Игра Хеймитча: спонсоры (джен)

Время действия: 74-е Голодные игры. История ментора Двенадцатого, который-таки поймал «Миг удачи». Вот только какова цена за Две Жизни? И удастся ли ментору заставить самый безжалостный и самый бесчеловечный механизм в истории сыграть по его правилам, по правилам Хеймитча Эбернети?

* * *

Он прогуливался по Форуму Августа, огромной площади в семи минутах пешком от Тренировочного центра. Нервное напряжение последних суток вынудило его сделать перерыв.

Редкая минутка спокойствия на арене. Солнце почти зашло: Китнисс залезла на дерево и привязала себя к нему верёвкой, а Пит, этот хитрый сукин сын, с ледяным спокойствием варил мясной суп. Рассказ Катона о «слишком долго» умиравшей девчонке из Девятого и похвальба Марвела о мгновенной смерти мальчишки из Седьмого, которому он перерезал горло, а также холодно-пристальный взгляд Мирты, которая невзлюбила Мелларка с первой же минуты его «предательства», казалось, ничуть не трогали парня. Мальчишка просто делал свою работу.

— Мистер Эбернети! — окликнула его девчонка с зелеными губами. — Ментор «Огненной» Китнисс! Удачи Вам, сэр!

Хеймитч искренне улыбнулся и поклонился ей. Его хамоватые манеры остались где-то там, далеко, в угольной дымке Двенадцатого. Здесь, в Капитолии, он менялся. Каждый раз. Город не желал принимать его таким, каков он есть. И Хеймитч был вынужден следовать установленным столицей «правилам игры». Вернее сказать, делать вид, что следует им.

Издалека ему помахали капитолийцы. Даже не пытаясь вспомнить, кто они такие и как его с ними свела судьба, мужчина помахал им в ответ и улыбнулся.

* * *

«А вечерний воздух не такой удушающий. Никогда не любил лето в Капитолии, мне куда больше по душе золотая капитолийская осень, она напоминает о ней… о единственной любви моей жизни. Жизни, которая закончилась в этом самом городе двадцать лет тому назад. Как быстро летит время! А я ведь так и не отомстил!» — размышлял Хеймитч, глядя на безмятежную водную гладь Малого Канала имени Манлия-Торквата Данбара.

«Не сдаваться и не пытаться свести счеты с жизнью. Ради памяти о Сибилле, — и в этот самый миг в груди больно кольнуло. — Наверное, это никогда не закончится. Город будет напоминать мне о ней. Почему её больше нет, а я выжил? Почему? За что?»

* * *

В центр ментор вернулся обновленным, но в его темно-серых глазах плескалась мучительная боль. Он ничего не забыл и никого не простил.

— Хеймитч! Спешу напомнить, что в пол-одиннадцатого тебе назначена встреча с мисс Фокс, — раздался строгий, призывающий к порядку, голос Эффи.

Дидона Фокс была личным секретарем президента «Капитолийской угольной компании», мистера Катулла Хиггинса. Хеймитчу совсем не хотелось идти на встречу с этой девчонкой, но отвертеться от неё было никак нельзя, поэтому ровно без четверти одиннадцать он спустился вниз.

Эбернети пожалел, что у него нет автомобиля: до билдинга КУК и пешком было рукой подать, но именно сегодняшней ночью улицы были переполнены праздношатающейся публикой. Ещё бы, ведь Игры идут! Хеймитчу пришлось буквально продираться сквозь пеструю толпу: странные, явно находящиеся «под кайфом» молодые парни, девчонки-школьницы и бритые наголо женщины. Безумное столпотворение! И всё же он сумел добраться до заветных дверей штаб-квартиры корпорации, продававшей уголь Двенадцатого по всему Панему.

«Надеюсь, на этот раз она оделась не так, как в прошлом году! Даже Эффи не стала возражать, когда я сказал, что наряд девчонки — полный провал. Как же называется эта штука, которая волочилась по полу? А, точно! Шлейф», — мрачно подумалось ему, когда он входил в вестибюль.

— Ремонт! Твою ж угольную прамать!.. — повод извергать самые изощренные ругательства Шлака был налицо: повсюду царила ужасная грязь, тут и там валялся мусор, со стен свисали какие-то сетки. И ни одной живой души!

Хеймитчу пришлось ступать очень осторожно. Не зря же он ради этой встречи надел новые туфли и новый костюм!

Мужчина кое-как пробрался к лифту, который, как оказалось, не работал. Эбернети начал вскипать.

— Самая паршивая во всем Панеме чертова контора! — в полный голос, не сдерживаясь, злобно проговорил Хеймитч.

— Мистер Эбернети! Идите за мной! — прозвучало откуда-то издалека. Ментор развернулся и остолбенел. Миротворец! Но вместо заслуженных неприятностей охранник компании просто сопроводил его к запасному выходу, а оттуда — в здание напротив, в Энергетическое бюро Панема.

Поднявшись на эскалаторе на второй этаж, Хеймитч оказался в огромном аквариуме. Вернее, многочисленные аквариумы со всевозможными видами рыб и иных морских обитателей были по левую руку от Эбернети, справа же его ожидал внезапный и весьма приятный сюрприз — мисс Фокс сегодня определённо радовала глаз!

Вот уже три года мисс Дидона Фокс занимала должность личного секретаря-референта генерального директора КУК Хиггинса, но выглядела она значительно моложе своих двадцати четырёх лет, а вздернутый носик лишь усиливал впечатление исходящей от нее обманчивой несерьезности. У девушки было ужасное пристрастие к антикварным нарядам, в которых её тоненькая невысокая фигурка смотрелась крайне неестественно. Но никто не осмеливался ей об этом сказать: юная особа была необычайно дерзкой и решительной, когда дело касалось отстаивания собственного мнения. И всемогущий Катулл Хиггинс попал к ней под каблучок. Теперь, как рассказали Хеймитчу знающие люди, он шага не смел ступить без ее одобрения!

Пять лет назад «этой несносной женщине», т.е. Эффи, взбрело в голову взяться за абсолютно безнадежное дело — она желала продвинуть «в высоких кабинетах» проект по уменьшению аварийности на шахтах Двенадцатого. Кому принадлежал этот сумасбродный план: мистеру ли Винбергу, директору шахты номер два, или, все-таки, здесь приложил руку «неправильный капитолиец», Ливий Анжелотти, директор шахты номер один, — этого ментор не знал. И не очень-то хотел знать. Сам Хеймитч трезво посчитал эту затею полным бредом. Но ошибся.

Если Эффи Тринкет бралась за какое-либо дело, перед ее кипучей энергией пасовали даже самые неприступные бастионы! И, как Эбернети не упирался, — а упираться он умел, как никто другой — ему всё же пришлось исполнять роль посредника между мэрией родного дистрикта и главою КУК, Катуллом Хиггинсом, которого умудрилась «захомутать» и заставить стать «главным продвигателем» её проекта неукротимая Эффи.

Её проект! Понимаете?

Затея осуществлялась крайне трудно, медленно, а денег она успела сожрать неисчислимое количество: ведь «нужные люди» в Капитолии за «пробивание» брали мзду. Часто и помногу. И вот, к великому изумлению Эбернети, на четвёртый год она начала давать ощутимые результаты — медленно, очень медленно, но вопрос правильной организации техники безопасности труда шахтёров в Двенадцатом сдвинулся с мёртвой точки.

Его самого использовали, главным образом, в качестве курьера. Дважды в год, когда ментор собирался на Игры или на Съезд Победителей, проходивший в конце февраля, мэр Двенадцатого, Кристофер Андерси, сияя улыбкой, вручал ему огромную коробку с документами, которую Хеймитч Эбернети вез в Капитолий. По прибытию в столицу он должен был передавать бумаги важным людям. Дело это отнимало немыслимое количество времени.

Согласия Хеймитча на эту невероятно тягомотную деятельность никто не спрашивал. Под надзором Эффи Тринкет и согласно инструкциям мистера Хиггинса он отвозил и привозил, отдавал и забирал документы, но не более того. В итоге физиономия Хеймитча за несколько лет успела примелькаться, а сам он теперь знал в лицо всю «нужную для дела министерскую челядь», которая могла помочь с «неофициальным решением вопросов».

Самого Эбернети уже принимали за «человека мистера Хиггинса», «человека нужного», поэтому он, под шумок, сумел сдвинуть с мертвой точки и свои собственные дела.

Вот уже двадцать пять лет личным проклятием Хеймитча было пополнение менторского фонда. Его подопечные, трибуты Двенадцатого, относились к категории «М», что неофициально расшифровывалось как «мертвецы», поэтому даже Хиггинс выделял в год сущие крохи — миллиона два-три. Да и то только из корыстных соображений: если вообще ничего не выделять, а просто поставить крест на «своем» же дистрикте, неизбежно пострадает и репутация КУК.

Сначала ментор без зазрения совести воспользовался неофициальным статусом «человека мистера Хиггинса». На третьи сутки после своего прибытия на 72-е игры он, направляясь в бар, был буквально атакован группой просителей прямо в вестибюле центра.

— Мистер Эбернети! Не могли бы Вы помочь нам в одном очень важном для нашей компании деле?

Их было четверо. Четверо мужчин, по виду — довольно состоятельные капитолийские граждане. Не миллионеры, конечно, но на пальце у одного из них ментор приметил перстень с агатом, а у другого половина зубов во рту оказалась золотой, туфли же третьего были из крокодильей кожи. «Две тысячи долларов», — моментально оценил их стоимость Эбернети. А пластическая операция на лице четвертого стоила свыше ста — ста двадцати пяти тысяч, никак не меньше.

— А что за дело? — с показной заинтересованностью спросил Хеймитч.

— О, сэр! Нам срочно нужна Ваша помощь! В контракт на снабжение углём нашей компании не включен пункт о летнем перераспределении нагрузок! Кондиционеры! Они слишком энергоемкие. Лимит превышен вдвое. Это просто катастрофа, сэр! Мы согласны на любые условия. Но мистер Балдуин из КУК сообщил, что пересмотр контрактов займет два месяца, а это слишком долго. Если мы не исполним наши обязательства в срок, тогда… Даже представить невозможно, что случится тогда!

Хеймитч смутно уловил суть дела и, не моргнув глазом, согласился «протолкнуть в бесконечных властных коридорах» данный вопрос. Тем более, что один из его трибутов — девочка — уже была мертва, а парнишка из Шлака на арене мог рассчитывать только на собственные силы. Фактически ментор был свободен от своих официальных обязанностей, поэтому согласился помочь «страждущим».

Беготня по министерским и корпоративным кабинетам заняла целую неделю. Ради этого он даже задержался в Капитолии на двое суток, намеренно опоздал на отбывающий в Двенадцатый экспресс и не стал сопровождать два мертвых тела, а Эффи, которую он заранее обо всём предупредил, без вопросов его прикрыла. Хеймитч же занялся «важными делами». Ему повезло: дело оказалось пустячным — его просители просто неверно поняли ответ Балдуина, одного из директоров КУК.

И вот, через десять дней, он лично вручил своим радостным нанимателям переписанный контракт, утвержденный в Министерстве ресурсов. Самая важная и трудная часть дела решена. Спасибо знакомым клеркам, работающим в соответствующем отделе, — всё прошло как по маслу.

Эбернети заранее решил не брать за работу деньги ни наличными, ни чеком. Через безгласую он передал просителям номер своего менторского счета в Банке Голодных игр. Уговор заключался в том, чтобы деньги на счет поступили в отсутствие Хеймитча. Эти деньги пригодились ему годом позже, когда он пытался спасти своего трибута, сына знакомого шахтера: замерзающему насмерть 14-летнему ребенку требовалось послать простой коробок спичек. Этот коробок спичек на 73-х Голодных играх обошёлся ментору в пять миллионов восемьсот тысяч долларов! Парень всё равно погиб, но не от холода, а сражаясь. Благодаря ему никто из профи не дожил до финала: одного мальчишка убил, другого — смертельно ранил. В играх же победила слабая маленькая девочка из такого же бедного, как и родина Хеймитча, дистрикта — из Девятого.

Когда Хеймитч смотрел телетрансляцию её коронации, губ его коснулась непрошеная улыбка, ведь он и его парень тоже помогли этой девчонке. Пусть самую малость, но они помогли Милк выжить на Ледяной арене. Кроме того, его сердце согревал огонь праведной мести: он не спросил, как называлась компания, которую представляли его наниматели. А когда прочитал бланк перевода средств, то долго и безостановочно хохотал — оказалось, что он помог Третьей военно-промышленной компании Панема. Согревшийся спичками за пять миллионов, сын его знакомого шахтёра воспрянул духом и вступил в схватку с ослабевшими от жуткого мороза профи. И убитый им профи был родом именно из Второго дистрикта.

* * *

— Мисс Фокс! Вы сегодня просто бесподобны! — Хеймитч Эбернети не мог скрыть испытываемых им в тот момент чувств: метаморфоза, случившаяся с девушкой, вызвала у него, не старого еще мужчины, полный восторг.

Дидона, по непонятной для него причине, заказывала себе платья, которые точь-в-точь напоминали ему вычурные одеяния Летиции, покойной кураторши Двенадцатого, которая отличалась худобой и даже в двадцать пять лет продолжала напоминать мальчика. Так, словно специально, в ее платьях талия была слишком низкой, а сама она питала нездоровое пристрастие к черной туши для лица. Её привычка делать короткую стрижку выводила Эбернети из себя, поэтому они постоянно ссорились, и Хеймитч то и дело старался побольнее ее уязвить. Летиция Майерс не носила париков, зато вставляла в причёску невообразимое количество перьев и надевала ужасные широкополые шляпы, которые, к несказанной радости Хеймитча, навсегда вышли из моды после 54-х Голодных игр*. Вместо них в моду вошли холодные тона в одежде, а мисс Майерс наконец отказалась от «мальчишеского стиля», стала делать акцент на свой от природы тонкий стан. Их с Эбернети отношения заметно потеплели, а затем Летиция вышла замуж…

Бесившие Хеймитча в юности, наряды мисс Летиции Майерс были намертво привязаны к воспоминаниям, от которых он тщетно старался избавиться. И вот, по прошествии стольких лет, он снова вынужден контактировать с поклонницей «Жуткого стиля Второй квартальной бойни». Подлинная мука! Но Хеймитчу Эбернети приходилось терпеть, потому что добрые отношения с мисс Дидоной Фокс лично для него были очень ценным и выгодным приобретением. И не только потому, что в ее хрупких и цепких ручках находилось благоволение и прекрасные взаимовыгодные отношения с главой КУК Хиггинсом. Мисс Дидона сама по себе была «исключительно ценным и полезным знакомством». И сегодня она изумила Хеймитча. Со стилем Давней поры было покончено — то ли мисс Фокс повзрослела, то ли она влюбилась, или, может быть, на нее снизошло озарение.

Она перестала красить свои медно-красные от природы волосы, зачесала их назад, сделав очень скромную и очаровавшую Эбернети современную прическу.

«Её платье. Кажется, я его где-то видел… Нет, не могу вспомнить. Мысль ускользает. Всё эти проклятущие игры!» — подумал ошарашенный Хеймитч.

Платье в светло-серых и светло-коричневых тонах было несколько мрачновато, но очень шло девушке. Приглядевшись, Эбернети заметил, что оно будто бы сделано из двух слоёв: сверху — полупрозрачная ткань, очень легкая и подвижная, второй слой — коричневато-серая материя, отливавшая серебром. Ментору в голову пришла мысль о том, что она напоминает тусклый блеск каменного угля.

Платье, в общем, было просто потрясающим. Оно идеально подходило для невысокой и хрупкой фигуры Дидоны и отражало её утонченную женскую суть.

— Я рада, мистер Эбернети, что Вы положительно оценили мой дерзкий шаг, это многое значит для меня.

Иногда Дидона Фокс производила впечатление обычной девчонки. Ментор смутил её. Или она мастерски делала вид, что он её смутил…

— Ах да, Вы же торопитесь к своим трибутам, но я обязана передать Вам, сэр, искренние поздравления от мистера Хиггинса. Совет управляющих Капитолийской Угольной компании поручил мне оказать Вам поддержку от их имени!

— Что смог, то смог, — ментор моментально почувствовал «запах больших денег» и возблагодарил находчивость и речивость Пита и безумный поступок его девчонки на показе. Благодаря им он сейчас, впервые за свою карьеру — двадцать пять безумно сложных лет! — начинает чувствовать себя «любимцем Фортуны». Это капитолийское словечко он услышал давно, когда молодой президент Кориолан Сноу водрузил корону на его голову.

Теперь для него всё словно повторялось заново. Одиннадцать баллов и восемь баллов в сумме дали Девятнадцать. Больше имел только многоопытный старший тренер и старший ментор Второго — Брут — и его питомцы. Двадцать баллов.

— Абсолютный рекорд нашего дистрикта! — провозгласила Дидона.

Девушка впервые назвала родину Хеймитча «нашим дистриктом», что он не мог не отметить. Это льстило его самолюбию. Давным-давно юный Победитель Второй квартальной бойни пообещал себе доказать всем, что его родина — не край неудачников. Эбернети со всей страстью ненавидел это мерзкое, смертельно ранящее душу капитолийское словечко. Люто ненавидел.

Горькая правда состоит в том, что предыдущим рекордом для трибутов Двенадцатого было девять баллов: четыре — для девушки и пять — для сорванца, уроженца Торгового квартала.

В руках Дидоны появился заветный Сертификат. Это был его пропуск в «Высшую менторскую лигу». Год назад он не смел и мечтать о подобной удаче.

— Я всё подготовила заранее. Вы просто должны приложить свою ладонь вот сюда. Идентификатор личности. Прошу Вас, — и рука ментора коснулась миниатюрного устройства. Раздался щелчок, но Хеймитч его не слышал: он завороженно смотрел на сумму, указанную в сертификате.

Двести миллионов долларов!

Примечание к части

* Автор как сумел, попытался описать стиль Двадцатых годов XX столетия.

POV Хеймитча

* * *

— Я все равно спать в эту ночь не буду: можете идти домой, — говорю личному водителю самого Хиггинса, «главного угольного босса Панема».

— Я не могу, мистер Эбернети, вдруг Вам понадобится машина, — отвечает мне парень лет 19-20, крепкий, внушительных для капитолийца габаритов — ему бы в миротворцах служить. Хотя нет, физиономия не подойдет — слишком она у него добрая!

— А ты далеко живёшь? — спрашиваю у него.

Парень смущен, не привык к таким деликатностям: обычно капитолийские бонзы к прислуге как к скотам относятся. Мнется, отвечает не сразу:

— Далеко. На Целии комнату снимаю, у одной бабуш… старой леди, — быстро поправляется он.

— Целии? Это что, на северо-востоке что ли? Далековато. На машине — двадцать минут в один конец, — говорю я, а сам смотрю на гигантский экран в вестибюле центра. На арене тоже ночь, только нет такого «там-тарарама», как в этом Дурдоме, по недомыслию именуемом Капитолием. — И сколько эта старая леди с тебя платы берет?

— Сто пятнадцать долларов в неделю.

Твою ж мать! Здешнюю, капитолийскую, и нашу, угольную! Вот же старая грымза. Ну дерёт! И как только эта карга от скаредности своей не лопнула?!

— Давай так, парень: иди вниз, в гараж, а потом поднимайся к нам в пентхауз, — отдаю парнишке приказание, я ведь теперь его босс.

— Но, сэр, это против правил! Посторонним на верхних этажах Центра находиться запрещено, — отвечает он мне. Смутился, аж уши покраснели. У, умора какая!

— Забей. Кто тут только не шастает! Я со старшим по охране сам договорюсь.

Знаем мы, как у них тут, в гадюшнике этом, дела делаются. Главное таксу знать! Если капрал — получит «на сладкое» полторы сотни, если сержант — полштуки, а вот если офицер попадется — тут интересней: денег возьмёт «штуку» (тысячу долларов), и придется ещё свести его с «нужным человеком» из Министерства ресурсов. Ресурсы каждый местный гад — а иных здесь и нет — любит. Хеймитч Эбернети и раньше не был беден, а уж сейчас я просто набит наличкой и чеками под завязку. Спасибо Китнисс, её выстрел принес мне «золотую акцию» в этом гнилом месте, Центре проведения Голодных игр.

— Парень, ты только не называй меня «сэром». Терпеть не могу это мерзкое словечко. Зови меня просто — мистер Эбернети. Тебя самого-то как зовут, а?

— Эолай, мистер Эбернети, — ответил он и бегом ринулся вниз. Исполнительный — это хорошо.

Дидона, перед тем как пожелать «мягкого бриза» на прощание, ошарашила меня ещё одним сюрпризом:

— У меня для Вас еще один подарок. Уверена, он Вам понравится. Мистер Хиггинс уехал по делам в Пятый и вернется нескоро — там, как всегда, проблемы. Но он оставил Вам свой автомобиль!

— Спасибо большое! Авто мне сейчас ой как пригодится! Серебристый «Квестор»?

— Нет, не угадали, ментор. Черный «Консул»!

Я так и сел. «Консул»! Эта машина стоит полмиллиона! Из тех, кого я лично знаю, такое невероятно дорогое средство передвижения имеется лишь у пары-тройки человек. «Сливки сливок», как Эффи говорит… И такой транспорт теперь в моём распоряжении!

Я преодолеваю жуткое искушение повернуть направо, в бар, и иду прямо к лифту. После того как кабина начинает подъём, слышу вибрацию коммуникатора у себя на поясе. Это особый прибор связи. Его обязан иметь каждый ментор во время игр. Раньше мне лишь сообщали, что мой трибут только что умер, поэтому, по давней привычке, у меня холодеют ладони. Но также коммуникатор служит средством связи: тебе могут позвонить те, у кого есть твой менторский номер. Мой номер — Cap. 4965-*-НА-359.

— Мистер Эбернети! Мне дал Ваш номер мистер Прайор, — голос мужской, слишком молодой. Меня это настораживает. Здесь всегда нужно быть начеку: Капитолий — одно большое сборище извращенцев.

— Прайор? Что-то не припомню такого.

— 73-е игры. Он помог Вам найти мистера Блэкрайдера.

— А, да действительно. Начинаю вспоминать.

Парень говорит правду. Тот самый подарок за пять «лимонов», деньги на него дал именно Блэкрайдер. В Городе он владеет сетью казино и много чем ещё. А Прайор — «нужный человек», без него у меня ничего бы не вышло, — Блэкрайдер редко кого-то спонсирует. А если и дает большие суммы, то только Первому или Второму дистриктам, в крайнем случае, Пятому. Но для меня он сделал исключение. Мне удалось его кое-чем заинтересовать…

— Одиннадцать баллов мисс Эвердин. Понимаете?

— Догадываюсь. Где мы можем поговорить?

— Давайте через пятнадцать минут. Центр досуга и развлечений «Мидас», знаете, где это?

— Понятия не имею, — слышал звон, но черти подземные с рожками серебряными разберут, где он!

— Очень популярное место. И там можно без опаски побеседовать, — боится быть подслушанным, ясное дело. Правильный спонсор!

— Я спрошу у моего шофера.

— Ну, тогда до встречи, сэр!

Ненавижу, когда меня так называют. Я был готов бросить ему «пару ласковых», по-шлаковски, но собеседник уже нажал кнопку отбоя.

Вот и родной пентхауз. Я только переоденусь и предупрежу Эффи, а то в позапрошлом году был случай, когда я забыл сообщить ей о своих планах, так эта заноза-ябеда самого нового главу распорядителей, Сенеку Крейна, дёрнула! Больше таких ошибок повторять не стоит, от греха подальше.

— Хеймитч, где ты ходишь? К тебе уже два раза курьеры являлись. Спонсоры! Наши дети нуждаются в их деньгах.

Чтобы она поскорее замолкла и своим противным голосом не вызвала у меня приступ головной боли, я сую Эффи Сертификат. Что, солнце моё, загорелись глазки-то? Победной походкой иду в свою комнату. Сначала в душ, — жара такая, нет больше сил её терпеть! — я весь мокрый от пота, рубашку выжимать можно. Быстро переодеваюсь. Костюм номер 19: он бесит меня меньше всего — светло-серый, в двойную чёрную полоску и никаких лиловых или салатовых цветов. Черные туфли, которые замарал в КУК, меняю на желтые. Время поджимает, пора бежать.

Выхожу и вижу, как Эффи отчитывает Эолая. Вот же любит она вмешиваться не в своё дело! Хорошо, что парень попался не промах.

— Что Вы такое говорите? Личный водитель?

— Да, сейчас я — личный шофёр мистера Эбернети. Но автомобиль марки «Консул» принадлежит мистеру Хиггинсу.

Эффи теряет дар речи. Эх, почаще бы это случалось. Я спрашиваю Эолая:

— Герой, ты знаешь, где находится некое злачное место под названием «Мидас»?

— Хеймитч! Это не какое-то там «злачное место», а самый престижный досуговый центр в Капитолии! — Эффи слишком быстро оправилась от удивления. Вот же заноза!

— Конечно знаю! — восклицает Эолай.

— Тогда вперёд, через пятнадцать, — успеваю взглянуть на свой хронометр, — нет, уже через одиннадцать минут должны быть на месте.

— Не волнуйтесь, мистер Эбернети! Мы не опоздаем. Доберёмся за три минуты.

Парень спешит к машине, моментально обгоняя меня. Бегать умеет не хуже Цецелии из Восьмого.

И вот я снова в авто Хиггинса. Сажусь рядом с Эолаем: в Капитолии только личностям вроде меня это позволено, обычный же пассажир должен сидеть в салоне. Эолай пару раз бросал на меня многозначительные взгляды, но потом смирился. Он — человек подневольный, какие бы номера не принялся откалывать его босс, — а сейчас им являлся я, — парнишка возражать не имеет права. Таков свинячий капитолийский закон. Хотя, вообще-то, и мне сейчас приключения ни к чему. Я — ментор при исполнении, и дел у меня, впервые за всю жизнь, — непочатый край.

— Мягко он у тебя с места берет, — говорю Эолаю. Я уже понял, он — отличный водитель, дело свое знает на все сто, а это именно то, что мне нужно.

— «Консулов» собирают только в Третьем дистрикте, больше мастеров экстра-класса не найти, даже в Шестом, — отвечает мне парень.

Он ведет авто очень мягко, а ведь нам, поскольку мы очень спешим, то и дело приходится делать двойной обгон.

— Мастера, говоришь? А что, в самом Капитолии разве таких нет? Машина же дороже золота.

— Вы шутите? В Капитолии нет людей, которые умеют собирать автомобили. Я это точно знаю, — отвечает Эолай.

Я призадумался. Стоило мне оказаться внутри этого чуда капитолийской техники, как у меня родилось подозрение, что его цена определяется той сверхбыстрой скоростью и невероятной мощью, которой управляет сейчас Эолай. «Консул» — самая скоростная машина в Капитолии, до двухсот разгоняется всего за десять секунд!

В будущем я ещё не раз буду свидетелем того, как он показывает "чудеса на виражах". Ровно через двадцать лет после смерти Сибиллы этот паренёк, когда мы будем уходить от погони на скорости триста миль в час, спасёт меня от смерти.

«Мидас» оказался очень уютным и приятным местом. Там — что уже само по себе невероятно — было тихо, народа немного, хотя несколько знакомых всё же встретилось.

— О, мистер Эбернети! Доброго вечера! — поздоровался со мной мистер Вудроу из бюро патентов, очень нужный господин.

Полночь уже, а у капитолийцев всё ещё «вечер». Вот же психи ненормальные.

— И Вы здесь, госпожа Веста! 

Веста Филлипс, 22 года, родная сестра и любовница (!) директора «Капитолийской электротехнической компании», через неё все неофициальные вопросы решаются, берёт недорого. Наркоманка. В носу золотые кольца. Короче, типичная капитолийка.

— Здравствуйте, — отвечает она мне. Раскланиваюсь. Иду дальше.

И вот, наконец, я добираюсь до люксовой комнаты «X». Как только вижу физиономию моего визави, в голове срабатывает тревожный сигнал третьей степени. Этот непременно втравит в неприятную историю, а то и не в одну. И чутье, подземные тролли Второго дистрикта меня побери, не обмануло!

Во-первых, у меня «дежавю». Кажется, когда-то давным-давно, в молодости своей, я этого субьекта встречал, вот только есть одна немыслимая странность, — ему от силы двадцать пять лет. Молокосос.

Во-вторых, в Капитолии от типов с таким взглядом — сосредоточенным, пронизывающим — надо держаться подальше. Большинство из них — карточные шулера, причем, экстра-класса. Есть несколько докторов, к которым приходят отчаявшиеся бедолаги с проблемами, неподвластными капитолийской чудо-медицине: наркологи — например, Даймё и Тейлор из Шестого, которые точно знают, что нет более неизлечимой зависимости, чем морфлингистическая, психиатры. Знал я одного такого «алмазного доктора». После смерти Сибиллы жизнь мне стала совсем не мила, так он меня практически с того света вытащил. Но ещё есть в Капитолии двое-трое (огромное счастье, что не больше) людей с именно таким умным, «проникающим» взглядом, работающих в Супрефектуре, самом страшном учреждении «дедушки Сноу». Выискивают крамолу и выжигают её каленым железом. В прямом смысле. Раскаленными добела щипцами. Много историй о них слышал, но, к великому моему везению, я вне их зоны досягаемости. А причина тому — секретное распоряжение, подписанное президентом Сноу: «Хеймитчу Эбернети даруется пожизненный иммунитет. Брать его в разработку Супрефектуре Панема запрещается».

Но парнишка — ни то, ни другое, ни третье. И этот «птенец» выпорхнул из такого гнезда, которое находится на недосягаемой для простых смертных высоте. Кто же ты, мальчик?

— Мистер Эбернети! Я — Гай, — своей фамилии он не упомянул, неспроста это.

Я решил устроить юнцу «проверочку»: поглядим, из какого теста ты сделан, Гай.

— Привет, я — Митч! — и, вложив в выражение своей физиономии максимум панибратства, наглости и беспардонности, я протянул ему ладонь.

На лице нового знакомого читалась не паника, а твердость. Знакомиться я начал по капитолийским строгим правилам: попытка оскорбления в особо тяжкой форме — словом, а сейчас будет и делом.

Как только парень протягивает свою ладонь, я стискиваю её со всей силой, жму так, будто собрался сломать ему руку. Но внезапно оказывается, что у невысокого и хлипкого на вид капитолийского юнца руки сильные, как у профи! Несколько секунд мы оба выясняем, чей захват более стальной, но, поняв, что силы примерно равны, да и ломать друг другу руки ни он, ни я всё же не желаем, начинаем медленно ослаблять рукопожатие. Он чуть наклоняет голову набок, и на его лице я читаю снисходительный скепсис.

Смотрим друг другу в глаза. Роста он — всего на дюйм выше меня, поэтому лица наши находятся на одном уровне. Взгляд немигающий, спокойный и уверенный. Я так и не смог разглядеть в нём ни капли злости, но для себя твердо решил сделать всё возможное, чтобы наше с ним знакомство было недолгим. Да уж, проверочка накрылась медным тазом. Мальчик-то оказался крепким орешком. Однако! Я полагал, что такие в Капитолии давно перевелись, выходит, я ошибался. Не нужны мне его деньги! Целее буду!

Но, как принято в этом подлом и мерзком Городе, наше с ним «деловое сотрудничество», крайне необходимое для нас обоих, в будущем продлится весьма долго и будет крайне результативным.

