Маленькие трудности при написании великих книг (джен)

Сидя в своём уютном кабинете, каждый миллиметр малиновых стен которого покрывали его портреты вперемешку с сувенирами с мест, так сказать, боевой славы, и невольно раз за разом возвращаясь мыслями к произошедшему, Гилдерой не мог не признаться хотя бы самому себе, что всё случившееся мало того, что произошло отчасти (лишь отчасти) из-за его попустительства, но и в какой-то мере было весьма и весьма ожидаемо. Но обо всём по порядку.

Последние два месяца лета 1992 года он провёл, будто во сне, находясь во власти того же сладкого предвкушения, что владело им много лет назад. Когда он, одиннадцатилетний мальчишка с нетерпением ждал того дня, когда Хогвартс-экспресс умчит его от серых будней, навстречу приключениям и славе. С тех пор он слегка вырос, узнал, что приключения — это не всегда весело, а слава… Слава оказалась весьма своенравной особой, требующей постоянных жертв во имя неё. Так что теперь малиновый экспресс должен был уже умчать его от приключений и славы к серым, полным покоя и неги дням.

Вот, собственно, чем были полны его мысли в эти последние солнечные дни. Мысли. Поскольку всё остальное было забито под завязку, но он, окрылённый открывающимися перспективами, не замечал никого и ничего вокруг. Ни Чарльза, который решил напоследок урвать хоть что-то перед тем, как отправить своего лучшего писателя работать на благо будущего поколения — в авральном порядке написанная и напечатанная книга «Я — волшебник» была целиком его заслугой. Ни Миранды, которая, сбиваясь с ног, металась злобной фурией между издательством и редакциями газет, договариваясь об интервью и раскрутке его очередного шедевра. Гилдерой просто покорно делал то, что ему говорили, ожидая часа X, который должен был вот-вот наступить. Час, когда все беды и переживания останутся Здесь, а сам он окажется Там. В этом прекрасном и волшебном Там не было места его нынешним тревогам, мыслям о том, какого монстра ему придётся побеждать завтра, и переживёт ли он эту встречу. Там было всё предельно просто: обучай будущее поколение и наслаждайся всеобщим вниманием.

Первый тревожный звоночек на тему «будущее поколение и всеобщее внимание» прозвучал за несколько дней до первого сентября. Но к несчастью, его тихий звон потонул в том шуме, что привычно царил в Косом переулке, а точнее, возле книжного магазина, где разыгрался первый, тогда ещё никем не оценённый и не замеченный акт великих и неимоверно ужасных событий.

Во «Флориш и Блотсс» была тьма народу, сотни его фанаток всех возрастов, от древних, еле способных держать палочку в руках ведьм до совсем юных, очаровательных созданий, которым ещё только надлежало выучить свои первые заклинания. В общем, шум, гам вперемешку с восторженными охами и ахами стоял страшный, а тут ещё и фотограф из «Пророка», без устали щёлкавший своей камерой. Обычно Миранда никому не разрешала снимать во время дачи автографов, но график, график был слишком плотен, чтоб выкроить для него отдельное время, а статья в «Пророке» ещё никогда не была лишней. Поэтому пришлось пойти на определённые жертвы, которые обещали массу неудобств её подопечному. Фотографу происходящее тоже не сильно нравилось, но в эти безумные дни они все были собратьями по несчастью. Собственно, на очередной гневный выпад фотографа, которому мешают снимать, Локхарт и поднял голову. Поднял и увидел Его! Свой шанс превратить занудные фотографии с выдачей автографов во что-то куда более ценное.

— Не может быть! Неужели это сам Гарри Поттер! — восторженно крикнул, выходя вперёд, чувствуя, что скептическое «раздача автографов — это, увы, только третья полоса» Миранды, плавно превращается в «объявишь о своём назначении в максимально подходящей обстановке, лучше с какой-то знаменитостью в обнимку, и первая полоса наша» Чарльза. Так что, вытаскивая из толпы немного упирающегося Поттера, Гилдерой не мог не оценить этот подарок судьбы. Мальчишка был послан ему явно свыше за все его страдания при написании его великих книг, которые, бесспорно, обогатили английскую литературу в целом и Чарльза Хэтэуэя в частности, но при этом начисто лишили его самого нормальной и, в первую очередь, спокойной жизни.

Помимо звёздного имени у мальчика было ещё целых два огромных плюса. Первый заключался в том, что он, судя по возрасту, наверняка уже учится в Хогвартсе, а значит, объявление будет к месту. Второй же плюс был в том, что Гарри оказался на редкость милым и предусмотрительным мальчиком. Гилдерой не знал, по каким подземельям и помойкам шлялся этот звёздный ребёнок, но одно было точно: на фоне этого измождённого героя магического мира, который был весь с головы до ног перемазан в саже и грязи, он сам будет смотреться ещё прекрасней!

— Гарри! Улыбнись шире! — шепнул, крепко притягивая к себе мальчишку, наплевав на новенькую мантию. — Мы с тобой украсим первую полосу!

Скромность, как видно, была его основной чертой, едва камера перестала щёлкать, парнишка попытался сбежать. Действие весьма правильное, учитывая, что публика должна восхвалять только одного героя, но, увы, в данной ситуации слегка преждевременное. Решительно дёрнув мальчика к себе, он поднял руку, призывая к тишине.

— Леди и джентльмены! Какие незабываемые минуты! Позвольте обратиться к вам с одним маленьким заявлением. Юный Гарри пришёл сегодня во «Флориш и Блоттс» купить мою книгу с автографом, но ему не придётся тратить деньги. Я дарю ему все мои книги.

