Игра Хеймитча: спонсоры (джен)

Рекомендован к просмотру, как специальное пособие к данной главе, фильм База Лурмана «Великий Гэтсби».

* * *

Продолжение флэшбэка об участии Хеймитча в Необычных 54-х Голодных играх

Стоило ей появиться, как моё настроение с обречённого сменилось на воодушевлённо-радостное.

Мы идём по белому коридору президентского дворца, и она делится со мной новостями:

— Идея пригласить именно тебя принадлежит Леди Латоне. Она просто гений! Мог случиться прецедент, первый раз за двести с лишним лет… — гордо изрекает Леди Меркуция.

Её семья — одна из самых могущественных в Капитолии, а она сама… Пожалуй, я не знаю женщины более влиятельной и могущественной. Четыре года назад она приезжала к нам в Двенадцатый, и я уверен на все сто, что мы знакомы очень давно, встречались задолго до игр, до Победы… Вот только по какой-то причине она отказывается рассказать мне об этом, слова лишнего не вытянешь, а мне чертовски интересно, что я вообще здесь делаю, я ведь даже не капитолиец.

— А как я-то смогу помочь?

— Митч! Эта история даже старше, чем Дистрикт Двенадцать. Каждый год, в конце мая, во дворец на торжественный приём приглашают двенадцать человек. Никто уже не помнит, для чего был придуман этот ритуал, в нём нет никакого смысла, но за двести лет ещё никто не отказался прибыть.

— Двести лет? — выпаливаю я.

— Разве отец не рассказывал тебе про двенадцать семей?

В голосе женщины слышится беспокойство. Час от часу не легче! Неужели меня занесло на ежегодный съезд капитолийской элиты? Но зачем? Неужели всё дело в том, что мы с Сибиллой любим друг друга? Не верится мне в это, здесь таится что-то другое.

Я отвечаю не сразу, осторожно подбирая слова:

— Что-то такое слышал. Кажется, основатели Капитолия. Двенадцать человек, но больше я ничего не знаю, извините…

— Браво, юноша! — смеётся женщина. — Не извиняйся. Вы, Эбернети, все такие, ничего не забываете. Каждый из двенадцати основал свой род: Валерии, Фурии, Горации, Корнелии, Квинкции, Эмилии, Фабии, Ветурии, Сервилии, затем наш род — Вергинии, Постумии и, наконец, Навтии. Двенадцать семей. Четыре последних — наш союз, его ещё называют — партей Вулкана» или просто — чёрные.

Конечно, это название: «чёрные» я тысячу раз слышал, наверное, с самого детства. Я пожимаю плечами, но втайне радуюсь тому, что меня начали посвящать в тайны «взрослых». За последние несколько лет в Капитолии я не раз садился в лужу из-за незнания доступных лишь капитолийцам фактов, всяких там тонкостей и чувствовал себя деревенщиной! Это невероятно сильно обижало меня и злило, всё-таки я — Победитель чертовых Голодных игр!

— Никогда о таком не слышал…

Вынужденное лукавство. Разумеется, я об этом слышал, но страстно хочу, чтобы она сама поведала мне все страшные тайны. Меня достало, что «старшие» не желают посвящать меня во взрослые дела, и жутко раздражает, когда кто-то из них снисходительно говорит «повезло», если речь заходит обо мне. Везёт дуракам, а я себя таковым не считаю.

— О, сегодня ты о них не просто услышишь, но ещё и увидишь каждого из двенадцати, станешь одним из них. Ты заменишь моего отца.

— Мистера Ориона Джоэнта? Это как?

От услышанного я замираю на месте. Прав мой отец: с капитолийцами нужно быть настороже, они экстравагантны — ну, и словечко! — и им всё сходит с рук. А вот нам за такое рубят головы! Игры научили меня бояться, и сейчас я действительно боюсь оступиться и всё испортить — подвести отца, навредить маме и Дейдре [1]. Страх — естественное чувство, он помогает нам выжить.

* * *

Говорят, высокородные патриции Капитолия — а, как рассказывал мне отец, Секст-Вергиний-Орион Джаэнт по происхождению именно патриций — обычно не покидают пределов Города. Но я лично видел, что это не совсем так: когда мне было лет семь или восемь, к нам в гости пришёл высокий мужчина в потрясающе красивой шубе, голубой мех которой в полутьме превращался в угольно-чёрный.

— Как тебя зовут, малыш?

— Хеймитч.

— А меня — Орион, я работаю с твоим отцом.

Пресловутая воспитанность патриция. Мистер Джоэнт не сказал, что почти всё в Двенадцатом фактически принадлежит ему и его семье, Вергиниям Джоэнтам, а мой отец — директор одного из десятков предприятий, которыми владеют капитолийцы Вергинии.

