Мемориум (гет)

«… крупнейшее слияние, не побоюсь этого слова, гигантов нефтяной отрасли! Амоко (6) влилась в стройные ряды одного из лидеров по добыче полезных ископаемых — Бритиш Петролеум (7). Сегодня наконец был заключен долгожданный контракт. Бесспорно, БП получила лакомый кусочек, а вы как считаете, Стив?

— Определенно, Тед! Насколько мне известно, сделка готовилась сразу десятью мастодонтами экономического мира, и деньги, введенные в проект, исчисляются миллиардами. Думаю, экономисты нагрели лапу.

— Не зря же Леблан открывает дверь в офис Генерального директора Бритиш Петролеум ногой. Говорят, там даже следы подошвы имеются!

Раздается смех за кадром»

Из вечернего шоу Стива Педдингтона «Обозреватель» (8), 16 октября 2001 года

________________________________

6 [ Амоко — корпорация, занимавшаяся производством продуктов нефтяного бизнеса — бензина и прочих видов топлива. С 2001 года она входит в структуру Бритиш Петролеум]

7 [ Бритиш Петролеум (БП) — крупнейшая корпорация нефтегазовой отрасли в Британии, занимающая одно из первых мест по объемам добычи полезных ископаемых в мире]

8 [Шоу «Обозреватель» не имеет ничего общего с реально существующими программами на ВВС, оно придумано автором]

Корвус Леблан не любил дождливую погоду. Его очень расстраивали капли дождя, стекающие по идеально начищенным ботинкам, и мокрое пальто. Ещё больше его раздражала склонность к простудам. Одна прогулка по лужам, и до самого Рождества мучают ангина и жуткий насморк. В довесок осенью нападала хандра, и ему становилось непростительно скучно. Не радовало совершено ничего — ни покупка нового автомобиля, ни дорогой ресторан, ни девушки с модельными фигурами, готовые сопровождать его всюду.

Завтра простуда непременно поймает его в склизкие лапы и заставит проваляться весь день в постели. И всё-таки осень, похоже, впервые принесла кое-что интересное. Назвать иначе это странное знакомство с Золушкой он не мог. Шагая обратно к машине, он размышлял о том, что так и не купил Таймс в переходе. Отвлекся, опоздал на заключение контракта о слиянии БП и Амоко, впрочем, он подготовил благоприятную почву, генеральному директору оставалось лишь собрать урожай. А Корвус теперь мог гордиться очередной победой. Контракт выглядел очень выгодно для Бритиш Петролеум и вполне удобоваримо для Амоко. Плевать, что кое-кто потеряет работу, зато дотации крупнейшей нефтяной компании вырастут на кругленькую сумму.

Он улыбнулся, паркуя машину у дома. Съехать с небольшой квартиры, в которой они жили с сестрой после смерти его супруги, удалось довольно быстро. Пара удачных финансовых консультаций по вложению средств, и они выбрали дом в престижном районе. Эльмира работала в школе, преподавала историю, такой быстрый переезд вызвал недоуменный ропот среди её друзей. У Корвуса, ввиду не самого приятного характера, друзей не было. Лишь сестра, которая, похоже, его терпеть не могла.

Ему вообще казалось странным, что они родственники. Такие разные характеры, не говоря уже о внешности. Из общего — лишь цвет волос. Оба брюнеты, только у Эльмиры были зеленые глаза, полноватое тело и повышенная ворчливость. Корвус же всегда гордился своей прекрасной фигурой, таскался по тренажерным залам и бассейнам, чтобы потешить самолюбие или подцепить какую-нибудь красотку. О погибшей жене он предпочитал не вспоминать. Прошло несколько лет — он не сразу смог вспомнить, сколько именно — так что можно было позволить себе жить так, как хочется. Ни бесконечные напоминания сестры о возрасте, ни бормотание коллег его не интересовали. Те, кому нужен отличный финансовый аналитик, смогут вытерпеть и его опоздания, и высокомерный нрав.

Хлопнув дверцей автомобиля, Корвус с ненавистью покосился на хлюпающие под ногами лужи.