— Давайте прямо к делу, господин ментор. Я — не совсем спонсор… 

От таких слов я сатанею. Твою мать… Играть со мной выдумал щенок. Гай в это время невозмутимо продолжает:

— Я твердо желаю, чтобы Ваша храбрая девчонка победила. Очень сильно этого хочу, — говорит он, глядя мне прямо в глаза.

По выражению его лица я могу уяснить, лжёт ли он. «Технология Хеймитча Эбернети», но придумала её замечательнейшая во всех смыслах женщина — мисс Меган Флэнеган. Или, как её зовёт «сын Гекубы» (то есть Финник), Мэгз. Она оттачивала своё мастерство шестьдесят лет, а я лишь немного «улучшил», приспособил под себя. И сейчас я вижу — парень, сидящий напротив меня, говорит правду.

— Хочу поинтересоваться, господин спонсор. А что даст победа Китнисс лично Вам?

У Гая неожиданно — совсем чуть-чуть, почти незаметно — дёргается левое веко, а выражение лица на долю секунды ожесточается. Но он умеет управлять собой. Превосходно умеет.

Он отвечает не сразу — долго раздумывает перед тем, как лаконично произнести:

— Победа Китнисс Эвердин стопроцентно обеспечит мне нечто принципиально важное. Проигрыш Катона Уильямса.

Удивил так удивил. Значит, играет «против», а не «за»?! Да, пожалуй, нам обоим есть, что предложить друг другу, и цель у нас одна. Ни за что бы не поверил в такое еще год назад.

Я долго молчу. Сказать-то мне ему и нечего! Парень, похоже, моё молчание расценил неправильно:

— Скажите, ментор, хорошо ли Вы осведомлены о трибуте Второго Дистрикта?

— Недостаточно, — предельно честно отвечаю я. Уверен, он тоже не лыком шит, не стоит с ним играть.

— Тогда я Вам расскажу все, что известно мне. Для мисс Эвердин он представляет крайне большую угрозу: Уильямс — троекратный чемпион в ближнем бою Академии Ромула. Полгода назад на соревновании он победил шестнадцать соперников. Тридцать девять призовых очков, хотя обычно набрать даже двадцать пять крайне тяжело. Техника боя грубая, но отточена до великолепия. Ментор, оружие Эвердин — лук, ведь так?

Ух, не так резво, юноша. Я еще ничего не решил. Перехожу к стратегической обороне:

— Перед тем, как я отвечу, хочу попросить Вас сделать для меня следующее: пообещайте сохранить услышанный Вами ответ между нами. Договорились, сэр?

Начинается опаснейшая игра. То, что Гай из «партии синих», я только что понял, а эта команда играет исключительно за Второй дистрикт, что мне прекрасно известно.

— Клянусь. Конфиденция полная и безоговорочная.

Так и есть, «синие» многие привычки Вторых усвоили. Если так — нарушение клятвы может искупить только смерть Гая. И, как и следовало ожидать, на его лицо точно тень легла. Злится. Обижается на меня. Уж прости, дорогуша, что бы тебе обо мне не рассказывали, сейчас я ошибаться не имею права.

— Подтвержаю. Она — браконьер.

— У меня есть сведение, что браконьерством промышлял ещё её отец, — говорит явный представитель моих злейших врагов. Моих, да, но главное — врагов девчонки. Вот только глаза его выдают. Что-то у них случилось, неужели раскол?!

— Я лично знал Нейла Эвердина. Он работал на Макария, — из крайней осторожности я ни слова лишнего не произношу. Не я должен его заинтересовать, а он меня.

— Майора Маклафлина? — удивляет меня своей осведомленностью капитолийский щеголь. Я еле заметно утвердительно киваю.

И в этот самый момент мой мозг пронзает — словно молния — воспоминание двадцатилетней давности.

* * *

— Митч! Подойди-ка сюда, — говорит мне Сибилла.

Она играет в крокет на лужайке загородного дома её деда по линии матери, мистера Криспа Догерти. Президентский тесть — всего лишь владелец ювелирно-ограночного комбината в Первом.

С ней в паре — незнакомый мне парень. А против них — сын министра здравоохранения, Боэций, и Виола Хэммонд.

Я в крокет играю отлично, но все же это капитолийское развлечение недолюбливаю. Игра кажется мне уж слишком надуманной. Я исподлобья наблюдаю, как парень, который играет с моей Сибиллой в паре, совершает страйк — не торопясь замахивается и наносит молоточком невероятно точный удар. Желтый вражеский шарик вертится на месте. Страйк сделан, дополнительное очко получено, и он передает право крокировать Сибилле. Я улыбаюсь: сейчас она закончит игру — наш колышек всего в паре ярдов.

Страйкер Сибилла Сноу бьёт, наш красный шар ударяется о колышек. Сибилла смеется, я счастливо улыбаюсь. Обожаю моменты, когда она радуется, когда я слышу её смех.

— Квинт, это свинство. Пятый раз подряд! Это просто свинство. Ты не джентельмен! — восклицает жутко расстроенная Виола.

Боэций тоже с трудом скрывает свое разочарование. Они оба — отменные крикетисты. Я обыгрывал их в паре с Сибиллой всего пять раз. Не подряд, а всего. Но мне обижаться не на что — если ей хорошо, то и меня все устраивает.

— Честный проигрыш, — отвечает Виоле широкоплечий шатен. На его левой руке, на тыльной стороне ладони я замечаю небольшой шрам.

Общительная Сибилла нас знакомит.

— Хеймитч Эбернети, — протягиваю парню, который лет на пять-шесть старше меня, правую ладонь.

— Квинт Хаммерсли, — и он словно тисками сжимает мою руку.

Такого железного захвата в Капитолии не встретишь. Первый раз сталкиваюсь. Самому себе обещаю как-нибудь помериться с ним силой.

Как тесен мир! Он — точная копия другого парня со «стальным рукопожатием», похоже, это у них семейное. Хаммерсли — семья потомственных военных. Гай — сын Квинта, а ведь я даже держал его как-то раз на своих коленях… И я точно уверен, что мне не стоит с ним связываться. Вот только есть ли у меня выбор — это ещё вопрос. Но верить ему можно, не обманет и не продаст. Невероятно редкая характеристика для Капитолия.

* * *

Спустя восемь минут.

Мы сидим и пьем виски «Кроули». Выпуск года моей Победы. Бутылка стоит 2300 долларов — в случае, если её удастся найти. Жуткий раритет.

— Ну, за знакомство, господин ментор! Будем! — поднимает серебряный стакан Гай.

— Будем! — отвечаю я ему. Чокнулись. Пришлось на время нарушить «сухой закон».

Когда он рассказал, что Квинт, его отец, внезапно умер — якобы почки отказали — в год 63-х игр, когда выиграл этот поганец Блеск, мне стало необычайно больно. Мне припомнилось, что Финник по большому секрету поведал мне про «тайную службу ядов» президента. А ведь такой слушок ходил давно, ещё когда была жива Сибилла, как ни пыталась задушить его Супрефектура.

Квинту было 34, и я точно помню, что этот капитолиец был в числе десяти-двенадцати жителей Города, на которых моя личная ненависть не распространяется. Теперь одним стало меньше. Грустно, словами не описать.

— Значит, Вы не передумали? — спрашивает меня Гай.

Я ни за что не соглашаюсь заключить с ним сделку. Инстинкт самосохранения запрещает. Держит крепко, хотя я твердо знаю, он в силах помочь Китнисс выжить на арене.

Я отрицательно качаю головой. Не хочу.

— Мистер Эбернети, я все равно сделаю все, чтобы не Уильямс победил. 

Вот же упрямец! И это внушает мне уважение к нему.

— Знаю. Так как зовут нынешнего лидера ваших?

— Папирий Марчанд. Президент военно-промышленного комплекса Панема. И спонсировать в этом году нашего трибута будет он, — отвечает мне изгой «партии синих», инсургент и, следовательно, мой закономерный союзник.

— И если Катон умрет, твоя родня и Пемблтоны [родня президента, который правил до Сноу] его скинут.

— Раздерут на куски. В обучение Уильямса вложено триста тридцать миллионов. Папирий и суток не проживёт.

Жестоко все у них. Так вот сколько стоит вырастить с нуля Победителя из Второго. Буду иметь в виду.

Что такого сделал Марчанд, что Гай любыми методами желает его умертвить, я не спрашиваю. И так знаю слишком много, а «синим» наплевать на мой иммунитет от старика Сноу.

«В какую же игру тебя втравили, Митч?» — спрашиваю сам себя. — «Двадцать лет назад нечто подобное уже происходило, не находишь?». Я не дурак и понимаю, что изменить что-либо уже слишком поздно. Но не дам ему свое согласие. Никогда!

— Ладно, я дам свой ответ завтра ночью. Обещаю, что не позже.

— В свою очередь, я буду держать Вас в курсе того, что касается Китнисс Эвердин.

— Договорились, — с великой неохотой соглашаюсь я.

— Ну, тогда до встречи, мистер Эбернети, — говорит мне мальчик с пронизывающим взглядом.

— Да. Не прощаюсь. И давайте на «ты», — абсолютно неожиданно даже для самого себя предлагаю я.

— Заметано, — улыбается Гай.

Я чувствую, как у меня появляется жгучее желание поквитаться с убийцами его отца, который и другом-то мне не был. Нельзя мне появляться в Капитолии! Уже который раз попадаю здесь в передряги.

— Пока, Гай, — смеюсь я в ответ.

Пролог

* * *

Время действия: 75-е Голодные игры. За час до разрушения арены Китнисс.

POV Хеймитча Эбернети

— Хеймитч Эбернети! Мистер Хэвенсби ждет Вас! — выводит меня из задумчивости голос Фульвии Кардью.

— Уже бегу!

Была не была! — и я срываюсь с места. Риск — развлечение для настоящих мужчин. Бегу очень быстро, но дыхание не сбивается ни на секунду: спасибо Питу, на тренировках из меня все жилы вытянул.

В последнее мгновение успеваю запрыгнуть в пустой закрывающийся лифт. Жму на кнопку минус первого этажа: моя цель — стартовый комплекс, площадка для планолётов. В руке сжимаю заветный пропуск, незаметно переданный мне две минуты назад мисс Кардью. Наш Плутарх тот ещё конспиратор.

Без проблем преодолеваю пост охраны, а ведь я нахожусь под специальным наблюдением по приказу самого Сноу. Но не у одного Змея руки очень длинные — у миссис Грейкоут [1] везде свои люди! Ха, я-то это давно знал!

Этого момента я ждал двадцать пять лет, время пришло. Поиграем, Папочка!

— Эбернети, шевелись, взлетаем! — произносит Плутарх.

На его лице — ни малейшего намёка на улыбку. Явно нервничает, а это хорошо — в таком состоянии Хэвенсби соображает со скоростью молнии.

Входной люк планолёта закрывается, но перед тем, как он захлопывается окончательно, я замечаю фигуру человека — одет в гражданское, но выправку миротворца так просто не скрыть.

Мой лоб покрывается испариной. Ну и встреча! Я уже сталкивался с ним в прошлом году — член партии «синих». Нас познакомил ныне покойный Гай Хаммерсли, упокой Господь его грешную душу. Имени мужчины не помню, знаю лишь то, что он — внук Плавция Уиллоу, мэра Второго дистрикта.

На ум приходит фраза Сибиллы, сказанная двадцать — если не больше — лет тому назад:

— С его помощью отец стал президентом Панема.

Самая старая из тайн Сноу. Кориолан и не подозревает, что мне о ней известно, наивно полагая, что все посвящённые в его секрет давным-давно мертвы.

Внук Плавция делает сдержанный, еле заметный жест левой рукой, будто желает нам счастливого пути. Он играет за нашу команду? Надо же! Мне хочется немедленно выпить за здоровье мисс Грейкоут. Теперь я знаю, чем её можно заинтересовать.

* * *

Первая ночь 74-х Голодных игр. 2:34 по средне-капитолийскому времени.

Сажусь в «Консул» и замечаю, как вытягивается лицо мистера Януария Роулза, директора по сбыту Капитолийской хлопковой компании. Одариваю урода нагловатой улыбочкой, но через мгновение замечаю, что его машина — всего-навсего «Претор», и отворачиваюсь, словно говоря: «Ты мне не интересен, неудачник. Пошёл вон!». По-капитолийски, как в старые недобрые времена…

Откинувшись на упругое сиденье, провожу ладонью по кожаной обивке. Скрипит.

Голова занята мыслями об арене. Для всех менторов существует правило: если твой трибут — или оба трибута, что в моей практике случалось лишь однажды, на моих же собственных играх, — жив, ты можешь говорить со спонсорами. Нужно продумать, какие подарки могут понадобиться моим трибутам. Сбрасывать со счетов мальчишку не собираюсь. Нужны деньги, очень много денег. Скорее всего, уже завтра придётся потратиться на лекарства.

Китнисс умудрилась заснуть сытой (огромное достижение), но она страдает от жажды. Я мог бы прямо сейчас заказать ей литровую бутылку воды — это стоит всего двести восемьдесят тысяч, сущие копейки. Но ей ни в коим случае нельзя расслабляться: смерть неотступно следует за трибутами. Девчонку непременно будут искать, поэтому она должна всегда быть начеку.

Я решаю отказать ей в первом подарке. Всего в полумиле от неё — озерцо с жёлтыми кувшинками, пусть лишь немного поищет.

Звучит тревожный звонок — это надрывается мой менторский коммуникатор. Что стряслось? Приказание Сенеки Крэйна? Оба моих трибута мертвы? Нет, звонит Самая Невыносимая женщина, Эффи.

— Хеймитч, разворачивайся! Авентин [2], ты должен быть там через десять минут!

Какого угольного черта она на меня орёт? Но я сдерживаюсь и ничего не отвечаю: я прекрасно знаю, стоит мне открыть рот, Эффи моментально перейдет на оглушающий визг. И это еще не самое неприятное, что может случиться.

Пока я пытаюсь понять, что происходит, Эолай резко перестраивается в боковой ряд и, спустя всего мгновение, сворачивает с Большого проспекта.

— Улица Ювенала Фокса, квартал 7-23. Жилой комплекс «Черный аист». Тут ко мне пришли. Я тебе перезвоню, будь на связи!

Так ничего толком и не объяснив, Эффи отключается. От бессильного гнева хочется разбить коммуникатор, но вокруг — только кожа, стекло и пластик, ни одной подходящей поверхности.

Однако ярость ничуть не мешает мне озвучить водителю полученное только что задание. Честно сказать, я уже успел привыкнуть к Эффи и знаю, что если ей что-то нужно, она — словно пуля — летит прямо в цель. Конечно, ей я в этом никогда не признаюсь, но такая Эффи мне нравится.

В футе от меня, прямо в воздухе, возникает навигационная карта Капитолия. Работает Эолай, я же, выпучив глаза, молчу. Он находит район Столицы под названием Авентин и увеличивает масштаб. Теперь весь салон «Консула» — одна сплошная карта.

— Мистер Эбернети! Мы уже въезжаем, какую улицу нужно найти?

Называю адрес, и тотчас одна из улиц окрашивается в серебристый цвет, а мутное очертание дома, который мы ищем, приобретает оттенок тёмного золота. Я замечаю, как на карте появляются зелёные точки. Они растут на моих глазах и превращаются в двигающиеся фигурки. Это не просто точки на чудо-карте. Это люди, живые люди — женщины, мужчины, даже дети! Карта показывает каждого жителя улицы!

Я протягиваю руку и нажимаю на видимую только мне одному кнопку, зависшую прямо в воздухе: «Открыть краткие сведения об улице?»

Перед глазами возникают буквы красного цвета. Читаю написанное и чувствую, как кровь отливает от лица:

«Улица возникла в результате сноса старого здания Гранд-Мюзик-холла (но ведь мать Сибиллы, Латона Сноу, была ее директором!) после 50-х Голодных игр и была названа в честь Героя Войны за Единство Панема (как капитолийцы официально назвали войну и свою победу в «Тёмные дни») капитана Ювенала Фокса, отличившегося в сражении на руинах Двенадцатого и погибшего в рейде на территории Тринадцатого».

Чёрт меня побери! Таких совпадений просто не может быть! Не верю!

Меня точно обухом ударили по голове, поэтому соображаю я туговато, а верного и проверенного лекарства, серебряной фляжки — между прочим, подарок на мое 35-летие от нашего мэра, Кристофера Андерси, — я с собой не захватил. Эффи, чёртова заноза, она одна во всём виновата!

Эолай открывает дверь и помогает мне выйти. Наверное, бледностью кожи я сейчас напоминаю покойника. «История улицы» подкосила меня. Почему именно сейчас? Ведь последние лет семь-восемь всё было тихо. И на тебе! Тёмное прошлое вырвалось на волю и вцепилось в меня мёртвой хваткой.

Мне тяжело дышать, и сердце колотится так, словно вот-вот собирается выскочить вон из груди. Для полноты картины только «кровавых мальчиков» не хватает, но, чувствую, и они скоро объявятся. За ними не заржавеет!

— Мистер Эбернети, Вам нехорошо? Вы очень побледнели, — взволнованно говорит Эолай.

Я решаю сказать правду, так мне станет немного легче:

— Я победил во Второй квартальной бойне, 50-х играх, а эту самую улицу построили сразу после моих игр. И назвали в честь того, кто сражался и был убит именно в моем родном дистрикте. 

Сердце по-прежнему бьётся в каком-то бешеном ритме, но постепенно успокаивается.

— Я понял. Нервы. Не все воспоминания приятны, — понимающе кивает парень.

Убедившись, что я пришёл в норму, Эолай двигается вперёд. Мы заходим в подъезд, идем к лестнице. Оказывается, нас уже ждут.

— Мистер Эбернети, как хорошо что Вы приехали! Какое счастье!

Голос Дидоны больно режет по ушам, но я улыбаюсь. Чую, ей сейчас так же плохо, как и мне.

Сюрпизы и странности продолжают сыпаться мне на голову: весёлая и жизнерадостная Дидона выглядит так, словно с того света возвратилась — бледная, но глаза широко раскрыты, и в них я замечаю какой-то нездоровый блеск. Руки у женщины дрожат, походка нетвёрдая. Случилось что-то очень недоброе, и я догадываюсь, что меня принесло прямо к ней домой.

Она никогда не упоминала, где живет, да и речи об этом никогда не заходило. В Капитолии это считается неприличным, я ведь из дистрикта. Конечно, двадцать лет назад это никак не помешало Сибилле…

Сибилла, Сибилла! Дочке президента никто не смел указывать, моду диктовала она сама. Моё Солнышко.

Именно в этот миг во мне просыпается азарт: чувство опасности будоражит кровь, и она резвее бежит по жилам, адреналин зашкаливает. Да, каждому победителю знакомо и понятно это слово.

Меня охватывает кураж. Ну что же, сыграем? Поглядим, кто будет смеяться последним.

Странно, но мы не идём к лифту. Дидона, одетая в странный малиновый халат, пропускает нас в какой-то зал с кроваво-красного цвета колоннами, испещрёнными золотым узорами с пола и до самого потолка. Ох уж эти капитолийцы! Обычный жилой дом превратили в дурную декорацию из телевизора — не хватает только Великого интервьюера, мистера Фликермана! Впрочем, мне не до того: у меня голова идёт кругом, а в глазах мельтешат кровавые младенчики, хотя последний раз я пил пять суток назад. Да и то всего сто грамм, за компанию…

Наконец мы оказываемся в гостиной её квартиры, и я попадаю в лапы ещё одной капитолийской фифочки. Ростом она пониже Дидоны, парик не носит — в данном случае это не признак бедности, а, напротив, говорит о том, что подружка Дидоны «из высоких сфер». Черные волосы, темно-зеленое платье, глаза синие, с хитринкой. Весьма симпатична для капитолийки, хотя большое золотое кольцо в носу портит всё впечатление. Точно лошадь, честное слово. Короче говоря, дамочка — тот ещё фрукт, но, надо отдать ей должное, умеет мыслить трезво.

— Мистер Эбернети! Я — Постумия, работаю в Бюро кодификации и нормализации. Мистер Хитроу рассказал мне…

Не понимаю ни слова из того, о чём идёт речь. Дидона намеренно громким визгом (у меня оба уха оглохли от этого визга, минуту или около того я практически ничего не слышу и мне приходится читать , по губам) перебивает говорящую женщину. Но отнюдь не в обиде, молодец, девочка! Верная тактика, дорогуша! Если нас кто-то прослушивает, то сейчас этот несчастный стопроцентно схватился за уши и орёт от нестерпимой боли, и до тех секретов, что ещё будут сказаны в этой комнате, ему уже и дела нет. В Супрефектуре [3] работают очень любопытные «слухачи», но ленивы они до жути. Запись практически никогда не включают, слушают в наушниках. Бити поведал… Одним словом, умница Дидона, она мне всегда нравилась!

— Не называй имён, ни в коим случает не называй имён!

— Прости. Мистер Икс передал мне совершенно скандальную новость, мистер Эбернети. Вашу девочку «заказали»!

Я перестаю дышать, в самом прямом смысле слова. Дамочки пялятся на меня со страхом. Уверен, выражение лица у меня сейчас не самое приятное.

Спустя минуту мне всё же удаётся сделать глубокий вдох, и я спрашиваю:

— Что это значит?

Ещё до того, как успеваю договорить фразу, понимаю, что под словом «заказали» капитолийцы подразумевают убийство.

Мой мозг начинает работать с сумасшедшей скоростью.

* * *

Флэшбэк

Необычные 67-е игры

Насколько мне известно, до моих игр случаев предумышленного убийства на арене отмечено не было, или же Победители предпочли о них не рассказывать. Всё изменилось после Второй квартальной бойни, когда подобные убийства произошли дважды.

Последний трибут Шестого дистрикта на 67-х играх — кажется, его звали Титом — ещё в тренировочном центре обратил на себя внимание. Всем сразу стало ясно, что у парня не всё в порядке с головой. Но капитолийцы посчитали, что он вполне пригоден «для убийств себе подобных». На пятые сутки, совсем оголодав, он начал подкарауливать самых слабых трибутов, забивать их камнями — а в тот год камней на арене было куда больше, чем воды и оружия — и пировать мертвечинкой.

У Сильверы, старшего ментора [4] Первого, случился нервный срыв. Как-то раз, вернувшись после ужина в менторскую, она обнаружила, что этот псих жарит на костре только что убитого трибута из Девятого. Омерзительное зрелище.

Женщину долго рвало, и Стайнер дёрнулся было помочь ей, но Горец люто посмотрел на Блеска, помог Первой подняться на ноги и сопроводил её в лазарет.

Сам я всего этого не видел — узнал позже из рассказов Даймё. Ей, пожалуй, пришлось хуже всех, ведь этот самый Тит был её трибутом. Капитолийские кретины дотянули дело до одиннадцатого дня и ликвидировали парня лишь тогда, когда вмешался Сноу.

А в играх победила Эрроу, из Пятого дистрикта. Жестокая девочка! Думается, оторва Мейсон пример именно с неё брала.

Парня из Второго укусила на второй день какая-то змеюка, и он окочурился, да так быстро, что Горец даже лекарства ему не успел прислать. На шестую ночь профи остались без своих девчонок: Первая круто повздорила с Четвертой, а Вторая, про которую еще говорили, что она шуток не понимает, взбесилась, что они орут и не дают ей выспаться после «охоты», выскочила внезапно из-за Рога и ударила Первую топором по голове.

Четвертая, не долго думая, завопила:

— Сука ненормальная!

От таких слов Вторая — помнится, звали её Марцией — молча попёрла на Четвёртую с топором. Здесь и ежу понятно, что дело дрянь — она же взаправду ненормальная, даже Горец этого не отрицал.

Четвёртая бросилась бежать. Парни отсыпались после кровавого побоища — накануне они порешили семерых — поэтому ничего не видели и не слышали. Этих профи даже секс не шибко волнует. Я слыхал, им — перед тем, как отправить на Арену, — вкалывают особый наркотик, чтобы на девчонок не отвлекались. В Капитолии же с пяти лет игры смотрят! Секс на Голодных играх под запретом, таково правило.

Вторая, Марция, загнала Четвертую на какой-то высокий обрыв, в итоге обе сорвались вниз — одна свернула шею, а у другой оказался переломлен хребет.

На следующий день парни переругались: ни один из них не сумел приготовить даже завтрака! Пришлось искать на арене замену своим девчонкам, чтобы их кто-то кормил. Часа через три им удалось загнать Пятую. Узнав, ради чего за ней гонялись, девушка страшно удивилась, но смиренно согласилась их кормить, да и сама отъелась малость — всё же первую неделю игр девке жрать было совсем нечего. На четырнадцатый день на лагерь профи средь бела дня напали переродки — какие-то когтистые птицы. Первый и Четвёртый от них отбились, но получили много ран. Девчонка их перевязала, а ночью… спокойненько перерезала парням глотки во сне. Вот, что значит довериться кому-то на арене! Хотя факт: ни за что бы Эрроу их не одолела, если бы они все покусанные и израненные не были.

После гибели профи в живых оставались ещё паренек из Десятого, да тощая девчонка из Третьего. Оба прятались, но — то ли сами, то ли менторы им подсказали — вдруг одновременно решили выбраться к Рогу изобилия. Эрроу, не будь дурой, схоронилась, а недоумок этот из Десятого напал на девчонку из Третьего, выпустил ей кишки. Она умирала долго, в мучениях, а эта мразь и не думал ее добить. Поганые игры, с первого же дня были таковыми!

Эрроу напала на него сверху. Казалось бы, мелкота — ей тогда четырнадцать было, а Десятому — шестнадцать. Она прыгнула ему на спину, повалила на землю. Катались они довольно долго, парень начал её душить, но девушке под руку попалась какая-то деревяшка, и Эрроу ударила противника в висок.

Пушка выстрелила два раза: парень из Десятого и девчонка из Третьего перестали дышать одновременно.

Примечание к части

[1] Мисс Грейкоут — прозвище Альмы Койн в Капитолии.

[2] Авентин: район Капитолия в 10 мин. езды от Тренировочного центра ГИ. Автор назвал некоторые районs Капитолия именами Семи холмов Рима, ведь К — неоРИМ! Авентин — район, где живут весьма зажиточные жители Капитолия. Эффи Тринкет тоже живёт там.

[3] Супрефектура — капитолийская тайная государственная полиция

[4] Старший ментор — Победители в богатых дистриктах не редкость, поэтому автор изобрёл своеобразную иерархию. В первый год — «принеси-подай», затем: младший ментор, ментор- подмастерье, а после того, как твой трибут (именно «твой», чужие подопечные не в счёт) остаётся в живых, идёт повышение до «старшего ментора». Выше — проректор и ректор Академии, но во время самых игр они не покидают родных дистриктов. Самая сложная и ответственная работа со спонсорами лежит именно на старшем менторе, поэтому они утверждаются в президентском дворце, равно как и изгоняются за какие-либо прегрешения, как произошло с Бьюти Джаэлз.

Примечание к части

[1] Сторми — так звали девчонку из Первого, которая была очень искусна в убийствах, и которую в финале довелось победить, при помощи смекалки и хитрости, Хеймитчу. Бьюти была её ментором, с восьми лет она её готовила.

[2] Патриции — потомки самых первых жителей Капитолия. Живут в самом маленьком районе Капитолия — Палатине. Их совсем немного — не больше тысячи человек. Тайно или явно держат в своих руках всю власть. Президент Сноу происходит из патрициев.

[3] Плебеи — все прочие жители

* * *

Начиная с данной главы события углубляются в прошлое Второго Победителя ГИ от Д12 мистера Эбернети. Гриф «совершенно секретно», фантазия автора включена на максимум. Предупреждение: скоро начнёт трясти...

Флэшбэк

На 54-х Голодных играх, первые, на которые я поехал в одиночку, в трибуты мне выбрали крепкого парня из Шлака и совсем малявку четырнадцати лет оттуда же. У девчонки всё время глаза на мокром месте были, жалел я её — в жизни же она никому ничего дурного не сделала, а такое переживать должна. А мне было сорвсем хреново, когда я смотрел на неё: я её знаю с детства!

Уже в Капитолии я чувствовал: что-то идёт не так, кто-то замыслил подлянку — поэтому и я и назначил встречу с одним хорошим знакомым.

Многие смертельно боятся Супрефектуру. И правильно делают! Если окажешься на старой телефонной станции, выбраться оттуда целым и невредимы сумеешь только при огромном везении. Простым смертным, особенно если они из дистрикта, визит туда означает лишь одно — обратно вынесут твоё бренное тело. Но в ту пору я считал себя избранным — меня же единственная дочка самого Кориолана Сноу отметила! «Любовь лишает мужчину способности мыслить» — эта истина далась мне страшной ценой, но я твёрдо убеждён, что за всё в этой жизни нужно платить. Я остался в живых, выкарабкался, а потому не желаю ничего забывать, ни за что!

Мой знакомый ждал меня в «Райских кущах» — так называется небольшая площадь в семи минутах ходьбы от Тренировочного центра.

Ауфидий — невзрачный капитолийский тип среднего роста, он без конца носил розовые очки. Я рассказал Ауфидию о своих наблюдениях и подозрениях. Он в отвел пожал плечами и быстро мне всё разъяснил:

— Спокойно, Эбернети! Эти игры обещают быть весёленькими, есть такая информация, только некому не рассказывай — Первые в заговоре против Вторых».

На моей памяти «машины-убийцы» щепетильностью никогда не отличались. Глотки друг дружке рвать всегда готовы, Победитель ведь будет только один! Ауфидий посоветовал мне быть предельно осторожным и в эти дела не вмешиваться ни при каких обстоятельствах. Но о том, что под удар попадают Четвертые, я, конечно, этого не знал и не догадывался..

В Центре я нос к носу столкнулся с Горцем, то есть Брутом. Дело в том, что в тот год он стал старшим ментором. Ранее он был у Тезея на подхвате, учился менторской работе у Ниобы. Очень тяжело в это поверить, но в то время мы с Брутом были большими друзьями.

— Молодец! Шесть лет всего прошло, а ты уже «старшой». Уважаю! Дай пять.

Горец протянул мне руку, скромно улыбаясь. Мы с ним обнялись. А сам я, тем временем, заметил боковым зрением, как на нас смотрит Бьюти, бывший старший ментор Первого дистрикта.

* * *

Ведьма из Первого.

Ослепительно красивая женщина с гривой тёмных волос до пояса. «Смертельная красота» — это как раз про неё. Настоящая ведьма!

Смотрит с ненавистью и дикой злобой, даже не скрываясь. Не на меня, на Горца!

Жуткая женщина была… Какое счастье, что её уже нет в живых!

Впервые я столкнулся с ней после своей коронации. Мне зашили живот, подлечили маленько и августовским тёплым вечером привезли во дворец к Сноу — тот сам пожелал со мной поговорить.

После беседы Сноу отпустил меня, и совершенно неожиданно я остался один — ни сопровождающих, ни охраны. Спустя пару минут появилась безгласая, которая сопроводила меня вниз.

Всё это казалось мне до крайности странным: я один в президентском дворце — откуда мне было знать, что весьма скоро я изучу каждый уголок этого здания?

Внизу я и столкнулся с Бьюти Джаэлз в первый раз.

— За Сторми! [1] Получай! — разорвал тишину августовского вечера женский возглас.

Я инстинктивно уклонился от летящего в меня кинжала искривлённой формы. Помню, как услышал свист. Женщина промахнулась совсем чуть-чуть: лезвие вонзилось в статую справа от меня. Кинжал вошёл в камень!

Из ниоткуда возник охранник: покушение в саду президентского дворца — это вам не шутки! Стражник выпустил в нападавшую парализующую пулю — женщина громко вскрикнула, но удержалась на ногах. Затем начался кавардак.