* * *

Я вспоминаю кое-какие слухи, о которых хотел узнать подробнее ещё в прошлом году, и начинаю дико нервничать, изо всех сил стараясь, чтобы она не заметила, как у меня дрожат руки.

— Госпожа Хаммерсли!

От волнения я делаю досадную ошибку: её фамилия по приёмному отцу — Хаммерсли, но женщина эту фамилию ненавидит, ведь её носит семья врагов Джоэнтов — не злейших, но врагов. 

Леди поворачивает ко мне свое смуглое лицо, на котором написано недовольство — она из Вергиниев и точка. Мне понятны её чувства, и я спешу исправить свой промах:

— Виноват, госпожа Джоэнт! Разрешите вопрос? — произношу я, и в этот момент мы входим в большую столовую.

— Задавай, но ещё раз назовёшь меня Хаммерсли — будешь извиняться полгода в лучшем случае.

— Вы помогали мне на арене? Старик [2] не желает говорить об этом.

Мой бывший ментор вообще неразговорчив — из него и слова не вытянешь. Хотя у Холли Хэмиша есть очень хорошая черта — он никогда не суёт нос в наши — меня и моей сестры — дела. Дейдра встречается с Тони, сыном делопроизводителя мэрии мистера Хадсона, в моём доме в Деревне. Матери бы это не понравилось, но пока нам удаётся водить миссис Эбернети за нос.

— Старик? Это ты что про Холли? Ты не прав. Но ты задал вопрос. Помогали? Конечно! Ты нам не чужой. Хотя в тот год… это было непросто, — произносит она и замолкает.

Предчувствие меня не обмануло, мне действительно помогали. Дождь! Дважды! На арене не было источника чистой воды, вся отравлена. Часть трибутов умерла от обезвоживания. Горец рассказал, что за четырнадцать дней на воду в бутылках Первые потратили триста двенадцать миллионов, а Вторые — двести восемьдесят миллионов долларов. Девчонка-профи из Четвёртого попила из ручейка в первый день и сорок минут умирала в страшных мучениях, пока её не добили. Какие они всё-таки сволочи, чёртовы капитолийцы! Убийцы! Но мне особо помог последний дождь, да скорее просто дождик. В предпоследний день мои запасы воды давно иссякли, я мучился от жажды. Целых два дня. Без всякого преувеличения та самая вода спасла меня, кроме того я воспрял духом, а на следующий день меня выследила-таки Сторми. Но случись это днём раньше, это... короче, победила бы тогда она, а не я!

Таким образом что у нас выходит: без денег «чёрных», партии, которой принадлежит Двенадцатый Дистрикт, я был бы мёртв. Дождь на второй день, может, и не стоил бешеных денег, а вот на десятый, когда на арене осталось всего четверо трибутов, а я, даже собрав запасы воды семерых погибших, больше не мог найти ни капли, наверняка обошёлся спонсорам в целое состояние. Я не имею права её судить!

Тем временем женщина, не замечая моего состояния, продолжает:

— Те, кто не помогает своим, — люди без чести. Мы с ними дел не ведём.

— Но, госпожа Меркуция, мой ментор ничего мне не рассказывал, даже запретил спрашивать.

Она ответила не сразу, вероятно, понимая, как сильно я взволнован, и давая мне время на то, чтобы успокоиться. Воспоминания окончательно выбили меня из колеи.

— Хэмиш [3] тебе ничего не говорил, потому что я попросила его об этом. Так было необходимо. Не злись на меня, ситуация была напряженная, — госпожа Меркуция вновь замолкла, и я понял, как аккуратно она подбирает каждое слово. — Это было слишком опасно, Митч. Тогда мы находились на грани войны!

— Война? С Тринад…? — не подумав, спрашиваю я, но женщина тут же меня прерывает.

— Что за бессмыслицу ты говоришь? У вас в дистрикте по-прежнему ходят эти глупые слухи? Какое неподобающее невежество! Это гнездо крамолы стёрли с лица земли полвека назад, и это нельзя подвергать сомнению, ясно?

По тому, как нарочито официально и строго меня отчитали, я понял простую истину, которую по собственной наивности считал невозможной — здесь, во дворце президента, повсюду прослушка, значит, задавать такие вопросы нельзя.

Из-за своей неосторожности в тот день я так и не узнал, что у «чёрных» назревала война с «жёлтыми», к тому же внимание госпожи Меркуции привлекло нечто другое — она увидела кого-то в окне и нетерпеливо забарабанила по стеклу бриллиантовым перстнем.