Её зовут Нателла Рой. Хорошо говорит по-французски, любит музыку и таскает с собой гору пластинок, а значит, наверняка преподает. И обязательно танцы.

Корвус кивнул горничной и поднялся в комнату. Мокрая одежда перекочевала в корзину для грязного белья. Накинув теплый халат, он налил себе виски и включил компьютер.

Нателла Рой…

Искать долго не пришлось. Подумать только, сколько всего можно узнать через интернет! Нателла Рой была в Англии всего одна и, судя по скудной информации, вела вполне добропорядочный образ жизни. Работала в престижной школе для девочек преподавателем французского языка.

…И почему он подумал о танцах?

Откинувшись на спинку стула, он принялся вертеть в руках стакан с крепким напитком.

— Она похожа на тебя, не так ли?

— Ещё как… — блондинка, сидящая напротив, закинула ногу на ногу и поправила черную юбку в клетку. — Школьная форма? По-моему, неплохо, но почему?

Она сняла галстук с зелеными полосками и повесила его на спинку стула.

— Потому что хочу тебя такой. Послушай, разве бывают подобные совпадения?..

… Он приметил её из окна машины — высокая женщина с золотистыми волосами, заколотыми в красивую прическу. Шел дождь, а она бежала в сторону метро. Эти медовые волосы невозможно было не узнать, и он пошел следом, объясняя самому себе, что просто посмотрит, глянет одним глазком, убедится, что всё ещё медленно сходит с ума, и купит Таймс. Там наверняка уже написали о слиянии компаний. Может, и его имя маячит на первой странице.

Она промочила ноги и выругалась по-французски. Это показалось милым.

Милым?

Идиотское слово. Его придумали люди, чтобы выразить влечение, которое стыдно назвать иначе.

…Золушка была не просто похожа на Неё. Она была точной копией, но старше, такого неопределенного возраста, в который входят следящие за собой женщины после тридцати. Значит, его принцесса существовала…

— …Бывают, Люци… — она хихикнула, снимая изящные туфельки на очень высоком каблуке, и потерла голени. — Иногда мне кажется, что ты путаешь школьную форму с теми костюмчиками, что носят девушки легкого поведения.

— Вовсе нет. Красивые туфли, — он отставил стакан в сторону. — Корвус…Зови меня Корвус. Что за потребность называть меня чужим именем?

— Это наш секрет, а ты всё портишь, — она улыбнулась и гордо задрала нос.

— Не обижайся, принцесса.

— Ты помнишь, как очнулся в больнице полтора года назад после той аварии?

Он закатил глаза.

— Я не могу этого не помнить.

— В палату кто-то поставил букет желтых цветов. Помнишь, как Эльмира злилась, когда их увидела? Как будто это ты виноват, что букет стоял в вазе, — она начала расстегивать белую рубашку, закусив губу.

— А может, просто поговорим? О ней, о Нателле, — Корвус посмотрел на тонкие пальцы, кружащие вокруг пуговиц — медленно, осторожно, слово она боялась причинить им боль. Легкие прикосновения, и белый пластик выскальзывает из петельки.

— Ты хочешь другого.

Она была настолько идеальна, что предугадывала каждое его желание, рождающееся из разрозненных вспышек в голове. Желание, которое сам ещё не осознал. Рука скользнула под халат, прикасаясь к возбужденному члену.

* * *

Эльмира вошла в гостиную и улыбнулась горничной. Машина брата, стоящая на парковке у дома, красноречиво намекала, что работу он пропустил. Вроде взрослый человек, но слишком избалованный, чтобы ей нравиться, и чересчур жестокий, чтобы с ним было легко. Может быть, это какая-то форма психопатии? Только к врачу он идти отказывался. Всех людей, которых ему подбрасывала судьба, он не просто отталкивал — он бил в спину и втаптывал в грязь. Ненавидеть его было куда проще, чем любить, только выбора Эльмире не оставили. Прислушавшись к звукам, доносящимся из кабинета, она ухмыльнулась, направляясь к себе.

Снова не один, потому мешать не стоит.