— Как Вы смели стрелять в мисс Джаэлз! — заорало на стражника совершенно не похожее на мужчину омерзительного вида капитолийское «нечто».

— Что здесь произошло? — появился из темноты пожилой генерал в зеленом мундире.

— Победительница 29-х Голодных игр напала на Эбернети, — доложил ему второй стражник, постарше.

— А кто такой Эбернети? — спросил у него начальник Стражи Сноу, Випсаний Карелл.

— Это мисс Джаэлз! Генерал, Вы что, не понимаете, с кем имеете дело? — продолжало визжать «нечто» в розовом пиджаке с мерзкими лимонными лацканами.

По тому, что его собеседник даже не удостаивает его взгляда, я догадался, что передо мной большая шишка.

— Победитель этого года! — ответил за меня Кензи Ремар, Победитель Первой квартальной бойни, которого тоже пригласили на церемонию.

— Ношение холодного оружия в пределах президентской резиденции карается двадцатью годами каторжных работ, — прозвучал низкий старческий голос: к нам подошел сам министр юстиции Панема Статилий Ромеро. — Арестуйте её! Ремар! Отведите молодого Победителя в Тренировочный центр. Юноша! — обратился он ко мне. — Идите к себе.

— Парень, а ты в рубашке родился, — сказал мне по дороге Кензи Ремар.

Очень скоро я понял, что за мою жизнь никто и ломаного гроша не даст. Как поведала мне Ниоба, существует негласное правило: в первый год, пока молодой Победитель юн и зелен, и Круг Победителей ещё не принял его в свои ряды, старшие Победители в праве отомстить новичку за своих погибших подопечных. Это в первую очередь относится к профи, которые частенько отрываются по полной в этот первый год. Мстить за однокашников, не говоря про закадычных друзей-подруг-родню какую, особенно профи Второго, но и Первого тоже, способны с ледяной жестокостью и хладнокровной методичностью.

Вот я и попал как кура во щи. Вендетта, угольный чарныш побери эти ваши традиции, у них ведь как: «Мы — сила, мы — карьерные трибуты! Один за всех и все за одного! Мы не прощаем обид, кровь можно смыть только кровью! Бей! Бей первым, иначе сдохнешь как последняя тварь».

Бьюти оказалась на свободе уже на следующий день. Сибилла как-то рассказывала мне, что на следующее утро в кабинет к президенту явилась целая делегация сенаторов и министров, требовавших освобождения мисс Джаэлс.

Прошёл год, но я был настороже и больше к этой гадине иначе как лицом не поворачивался и всегда при себе носил нож. Мы с ней целых пять раз бились до первой крови. До сих пор удивляюсь, как я вообще уцелел. Угольная прамать мне помогла, не иначе!

Мне очень хотелось убить эту Ведьму, ведь теперь я знал, что именно она выучила Сторми, ту самую психованную девку с топором, убившую на арене девятерых. Бьюти два раза нанимала убийц, отбиться от которых мне помогли знакомые капитолийцы. А ещё эта затянувшаяся кровавая история сильно причинила невообразимые неприятности и крайне действовала на нервы серьёзным людям из самых высоких «сфер». Терпение президента лопнуло и отец Сибиллы тонко намекнул высоким покровителям мисс Джаэлз, что если в Двенадцатом Дистрикте на одного Победителя станет меньше, то не не просто поздоровится всему Первому Дистрикту, а полетят их головы тоже

С тех пор Джаэлз люто меня ненавидела, но нападать больше не пыталась — как же, патриции Капитолия [2] дважды никого не предупреждают.

Для неё закрыли дорогу в проректоры Академии Первого. А ведь Ведьма грезила об этой должности. Позже её убрали и из старших менторов. Кому она насолила в Палатине — не знаю, но догадываюсь. Вот почему меня удивил и сильно насторожил тот факт, что её полный ненависти взгляд был направлен не на меня, а на Горца.

* * *

— Чё ты такой невесёлый, Эбернети? Пошли, выпивка за счёт Второго Дистрикта! — с невозмутимой физиономией произнёс Горец.

Направились мы не в бар Тренировочного Центра, а в погребок «У Светония», где подавали самую лучшую выпивку во всём Капитолии.

В три часа ночи нас с Брутом отыскали молчаливые люди в кожаных рубашках — охрана президента Сноу.

— Мистер Эбернети! Мы за Вами!

Меня, мертвецки пьяного, загрузили в авто. Очнулся я только в пентхаузе Тренировочного центра.

— Как Вы себя чувствуете, молодой человек?

Расплывчатый силуэт постепенно превратился в лицо Артаксеркса Вейцмюллера, личного доктора семейства Сноу.

— Голова болит, — честно признался я.

— Вас обыскались! Миротворцы в центре все помещения перевернули вверх дном, глава распорядителей в бешенстве, боялись, что Вы пострадали в инциденте, — ласково ответил мне доктор.

— В каком инциденте? — как ни в чём ни бывало спросил его я.

— А, мистер Эбернети, Вы же не знаете. Чрезвычайное происшествие! Некий злоумышленник пытался убить трибута из Четвёртого дистрикта. Девушка поздно отправилась спать и обнаружила в своей комнате гюрзу, опасную ядовитую змею! Мисс Жуайез — отличница Академии, она всё сделала грамотно — не произнесла ни единого звука, не единого резкого движения, пятясь на цыпочках, вышла вон и подняла тревогу.

— У кого же такая дурная привычка шутить? — только и нашёлся сказать я. — А шутника уже нашли, доктор?

На лице личного врача семьи Сноу я прочёл отрицательный ответ.

— Нет, но обязательно найдут. Приказания мистера Карелла всегда исполняются точно и в срок. Одну гюрзу уже убили, ищут вторую.

— Вторую? — прошиб меня холодный пот, и я моментально обрёл способность мыслить трезво.

— Нашли следы на втором этаже, в комнате господина Саммерса. Змея уползла в вентиляцию, она может быть где угодно. А Вам, мистер Эбернети, стоит привести себя в порядок. Вы приглашены на обед к миссис Латоне Сноу, у Вас есть два часа.

Я буквально вскочил с постели и стал собираться.

Ещё не дойдя до столовой, я уловил голос Летиции: моя дорогая мисс Майерс была чем-то очень недовольна, а ведь обычно она скупа на эмоции.

Летиция — капитолийка из плебеев [3] с Авентина, где высокомерие и чванство является нормой. Для обитателей Двенадцатого Летиция — точно прилетела с другой планеты, агрессивной и заносчивой. Первое время общаться нам было нелегко, но мы сумели найти подход друг к другу.

Летиция редко повышает голос и уж если сейчас она кричит, то причина для этого должна быть веской, и мне необходимо вмешаться.

— Мисс Майерс, слезами делу не поможешь, — безэмоционально произносит стилист Двенадцатого, миссис Тинея Дункан.

— Но как же так? Как можно быть таким жестоким? К своим же? — в сердцах бросает ей Летиция, на лице которой виднеются слёзы.

— Что стряслось? — спрашиваю я.

Даже обычно безразличная ко всему Тинея не скрывает своего отвращения:

— Мальчик воткнул иглу в девочку.

Во мне вскипает гнев. Это малолетний подонок Деккард, подручный Кабба Лейярда, главаря банды Юнитов из Шлака, знал, что второго шанса не будет! В поезде он открыто, в присутствии Летиции, показал клыки, волчьи клыки. Ему повезло, что Летиция не вызвала миротворцев. Но он ни разу не обижал Роксану — «смертницу» этого года. Я сразу предупредил парня, что если он хочет неприятностей, за ним придут и в лучшем случае на него наденут кандалы, ножные и ручные, Деккард ответил, что неприятности ему ни к чему, он обещал, что проблем с ним у меня не будет! И он нарушил своё собственное слово. Он солгал! И за это я превращу его жизнь до арены и на арене в ад.

Голова раскалывается от жуткой боли, и я спускаюсь вниз. Заворачиваю в бар на первом этаже и заказываю рюмку виски «Миллз». Выпиваю огненное, жутко дорогое пойло и иду по направлению к менторской. Голова понемногу проходит. Издалека вижу целую банду — ругаются менторы богатых дистриктов. Иду прямиком к ним — надо узнать у Брута, нашли ли ту самую змеюку на Втором этаже.

Из трёх мужчин Горец — самый молодой, Победитель 48-х игр. Тритон — старший ментор Четвёртого дистрикта — огромного роста сорокалетний амбал. Кажется, 30-е игры. Грацио — новый старший ментор Первого — с ним стоит держать ухо востро. Он всегда улыбается, но доверять его улыбке не стоит. Видел я как-то раз, как он избивал в лифте девчонку-трибута.

Горец стоит ко мне спиной, и первым меня замечает Тритон — энергично машет рукой, словно говоря: «Давай, иди к нам!».

— О, Эбернети! Ты-то нам и нужен! Подсоби, а? — раздаётся звучный бас Тритона Хатчинсона, напоминающий громовой звук труб в финале Голодных игр.

— Привет, парни! Чё за дело? — спрашиваю я.

Тритон первым подает мне руку, а вот Грацио дожидается, пока я сам протяну ему свою ладонь. Я догадываюсь, что он уже в курсе, как высоко я забрался, и теперь налаживает мосты.

Последним руку мне подаёт Брут, и я замечаю, что он жутко раздражён.

— Помоги нам решить задачку. Твой парень просится в союз. Грацио предлагает его взять. Брут не согласен, а мне расклад не совсем ясен, так что за тобой, Хеймитч, решающее слово.

— Не ожидал, что он проявит такую самостоятельность в первый же день тренировок, — честно отвечаю я, решая играть в открытую. — Грацио, ты заметил, что мой трибут умеет за себя постоять?

— Так точно, а ещё я заметил, что он чрезмерно наглый. Уличный боец? Так?

— Он из Шлака, как и я…

— Тогда тебе, парень, и карты в руки, — перебивает Тритон. Мужчина вдвое меня старше, поэтому я уважительно помалкиваю. — Рассуди, кто из нас ошибается, а кто прав.

— Моего парня зовут Деккард Бейкер. С ним я знаком плохо, а вот главарь его банды, Лейярд, мне известен хорошо. Его три года разыскивают за нападение на патруль миротворцев, но найти никак не могут.

Последнюю фразу произношу с такой издевательской интонацией, что даже циник Грацио невольно улыбается, а Тритон и вовсе с трудом сдерживает себя, чтобы не засмеяться в полный голос. Горец, напротив, показывает мне зубы — дурной знак — но не произносит ни слова.

— Я так и думал. Банда. Брут, ты должен высказаться, — с мерзкой улыбочкой произносит Грацио Уэйдер.

Горцу с громадным трудом удается сдержаться, и он лишь коротко отвечает:

— Пусть говорит Хеймитч.

— Хорошо. Хеймитч, продолжай, — произносит Уэйдер, пожимая плечами и явно рисуясь.

Я понял, как мне обхитрить Грацио, остаётся только надеяться, что Горец мне подыграет.

— Господа, вам нужен помощник, тот, кому ваши ребятки могли бы доверять, а мой парень не таков.

Уэйдер удивлённо смотрит на меня, но не перебивает, ожидая объяснений.

— «Юниты» сильны спайкой, у них правильный принцип — своих не сдавать. Поэтому их до сих пор и не вздёрнули.

Я деликатно умалчиваю о том, что в Двенадцатом до сих пор не отменён старинный закон: нельзя приговорить к виселице лиц, не достигших шестнадцати лет. А младшим членам банды «Юнитов», которые и выполняют всю грязную работу, нет и пятнадцати. Деккард же — из старших членов банды, на его счету по крайней мере два трупа.

— Вот висельника нашим подопечным и не хватало! — с жестокой иронией восклицает Тритон.

—Ну, отчего же? Одна у нас уже есть, мистер Саммерс, — с премерзкой улыбкой восклицает Грацио.

Я ничего не понимаю, но среагировать успеваю моментально.

Потому как начинает происходить нечто. Экшн. Горец срывается. Он нападает ни слова ни говоря на Грацио.

Я уже трижды был свидетелем такого развития событий и знаю, что за безупречными манерами и подчёркнутой вежливостью скрывается зверь, смертоносный и безжалостный. Горец обид не прощает и нападает он всегда первый.

Держись крепче, Хеймитч!

* * *

Спустя два часа

— Мистер Эбернети! Машина подана к подъезду! — высоким голосом произносит вторгшееся в мою комнату капитолийское «нечто» в розовых лосинах.

— Уже иду! — отвечаю я, а сам опасаюсь, как бы с языка случайно не сорвались «шлаковские словечки». Хорошо, что моя матушка с малых лет вбила в мою непутёвую голову, что грязные слова позорят мужчину. Особенно сейчас, особенно в Капитолии.

Ошеломленный, я в последний раз осматриваю свой костюм — он заслуживает особого упоминания.

Когда я вошёл в комнату, то к своему удивлению обнаружил лежащие на постели серый пиджак, ткань которого на солнце приобретала стальной оттенок, чёрные с белыми лампасами брюки и туфли из светлой кожи.

— Не ожидал. Какое-то всё… не капитолийское. Не думал, что здесь такое носят, — осматривая приготовленную для меня одежду, я обнаружил белоснежную рубашку и чёрный, точно уголь моего родного дистрикта, галстук.

Одевшись, я застыл перед зеркалом. Как девчонка, честное слово. Больше всего меня поразило то, что все эти цвета не раздражали меня. Всё капитолийское — до сей поры — меня откровенно бесило. И вот, впервые за четыре года, я увидел и даже примерил совершенно другую одежду.

Довольный собой, я вышел в холл и попался на глаза Летиции:

— Хеймитч! Где ты это взял?

Казалось, она никак не ожидала увидеть меня в подобном наряде. В чём дело?

— Ты знаешь, сколько это стоит? Тинея! Тинея, идите сюда скорее, — и она принялась звать обычно абсолютно безэмоциональную и безразличную ко всему стилистку Двенадцатого Дистрикта, которая ещё не успела покинуть Тренировочный центр.

— Да это же работа мистера Басилиа. И эти белые лампасы — это потрясающе! — Тинея, казалось, совершенно не замечала меня, её профессиональный интерес всецело сосредоточился на одежде.

Обе женщины обступили меня с двух сторон, их взгляды блуждали по всему моему телу, и мне это определенно не понравилось. Внезапно я почувствовал себя вещью, от этого ощущения меня наполнили ненависть, гнев, ярость. На мгновение в глазах потемнело, и я перестал дышать.

«Ну уж нет, я на это не куплюсь! Не для того я из последних сил полз к краю обрыва, словно раненый зверь. Из последних сил я пытался доказать — не капитолийцам, подземные тролли их побери, — а самому себе, что смогу обхитрить ту самую старуху с косой. Я просто хотел жить, вот в чём дело!»

Внезапно я вспомнил, что должен находиться в другом месте, и поспешил откланяться.

— Извините, дамы! Я спешу, ну, вы знаете…

Быстрым шагом, спиной чувствуя, как две капитолийки, две мои хорошие знакомые провожают меня голодным взглядом, я двинулся прочь.

Внезапно я осознал, в чём дело: я стал им интересен.

«Что же такого особенного в этом наряде, почему он изменил их и так нравится мне? В чём дело, Эбернети?» — гадал я, пока лифт спускал меня на минус первый этаж Тренировочного центра.

Как только стальные двери лифта открылись, мне бросилось в глаза, что в просторном вестибюле никого нет, что совершенно невозможно на второй день после проведения Парада Трибутов. Лишь стражник Сноу, затянутый в кожу молодой парень встречал меня.

— Мистер Эбернети, идите за мной.

Мы свернули направо, в боковой коридор, который также был абсолютно пуст. Недолгое блуждание по служебным помещениям, и мы оказываемся на улице. Я делаю шаг к мостовой, и вдруг прямо перед моим носом — порядком меня напугав, ведь всё случилось внезапно — из воздуха возникает автомобиль. Нет, мне было известно про способность капитолийских планолётов становиться невидимыми, но сейчас я резко подаюсь назад и почти падаю.

Стражник молча подхватывает меня и подталкивает к выскочившей из ниоткуда машине. Мне ничего не остаётся, кроме как сесть в салон.

Я успел заметить, что снаружи окна небольшого белого автомобиля кажутся зеркальными, но как только я оказался внутри, то с изумлением понял, что могу видеть всё, что происходит на улице, зато меня не может видеть никто.

Всю дорогу до президентского дворца я не сводил глаз с дороги. Рядом со мной сидел стражник, а вот водителя не было. Странный автомобиль-невидимка двигался сам по себе, автоматически, но я этого не замечал — моё внимание привлекла решётка Запретного сада.

Автомобиль без водителя остановился перед закрытыми воротами. Поначалу я подумал, что мы просто проедем вдоль решётки — меня зачаровал её фигурный орнамент, напоминавший пчелиные соты.

Неожиданно в воздухе возникла большая красная надпись:

Приготовьте ваши идентификационные карточки!

Стражник достал из-под рубашки золотую цепочку с небольшим тускло-зелёным куском пластика, высунул её наружу и приложил к чёрному прямоугольнику на решётке. Надпись в воздухе моментально изменилась:

«Вы идентифицированы как Тиберий Аррунций Галеотти. Теперь пассажир, пожалуйста!»

Стражник вынул из кармана такую же золотую цепочку, но с прямоугольником из белого пластика. На карточке были указаны мои имя и фамилия, сбоку виднелась фотография и какие-то надписи, выполненные мелким шрифтом, но разобрать их я не успел.

— Сэр! — сказал мне стражник. — Вот Ваше удостоверение, кроме того, оно является Вашим бессрочным видом на жительство в Капитолии. Наденьте цепочку и спрячьте под одежду, сэр. Да, вот так. При пересечении запретных зон Капитолия, а мы сейчас на границе одной из них, Вы должны будете прикладывать «белое удостоверение» и следовать инструкциям. Но помните, если Вы не сделаете этого в течение длительного времени, сработает контур безопасности и активируется капсула.

— Что активируется?

— Капсула. Лучи смерти. Сгорите заживо.

Тогда-то я и узнал, что Капитолий заминирован. Смерть повсюду, даже похлеще, чем смертоносный луг на моих играх. Самое интересное заключается в том, что сейчас, спустя двадцать лет, «белое удостоверение» по-прежнему со мной. После смерти Сибиллы происходил такой кавардак, что его просто забыли у меня конфисковать. И то, что оно находится в Деревне Победителей, закопано под старой липой, знаю лишь я один. И очень скоро удостоверение мне пригодится…

Приложив «белый прямоугольник», я услышал: «Доброго пожаловать, мистер Эбернети!», и машина въехала в открывшийся проход — решётка просто исчезла. Позже я узнал, что это был «контур деблокирования», но изумиться до самой крайней степени меня заставило совсем другое.

В центре Капитолия, в пятидесяти метрах от Тренировочного центра располагался лес. Зелёный лес, сотни деревьев! Я словно попал в иной мир: с ели прямо на меня смотрела большая белка, а неподалёку поблёскивал огромный пруд. Для жителя пропитанного углём Двенадцатого дистрикта всё это казалось сном, и я, разинув рот, смотрел на чудеса «Запретного сада» — любимого места женщин семьи Сноу.

Мы прибыли очень быстро. Так окончательно и не придя в себя, я вышел из автомобиля. В глаза ударил яркий свет: на нижнем этаже, в служебном помещении, безгласые включили сотни ламп.

Ослепленный, я едва не врезался в пожилого мужчину — им оказался шеф исполнителей президентского протокола, Сервилий Хэйс. Он был сама любезность, но не преминул проверить мои познания в капитолийском этикете.

— Мистер Эбернети! Вам предстоит настоящее испытание: самые видные персоны Панема за одним столом.

Капитолиец явно был мною недоволен, более того — сердит, и мне показалось, что ему хочется просто выставить меня вон. Хотя я без заминки ответил на все его вопросы, но всё же ошибся в главном — самому обращаться к президенту запрещено, он должен заговорить со мной первым.

— Я думал, леди Латона пригласила меня на семейный обед, — сказал я, не сразу осознав, что сморозил глупость.

— Молодой человек! Во дворце никогда не бывает неформальных мероприятий, этот обед…

Он рассердился ещё пуще. «Какой позор, Вы меня ославите на весь Капитолий!» — так и читалось в глазах старика.

Однако строгого Сервилия перебивает та, кому это дозволено во всех случаях:

— Мистер Хэйс, сейчас не самое удачное время для чтения нотаций. Прекратите! Вы что, не знаете, кем был его отец?

— Директором шахты, миледи.

Старик побледнел. Важнейший в окружении президента человек оправдывается перед этой женщиной!

— Капитолийским гражданином! Вы этого не знали? Очень плохо, — повысила она голос.

Миледи сердится — нет, она просто в ярости! — и не пытается скрыть этого. Для высокородных капитолийцев такое поведение — редкость, но когда речь заходит о вопросах большой политики, вопросах войны и мира, простым смертным лучше не оказываться на пути «сильных мира сего», иначе — гибель.

* * *

Флэшбэк

Место действия: Двенадцатый дистрикт.

Время действия: вскоре после Тура Победительницы 49-х Голодных игр Фидес Макгрегор

Эту истину открыл мне один приключившийся со мной случай.

Как-то раз, когда мне было пятнадцать, в Котле я дерзко и необдуманно ответил мистеру Летцингеру, капитану миротворцев — командиру их дивизиона в Шлаке. Мне, конечно, хватило ума спастись бегством и тем самым избежать ареста прямо на месте.

Летцингер выслал патруль, чтобы найти наглеца и притащить под конвоем на Площадь. Мне грозило телесное наказание — за оскорбление словом старшего чина полагалось пять ударов кнутом. Конечно, моё происхождение меня и спасло, да и искать преступника в доме директора шахты миротворцам в голову не пришло, вот только они перевернули вверх дном несколько домиков в посёлке. Но в тот самый миг, когда на улице избивали очередного бедолагу-шахтёра, появился мой отец — Асканий Эбернети, директор шахты номер два, капитолийский диссидент, гражданин Капитолия!

Отец явился прямиком из шахтоуправления. Его вывело из себя то, что били работника его шахты, а всех 1239 подчиненных отец знал поименно и в лицо.

— Капрал, прекратите немедленно! Это превышение полномочий…

— Сэр, но…

— Ещё раз меня перебьёте, пожалеете об этом. А что вообще происходит в МОЁМ посёлке?

— Простите, мистер Эбернети, виноват. Приношу вам свои искренние извинения. Мы ищем подозреваемого, обвиняемого в оскорблении капитана Летцингера.

— Ясно. Серьёзное обвинение. Свидетели есть?

— Никак нет, сэр…

— Старосту Шлака почему не вызвали? Он сейчас на месте.

— Виноват, сэр…

— Плохо. Капрал, расследование будете проводить под моим руководством. Следуйте за мной.

Но прошло несколько часов, а виновника так и не нашли, ведь он затаился в недосягаемом для миротворцев месте — доме Эбернети.

Крайне раздосадованный отец вернулся после восьми вечера. Миротворческий розыск провалился, ни один человек не указал на меня. Я, испугавшись до чёртиков, на следующий день сказался больным, симулировал простуду. Тогда-то папа меня и заподозрил.

Спустя некоторое время, дождавшись, пока уляжется вся пыль, как-то вечером отец устроил мне взбучку:

— Не буди лихо, пока оно тихо. Твой язык, Хеймитч, — твой главный враг. Заруби себе на носу, сын, держи рот на замке, особенно когда рядом капитолийцы.

Я помалкивал, смутно догадываясь, что причинил отцу немалые неприятности: дело в том, что у него были очень плохие отношения с тогдашним главой миротворцев, мистером Хейли. Вот уже года три, как они не здоровались, хотя практически каждый день виделись по служебным делам. Однако до ушей мистера Хейли инцидент так и не дошёл — Летцингеру афишировать то, что он не сумел совладать с каким-то мальчишкой, не очень-то хотелось. А когда он узнал, чьим сыном был тот мальчишка, такое желание и подавно пропало.

Рекомендован к просмотру, как специальное пособие к данной главе, фильм База Лурмана «Великий Гэтсби».

* * *

Продолжение флэшбэка об участии Хеймитча в Необычных 54-х Голодных играх

Стоило ей появиться, как моё настроение с обречённого сменилось на воодушевлённо-радостное.

Мы идём по белому коридору президентского дворца, и она делится со мной новостями:

— Идея пригласить именно тебя принадлежит Леди Латоне. Она просто гений! Мог случиться прецедент, первый раз за двести с лишним лет… — гордо изрекает Леди Меркуция.

Её семья — одна из самых могущественных в Капитолии, а она сама… Пожалуй, я не знаю женщины более влиятельной и могущественной. Четыре года назад она приезжала к нам в Двенадцатый, и я уверен на все сто, что мы знакомы очень давно, встречались задолго до игр, до Победы… Вот только по какой-то причине она отказывается рассказать мне об этом, слова лишнего не вытянешь, а мне чертовски интересно, что я вообще здесь делаю, я ведь даже не капитолиец.

— А как я-то смогу помочь?

— Митч! Эта история даже старше, чем Дистрикт Двенадцать. Каждый год, в конце мая, во дворец на торжественный приём приглашают двенадцать человек. Никто уже не помнит, для чего был придуман этот ритуал, в нём нет никакого смысла, но за двести лет ещё никто не отказался прибыть.

— Двести лет? — выпаливаю я.

— Разве отец не рассказывал тебе про двенадцать семей?

В голосе женщины слышится беспокойство. Час от часу не легче! Неужели меня занесло на ежегодный съезд капитолийской элиты? Но зачем? Неужели всё дело в том, что мы с Сибиллой любим друг друга? Не верится мне в это, здесь таится что-то другое.

Я отвечаю не сразу, осторожно подбирая слова:

— Что-то такое слышал. Кажется, основатели Капитолия. Двенадцать человек, но больше я ничего не знаю, извините…

— Браво, юноша! — смеётся женщина. — Не извиняйся. Вы, Эбернети, все такие, ничего не забываете. Каждый из двенадцати основал свой род: Валерии, Фурии, Горации, Корнелии, Квинкции, Эмилии, Фабии, Ветурии, Сервилии, затем наш род — Вергинии, Постумии и, наконец, Навтии. Двенадцать семей. Четыре последних — наш союз, его ещё называют — партей Вулкана» или просто — чёрные.

Конечно, это название: «чёрные» я тысячу раз слышал, наверное, с самого детства. Я пожимаю плечами, но втайне радуюсь тому, что меня начали посвящать в тайны «взрослых». За последние несколько лет в Капитолии я не раз садился в лужу из-за незнания доступных лишь капитолийцам фактов, всяких там тонкостей и чувствовал себя деревенщиной! Это невероятно сильно обижало меня и злило, всё-таки я — Победитель чертовых Голодных игр!

— Никогда о таком не слышал…

Вынужденное лукавство. Разумеется, я об этом слышал, но страстно хочу, чтобы она сама поведала мне все страшные тайны. Меня достало, что «старшие» не желают посвящать меня во взрослые дела, и жутко раздражает, когда кто-то из них снисходительно говорит «повезло», если речь заходит обо мне. Везёт дуракам, а я себя таковым не считаю.

— О, сегодня ты о них не просто услышишь, но ещё и увидишь каждого из двенадцати, станешь одним из них. Ты заменишь моего отца.

— Мистера Ориона Джоэнта? Это как?

От услышанного я замираю на месте. Прав мой отец: с капитолийцами нужно быть настороже, они экстравагантны — ну, и словечко! — и им всё сходит с рук. А вот нам за такое рубят головы! Игры научили меня бояться, и сейчас я действительно боюсь оступиться и всё испортить — подвести отца, навредить маме и Дейдре [1]. Страх — естественное чувство, он помогает нам выжить.

* * *

Говорят, высокородные патриции Капитолия — а, как рассказывал мне отец, Секст-Вергиний-Орион Джаэнт по происхождению именно патриций — обычно не покидают пределов Города. Но я лично видел, что это не совсем так: когда мне было лет семь или восемь, к нам в гости пришёл высокий мужчина в потрясающе красивой шубе, голубой мех которой в полутьме превращался в угольно-чёрный.

— Как тебя зовут, малыш?

— Хеймитч.

— А меня — Орион, я работаю с твоим отцом.

Пресловутая воспитанность патриция. Мистер Джоэнт не сказал, что почти всё в Двенадцатом фактически принадлежит ему и его семье, Вергиниям Джоэнтам, а мой отец — директор одного из десятков предприятий, которыми владеют капитолийцы Вергинии.

* * *

Я вспоминаю кое-какие слухи, о которых хотел узнать подробнее ещё в прошлом году, и начинаю дико нервничать, изо всех сил стараясь, чтобы она не заметила, как у меня дрожат руки.

— Госпожа Хаммерсли!

От волнения я делаю досадную ошибку: её фамилия по приёмному отцу — Хаммерсли, но женщина эту фамилию ненавидит, ведь её носит семья врагов Джоэнтов — не злейших, но врагов. 

Леди поворачивает ко мне свое смуглое лицо, на котором написано недовольство — она из Вергиниев и точка. Мне понятны её чувства, и я спешу исправить свой промах:

— Виноват, госпожа Джоэнт! Разрешите вопрос? — произношу я, и в этот момент мы входим в большую столовую.

— Задавай, но ещё раз назовёшь меня Хаммерсли — будешь извиняться полгода в лучшем случае.

— Вы помогали мне на арене? Старик [2] не желает говорить об этом.

Мой бывший ментор вообще неразговорчив — из него и слова не вытянешь. Хотя у Холли Хэмиша есть очень хорошая черта — он никогда не суёт нос в наши — меня и моей сестры — дела. Дейдра встречается с Тони, сыном делопроизводителя мэрии мистера Хадсона, в моём доме в Деревне. Матери бы это не понравилось, но пока нам удаётся водить миссис Эбернети за нос.

— Старик? Это ты что про Холли? Ты не прав. Но ты задал вопрос. Помогали? Конечно! Ты нам не чужой. Хотя в тот год… это было непросто, — произносит она и замолкает.

Предчувствие меня не обмануло, мне действительно помогали. Дождь! Дважды! На арене не было источника чистой воды, вся отравлена. Часть трибутов умерла от обезвоживания. Горец рассказал, что за четырнадцать дней на воду в бутылках Первые потратили триста двенадцать миллионов, а Вторые — двести восемьдесят миллионов долларов. Девчонка-профи из Четвёртого попила из ручейка в первый день и сорок минут умирала в страшных мучениях, пока её не добили. Какие они всё-таки сволочи, чёртовы капитолийцы! Убийцы! Но мне особо помог последний дождь, да скорее просто дождик. В предпоследний день мои запасы воды давно иссякли, я мучился от жажды. Целых два дня. Без всякого преувеличения та самая вода спасла меня, кроме того я воспрял духом, а на следующий день меня выследила-таки Сторми. Но случись это днём раньше, это... короче, победила бы тогда она, а не я!

Таким образом что у нас выходит: без денег «чёрных», партии, которой принадлежит Двенадцатый Дистрикт, я был бы мёртв. Дождь на второй день, может, и не стоил бешеных денег, а вот на десятый, когда на арене осталось всего четверо трибутов, а я, даже собрав запасы воды семерых погибших, больше не мог найти ни капли, наверняка обошёлся спонсорам в целое состояние. Я не имею права её судить!

Тем временем женщина, не замечая моего состояния, продолжает:

— Те, кто не помогает своим, — люди без чести. Мы с ними дел не ведём.

— Но, госпожа Меркуция, мой ментор ничего мне не рассказывал, даже запретил спрашивать.

Она ответила не сразу, вероятно, понимая, как сильно я взволнован, и давая мне время на то, чтобы успокоиться. Воспоминания окончательно выбили меня из колеи.