В большой столовой появились двое. По тому, как пара держалась за руки, я пришёл к выводу, что передо мной — муж и жена. Но какие они разные!

Он — среднего роста мужчина лет пятидесяти, одетый весьма необычно для Капитолия. Чем-то его костюм похож на мой. «Неправильно капитолийский» — так его можно назвать. Чёрный пиджак — смокинг, белая сорочка, вишнёвый галстук-бабочка, светлый — почти белый — жилет с серебряными пуговицами, белые брюки и чёрные туфли.

Костюм явно только-только сшит и замечательно сидит на мужчине. В дистриктах так одеваются мэры или те, у кого водятся деньги. С виду — скромно, но я-то знаю, что самый простенький на вид костюм в Капитолии стоит в восемь раз дороже, чем в Двенадцатом. Моя сестра Дейдра называет такие капитолийские наряды «золотым стилем» за их безумную дороговизну. Подобная «неправильная одежда» у жителей столицы всегда вызывает оторопь. Именно так обычно одевается президент Панема, Кориолан Сноу, а ещё строго придерживается «неправильного стиля» мистер Джоэнт. Конечно, он человек старых правил, так было принято одеваться в послевоенные годы, но есть ещё министр здравоохранения Эмилий Лярго, которому едва ли больше тридцати — тут уж любовь к простым костюмам на стиль былых времён не спишешь. Здесь скрыта какая-то тайна, и мне нужно её разгадать.

Господин, вошедший в большую столовую президентского дворца, сдержан на эмоции, подчёркнуто вежлив, первым здоровается со мной, хотя, кажется, видит меня впервые. По крайней мере, вживую. Он не носит парик, его собственные тёмные с проседью короткие волосы блестят от бриолина.

Мужчина подаёт мне руку, и госпожа Меркуция представляет меня — не наоборот, что принципиально важно — ему:

— Господин Велизарий, позвольте представить вам мистера Хеймитча Эбернети.

— Я рад, господин Эбернети, познакомиться с вами, — произносит мужчина и слегка изгибает губы в улыбке.

Внезапно я понимаю, что этот «неправильный капитолийский стиль» и эти утонченные манеры, хотя нормой среди капитолийцев является хамство, идут в комплекте.

— Эбернети?! — прерывает мои размышления громкий девичий голосок. — Пятидесятые игры? Привет, парень. Я — Сотейра, — и мне подаёт руку девушка лет двадцати восьми.

* * *

Капитолийцы! Они вызывают у меня отвращение и жутко раздражают своим внешним видом и неумением обращаться с деньгами — ни один из тех капитолийцев, с которыми я познакомился за три года, просто не в состоянии экономить. Они жутко несерьёзны, им опасно верить на слово, нельзя доверить ни одной тайны — обязательно выболтают. И всё же самая дикая их черта — бесцеремонность. Раньше я частенько срывался на Летицию, но другие капитолийцы куда хуже, руки у меня каждый раз так и чешутся — хочется поотрывать им головы. Нельзя вот так просто и безнаказанно провоцировать людей на грубости! У нас в Шлаке за меньшее можно схлопотать «перо в бок», даже аптекарь дедушка Калеб не поможет [4]. Нельзя вот так беспечно играть со смертью в орлянку.

Мой ментор, Холли Хэмиш, всегда спокоен и невозмутим. Кажется, ничто не может вывести его из состояния печальной задумчивости. У него была женщина — кухарка, кажется, но она давно умерла от чахотки. От неё у нас умирают десятками в год. Угольная пыль в Двенадцатом повсюду — въедается в кожу, оседает в лёгких. Но когда я приезжаю в Капитолий, мне подолгу не удаётся привыкнуть к запахам — слишком они сильные и нестерпимо резкие.

Со всех сторон Капитолий окружён горами, и когда я очутился здесь впервые, мне казалось, что воздух Капитолия душит меня, что он ядовит. Больше всего меня пугало, что я не чувствую запаха угля. А сейчас я всё больше убеждаюсь в том, что горный воздух, очищенный специальным машинами, действительно ядовит. И в том, что мне тяжело дышать им и не задыхаться, нет ничего удивительного.

Холли невозмутим, но даже ему не удаётся спокойно терпеть капитолийцев, он сам мне в этом признался. Я отлично понимаю отца, сбежавшего из Капитолия в возрасте двадцати двух лет, прекрасно понимаю, почему он выбрал маму — какой мужчина в здравом уме, не надравшись, как свинья, выберет девушку из Капитолия?!