Вписав пару слов в небольшой блокнот, она прошла по коридору к спальне. На столе уже сидела сова, лакомясь оставленным для неё кормом. Эльмира протянула белокрылой почтальонше свой отчет. Сова выпорхнула в открытое окно, не обращая внимания на дождь, — дело было важнее временного теплого пристанища.

* * *

— Значит, Нателла… — принцесса улыбалась своей неповторимой улыбкой. Когда она приходила, всё вставало на свои места, стены дома больше не давили, и даже желание выть от тоски пропадало. Она очищала душу, заставляя сердце биться чаще.

Он ненавидел ожидание: коридоры с множеством дверей, шаги глухие и медленные, тело, изнывающее от желания. Корвус заламывал пальцы, бродя по дому, казавшемуся в такие минуты большой коробкой, в которой кто-то забыл проделать дырочки, чтобы он мог дышать. Потому он редко бывал дома. Пытался отвлечься, занимая себя сложными задачами, подбирался к руководству крупных фирм, которому требовались не совсем честные, но всё же услуги по устранению конкурента. В быту это звалось финансовыми консультациями, а по факту представляло собой бесконечную шахматную партию, в которой Корвус не мог проиграть априори. Такие, как он, не проигрывают.

Несколько лет назад он потерял жену — женщину, которую любил только на фотографиях. Там они выглядели счастливыми, веселыми и полными жизни. Детали прошлого стирались слишком быстро, и он предпочитал сейчас не думать о том времени, когда был не один.

— Нет никого лучше тебя, принцесса…

— Глупенький мальчик, — она поглаживала и целовала его спину. Прохладный воздух из приоткрытого окна прикасался своими ледяными пальцами к коже, заставляя дрожать.

«Я не мальчик, — хотел сказать Корвус, но лишь коснулся её колена, понимая, что спорить бессмысленно».

— А ты — совсем девчонка и ничего не понимаешь в жизни…— она и правда была совсем ребенком. Сколько ей? Семнадцать? Может быть, больше. Только он почему-то не чувствовал себя неуютно. Ему сорок семь. В сущности, Корвус считал, что с возрастом придет хваленая мудрость вроде: нельзя спать с несовершеннолетними — за это можно сесть далеко и надолго. Мудрость не пришла, зато в его жизни появилась белокурая принцесса.

Она надула губки и прошлась язычком по мочке его уха, вычерчивая незамысловатый узор. Теплое женское тело прижалось к нему. Влажная дорожка от поцелуев на позвоночнике не казалась теперь такой холодной. Принцесса устроилась поудобнее, обхватила его поясницу горячими бедрами и накрыла собой. Наверное, ей было холодно без одеяла. Он незамедлительно поинтересовался, бормоча расслабленно в подушку, которая пахла её волосами и немного кондиционером для белья.

— Нет, всё в порядке… Значит, Нателла, — повторила принцесса и прижалась к его спине.

— Нателла Рой, учитель французского языка в школе для девочек.

— И ты хочешь встретиться с ней? — она иногда задавала странные вопросы и следила, как он отреагирует. Это не обижало.

…По-настоящему сильно они поссорились только раз, когда он принес на ее день рождения букет нарциссов, а сестра, жутко разозлившись, вынудила выбросить цветы. Аргументы: «Это не тебе» и «Это мое дело» — не помогли. Корвус ненавидел женские истерики. Хотел избавиться от припадка сестры, но встретил грустные серые глаза и блеск слезинок на бархатной коже.

— Что?! Что такое? — успокаивать он не умел никогда.

— Ты выбросил их, — она смотрела в мусорное ведро на букет сломанных желтых цветов. Лепестки осыпались, завяли и начали чернеть по краям, словно пожираемые невидимым паразитом.

— Эльмира орала на весь дом. Я куплю тебе розы, хочешь? Я просто не успел, не думал, что ты придешь так рано.

— Ты любишь нарциссы?

Ему почудилось другое, и Корвус тряхнул головой.

— Нет. Я не люблю желтые цветы.

— Тогда зачем ты купил их мне? Чтобы выбросить? — принцесса всхлипнула и разрыдалась.