Вежливые аплодисменты, всеобщий восторг его щедростью, и вот сейчас, когда стопка его книг окажется в руках у мальчишки, можно будут сказать.

— Это ещё не всё. Знай, Гарри, ты получишь гораздо больше, нежели просто мою книгу «Я — волшебник». Отныне ты и твои друзья получат в своё распоряжение живого меня — волшебника. Да, леди и джентльмены. Я с превеликим удовольствием и гордостью сообщаю вам, что с первого сентября я приглашён занять пост профессора защиты от тёмных искусств в Школе чародейства и волшебства «Хогвартс».

Толпа привычно отозвалась взрывом аплодисментов, когда пошатывающийся под тяжестью книг мальчик скрылся в глубине магазина.

Вот, собственно, и всё, что, пожалуй, стоит упомянуть о том инциденте, когда были посеяны первые зёрна зла, чьи взошедшие сорняками ядовитые побеги Гилдерою с переменным успехом предстояло выпалывать в течение всего последующего учебного года.

Надо признать, к своему торжественному водворению в замок он готовился долго и тщательно, хоть администрация школы и ответила категорическим отказом на все его грандиозные планы приезда, указав, что преподавателю не нужны все эти «…шумиха и зрелищность, так как это день триумфа именно учеников, а не учителей…». Но разве подобное могло остановить обладателя самой очаровательной улыбки? По правде говоря, могло… Но! Но он был по-прежнему велик и прекрасен, и пусть ему из-за каких-то глупых и пропахших нафталином школьных правил не дали явиться в школу верхом на драконе, никто и никогда не помешает ему быть звездой этого вечера.

Гилдерой явился в школу в своей новой сшитой на заказ мантии. От него пахло лучшими духами Вронского. Его ослепительная, жемчужная улыбка могла осветить Большой зал, даже если б погасли все свечи. И наконец… он сам, его сумасшедшее обаяние, изысканные манеры вкупе с неземной красотой были залогом тому, что все будут смотреть только на него и говорить только о нём.

Все. Абсолютно все: от верзилы семикурсника до последнего тщедушного и не умеющего даже правильно держать волшебную палочку первокурсника, в тот вечер (да и что греха таить, во все последующие тоже) говорили только о Гарри Поттере. Которому для того, чтоб о нём заговорили, не надо было снова убивать прекрасно-помните-кого, уничтожать с добрый десяток монстров, получать орден Мерлина третьей степени и приз за самую очаровательную улыбку, ему даже не пришлось проводить долгие часы в примерочной, выбирая «тот самый» наряд. Всё, что потребовалось этому ребёнку, так это старая мантия, ещё более старая машина и уже фактически древнее правило: «хочешь стать знаменитым, наплюй на правила!».

Признаться, такой поворот дел немного выбил его из колеи. Локхарт не привык быть на вторых ролях и уж тем более уступать какому-то мальчишке. Да пусть он будет хоть четырежды победителем сами-знаете-кого, это не повод, чтоб весь чёртов замок гудел, как растревоженный улей, обсуждая, как именно тот добрался до школы и сколько магловских газет хотело напечатать фото летающей машины на первой полосе. Тот факт, что всем маглам стёрли память и ни одна газета так и не вышла в тираж, был слабым утешением для Гилдероя, о прибытии в школу которого не написали даже в «Ведьминой удаче». Так что, меря рассерженными шагами свой кабинет, он твёрдо решил, что должен расставить всё по местам. Чётко показать всей школе и миру, что именно он здесь главная звезда.

Решил. Победным взором окинул уже обвешанный его портретами кабинет и… И понял, что всё произошедшее — именно его ошибка. Его и ничья больше. Это он! Это он, Гилдерой Локхарт, толкнул несчастного ребёнка на этот скользкий и тернистый путь! Он, встав рядом с ним в магазине и позволив снять их вместе для первой полосы пророка, заронил в юное и неокрепшее сердце губительные семена жажды славы. Стоит ли винить после этого несчастного мальчика, выросшего без семьи, в том, что он пожелал лишь на миг отогреть своё хрупкое сердечко в жарких огнях фотовспышек? Нет. И Гилдерой в благородном порыве решил, что уже завтра найдёт способ поговорить с несчастным.

Несчастный был отловлен прямо перед первым уроком, где незамедлительно, несмотря на все свои жалкие попытки оправдаться, прослушал жаркую, заранее приготовленную речь Локхарта. Посвящённую тому, как он искренне сожалеет о том, что зародил в душе мальчика жажду славы. Видит Мерлин, Гилдерой сделал это очень мягко, даже не намекнув ребёнку о вреде нарушения школьных правил и тяжёлых последствиях, которые ждут всех, кто решил добыть славу любым путём. Ему самому речь очень понравилась, он даже сохранил её, чтоб вставить в следующий том мемуаров, который Чарльз наверняка захочет издать годиков через пять-шесть.

Проникновенная речь не произвела на звёздного ребёнка абсолютно никакого впечатления, ибо спустя какую-то пару часов Гилдерой с ужасом застукал его фотографирующимся для дачи автографов. Времени на придумывание другой у него не было, поэтому ему ничего не оставалось, как принять заслуженный удар на себя. Позволил светловолосому первокурснику сфотографировать их обоих, чтоб затем немедленно отправить Поттера в класс, пока он не натворил ничего ещё.

