, что он не бездарен и не боится, а может летать, как отец. Плохое воспоминание. Он его ненавидит всем сердцем.

— Нарси, пойдем, пожалуйста, — он потянул её за руку. — Пойдем, пусть воспоминание стирают. Пусть всё это исчезнет. Я не хочу.

— Почему?— она зашагала следом, оглядываясь на сына. — Почему ты не любишь этот момент?

— Потому что из-за меня он упадет. И сломает себе руку, ударится очень сильно и будет потом болеть две недели. Ты станешь смотреть на меня как на садиста, а Драко будет плакать, потому, что у него не получилось, и я опять недоволен. Но все ведь не так. Я виноват, что он упал. И не приходил к нему, не знал, что сказать, как объяснить…

— Какой ты дурак, Малфой, — она вздохнула, поглаживая его руку. — Какой дурак.

— Я знаю.

Он потянул её дальше, поскорее, пока пустота не появилась и здесь.

— Нужно спрятать тебя. Так, чтобы он не нашел.

— Кто? — она улыбнулась, крепко сжимая его руку.

— Снейп.

— Северус? Тот странный полукровка, который иногда приходит? Он же почти ребенок.

— Уже нет, Цисси, совсем нет.

Он покачал головой и ускорил шаг.

— Почему мы постоянно идем? Я устала. Туфли трут.

Ах да… Туфли. Она ведь истерла ноги на свадьбе, потом он целовал её пальчики, ругая, что не сказала о неудобстве. Ведь можно было использовать магию.

— Присядь, — он снял с неё туфельки и взмахнул палочкой, делая каблук поменьше, а подъем посвободнее. — Вот так, моя Золушка…

Улыбнулся, вспоминая встречу с Нателлой, и нахмурился, потому что она мгновенно пропала из памяти. Снейп нашел.

— Не подсказывай ему больше, Люци, не надо, — Нарцисса благодарно поцеловала его в уголок губ, надевая обувь.

— Не буду.

* * *

Макнейр что-то рассказывал Лорду вот уже битый час, дрожащим от переживаний голосом. Тот слушал с безразличным интересом.

Мэнор… Поместье больше не принадлежало Малфоям. Теперь здесь царствовала проклятая компания фанатиков.

Нарцисса терпела. Она старалась ничего не замечать, следя лишь за тем, чтобы домовики вовремя убирали осколки, следы крови, бесконечный мусор. Драко тоже терпел. Всё лето. Он делал вид, что всё в порядке. Ходил за отцом хвостиком, хоть Люциус и не понимал причины. Может быть, ему было страшно, а может, желал просто побыть рядом. В любом случае, Люциуса всё устраивало. Ему почему-то было спокойнее от того, что сын всегда поблизости. Драко задавал разные вопросы, старательно воспринимал всё новое, иногда что-то записывал или тут же пробовал заклятия. Сын менялся. Становился серьезным и совсем взрослым. Пожалуй, слишком рано он вырос, но жизнь всё расставляла по местам.

Макнейр закончил, и Пожиратели смерти расползлись по дому, словно крысы в поисках пропитания. Драко всё еще сидел рядом, глядя на отца.

Люциус вздохнул, бросая вопросительный взгляд на Нарциссу, но та лишь пожала плечами.

— Здесь мне тоже не нравится. Снейп отыщет нас с легкостью, ты же знаешь. Он в первую очередь сотрет всё, что связано с нами двумя, те места, где мы были вместе.

Сын послушно кивнул, словно понимая, о чем разговор. Люциус не сдержался и чуть сжал его плечо. Драко вздрогнул и воззрился на него с недоумением. В глазах появился привычный восторг. Неужели он всё это лето был рядом, потому что не хватало отцовской заботы?

— Он скучал по тебе, пока ты был в Азкабане. Очень волновался, — уверенно прошептала Нарцисса. — И стал Пожирателем Смерти не потому, что это почетно. Он надеялся, что сможет заслужить у Лорда свободу для тебя.

Люциус погладил сына по волосам.

— Я знаю. Всегда знал. Просто не умею платить за это.

— Пойдем, — Нарцисса поднялась, дергая его за мантию. — Идем скорее, Северус нас нашел… — комната медленно разрушалась, пропадая в водовороте, белом и мутном.

— Да, идем, — он потянул её прочь из зала.