— Что с тобой? Нет, не плачь! — он скользнул поцелуями по её шее, к груди и животику, когда опустился на колени.

— Ты хочешь вычеркнуть меня из жизни. Я уйду.

В голосе была холодная решимость, такая, что он испугался как никогда. Обнял её колени, бедра и прижал к себе.

— Ты не уйдешь. Я не позволю.

— Тогда ты должен любить нарциссы, — она взяла цветы в руки, разглядывая букет. — Пока их не съела пустота.

Корвус лишь покачал головой, торжествуя в потаенном уголке своей души — она останется.

— Я уже люблю их…

— …Нателла Рой, — принцесса оставила легкий поцелуй на его плече, словно мотылек взмахнул крылом.

«Главное, чтобы бабочка потом смогла взлететь, — подумал Корвус, осторожно касаясь бедер».

— Да. Нателла… — они словно играли в особую игру: кто произнесет её имя лучше. Его юная любовница — с сарказмом, он — с уважением.

— Она украдет тебя у меня, глупо будет. Получится так, словно я сама позволила тебе уйти.

— Но мы должны встретиться. Потому что она очень похожа на тебя, — теперь от подушки стало пахнуть его шампунем, тонкий аромат роз выветрился.

— Она старая, — принцесса поморщилась и приподнялась на его спине, потягиваясь, словно кошка.

— Я тоже старый, и мы не сможем быть вместе всегда, — это было сказано скорее самому себе, потому что её всегда всё устраивало.

— Ты решил быть с ней из-за того, что Нателла похожа на меня? Это неправильно, Люци.

— Мы просто встретимся и поговорим. Вот и всё. Ничего особенного не случится, — он обнял её нежно.

— Ты забудешь меня. Вот что произойдет.

Пальцы ухватились за воздух, тепло исчезло, и по спине пробежал ветерок. Она ушла, но точно вернется рано или поздно.

* * *

Шорох бумаги и едва слышный скрип ручек. Нателла вздохнула, присаживаясь за учительский стол. Школьные звуки казались ей странными, неправильными. Так было каждый раз. Словно чего-то недоставало в общей композиции. На последних партах перешептывались две девушки — близняшки, французский никогда им не давался. Нателле было всё равно. Если смогут перевести предложения вдвоем — это уже будет маленькая победа. Она никогда не пресекала попытки списывать, да и зачем? В их голове от этого ничего не изменится, а запретить семиклассникам куда сложнее, чем разрешить.

За окном шел дождь. Капли, падающие на подоконник, что-то шептали, ругаясь, перебивая друг друга. Нателла никогда не понимала их слов. Раньше ей казалось, что капли хотят, чтобы их впустили туда, где тепло, ведь за окном промозглый ветер и серые облака, кому это может понравиться? Теперь она была уверена, что ошибалась. Капли впускать нельзя. В этом и есть весь смысл дождя — он идет только вне помещений, а в школе всегда тепло и сухо. А как было бы занятно…

Она закрыла глаза, отдаваясь мыслям. Если бы дождь пошел прямо над головой у директора школы, тот бы промочил свой совершенно безвкусный пиджак, рубашка бы прилипла к полноватому телу. Мистер Кетберн бы кричал и брызгал слюною, а ей удалось бы сбежать за зонтиком прямо с планерки. Только дождь в помещениях не шел. Это сказки, как говорила её мама время от времени.

— Я закончила, — Бетси, самая прилежная из учениц, положила тетрадь на стол и вышла из кабинета. Нателла проводила её задумчивым взглядом. Ещё немного, и Бетси будет знать французский лучше неё самой.

Прозвенел звонок, заставляя и всех остальных подняться с мест. Одни дописывали что-то по дороге, другие расстроено захлопывали тетради. На стол легли контрольные работы. Школьники, попрощавшись на ломаном французском, покинули класс.

Скучно… Дождя здесь не было, но и солнце не светило. Тускло на душе.

— Золушка грустит, потому что её никто не пригласил на бал?

Леблан стоял в дверях, опираясь на элегантный зонт-трость.

Скука была забыта, так же, как стопка тетрадей, сиротливо лежащих на краю стола.