А ждать, пока тот, обуянный жаждой славы, натворит что-то ещё, он был не намерен. Так что хоть это и было не самой лёгкой задачей, он сумел — не иначе как с помощью своего непревзойдённого ораторского искусства — убедить декана Гриффиндора в том, что помощь ему будет куда полезней в плане воспитательной работы, чем грубый физический труд. Поскольку последний способствует ещё большему укоренению в ребёнке мысли, что он несправедливо подвергнут унижениям. В то время как, помогая писать ему письма, мальчик не только будет загружен работой, но и он, как подобает такому высокопрофессиональному специалисту, в дружеской беседе сумеет выведать у мальчика причины его вызывающего поведения.

Словом, когда юная звезда магического мира прибыла для отбывания наказания, Гилдерой был готов стать для него тем, кто сможет рассказать всё о трудностях жизни публичного человека и о неверной популярности, чьё тлетворное влияние тот имел уже несчастье ощутить.

Гарри оказался на редкость терпеливым слушателем. Выводя своим очаровательным, детским почерком адреса его поклонниц, он внимательно слушал все его советы, лишь иногда позволяя себе вставить «м-м-м», «точно!», «да». Словом, беседа была в высшей мере конструктивной и, как ему искренне казалось, произвела просто неизгладимое впечатление на юное дарование. Впечатление, похоже, было настолько сильным, что, как и у него самого после истории с министром, с ним заговорил внутренний голос. Во всяком случае, именно это начал бессвязно лепетать Поттер приблизительно через четыре часа после начала их беседы, когда, резко вскочив со своего места, начал утверждать, будто что-то слышал. Гилдерой, конечно, не стал переубеждать мальчика, с чувством выполненного долга отпустил его обдумать услышанное и поговорить со своим внутренним «я».

Внутреннее я Поттера оказалось ненадёжным товарищем в деле объяснения, как на самом деле надо зарабатывать популярность. Не прошло и месяца, как он вывел нарушение школьных правил на новый уровень. Исписать стены несмываемой краской в храме науки — кошмар! А ещё и кошка завхоза. Утешало, что животное оцепенело явно под чарами куда более сильного мага — наверняка кто-то из семикурсников влез в секретную секцию, — но ведь подвесить несчастную на скобу факела — это тоже надо додуматься.

В том, что всё это дело рук Гарри, Гилдерой не сомневался. То есть он принял это за аксиому, потому как в ином случае сомнения в этом вынудили бы его самого устроить расследование, сбор улик, опрос свидетелей, использование сильных чар… у него и так мало времени, незачем тратить те несчастные пять часов в день, что не заняты уроками, на подобные занятия. В конце-то концов, слежение за поведением детишек внеурочное время вне его компетенции — пусть этим занимается завхоз. Да и кошка к тому же его. Может, у него вендетта, и он хочет лично припереть обидчика к стенке? В общем, накладывая себе на лицо очередную омолаживающую масочку из русалочьей чешуи, крови дракона и пары-тройки секретных ингредиентов, он даже и не думал о произошедшем. Все эти пресловутые «как?» его не интересовали, а ответ на «почему?» он и так знал. Знал и всё ещё отчаянно пытался придумать что-нибудь, что помогло бы если не прогнать мысли о славе, то хотя бы загрузить мальчишку уроками.

Так что, когда после очередного урока, на котором он заставил Поттера выложиться по полной, изображая оборотня, к нему подошла Гермиона Грейнджер и попросила разрешение на то, чтоб взять книгу из Особой секции, он скорее обрадовался, чем удивился. Наконец-таки его старания приобщить Гарри к учёбе дали свои плоды и были поддержаны его друзьями. Название книги также обнадёживало. «Сильнодействующие зелья» — прекрасная, хоть и сложная книга для тех, кто хочет попрактиковаться в зельеварении, а видит Мерлин, у мальчика, по слухам, по этой части серьёзные проблемы. Правда, он бы посоветовал для начала что-нибудь попроще, но, перехватив напряжённые взгляды Поттера и его друга Уизли, Гилдерой промолчал. Что ж, если гордость мальчика заставляет его хвататься за не просто сложные зелья, а за сверхсложные, то так тому и быть. Тем более завтра у него, говорят, ответственный матч, и не спортивно будет портить ловцу настроение прямо накануне.

Но если честно, квиддичные матчи Гилдероя интересовали даже меньше, чем межфакультетская борьба, поскольку если в последней к нему было приковано внимание, как к дарителю судьбоносных очков, то в первом случае всё внимание забирали исключительно находящиеся на поле игроки. Впрочем, этот матч грозил стать исключением. Внимание зрителей было приковано всего к одному игроку из четырнадцати. Причины тут было три. Это Гарри Поттер. Это самый молодой член сборной за последние Мерлин его знает лет. И это — Локхарт неодобрительно нахмурил свои идеальные брови — сумасшедший бладжер, который летает только за мальчишкой, не замечая никого вокруг. То, что мяч заколдован, ясно не только ему, но и школьникам, что глухо перешёптываются, с напряжением следя за очередным обманным манёвром гриффиндорского ловца. Но, как ни странно, никто не торопится остановить матч. Дамблдор благодушно улыбается, Снейп недобро усмехается, МакГонагалл, бледная, как привидение, стискивает в руках изящно вышитый платочек, но молчит. Значит, тоже считают, что это дело рук мальчишки. Гилдерой ещё раз вздохнул, переводя взгляд на стремительно перемещающиеся по полю пятнышко в ярко-алой форме. Нет, конечно, популярность — вещь очень приятная и, бесспорно, нужная, но заколдовать бладжер — это уже слишком. Так и покалечиться недолго.