* * *

Молоденькая дамочка — наверняка она приехала в президентский дворец из шумного райончика, называемого «Авентин». Охомутала пожилого и очень богатого господина, а как только он овдовел, женила на себе. Вертихвостка. Какая же наглая! А во что она вообще одета? На голове не парик, а воронье гнездо: темно-каштановые волосы зачем-то вдоль и поперёк истыканы железными штуковинами наподобие тех, которыми приличные дамы укладывают волосы в причёску, но эта мерзавка явилась в президентский дворец, не удосужившись вытащить из волос три десятка этих железяк. Жуть какая, как ей не стыдно? Руки, естественно, обнажены — платье без рукавов. Спасибо и на том, что оно хотя бы нормального цвета — золотистое с серебром, в занимательную такую фигурную чёрно-серую клеточку. Чёрные шёлковые чулки, чёрная обувь — затейливая, вычурная, жаль, я не успел её как следует рассмотреть. Мои поздравления, дамочке повезло встретить стилиста, у которого всё в порядке с головой. Хотя длинные-предлинные жемчужные бусы — явный перебор. А эти чёрные, переливающиеся на свету, браслеты на её запястьях? Что-то мне подсказывает, что она тоже из нашей партии, из партии «чёрных».

Я уже собирался открыть рот, чтобы высказать всё, что я думаю о ней самой и о её дурных манерах, но госпожа Меркуция Джоэнт меня опередила:

— Сотейра! Ты неправильно поняла, Хеймитч тоже приглашён!

Надо отметить, на госпожу Сотейру эти слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Она замерла на месте с открытым ртом, в широко распахнутых глазах застыл ужас. Признаться, мне даже стало её жалко — госпожа Меркуция одной лишь фразой лишила девушку способности соображать. Я обращал на это внимание и раньше, но теперь убедился окончательно: капитолийцы — довольно слабые существа, поодиночке их достаточно просто обезоружить. А вот всех вместе… Секрет их силы — умение быстро организовываться. У нас — жителей дистриктов — так не получается, слишком уж мы разные.

На помощь Сотейре вовремя пришёл её муж, и я подумал, что ошибся. Не она женила его на себе, а, скорее, наоборот.

— Доброго вам утра, госпожа Джоэнт. Скажите, каким образом мистер Эбернети оказался приглашён на «собрание децемвиров» [5]? У меня есть подозрение, что это противоречит регламенту. Дорогая, — обратился он к пораженной супруге, — не беспокойся, госпожа Джоэнт нам сейчас всё разъяснит. Дай мне свою руку.

Я внимательно присмотрелся к двум женщинам, и в голову мне начали приходить разные мысли. Во-первых, скорее всего, они принадлежат к одному кругу. Очень хорошо и дорого одеты. На голове госпожи Меркуции — бешено дорогая алмазная сетка, в ушах госпожи Сотейры — не менее дорогие крупные синие камни, вероятно, сапфиры. Во-вторых, несмотря на то, что обе принадлежат к высшему сословию, они являются полными противоположностями друг друга. Допустим, дело заключается в том, что госпожа Меркуция и господин Велизарий являются потомками тех самых «Основателей Капитолия». Но госпожа Сотейра точно не из их круга. Она — птица более низкого полёта. В глаза сразу бросаются её манеры — уж слишком вульгарна.

— Регламент? Кандидатуры всех участников утверждает президент Панема! — она неожиданно замолкла, повисла пауза. — Друзья мои, вам пора узнать страшную новость: мы лишились своего вождя!

Высокий сильный голос женщины предательски дрогнул, и меня передёрнуло, хотя последние новости мне были прекрасно известны. А вот госпожа Сотейра отреагировала куда эмоциональнее — она громко, в полный голос, вскрикнула:

— Что такое ты говоришь? Дядя умер? Я не верю!

Казалось, девушка находится на грани истерики. Супруг обеими руками взял её за плечи, а сам резко переменился в лице и побледнел. В этот момент я понял, какого масштаба случилась трагедия, вот только о том, что она и меня касается самым прямым образом, я не подумал.

— Да, мы потеряли последнюю надежду сегодня утром. Но он ещё дышит, поэтому я заменю его сегодня. 

Госпожа Меркуция подошла к Сотейре вплотную, женщины обнялись. На их красивых лицах я увидел слёзы.

Они плакали искренне. У меня не было ощущения, что они играют, их потрясение было настоящим — новость стала для них тяжким испытанием. Госпожа Меркуция держалась, но мне в голову пришла мысль о том, что наших дам надо на пару минут оставить одних. Будто прочитав мои мысли, господин Велизарий подошёл ко мне и негромко проговорил:

— Нашим дамам необходимо дать время для того, чтобы они могли успокоиться. Господин Эбернети, давайте выйдем в сад.

