Мемориум (гет)

« — Как вам кажется, Министр, Пожиратели заслуживают смерти?

— Я считаю, что их необходимо стереть с лица земли. Они убивали ни в чем не повинных магов. За смерть можно заплатить только смертью. Никакой амнистии. Никогда».

Из интервью Министра магии для «Ежедневного пророка» 19 июня 1998 года.

«Никто не знает, что именно представляют собой человеческие воспоминания. Чем отличается процесс запоминания информации у магглов и чистокровных магов? Память подобна шкафу зельевара, в котором воспоминания лежат в коробочках, разлиты по флаконам или упакованы в полотняные мешочки. Если зельевар внимателен и педантичен, то воспоминания будут храниться бережно, в чистоте, во флаконах из темного стекла, промаркированных тщательнейшим образом. Всегда под рукой. А ежели мастер неаккуратен по жизни, то просыпавшиеся подробности, детали того или иного события, могут попасть в другой кулек или затеряться где-то на полках огромного шкафа

…А бывают воспоминания, подобные ядам. И Слава Мерлину, если мастеру удается держать их в закрытых флаконах. Только не каждый способен настолько дисциплинировать свой ум. Прогорклый дурман ядов выбирается из-под неплотно посаженной крышки, отравляя всё, что удается запомнить после…

Мы не научим вас систематизировать знания, развивать память, раскладывать мысли по разноцветным коробкам и правильно подписывать этикетки. Не дадим совета, как найти нужное воспоминание среди миллиона схожих пузырьков. А вот избавить вас от ядов, запереть их под надежным замком — это в наших силах. Спешите. «Мемориум» работает круглосуточно».

Из рекламного проспекта корпорации «Мемориум», 13 мая 1999 года.

«Судебный процесс по делу Люциуса Малфоя разрешился в пользу Министерства. Свидетельские показания признаны несущественными. Доказательства вины подсудимого неопровержимы. Обвиняемый, чистокровный маг, приговаривается к смертной казни посредством Поцелуя дементора. Приговор привести в исполнение в течение одного календарного месяца. Обжалованию не подлежит».

Выписка из судебного постановления Визенгамота, 30 ноября 1999 года.

«Это было самое ужасное Рождество в моей жизни. Я не понимаю её поступка. Отказываюсь понимать. Я не могу».

Из дневника Драко Малфоя, 26 декабря 1999 года.

Люциус изучал ледяные взгляды и безразличные лица людей в темных судейских мантиях. Враждебность, отвращение, презрение. Чего ещё можно было ожидать? Лорда больше нет. Чиновники выбрали тех, кого можно обвинить в развязывании войны, и теперь судят с особенным удовольствием.

Окружающие ликуют… Ещё бы — долгожданная победа над Волдемортом. Свободу грязнокровкам! Мир скоро провалится в Тартар из сгущенного молока и патоки. Приторно-сладкий ад.

Убийцы.

Они смеются, жуют бутерброды и смотрят с отвращением на его семью. Были бы силы… Только чертовы дементоры уже полакомились душой. Гадкое ощущение, когда даже шевелиться не хочется. Стоять на ногах — уже героизм.

Не сломать того, кто способен прогнуться и уйти от удара. Малфои всегда это умели. Пусть впереди только ледяные пальцы дементора, никто не обвинит его в трусости. На лице безразличие, а чувства спрятаны за толстой броней честолюбия, как за щитом из шкуры тибо. Миллионы лет людей влечет катарсис — оправдание собственной никчемной жизни. Убить злодея и возвыситься в своих глазах…

Только итог всегда печален.

Металлические кольца, охватывающие запястья и голени, тяготили, но не так сильно, как проигрыш. Нет, он не участвовал в финальной битве. Да и зачем, если, оценив свои силы, пришел к выводу — приятнее оказаться живым на стороне победителей, чем мертвым на стороне проигравших.

Отец настоял, чтобы карьера Люциуса началась в Министерстве магии. Отдел международного магического сотрудничества казался местом, где можно завести важные знакомства молодому человеку, которому предстояло управлять семейным бизнесом. Бессмысленно потраченное время… Война расставила всё по местам. Было достаточно иметь черную метку на предплечье, чтобы отправиться в Азкабан автоматически. Никто даже имени не спрашивал. В новом мире связи не имели никакого значения.

Люциус поднял голову, глядя дерзко и уверенно в глаза судьи. На жену и сына, сидящих в зале, смотреть не хотелось. Увидеть жалость в их глазах ужаснее предстоящего поцелуя с чудовищем.

Слава Мерлину, Драко удалось спастись. Помогли воспоминания Нарциссы и показания ожившего портрета Дамблдора, которому поверили беспрекословно. Смешно, ибо показания друзей Люциуса, купленных и прирученных к рукам — роли не сыграли.