Локхарт даже не удивляется, когда момент калечения совпадает с ловлей снитча — идеальное сочетание, как любит говорить Миранда. Под приветственные вопли большей части школы Поттер красиво падает вниз, сжимая снитч в целой руке. Бесспорно, эффектное и запоминающиеся окончание матча, которое, можно даже не сомневаться, выбьет из головы его ученика всё то, что Гилдерой туда старательно вкладывал долгими вечерами. Два месяца душещипательных бесед, в которые он, между прочим, помимо своего бесценного времени ещё и душу вложил, — псу под хвост. Будет, если он немедленно не вмешается.

Растолкав в стороны уже сбежавшуюся на поле по меньшей мере половину школы, он протиснулся к пребывавшему наверняка на восьмом, если не на девятом небе от счастья Поттеру.

— Это Вы? Уйдите, пожалуйста — шипит весь перемазанный грязью герой, наверняка прекрасно понимая, что его триумф сейчас немного подрежут. Что и говорить, тяжёлый случай. Но ничего-ничего, он сам таким когда-то был: наивным, гордым, готовым на любые безумства. Был, пока не случился этот чёртов министр, его чокнутая прабабка и тот подвал, который до сих пор ему в кошмарах снится. Они сделали его умнее, мудрее, показали, к чему может привести слепая гонка за славой. И потому его долг, его священный долг перед магическим миром — спасти этого ребёнка. Даже если ребёнок глядит на него волком.

Осторожненько оттеснив от покалеченного ловца гриффиндорцев, достал свою волшебную палочку: — Не волнуйтесь. Я сейчас его вылечу.

— Не надо! Пусть лучше так, — мигом взвился ещё секунду назад умирающий Поттер и попытался сесть. Сделал он это аккурат под вспышки фотокамеры своего личного фотографа. Красивые наверняка будут снимки, уж он-то в этом понимает. Миранда всегда настаивала на том, чтобы в случае, если он получит ранение в ходе своих приключений, то не смел лечить себя сам. Не в плане того, что боялась за то, что он криво наложит на себя лечебные чары, — этот урок из «той самой книги» он повторял перед каждым заданием, а потому, что его фотография — раненого и безмерно красивого на фоне поверженного монстра — точно будет на всех первых полосах газет. Эти воспоминания окончательно отрезвили его, придав решимости. Нет! Он, Гилдерой Локхарт, не позволит этому несчастному мальчику попасть в ту же ловушку славы, в которую в своё время попал он. Он спасёт его от этой ужасной доли.

— Я лучше пойду в больницу, — сквозь стиснутые зубы прошипел гриффиндорец, предпринимая ещё одну отчаянную попытку избежать спасения. Если он желал этим сохранить статус мученика, то расчёт был неверным. Поскольку, едва эти слова сорвались с его губ, в сознании Локхарта тут же возникла поражающая своей яркостью картинка. Мальчик, морщась от боли, в окружении благоговеющей толпы медленно бредёт к замку, осторожно придерживая сломанную руку. Его форма испачкана, волосы взъерошены, а зелёные глаза горят огнём решимости, и все окружающие… Ну нет! Только не при нём!

Гилдерой решительно поднял палочку и, не обращая внимания на робкое «может, не надо…», начал вращать ей в воздухе читая заклинание. Признаться, он не любил эту магию, и если б не этот готовый на всё ради славы ребёнок то он бы точно делать этого не стал. Причина была проста, заклинание было, что называется, с подвохом. Если вы, не дай Мерлин, сделаете неверное ударение или рука с палочкой чуть дрогнет, то всё. Кости в руке или ноге не срастутся — кости просто исчезнут.

Толпа восторженно ахнула и звук щелчков фотоаппарата потонул в громе аплодисментов.

— Как Вы его… — восторженно прошептал рыжий друг Поттера, с восхищением разглядывая абсолютно здоровую руку приятеля.

— О, пара пустяков… — начал было Гилдерой, но тут же осёкся, с ужасом заметив, что этот рыжий поднял свою покалеченную палочку и, подражая его движениям, прошептал заклинание. Нет. Будь это кто-то другой, Локхарт даже и не заметил бы — недостаточно знать слова и движения, надо уметь, — но палочка Рона Уизли уже успела стать притчей во языцех в школе. Вспышка света, и все стоящие на поле забыли и про великого победителя чудовищ, и про мальчика-который-опять-таки-выжил, и про матч, результаты которого обсуждали те немногие, кому были не слишком интересны первые двое. Все смотрели на Рона Уизли, точнее, на его руку, которая ещё мгновение назад сжимала палочку, а теперь висела безвольным куском мяса.

— А вот теперь нам действительно надо в больницу, — улыбаясь лишь затем, чтоб окончательно не напугать детей, прошептал Локхарт.

Мадам Помфри, к счастью, взяла на себя не только отведённую ей роль врачевательницы, способной вернуть на причитающиеся им место все тридцать три кости, но и отчитала мальчишку за легкомысленное поведение. Избавив тем самым Гилдероя от необходимости портить свою безупречную репутацию нотациями и неизбежным в таком случае сниманием баллов. Так что, пожелав выздоровления больному, он с чистой совестью сначала отправился на ужин, а затем и к себе. В тёплую и уютную кровать, в которой намеревался проспать безмятежным сном, который так рекомендуют врачи, часов двенадцать. Не меньше. То были для него последние абсолютно спокойные часы сна в этом учебном году.

Доброе утро у него в тот день наступило немного раньше обычного, примерно без четверти три. Когда в дверь не просто постучали, а прямо-таки истошно заколотили, будто случился конец света, не меньше. Что ж, нападение на ученика в стенах школы — это действительно в каком-то смысле было концом, если не света, то его мечтаний о тихой и спокойной жизни точно.