— Хэмиш [3] тебе ничего не говорил, потому что я попросила его об этом. Так было необходимо. Не злись на меня, ситуация была напряженная, — госпожа Меркуция вновь замолкла, и я понял, как аккуратно она подбирает каждое слово. — Это было слишком опасно, Митч. Тогда мы находились на грани войны!

— Война? С Тринад…? — не подумав, спрашиваю я, но женщина тут же меня прерывает.

— Что за бессмыслицу ты говоришь? У вас в дистрикте по-прежнему ходят эти глупые слухи? Какое неподобающее невежество! Это гнездо крамолы стёрли с лица земли полвека назад, и это нельзя подвергать сомнению, ясно?

По тому, как нарочито официально и строго меня отчитали, я понял простую истину, которую по собственной наивности считал невозможной — здесь, во дворце президента, повсюду прослушка, значит, задавать такие вопросы нельзя.

Из-за своей неосторожности в тот день я так и не узнал, что у «чёрных» назревала война с «жёлтыми», к тому же внимание госпожи Меркуции привлекло нечто другое — она увидела кого-то в окне и нетерпеливо забарабанила по стеклу бриллиантовым перстнем.

В большой столовой появились двое. По тому, как пара держалась за руки, я пришёл к выводу, что передо мной — муж и жена. Но какие они разные!

Он — среднего роста мужчина лет пятидесяти, одетый весьма необычно для Капитолия. Чем-то его костюм похож на мой. «Неправильно капитолийский» — так его можно назвать. Чёрный пиджак — смокинг, белая сорочка, вишнёвый галстук-бабочка, светлый — почти белый — жилет с серебряными пуговицами, белые брюки и чёрные туфли.

Костюм явно только-только сшит и замечательно сидит на мужчине. В дистриктах так одеваются мэры или те, у кого водятся деньги. С виду — скромно, но я-то знаю, что самый простенький на вид костюм в Капитолии стоит в восемь раз дороже, чем в Двенадцатом. Моя сестра Дейдра называет такие капитолийские наряды «золотым стилем» за их безумную дороговизну. Подобная «неправильная одежда» у жителей столицы всегда вызывает оторопь. Именно так обычно одевается президент Панема, Кориолан Сноу, а ещё строго придерживается «неправильного стиля» мистер Джоэнт. Конечно, он человек старых правил, так было принято одеваться в послевоенные годы, но есть ещё министр здравоохранения Эмилий Лярго, которому едва ли больше тридцати — тут уж любовь к простым костюмам на стиль былых времён не спишешь. Здесь скрыта какая-то тайна, и мне нужно её разгадать.

Господин, вошедший в большую столовую президентского дворца, сдержан на эмоции, подчёркнуто вежлив, первым здоровается со мной, хотя, кажется, видит меня впервые. По крайней мере, вживую. Он не носит парик, его собственные тёмные с проседью короткие волосы блестят от бриолина.

Мужчина подаёт мне руку, и госпожа Меркуция представляет меня — не наоборот, что принципиально важно — ему:

— Господин Велизарий, позвольте представить вам мистера Хеймитча Эбернети.

— Я рад, господин Эбернети, познакомиться с вами, — произносит мужчина и слегка изгибает губы в улыбке.

Внезапно я понимаю, что этот «неправильный капитолийский стиль» и эти утонченные манеры, хотя нормой среди капитолийцев является хамство, идут в комплекте.

— Эбернети?! — прерывает мои размышления громкий девичий голосок. — Пятидесятые игры? Привет, парень. Я — Сотейра, — и мне подаёт руку девушка лет двадцати восьми.

* * *

Капитолийцы! Они вызывают у меня отвращение и жутко раздражают своим внешним видом и неумением обращаться с деньгами — ни один из тех капитолийцев, с которыми я познакомился за три года, просто не в состоянии экономить. Они жутко несерьёзны, им опасно верить на слово, нельзя доверить ни одной тайны — обязательно выболтают. И всё же самая дикая их черта — бесцеремонность. Раньше я частенько срывался на Летицию, но другие капитолийцы куда хуже, руки у меня каждый раз так и чешутся — хочется поотрывать им головы. Нельзя вот так просто и безнаказанно провоцировать людей на грубости! У нас в Шлаке за меньшее можно схлопотать «перо в бок», даже аптекарь дедушка Калеб не поможет [4]. Нельзя вот так беспечно играть со смертью в орлянку.

Мой ментор, Холли Хэмиш, всегда спокоен и невозмутим. Кажется, ничто не может вывести его из состояния печальной задумчивости. У него была женщина — кухарка, кажется, но она давно умерла от чахотки. От неё у нас умирают десятками в год. Угольная пыль в Двенадцатом повсюду — въедается в кожу, оседает в лёгких. Но когда я приезжаю в Капитолий, мне подолгу не удаётся привыкнуть к запахам — слишком они сильные и нестерпимо резкие.

Со всех сторон Капитолий окружён горами, и когда я очутился здесь впервые, мне казалось, что воздух Капитолия душит меня, что он ядовит. Больше всего меня пугало, что я не чувствую запаха угля. А сейчас я всё больше убеждаюсь в том, что горный воздух, очищенный специальным машинами, действительно ядовит. И в том, что мне тяжело дышать им и не задыхаться, нет ничего удивительного.

Холли невозмутим, но даже ему не удаётся спокойно терпеть капитолийцев, он сам мне в этом признался. Я отлично понимаю отца, сбежавшего из Капитолия в возрасте двадцати двух лет, прекрасно понимаю, почему он выбрал маму — какой мужчина в здравом уме, не надравшись, как свинья, выберет девушку из Капитолия?!

* * *

Молоденькая дамочка — наверняка она приехала в президентский дворец из шумного райончика, называемого «Авентин». Охомутала пожилого и очень богатого господина, а как только он овдовел, женила на себе. Вертихвостка. Какая же наглая! А во что она вообще одета? На голове не парик, а воронье гнездо: темно-каштановые волосы зачем-то вдоль и поперёк истыканы железными штуковинами наподобие тех, которыми приличные дамы укладывают волосы в причёску, но эта мерзавка явилась в президентский дворец, не удосужившись вытащить из волос три десятка этих железяк. Жуть какая, как ей не стыдно? Руки, естественно, обнажены — платье без рукавов. Спасибо и на том, что оно хотя бы нормального цвета — золотистое с серебром, в занимательную такую фигурную чёрно-серую клеточку. Чёрные шёлковые чулки, чёрная обувь — затейливая, вычурная, жаль, я не успел её как следует рассмотреть. Мои поздравления, дамочке повезло встретить стилиста, у которого всё в порядке с головой. Хотя длинные-предлинные жемчужные бусы — явный перебор. А эти чёрные, переливающиеся на свету, браслеты на её запястьях? Что-то мне подсказывает, что она тоже из нашей партии, из партии «чёрных».

Я уже собирался открыть рот, чтобы высказать всё, что я думаю о ней самой и о её дурных манерах, но госпожа Меркуция Джоэнт меня опередила:

— Сотейра! Ты неправильно поняла, Хеймитч тоже приглашён!

Надо отметить, на госпожу Сотейру эти слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Она замерла на месте с открытым ртом, в широко распахнутых глазах застыл ужас. Признаться, мне даже стало её жалко — госпожа Меркуция одной лишь фразой лишила девушку способности соображать. Я обращал на это внимание и раньше, но теперь убедился окончательно: капитолийцы — довольно слабые существа, поодиночке их достаточно просто обезоружить. А вот всех вместе… Секрет их силы — умение быстро организовываться. У нас — жителей дистриктов — так не получается, слишком уж мы разные.

На помощь Сотейре вовремя пришёл её муж, и я подумал, что ошибся. Не она женила его на себе, а, скорее, наоборот.

— Доброго вам утра, госпожа Джоэнт. Скажите, каким образом мистер Эбернети оказался приглашён на «собрание децемвиров» [5]? У меня есть подозрение, что это противоречит регламенту. Дорогая, — обратился он к пораженной супруге, — не беспокойся, госпожа Джоэнт нам сейчас всё разъяснит. Дай мне свою руку.

Я внимательно присмотрелся к двум женщинам, и в голову мне начали приходить разные мысли. Во-первых, скорее всего, они принадлежат к одному кругу. Очень хорошо и дорого одеты. На голове госпожи Меркуции — бешено дорогая алмазная сетка, в ушах госпожи Сотейры — не менее дорогие крупные синие камни, вероятно, сапфиры. Во-вторых, несмотря на то, что обе принадлежат к высшему сословию, они являются полными противоположностями друг друга. Допустим, дело заключается в том, что госпожа Меркуция и господин Велизарий являются потомками тех самых «Основателей Капитолия». Но госпожа Сотейра точно не из их круга. Она — птица более низкого полёта. В глаза сразу бросаются её манеры — уж слишком вульгарна.

— Регламент? Кандидатуры всех участников утверждает президент Панема! — она неожиданно замолкла, повисла пауза. — Друзья мои, вам пора узнать страшную новость: мы лишились своего вождя!

Высокий сильный голос женщины предательски дрогнул, и меня передёрнуло, хотя последние новости мне были прекрасно известны. А вот госпожа Сотейра отреагировала куда эмоциональнее — она громко, в полный голос, вскрикнула:

— Что такое ты говоришь? Дядя умер? Я не верю!

Казалось, девушка находится на грани истерики. Супруг обеими руками взял её за плечи, а сам резко переменился в лице и побледнел. В этот момент я понял, какого масштаба случилась трагедия, вот только о том, что она и меня касается самым прямым образом, я не подумал.

— Да, мы потеряли последнюю надежду сегодня утром. Но он ещё дышит, поэтому я заменю его сегодня. 

Госпожа Меркуция подошла к Сотейре вплотную, женщины обнялись. На их красивых лицах я увидел слёзы.

Они плакали искренне. У меня не было ощущения, что они играют, их потрясение было настоящим — новость стала для них тяжким испытанием. Госпожа Меркуция держалась, но мне в голову пришла мысль о том, что наших дам надо на пару минут оставить одних. Будто прочитав мои мысли, господин Велизарий подошёл ко мне и негромко проговорил:

— Нашим дамам необходимо дать время для того, чтобы они могли успокоиться. Господин Эбернети, давайте выйдем в сад.

Я кивнул в знак согласия и первым направился в коридор, а оттуда — в дворцовый сад. Через мгновение мы остались одни, и я понял, что господин Велизарий хотел не только позволить нашим капитолийским дамам дать волю чувствам. Нам с ним предстоял важный, сугубо мужской разговор.

Я весь подобрался и одновременно огляделся вокруг — передо мной был тот самый, поразивший меня до глубины души, парк, который я проезжал в капитолийском самодвижущемся автомобиле. Впереди виднелась застеклённая белая оранжерея — её ещё называют «Розовый сад Сноу», и я, без задней мысли, спустился по мраморной лестнице и направился в ту сторону.

— Стойте, мой юный господин, достаточно, а то нас с вами не дозовутся из дворца.

Я остановился. Тогда мне ещё не было известно, что сам президент каждый день приходит в оранжерею и проводит в ней практически всё свободное время. Подслушка! Президента «писать» запрещено под страхом «сурового наказания» (отсекания передних конечностей, если быть точным). Следовательно, господин Велизарий намеревался поведать мне нечто запретное, вернее, секретное.

— У вас, сэр, ко мне важное дело? — произнёс я, и мой визави снисходительно улыбнулся, прежде чем ответить.

— Нет, времени недостаточно. Я просто объясню вам пару моментов, чтобы облегчить ваше пребывание на мероприятии, на которое вас занёс «угольный черныш». 

В этот момент я понял, что мой собеседник знает о жизни моего родного дистрикта больше, значительно больше, чем я за три года сумел узнать про капитолийцев.

— К нашему счастью, вы будете присутствовать только в роли наблюдателя, но и этого достаточно. Господин Эбернети, скажите, а вы знаете вашу пару?

— Пару? — я сообразил не сразу, но у моего собеседника на лице не дрогнул ни единый мускул.

— Это собрание устроено таким образом, что каждый имеет свою пару. Ваша пара — девушка или женщина, естественно…

— Я знаю, кто моя пара! Сибилла. Сибилла Сноу! — дерзко перебил я мужчину, чего, конечно же, делать не следовало. Его неудовольствия я не почувствовал, но взгляд говорил о многом.

— Я понял. Возражать никто не подумает. Это очень хорошо. Участников собрания будет двенадцать. Четыре партии, каждую представляют три человека. Но дело в том, что наши Основатели очень боялись разделения, поэтому ввели первое правило: каждый из собравшихся должен иметь свою пару. Но этого им показалось недостаточно, и они ввели второе правило: все три участника обязаны иметь пары в трех разных партиях, тем самым подчеркивая, что наше единство незыблемо и нерушимо. Никаких альянсов. Правило придумано двести лет назад, и исполнять его в наше время очень непросто.

— Сэр, а по каким правилам подбирается пара? Боюсь, меня спросят об этом.

— Двести лет назад, когда всё только начиналось, все патриции были в родстве, но всё изменилось, теперь приходится каждый раз изощряться. Сначала были кузены и кузины, потом назначали внучек, затем перешли к родичам третьей степени. Леди Меркуция специально была усыновлена вождём «синих», ведь больше никаких связей с ними у нас нет.

Так вот в чём дело. Этот самый «неправильный стиль» — он отличает патрициев Капитолия от прочих смертных.

— Вы, господин Эбернети, будете представлять нас, «чёрных», а Сибилла — Сициниев, партию своего отца, они — «зелёные».

В этот самый момент нас прерывает крик из дворца:

— Господин Апфельгренер! Господин Эбернети, где вы?

Я стремительно направляюсь обратно, а вот капитолийский патриций, мистер Велизарий Апфельгренер, особо не торопится. С достоинством истинного «хозяина Города» он следует за мной, и мы возвращаемся в президентский дворец.

Примечание к части

[1] — У директора Шахты №1 Двенадцатого, капитолийского гражданина Аскания Эбернети, было двое детей — сын Хеймитч и дочь Дейдра, младше его на четыре года. Так как их мать не капитолийка, детей лишили гражданства, и с 12 до 18 лет они должны были являться на Жатву, в шестнадцать Хеймитч был избран в числе четырёх трибутов на Второй Квартальной Бойне.

[2] и [3] — Имеется в виду Холли Хэмиш, Первый Победитель от Дистрикта Двенадцать.

[4] — Доктор медицины и владелец аптеки в Двенадцатом Дистрикте, отец миссис Эль Эвердин и дед Китнисс.

[5] — Это слово на латыни обозначает «Сборище двенадцати» или «Собрание двенадцати». Именно столько человек приглашено к президенту Сноу на обед.

* * *

Время действия: 50-е Голодные игры.

Во время моей коронации, проходившей в президентском дворце, у меня жутко болела голова, и ни о чём другом я думать не мог. Кажется, президент это заметил. Как только он надел на мою голову золотую корону, то поманил меня рукой и негромко проговорил:

— Мистер Эбернети, идите за мной.

Но отчётливее всего мне запомнился другой момент.

Когда я и президент Сноу вышли из аудиенц-зала, некий капитолиец попытался подойти к президенту. Кориолан это заметил, и его лицо окаменело. Он сделал небрежный жест рукой и капитолиец — явно важная шишка — замер на месте. Он просто не верил своим глазам. Позже мне рассказали, что мы встретились с самим Регулом Бренданом, министром транспорта. Президент впервые попросту запретил ему подойти к себе.

Сноу привёл меня к своему личному врачу, мистеру Скавру Треммеру. Так я и познакомился с этим замечательным человеком. Он расспросил меня о том, как я себя чувствую, покачал головой, сделав вывод, что медики в Центре реабилитации назначили мне не совсем подходящий курс лечения, и поставил мне укол BNG — сильнейшего, баснословно дорогого анальгетика. И моя несчастная голова тут же прошла! Я был на седьмом небе от счастья. Доктор Треммер дождался, пока я почувствую прилив сил, а затем лично отвёл меня в кабинет президента.

Сноу вежливо указал мне на стул, а сам продолжал что-то писать. Стол, за которым он сидел, был необычным — мраморным, огромных размеров. Президент улыбнулся — тогда я ещё подумал, какие тонкие у Сноу губы. Честно признаюсь, от одной этой улыбки у меня всё внутри похолодело.

— Я надеюсь, молодой человек, что вы не доставите мне хлопот.

В этом момент я онемел, страх сковал моё тело. Много воды утекло с тех пор, и я узнал, что это — любимейший приём Сноу: в начале разговора лишить воли и полностью подчинить.

Президент заметил моё состояние и рассмеялся:

— Расслабьтесь, мистер Эбернети. Сегодня день вашего триумфа, мне захотелось лично вас поздравить, тет-а-тет.

Я решил прислушаться к совету Сноу и шумно выдохнул. Мне стало легче, отпустило.

— Вы ведь имеете капитолийские корни, мистер Эбернети? — тем временем продолжал президент. — Я нисколько не удивился, когда узнал, чей вы сын. Мне давно известно, кто основал и на протяжении семнадцати лет был директором шахты номер два. Асканий Эбернети! Я тщательно проверил, не было ли какого-либо нарушения на Жатве Двенадцатого Дистрикта. Асканий Эбернети — очень видная фигура, а трибутом становится его старший сын. А ведь у вас, мистер Эбернети, нет братьев? Таким образом, единственный сын и наследник сначала попадает на арену, а через двенадцать дней становится Победителем. Закономерная Победа, молодой человек, и, что особенно важно, чистая победа. Этот трюк с силовым полем — это так по-нашему, по-капитолийски. Триумф ума и воли. Вы согласны?

— Совершенно согласен, сэр, — почти искренне ответил я.

— Ваша семья уже обустраивается в деревне Победителей, — приторным голосом продолжил Сноу.

Я почувствовал сильнейший дискомфорт и откинулся на спинку стула. Есть здесь какой-то подвох, он явно неспроста меня принял.

— Вам придётся немного задержаться в Капитолии, — мягким, но не терпящим возражений тоном заявил президент, — недели три. И домой вы возвратитесь не по железной дороге, а по воздуху, на планолёте.

Тогда я ещё не знал о беспорядках в Шестом дистрикте и о подрыве железнодорожных путей в Дистрикте Десять. Целая серия диверсий, устроенных повстанцами из Тринадцатого Дистрикта, — вот, что на самом деле задержало меня в Капитолии. Так я впервые получил шанс познакомиться с Городом поближе.

— Вы свободны, юноша. Идите отдыхайте, — беззлобно сказал мне Сноу, и я вышел вон.

* * *

Утро следующего дня. Тренировочный центр. Пентхаус Двенадцатого Дистрикта

— Подъём, хватит спать. Ненавижу тех, кто опаздывает на завтрак. Завтрак — это святое! — выдёргивает меня из сонного плена скрипучий бас.

— Мистер Хэмиш, доброе утро.

— Доброе, доброе. Вставай, тебе говорят. Омлет с виноградом дожидается тебя, соня! Марш в умывальник. Чтобы через минуту ты сидел за столом.

_____

Холли Хэмиш — первый в истории Двенадцатого Дистрикта Победитель Голодных игр. Высокий, под два метра, мужчина, худой и жилистый. Его длинные тёмные волосы собраны в косичку, в одном ухе золотая серьга. Одет он в жёлтую рубашку и синие штаны, уже с утра пораньше на нём надет галстук-бабочка и чёрная с белым жилетка. Вид безупречный — Мистер Холли Хэмиш знает себе цену!

Впервые я увидел мистера Хэмиша, когда мне было три или четыре года. Он часто захаживал к нам по делам своего бизнеса: как человек зажиточный, он выкупил у мэрии подряды по ведению разного рода работ в Шлаке — ремонт дорог или прокладка канализации. Мистер Хэмиш везде находил способ заработать: на питании ли шахтёров перед сменой (отец запретил спускаться в забой натощак, после того как один бедолага-шахтёр свалился в обморок из-за пропущенного завтрака — настолько торопился на работу), на закупке лекарств для амбулатории или на кредитовании под низкий процент.

К последнему, правда, мой отец относился с подозрением: перспективы шахтёров, погрязших в долгах, уж слишком напоминали ему Капитолий — небогатые капитолийцы в корне отличаются от зажиточных жителей дистриктов. Торговцы в нашем дистрикте обязательно имеют определённые накопления «на чёрный день», а долги — всегда признак неудачливости их бизнеса и скорейшего разорения. Кроме того, в Двенадцатом нет ни одного банка, хотя и промышляют несколько ростовщиков, даже в посёлке Угольный (1). Мой отец учил меня никогда и ни за что не иметь с подобными личностями никаких дел. «Это позорно, это обесчестит нашу фамилию!» — строго наказывал он мне. А вот для капитолийцев жить в долг — норма. Вспомнить хотя бы Летицию, которая, три дня назад получив распорядительское жалование, тут же начала возвращать долги — так к нам в пентхаус целая очередь выстроилась, и у меня создалось впечатление, что ¾ солидного жалования у неё ушло на старые долги.

Но я отвлёкся. Ещё во времена, когда я был младенцем, отец учредил «кассы взаимопомощи», но так как он намеренно запретил брать более полпроцента сверху, они оказались убыточными. Предприимчивый Холли Хэмиш предложил отцу «вложиться в кассы», пообещав, что весь полученный доход пойдёт в его личный менторский фонд — на подарки трибутам. Отец нехотя, но согласился.

Характером Хэмиш обладал скверным, дружить не умел, хотя «коммерческий дар», чему я с детства был свидетелем, у него наличествовал. Он происходил из «шлаковских» (2) и принципиально не имел дел с торговцами. Между ними и жителями угольного посёлка всегда, сколько себя помню, шла дурацкая молчаливая вражда.

Холли Хэмиш всегда безупречно, с шиком одет, но, как и все жители Двенадцатого, избегает слишком ярких цветов. На моей родине это считается признаком дурного вкуса. Мой отец называет такой стиль «плебейским», но, к моему большому сожалению, я не знаю, что значит это слово.

В Капитолии всё иначе, чем дома, но одно дело, когда видишь это по телевизору, а совсем другое — собственными глазами. Зато теперь мне выпал невероятный шанс изучить капитолийцев. Такая возможность даётся только раз в жизни.

Итак, что я знаю о Капитолии? Здесь всё яркое, блестящее, безумно дорогое. Но почему капитолийцы абсолютно не похожи на жителей дистриктов? Я желаю раскрыть эту тайну.

_____

Я умываюсь, одеваюсь и выхожу в столовую. Оказывается, у нас гости: за столом сидит миротворец, парень лет двадцати.

— Знакомься, это твой телохранитель, на случай очередной встречи с мегерой, — сообщает мне Холли.

— Хеймитч.

— Зенон, рядовой первого класса.

Голубые глаза, взгляд с холодцой, но без высокомерия, высокий — рядом с ним я чувствую себя коротышкой.

— Я получил приказ охранять вас.

— Давай на ты, — неосторожно предлагаю я, и он неожиданно быстро соглашается:

— Давай. Только при посторонних называй меня рядовым. Так принято.

Холли окинул меня взглядом и решил прервать наше знакомство:

— Иди и переоденься в самое лучшее, что найдёшь, — бросил он мне.

— Я куда-то иду?

— Куда-то? Парень, тебя второй день подряд вызывает на личную беседу президент. Хочешь, дам совет?

— Да, — произнёс я, не до конца понимая, сильно ли изумлён или меня сковывает жуткий страх.

— Не говори ничего. Вообще. Просто слушай. Целее будешь. Отвечай, если тебя спросят. Ладно, пошли в гардеробную. Я сам выберу тебе костюм, а то отпустил тебя одного на коронацию и вот, пожалуйста…

Я обрядился в новый костюм, специально приобретённый для меня мистером Хэмишем. Светло-синий с чёрным, да и еще и туфли из жёлтой кожи, которые тогда носили только в Городе. Свыше шести тысяч в магазине модной одежды «Симплимиссус». Он заплатил за него собственными деньгами. При его-то прижимистости!

К моему удивлению, мы втроём (я, ментор и миротворец) пошли во дворец пешком. Весь путь по Городскому кругу занял не более пяти минут. Я очень удивился тому, что в одиннадцать часов народа на улице почти не было. Нет, конечно, незамеченными мы не остались. Пара молоденьких девиц, пьяные и веселившиеся всю ночь напролёт, завидев нас, завопили:

— Ментор Двенадцатого! Куда идёшь? — кричит одна девушка.

— Победитель, смотри, это же Победитель этого года! — старается перекричать её более трезвая подружка.

— Красавчик, как тебя зовут? — первая девчонка и не думает отдавать меня второй, она хочет что-то мне бросить, но миротворец предостерегающе машет ей рукой.

— Хеймитч! Хеймитч Эбернети! — из-за спины первой девчонки показалось веснушчатое лицо.

Рыжей девчонке не больше тринадцати, у неё глаза цвета неба Двенадцатого — светло-синие. И она оказывается самой дерзкой:

— Привет, Победитель! А автограф можно?

И тут даже Зенон смягчается. Он сам подходит к ней, берет из её рук листок бумаги, чтобы я мог расписаться. Через мгновение девчонка исчезает, две другие обалдело смотрят нам вслед, мы же торопливо движемся дальше — президент не будет нас ждать ни одной лишней секунды!

Они знают моё имя! И я начинаю чувствовать себя счастливчиком и избранником судьбы. Вот же глупец, честное слово…

Но как только мы подошли к решётке президентской резиденции, редкие крики в нашу честь моментально смолкли.

— А почему так мало народу, ведь утро давно наступило? — поинтересовался я у ментора.

— Утро в Капитолии равняется полудню. Три часа разницы. Раньше одиннадцати никто здесь в принципе не встаёт.

Миновав пост стражников в кожаных регланах, лужайку перед дворцом, мы прошли мимо статуй рядом с лестницей и достигли того самого места, где вчера Бьюти пыталась меня убить. Да, именно убить. Сначала я не был уверен в этом факте, но, пораскинув мозгами, утвердился в этом мнении.

Ночью я внезапно проснулся и так и не смог снова заснуть. Лёжа в постели, я думал и мрачно вспоминал события, случившиеся со мной за последние недели. В памяти всплыло имя, которое выкрикнула Бьюти Джаэлз, я уже слышал его однажды. Так назвалась на первой тренировке, когда знакомилась с профи, трибут Первого дистрикта, блондинка.

— Меня зовут Сторми, и моё оружие — меч.

Позже выяснилось, что она лукавила: её главным оружием был не меч, а боевой топор. И именно с ней я сошёлся в финале.

Мы с ней не сталкивались до последнего, четырнадцатого дня, ни разу. На третий день я бился с бандой из трёх профи. На вторые сутки вулкан взлетел на воздух, а на следующий день, набрав во время дождя воды, я напился и отправился на юг в поисках какой-нибудь еды. Я не ел больше суток. И на меня наткнулись рыскающие в поисках живых трибутов профи. Мерзавцы! В тот день на троих убийц в Панеме стало меньше. Но если бы не Мейсили, одолеть последнего, третьего, я бы не сумел.

В напавшей на меня группе не оказалось девчонок. А ведь карьеристок на арене было шестеро! Тёмненькую девчонку с короткой стрижкой из Первого дистрикта смертельно ранил у Рога парень из Десятого — я это видел своими глазами. Именно эта самая девчонка убила Коди, перерезав ему горло. Кажется, две или три карьеристки погибли у вулкана. Три из шести. Сторми. Не хватает ещё двух. Нет, не помню ничего о том, как они умерли. Сам ничего не видел, а фильм, который показывали на интервью Победителя, смотрел в полглаза.

Кажется, эта самая Сторми была одиночкой с самого начала. Она отделилась от своих в первый же день. И всё это время выживала одна. Никогда о таком не слышал! Первые пять сезонов по ТВ не показывают вовсе, но следующие сорок пять крутят постоянно: в разных шоу, «развлекалках», программе «В гостях у Победителя», светской хронике и в новостях. Постоянно мельтешат отрывки, нарезки разных игр. Но не припомню, чтобы хоть кто-то из профи за всё время действовал на арене в одиночку, а чтобы он в итоге ещё и победил — такого не было точно. Я железно уверен в этом.

Внезапно мне в голову приходит мысль о том, что всё это неспроста. Она заранее знала, что сможет выжить в одиночку, и никто ей не нужен. Поэтому и ушла от своих.

Угольный черныш меня побери! Одиночка. Да она же специально готовилась, чтобы овладеть такой сложной стратегией, на это требуются годы подготовки! Убийца-одиночка. Она умела то, на что большинство карьеристов в принципе не способны — добывать себе пропитание своими руками. А на этой проклятой арене, где всё вокруг пропитано ядом, она не ошиблась ни разу! Умница, как я раньше не догадался, с кем столкнулся у края арены.

Но мне слабо верится в то, что она справилась сама, скорее всего, её ментор всё время помогала ей, следила за ней. Круглые сутки напролёт. Иначе Сторми загнулась бы.

Вот и ответ: я же перешёл дорогу не этой девке, а её ментору! Да она же, вполне вероятно, жизнь положила на то, чтобы эта чокнутая Сторми победила. А я сумел её перехитрить, хотя мне попросту повезло. И Бьюти, менторша этой чокнутой с топором, будет мстить. Меня пробил холодный пот: я понял, что это только начало.

* * *

Я не заметил, как нас с Холли привели на второй этаж. Я снова оказался в кабинете Сноу, но сегодня мы разговаривали при двух свидетелях. Слева от меня сидел Холли Хэмиш, а прямо напротив — незнакомая мне женщина.

— Заходите и садитесь, господа! — пригласил нас с Хэмишем президент Сноу. Его лицо было непроницаемым, но злой блеск в серых глазах запал мне в память.

— Здравствуйте, госпожа Хендриксен, — с почтением в голосе здоровается с женщиной Холли Хэмиш, и она с грациозной сдержанностью кивает ему.

— Дамы и господа, — холодно и высокомерно обратился к трём присутствующим президент Сноу, — я пригласил вас, чтобы лично оповестить о том, что сегодня будет объявлено правительственное постановление о наказании мисс Бьюти Джуэлз.

Он замолчал, ожидая увидеть нашу реакцию на его слова. Я, как главный виновник и самый молодой Победитель, не просто молчал, но и вовсе застыл. Холли побледнел, но тоже предпочёл не говорить ни слова. А вот незнакомая женщина переменилась в лице: маска отчуждённости исчезла, она сдвинула брови, поджала губы, после чего прозвучал её резкий низкий грудной, замечательно поставленный, голос:

— Господин президент, как только мне стало известно, что на Победителя текущего года совершено нападение и что нападавшая также является Победительницей игр, через мэра Второго, мистера Уиллоу, я испросила аудиенцию у вас.

Второй Дистрикт! Не понимаю, ей-то какое дело? Мои неприятности интересны посторонним? Хотя, признаться, от помощи и поддержки я бы сейчас отказываться не стал.

— Мисс Хендриксен! Когда мэр вашего дистрикта и ректор Академии попросили меня принять вас, мне пришла на ум давняя, забытая ныне история и…

Сноу замолчал. Его глаза неотрывно смотрели на неё. Я поблагодарил подземных помощников, что он сейчас смотрит не на меня.

— Если мне не изменяет память, — продолжил президент, — мисс Калипсо Домреми и именно вы, миледи, сыграли тогда значительную роль. Впрочем, сначала я представлю вам мистера Хеймитча Эбернети, именно он — главное действующее лицо.