Я кивнул в знак согласия и первым направился в коридор, а оттуда — в дворцовый сад. Через мгновение мы остались одни, и я понял, что господин Велизарий хотел не только позволить нашим капитолийским дамам дать волю чувствам. Нам с ним предстоял важный, сугубо мужской разговор.

Я весь подобрался и одновременно огляделся вокруг — передо мной был тот самый, поразивший меня до глубины души, парк, который я проезжал в капитолийском самодвижущемся автомобиле. Впереди виднелась застеклённая белая оранжерея — её ещё называют «Розовый сад Сноу», и я, без задней мысли, спустился по мраморной лестнице и направился в ту сторону.

— Стойте, мой юный господин, достаточно, а то нас с вами не дозовутся из дворца.

Я остановился. Тогда мне ещё не было известно, что сам президент каждый день приходит в оранжерею и проводит в ней практически всё свободное время. Подслушка! Президента «писать» запрещено под страхом «сурового наказания» (отсекания передних конечностей, если быть точным). Следовательно, господин Велизарий намеревался поведать мне нечто запретное, вернее, секретное.

— У вас, сэр, ко мне важное дело? — произнёс я, и мой визави снисходительно улыбнулся, прежде чем ответить.

— Нет, времени недостаточно. Я просто объясню вам пару моментов, чтобы облегчить ваше пребывание на мероприятии, на которое вас занёс «угольный черныш». 

В этот момент я понял, что мой собеседник знает о жизни моего родного дистрикта больше, значительно больше, чем я за три года сумел узнать про капитолийцев.

— К нашему счастью, вы будете присутствовать только в роли наблюдателя, но и этого достаточно. Господин Эбернети, скажите, а вы знаете вашу пару?

— Пару? — я сообразил не сразу, но у моего собеседника на лице не дрогнул ни единый мускул.

— Это собрание устроено таким образом, что каждый имеет свою пару. Ваша пара — девушка или женщина, естественно…

— Я знаю, кто моя пара! Сибилла. Сибилла Сноу! — дерзко перебил я мужчину, чего, конечно же, делать не следовало. Его неудовольствия я не почувствовал, но взгляд говорил о многом.

— Я понял. Возражать никто не подумает. Это очень хорошо. Участников собрания будет двенадцать. Четыре партии, каждую представляют три человека. Но дело в том, что наши Основатели очень боялись разделения, поэтому ввели первое правило: каждый из собравшихся должен иметь свою пару. Но этого им показалось недостаточно, и они ввели второе правило: все три участника обязаны иметь пары в трех разных партиях, тем самым подчеркивая, что наше единство незыблемо и нерушимо. Никаких альянсов. Правило придумано двести лет назад, и исполнять его в наше время очень непросто.

— Сэр, а по каким правилам подбирается пара? Боюсь, меня спросят об этом.

— Двести лет назад, когда всё только начиналось, все патриции были в родстве, но всё изменилось, теперь приходится каждый раз изощряться. Сначала были кузены и кузины, потом назначали внучек, затем перешли к родичам третьей степени. Леди Меркуция специально была усыновлена вождём «синих», ведь больше никаких связей с ними у нас нет.

Так вот в чём дело. Этот самый «неправильный стиль» — он отличает патрициев Капитолия от прочих смертных.

— Вы, господин Эбернети, будете представлять нас, «чёрных», а Сибилла — Сициниев, партию своего отца, они — «зелёные».

В этот самый момент нас прерывает крик из дворца:

— Господин Апфельгренер! Господин Эбернети, где вы?

Я стремительно направляюсь обратно, а вот капитолийский патриций, мистер Велизарий Апфельгренер, особо не торопится. С достоинством истинного «хозяина Города» он следует за мной, и мы возвращаемся в президентский дворец.

Примечание к части

[1] — У директора Шахты №1 Двенадцатого, капитолийского гражданина Аскания Эбернети, было двое детей — сын Хеймитч и дочь Дейдра, младше его на четыре года. Так как их мать не капитолийка, детей лишили гражданства, и с 12 до 18 лет они должны были являться на Жатву, в шестнадцать Хеймитч был избран в числе четырёх трибутов на Второй Квартальной Бойне.

[2] и [3] — Имеется в виду Холли Хэмиш, Первый Победитель от Дистрикта Двенадцать.

[4] — Доктор медицины и владелец аптеки в Двенадцатом Дистрикте, отец миссис Эль Эвердин и дед Китнисс.

[5] — Это слово на латыни обозначает «Сборище двенадцати» или «Собрание двенадцати». Именно столько человек приглашено к президенту Сноу на обед.