Жертвой оказался малолетний фанат Поттера и по совместительству его личный фотограф Колин Криви. Ничем не примечательный молодой человек, одиннадцати лет от роду, единственное достоинство которого составляла громадная и при том крайне устаревшая модель фотоаппарата, которая, по всей видимости, и приняла на себя удар, предназначавшийся бедняге. Во всяком случае, именно так решил Гилдерой, осмотрев несчастного и услышав, чем закончилась история артефакта магической инженерной мысли. Вердикт был печален, что бы это ни было, но оно опасно и… Конечно-конечно, мы ни слова не скажем ни ученикам, ни совету попечителей школы, ни, упаси Мерлин, об этом узнают в министерстве. Так что Локхарт со своим «но мы же не можем это просто так оставить» остался в меньшинстве, так как все его прочие коллеги решили подождать. Чего именно при этом надо было ждать, он, увы, так и не понял, но если его иногда раньше и тянуло погулять по ночному Хогвартсу — теперь-то можно! — то теперь его, что называется, перетянуло.

Да и, вообще, быть учителем в Хогвартсе — это всё-таки не столько работа, сколько диагноз. Диагноз, подразумевающий стальные нервы, пофигистичный взгляд на жизнь (как свою, так и чужую) и, конечно, безграничную любовь к детям. Иначе жить и работать здесь нельзя — свихнёшься. Ведь, даже несмотря на все меры безопасности и драконовские школьные правила, которые благодаря Филчу порой доходят до абсурда, в этой школе всегда что-то происходит. Тут что-то взорвалось, тут кто-то навернулся с движущейся лестницы, тут кого-то растение из теплицы чуть не съело, а совсем неподалёку озеро и лес. И там, и там обитают такие твари, что поневоле понимаешь, зачем Хогвартсу такие мощные стены с крепкими дверями и почему ни один магл его не нашёл. Ни один магл, скорее всего, до него просто не дошёл, а байки насчёт заклятий — это так, для очистки совести. В общем, у них у всех непрошибаемое спокойствие и взгляд «ну никто же не умер». Ждать, пока кто-то умрёт, Гилдерой не собирался. Тем более, когда этим кем-то мог оказаться он сам. Пошёл к директору и предложил хотя бы в плане обучения самозащите организовать дуэльный клуб. Всяко лучше, чем сидеть и ждать, пока на ученика или, упаси Мерлин, на него…

Дамблдор отреагировал на просьбу, как и ожидалось: предложил лимонных долек. Так что не оставалось ничего иного, как, рискнув жизнью (своей прекрасной фигурой и чистым, без единого прыща лицом), выпить с директором чая, дабы в беседе с глазу на глаз убедить его в необходимости принятия хоть каких-то мер. Два часа разговоров, восемь кружек чая, бесчисленное количество калорий, и вот у него в руках разрешение на организацию клуба. Оставалось надеяться, что хоть кто-то оценит его муки по достоинству.

Не оценили. Во-первых, директор решил помочь и в напарники отрядил Снейпа, на лице у которого было написано такое страдание, что у Гилдероя даже мелькнула мысль, что это ещё вопрос, кому из них от этого сотрудничества приходится хуже. А во-вторых… Гарри Поттер. Милый… Маленький… Совсем ещё наивный мальчик… Больно это было признавать, но он так ничего и не понял. Вот не понял, и всё. Словом… Первое заседание дуэльного клуба оказалось и последним, потому как юная звезда, что называется, звезданула по полной. Юное дарование, убившее того-чьё-имя-по-понятным-причинам-нельзя-называть, чуть не убило своего великого учителя, когда, словно шутя, на чистом змеином приказало змее сидеть смирно. Да-да, всё так и было. Змея села (если такое слово, конечно, применимо к змеям), несчастный Флетчер чуть не слёг, ученики разом замолкли, а у великого и неимоверно прекрасного профессора просто палочка опустилась, когда зеленоглазый наглец после этого усмехнулся и с сияющими глазами посмотрел на них, словно ожидая восторга и благодарностей. Хвала Грейнджер и Уизли, они увели негодника со сцены раньше, чем случилось что-то ещё.

Что-то ещё не заставило себя долго ждать и случилось уже на следующий день. Так что, когда ему сообщили, что в этот раз пострадал Почти Безголовый Ник и теперь уже действительно слёгший Флетчер, а единственный свидетель — всё тот же Поттер, Гилдерой даже не удивился. И даже не испугался. Просто захотел напиться. Напивался он, сидя в своей комнате, в окружении своих портретов, потому как «не дай Мерлин, кто-то узнает, что ты пьёшь не только по праздникам и за процветание Великобритании». О том, что волшебник, пусть даже и такой великий, как он, может пить просто потому, что ему плохо, Миранда с Чарльзом, как видно, не подумали. Он бы сам не подумал ещё неделю назад, что ему так поплохеет. А поплохело ему, надо признать, сильно, когда шарахнула мысль, что два нападения — это уже не случайность, а какой-то больной на всю голову маньяк. Причём не просто больной, но ещё и обладающий недюжинной магической силой, способной нейтрализовать даже призрака, который, вообще-то, уже как бы умер.