— Люциус Абрахас Малфой, вы приговорены к смертной казни через Поцелуй дементора. Казнь будет приведена в исполнение прямо сейчас, — министерский чиновник, которого Малфой так часто видел в лифте и желал доброго утра, теперь отсчитывал последние минуты его жизни.

За спиной стояли, чуть покачиваясь, Эдриан Нотт и Амикус Кэрроу. Люциус предпочитал на них не смотреть. Ничего нового — растрепанные лохмотья, изможденные лица. Быть первым не так страшно, хотя колени трясутся, а по спине стекает отвратительно холодный пот.

— У вас есть что сказать суду?

О да…Есть. Всем тем, кто пришел посмотреть, а таких много. Чем они лучше Пожирателей смерти? Любители насладиться чужой болью — в душе они смеются и делают ставки: будет ли Малфой рыдать и умолять о пощаде? Смерть — дьявольски притягательная, жестокая и насмешливая проститутка. Её можно купить. Жаль, что от неё нельзя откупиться. Сидящие на трибунах маги считают, что всегда стояли на стороне добра. Только сейчас они на своем примере олицетворяют старую шутку: «Как сделать так, чтобы добро победило зло? Собрать всех злых людей в одном месте и убить».

Собирают. И убивают. Постепенно, с особым мазохистским удовольствием. Иначе всё Министерство не явилось бы поглазеть на его смерть.

— Нет.

Они бы всё равно его не услышали. Зачем сотрясать воздух?

…Теплый бархат её кожи и непролитые слезы в глазах. Прямая спина, изящный изгиб поясницы. Интересно, сколько стоило их прощание? Пять минут рядом. Ровно пять. Подсознание беспощадно отсчитывало время.

Он запомнил Нарциссу такой: гордой, отстраненной, словно в её душе порвалась невидимая струна. Порвалась навсегда.

Нарцисса…

Холодная, как все Малфои. Такой мечтал видеть невестку Абрахас. Такой она не была никогда.

Темный силуэт в проеме двери. Они даже не поговорили. Охранники подтрунивали, фыркали, спорили. Они не понимали, как можно прощаться молча. Как не прикоснуться к любимой женщине ни разу? Не обнять, не сказать о чувствах?

Глупые, восторженные идеалисты. Для них любовь — это буквы на золоченой бумаге с цветами и завитушками. Пять звуков, слетающих с уст, когда девушка смотрит с обожанием, а парень преклонил колени в соответствии с негласными традициями, принятыми в обществе.

Ничего у Малфоев не бывает так же, как у всех. И не будет. Эти тупые охранники, лопающие шоколад как средство от соседей в черных балахонах, и близко не представляют, что такое любовь.

Это то, что она пришла.

Это непролитые слезы.

Это молчание на двоих, от которого закладывает уши.

Это ни единого прикосновения. От тонких нежных пальчиков остались бы незаживающие раны.

Это взгляд — и весь мир ложится к ногам послушным котом.

Это сдача в плен друг другу после стольких лет войны. Капитуляция и проигрыш в придуманной игре. Игре для двоих.

Это просьба, прощение, вера, прощание, потеря…

Это на мгновение.

И навсегда.

В полумраке, где только холод, она ни разу не вздрогнула.

Это её улыбка, прежде чем захлопнулась массивная дверь.

Это — отдать всё за пять минут в мрачных стенах Азкабана, чтобы проститься в полной тишине.

Уверенность, что она в порядке. Уверенность, что справится одна. Уверенность…

Которой нет.

Вот что такое любовь.

Дементор в темном плаще подплывает всё ближе…

— …Ты никогда не задумывался, что значит «помнить»? — серые глаза смеются. Живая, настоящая. Пока ещё Блэк.

— Мм… помнить?

— Помнить человека. Ты будешь помнить меня, если я умру? Всегда-всегда? До последнего вздоха?

Они лежат на траве посреди Запретного леса. Бесстрашные и глупые, впервые думающие лишь о будущем и ни секунды — о последствиях.

Люциус размышляет, как упросить её остаться в его комнате на ночь. А Нарцисса наверняка примеряет к своему имени броскую и гордую фамилию Малфой.

— Ты не умрешь.

Ну конечно, она не умрет. Потому что смерть — это слишком далекое нечто. Смерти нет. Такие молодые не умирают. Он ещё даже не сделал предложение, а надо…решиться.

— Если ты умрешь — я знаешь что буду помнить? — она приподнимается, стыдливо укрываясь его рубашкой и потягиваясь.

-Что?