* * *

…Комната наполнилась холодом, стены побелели, посылая прямо в сердце разряды тока. Лед кругом. Кровь леденела в сосудах, глаза слезились, а дыхание сбивалось. Стены обступали и давили. Стучи, сердце, стучи. Он спасался воспоминаниями раньше, но теперь их недостаточно, катастрофически мало. Стук сердца становился всё глуше, и грудная клетка больше не поднималась. Он умирал, чтобы родиться вновь следующей ночью. Решетка перед глазами, шум океана и крики — мужские, женские, гулкие, сливающиеся на единой ноте в своей ужасающей композиции, когда свет заслоняла фигура в черном балахоне…

— О чем вы думаете?

Они сидели в небольшом кафе. Корвус пил кофе, а Нателла — чай с розой и чабрецом.

— О холоде… — он спрятал пальцы в рукавах свитера и нахмурился. — Вам когда-нибудь было настолько холодно, что кровь не согревала, а замораживала сердце?

— Нет… — подмывало задать ответный вопрос, но она промолчала. Задачка уже включала в себя решение, а она никогда не была глупой.

— Это так странно. Ненавижу холод.

Её тонкая рубашка казалась излишне легкой по сравнению с его теплым свитером из ангорской шерсти.

«Еще не зима, — думала Нателла, поправляя строгую, но элегантную юбку до колена, — а ему всё время холодно».

Воспитание было сильнее интереса, поэтому она промолчала снова.

— А ещё не понимаю, как можно работать в школе. Вас не раздражают постоянные крики, жалобы? Это должно быть отвратительно… Родители с постоянными претензиями.

Крики, жалобы и родители непременно были, только они почти не задевали Нателлу. Ей, в сущности, было все равно. Она молча выслушивала жалобы, глядя безразлично и холодно. Каждый раз обещала: «Я разберусь». И откладывала дело в долгий ящик.

— Я привыкла…

— Любите боль?

Нателла вздрогнула, вглядываясь в серые задумчивые глаза. За полчаса общения она поняла одно: Корвус любил шокировать. Ставить в неудобное положение и наблюдать с видом экспериментатора, как жертва станет трепыхаться, пытаясь выбраться из пут. Он казался Нателле безупречным яблоком — зеленым с красным румянцем сбоку, настолько привлекательным, что пройти мимо него в магазине или не сорвать в саду просто невозможно. Идеальное сентябрьское яблоко, вобравшее в себя медовый аромат лета и скупую горчинку осени, яблоко с червоточиной. Лучшее среди всех имеющихся, ведь насекомые всегда выбирают самое вкусное. Какая-то наглая гусеница проела его насквозь, подпортила товарный вид. Попробуй кусочек, наугад. Повезет, если на месте укуса найдешь целого червяка, а не его половину. На стол такое яблоко не положить, но если не прикасаться к червоточине, выбрать нетронутый паразитом бочок, то можно наслаждаться вкусом, не ощущая отвращения. Корвус Леблан был прекрасен своими недостатками.

Она отпила немного чая.

— Боль? Нет. Не люблю…

— Физическую или моральную. Что больше? — он словно не слышал её ответа. Новый компрометирующий вопрос наверняка уже созрел в голове.

— Какую больше не люблю или вы настолько не джентльмен, что не способны слушать ответы леди?

— Вы солгали. Я ощущаю ложь даже на расстоянии. А сейчас мы сидим друг напротив друга, так близко, что я могу видеть родинку на вашей груди… Глубокое декольте для учительницы. Или вы предпочитаете учить не только французским словам, но и поцелуям?

— Вы — невыносимый хам, — снисходительная улыбка отказывалась исчезать с лица.

— Я знаю. Иначе вряд ли смог бы заработать так много денег, — он рассмеялся. — Эта черта характера позволяет мне всё узнать о вас. Хотите, расскажу, что успел уловить?

— Даже если я отвечу «нет», вы ведь всё равно расскажете. Это у вас в крови.

— Выходит, не я один сделал интересные выводы? — Корвус пристально посмотрел на чашку, на стенке которой застыла кофейная капля.