Они побежали по коридорам, стараясь обходить бледнеющие, как на засвеченной фотографии, места.

— Куда теперь?

Развилка… Путь в библиотеку или в сад. Нет, в саду Снейп станет искать его в первую очередь. Именно там Люциус всегда наблюдал, как Нарси ухаживает за розами. Фыркал, злясь, что его принцесса копается в земле. Снейп знал об этих воспоминаниях. Наверняка помнил недоумение друга.

— Сюда, — Малфой потянул её в библиотеку, натыкаясь на Северуса, худощавого, совсем юного. На вид ему было лет пятнадцать, но взгляд казался слишком взрослым.

— Ты просто не хочешь учиться, Люциус. Признайся.

— Ох, Сев, не начинай.

— Окклюменция — это не твое, — Северус улыбнулся, присаживаясь на стол. — Сдавайся.

— Чушь. Я вполне способен к окклюменции.

— У тебя получается скрывать чувства, Малфой, но не мысли, увы, — Северус торжествовал, ещё бы уязвить в чем-то старшего друга.

— Полукровка.

— Бездарность! — Снейп приподнял бровь, совсем так же, как делал, будучи деканом.

— Хорошо, давай ещё.

Друг поднял палочку изящно и быстро, шепча: «Легилименс».

Люциус рассмеялся.

Да это же отличный момент, как не хотелось его терять, потому что…

Снейп покраснел. Когда ещё такое можно увидеть? Совершенно красный Снейп, которому было стыдно до чертиков. Ещё бы, ему шестнадцать и девушки у него не было. Зато у Люциуса была Нарцисса.

Он улыбнулся победно, усаживая Цисси на свои колени.

— Он что, покраснел? — она захихикала тихонько, утыкаясь носом в его шею.

— О да, ещё как.

— Что он такое увидел в твоих мыслях?

Люциус проследил, как друг отворачивается, тщательно подбирая слова.

— Ты бездарен, Малфой.

— А ты — совершенно скучный девственник, Снейп.

Северус едва заметно улыбнулся. Люциусу, конечно, не было ничего видно из-за пелены вечно сальных черных волос. Но тот точно, непременно, улыбнулся. Люциус с легкостью читал настроение друга. Раньше…

Нарцисса прикрыла глаза.

— Мне нравится здесь. Мы останемся?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Сев всё равно найдет нас здесь. Этот момент из нашего общего прошлого, которое помнить запрещено.

— Но вроде тихо, — она оглянулась по сторонам, прислушиваясь к звукам библиотеки. — Почему он так много знает о тебе?

— Мы дружили, — легкое движение плечами. — Нужна какая-то мелочь, значимая, способная оставить осадок. Чтобы спрятать там тебя. Я должен узнать тебя в новой жизни. Непременно узнать, когда увижу в следующий раз.

— Мелочь? Как, например, воспоминание о баловстве?

— Да, — Малфой копался в памяти, пользуясь передышкой, пусть временной, но так ему необходимой.

— Подумай, Люци, подумай хорошо, — она поцеловала его в лоб, глядя грустно и измученно, — подумай. То воспоминание, о котором не знает никто, немагическое воспоминание, иное. Что-то особенное. Пусть я буду там, пусть? Даже если меня там нет.

— Я не знаю. Не помню ничего подходящего.

Тяжелая белая капля опустилась на её руку.

— Мемориум… Цисси, скорее, — он поднялся, хватая её за запястье. Только поздно. Они слишком рано расслабились. Пути к отступлению уже были отрезаны. Чересчур увлекся мыслями, упустил шанс. Дверь библиотеки была сплошь покрыта густым белым раствором, стекающим вниз и скапливающимся на полу в виде огромной лужи.

— Отсюда есть ещё выход? — Нарцисса испуганно сжала его руку. — Пожалуйста, скажи, что есть!

— Нет… Выхода нет, — он потянул её вглубь библиотеки, проносясь между стеллажами и наблюдая, как молочно-белая река течет следом, петляя, словно живая змея, и оставляя за собой лакированный след.

Он задыхался, мечась от стены к стене, потому что это был конец. Больше не будет ничего. Лишь пустота. Если он ничего не придумает, то потеряет Нарциссу навсегда. Его задумке не суждено будет сбыться.