Женщина повернула своё красивое лицо ко мне, я успел встать и приготовился почтительно поприветствовать её, но нас прервали. В кабинет президента без предупреждения вторгся некий замечательнейший во многих отношениях субъект. Сноу нисколько не удивился, не выразил ни малейшего неудовольствия, отнёсся к неожиданному появлению этого господина очень спокойно, но его спокойствие было ледяным:

— Публий Валерий (3), я рад тебя видеть.

— Доброе утро, Луций Сициний (4). Здравствуй, Ниоба. Я приветствую вас, мистер Хемиш! Хеймитч Эбернети, если не ошибаюсь? — поочерёдно обратился пожилой капитолиец ко всем собравшимся.

— Доброе утро, — сдержанно поздоровалась госпожа Ниоба Хендриксен, Победительница 26-х Голодных игр, которую я смог вспомнить только сейчас.

По ТВ её можно увидеть нечасто, только как старшего тренера в Академии. И, похоже, такое неприветливое и без намёка на улыбку выражение лица у неё всегда. Суровая женщина. Почему-то мне вспомнилась миссис Магда Куртц, жена старшего ревизора Дистрикта Двенадцать, — она тоже никогда не улыбается.

— Мистер Эбернети! Будем знакомы, я — Ниоба Хендриксон. Постараюсь оказать вам услугу: сохранить жизнь и здоровье, думаю, это в моих силах. Вы знакомы с Брутом Саммерсом, Победителем позапрошлого года. Он — мой ученик, — обращается она ко мне.

Её взгляд пристальный, жёсткий, проникающий внутрь. Уроженка Дистрикта Два и должна иметь именно такой взгляд, но я не улавливаю в её голубых глазах высокомерия. И никакой агрессивности. Это меня смутило и озадачило. Глаза профи всегда полны высокомерия, злости и вызова. «Ты — ничто по сравнению со мной. Пыль у моих ног!». Но её взгляд был прямым и откровенным, человеческим, живым…

— Нет, мэм.

Я был смущён, столкнувшись с тем, чего не совсем понимал — раньше мне казалось, что Первый и Второй Дистрикты — места, где обитают нелюди. К такому выводу я пришёл случайно, год или два назад, дома, когда с вниманием смотрел десятки игр разных сезонов. Мне казалось, что дети из этих дистриктов — машины-убийцы. Кличка мне очень понравилась, хотя я не рисковал называть их так при посторонних.

— Я вас познакомлю. Это должно помочь, — не терпящим возражений тоном, произнесла она.

— Да, мэм, вы правы, я отдам распоряжения насчёт пропуска, — прервал её Сноу. — Дамы и господа! Мистеру Холли Хэмишу я официально поручаю обеспечить безопасность молодого Победителя. Не волнуйтесь, мистер Хэмиш, повода для вашего беспокойства нет: глава распорядителей, мистер Карелл, в течение часа получит соответствующее распоряжение. И он незамедлительно согласует всё, что будет необходимо с министром внутренних дел Панема. Вас, господин Хаммерсли, я наделяю полномочиями куратора, вы проконтролируете…

Интересный поворот!

— …госпожа Хендриксон, вы писали мне, что существует некий кодекс поединков Победителей, но я никогда не слышал ни о чём подобном, — продолжил говорить президент Сноу. Голос его неожиданно стал ледяным и, я бы сказал, враждебным. Я почувствовал, как похолодели мои ладони, внезапно мне стало очень зябко и неуютно.

— Неофициально существует. Текст составили я и Калипсо (5), а президент Лэнгли (6) прочитал его, внёс свои поправки и затем утвердил, — подала голос женщина-ментор Второго.

— Официально утвердил? — прозвучал холодный вопрос президента Сноу.

— Неофициально. Такие прецеденты тогда были в ходу. Протокол номер восемь, — произнёс Публий-Валерий Хаммерсли. Его голос был обманчиво спокоен.

— Ладно, я изучу данный кодекс, и он будет либо подписан официально, либо отвергнут. Сегодня, — отрешённым голосом, откликнулся президент Сноу. Он не скрывал, что крайне недоволен.

Меня заинтересовало, что же разозлило президента Сноу. Пока старшие разговаривали, я помалкивал, имея прекрасную возможность наблюдать за ними и думать. Лицо президента порозовело, он поджал губы. Повисла неловкая пауза. К моему счастью, президент смотрел не в мою сторону, он точно и вовсе про меня забыл.

И всё-таки, что взбесило президента? Очевидно, дело заключается в том, что он не подозревал о существовании этого кодекса. Неосведомлённость, как любит говорить мой отец. Значит ли это, что Сноу никому и ни малейшим образом не позволяет выставлять себя неосведомлённым? «Президент знает обо всём»? Звучит вполне разумно, буду иметь это в виду.

Сноу молчал. Про меня и говорить нечего, Холли не отошёл от «поручения» — сберечь для Панема мою буйную голову. Вот только шансов против Бьюти Джуэлз у него никаких, если дело пойдёт так и дальше — она меня прикончит!

Совершенно неожиданно в атаку ринулась госпожа Ниоба Хендриксон:

— Господин президент! — начала она свой спич громким и уверенным голосом. — Я отвечаю за каждую написанную мной букву. Я начала писать кодекс дома, в деревне Победителей, но вскоре поняла, что это никуда не годится. И тогда я пришла в отчаяние, ведь я никогда не бывала в других дистриктах, ничего не знала о жизни в них. Ромул (7) пытался мне помочь, но ничего путного у нас не выходило. Тогда он позвонил Гермесу (8), и он помог нам исправить статьи об отказах. Именно Стромер назвал имя Калипсо. Но вначале она категорически отказалась помогать нам.

Внезапно господин Хаммерсли негромко рассмеялся, тем самым разрядив грозовую обстановку. Президент, повернувшись в его сторону, произнёс:

— Югурта, ты что-то хотел добавить? Говори.

— Моему удивлению нет границ. Калипсо не здоровалась с Ромулом и Тезеем (9) пятнадцать лет. Даже не представляю, как Гермес ее уломал.

— Не надо было перебивать мисс Хендриксон. Её рассказ имеет государственное значение, особенно сегодня. Это неподобающее поведение, сенатор, — сделал Югурте выговор по-прежнему очень рассерженный президент Сноу.

— Но, Луций-Сициний…

На этот раз президент просто заткнул ему рот, но сделал это с показной, нарочитой, как говорит мой папа, вежливостью:

— И не называй меня преноменом. Только когноменом, ведь это официальная аудиенция.

На месте господина Хаммерсли любой другой человек замер бы от страха — президент Панема вправе приказать казнить любого человека. Но этот господин сохранил самообладание и полнейшую выдержку. Он не страшился Сноу. Мне пришла в голову мысль, что он — человек, значение и влияние которого сравнимо с безграничной властью президента.

— Приношу мои искренние извинения, Кориолан, впредь при посторонних я буду называть тебя когноменом, — без малейших эмоций на крупном круглом лице ответил президенту господин Хаммерсли.

— Твои извинения приняты, Югурта. Госпожа Хендриксон, пожалуйста, продолжайте. Вы остановились, назвав имя госпожи Калипсо…

Изрядно побледневшая Победительница-ментор продолжила свою речь. Держалась она в тех крайне опасных обстоятельствах с достоинством, присущим очень храбрым людям:

— Моих заслуг в том, что она согласилась помочь, нет никаких. Мою идею о трёх попытках вызова соперника на поединок она посчитала сомнительной, и так и не одобрила её, даже когда президент Лэнгли дал своё согласие. Благодаря ей работа сдвинулась в мёртвой точки. Калипсо знала об обычаях жителей отдалённых дистриктов лучше всех нас, она составила опросный лист для всех Победителей, начиная с Первых игр…

— Первых игр? — раздался вопрос президента.

Мне показалось, что перебивать её он не хотел, это случилось непроизвольно, и Сноу был данным фактом очень смущён и сбит с хода мысли.

— Да, точно так, сэр. Я лично Победительницу не знала, но она написала отзыв, который я прочитала. Мне запомнилось, что у неё был очень красивый ровный почерк, — спокойно ответила Ниоба.

— Победительницу? — голос мистера Хаммерсли звучал как голос человека, который услышал нечто новое и совершенно неизвестное для себя.

Президент молчал. Он будто вспомнил нечто очень важное и сидел, опустив глаза, с задумчивым и сосредоточенным видом.

— Да, вы что, разве не знали об этом? В первых Голодных играх победила девушка, как, в общем-то, и во вторых. Марселла Бингхэм из Восьмого. А вот дистрикт Победительницы первых игр я не знаю, — ответила ему Ниоба.

— И я этого не знаю, — уверенно произнёс Югурта Хаммерсли.

Итак, сегодня я узнал, что капитолийцы носят сложные, длинные имена. Президент Сноу зовётся Луцием-Сицинием-Кориоланом. Но в официальных сообщениях его всегда называют Кориоланом Сноу. А этим длинным полным именем не именуют никогда. Никогда! Но почему он сделал Хаммерсли выговор? В чём смысл большого имени капитолийца? Нужно будет подробнее узнать об этом.

Далее мне пришлось сильно удивиться. В тишине президентского кабинета прозвучал голос Холли Хэмиша:

— Она была из наших. На первых играх победил наш с Хеймитчем дистрикт. Первой была Анна, я стал вторым. Третьим победил Эбернети.

— Да, господа, на Первых Голодных играх победил дистрикт номер Двенадцать, — раздался голос президента Сноу.

На президенте совсем лица не было. Ещё несколько минут назад полный холодного гнева и тщательно скрываемого недовольства, сейчас он заметно смягчился и казался крайне задумчивым.

Атмосфера в комнате царила напряжённая, но Ниоба Хендриксен, бледная, — вероятно, от страха, — всё же решила завершить свою речь.

Примечание к части

(1) и (2) — официально, по бумагам, посёлок шахтёров Дистрикта 12 именуется «Угольный», а неофициальное, ругательное и уничижительное, известно нам от Китнисс Эвердин — Шлак.

(3) и (4) — Дело в том, что вошедший в кабинет президента господин — не просто вождь партии «синих», он старинный, ещё со студенческих времён, близкий его приятель. И называет он президента по-домашнему. А почему «Сицинием», а не «Кориоланом» будет рассказано ниже.

(5) — Калипсо Домреми, Победительница 14-х Голодных игр, спустя пять лет, она вместе с Победительницей 11-х Голодных игр Мэгз (Меган Флэннаган) основала академию для подготовки профессиональных трибутов Голодных игр.

(6) — Второй президент после «Тёмных дней» и учреждения Голодных игр, Децим Фламиний Кальв Лэнгли, правил в период между 22 и 28 Голодными играми.

(7) — Ромул Фергюсон, Победитель 13-х Голодных игр, практически сразу после своей победы он основал академию самообороны Дистрикта Два. Первый ректор.

(8) — Гермес Стромер, Победитель 12-х Голодных игр от Дистрикта Один. В те же времена, что и Ромул он добился основания в родном дистрикте Академии для подготовки добровольцев Голодных игр, первый ректор, много лет спустя основанной им академии было присвоено его имя.

(9) — Тезей Черникофф, Победитель 32-х Голодных игр от Второго, ученик и питомец Весты Керр, Победительницы 5-х Голодных игр.

Продолжение разговора президента Сноу, сенатора Хаммерсли с Победителями.

Таймлайн: спустя две недели после 50-х Голодных игр.

POV Хеймитча Эбернети

У госпожи Ниобы Хендриксен сильный, хорошо поставленный голос, и она умеет держать речь перед могущественными, как президент Сноу, людьми:

— Двадцать шесть Победителей написали, что они думают о том, чего категорически нельзя делать, что считается оскорблением или проявлением бесхребетности. Только после этого я, Калипсо и Алисия Мордекай из Одиннадцатого [1] составили текст. Для меня Алисия умерла [2], про смерть Калипсо знают все, следовательно, за кодекс теперь отвечаю одна я. Господин президент, — торжественно обратилась она к Сноу, — я прошу вас официально санкционировать право поединка мистеру Эбернети.

«Безумно храбрая женщина», — подумалось мне. Но, конечно, в моей голове крутился вопрос: почему потрясающий факт о том, что уроженка моего дистрикта, девчонка (!) победила на Первых играх, я совершенно случайно узнал только сегодня? В кабинете президента! Аж дух захватывает, угольный черныш мне явись во мраке самой дальней штольни!

Почему об этом не рассказывают в школе? Что-что, а выгода для Капитолия налицо: мои земляки ни за что бы не забыли такое! Почему господин Хаммерсли, который уж точно должен хорошо помнить те игры, ровным счётом ничего не знает об этом? Очень странно… Неужели здесь кроется какая-то очень неудобная и опасная для Капитолия тайна? Если так, мне ни за что не докопаться до правды, а смириться с этим я не смогу. Хотя… Есть одна зацепка — Холли Хэмиш знает, но выудить из него ответы будет непросто — он человек «сам в себе», так, кажется, это называется? Клянусь, я выпытаю у него всё, что он знает про эту Анну! Ведь она должна была быть его ментором, а победить без участия ментора невозможно.

А мой отец? Разве он не должен помнить эту самую Анну? Неужели и он ничего не знает? Не верю.

— Сатисфакция? — в негромком голосе Сноу звучали непривычные нотки. Печаль и задумчивость. Я сразу обратил на этот факт внимание.

— Да, господин президент! Подвергшийся нападению имеет право ответного поединка при свидетелях из числа Победителей. Правила очень жёсткие: мисс Бьюти Джуэлз лишается права первого удара, а Эбернети должен выбрать время поединка сам. Выбор места и вид оружия также за ним, — уверенно ответила госпожа Хендриксен.

— Да, вижу, Победители выработали стройную конструкцию. Но я считаю, что это преждевременно. Югурта! Не надо с таким возмущением смотреть на меня! Я не лишаю мистера Эбернети его законного права. Но ты должен не забывать: Бьюти Джуэлз нарушила строгие правила иммунитета президентской резиденции, проводится специальное дознание! До его окончания, дамы и господа, она останется в тюрьме. — Сноу поворачивается ко мне, и его тонкие губы изгибаются в неприятной улыбке. — Мистер Эбернети, вы хотели что-то сказать? Прошу вас.

Меня бросает в жар от одного его взгляда, но я всё же произношу:

— Господин президент! Я хочу попросить вас, сэр, дать мне время на подготовку, — Сноу чуть склоняет голову набок, а я продолжаю говорить, — я желаю дать достойный ответ моей обидчице! Не уронив честь моего дистрикта, — последнюю фразу произношу слишком пафосно и фальшиво, и президент расценивает её как проявление слабости. Мой прокол!

— Вы настаиваете на сатисфакции, мистер Эбернети! Понимаю вас, — Сноу, не сводя с меня глаз, поглаживает свою чуть тронутую сединой бороду. — Хорошо, я даю вам моё согласие. Вы выберете время, вид оружия и затем сообщите мне. Через моих помощников. Уверен, вы не склонны торопиться и отдаёте себе отчёт в том, что опыт не на вашей стороне, значит, вы благоразумны. Не все Победители таковы. Поступим так: госпожа Хендриксен, согласны ли вы помочь мистеру Эбернети подготовиться к поединку?

— Несомненно, — незамедлительно ответила Ниоба Хендриксен. — Сделаю всё, что в моих силах.

— Ну, тогда остановимся на этом. Все необходимые распоряжения будут отданы немедленно. Мистер Хэмиш! Думаю, вам и нашему герою стоит дождаться мистера Джоэнта, он скоро прибудет. Югурта, я могу быть уверен в том, что все формальности будут соблюдены?

— Несомненно, — ответил господин Югурта Хаммерсли.

— Отлично. Дамы и господа! Вы можете быть свободны, — закончил говорить президент.

Наконец мы покинули президентский кабинет. Никто из нас не успел и слова произнести, как к нам бросилась целая толпа народа — военные в зелёных мундирах с эполетами и золотыми аксельбантами окружили Хаммерсли. Конечно, он же вождь партии «синих».

Один из военных, кажется, майор, отдав честь Хаммерсли, произнёс:

— Сенатор! Я — адъютант генерала (имени я не расслышал), прошу вашего разрешения изменить план по усилению в Одиннадцатом.

Югурта Хаммерсли незамедлительно начал отдавать срочные распоряжения, подписывать какие-то документы, принимать отчёты, короче говоря, работать. Мне было интересно наблюдать, как быстро и толково он это делал — точно завертелось огромных размеров колесо.

Какие-то люди, наверное, чиновники президентского дворца, одетые в серое, не давали проходу и без того бледному и раздражённому Холли Хэмишу. Они требовали с чем-то согласиться и что-то там подписать, но Холли категорически отказывался:

— Господа! За кого вы меня принимаете? За полнейшего идиота? Или, может быть, вы думаете, что я вчера родился? Вы должны добиться согласования! Вы, а не я! Без подписи министра я ничего не подпишу! Что? Министр не даст своего согласия? И вы что, хотите выставить меня дураком в его глазах? Не позволю! Распоряжение отдано самим президентом, вот вы его и исполняйте. Прочь! Когда всё будет сделано, как полагается, тогда и приходите ко мне! Наряд на усиленную охрану Эбернети? Давайте, где мне подписать?

«Хозяин положения — явно он», — подумалось мне. А ещё я успел понять, что речь идёт обо мне, вернее, о моей охране и безопасности.

Однако побездельничать мне не дозволила госпожа Хендриксен. Как только Хаммерсли и Хэмиш оказались вдали от нас, она основательно взялась за меня.

— Так, время дорого. Пока не прибыл мистер Джоэнт, я хочу познакомиться с вами, молодой человек! — твёрдо, тоном, не терпящим возражений, обратилась она ко мне.

— Я не против, мэм, — ответил я, по-прежнему внимательно наблюдая за происходящим в огромном зале.

— Пойдёмте-ка вот туда, не хочу, чтобы вы отвлекались. 

Я вздрогнул и повернул лицо. Наши глаза встретились. Так и есть: в голубых глазах ментора и тренера профи я в упор не видел злости или враждебности по отношению к себе.

С детства я усвоил одно: профи — самые настоящие сволочи и убийцы. Всё, что я видел с младых ногтей по Capitol-TV, буквально вопило об этом! Взять хотя бы эту ведьму из Первого — Бьюти, которая жаждет моей крови. Поэтому отношение ко мне госпожи Хендриксен казалось слишком необычным. Пожалуй, мне очень повезло, ведь теперь я — страшно сказать — её подопечный, пусть и временно.

Понимание этого неправильного и невероятного факта выбило воздух из моих лёгких. В последнее время всё в моей жизни меняется с безумной скоростью, а я только и делаю, что стараюсь успеть подстроиться под новый ритм. Но то, что происходит сейчас… Хеймитч из Двенадцатого, сын диссидента-капитолийца станет таким же, как профи? Как машины-убийцы? Ну уж нет!

Моя жизнь теперь в руках этой женщины, но могу ли я ей доверять? Нужно срочно это понять, иначе мне не выкарабкаться. Холли не обучит меня приёмам, которыми владеют только профи.

Я последовал за Победительницей 26-х Голодных игр. Она ниже меня ростом — на дюйм или около того. Я остро осознаю элементарную истину: женщине, которая при её росте и атлетическом телосложении передвигается с такой лёгкостью, практически бесшумно, ничего не стоит за пару секунд лишить меня жизни. Этот навык мне необходим, и если она может меня научить, значит, имеет смысл быть с ней максимально откровенным. И учтивым!

Мы уединились в дальней части зала, где кроме нас не было ни души. Ниоба села на большой диван, украшенный, как и всё капитолийское, позолотой и обитый тёмно-красной тканью, кажется, шёлком. Она указала мне на кресло рядом с собой, такое же вычурное, как диван. «Бессмысленная роскошь», — всплыла в памяти не раз сказанная отцом фраза.

Я и заметить не успел, как выложил женщине историю всей своей жизни. Впервые я не чувствовал никакой скованности в общении с посторонним человеком: с лёгкостью отвечал на все её вопросы, откровенно рассказывал о семье. Разговор очень быстро зашёл о моих родителях.

— Хеймитч, можно я буду обращаться к тебе на «ты»? Эбернети. Так значит, твоя фамилия Эбернети. Твой отец — капитолиец, мне известно об этом. Горный инженер. И он из «чёрных», иначе мистер Джоэнт в такую рань не ехал бы сейчас сюда. Но кто твоя мать?

Я украдкой рассматривал госпожу Хендриксен. Лицо без единой морщинки, но следов пластических операций, как у многих капитолиек, я не заметил. Чёрные, очень тонкие брови и длинные волосы, зачёсанные назад, иссиня-чёрные, на большом пальце правой руки золотое кольцо с большим красным камнем. Рубин, наверное.

Мисс Ниоба — особа строгая и, чего там скрывать, суровая, и я сразу понял, что юлить и отнекиваться она мне не позволит.

— Моя мать из «наших». Но она не из Шлака, то есть, я хотел сказать, не из посёлка Угольного. Она из торговых.

Ниоба не знала, что касаться этой опасной темы мне категорически не хотелось. Поначалу мне показалось, что я умудрился с неё соскочить, но вышло иначе.

— Так-так. Значит, в Двенадцатом есть квартал, в котором живут шахтёры. Ты что-то хотел возразить? Говори.

— Не квартал, мэм, посёлок. Несколько тысяч жителей, семьи которых работают на шахтах. Их две, Вторую основал мой отец.

— То есть, твоя мать родилась в семье состоятельных торговцев, верно?

Не думаю, что она желала выпытывать у меня подробности. Я виноват сам: занервничал, а мисс Ниоба заметила.

— Не совсем так, мэм. Она родилась в торговом квартале. Но, как бы это вам сказать…

Мне не впервой врать про свою семью, но сегодня всё пошло не так. Я вспотел, заёрзал на стуле. Да и, если честно, мне не очень хотелось её обманывать. Я должен заручиться поддержкой этой женщины. Нет, врать в глаза нельзя. Но рассказать постороннему человеку, ментору чужого дистрикта, правду… Трудно на подобное решиться.

— Говори прямо, — кажется, Ниоба начинала сердиться. Ещё бы — ей показалось, что я начал юлить по пустяковому поводу.

— Это неудобно, мэм, — мой голос показался чужим. Я занервничал не на шутку, лицо горело, в голову никак не шло решение, как мне ей ответить.

— Говори, — её голос смягчился, она не пыталась давить на меня. Примерно так ведёт себя мой отец в непростых ситуациях.

— Пообещайте никогда никому не рассказывать. Пожалуйста, это важно для меня… — мне раньше не доводилось говорить с незнакомым человеком на такую деликатную тему, и я понимал, что это большой риск, но что-то в госпоже Хендриксен располагало к доверию, поэтому я решился честно рассказать о происхождении моей матери.

— Я обещаю, никто не узнает о рассказанном тобой. Хеймитч, во Втором дистрикте клятвы нерушимы, а пренебрегающий этим умрёт и умрёт быстро, — на последних словах Ниоба понизила голос.

Я огляделся по сторонам — нет ли посторонних ушей — и с облегчением заметил, что никому нет до нас дела. Я и госпожа Хендриксен уединились в той части огромного зала, где не было ни единого посетителя. К тому же, мой негромкий голос заглушал громкий бас какого-то капитолийского генерала шагах в полуста от меня:

— Президент отдал приказ! Приказы исполняются моментально! Это — Капитолий, кто смеет забывать об этом, тот разгильдяй.

И я решился:

— Она была незаконнорожденной. В пятнадцать её усыновил мистер Шепард, мой дед…

— Я поняла тебя. Это семейное дело, — она замолчала, и пару минут мы сидели молча.

Первым заговорил я:

— Вам важно услышать, кем был мой дед? Глава миротворцев. Подполковник Децим Валерий Сальвидиен Шепард. Он скончался пять лет назад. А вообще, он пятнадцать лет был нашим главой.

Лицо Ниобы изменилось: я ясно видел её удивление и чувствовал, что удивление это было приятным. Кроме того, — не думаю, что мне показалось, — я заметил в её взгляде уважение.

— Хеймитч Эбернети! У тебя отличная память и острый ум. Ты запоминаешь самое важное. Ты знаешь, что твой дед капитолиец.

— Оба деда, мэм. Со стороны отца и со стороны матери, оба они — капитолийцы. Но это не защитило меня от игр.

Думаю, мою страшную обиду она заметила. И злость мою она тоже заметила. Злость на Капитолий.

— Но свои чувства ты не всегда умеешь сдерживать. Придётся тебе помочь, — её холодный голос загадочным образом сочетался с источающим тепло взглядом.

В этот момент к нам подошёл Холли Хэмиш, разделавшийся с докучавшими ему капитолийцами:

— Ниоба! Ты позволишь? — женщина лишь кивнула в ответ, и Хэмиш присел на диван рядом с мисс Хендриксен. — Как тебе этот парнишка?

— Он как губка: впитывает в себя все, что помогает выживать. Инстинкт самосохранения. Невероятно сильный, — выдала свой приговор Ниоба Хендриксен.

— Холли, что знаешь про его семью? Расскажешь? — спросил Хэмиш, и я напрягся.

— Что знаю? Отец этого парнишки — «хозяин Угольного посёлка», который еще называют «Шлаком». Мистер Асканий сумел так себя поставить, что миротворцы входят в посёлок лишь с его дозволения! И это не из-за того, что женился на приёмной дочке нашего бывшего главы, Шепарда.

Я ожидал, что разговор и дальше будет касаться моей семьи, но услышал совсем иное:

— Децим Валерий? Так звался ваш покойный глава?

Вопрос Ниобы заставил Холли покопаться в его старых воспоминаниях. Кажется, Хэмиш в них так ничего и не обнаружил, что не удивительно: Двенадцатый дистрикт знал главу как мистера Сальвидиена Шепарда.

— Прости, я не знаю. 

Надо же! Посадить такого ловкого человека, как Холли Хэмиш, в лужу мало кому по силам!

— Внук знает, как звали деда, — с довольной улыбкой на устах промолвила Ниоба Хендриксен, — по законам Капитолия, сын приёмной дочери — законный внук и наследник деда. Но я не то хотела сказать. Шепард — клиент Хаммерсли, потому как они оба из Валериев. Один род, но разные семьи. Парень кровно связан с нашими. С «синими».

У меня едва не отнялся язык: о том, что дед Сальвидиен Шепард — капитолиец, мне известно давно, но я понятия не имел, что его номен — Валерий совпадает с номеном Хаммерсли! Вот почему президент Сноу сердился и выговаривал Мистеру Югурте Хаммерсли! Знающему человеку капитолийские имена могут рассказать очень о многом!

Выходит, я в родстве с «машинами-убийцами» из гор Второго? Ни за что! Дед соблазнил бабушку, а потом его загрызла совесть, и он усыновил мою мать, но это ещё не повод причислять меня к этой банде! Никогда!

Я не заметил сразу, но Холли Хэмиш моментально сделал вид, что ничего выдающегося не услышал. Обман, конечно, но обман — истинная стихия этого человека. Очень скоро на основании «вкусностей», которые узнал обо мне, он начнёт играть сложнейшую партию с высокими ставками.

— Убеждён, тебе будет интересно узнать побольше о его семье. Вы, Вторые, так щепетильны в семейных делах!

— Это правда. Все мы, горцы — большая семья! — убеждённо, но мягко заявила госпожа Победительница.

— Миссис Эбернети — дама строгая, у неё не забалуешь. Ни ему, ни его сестре вольности не дозволяются. Кажется, твою сестру зовут Дейдра, я прав? — с лукавым выражением лица обратился ко мне Холли.

— Чистая правда, мистер Хэмиш!

— Миссис Эбернети — суровая женщина, особой породы человек, как у нас в дистрикте говорят. Сынок весь в неё, я это твёрдо знаю. Митч, ты позволишь рассказать мисс Хендриксен историю знакомства твоих родителей? — ментор всё же не стал ставить меня в невыгодное положение перед новой знакомой.

— Я не против, — с некоторой опаской я посмотрел на ментора Второго дистрикта. Она дала мне слово молчать. От Холли я не ждал подвоха: он из наших, из Двенадцатого, не предаст!

Но её мысли текли в несколько ином направлении:

— Митч? Не самая удачная идея называть юного Победителя его домашним именем. Президент неспроста поставил на вид Хаммерсли, что он назвал номен. Только не здесь! Только Эбернети!

Но Холли Хэмиш, человек ловкий скользкий и ловкий, состряпав виноватую мину, повернувшись ко мне, произнёс:

— Хеймитч! Обычно у трибута один ментор, но и у Победителя должен быть наставник. В западных дистриктах придумано разделение на старших и младших менторов, на востоке такого нет. У тебя же будет сразу два наставника.

Я уж было хотел поинтересоваться, что это такие за «западные» и «восточные дистрикты», но не успел. Победительница-ментор Второго своей мгновенной реакцией опередила меня:

— Время не терпит. Расскажи о его матери, Холли.

— Не в обиду вам, «вторым», будет сказано, но пьют ваши как лошади. И покойник, полковник Шепард, к моменту, когда отец нашего героя прибыл к нам в дистрикт, допился до того скотского состояния, что частенько имени своего не мог вспомнить. И знаешь, кто спасал нашего главу от скандала и отставки? Его воспитанница, Рионна. А всеми делами заправляли мэр и помощник главы, Агостиньо.

— Возмутительно! Всегда бывает так: однажды допустишь беспорядок, так всё и покатится. Опозорил своё имя подполковник Шепард. И он не из нас, он из Города. Больше никогда так не говори, Холли! — Ниоба заметно рассердилась, но сумела удержать в узде свой гнев.

— Виноват! За неточность прошу прощения. Но был из «синих», ведь так? — сладким, но ядовитым голосом ответил ей Холли.

— Да, — от злости у неё сводило скулы, а взгляд метал молнии, но она продолжала держаться с замечательным спокойствием.

— Так вот: мисс Рионна заправляла в доме главы. Как хозяйка. Первая жена Шепарда, капитолийка, сбежала из Двенадцатого, когда тот ещё был молодым лейтенантом, вторая жена ушла к другому офицеру, третья тоже сбежала — жизнь в Двенадцатом оказалась несладкой. Больше наш глава не женился. А однажды по дистрикту пополз слух, что глава удочерил девочку-подкидыша. Мало кто этому слуху поверил, как оказалось, зря: бездетный Шепард взаправду удочерил по всем строгим капитолийским правилам Рионну Имярек (фамилии у подкидыша не оказалось), и она стала зваться Рионной Шепард.

— Капитолийская история, — сдержанно произнесла женщина, но по её брезгливому выражению лица ясно читалось насколько аморальным подонком она считала моего непутёвого капитолийского деда. А ещё она недовольно взирала на Холли Хэмиша: кажется, такой откровенный рассказ о деде присутствующего здесь Победителя показался ей на грани приличия.

— Когда в Двенадцатом появился мистер Асканий Эбернети, он сразу принялся за дело. С мэром они быстро нашли общий язык, но система везде выстроена таким образом, что санкция главы нужна даже в пустяковом деле. А тут строительство новой шахты. Эбернети заказал дорогое, очень дорогое оборудование, начал процедуры согласования в Министерствах, как вдруг ему докладывают, что виза главы миротворцев необходима на сотнях бумаг. А глава недосягаем, не ведёт приём двенадцать дней. Терпеливо ждать? Не такой человек Асканий Эбернети! Узнав, что официально Шепард не болен, он с утра пораньше, в полвосьмого утра, — особо выделил, — отправился в дом главы, — продолжил рассказ Холли.

— Я не поняла лишь одного…

— Мистер Эбернети прекрасно знал порядки «восточных дистриктов» — то, что у нас принято вставать с петухами, и подготовился… Он изумился и возмутился, когда в прихожей дома Шепарда ему сказали, что полковник не принимает. Ведь он предупредил, что явится. Другой бы откланялся, но мистер Эбернети привык, что в Капитолии должностные лица подчёркнуто предупредительны… Так, кажется, это называется? Он вспылил и потребовал объяснений! И прямого ответа на вопрос: «Когда глава сможет его принять?».