— Выходит так. Вы навязчивый и пользуетесь вниманием у женщин. Считаете, что наглость привлекает. А ещё вы почти наверняка адвокат или юрист в крупной фирме, а может быть — вольный стрелок. Вас нанимает любой, кому требуется растоптать конкурента. А вы ищете на него компромат.

Корвус тихонько поаплодировал, привлекая внимание к своим ладоням — бледным и изящным. Наверняка он никогда ничего не делал руками. Она представила себе большой темный замок, жутковатый сад и бледного дворецкого. Всё как в том фильме о вампирах. Только граф Дракула не был французом.

— Вы очень близки к истине, мисс Рой… Я — финансовый аналитик. Готовлю почву для слияния крупных компаний и временами пускаю лодки конкурентов на дно, здесь вы не ошиблись. Считаете, что я предсказуем? — он положил руки на стол, сцепляя пальцы в плотный замок.

— Вряд ли. Вы просто слишком стремитесь казаться независимым, бесчувственным нигилистом. На деле вы другой.

— Полагаете? — Корвус оглядел кафе и остановился взглядом на двух молодых девицах, хихикающих за соседним столиком. Они слегка покраснели и заулыбались ему.

— А ещё вам очень льстит внимание,— Нателла глотнула чай, придерживая тонкую фарфоровую ручку двумя пальчиками. — Вы совершенно точно не женаты. Скорее всего, развелись очень давно, жена не стерпела неверности.

— А здесь вы ошиблись… Я — очень верный человек, когда дело касается семьи, — Корвус улыбнулся обезоруживающе и пожал плечами. — Моя жена умерла несколько лет назад.

Чашечка тихонько звякнула, коснувшись блюдца.

— Простите… Мне жаль.

— Помнится, мы собирались говорить о вас? Можно, теперь попробую я?

Тихая музыка навевала мысли о хрупком, почти хрустальном уюте, казалось бы, ещё пара минут, и он разобьется вдребезги шумом пьяной компании, звоном посуды или шорохом проезжающих мимо машин.

— Попробуйте…

Корвус отклонился назад, свободно откидываясь на спинку стула.

— Вы работаете школьной учительницей и почти наверняка живете одна. Скорее всего, вы были замужем, и дети у вас есть, но так вышло, что муж женился на другой, куда более наглой женщине, и отсудил у вас малышей. Мальчик и девочка. Сейчас им лет по тринадцать. Потому вы так избегаете общества мужчин, но продолжаете сражаться за детей в суде. Считаете, что со всем справитесь одна. Вам куда проще врать о принце, чем позволить кому бы то ни было отвлечь вас от самой главной в жизни борьбы. Я прав?

Нателла помешала чай маленькой ложечкой. Сахара в нем не было, но этот жест почему-то успокаивал, создавая атмосферу светской беседы.

— Вы ошиблись почти во всем…

Она и правда не знала, как объяснить, почему её жизнь давно уже вышла за рамки нормальности. Из-за чего она вела себя совсем не так, как женщина, потерявшая всё? Почему ей казалось, что теперь впереди только старость у облупившегося зеркала в ванной, холодного и безразличного, как её лицо? Бесчувственная маска. Вот что будет на ней даже в тот момент, когда смерть постучится в двери, чтобы заставить ступить в большую керамическую ванну, сжимая в руках фен.

Впрочем, и здесь мимо. Нателла ненавидела ванны, боялась расслабиться в перламутровой пене, делая выбор в пользу душа.

Она словно проживала чужую жизнь. Нателле казалось, что от неё осталась лишь оболочка, а душа застряла где-то между «до» и «после». То, что было до катастрофы, теперь казалось прослушанным в пол-уха малобюджетным фильмом, а всё, что после — это зеркало и слово «бесчувственная», написанное на запотевшем стекле. Нателла жила лишь «во время». В тот период, когда погибла её семья.

В памяти жили стертые лица и образы, — высокий светловолосый подросток и его отец –неподвижные, словно на фотографии. Она не помнила их смерти, того момента, который привел её к одиночеству. Ничего, кроме расплывчатых фигур.