— Люци, я не хочу, — она прижалась к нему, обнимая и всхлипывая, — не отпускай меня, не отпускай!

Что-то незначительное. О чем никто не знает.

Что-то незначительное…

Но важное.

Что-то очень страшное. Воспоминание из детства? Тогда всё казалось сложнее, чем есть на самом деле.

Книга!

Он потянулся к самой верхней полке и снял толстую книгу «Защита от темных искусств. Продвинутый курс». Отцовский учебник. Обложка отвалилась, падая на бурлящий у ног Мемориум, который вдруг замер, отступая в сторону.

— Я совсем ребенок… мне шесть. Я хотел палочку. Очень хотел получить на Рождество палочку, но магия ещё не проснулась. Я подумал — научусь по учебникам, велика беда. Забрался сюда. Взял отцовскую книгу. Пальцы были потными, страшно ведь, вдруг кто-то застукает. Книга упала, обложка отвалилась.

— Кто видел это? Кто-то должен был видеть, Люци. Чтобы там, в воспоминании, была я. Ты ведь не зря вспомнил.

— Сестра… Двоюродная сестра. Она гостила у нас. Ей было шестнадцать. Мэри… нет, Молли! Она засмеялась и обещала сдать меня отцу. Но я-то знал, что нам обоим нельзя ходить в библиотеку. Я сказал:

— Молли, папа будет зол, если узнает, что ты ходила сюда… — он улыбнулся, глядя на Нарциссу, на которой теперь красовалось черное платьице с клетчатым воротничком.

— Закрой рот, мерзкий мальчишка. Ты ничего не скажешь! — она захихикала, вживаясь в роль.

Мемориум покрыл все стены, пол, потолок, оставляя небольшой угол, где стояли они. Люциус — совсем маленький в серой рубашке и шортах — и высокая блондинка в излишне коротком платье.

— А вот и скажу. Ты скажешь про книгу, а я скажу, что ты здесь искала какие-то темные заклятья! Отец тогда тебя выпорет!

— Скотина ты, Малфой. Такой маленький, а гадкий, — она нахмурилась, поднимая обложку и стряхивая с неё капли жидкости. — Пф, было бы из-за чего переживать. Сейчас прилепим, — она прижала свою находку к тонкому пергаменту учебника, старательно приклеивая её Мемориумом, и поставила книгу на место. — Вот и всё. А ты нюни распустил.

— Трусиха, — фыркнул Люциус, улыбаясь совсем по-взрослому, с легкой нежностью в глазах. — Трусиха.

Нарцисса засмеялась. Тихий, мелодичный звон колокольчиков потонул в звуках больницы.

— Перекладывайте его на кровать. Глюкозу внутривенно! Зрачки расширены.

— Ничего, оклемается. Молодой ещё.

« — Как вы считаете, мистер Солорс, до сих пор существует потребность в вашей компании?

— Да. И она будет всегда. Людям свойственно искать способ забыть проблему, вместо того, чтобы её решать».

Из первого интервью Септимуса Солорса для «Ежедневного пророка», 12 ноября 2001 года.

В коридорах было привычно тихо. Гарри свернул у лестницы, бросая неуверенный взгляд в приоткрытую дверь основного помещения. Сотрудники сливали остатки зелья и удаляли следы с пола и стен. Ящик с воспоминаниями подняли на тележку и покатили в хранилище.

Значит, Солорс уже в своем кабинете.

— Я могу войти, сэр? — он постучал в дверь, но, не услышав ответа, чуть приоткрыл её и заглянул внутрь.

— Входите, Поттер, — Солорс сидел за столом, с пером в руках, задумчиво рассматривая лежащий на столе документ.

— Всё кончено? Вы вернули их в маггловский мир, — прозвучало полуутвердительно. Гарри давно уже сообщили, что дело сделано, но он лично хотел убедиться. Почему — ответить было сложно. Странная тоска, царящая в душе, мешала работать уже несколько дней.

— Как вы догадливы, — привычно огрызнулся Солорс, потом устало взглянул на Гарри. Капюшона на нем не было. В глазах едва заметная боль и пустота, черная, затягивающая в неизвестность. Гарри какое-то время смотрел на него, ощущая себя так, словно ступает на тонкий лед, потом тряхнул головой, прогоняя навязчивые мысли.

— А если это повторится?