— Хеймитч, мне нравится твой отец. Определённо! Я догадываюсь, что Шепард был в запое и разгневанный инженер столкнулся с Рионной. Любовь с первого взгляда? — сказано это было почти издевательским тоном, и во мне начал подниматься гнев.

— Ты удивишься тому, что случилось потом. Рионне не понравилось, что на первом этаже шум, и она спустилась вниз. Привычка — всё делать самой! Незнакомый господин, в котором она не сразу опознала капитолийца, недопустимо громко говорил. Она сделала ему замечание, чтобы он вёл себя прилично и не шумел. — Холли улыбнулся. — Узнав, что её должны были предупредить о его визите, но не удосужились этого сделать, Рионна с легкостью забрала у стушевавшегося при этом инженера гигантскую стопку документов. Как говорил мистер Эбернети: «Женщина в Капитолии просто физически не удержит в руках такую махину! А она унесла четыре большие папки, не изменив гордой осанки. Какая девушка!».

Хэмиш замолчал на минуту, а затем снова продолжил:

Вернулась Рионна не сразу: Шепард пребывал в тяжком запое. Более того — полном забытьи, даже не узнал собственную дочь! Ни о каких делах и речи идти не могло, поэтому она попросила мистера Эбернети подождать до обеда, пообещав, что она сделает все необходимые распоряжения. Молодой директор ещё не построенной шахты не смог возразить. А в обед всё-таки получил свои документы. По словам мистера Эбернети, он заметил, что глава расписался женской рукой. Но Агостиньо, помощник Шепарда, заверил его, что подпись «правильная».

Мягкая версия знакомства моих родителей. Я слышал её неоднократно, в разных вариантах: от отца, от матери, от секретаря мэра — госпожи Лайонз… И от сына главного мастера шахты, Бретта Енша, но тот рассказ закончился жестокой дракой: я намеревался выбить наглецу все зубы, а затем лично отрезать ему язык! Но нас слишком быстро заметили взрослые и растащили в разные стороны. Эх, жаль дед умер, попробовал бы кто болтать вздор про нашу семью — урезанием языка не отделались бы! Дед чтил Закон, «особый отряд» собрал бы и всё — петля!

В момент, когда воспоминания нахлынули на меня, я заметил, что к нам направляется незнакомый капитолиец. Вскоре его увидели и менторы. Капитолиец обратился к мисс Хендриксен и Холли Хэмишу, но смотрел, не отводя взгляд, прямо на меня:

— Здравствуйте, господа! Мне поручено оперативно обеспечить охрану и защиту мистера Хеймитча Эбернети! И мне хочется знать, где вы решили поселить мистера Эбернети на ближайшие сорок восемь часов?

— Мистер Эбернети, позвольте представить вам мистера Гонория Калдера, помощника президента по особым поручениям, — с предельной учтивостью в голосе вступила в разговор Ниоба, но в глазах… Лёд.

— Рад знакомству, сэр, — я наклонил голову, Калдер сделал то же и улыбнулся. Его улыбка окончательно испортила мне всё настроение.

— В тренировочном центре, полагаю, — со скованностью в голосе ответил ему ментор и Победитель 15-х Голодных игр. Я успел заметить, что появление капитолийца вызвало у Холли тревогу и беспокойство.

— Категорически не подойдёт! Сейчас прибудет мистер Джоэнт, он просто запретит это делать! Мисс Хендриксен, надеюсь, вы согласитесь со мной, что единственное подходящее, абсолютно защищенное место — это Палатин? — продолжил помощник президента Сноу. У него даже манера речи сильно копировала президентскую.

— Вы совершенно правы, Калдер! Нет других вариантов — только Палатин. Одно затруднение — спецпропуск. Мгновенно его изготовить не под силу даже вам, — с непроницаемым выражением лица ответила Победительница 22-х Голодных игр. Я уже понял, что такой тон у неё бывает тогда, когда собеседник ей не нравится, но общение с ним совершенно необходимо для дела.

Моё внимание сосредоточилось на новом знакомом. Две вещи были невероятно замечательны в этом субъекте: его костюм и взгляд темно-карих глаз. Мистеру Калдеру на вид можно было дать от двадцати двух до двадцати шести лет, роста он высокого, пружинящая походка хищного животного и взгляд очень умного и, кажется, проницательного… Хищника. Внимание от этого взгляда отвлекал, вводил в заблуждение его внешний вид.

В Капитолии все одеваются безвкусно и очень богато — тратят деньги, не считая. Мой отец — капитолиец, и манера одеваться у него типично капитолийская. Но куда важнее, как именно он одевается. «Безукоризненно».

В Двенадцатом очень многое поменялось именно с появлением моего отца: молодой деятельный инженер буквально перевернул все представления его обитателей о капитолийцах — раньше о столичных жителях они судили только по старому тихому алкоголику Шепарду, главе миротворцев.

Именно мой отец ввёл моду на чёрный цвет для жителей Двенадцатого Дистрикта. Мой родной дистрикт принадлежит партии «чёрных», и отец очень ревностно отнёсся к цветовой гамме своего костюма. Но однажды он понял, что чёрная рубашка, чёрный галстук, чёрная жилетка, чёрный костюм и чёрные туфли — это уж слишком, и стал экспериментировать с цветами и фасонами. Он первым додумался не выписывать готовые бешено дорогие костюмы из Капитолия, а заказывать ткань и кожу для обуви в Восьмом! Шить всё на месте, в Двенадцатом. Впятеро дешевле! Экономия и огромная выгода!

Портные лавки Уолша, Кроссуэйда и Линдли, женского портного, для маленького дистрикта, по-моему, это очень немало. И ни дня без заказов: «подновить», «ушить», «перелицевать», а то и полностью переделать. И цены сносные: дистрикт Двенадцать не шикует, даже зажиточные его жители экономят каждый доллар.

Одного отец не терпел никогда — грязь. И то, что некоторые не следят за собой. А ведь раньше, до моего рождения, беднота с гордостью обречённых ходила в лохмотьях и рванье. Но «хозяин Угольного, в кварталах торговцев презрительного именуемого Шлаком» начал беспощадную борьбу с нищетой, грязью и пьянством, а когда он стал желанным гостем в доме главы миротворцев, неисполнение его воли стало опасным вольнодумством и за него начали драть со всем капитолийским неистовством.

Очень быстро посёлок преобразился: «бедность, а не нищета» — так стали говорить о месте, где я вырос. Отец первым из капитолийцев построил свой дом в посёлке. «Директор должен всегда быть рядом с его шахтой, даже находясь дома», — заявил мой отец.

Асканий Эбернети завёл моду на готовое платье и не в кредит, а исключительно за звонкую монету. И, чтобы в шахтёрских семьях она была, отец начал борьбу за двойное увеличение заработной платы шахтёрам. Обеих шахт — своей и номер один. Это была самая настоящая война, которую он и «чёрные» начали в Капитолии. Через два года ему удалось её выиграть, с тех пор шахтёры помнят, кому они обязаны тем, что вырвались из нищеты.

«Недорого, но с вкусом!» — это выраженьице навсегда въелось в голову, оно — словно правило жизни в семьях моих соседей. А всё потому, что мой родитель своим примером приучил шахтёров, не говоря уже о преуспевающих торговцах, одеваться недорого, но очень аккуратно и пристойно: теперь даже алкоголики, спившиеся бывшие шахтёры в «Угольном», выглядят как люди.

И, конечно, как только я попал в Капитолий, мне сразу бросилось в глаза, что здесь всё по-другому. Не так, как дома. Хорошей одеждой меня не удивишь, но за те несколько суток до начала игр я ходил ошарашенный.

Что меня изумило, так это, во-первых, абсолютное неумение одеваться. Денег куры не клюют, но многие точно вылезли из помойки! Как говорит отец: «плебейские манеры лезут из всех щелей». Кто такие эти самые «плебеи» до этого года у меня было весьма смутное представление — капитолийцы из телевизора, ведь на них отец так реагировал! Постепенно я начал догадываться: в Капитолии есть «такие» и «не такие» капитолийцы. Но отличать их я и сейчас не умею. Это не как у меня дома: «чёрненькие» — дети шахтеров и «беленькие» — детишки из двух кварталов слева и справа от дворца правосудия. С капитолийцами ясно только одно: почти все они — эти самые «плебеи». Например, Летиция.

Во-вторых, капитолийцы безобразны в том, как они живут. Я, конечно, не думаю, что все должны вставать в полседьмого утра, я и сам не прочь поспать подольше. Но ведь полнейшее свинство — подниматься с постели позднее некуда, жаловаться на головную боль, откладывать все дела «на потом», а в конце дня психовать, что «ничего не успела», как делает моя знакомая, Даная из подготовительной команды.

В-третьих, капитолийцы слишком легкомысленны. Они зависят от чужого мнения и верят любому вздору, который им сказали по Capitol-TV, в итоге транжирят свои деньги, рискуя впасть в бедность, а то и в нищету!

Понятное дело, что мой отец не из числа плебеев, своими глазами вижу. Но есть ещё и, как я их называю, «другие капитолийцы»: президент Панема Кориолан Сноу — он умеет себя правильно подать, и в чувстве вкуса ему не откажешь, мистер Джоэнт, глава нашей партии, мистер Югурта Хаммерсли. Но все они — мужчины уже не молодые, самые могущественные в Капитолии. В отличие от господина Калдера. Он тоже «другой капитолиец». Наверное, моему отцу понравился бы его наряд. Сейчас начало лета, и он одет в светлый костюм — выделяется на фоне зелёных мундиров военных и серых одеяний чиновников дворца. Под костюмом — рубашка стального оттенка, галстук цвета червонного золота. Сталь и золото — великолепное сочетание. Тёмные волосы набриолинены, как у многих здесь. Коротко подстриженные усы. И взгляд… Вызывает дурное предчувствие. Но какая опасность может исходить от «другого капитолийца»?

Замечаю брошь на лацкане пиджака — зелёный лист в окружении крохотных неограненных алмазов.

Вдруг меня осенило. Как всё просто, если уметь правильно читать знаки и быть внимательным к «якобы мелочам»: Мистер Калдер из партии «зелёных», которая не дружит и не враждует с «чёрными». К «зелёным» принадлежит и президент Сноу.

Я слышу громкий крик лидера «чёрных», мистера Джоэнта. Он ищет именно меня:

— Где он? Покажите мне Хеймитча Эбернети!

Примечание к части

Общий замысел знакомства Рионны и Аскания Эбернети, родителей Хеймитча, придуман Biscuits with tee.

[1] Алисия Мордекай — Первая Победительница от Дистрикта 11, победила в 15 лет на 20-ых Голодных играх. Арена того года представляла собой гигантских размеров пшеничное поле.

[2] — Про это не говорится прямо, но только Хеймитч, Победитель этого года не знает, что капитолийцы лишили Алисию менторского звания за неявку и опоздания на Жатву, пьянство, и иное позорящее имя Победительницы поведение. Поэтому Ниоба и сказала, что для неё Победительница 20-ых Голодных игр умерла.

Таймлайн: за четыре дня до Жатвы 55-х Голодных игр. Капитолий.

POV Хеймитча Эбернети

Голова болит с самого утра, и ничего не помогает! Даёт знать о себе мешанина из услышанных намедни на Палатине слухов.

Рассказывают всякое… Люди, которым трудно просто так не поверить. Совсем недавно — похороны были на прошлой неделе — скоропостижно умер старый Цильний, глава Сената, а теперь я слышу, что старика устранил генерал Хаксли, военный министр. И кто мне об этом рассказывает? Великий авгур Секст-Генуций Домициан Стендаль! Я до сих пор не могу прийти в себя.

* * *

Флешбек. Время действия: за два с половиной месяца до упомянутых событий. Сад позади президентского дворца.

— Смотри, в центре пруда — фонтан, правда сейчас он не работает, — говорю я, а сам никак не могу отвести взор от прекрасных глаз Сибиллы.

— Его приказал устроить Цицерон, младший брат президента Пемблтона, — отвечает она.

— Отец леди Тицианы?

Сибилла кивает в ответ. Неподалёку появляется Луций-Эбуций-Цильний де-Марко. Старик выгуливает двоих: свою внучатую племянницу, несносную Гекубу, и прелестного чёрного шпица, который с разбега прыгает прямо мне на руки. Пса зовут Милет, и я понравился ему с первой секунды. Увы, теперь мне придётся вновь переодеваться. Четвертый раз за день! Проклятые капитолийские правила хорошего тона…

— Дядя Цильний, Хеймитч сказал, что вы знали самого Горация — огненного консула, победителя мятежников. Это правда? — спрашивает старика пытливая Сибилла.

— Привет, золотая ты моя! Юноша, прогоните Милета вон, этот несносный пёс не имеет ни малейшего представления о приличии…

Гекуба де-Марко, пятнадцатилетняя вздорная девчонка, нахально перебивает его:

— Это ложь! Милет — лучший пёс на свете. 

Чтобы она не закатила жуткую истерику, я опускаю пса на землю. Он с визгом бросается прямо в пруд, Гекуба бежит за ним, тщетно пытаясь остановить пушистого непоседу.

Старик отвечает единственной дочери Кориолана Сноу:

— Горацию Агенобарбу было за пятьдесят, когда я впервые увидел его. Я как раз возвратился с фронта после очередного ранения. Залечивал плечо. Он был очень суровым и решительным человеком. А ведь именно он приказал устроить этот парк и озёра. И дворец тоже он построил. Гекуба, не вздумай лезть в воду, а запрещаю!

* * *

Очень интересно, как великий авгур (парень двадцати двух лет) обосновывал правильность обвинения: неделю назад министром ресурсов стал Квинт-Бебий-Максенций Притчард. Квинт-Бебий женат на Галатее Рединг, её родная сестра, Селеста Рединг замужем за военным министром Панема, генералом Гнеем-Менением-Валентинианом Хаксли. Оба из партии «синих», а старик Цильний принадлежал к другой партии, «жёлтых».

Домициан, те Стендаль, рассказывал мне, что никогда ещё министром ресурсов не был кто-то из «синих», ведь именно министр ресурсов ( а ещё президент) решает, сколько получит (и сколько не получит) каждый из дистриктов. И вот теперь «синие» невероятно усилятся. Старик де-Марко ни за что не допустил подобного. Стоял бы насмерть! Насмерть? Интересная получается аллегория. Могли ли «синие» убить Цильния? Сомнительно? Не факт. Но в Капитолии возможно всё, нельзя забывать об этом.

Рассказанное не даёт мне покоя: память, а она у меня цепкая, начинает подсказывать разные варианты. Крамольные слухи, которые и раньше гуляли по Палатину, забредая на Авентин, где их железной метлой вычищала Супрефектура, отрывая глупые головы плебеев и беспощадно урезая языки.

Разные внезапные, внезапные и подозрительные смерти.

Десять лет назад, в год 44-ых Голодных игр, зимой, прямо перед Туром, умер государственный контролёр Панема Гай-Фасций-Игнатий Морено. И родился слух, что его отравили. И этот слух достиг Двенадцатого дистрикта. Дошёл до дома директора шахты, капитолийского патриция-диссидента Аскания Эбернети и до моих ушей: я случайным образом его подслушал. В отравлении обвинялся президент «Всеобщей электрической компании» Тит-Попилий Янус Кольберт. Пятый «принадлежит» нашим, «чёрным», и слух больно бил именно по ним. Кстати, мой отец колебался, он не был уверен в невиновности Януса Кольберта. Конечно, последние десять лет я об всём этом помалкивал.

Потом ещё этот Регул. Точнее, Квинт-Деций Регул Критцингер. Он внезапно умер накануне Второй Квартальной бойни, моих игр, а был главой «Зерновой корпорации Панема», значит, принадлежал к партии «зелёных». Слух о том, что его отравили, передал мне шёпотом и по большому секрету однорукий Победитель, Рубака из Одиннадцатого. Я провёл маленькое расследование: сестра понтифика Авла-Септимия-Красса Эллиота, Септимия, назвала имя личного помощника президента Сноу, начальника его личной канцелярии, Сервия-Сульпиция-Адриана Нокса. Якобы, слух, что именно Красс Эллиот отравил Регула Ойленбурга, намеренно распускает ближайший приближенный президента. Целый змеиный клубок, ниточка которого ведёт к президенту. Обалдеть можно!

Собственно чем я занимаюсь в Капитолии? Я разгадываю загадки, узнаю, а потом тщательно охраняю тайны.

А всё началось месяцев семь или восемь назад, когда я как-то раз попал на глаза Леди Латоне Сноу.

* * *

— Хеймитч, не стой в дверях, проходи, — голос жены президента властный и недовольный. А ещё он в крайней степени раздраженный. Правда, раздражение и злость она старается от меня скрыть, заставляя себя резко сменить тон, хотя сама так и кипит.

Интересно, что её так разгневало? Набравшись смелости, я прохожу в её рабочий кабинет на втором этаже дворца.

— Добрый вечер, мэм, — почтительно здороваюсь.

Мне разрешают сесть на любимый диван госпожи Сноу! Да, определённо, я становлюсь её любимчиком — на него вообще категорически запрещено садиться. Всем, кроме, по всей видимости, меня.

— Я тут бьюсь над очередной неразрешимой проблемой: «чёрные» категорически не желают делиться электроэнергией, а она нам нужна позарез: пластическая хирургия — это так заманчиво! Я хочу построить новую клинику, но без электроэнергии ничего не выйдет. Стоп, погоди-ка, а ведь именно ты и можешь мне помочь! Будешь нашим гонцом. «Золотым» гонцом, — супруга президента по рождению принадлежит именно к этой партии. И перед её кипучей энергией никакая преграда во всём Панеме не устоит.

Я без тени сомнений сразу же соглашаюсь: я, можно сказать, слепо доверяю миссис Сноу — это какая-то химия, или просто моё чутье мне подсказывает? Закрой глаза и доверься. Встреча в кабинете, где уши есть у каждой стены — не вариант, и я поступаю иначе: тем же вечером на Палатине наношу визит вежливости второму человеку в нашей партии — сенатору, бывшему председателю правления и почётному президенту «Всеобщей электрической компании Панема», Гаю-Постумию-Лентулу Кросби.

Именно ему я вручил послание леди Латоны. Будь я чужаком, он бы, не задумываясь, отказался со мной разговаривать. Категорически. Однако, увидев большой конверт с сургучной печатью и инициалами «LS», он рассмеялся и принял его от меня. Нет, он никогда не приятельствовал с моим отцом: мистер Кросби — человек суровый, если не сказать, что у него сердце сделано из камня, но мне удалось заставить его растаять. Короче говоря, это первое, очень трудное поручение я не провалил, напротив, мне удалось даже более того, на что рассчитывала миссис Сноу! «Чёрные» согласились на переговоры, и это достижение миссис Сноу записала на мой счёт. А чуть позже, когда дело сдвинулось с мёртвой точки, оно, ко всему прочему, стало очень ценным…

* * *

С тех пор так и пошло: я стал своего рода посредником — арбитром, если по-капитолийски. Нет, я не дерзну назвать себя гением, но кое-что у меня, похоже, здорово получается: переговоры между давними врагами, когда надежда давно умерла.

А всё потому, что в Капитолии я чужой, «ничей». Я даже не капитолиец. Все, разумеется, знают, что моя семья исконе принадлежит к партии «чёрных», но здесь я сам по себе. Моя родина — Двенадцатый, и я каждую минуту помню об этом. Раньше я думал, что это опасный недостаток, но теперь мне начинает казаться, что в этом моё преимущество и главнейшая козырная карта!

Самое трудное и самое запутанное дело, которым я занимаюсь, то и дело набивая себе шишки — это изучение очень редкого «сорта» капитолийских жителей, «неправильных капитолийцев», патрициев Палатина. Угораздило же меня родиться одним из них!

Патриции никогда не выражают своих чувств открыто. Патриции практически никогда не перебивают собеседника. Палатинец говорит спокойным и размеренным голосом, тихо — повысит голос лишь в самом крайнем случае и тогда будет испытывать неловкость. Он практически никогда не опаздывает, по его пунктуальности можно сверять часы; они могут великодушно простить нечаянно брошенную неосторожную фразу, ни в коем случае даже прислуга не услышит от них ни единого грубого слова, и на то есть веские причины — они никогда ничего не забывают, они помнят древние размолвки, старинные обиды, длившиеся в течение нескольких столетий. Но самое главное — они никогда и никому ничего не прощают!

В сущности, патриции — самые жестокие и безжалостные во всём Панеме люди, но их утончённость и подчёркнутая вежливость не позволяет здраво судить о них и об их поступках. Более того, патрициев с детства приучают усмирять свой гнев и всячески избегать жестоких поступков. Приходит на ум старинная фраза: «месть — то самое блюдо, которое надо подавать холодным». Первый раз я услышал её именно здесь, на Палатине…

Второй поединок с Бьюти Джуэлз.

Во второй раз я получил серьёзные раны, несмотря на то, что был очень осмотрителен и девять уроков Ниобы не прошли мимо меня. Но всё же я мог лишь отбиваться, и то с большим трудом: Бьюти была вдвое быстрее меня. И на этот раз, как я потом догадался, она даже не пыталась меня убить.

Схватка длилась всего две минуты. Затем Гермес Стромер, Победитель 12-х Голодных игр, главный арбитр и судья поединка, остановил бой. Так я впервые узнал правила учебных боёв академий Первого и Второго дистриктов. Именно по ним он судил наш бой. Я был ранен ножом в правое предплечье, а сам нисколько не навредил сопернице.

«Бой окончен!» — возвестил Гермес, основатель академии Первого, и… я почувствовал, что ноги меня не держат. Оба — и я, и она — были недовольны исходом боя. Гермес назначил новый бой через четверо суток. Кровь остановили, на плечо наложили повязку, и Горец, Брут, взвалил меня на себя — внезапно я почувствовал себя совсем слабым. Одновременно миротворцы надели на Бьюти наручники и отконвоировали обратно в тюрьму. А я отправился на Палатин. Именно там мне, побелевшему от боли и ярости, Антигон, сын хозяина дома, куда меня привезли, сказал:

— Тебе сейчас нелегко, и боль затмевает твой разум. Но вспомни о том, что ты должен победить. Победить и отомстить. Запомни эти мои слова: «Месть — такое блюдо, которое подают холодным! Важен лишь результат, а время не имеет значения».

Я запомнил.

Так думают и так делают патриции. Всегда. Неторопливо дожидаются, правильно выбирают самый выгодный момент и наносят один-единственный удар, практически всегда смертельный. Никогда патриций не предоставит врагу второго шанса — это недопустимо. Здесь любят повторять слово «стратегия» — это как путь к победе, очень извилистый, очень трудный и опасный, но трудности патриция не страшат, он им даже рад, его занимает лишь главная цель. Победа и уничтожение противника. Вот такие они, патриции. Я не могу заставить себя сказать «мы», не могу и не хочу.

* * *

В текущем году у меня появилась квартира в Капитолии. В Двенадцатом я появлялся редко, а на Палатине считался гостем, но с того самого момента, как меня приблизили к семье Сноу, мне моментально разрешили поселиться в Городе. Леди Латона сказала однажды: «Нужно разрешить», и никто не посмел ей возразить.

Возразить президенту осмеливаются считанные люди в Капитолии, но сказать «нет» его жене не дерзнут даже они. Почему так? Леди Латона родом с Авентина, а там живёт множество нуворишей, которым палатинские жители дозволили быть ими. Плебеи прямолинейны, они коварны, их сердца снедает зависть и ненависть к тем, кто в иерархии капитолийских обитателей стоит выше. Авентинские плебеи скоры на расправу, как только предоставляется малейшая возможность, они наносят удар первыми…

Вот и жену президента, с её-то крутым нравом, ни в коем случае нельзя выводить из себя — никто и не рискует. Больше того скажу: её муж, всемогущий президент Сноу, человек властный в самой крайней степени, но и он никогда не возражает ей открыто.

Вопрос моего места жительства решился быстро: у меня просто спросили, какие я имею особые пожелания (этаж, количество комнат и пр). Я замялся с ответом, как-то неудобно мне стало диктовать свои требования. Я попросил что-нибудь сходное с моим домом, двухэтажным домом Эбернети в «Шлаке», т.е. в «Угольном». Но ничего даже отдалённо похожего найти в блистательном Капитолии просто нереально, и в итоге я оказался обладателем скромной трёхкомнатной квартирки на двенадцатом этаже в тринадцатиэтажном жилом комплексе «Троя» на Авентине.

Моя новая квартирка находится всего в девяти минутах ходьбы от президентского дворца, а на автомобиле вообще всего-ничего! В день новоселья все мои мысли были о том, что скажет Сибилла. Ведь она пообещала «заглянуть на минутку».

* * *

Сибилла пришла ровно в девять вечера.

— Неплохо устроился. Привет, — поздоровалась он, подставляя щёку для поцелуя. — Завидую тебе…

— Почему, Сибилла? — удивлённо спросил я.

— Тебе не понять… Ты будешь свободным, принадлежать самому себе, ты никому ничего не должен! — её красивое лицо исказила гримаса внутренней боли, так, что у меня кольнуло сердце.

— Но это же подарок, мне её подарила твоя…

Закончить фразу она мне не дала:

— Ты плохо её знаешь. Она твоя и только твоя. А вот у меня никогда не будет своего дома… — последнее заявление я счёл тогда безумным и сумасбродным. Мне не скоро удалось разгадать истинный смысл её слов.

* * *

Таймлайн: за четыре дня до Жатвы 55-х Голодных игр. Капитолий. Авентин. Новая квартира Хеймитча Эбернети.

— Митч! Это действительно уютное гнёздышко. Отсюда Капитолий виден как на ладони, не то что первый этаж в центре, — девушка с платиновыми волосами и холодными глазами светло-синего цвета, Сильвера из Первого дистрикта, она победила на 46-х играх, сегодня согласилась прийти в гости. Её я уговаривал дольше всех, почти целый месяц.

— Ты ещё не видела какой нереально красивый вид открывается с крыши, — Баз Леклерк, красавчик из Пятого, победивший на год позже Сильверы, сегодня галантен как никогда, а всё потому, что Первая явилась в хорошем настроении и дозволяет ему флиртовать с ней. У База появился шанс. Везунчик!

— Ни за что! Я — приличная девушка и по крышам не лазаю, — последовал немедленный ответ. Но тон, с которым она его произнесла, заставляет меня усомниться, что она не позволит себя уговорить.

Я, как хозяин и организатор этой вечеринки, должен думать о том, чтобы всё обошлось без приключений — алкоголя много, Баз тот ещё ловелас и любитель выпить, насчёт Сильверы — не знаю, а идея с крышей мне совсем не нравится. И меня практически спасает Уордэн, то есть Чафф, он же Рубака из Одиннадцатого, 45-е игры:

— Давайте без самодеятельности. Мне огромного труда стоило заранее получить «въездной патент», поэтому я не хочу, чтобы меня вписали в «чёрный список».

Он совершенно прав: Победители имеют право свободного передвижения по стране, но только по делам, а значит, по специальному разрешению. Если Победитель в Капитолии «на хорошем счету», например, это относится к менторам-профи, которым многое прощается, то приехать или уехать из Города — не проблема. Но Победителям, начиная с Восьмого дистрикта, на капитолийскую щедрость рассчитывать не приходится. Всё предельно просто: сиди дома и не смей высовываться. Конечно, если есть кому «похлопотать» за горемычного Десятого или того же Рубаку, тогда совсем другой разговор. А «чёрный список» придуман для завсегдателей Субуры, капитолийской «клоаки», злачных мест, притонов и пр. Карьеристы нередко на этом горят, и как только их заносят в этот самый список, месяц, а то и год, они сидят в своем дистрикте практически под домашним арестом.

— Баз, тебе не обломится! Точно говорю, серебряный телец забодай меня! — слышу низкий голос из-за спины. Это Люк Сандиэкс, Победитель из Десятого. Он победил годом раньше, чем Рубака, ему почти на десять лет больше, чем мне. Двадцать девять.

Затем я слышу недовольный девичий голос:

— Люк, Чафф, отстаньте от них. Пусть идут на крышу, если им хочется, — эта вторая девчонка в нашей компании, Жослин Карлсен, Третий дистрикт. И она всего на четыре месяца старше меня. 51-е игры, соответственно.

Раздаётся резкий звук — это заливается хохотом самый старший, он на два года старше Люка, Протей Куинси-Майерс, Четвёртый дистрикт, 41-е игры. Я начинаю жалеть, что пригласил его. Невольно вздрагиваю и резко оборачиваюсь. Каков же болван! Он не знает, что накликал беду на свою буйную, но глупую голову.

В этот самый момент, от зрелища, представшего передо мной, я чуть не роняю большое блюдо с запечённой уткой.

Жослин, пунцовая от гнева и ярости, вцепилась в волосы Четвёртого! Учитывая, что её рост 158 см, а Протей — один из самых высокорослых Победителей, 192 см, выглядит это уморительно. Люк спешит на помощь, чтобы отцепить её от приятеля, но ему загораживает путь Сильвера с зверски-решительным выражением «не влезай, убью!» на лице. Майерс безуспешно делает попытку отцепиться от девчонки. Она практически сидит на его могучих плечах. И далеко не сразу, насладившись местью, Третья отпускает волосы гиганта со словами:

— Не смей смеяться надо мной!

Уничтоженный Майерс боится даже шелохнуться. Я и Баз смотрим на происходящее: я ошарашенно, а Баз с выражением невозмутимости на своей физиономии. К нам подходит Сильвера, намеренно задевает плечом Пятого и, улыбаясь мне, забирает блюдо с уткой:

— Митч, дай помогу. Она всегда так себя ведёт? — полушёпотом спрашивает меня Первая, подразумевая, конечно, Жослин.

Я утвердительно киваю. Сильвера делает знак Базу и, захватив с собой две тарелки с форелью в лимонном соусе, два бокала с вином, они уединяются в углу комнаты. Обед Победителей продолжается.

В пятом часу утра гости начинают собираться кто куда. Вечеринка удалась, Базу не удалось добиться у Первой взаимности, хотя они уединялись дважды. Протей с опаской посматривает на Жослин, которая налегает скорее на мясное, чем на сладкое, к алкоголю практически равнодушна, но с упоением поглощает фруктово-молочные коктейли. Вообще, она нормальная девчонка — если её не трогать, то и она тебя не тронет. На арене трое парней не смогли этого понять и поплатились за то своими жизнями.

Уходя одна, Жослин, маленькая темненькая и щуплая девушка, идущая по жизни с девизом «Не тронь меня!», отдаёт мне заветный подарок. Маленький плеер в виде наушника, в свою очередь, я отдаю ей добытый с громадным трудом (пришлось «одалживаться» у не самых приятных моих знакомых) годовой пропуск, так называемую «открытую дорогу», неограниченное право ездить из Третьего в Капитолий и обратно. Она вообще не ментор и, по правилам, ей приезжать в Капитолий запрещено. Теперь запрет снимается на целый год.

— Прослушай запись и уничтожь её. Спасибо за подарок.

Она встаёт на цыпочки и целует меня в губы. Поцелуй краток, но сладок. Понимаю, что в этом она дока, целуется Жослин просто замечательно. Затем я провожаю её до машины. Чей этот «квестор» я не интересуюсь. Она садится в машину, и та моментально уезжает, а я возвращаюсь в мой новый дом, размышляя о том, на что она намекнула: в моей новой квартире есть камеры наблюдения! Наконец, я включаю добытую Жослин редчайшую, совершенно секретную запись. Она о моей семье, о капитолийских Эбернети.