Так что, как бы ему ни было (но только в глубине души, где-то очень-очень глубоко) некомфортно от мысли, что где-то ходит кто-то или что-то опасный, предпринимать что-либо он не спешил. Во-первых, в одиночку, не имея информации о том, с кем именно придётся сражаться, это было глупо. Во-вторых, начинать расследование самому — это точно вызывать огонь на себя. Так-то шанс, что следующей (не дай, конечно, Мерлин) жертвой будет он, равен один к, ну, тысячи-полторы учеников вместе с учителями здесь наберётся, а вот если он всё сам, то это уже один к одному, что, согласитесь… И, наконец, в-третьих… Он не трус. Нет, как можно было такое даже подумать. Просто он… Осторожен. Ему надо беречь себя для будущих поколений и, опять-таки, Гарри. Кто ещё позаботится о мальчике и объяснит ему… Словом, желания брать инициативу на себя у него не было, а значит, надо было намекнуть на необходимость предзащитных мер остальным учителям.

Сочувствия и понимания у коллег Гилдерой, опять, не встретил. Они вздохнули, сочувственно пожали плечами, говоря с однокурсниками студента и… и пошли готовиться к Рождеству. В этот момент Гилдерой начал подозревать, что мало того, что в самом замке что-то не так, так и у его преподавателей в голове тоже не всё в порядке. Праздновать Рождество… пресвятые подтяжки Мерлина, у вас тут под носом чёрт знает что творится! На студентов среди бела дня нападают, а вы вместо того, чтоб вызывать авроров и мракоборцев, готовитесь праздновать магловский праздник, посвящённый рождению их бога?!

У учеников болезни под названием «взгляд на жизнь учителя Хогвартса», к счастью, не наблюдалось, и они практически полным составом поспешили уехать. Гилдерой бы тоже, наверное, уехал в Лондон или куда подальше, если б не одно «но» — Миранда. У него было стойкое подозрение, что едва он объявится в Лондоне, то та не постесняется в прямом смысле слова вытрясти из него правду, чтобы затем… Самый прекрасный маг современности страдальчески закрыл глаза, понимая, к чему идёт дело. Дело шло. Дело бежало. Дело на всех парах неслось к новой книге о подвигах.

— Ну нет! — решительно заявил он своему портрету, стоящему ближе остальных, — Я на это не подписывался! Портрет согласно закивал, и сочувствия в его глазах было больше, чем у всех учителей Хогвартса вместе взятых. — Я же… я же сюда прибыл учить детишек. Рассказывать им про русалок, оборотней… Пикси всяких, — портреты согласно кивали, не переставая улыбаться фирменной улыбкой. — И я не буду делать ничего сверх этого! Я буду сидеть здесь и… И всё будет хорошо.

И он действительно остался сидеть там. В комнате. Под защитой прорвы заклятий, чар, амулетов и обычного трёхкилограммового магловского замка, который навесил, что называется, до кучи, на дверь — чтоб наверняка.

Рождество прошло спокойно. Во всяком случае, Локхарт, вылезший только непосредственно на сам праздничный ужин, ничего такого особенного не заметил. Все понурые, все в своих мыслях, все пытаются, как могут, отвлечься от суровой реальности. Вот и мисс Грейнджер, чтоб отвлечься, сварила оборотное зелье и не придумала ничего лучше, чем узнать, почему его разрешено использовать только для обращения в людей. Бедная девочка, эти происшествия и маниакальное стремление лучшего друга к популярности однажды доконают её. Так что Гилдерой не стал её выдавать, хотя все симптомы и причитания Снейпа об украденных сверхважных ингредиентах просто кричали о произошедшем. Он просто тайком шепнул мадам Помфри, что, кажется, знает, в чём причина странного обращения. И та, добрая душа в этом царстве бесчувственных волшебников, всё сделала тихо и без лишних вопросов.

Потянулись серые, унылые, наполненные страхом дни. Дети вернулись в школу, как видно, дома у каждого были свои «бесчувственные волшебники», так как иначе объяснить то, что их отпустили сюда, он не мог. Вот он бы точно своего ребёнка сюда не отпустил. Он бы самого себя сюда не отпустил, если бы знал. Но он тогда не знал. Так что теперь, когда знает и отступать некуда (позади только Миранда с Чарльзом, и это ещё вопрос, кто страшнее, маньяк или они), оставалось только сцепить зубы и пытаться жить дальше.

Его очередную попытку хоть как-то поднять боевой дух приняли с ещё большим холодом, чем дуэльный клуб. День святого Валентина: праздник горячих сердец, любви и незамутнённого счастья пришёлся не по вкусу практически всему этому сборищу старпёров и старых дев. Ну конечно, им-то откуда знать… — мрачно размышлял Гилдерой, улыбаясь чисто на автомате и продолжая есть свой бекон, украшенный сердечками.

А меж тем… ну да, обычная жизнь и снова квиддич.

Квиддич, который не состоялся, потому как вместо него состоялось новое нападение. Двойное! Собственно, его это не удивило, удивила реакция учителей. Патрулируем коридоры, поодиночке не ходим, уроки сокращены… уроки… Мерлин и Моргана, которую за ногу, они все либо втихую таскают у Помфри успокоительное, либо им домовики что-то в овсянку подмешивают. Иначе такое непрошибаемое спокойствие и веру в то, что всё само собой рассосётся, он объяснить не мог. У Гилдероя вообще начало складываться впечатление, что даже если здесь появится воскресший тот-чьё-имя-ну-вы-поняли, то они и тогда покивают головами и скажут, ладно, давайте сократим уроки, но в целом волноваться не стоит. В общем, терпенье его покинуло, как и вера в то, что Хогвартс — это тихое и спокойное место, где работают профессионалы. И хоть сам он на подвиги не спешил, но спокойно любоваться происходящим или, упаси Мерлин, ждать закономерного финала этой трагедии он был не намерен. Написал письма в Министерство, аврорат, общество защиты детей и попечительский совет. Письма были, конечно, анонимные, со школьной совой, а то ещё, не дай Мерлин, подумают… Он же только за детей боится, себя-то ему не жаль. Не жаль ему себя, такого молодого и безумно красивого.