Она видела, как рыдала сотрудница над портретом умершего мужа. Память подбрасывала страшную картинку в годовщину смерти, чтобы до истерики, навзрыд, вывернуть душу и весь оставшийся год смотреть, как она, обезображенная, заползает в свой панцирь. Спустя время Нателла осознала, что подобное происходило со всеми потерявшими, кроме нее. Она помнила два дорогих образа. Никаких прикосновений. Прямые спины, пустые смазанные лица, словно затертые ластиком. Её мама говорила, что это ненормально. И история с психоаналитиком повторялась снова и снова: звонок, метро, «Добрый вечер, мисс Рой, располагайтесь так, как вам будет удобно, мы просто побеседуем».

Терять смутные образы она не желала. Они были важной частью её жизни, как страницы в учебнике истории, которые уже нельзя вырвать. «Мой муж и сын в то время, когда я не была бесчувственной копией самой себя» — как подпись к фотографии.

Этим она и жила.

Когда Нателла закончила разглядывать чашку и окунулась в реальный мир, как в ледяную прорубь, Корвус посмотрел на неё сочувственно и заинтересованно. Ей стало неловко до покраснения щек, потому что она снова не помнила, о чем шел разговор, какого ответа он так терпеливо ждал.

— Не оправдывайтесь. Со мной тоже такое случается. Просто расскажите, в чем я неправ.

Ах да, история! Он рассказывал свою сказку о ней.

— Вы неправы во многом. У меня были муж и сын, но они погибли несколько лет назад в автомобильной катастрофе.

— Они были хорошей семьей? — Корвус поставил пустую чашечку на стол с тихим стуком, а Нателла подумала, что такого нетактичного вопроса в свой адрес она ещё никогда не слышала. Червяк высовывался из яблока, манил за собой.

— Нет… — губы сами произнесли это слово, а разум испугался, потому что это казалось самой искренней правдой за последние два года, произнесенной ей не наедине с четырьмя стенами и потолком, а в обществе живого человека.

— Вот видите… Вы хотели бы оплакивать потерю, но в глубине души чувствуете успокоение от того, что избавились от них, правда? — теперь он смотрел с тоской и нежностью в серых глазах.

— Правда…

— Но вас так смущает, что окружающие твердят о боли и страдании. Требуют, чтобы вы плакали на кладбище, как верная супруга. Только не хочется. Всё какое-то ненастоящее. Театр, в котором даже марионетками руководят марионетки. Ваши мысли словно не ваши, воспоминания чужие, семья ненужная, люди вокруг серые и без лиц, — Корвус напрягся и поник, опуская плечи. — Вы считаете меня сумасшедшим.

Нателла молчала, касаясь кончиком пальца красной клетчатой скатерти, следуя рисунку изломанных линий. Красная, белая клетка, красная, белая… Прямо, вправо, вниз, влево. Периметр отсекал маленький участок, который затем потемнел, расплываясь перед глазами.

— Позвольте, я всё уберу, — официант склонился рядом с ней, собирая с пола осколки фарфоровой кружечки. Коричневое пятно растеклось по скатерти, и Нателла накрыла его белой салфеткой. Спрятала.

Корвус не сводил с нее глаз, и в глубине черных зрачков, темных, как червоточина в душистом сентябрьском яблоке, скользило понимание. Такое отчетливое, словно она смотрела в собственные глаза, отраженные в зеркале её ванной комнаты.

— Вы — это она.

— Кто?

Официант откашлялся, понимая, что никто не обратил на него ни малейшего внимания, и направился на кухню.

— Принцесса…

— Вы знакомы с принцессой? — слова всплывали в подсознании автоматически. Нателле казалось, что она в первом классе и учится правильно формулировать вопрос.

— Я живу ради неё.

— Я — это она? — она не понимала, о чем разговор, нить его давно потерялась. Достаточно было слушать его голос. Это как обнаружить единственное живое существо на планете, когда надежда потеряна. В её мире всё было иначе. Нателла нашла кого-то такого же мертвого, как она сама.

— Да… Только ей семнадцать, а вам?