Эта вспыльчивая девчонка, Жослин, имела очень интересную профессию — она была взломщиком, но, так как родилась в Третьем, взломщиком электронным. Качества эти никак не проявились на арене, там она победила в первую очередь своей непредсказуемостью: пробыв одни сутки в лагере вместе с профи, наутро она сбежала, хотя, казалось бы, ничего ей не угрожало. И последующие шестнадцать дней она действовала в том же духе, показав замечательные способности к выживанию на поросшей кустарником арене. Она убила пятерых, двоих тяжело ранила, но добивать не стала. Эти двое, парень и девчонка, умерли от ран, в мучениях, лишь спустя полтора суток.

А вот про её «тайные умения» в Капитолии пока не знают, мне же она сама о них рассказала, похоже, я ей понравился. Она же рассказала мне и про «Центр информации особого назначения» в Третьем, а я поделился с ней тем, о чём удалось узнать на Палатине. Информацией о своей семье. Жослин взялась помочь: моя родня принадлежала «к самым верхам» и всё, что касалось семьи Мэриуэй, было строжайше засекречено, а с другой стороны, от новых знакомых на Палатинском холме, по большому секрету, я узнал, что моя семья имела какое-то (точно этого никто не знал) отношение к мятежникам, понятно, почему это скрывалось самым тщательным образом. И тоненькая ниточка вела именно в Третий, в ЦИОН. Такое предположение высказала Жослин.

* * *

Запись, которую удалось выкрасть Жослин.

— Сэр, у меня новости по детям главарей Мятежа, — голос неприятно высокий, какой-то писклявый.

— Рассказывайте кратко, Олоферн, я очень спешу, — этот голос поразил меня, сразу вспомнилась старинная запись выступления (её нам дали прослушать в школе) диктатора Панема, «Победителя мятежников», Горация Макласки. Густой бас.

— Нашлась третья, младшая дочь Гая-Кассия Самнита Дженнингса.

— Замечательно, просто замечательно, продолжайте.

— Кассия Терция была оставлена в Третьем дистрикте. Мы наступали так стремительно, что не всем главарям мятежников удалось эвакуировать свои семьи. Но она вне нашей власти…

— Почему? — голос диктатора едва не оглушил меня. И он был полон ярости.

— Ничего нельзя сделать. Кассию Терцию усыновили. Генерал Мэриуэй…

— Минуций-Авгур? Не может быть!

— Да, ваше высокопревосходительство, теперь она член семьи Минуциев Мэриуэев, теперь её новое имя — Минуция Прима. Она недосягаема…

— Вон! Идите вон! — и всесильный диктатор срывается на крик.

* * *

Всё. Запись закончилась. Я откидываю голову назад и начинаю размышлять. Интересный пазл сложился.

Мэриуэй — фамилия моей бабки. Минуции Мэриуэи — патриции из партии «чёрных». Минуций, по прозвищу Авгур, он взаправду был жрецом, был генералом правительственной армии, генерал-интендантом, отвечал за снабжение продовольствием, в первую очередь, хлебом, Капитолия и капитолийских войск. Короче, герой войны с повстанцами. Но оказывается, он усыновил девочку, практически спас её от смерти, приняв в род Минуциев. Я догадываюсь, почему так жутко злился капитолийский диктатор: попади она в его руки, — а он отличался мстительным характером и не щадил даже детей, — её скорее бы всего убили.

Так бабушка Кассия стала Минуцией, Примой, то есть «Первой», других дочерей у генерала не было. Почему генерал так поступил? Узнать подробности реально: Минуция Эбернети живёт на Палатине, у неё и спрошу. Правда, для начала мне нужно с ней познакомиться: ведь о моём существовании она, возможно, даже не подозревает. Ещё мне известно, что живёт она уединённо и почти ни с кем не общается. Мои новые знакомые, патриции, поведали мне о том, что у Авгура было двое сыновей и только один внук, вернее, второй внук рано умер, трагически погиб в одном из дистриктов. И после смерти этого старшего внука род вымер, а немаленькие богатства Минуциев Мэриуэев унаследовала его дальняя родня. Ну и моей бабушке кое-что досталось…

Бабушка вышла замуж за знатного патриция, правда небогатого, звали его Тит-Герминий-Вольск Эбернети — это мой дед. Про это я узнал здесь, в Капитолии, после моей победы. А дома я не подозревал о его существовании. Он умер лет десять назад. Был политиком и сподвижником президента Панема, Августа Пемблтона, который правил страной до Сноу. Мой дед, кажется, был сенатором. Большая шишка. Не думаю, что у меня есть что-то общее с ним. Очень странно, но по Capitol-TV ни разу не упоминали его имя, а ведь про моего отца и дедушку Шепарда журналисты снимали специальные сюжеты, ведь они известные в Двенадцатом персоны.

Получается очень интересненькая история — преимущественно вся моя капитолийская родня мне абсолютно чужая, они были «из самых-самых верхов», а какое отношение могу иметь я, Победитель из Двенадцатого, к этим высокородным патрициям? Единственное, что меня очень заинтересовала — история моей бабушки. Выходит, она совсем не такая, как они, она из Кассиев, про такое запрещено даже думать. Сдаётся мне, что эти Кассии из «красных» — была в Капитолии в Тёмные дни такая партия, за одно её упоминание точно вырезают язык!

Говорят, эти самые «красные» были за народ, я хотел сказать, за жителей дистриктов, именно они руководили мятежниками. Решительные были люди — поднять против всевластной столицы вооружённый мятеж! Получается, я связан с мятежниками кровными узами! Потрясающее открытие, однако! Или, скорее, смертельно опасное.

* * *

Капитолий. Таймлайн: Тур Победителя 59-х Голодных игр Ориона Полларда.

POV Хеймитча Эбернети

— Ты спрашиваешь меня, как я влился в «Круг Победителей»? Так как обычно, в Капитолии, после Тура, ночью меня выдернули из постели, пробравшись незамеченными мимо охраны, двое. Парень и девчонка.

— Только двое? А остальные? — недоуменно спрашивает меня парень лет семнадцати с золотистой кожей и темными коротко стриженными волосами — Орион Поллард.

— Эта традиция. Помнишь, тебя разбудила Жослин? — я рассмеялся.

— Ещё бы! Я тогда не на шутку занервничал. Хорошо ещё, что она из Третьего, нас в Академии учат не доверять девчонкам. — пригубив ликёр, ответил мне Орион. — Но парня я что-то не помню. Вот Сильверу, я запомнил. Серебряные волосы и волчий взгляд. Она победила за несколько лет до тебя, не помню точно.

— Четыре года. Это срок. Сильвера победила в 46-х играх. «Семь должников». Пять девчонок и двое парней. Она сейчас тренер в Академии Первого. В Капитолии появляется нечасто. — мой голос стал отдавать металлом. Ох уж эти «девчонки из Первого», с ними лучше шуток не шутить, можно и схлопотать «горячих», уж я-то точно знаю, что это так.

— Начинаю припоминать. Жослин Карлсен, Дистрикт Три. Слабая девчонка, — Орион сдвинул брови на переносице.

— Которая убила четверых. Ты не прав. Она — хитрая и жестокая бестия. 51-е Голодные игры. — отвечал я профи. Собственно говоря, я выполняю особое задание: изучаю молодого Победителя, его поведение на арене внушало некоторые опасения. Играл ли он на арене психа или на самом деле он немножко психопат-убийца, Четвёртые всегда прирожденные актёры, их учат лицедействовать в академии, поэтому совершенно не ясно, где тут правда, а когда он играл на публику. Капитолийскую, разумеется, вот Победители и поручили мне «пощупать» его. Молодцы, конечно, удружили, но сейчас из Победителей в Капитолии только я, остальные сидят до домам, — Так вот, ночью меня разбудили Бэзил из Пятого и Оникс из Первого. Так мы и познакомились.

— Оникс? Никогда её не видел. Игры да, сто раз видел, но её саму в живую никогда. Первый дистрикт, да? — пробасил Орион.

— Конечно, Первый, ты на авеню Драгоценностей сходи. Её магазин ни с каким другим не перепутаешь. — я уже заметил: Орион выпить не дурак, оставалось понять, как алкоголь влияет на его голову. Это очень важно.

— Она — ювелир? Победительница игр? Это что шутка? — от удивления от природы голубые глаза Победителя из Четвёртого стали темнеть.

— Нет. Я говорю правду. — терпеливо ответил я, а сам внимательно наблюдаю за собеседником. Мы замолчали, Орион пришёл в себя и обмен информацией продолжился, первым заговорил я, как более старший:

— Да, она — ювелир, вот только выбила нож у меня, не Бэзил, а Оникс, Её лучше не злить, она не забывает и не прощает обид, — это было преувеличение, но мне чертовски интересно посмотреть на реакцию юноши.

— Девчонок обижать не рекомендуется, особенно, если они из Второго, — произнёс явно чужую фразу Орион, — Ты не угадаешь, кто мне это сказал. — Так как я действительно, юноша, с виду физически очень сильный, но невысокого роста, продолжил, — Мистер Хатчинсон.

Услышав знакомую фамилию, я утвердительно кивнул:

— Тритон, Он — старший ментор.

— И главный тренер Академии. Да, моим ментором был мистер Хатчинсон, но готовил меня не он, парней тренируют женщины.

— Дай угадаю, тебя готовила мисс Флэнеган. — я наморщил лоб.

— Не совсем. Мэгз, а она сейчас И.О. ректора, она готовила меня с пятнадцати, но в академию я попал в семь. Первое время меня тренировала Калипсо.

Ответ заставил меня буквально вцепиться взглядом в юного Победителя. Ведь информацию про эту женщину мне приходилось собирать по крупицам. Но теперь-то я «вытрясу» из Ориона всё, что он знает. И то, что не знает тоже. И я собрался, сосредоточился и начал допрос. Подробный.

— Миссис Калипсо Домреми? Ты первый её трибут, которого я встречал, — поглядим, поправит ли он меня. Две неточности. Намеренно.

Он вскидывается и горячо мне возражает. Попался, значит:

— Не Миссис, а мисс Домреми, Хеймитч! И вообще я не её трибут, ментором в прошлом году был Тритон, мистер Хатчинсон, а моим куратором была Мэгз, ну, госпожа Флэнеган. Калипсо была моим первым тренером.

— Давай условимся, что ты будешь называть меня Митч. Ты и я — Победители игр, у нас так принято, мы теперь братья и сёстры. — с невозмутимостью отвечаю ему я. Давай выпьем за братство!

— Не вопрос! — ответил мне он и мы выпили по глотку красного. Преотличнейшее вино, красное «болеро». После чего начался его рассказ, — Её больше нет, она погибла, ты наверняка слышал… о её смерти ходят дичайшие слухи. Что её убили, или что она самоубилась. Это всё ложь, Митч, я точно знаю. Мисс Домреми умерла своей смертью.

Спустя полчаса.

Ну, что же: все выяснилось, Орион — нормальный парень, не псих и пить он тоже умеет (как бы, эдакий мерзавец, меня не перепил). Артист, угольный черныш меня возьми! Понимаю, это всё из-за того ненормального, маньяка из Первого дистрикта, Орион «рисовался» из-за него, чтобы показать, что его лучше не трогать, что он безбашенный. «Чокнутый профи» — признаю, прекрасная личина, вот только нормальные люди быстро начинают люто ненавидеть подобных «машин-убийц». И это не забывается, люди всё помнят…

Орион всё выложил мне как на духу, ребёнком он хорошо знал Калипсо, которая лично его готовила, но всё как-то вычурно и странно, но об этом я наслышан давно. Ведь здесь в Капитолии я узнал про покойную Третью Победительницу от Четвёртого, даже на Палатине ходят о ней разные небылицы. И слухи. Главный слух, что это она, когда Мэгз опустила руки, отчаявшись добиться тайного разрешения начать подготовку трибутов в её дистрикте, каким-то немыслимым образом, буквально за месяц, из ничего, из воздуха добыла это самое секретнейшее разрешение. Разрешение самого президента Целера Беннета!

Странность заключается в том, что она жила в Капитолии, а дома появлялась редко, но главное — внезапно, никогда не предупреждая заранее. Каждый раз, приезжая в Четвёртый, навещала мальчишку. То есть именно он и был её любимцем. Орион детально описал её внешность: «Она была среднего роста, чёрные-пречерные волосы, карие глаза и матовая, будто светящаяся кожа, руки, такие ласковые и тёплые. Добрая, как она была добра ко мне. Каждый раз привозила сладкие орехи, арахис в сахаре, которые у нас не достать. Голос, у неё был необычный голос, бархатный, тихий голос. Он околдовывал меня. Короче, Митч, это была невероятная женщина, мальчишкой я просто влюбился в мисс Домреми».

Один момент в его рассказе меня особенно заинтересовал, да нет, он просто поразил меня — давняя моя смутная догадка подтвердилась:

— Однажды. Это было зимой. Мне ещё не было девяти. Она приехала поздно вечером, практически ночью. Всегда она приезжала одна, но в тот раз она пришла со спутницей. С ней была женщина, одетая в чёрное пальто с меховым капюшоном, в наших краях зимой бывает такой свирепый, лютый ветер, так что это нормально, а не роскошь, как в Капитолии, Митч! Светлые волосы, грустные глаза, она казалась такой высокой, ведь и Калипсо была женщина не маленькая, но та женщина была выше её, это я точно помню, хотя я только один раз её видел, но я всё прекрасно запомнил, Митч:

— Калипсо, познакомь же меня с ним. Мальчик, как тебя зовут?

— Орион, меня зовут Орион.

— Какое чудесное имя!

— А как вас зовут?

— Меня зовут Анна.

— Можно без имён, мы не в Капитолии. — Калипсо никогда не злилась, по крайней мере, я ни разу не помню её злой. Но в этот раз она была сердитой, но не на меня. На неё.

* * *

Фантастика, ведь я мечтать не смел о такой удаче! Орион не только любимец покойной Калипсо, о которой в Капитолии-то мало кто помнит, хотя она там только и жила. Он видел Её, таинственную Анну, первую Победительницу. От моего родного дистрикта, про которую отказываются рассказывать, категорически отказываются: мой бывший ментор Холли Хэмиш, мой собственный отец, моя родная мать, мистер Джоэнт! Прямо «Заговор молчания», сегодня я пробил «брешь в стене» и узнал кое-что про мою таинственную землячку, Победительницу Первых Голодных игр.

С такими мыслями я возвращался в свою квартиру.

Стоп. Это что шутки? Кто-то вскрывал мой замок! И проник в квартиру, по видимости, в этом квартале грабежи богатых квартир — большая редкость, ведь охрана на каждом углу. И камеры повсюду. Поэтому, это мне не просто так кажется невероятным. Осторожно ступая, прохожу в гостиную, а сам уже вытащил из кармана финский нож. На случай, если у меня гости. Незваные гости.

Однако, никого постороннего я не обнаружил. Только письмо, оно лежало на самом видном месте, следовательно, главное заключается в том, что я должен был его найти. Найти и прочесть. Разрываю сургучную печать со шнурком. «Мистеру Хеймитчу Эбернети» — остроумно, честное слово, а ни за что не догадался бы, кому оно предназначено! Обратного адреса нет, этому я как-то тоже не удивлён. Капитолий! Однако, зачем был нужен «весь этот цирк», «угольный шквал», так говорят шахтёры моего родного дистрикта, чтобы просто прислать мне письмо?

Глаза медленно лезут на лоб, вот это да:

«Мистер Хеймитч Эбернети приглашён в дом Леди Минуции Эбернети на Палатине. Сегодня в двадцать часов по времени Капитолия. В девятнадцать сорок к подъезду дома мистера Х.Э. будет подан автомобиль, который отвезёт вас по месту приглашения.

Дворецкий Леди М.Э. Веспер Кингсли. Факсимиле.

Однако!

* * *

Бабушка

Таймлайн: За три месяца до Жатвы 55-х Голодных игр. Капитолий. Палатин. Более точно определить место невозможно из-за помех, создаваемыми воссозданным «Дворцом Септимия Севера».

Чудом выжив на Бойне, пять лет спустя я оказался на «крыше мира», ведь если Капитолий — сама вершина Панема, то Палатинский холм в его пригороде — высочайшая точка Капитолия. В переносном и в буквальном смысле, выше лишь горы, окружающие Город. Который я люто ненавижу и презираю. Всем сердцем. Беззаветно.

Ведь капитолийцев я с детства недолюбливаю, случалось, я получал за это нагоняй, причём весьма суровый, от матери. От отца — никогда. О том, что мой отец родом из Капитолия я знал давно, и это лишь укрепило меня в нелюбви к капитолийцам. Потому, что папа не захотел жить рядом с ними. И женился на маме.

А ещё я — официальный «близкий друг» Сибиллы Сноу, единственной дочери президента Панема! И это всё ещё больше запутало.

После того, как местные (т.е. патриции, на Палатине живут только они) узнали, что с «новеньким», т.е. со мной дружит сам Торкват, из Эмилиев, двери почти каждого дома открываются даже без стука. Казалось бы, вот почти что год, как все в курсе, что «он наш, он свой» (т.е., что я по рождению патриций). Разумеется, все мне рады, но только после того, как этот юноша сказал: «Хеймитч мой друг!», я был принят как свой на Палатине. И это не лицемерное «капитолийское» гостеприимство — рот до ушей и нож в руке, заведённой за спину, патриции действительно признали меня за равного.

— Митч! А у тебя есть кровные родичи в Капитолии? — задаёт вопрос Торкват. Если быть точным: Луций-Эмилий Торкват Де-Лярош-Гийон. Так, кажется, правильно? Но откликается он на «Торквата». Он — девятнадцатилетний здешний обитатель. Патриций «самой высшей пробы». Но главное — он мой друг!

— Не имею ни малейшего представления, — вежливо отвечаю другу-палатинцу.

— Не будете ли вы так любезны, мистер Эбернети-младший, позволить мне попытаться собрать важную информацию? Ну не может такого быть, чтобы никого из ваших родичей не осталось в живых! Здесь в Городе. С вашего разрешения, я попытаюсь выяснить… — говорит с некоторым воодушевлением Торкват. Ох уже эта манерность и деликатность патриция, никак не могу привыкнуть, каждый раз сбивает с толку.

— Почему нет? Конечно, но я сильно сомневаюсь, что в живых кто-то остался. Я победил пять лет назад! — пожимаю плечами и тут же забываю об этом — что за фантазия такая?

Но через две недели (!) мой палатинский визави с чрезвычайной гордостью, торжественно вручает мне «секретный отчёт», тщательно упакованный в шкатулку из орехового дерева, и красиво перевязанной ленточкой из золотой парчи, вручает лично, а мог бы прислать с курьером.

Да он же сделал невозможное — похоже, он исхитрился покопаться во всех базах данных Капитолия! Но как? Откуда у него такие возможности? Мой опытный глаз безошибочно отмечает невероятный факт: Торкват «отрыл» то, что обычным смертным, капитолийским в том числе, знать не полагается. Вырезание языка, либо «урезание» непутевой головы — он узнал то, что способна узнать (или скрыть) только страшная капитолийская Супрефектура. Тайная полиция!

Но как? Да, конечно, как же я сразу не понял: происхождение! Торкват — внук, правнук и праправнук консулов Панема, его предки управляли Капитолием и Панемом сразу Катастрофы. Сто с лишним лет тому назад. И пусть юноша не занимает никаких государственных постов, он в силах добиться того, чего никто не способен. Ну, может быть, госпожа Сноу, мама Сибиллы может, но мне не хватило бы дерзости просить её об этом. Поэтому, хотя сам капитолиец — обычный студент, у него практически такие же возможности, как у президента Сноу! А ведь по нему никак не догадаешься об этом: его отец — скромный глава дирекции, которая заведует городскими парками и фонтанами в Префектуре, городской мэрии Капитолия. Но на Палатине всё совершенно не так, как во всём остальном Панеме.

«Единственной обладательницей фамилии Эбернети в Городе является Леди Минуция Эбернети., проживающая на Палатине, собственный дом, участок 44. По распоряжению сверху (это может быть Сенат, либо президентский офис, и только), её имя изъято из всех адресных баз данных Панема и всяческое её упоминание запрещается в интересах государственной безопасности. Единственный ее сын и наследник первой степени, Асканий Эбернети, проживает в Двенадцатом дистрикте. Имеет сына Хеймитча и дочь Дейдру Эбернети».

— Она твоя бабушка, Митч! — терпеливо объясняет мне юный патриций.

Я, потеряв дар речи, молчу, просто помычать в ответ, ну хотя бы в знак благодарности, и то не могу. У меня есть бабушка, мать моего отца! Меня обманули, в детстве мне сказали, что она умерла ещё до моего рождения, и теперь я получил «преприятное известие».

Однако, меня ждало затруднение, преодолеть которое, мне с первого раза (да и со второго тоже) не удалось — так просто прийти и познакомится с бабушкой оказалось решительно невозможно. Это же Палатин, тут всё такое чинное и неторопливое, чертова церемонность, проклятущая манерность! Оказалось, необходимо было терпеливо ожидать «особого приглашения»?!

* * *

Итак, ждать приглашения мне пришлось четыре месяца. Закончились игры, на которых победила девчонка из Второго, Лайм. Капитолийцы потянулись вон из Города, к пляжам Четвёртого дистрикта, да к магазинам и бутикам Дистрикта Один. А я, по-прежнему торчал в изнывающем от страшной жары Капитолии. Бабушка не пожелала меня видеть, но я все равно чего-то ждал.

Полный идиотизм заключался в том, что я периодически бывал на Палатине, случалось, оставался там на ночь, она жила совсем близко, но я был бессилен сделать что-либо. Нет, мне рассказали, что «нужные люди замолвили за меня словечко», вот только мне хотелось увидеть наконец её вживую! И вот, однажды утром, в особняк Бичеров, где я остановился на ночлег, пришли ко мне. Повторюсь, моё происхождение давало мне право заночевать где угодно, просто попросив хозяина о ночлеге. «Патриций патрицию не откажет», не знаю, кто придумал это правило?!

Пожилой господин, в котором я не сразу узнал дворецкого, назвав моё имя, и поздоровавшись со мной, учтиво произнес:

— Мистер Эбернети! Не будете ли вы любезны прибыть сегодня в 14.00 к дому Леди Минуции Эбернети, я — её управляющий, — и откланялся.

Мучимый нетерпением и в предвкушении предстоящего воссоединения семьи, я пришёл без четверти два, к давным-давно известному мне особняку в нижней части Палатина. Пришёл пешком. Просто у меня было довольно свободного времени.

Но к моему крайнему изумлению и разочарованию сначала мне никто не открывал, меня просто держали на пороге. Наконец, дверь открылась и безгласая отдала мне листок бумаги. Прочитав, я обомлел: «К сожалению я не могу вас принять, аудиенция откладывается ввиду моего внезапного нездоровья. Прошу вас, сэр, принять мои глубокие извинения. Надеюсь, завтра моё самочувствие позволит мне принять вас. О чём вас известят письменно. М.Э.».

В ярости я швырнул письмо на землю, с трудом удержался от того, чтобы не заорать во весь голос. Ушёл я оттуда просто в бешенстве, даже не знаю, как я тогда не натворил ничего непоправимого? Ведь я «съехал с катушек», совершенно точно обезумел.

Обиженный на весь Капитолий (будь ему пусто! Три раза!), на следующий день, после бессонной ночи, рано утром (в это время Город сладко спит), не предупредив Сибиллу, но главное Леди Латону, ее мать, я покинул Город. На Центральном вокзале, неожиданно для себя самого, я просто прыгнул в последний момент в поезд, отправлявшийся в сам не знаю какой дистрикт! Поехал «зайцем», не предупредив вообще никого!

Меня сыскались лишь тогда, когда я доехал до Третьего дистрикта, но «по распоряжению свыше», вместо того, чтобы «снять с поезда» и под конвоем вернуть обратно, меня очень вежливо (зато с суровостью — много кому из-за меня пришлось «виться ужом», ведь Леди Латона тогда просто взвилась, когда Сибилла ей сообщила, что не может меня найти) пересадили на другой поезд, и не просто на поезд, а на «капитолийский правительственный экспресс», который отвёз меня в Двенадцатый. То, что это жена президента «приложила руку» я догадался быстро. Вот только некоторое время гадал, недоуменный, почему она так поступила.

— Мистер Эбернети! Через три минуты поезд прибывает в Двенадцатый! — оповещает меня проводник, седовласый чинный капитолиец.

Я смотрю в окно с момента, как мы достигли озера. Границей дистриктов 11 и 12 на юге и юге-востоке служит огромное озеро. Его называют Продолговатым озером, через которое проложена железнодорожная ветка. На опорах. Озеро настолько неправильной формы, что дорога пересекает его несколько раз. Очень быстро экспресс двигаться не может, и я могу всё рассмотреть в подробностях. Действительно очень любопытно, ведь я трижды проезжал это самое место, но ни разу, ни по пути на игры, ни возвращаясь с игр домой, даже в Туре ничего толком не сумел разглядеть. Да, моя голова каждый раз была занята совсем другим. Но, всё-таки, по утрам здесь есть на что посмотреть, хотя бы как солнце встаёт над озером!

Хотя на станции полно народу, до меня особо никому дела нет. Но меня также встречают. Капрал-миротворец, по имени Каликст, я его хорошо знаю, он состоит в гарнизоне Угольного посёлка, те Шлака.

— Привет! Чем тебя в Городе кормили, ни фига себе отъелся? Заматерел, братец, заматерел, — смеется знакомый, ни то, чтобы он мне приятель или, упаси, друг, просто давний знакомый, с которым я с тринадцати лет на «ты».

Бреду по направлению к отчему дому, влево от центра, мимо лавки зеленщика, мимо длинного заброшенного здания красного кирпича, кажется, давным-давно, когда меня и на свете не было, здесь располагалась казарма каких-то особых миротворцев, В те времена миротворцев было в Двенадцатом много, сотни четыре, не то, что сейчас — двести сорок девять человек! Ныне гарнизон в дистрикте совсем небольшой, решаю спросить об этом Каликста, он точно знает:

— Слушай, я как-то, от кого-то из ваших, слышал, что в этом самом здании тоже была казарма.

— Верно, тут была расквартирована стрелковая рота, охранявшая периметр вашего дистрикта.

— Периметр, это в каком смысле? — спрашиваю, а сам начинаю замечать престранные вещи: мне внезапно становится резко жарко, а через минуту, наоборот, я замерзаю. Как в лютую стужу. Что-то со мной не так, вообще-то я болею редко, я — парень крепкий. Правда в детстве простужался довольно часто, но лет с четырнадцати хворал всего пару раз.

— В таком: границу дистрикта охраняли в глубину мили на четыре вокруг. С четырёх сторон.

— Ааа, кордон! Так бы и сказал, а то я тебя не понял.

Мы идём дальше и через пару минут начинаем подходить к границе Угольного. Жара и озноба вроде как больше нет, я с облегчением перевожу дух.

— Тогда электрозабора ещё не было, стояли вышки, с них и наблюдали за периметром. Я слышал, якобы в глубине стояли «дальние точки», миль за десять-двенадцать отсюда. Сейчас от них ничего не осталось, всё скрыл лес.

— Миротворцы в лесу, первый раз такую байку слышу! — едко говорю. Нет, это невозможно, совершенно неправдоподобно. Миротворец приучен к чему? Тепло и уют. А чтобы в непогоду, в дождь или в пасмурную погоду, сидеть в лесу? У нас места и так холодные, чтобы нести службу в лесу, а если зимой?

— Зря не веришь! — с некоторой обидой отвечает мне Каликст. Вообще, представить его в лесу, да поздней осенью, в белой униформе, которая никак не греет, это будет зрелище не для слабонервных.

— Извини, верится с трудом. Ты говоришь, тогда ещё забор не подключили.

— Да, вообще, тогда его не было! Охраняли круглые сутки. Посменно. Мне рассказывал сержант.

— Ну, положим, совсем рядом, по периметру, как ты говоришь, стояли часовые…

— Караульные, — недовольно перебивает меня миротворец.

— Хорошо. Но в глубине леса, где никого кроме диких зверей отродясь не ходило, чтобы миротворцы, да ещё зимой на посту, или на вышке, извини, это неправда.

Он неожиданно резко на меня окрысивается, мои слова его сильно задели, и он зло говорит мне:

— Парень, ты хочешь сказать, что я лгун? Я служу пять лет, но ещё никто не обвинял меня во лжи.

Финиш. Поговорили, называется. В итоге, когда мы оба подходим в моему дому, а он находится практически в самой середине посёлка, идём молча и опустив головы. Оба. Он на меня в обиде, а я не желаю приносить извинения — в наших-то лесах, где полно всякого опасного зверья, чтобы миротворцы, да ночью, и ещё и зимой. Да более лютейшего бреда я в жизни не слышал! Ему сказок наплели, а «попал под раздачу» именно я? Экие они все чувствительные, эти капитолийцы…

— Мисс Эбернети, вручаю Вашего брата в целости и сохранности, — чинно говорит он моей сестре Дейдре. Именно она открыла нам дверь.

— Спасибо вам! — вежливо отвечает ему Дейдра, а сама от радости готова кинуться мне на шею! Мы не виделись целый год, ведь в этом году мне дозволили то, что ни одному Победителю не разрешается — я не присутствовал на Жатве! Я тринадцать месяцев не покидал пределов Города!

Напоследок, уже прощаясь, капитолиец Каликст, немного смягчившись, говорит мне:

— Прощай. Я всё передал в точности, как рассказывали мне. Честно.

— Да понял я, понял. Я тебе верю. — отвечаю ему. Чувствую себя опять не очень-то хорошо. И в этот самый момент, сестрёнка запрыгивает мне на шею, закрывая входную дверь. Я просто в восторге от того, что приехал. Я обнимаю её в ответ.

Мы с Дейдрой не близнецы, она родилась двумя годами позже меня, сейчас ей девятнадцать. Но внешне, да, мы очень похожи. Мы оба шатены с голубыми, скорее синими глазами. У сестры длинные, почти до плеч волосы, оттенком несколько светлее, чем у меня. Кожа скорее светлая, чем тёмная. У Дейдры она более светлая, чем у меня. Обычно в Угольном, неправильное название которого — Шлак, у народа смуглая кожа, серые глаза и они черноволосы. Однако, по крови мы с сестрой — наполовину капитолийцы, наполовину уроженцы Торгового квартала. А тамошние жители — блондинистые, все как один. Короче говоря, мы с сестрой не похожи ни на тех, ни на этих, мы — Эбернети, вообще сами по себе.

— Митч, ты весь горячий! Ты заболел? — едва коснувшись меня, мгновенно понимает Дейдра.

— Чего-то не то! Как только я доехал до дома, меня стало бросать то в жар, то в холод, — вынужден признаться в своём нездоровье я.

В итоге, вместо того, чтобы попасть пред строгие очи матери, я оказываюсь в постели! Обидно, хотя я понимаю, что я заслужил это. Дейдра поит меня лечебным чаем, а затем ко мне в комнату входят две женщины, высокие статные и белокурые. Одна, старшая — моя мать. А вторая, моложе — моя одногодка и бывшая одноклассница — Элизабет (Эль) Линдси, дочь аптекаря. Именно она безошибочно ставит мне диагноз:

— Это вирус.