— С ними? — Септимус покачал головой. В комнате воцарилась какая-то неестественная, гнетущая тишина. — Я где-то ошибся, знаете? Сегодня утром с собой покончил Нотт.

— Два случая — ещё не закономерность.

— …И уже не совпадение, — Солорс откинулся на спинку стула. — Знаете, что я понял? Тот, кто летал когда-то, уже не сможет ходить по земле. Кэрроу и Нотт не смогли приспособиться. Забини — на грани, Гойл — в больнице для умалишенных. Вы понимаете, что это значит? Они не могут жить без магии. Нужна опора. Нужен пробный камень.

— А Малфои? Что будет с ними?

Солорс ухмыльнулся, сжимая в пальцах черное перо и возвращаясь к тому, что писал.

— Вы задаете мне вопросы, на которые нет ответа, Поттер.

Гарри подошел ближе, позволяя себе заглянуть через плечо.

— Что это?

Он поставил точку и протянул ему зеленую открытку.

— Форма М-3. Для Драко Малфоя. Призванная напомнить о долге.

«Мистер Малфой!

Сообщаем вам, что Люциус и Нарцисса Малфой повторно подверглись процедуре полной замены памяти. По заключению Визенгамота они будут находиться в маггловском мире до конца своих дней. Любые контакты запрещены и караются согласно статье Магического кодекса.

Служба внешнего контроля, Мемориум»

Гарри пару раз моргнул, вглядываясь в темные чернила, и молча кивнул.

— Идите, Поттер. У вас наверняка хватает работы. Здесь всё. Не думаю, что я когда-нибудь побеспокою вас снова.

Пустота и усталость, две подружки, поселялись в душе, громко стуча и распаковывая чемоданы. Гарри вышел из кабинета, стараясь как можно быстрее преодолеть слишком серые коридоры корпорации. На улице было морозно и шумно. Кругом витала атмосфера приближающегося сочельника. Приветливые и улыбчивые маги, уханье сов, бормотание торговцев. Косая аллея жила своей жизнью.

— Ты сегодня рано, — Джинни улыбнулась и поцеловала его в щеку. — Я ещё не успела ничего приготовить. Подождешь немного?

— Конечно, — Гарри поцеловал её в ответ, отбрасывая подальше все плохие мысли. Скоро Рождество, рядом любимая жена. Жизнь налаживалась, а прошлое больше не побеспокоит.

Его Джинни так красива в этом новом платье…

Она унеслась на кухню, взмахом палочки отправляя нарезанные овощи в кастрюлю.

— У меня есть для тебя подарок! — Гарри улыбнулся и поспешил в спальню, копаясь в столе. Куда-то сюда он толкнул тот сверток. Был недавно в Хогсмите, по рабочим делам, нахлынули воспоминания, и он прошелся по деревне, посидел в «Трех метлах», перекинувшись парой слов с мадам Розмертой, а потом заглянул в «Сладкое королевство» и купил для Джинни кучу разноцветных леденцов. Совсем как в детстве.

Да где же он?

Зеленая открытка выскользнула из ящика и, кружа, приземлилась на пол. Гарри пару секунд присматривался к находке и наконец решился. Поднял её и вгляделся в ровные буквы.

«Миссис Поттер!

Сообщаем вам, что Гарри Джеймс Поттер удалил из воспоминаний Северуса Снейпа (он же Септимус Солорс ныне, согласно постановлению № 311) по личным обстоятельствам. Вещи, письма, фотографии и прочие предметы, по вашему мнению, способные вызвать воспоминания у вашего мужа, должны быть немедленно изъяты и уничтожены. Любые напоминания о возможном знакомстве с вышеуказанной личностью караются согласно статье Магического кодекса.

Служба внешнего контроля, Мемориум»

Он замер, роняя бумагу на пол и с ужасом глядя перед собой. Северус Снейп жив? Сейчас, даже закрыв глаза, он не смог бы вспомнить лица декана Слизерина. Человека, которого он всегда считал героем. Он удалил его из памяти? Но ведь школьные годы он помнит, помнит битву, смерть Снейпа и море крови. Значит…

— Гарри! Обед готов!

Гарри вздохнул, качая головой и глядя на свои руки.

Он знал, что Северус жив. Он знал когда-то.