— У женщин не спрашивают о возрасте.

— Джентльмены не спрашивают, — он снова улыбнулся, накрывая её пальцы своими и рисуя невидимую дорожку на ладони, поглаживая ложбинку в суставе среднего пальца. Нателла замерла, разглядывая его руки. Рисунок вен на запястьях казался произведением неизвестного художника.

— Значит, я старше, — уклончиво ответила она, позволяя теплым рукам согревать ее ладони.

— Но теперь-то я знаю, что вы — это она. Мне не хочется больше решать головоломки. Может быть, кофе?

Бумажная салфетка пропиталась теплым чаем. Он наверняка забыл, что принцессы не пьют кофе, это вредно для зубов. Нателла промолчала. Какая из неё принцесса?

Корвус скользнул рукой по её руке, как по белой карте с начерченными на ней реками, озерами, сплетающимися, ветвящимися где-то под кожей. Каждое движение делало ее куда беззащитнее, чем она была на самом деле, а его сильнее, могущественнее и значительней. Нателла слушала тихое дыхание человека рядом.

— У вас теплые руки.

— А у вас слишком холодные, а говорите, что вам тепло…

Подушечки пальцев скользнули выше, массируя фаланги. Она улыбнулась. Рука погладила его ладони, обрисовывая очертания линии жизни от рождения к исходу. Всё прошлое, настоящее и будущее на нескольких дюймах. Карта судьбы. Кажется, она никогда не чувствовала ничего прекраснее скольжения рук — тепло и холод — умопомрачительный контраст, в котором не было ничего отталкивающего. Сердце застучало быстрее, отдаваясь гулкой болью в груди. Оно привыкло к размеренному темпу, к безразличным и уверенным ударам, а теперь припустило галопом.

Нателла прикусила губу. Не дай Бог поднять глаза на собеседника, ведь тогда его станет слишком много, а её прошлого слишком мало. Она шагнет вперед, преодолевая тяготящее настоящее, и сердце просто остановится. Потому что для него уже несколько лет не существовало иного темпа.

— Как вы меня нашли? — ладонь соприкоснулась с ладонью, кружа в причудливом танце, как хищник и жертва, бьющиеся за жизнь, каждый по-своему: не умереть от голода, выжить в смертельной схватке.

— В Лондоне нет другой Нателлы Рой. Вы сменили несколько мест работы.

— Я постоянно нарушаю правила, потому что забываю о них.

— Такое бывает…

— У вас тоже? — сердце затрепыхалось в горле птицей, пытающейся вырваться из сети.

— И у меня…

Родившееся сейчас — точно не любовь. Оно сильнее. Это как дотянуться до своей мечты кончиками пальцев и гладить её, согревая. Название этому чувству ещё не нашли. Желание вобрать в себя душу человека, сделать её своей. Чтобы она жила внутри, между ребер, вздрагивала в такт с дыханием.

— Мне пора, — Нателла испугалась собственного сердца, его стук оглушал. А руки творили что-то непривычное, на грани запретного. Она отступила назад, желая найти темный угол, хоть на пару минут. Тепло рук исчезло, и она потянулась к нему вопреки логике, получая взамен лишь усмешку.

— Идите…

Она поднялась, чувствуя, как сердце падает вниз, проваливаясь в бесконечную пропасть, и, кажется, больше не стучит. Шаги показались чересчур уверенными.

Только не оборачивайся, нельзя. Иначе проиграешь.

Как тогда в метро, только в этот раз всё серьезнее. Она задавалась вопросом, будет ли у них всё так же, как у всех, но не находила ответа. Пальцы согрелись и словно горели, всё ещё ощущая его ласку.

Нателла шла по границе вседозволенного, в дюйме от падения с огромной высоты на острые камни. Он не отправится следом и в этот раз — она точно знала. И не нужно оборачиваться, чтобы ещё раз встретиться с его взглядом.

Всё просто лишь в теории, а на практике…

… остановиться на пороге и бросить короткий взгляд на столик с клетчатой скатертью, чтобы убедиться — в любую игру интереснее играть вдвоем.

Он исчез.

Снова.