И вот тут всех прорвало. Все забегали, запрыгали и разом вспомнили о том, о чём вспоминать не хотели. Спешно примчавшийся Министр Магии вдруг вспомнил, что у них по школе, оказывается, ходит кадр, уже однажды открывавший комнату. Малфой-старший вспомнил не только, что он член попечительского совета, но и что у него здесь учится единственный сын. А сам Гилдерой с блаженством вспомнил, что осталось потерпеть совсем немного, и он уедет из этого дурдома под названием «школа чародейства и волшебства».

Уедет, если доживёт…

…да сколько это может повторяться?! — с тоской размышлял Локхарт, мрачно топая к своей комнате после объявления о том, что монстр схватил Джинни Уизли. Жаль девочку, первый курс, совсем ребёнок, и всё из-за… его даже не успокаивала мысль о фактически объявленной эвакуации Хогвартса и отправке всех детей по домам. Ну, надо же, спохватились, когда число жертв стало приближаться к десятку. Надо было всё-таки в своё время до кучи написать в «Пророк» (пусть и конкуренты с недавних пор), мракоборцам и лично королеве, — размышлял он, снимая все свои чары, наложенные на дверь, процесс небыстрый и требующий полного отрешения во избежание ошибок. Полное отрешение и спокойствие. Полное отрешение и спокойствие покинули его, наверное, навечно, когда, наконец-таки войдя к себе, он скользнул взглядом по комнате и увидел ЕЁ!

— НЕТ! НЕТ-НЕТ-НЕТ! — правда была слишком кошмарна, чтоб поверить в реальность, но она была здесь, прямо перед ним. Она…

— Это невозможно… это неправда… это… — это была она. Холодное, бесчувственное зеркало безжалостно отражало суровую реальность, в которой бледный, осунувшийся, с мешками под глазами Гилдерой Локхарт с ужасом взирал на свою первую морщинку, что ныне пересекала его доселе девственно-чистый и гладкий лоб.

— Да ноги моей здесь не будет! — резко дёрнул на себя дверь шкафа и начал сгребать в чемодан мантии, накидки, костюмы и прочее его содержимое. Всё! Всё его терпение кончилось, и он не будет ждать утра, он уезжает прямо сейчас и сию же минуту! Хогвартс, милая школа, самое надёжное место после Гринготтса — ну-ну! Да лучше б он отправился на болота ловить знаменитого Владыку топи или в холодную Россию сражаться с Бабой-Ягой, или…

В дверь постучали. Отлично, если это опять МакГонагалл со своим излюбленным…

За дверью стояли Поттер и Уизли, у обоих вид… В общем, он впустил мальчиков, решив, что хотя бы выслушает их, в отличие от прочего преподавательского состава.

— Вы куда-то собираетесь? — спросил Уизли.

— Э-э-э… да, собираюсь, — отозвался он, сдирая с двери свой портрет, на котором он был всё ещё безмерно прекрасен.

— А как же моя сестра?

— Да, конечно, такое несчастье. Никто сильнее меня не скорбит… — хотел добавить ещё, что никто сильнее его в этой школе не пытался хоть что-то предпринять, но не стал. Смысл, коли девочка уже там.

— Но вы же преподаватель защиты от тёмных искусств!

Гилдерой резко обернулся, уже собираясь сообщить юнцу всё, что он думает о работе преподавателя в стенах этого, с позволения сказать, учебного заведения, но слова застряли в горле. В глазах Поттера читалась такая незамутнённая вера в учителей, которая, кажется, ни на йоту не ослабела, несмотря на творящееся здесь, что ему даже стало немного неловко за своё поведение и экстренный сбор чемоданов.

— Видите ли… — осторожно начал он, прикидывая, как объяснить свой срочный отъезд, но при этом не упомянуть о своём мнении о коллегах. — Должен вам сказать, когда меня пригласили на эту должность, ничто не предвещало такого поворота событий. Это для меня полная неожиданность…

— Вы хотите сказать, что попросту убегаете? — ахнуло юное дарование. — После всех подвигов, описанных в Ваших книгах?

Это был удар ниже пояса. Гордость и самомнение прижали к стенке доселе безраздельно властвовавший разум.

— Я не убегаю, но что я, мы можем сделать? — страдальчески сказал он, даже не надеясь, что эти двое поймут то, что он все эти месяцы безуспешно пытался донести до окружающих.

— Вы можете пойти с нами и спасти её! — твёрдо заявил Поттер.

— Да! Мы знаем, где вход в Тайную комнату, — поддакнул рыжий Уизли.

Разум не вынес такого надругательства и отключился. Самомнение сказало, что это слишком даже по его меркам. Осталась только уязвлённая гордость, которую удержали в своё время нормы приличия, не позволив возопить на всю школу «Я же говорил!». Поэтому она пинком ноги захлопнула чемодан, заявив, что уехать они успеют, монстр пока занят девчонкой, а она, она имеет полное моральное право сказать эти слова хотя бы этому возомнившему о себе невесть что мальчику-который-наверняка-просто-довёл-лорда-и-тот-сам-наложил-на-себя-аваду.

В общем, гордо тряхнув пока ещё золотыми, но, вероятно, уже совсем скоро седыми локонами, он величественно последовал за ними. До женского туалета… мда… ну что ж, это была действительно в каком-то смысле комната… Причём тайная. Настолько тайная, что лицам мужского пола туда заходить действительно не стоило. Но разве Поттера это остановит? Нет, конечно, нет. Он и приятельницу здесь себе нашёл — привидение, находящее удовольствие в купании в унитазах. Гилдерой решил, что будет терпеть, пока не сядет в поезд.