— Я буду помнить этот лес. И тебя со мной рядом. Без рубашки и с этой дурацкой улыбкой. И когда меня спросят, каким ты был, я скажу, что ты был Малфоем. Моим Малфоем. И пусть катятся к чертям! — Нарцисса хихикает, краснея от неинтеллигентного и грубого выражения. Люциус уверен, что она никогда не произносила такого даже мысленно. Эта свобода на двоих распутывает моральные силки.

— Блэк… — он закатывает глаза, но крепче обнимает потенциальную невесту…

…конечно, они поженятся, разве может быть иначе? Малфою никто не посмеет отказать…

— Какой моветон!

Юная Блэк звонко, совсем по-девичьи, смеется.

Она будет его помнить, прогуливаясь по звенящим тишиной комнатам поместья, полным отголосков счастья. А когда-нибудь выйдет замуж вновь. Конечно, Нарцисса имеет на это право. Может быть, у неё ещё будут дети — хитрые, умные и немного сумасшедшие, как все Блэки…

Смелость исчезла слишком быстро. Так же, как все счастливые воспоминания. Голова начала кружиться, и он позволил себе один только взгляд на семью. Какая глупая ошибка!

Нельзя было сдавать эту игру, начатую слишком давно. Сдавать вот так, когда в колоде ещё остались карты.

Никаких эмоций, чувств, никогда. Запереть под замок. Запереть…

Не смей!

Решение — отчетливое, важное, в глубине её глаз пугало и завораживало. Вот чего следовало бояться больше приближающегося конца — того, что сильнее страха, свободнее неба и притягательнее, чем шоколад.

Жертвенность…

Нарцисса поднялась, спокойно и с достоинством ступая по ступеням. Куда? К нему?

Всё давно было предрешено. С самого первого мгновения в этом зале, когда он появился на пороге, щурясь от яркого света. Со встречи в Азкабане, когда она замерла в проеме двери, как статуя, выточенная из мрамора. Не прощаемся — вот что говорили её бледные губы.

Люциус так и не научился понимать язык жестов, хоть и изучил их досконально.

Драко метнулся следом, надеясь остановить мать. Нарцисса уверенно расцепила его пальцы, сжавшие ткань темного платья. Ей никогда не шло черное. В свадебном платье она была словно ангел — бледный, нереальный, спустившийся из другого мира.

— Мама… нет.

Да соберись же ты, сопляк! Неужели не понимаешь? Когда же ты вырастешь? Когда станешь Малфоем?

Сын даже не взглянул на Люциуса. Он просил, умолял мать — остановиться, не делать глупости. Даже обрюзглые и полысевшие члены Визенгамота повскакивали со своих мест. Никто не пошел за ней следом — слишком уж близко был дементор. Не хотелось терять притягательно-веселый моральный настрой, которым зрители обзавелись перед казнью, ведь чудовище в балахоне высосет эмоции, проглотит всё, оставит пустую бесчувственную оболочку.

Скучно.

…Нарциссу не назвал ни один Пожиратель смерти даже под пытками. Никто. Только отсутствие метки — не доказательство невиновности. На каждом собрании, независимо от времени года, суток, настроения, она была рядом. Всегда или почти всегда.

— …Если они тебя поймают, я буду рядом… — причесывается, сидя на бархатном пуфике в спальне перед зеркалом.

— Нарцисса… Что за вздор? Ты должна будешь взять все дела на себя. Драко один не справится.

— Справится…Он — твой сын, — откладывает расческу и устало вздыхает. — И уже взрослый.

— Зачем жертвовать собой ради той идеи, которую ты никогда не поддерживала?

— Я дала клятву. Перед алтарем. Всегда идти с тобой рядом, даже если это дорога к смерти, — поднимается, и серебристо-серая ткань платья слегка шуршит под её пальцами. От этой привычки так и не удалось избавиться. Если она волнуется — всегда теребит подол.

— Ты воспринимаешь слишком буквально бессмысленные слова, придуманные, чтобы сделать церемонию слезливой.

— Это традиции, Люциус. Нельзя их нарушать. Я обещала пойти с тобой до конца и пойду. И когда это произойдет — ты должен меня понять. Я жду лишь этого.

Он кивает…

Вопли послышались со всех сторон, а журналисты защелкали затворами колдокамер. Прохладные пальцы легли в его ладонь, поглаживая нежно и ненавязчиво.

— …Почему у тебя всегда такие теплые руки? Поражаюсь. Холодно ведь.

— Потому что у тебя холодные, — он смеется. — Иначе ты бы превратилась в ледяную скульптуру. И я никогда бы больше тебя не отогрел…

Она рядом, и уже не страшно.

Я люблю тебя…

А может, это только показалось. Мысли прервал чей-то крик:

— Экспекто Патронум!