Мир превращался в горошину, маленькую и неровную. Неправильную, ненастоящую. Он стер из памяти человека, который наверняка был ему близок. Стер почему?

— Гарри, милый, сколько можно ждать? — Джинни остановилась у двери. — Что-то случилось?

Он медленно поднялся, вынимая из шкафа синий сверток с розовой ленточкой. Одно движение ноги, и форма М-3 скользнула под кровать. Нужно постараться никогда не отыскать её там, даже случайно.

— Всё нормально, Джинн! Всё прекрасно. А это тебе! — он протянул ей подарок, целуя в щечку.

Джинни улыбнулась, развязывая ленточку.

— Ого!

— Как в школе, помнишь?

Они присели за стол, разглядывая полную коробочку сладостей.

— Они положили шоколадную лягушку! — Джинни засмеялась, выхватывая сладость. — Как думаешь, чей портрет мы найдем внутри?

Гарри улыбнулся немного грустно.

— Не знаю. Но мне кажется, в моей коллекции его еще нет.

В Рождественский сочельник французское кафе пустовало. Рождество — семейный праздник, многие предпочитают отмечать его дома, с семьей.

Корвус занял самый дальний столик.

— Вы готовы сделать заказ, сэр? — обходительный официант улыбнулся, записывая что-то в небольшой блокнот.

— Эспрессо без сахара.

— Не желаете попробовать наш рождественский пудинг? Или, может, принести бокал шампанского? Такой день, а вы в одиночестве...

— Благодарю, ничего не нужно.

…Он с трудом сбежал от зануды — сестры, которая всю неделю талдычила, насколько важно отметить Рождество вместе. Ну уж нет. И в планах такого не было.

В «Руссо» всегда было уютно. Он забегал сюда часто. На то были свои причины.

Белая чашечка опустилась перед ним на бумажную красную салфетку. Снова Санта Клаус и олени — вечный символ глупого праздника. Тонкий аромат кофе приятно защекотал ноздри, заставил сердце забиться быстрее. Хлопнула дверь, и прохладный ветерок едва коснулся кончиков пальцев. Корвус поежился, глядя на женщину, которая вошла в совершенно пустой зал, оглянулась, сняла пальто и села за столик. Она заказала травяной чай и опустила голову, будто переводя дыхание после зимней прогулки.

Она…

Длинные светлые волосы, собранные в аккуратную прическу, минимум макияжа и тонкая, совсем не зимняя кофточка.

Она подняла глаза и посмотрела прямо на него, думая о чем-то своем, только во взгляде, казалось, отразилось всё, что творилось в душе. Он замер, прочитывая каждое мгновение рядом, как новую книгу, впитывая смысл на ходу.

«Как ты?»

«А ты? Как прошла неделя?»

«Прекрасно. Ты уже купил подарки на Рождество?»

«Только один…»

* * *

Темноволосый официант посмотрел на странную пару и приподнял бровь.

— Что это с ними?

Бармен повернулся в сторону стоящих напротив столиков, пробежался взглядом по посетителям — мужчине и женщине, а потом улыбнулся.

— Привыкай, Дарен. Они вот так уже месяц. Приходят каждый день, не сговариваясь, в одно и то же время. Представляешь? То утром, то вечером, иногда днем. С разницей в пару минут. И сидят всегда за разными столиками, молчат. Играют в гляделки.

— Разве такое бывает? Может, они шпионы какие-нибудь?

— Они? Да брось… Женщина — учительница из школы напротив. И не смотри так, — он поймал недоверчивый взгляд парня и нахмурился, — я что, тебе врать буду? — фыркнув, бармен принялся заваривать чай для клиентки. — Мы уже ставки делаем, когда он подойдет.

Дарен только пожал плечами:

— Странно это всё… И как ставки? Высокие?

— Приличные. Девчонки ставили на сегодня. Рождество ведь? А по мне — это сопливые глупости. Так всё и будет тянуться. Прямо как в кино.

Официант с интересом посмотрел на блондинку и поставил чайничек и чашку на поднос.

— Принимай. Ставлю сотку на сегодня.

— Продуешь, — бармен фыркнул и отвернулся за полотенцем, пропуская самое главное…

Мгновение, когда странные посетители поднялись из-за столиков одновременно, шагая навстречу друг другу.

— Я успеваю пригласить Золушку на бал?

— Часы ещё не пробили полночь.