Меж тем Поттер наговорился с привидением, шагнул к раковине и… Стал на неё шипеть. Нет, он действительно стал на неё шипеть. Очнувшийся разум флегматично взирал на происходящие: сумасшедшая школа, преподаватели, которым плевать, что творится у них под носом, маньяки, дети, шатающиеся по женским туалетам, — нет, в его детстве такого не было. Куда катится мир…

Мир куда-то стремительно покатился, когда раковина со скрежетом опустилась куда-то вглубь, открывая вход в тайную комнату.

Тайная комната, один из главных секретов Хогвартса, детская мечта многих слизеринцев и секретное убежище ужасного и неизмеримо коварного Салазара Слизерина, — вход в женском туалете. Мда… коварством один из основателей обладал действительно несоизмеримым. Кто, скажите на милость, в здравом уме будет искать вход в эту святая святых в женском туалете?! Никто. Это, кстати, приоткрывало завесу тайны, почему сразу после её постройки старичка под благовидным предлогом нетерпимости к маглорождённым выперли из школы. Наверняка кто-то заметил, что старикашка зачастил в женский туалет.

— Профессор, — малолетние нарушители школьных правил недоверчиво взирали на него, крепко сжимая свои волшебные палочки. Дети. Всего лишь двое детей, — тихонько прошелестел противным голоском инстинкт самосохранения. Он может легко их обезоружить и… И да, наложить чары забвения. Он тогда сможет пойти в учительскую, рассказать, где вход в комнату и как он долго и упорно его искал. Он будет героем. И для этого ему не надо будет лезть в эту трубу, не надо будет сражаться с василиском — он же не готов к этому! У него нет никакого оружия, средств, он даже не повторил главу про василисков из «той самой книги». Его взгляд снова вернулся к негодникам. В глазах Поттера сумасшедшая решимость. Уизли, белый, как полотно, но, как видно, недолго думая ринется в бой. Хотя какой там бой? Двое второкурсников, палочка одного из которых способна причинить больше вреда, чем пользы. Причём весь вред практически наверняка достанется не скользкой твари, а незадачливому спасителю и его дружку.

Подойдя к самому краю, кинул взгляд в трубу: абсолютная чернота. К тому же труба старая, грязная, ржавая, а на нём, как на грех, сегодня любимый золотой костюм. С другой стороны, учителя без Дамблдора не рискнут предпринять что-либо. У них теперь вместо нездорового пофигизма наверняка включился режим неукоснительного следования всем правилам и инструкциям. Так что, скорее всего, они соберут педсовет, затем пошлют сову в Министерство, те, в свою очередь, созовут совещание, потом время на вызов мракоборцев или кого там зовут в таких случаях. А девочка? Ей же всего одиннадцать… каждая минута на счету. Гилдерой невольно вспомнил младшенькую Уизли. Маленькая, как и остальные члены семьи, огненно-рыжая особа в мантии явно с чужого плеча.

Забвение! Скажи: забвение! — надрывалось что-то внутри него. Он тряхнул головой, пытаясь вытрясти трусливые мысли.

— Мистер Уизли. Немедленно бегите в учительскую и передайте профес…

— Но…

— Никаких но. Вы с Вашей палочкой мне не помощник, а лишь будете отвлекать от спасения вашей же сестры. К тому же кто-то должен сообщить прочим учителям о входе, о том, какая опасность внутри, и о том, что я пошёл туда.

У Гилдероя почему-то была смутная надежда на то, что, услышав, что один из преподавателей там, их хвалёная учительская солидарность, которой они давили все его инициативы, в коем-то веке поможет ему.

— А я? — голос у Поттера глухой и бесцветный, но по глазам видно, что Локхарт может снять у гриффиндора хоть тысячу очков, он всё равно не уйдёт.

Гилдерой вздохнул и повернулся к всё ещё стоявшему в дверях Рону:

— Передайте, что профессор Локхарт пытался остановить Вашего друга, но тот в нарушение, — он сделал максимально строгое лицо, — всех школьных правил ослушался его. И бросился вперёд до того, как тот успел что-то предпринять.

— Спасибо, — тихонько сказала юная звезда магического мира и… Всё-таки слава не до конца ещё вскружила мальчику голову.

— Быстрее, мистер Уизли, на кону не только жизнь Вашей сестры! — и рыжий пулей вылетел из женского туалета.

Давай! Давай, скажи «Забвение». Мальчишка всего один, а второго ещё можно легко догнать! — снова завёл старую пластинку мерзкий голосок. Гилдерой его не слушал. Подошёл к краю трубы. Сел, понимая, что любимый костюм не спасёт уже никакая магия. Понимая, что решение, принятое им сейчас, при любом раскладе изменит всё куда круче, чем инцидент с призраком или с министром. Посмотрел на замершего рядом Поттера, который явно собирался последовать следом.

— Мистер Поттер. Как ваш учитель, я просто обязан помешать Вам устроить задуманное, но как единственный человек, полезший сюда…

Он замолчал, мысленно подбирая слова, при произнесении которых будет не так очевиден его ужас при мысли о предстоящем.

— Я понимаю, профессор, — усмехнулся зеленоглазый наглец, — я буду стоять в сторонке и освещать Вам дорогу люмосом.

— Да… Именно так… — и разжал пальцы, доселе не дававшие соскользнуть внутрь.