Меня начинает понемногу мутить, как после хорошей пьянки, вот только я практически не пью алкоголя. Ну, если только из уважения, да за знакомство, но сейчас я чувствую себя что-то совсем хреново. Но умереть мне не дали, тут даже сомневаться нечего: чтобы сейчас мне дать умереть? Зато есть существенный плюс: за самовольный побег из Капитолия меня практически не наказали. А если кто и сердился всерьёз, так это моя мать.

На следующее утро.

— Митч! Ну как ты сегодня себя чувствуешь? — мой личный доктор, мисс Эль Линдси, всегда на страже и спускать на тормозах «нарушение режима» не станет.

— Значительно лучше, слушай, а что за лекарства мне ночью вкололи? — она мрачнеет. Эль прекрасно знает, как начинаются эпидемии, думаю, у неё уже инстинкт, как действовать в подобных случаях, видать моя болезнь все-таки какая-то вирусная инфекция, как только я нездоровым появился в Двенадцатом, нервотрёпка началась капитальная. Капитолийская. Смутно (я был в забытьи) помню, как ночью ко мне заходил врач-капитолиец, как они вполголоса разговаривали с моим отцом и отцом Эль, нашим аптекарем, мистером Линдси.

— Номадиум, его доставили из Капитолия. На планолёте. — и она тяжело вздыхает.

Нифига себе! На время я просто теряю дар речи. Потом спохватываюсь, так как нужно выспросить у неё какие-нибудь, вообще, новости и когда Леди Латона Сноу приказала доставить меня в Город. Новости меня подкашивают.

— Митч! Есть подозрения, что тебя хотели убить. Заразили скорее всего по пути сюда. — тихо сообщает мне жуткую новость Эль.

— Меня? Убить? Да кому же это нужно-то? — неосторожно восклицаю, а по её лицу точно можно сказать, что бредом такое предположение она не считает.

Я на длительное время затыкаюсь: есть над чем подумать, над чем поломать голову. Я даже вспоминаю, после чего моё настроение, и без того неважное, падает в пропасть — я же должен был поговорить с бабушкой! А я дома, за тысячи миль от палатинского холма, как, спрашивается, она на это среагирует? А вдруг бабушка сочтёт неприбытие в срок оскорбительным? Что я натворил? О том, что я вновь оказался мишенью, думать пока не в состоянии, мысли путаются в голове — кто мог желать моей смерти? Да кто угодно! Я, тем фактом, что незваным гостем «залез на Палатин» много кому перешёл дорогу, хотя зависть это одно, а попытка навредить, тем более убить — это совсем другое, Леди Латона Сноу попросит супруга принести ей отрубленные головы виновных! Потому, что это уже покушение не только на меня, а и на Сибиллу, а значит — на семью президента! Продолжаю ломать голову над всеми этими загадками. И чувствую я сейчас себя довольно странно — голова у меня ясная, а вот тело? Оно не очень-то желает меня слушаться, слабость страшная, каждое движение приходится делать с усилием, а ещё во мне живет невероятно сильное желание — желание жить!

* * *

Вечер того же дня. Малая гостиная дома Эбернети в Двенадцатом. 21:20 по восточному времени.

— Миссис Эбернети! Я всё понимаю, но вынужден попросить вас пропустить меня к нему! — говорящий капитолиец лет 25-30, это можно заключить по его рукам, они у него холёные, за ними он тщательно следит. Его одежда — не мундир, но она неспроста выдержана в очень сдержанной тёмной гамме, собеседник матери Хеймитча — лицо официальное, а именно — следователь.

— Нет. Я сказала нет. — миссис Эбернети, женщина лет сорока-сорока пяти, держится она с удивительным достоинством и твёрдостью.

— Я задам вашему сыну лишь три вопроса.

— Зачем? — по голосу женщины замечается, что она сильно сердится.

— Я в полнейшем тупике, никто ничего не видел…

Она нетерпеливо его перебивает:

— А почему вы думаете, что он согласится что-либо вам рассказывать. Он слаб, его отравили…

Однако, и капитолиец умеет быть настойчивым. Он упорен:

— Миссис Эбернети, сейчас его здоровью ничего не угрожает. Но! Это было покушение, я имею основание говорить об этом.

— Почему именно сейчас? Вы, что, не могли подождать? — женщина искренне недоумевает, она подозревает капитолийца в ненужном рвении, так как желая выслужиться, он может нечаянно навредить её сыну.

— Понимаете, преступника лучше всего искать по свежим следам, чем раньше мне удастся напасть на следы преступника, тем лучше…

Она вновь его перебивает, злясь, но в целом она удивительно спокойна:

— Допустим, но какая гарантия, что мой сын что-нибудь видел?

— Никакой. Но другие варианты, их просто нет… — по-видимому, лишь мысль, что он не врёт, склонила женщину к уступке:

— Хорошо, у вас пять минут. Потом я попрошу вас на выход. Вы сказали, что вы всё запишите?

— Да, так будет лучше. Благодарю вас, госпожа.

— Не стоит, у вас пять минут! — и капитолийскому следователю было разрешено войти в спальню Хеймитча Эбернети.

* * *

POV Хеймитча Эбернети

— А, конечно, рад бы вам помочь, но вроде ничего такого я не видел. — говорю, а сам думаю: «капитолиец не прост, ой не прост — Леди Латона и никто другой стоит за его приходом. Всех на уши поставила, зуб даю, что это так».

— Вас высадили с поезда в Дистрикте Три. И молниеносно доставили в спецэкспресс, там охрана… Ну вы догадываетесь. Совершить там покушение, задача невыполнимая. Но возможная, для супер профессионала, — следователь поставил рядом с моей кроватью на столик какой-то предмет, я раньше ничего похожего не видал. Это портативное записывающее устройство. Уверен, это новинка. Ведь Баз Леклерк точно бы достал себе такой же.

— Кого вообще, я видел? Я не выходил из купе. Вернее, мне запретили выходить.

— А вы могли его и не видеть. Не видеть его лица. Камеры наблюдения сохранили практически всё, их изучили в первую очередь, но никого подозрительного там не обнаружилось. За одним исключением. — его голос меняется, он будто бы подводит меня к чему-то очень важному. — Сейчас я покажу вам снимки, посмотрите их внимательно и на этом мы закончим.

Он достал из папки несколько фотоснимков и дал рассмотреть их мне. Ничего особенного, какие-то изображение купе того самого поезда, людей вообще немного. Смотреть особенно не на что, но одна всё-таки обратила на себя моё особенное пристальное внимание. Как только смогли сделать этот снимок? Он сделан не просто сверху, из-под самого потолка. Люстра? Не думаю, это не похоже не на что: такое ощущение, что снимок делали две камеры одновременно — тот, кто попал в объектив точно сделал всё, что я, или вообще кто бы то ни было, его видел! Но всё же он «попался»! Он опустил глаза, закрылся, но он не знал, что именно в этот момент, с другой стороны на долю секунды он попадёт под объектив? Ловушка, он попал в неё, а так бы никто так никогда и не увидел бы его лица.

Я холодею, действительно он, одевшись безгласым (а я знаю, что он не безгласый, он говорил в моём присутствии, даже смеялся!) имел шанс незаметно проникнуть в купе, где потом буду ехать я, и затем незаметно исчезнуть. И он точно мог подозревать, что я его могу узнать, ведь я отлично помню. Это Марцелл Брайс, доверенное лицо мистера Джоэнта, могущественнейшего главы нашей партии, партии «чёрных». Покровителя моей семьи! А затем… Точно известно, что я заразился опасным вирусом, естественно капитолийским. Вот только нужно ли об этом рассказывать следователю? Да, нужно!

— Я его знаю. Это мистер Брайс. Он капитолиец, он… — неожиданно следователь перебивает меня, как бы тактично, но всё же закрывая мне рот.

— Вы уверены? Что это именно он. Спасибо! — и он растворяется в воздухе, стремительно покидая мою спальню.

Тем же вечером я вылез подышать свежим воздухом, не успел выйти на улицу, как рядом со мной возник высокий крупный парень, моих лет, темноволосый. Он подошёл так незаметно, что я даже от неожиданности вздрогнул:

— Привет!

— Привет! Я тебя знаю, — физиономия его мне показалась знакомой.

— Мы вместе учились в школе, но ты на год меня младше, — его голос был удивительно приятным. Особенно для такого здорового парня, — ты — Хеймитч, сын директора шахты, а мой старик работал там десятником.

Тут у меня озарение случилось:

— Точно! Ты — Эвердин!

— Нейл Эвердин, — рассмеялся он, мы пожали друг другу руки. — Хеймитч, можешь передать Эль записку?

— Эль Линдси? — я изумился, весь дистрикт живёт по закону: «беленькие девочки из Торгового квартала, не дружат с мальчишками из Угольного, (т.е. из Шлака). Это табу, даже не запрет.

— Не вопрос, конечно, передам. Но, Эвердин, ты сильно рискуешь.

— Учи учёного, женишок! — с лукавой улыбкой произнёс парень, я посмотрел ему в след, пряча его записку. И подумал, что «такому молодцу» точно обломится от дочери аптекаря.

Не очень-то я ошибся, на следующий день, когда «мой доктор» рано утром пришла меня осмотреть, я протянул ей записку. Поначалу она не обрадовалась, и попросила никому никогда об этом говорить.

— Обещаю, — ответил я и она заметно смягчилась, а когда прочитала записку Эвердина, вообще заулыбалась и её настроение стало солнечным.

«Эх, девчонки» — подумал я. Хотел было предупредить, мол «не надо, не рискуй», но мне в голову пришла дельная мысль, что уж точно не мне говорить о риске, и я промолчал.

Вечерним поездом, неправительственным экспрессом, но первым классом (готовые билеты я получил от отца, а он курьерской почтой, из Капитолия) я отправился обратно.

Но перед тем, вся семья Эбернети собралась, чтобы отправить меня в добрый путь. В город, будь он неладен неисчислимое количество раз. Эбернети Двенадцатого дистрикта Город не жалуют:

— Сын, спокойно садись в поезд и езжай, — напутствовал меня отец, мистер Асканий Эбернети. Он совсем облысел, ни единого волоска на черепе. Но мой отец умеет внушить уверенность в своих силах.

— Братик, приезжай скорее. На Жатву! — прошептала мне на ухо младшая сестра Дейдра. Она стала совсем большой, раньше не думал об этом, но теперь это очевиднее некуда.

А мать? Я чуть не ли первый раз увидел в её глазах слёзы, много слёз. Мама обняла меня, крепко-крепко. Сильно-сильно, мама у меня вообще женщина крупная и сильная. Во всех смыслах. Но боль в области сердца я почувствовал позже, когда уже я попрощался с мамой. Факт, абсолютный факт, ехать мне не хотелось, категорически не хотелось покидать мой родной дистрикт. Я очень резко почувствовал, что только здесь я дома, только здесь мне рады. Я чувствовал себя также плохо, когда капитолийский экспресс увозил меня на Голодные игры!

Во время пути ничего примечательного не случилось. Вообще ничего. Ну, конечно я заприметил своих «негласных охранников». Это точно были шпионы Супрефектуры, незаметные и очень шустрые. Они появлялись прямо из-под земли и также внезапно исчезали. В поезде, на остановках в каждом дистрикте, ведь поезд в семи разных дистриктах делал остановку. Они были везде. Естественно, я не сразу их заметил. Но просто я никогда не мог остаться один, кто-то обязательно за мной наблюдал. Всё ли со мной в порядке. В конце пути меня начало это страшно раздражать, «глаза», живые и настороженные были везде и они тщательно за мной «приглядывали». И я твёрдо понял, что теперь и шагу не смогу ступить без ведома «кого следует». До самого конца жизни. Ни на секунду.

Поезд прибыл на центральный вокзал Капитолия необъяснимо рано для Города: в восемь часов утра. Когда любой уважающий себя капитолиец видит предутренний сладкий сон. На прощание мне подали чашку утреннего кофе. Поистине превосходного качества, в жизни ничего лучшего не доводилось попробовать.

У вагона, на платформе меня ждала Сибилла. Не одна, с охранником, всего лишь одним охранником. Это то же самое, что одна. Я вовремя заметил, что моя возлюбленная не в настроении, и то, что обнимашек не будет, но и на холодный душ я сумел не нарваться. Нарвался пока только на её молчание, она вообще не желала произнести ни единого слова. Она была за что-то жутко зла и обижена на меня. Но я, идиот, сразу не догадался об истинной причине её недовольства. Так молча мы и дошли до лимузина. Только там она снизошла до того, чтобы заговорить. Первой.

— Я никогда тебе этого не прощу. Молчи. Ты сбежал. Ты сбежал, а меня оставил одну. Ненавижу тебя. — она отвернулась, и некоторое время Сибилла злилась молча.

А я чувствовал себя самым настоящим предателем и редким сукиным сыном. Как я мог забыть, забыть моё собственное обещание. Всё из-за того, что я дал его в эйфории и не совсем трезвым. Но, факт остаётся фактом я нарушил собственное слово. Я пообещал, что однажды, покажу Сибилле мою родину, Двенадцатый дистрикт, мы сбежим с ней вместе. Вот незадача, я «рванул» из Города, в полном ауте, злой на весь белый свет, я напрочь забыл об этом.

Так, стоп! Всё это уже не имеет никакого значения — голова Сибиллы покоится на моём плече. У неё есть замечательная способность: моя Сибилла без предупреждения переходит от гнева к милости, и наоборот. Секунду назад я мог быть объектом тихого презрения и негодования, но утомившись (всё-таки, для капитолийки сейчас раннее утро) она задремала и привычно уснула, склонившись к человеку, единственному человеку, которому доверяет. Может доверять! Никому Сибилла не верит, и это не от природной ей недоверчивости, отнюдь. Будь её отцом кто-нибудь просто состоятельный и влиятельный, всё было бы совершенно иначе: но, как говорит сама Сибилла, «президент Панема — это слишком высоко». В том смысле, что рухнуть вниз значит разбиться насмерть. Слишком высоко падать. Поэтому она подчёркнуто мнительна и не верит окружающим, и первым человеком, кому Сибилла «подарила своё доверие», случайно, стал именно я.

Случайность и случайности.

Таймлайн: спустя час, или около того. Капитолийское утро.

— Слушай, давно хотела тебя спросить, чья это была идея, без приглашения прийти к Пантеону? — задаёт вопрос Сибилла, окуная в чашку с имбирным чаем маленький ореховый сухарик, одновременно её чёрные, как уголь Двенадцатого дистрикта, глаза наблюдают за тем, как я кормлю рыбок в огромном аквариуме в гостиной моей капитолийской квартиры.

— Моя. А ты что думаешь, это Баз придумал? — признаюсь, в первый миг я не почувствовал подвоха, мало ли: простое любопытство. Это чувство мне знакомо, но Сибилла обожает играть со мной, и игра каждый раз новая. Привыкаю…

— Ну, да. Такую дерзкую попытку проникнуть на церемонию, которая проводится в строжайшей тайне, такое мог предпринять только непосвященный. Базиль, но не ты.

Её голос полон яда и сарказма и мне приходится повернуться лицом, вот как, юная леди! Я не позволю вам принижать моё достоинство мужчины. И патриция. Ни-ко-гда!

— Ты обвиняешь меня во лжи? Я тебя правильно понял? — мой голос вкрадчив и обманчиво мягок, но Сибилла настороже. Да, она всё правильно поняла, но она девушка хорошо образованная, она знает назубок «Кодекс», с самого детства. Те самые законы, по которым живут патриции. И она начинает грамотно себя защищать, а по сути просто выкручиваться:

— Нет, не правильно. Ты ведь приблизительно знал, куда ты собираешься проникнуть? А Баз, о религии патрициев он не знает ничего. Ведь он простой парень из Пятого. — она терпелива и смиренна, никакого намёка на вызов, девушка из уважаемой патрицианской семьи никогда не позволит себе неуважительный тон по отношению к мужчине.

— Ты ошибаешься, Баз — непростой парень, как ты выразилась. Большая часть девушек, с которыми он встречался или встречается, из самых уважаемых фамилий. — энергично веду свою линию, нельзя дать Сибилле ни малейшего преимущества — положит на обе лопатки, оглянуться не успеешь. Она — опытный спорщик. В этом мастерстве мне пока далеко до любимой.

— С Авентина. Плебейских фамилий, — аккуратно поправляет меня Сибилла.

— Совершенно справедливо. Но мисс Ритберг, то есть Квинкция Секунда, или мисс Тайгер, я хотел сказать: Сициния, которую чаще называют её вторым именем, Амвросия. Они обе живут на Палатине. — с лукавством в голосе, твёрдо говорю я.

— Не знала, — с искренним удивлением отвечает мне дочь президента Панема.

— Но самое главное, я не представлял точно, куда я пришёл. Я кое-что слышал от моего отца, и даже кое-что видел. Но откуда я мог знать, что явился на церемонию, куда допускаются только патриции и тем более, что это за церемония?

— Но ты что ни о чём не догадывался? Никогда не поверю! Допустим, ты не знал, что ее проводят каждый год в разные дни, день вычисляют жрецы. По особому, лунному календарю. Однако, ты пришёл в назначенный день, за семнадцать минут до её начала. Ты не опоздал, значит ты знал. — плетёт хитроумную сеть Сибилла.

— Я говорю честно: я пришёл не просто так. День и время — их мне назвали. Но я не знал самого главного, и ты знаешь об этом. Ни то, что будет гадание по полёту орла, ни то, какое оно имеет значение в деле управления государством! Одни только догадки, а еще продуманный план как проникнуть туда, куда тебя не приглашали, — теперь уже я вынужден оправдываться. Мы поменялись местами, теперь я защищаюсь, а Жрица Юпитера Сибилла Сноу наступает. Проводит расследование. И она в своём праве.

— Не смею обвинить тебя во лжи! Ни в коем случае! Но ведь ты не назовёшь имени того, кто тебе помог? Только Базиль, — недоумевает Сибилла.

— Не назову. Мне дорога моя честь, — твёрдо заявляю я. — Баз и я — Победители и у нас были особые разрешения.

— «Белый пропуск», так его называют, кажется. Тебе его дали после той истории с нападением. Победительницы игр. Как же её звали. Бьюти из Дистрикта Один. — не торопясь вспоминает всё, что ей известно, Сибилла Сноу. Я подсаживаюсь к ней, очень близко.

— Его дал твой отец, — мягко и деликатно напоминаю ей данный факт.

— Его ты получил в первый год после своей победы. Такого ни с кем не случалось. Ни с одним Победителем. — также негромким голосом воркует Сибилла.

— И за четыре года я прекрасно изучил Палатин. Ты ведь знаешь, что мистер Джоэнт знал моего отца…

Сибилла перебивает меня:

— Это он знал тебя с самого детства. Тот, кому просто так не может приказать мой отец! — возражает мне Сибилла.

— Пожизненный сенатор.

— Если бы просто сенатор?

— Я не утверждал, что он простой сенатор. Сенатор, консул…

Сибилла возмущённо снова перебивает и поправляет меня:

— Проконсул. Ты ошибся. Консулов в Панеме больше нет, вместо них избирают президента. Народ Капитолия…

Теперь уже я перебиваю Сибиллу, заодно обнимаю правой рукой. Перебивать мужчину, два раза, это уже на грани приличия:

— Я оговорился, и спасибо, что ты поправила меня. Но не надо перебивать меня.

— Извини, я не желала. Но ты выразился так неточно. Это меня возмутило.

Я прижимаю её к себе, она позволяет мне это. Некоторое время мы молчим, наслаждаясь общением. Молча. И вот я произношу:

— Желаешь продолжить? Задавать вопросы.

— Конечно, — с жаром продолжает она, — Вы с Базом проникли к зданию Пантеона. Кажется, ты видел книгу с его изображением. У себя дома, в Двенадцатом. «Пантеон» — храм всех богов, и ты сразу понял, в какое место ты пришёл. А потом вас арестовали.

— Нет. Не арестовали и даже не задержали. Победители игр пользуются иммунитетом. У нас просто спросили наши имена. И назвал свою фамилию. После чего, Базиля вежливо попросили удалиться и держать язык за зубами, а я… Стали выяснять, тот ли я Эбернети.

— То есть, то, что ты патриций ты не знал. — пытливо вопрошает Сибилла.

— И понятия не имел. То, что мой отец родился здесь в Капитолии, это я знал. Но когда мне заявили, что по праву своего рождения меня допустят на церемонию, я обомлел. И в этот самый момент вошла ты. Очень недовольная.

— Конечно. До церемонии оставалось считанные минуты, старший авгур лежит дома и пальцем не может пошевелить и я должна его заменить. Стать ассистентом самому главному понтифику! И меня срывают с места, ничего не говоря. Конечно, я была вне себя. Но… Как бы это выразить? Твоя высокая фигура не внушила мне раздражения, ты был так спокоен, и твоё спокойствие передалось мне.

— Не заметил. Я так жутко нервничал.

— А я бы не сказала! Ты казался предельно спокоен. А затем понтифик позвал нас, говоря, что церемонию нельзя откладывать ни на мгновение. Но потом приключилось несчастье.

— Несчастье? — изумляюсь я.

— Орёл камнем полетел вниз. Дурное предзнаменование. Очень дурное. Правда, затем он медленно поднялся вверх, выровнял свой полёт. Но всё равно это предвещает… Не знаю, нечто величественное, это рок, можно подумать, что Фортуна отвернулась от квиритов. Капитолийцев, я хотела сказать. Но ты поддержал меня в тот тяжкий час, я же боялась, сильно трусила, если уж совсем честно, что в случившемся виновата я, что меня обвинят… — впервые Сибилла откровенно рассказывает об этом эпизоде и я понимаю, что тогда, оказавшись рядом, здорово ей помог. Ей было совсем не по себе!

— Но ты хорошо держалась.

— В самом деле? — не уверена и сомневается обычно гордая и упрямая девушка.

— Не сомневайся. Ты сохранила лицо. Выдержала это испытание. — обнимаю её ещё крепче. Она сильно нервничает, ясно, воспоминания не из приятных.

— Ты думаешь?

— Уверен.

— Ты помог мне. Я мгновенно успокоилась и стала собой. Всё как должно быть. А гадание? Ни ты, ни я, никто другой не в силах изменить предначертание.

Сибилла опять начинает «нести религиозный бред», конечно, я ни за что не осмелюсь ей сказать об этом, но порой она чрезмерно суеверна. Мнительность, неуверенность, сомнения — всё это может ей навредить однажды. Забивать себе голову вместо того, чтобы быстро придумать план действий, как побыстрее найти выход, если тебя угораздило попасть в опасность, или затруднение. Или и то, и другое, в Капитолии жизнь не такая сладкая, как кажется. Повсюду подстерегают опасности. Ловушки одни или другие. Я стараюсь никогда не забывать об окружающих меня ловушках.

Но сейчас я из-за всех сил стараюсь прогнать беспочвенные страхи Сибиллы, ей нельзя проявлять слабость, это может быть опасно. И трезвость мысли в этом, точно не повредит. Долой суеверия патрициев! Я в эту всю белиберду не верю.

Строго подчиняясь этикету, Сибилла в пол-одиннадцатого вечера уходит. Для Капитолия это самый разгар вечера. Уходить ей категорически не хочется, ведь если было бы было можно, раньше двух часов Сибилла ни за чтобы не собралась уходить. Но увы, Леди Латона если и дозволит отсутствовать дочери на ужине, то узнав, что её дочь в положенное время не спит в своей комнате, не на шутку разгневается. Не надо искать предел, где её доброта заканчивается и начинается материнский гнев!

Оставшись один, не имея альтернативы «выпить лишнего» (ну нет у меня подобной склонности, Сибилла пару раз напивалась у меня дома, но у неё не получается склонить меня к соучастию — ведь у меня в голове лишь мысли, что до постели на втором этаже дворца она обязана добраться беспрепятственно), я включаю от нечего делать дорогой стереоскопический проектор в гостиной.

Вначале всё как всегда — по первому каналу идёт какое-то дурацкое шоу с масками и клоунами, немедленно переключаю на второй канал, там смотрю сюжет про новый горный курорт в Дистрикте Два. Он небезынтересен: я с интересом рассматриваю тамошние достопримечательности — дороги, больше похожие на тропы, отовсюду видны пики высоких гор, горные ручьи, с восхищением гляжу на небольшой водопад, делаю вывод: «, а там запросто можно свернуть себе шею. Интересно, профи тренируются в горах, надо спросить об этом Брута» — думаю я, затем начинают показывать какую-то развлекательную дребедень. Но я не родился в Городе и мне приходится переключиться на третий канал Capitol-TV.

Здесь так раз собираются начать повтор какого-то из старых сезонов Голодных игр, я уже собираюсь переключиться на четвёртый канал, но одна фраза в анонсе заставляет меня остановится:

— Итак, сегодня мы будем смотреть 15-е Голодные игры.

«Постой-ка, в этих играх выиграл трибут Двенадцатого дистрикта! Холли Хемиш, мой собственный ментор! Посмотрим!» — решаю я.

Конечно, это не полная трансляция, их практически не показывают, разве что в какой-нибудь юбилей. На экране идёт смонтированный из разных записей рассказ о событиях, которых за давностью лет (прошло уже сорок лет) помнят далеко не все. Вот я ещё никогда не видел эти игры целиком, лишь отдельные фрагменты.

Монтаж очень грамотный, но всё равно он не позволяет уяснить всё и многое остаётся непонятным. Поэтому, именно для таких как я, который совершенно не в курсе, за кадром звучит голос Цезаря Фликермана. Именно он позволяет сразу многое понять, а не просто видеть целую толпу совершенно незнакомых тебе подростков. Именно Цезарь делает всю передачу чрезвычайно увлекательной.

— Сейчас, дорогие друзья, уникальный момент! Ведь мы увидим «первых профи Панема». Внимание на экран — Жатва в Дистрикте Один! Смотрим.

Никакой предсказуемости: парень крепкий и видный, но ему не больше пятнадцати. Сосредоточен и, как мне показалось, грустный. Девчонка старше, но и ей не более шестнадцати. Взгляд абсолютно взрослый. Оба одеты очень скромно. Мелькает на пару секунд эскорт — мужчина (!) лет пятидесяти. Но почему именно он ведёт церемонию, становится ясно как только я слышу его голос. Цезарю не грех поучиться у него тому, как надо говорить!

Без предупреждения действие перескакивает в Второй дистрикт, в кадр лезет здание местного дворца правосудия, оно не достроено, купол ещё не готов. Обращаю внимание на обилие военных, не даром знающие люди утверждают, что этот дистрикт не строителей, а солдат. Но помимо белой униформы в кадр то и дело лезет совершенно мне незнакомая чёрная форма. Отмечаю про себя, что в чёрное одеты люди постарше, «ветераны» — отмечаю про себя.

Парня-добровольца (он орёт «Я — доброволец!» так громко, как будто случился пожар!) зовут Креонт, если и кто и имеет право называться профессионалом, так это он. С виду ему можно дать лет двадцать, не меньше. Девчонка ему под стать, крупная, сильная, а ещё у неё явно крутой неукротимый нрав. Ее зовут Арсиноя. Несколько секунд наблюдения за ней заставляют меня воскликнуть: «Вот же бестия, не хотел бы я оказаться на одной с ней арене! » — решаю про себя я.

— Вот они, дамы и господа, первые профи Панема, вспомним их имена. Арсиноя Хэкворт и Креонт Мильке. — бьёт по ушам зычный голос Цезаря. Я же с нетерпением ожидаю появление моих земляков в кадре, поэтому смело отправляюсь, чтобы заказать в своём любимом ресторане «Симплициссимус» одинарную порцию тушеной баранины в остром соусе «Хинкель».

Возвращаюсь, только когда на сцене всходят трибуты Десятого, еще чуть-чуть и я с любопытством рассматриваю юного Холли. Он испуган до чёртиков, тощий до крайности, но самое главное — он ещё совсем юн, ему не больше пятнадцати. Я успеваю заметить древнюю старуху, которая в ту пору была распорядительницей. «Да ей же девяноста лет, а не пора ли ей в отставку!» — восклицаю я про себя.

Да, определённо, в те времена всё было не так, как сейчас. Всё по другому. Парад трибутов, вначале, приковывает мой взгляд к трибунам: «Это Капитолий? Что-то у меня большие подозрения, что это за место такое?» — поражённо шепчу я, глядя на экран проектора. На трибунах очень скромно одетые люди. Много военных с орденами. Но самое поразительное, это женщины, то, во что они одеты. Мои сомнения подтверждает Цезарь, он изумлён даже больше, чем я:

— Невероятно, дамы и господа! Сорок лет назад наши матери одевались в чёрное и золотое! Я хотел сказать, эта мода той эпохи, тёмное и светлое, это просто невероятно. Убеждён, завтра все модные дома закроются и начнётся тотальный пересмотр тенденций уходящего года. Нас ждёт переворот в моде для массового потребителя. Пятьдесят шестые игры войдут в историю как год великого перелома. Что это такое? Кто? Трибуты Второго дистрикта. Вы только поглядите, это невероятно. Они отвернулись друг от друга, — Цезарь начинает заливается смехом, — Великолепно, дамы и господа! Вы видите? Вы это видите? Зрители заметили и они смеются. Нет, посмотрите на лицо Арсинои? Оно пошло красными пятнами, эта умная девушка поняла, что они с напарником натворили! Выставили себя на всеобщее посмешище.

От злости белый, а не просто бледный Креонт, как только колесницы остановились, потеряв равновесие, едва не падает, в последний момент каким-то чудом успевая схватиться рукой за край и не рухнуть вниз, на мрамор Круглой площади.

Замешательство. И что показательно, Арсиноя с презрением и ненавистью смотрит на него, и слишком поздно осознавая, что не протянув ему руку, она утратила последние шансы на благосклонность зрителей.

— Эй, дура, да помоги же ему! — раздаётся женский голос, он отражает ту пропасть презрения, куда только что упал. Нет, не Креонт, мы только что были свидетелями падения Арсинои в глазах зрителей. Даже Цезарь безмолвствует, не находя, что можно тут добавить.

Вдруг прямо на экране, внизу, возникает красная надпись: «Внимание, у вас гость! Он ожидает у двери в квартиру. Охране он представился, как разносчик из ресторана» — ну, вот как же не вовремя! И мне приходится отвлечься от потрясающе увлекательного зрелища и идти за моим заказом. Парнишка точно понимает, отчего он отвлёк меня, поэтому наше общение длится считанные минуты, убедившись, что я Эбернети и есть, он вручает мне заказ, желает приятного аппетита и, получив пять капитолийских долларов звонкой серебряной монетой, те получив немаленькие чаевые, с выражением удовлетворения на хитрой физиономии, исчезает. Остаётся лишь терпкий имбирный запах, которым пропахли его золотые волосы.

Вернувшись, я обнаруживаю, что не только пропустил президентскую речь (не очень-то и хотел!), но и тренировки (уже значительно хуже). Показывают интервью, а за кадром Цезарь, с видом знатока, комментирует:

— Интервью Креонта было потрясающим, — «но я его пропустил» — с обидой думаю я, — но Поппее (это ведущая, ей тридцать лет, или около того лет и одета она в закрытое красное платье весьма строгого фасона) не удалось совладать с Арсиноей, эта амбициозная нахалка вела себя исключительно нагло и едва не сорвала всё интервью. Вот я бы на месте Поппеи…

Ну, конечно! Цезарь во всём находит повод заговорить о себе любимым и преподнести себя в выгодном свете.

Далее появляется девушка, ей восемнадцать, она из Дистрикта Три и звать её Хора. Имя необычное, об этом её и спрашивает первым делом. Похоже, она аккуратно готовилась к интервью:

— Это имя дала мне бабушка! Согласитесь, звучит коротко и удобно. Моя мать работает в конструкторском бюро, но не инженером, а главным инженером.

Ну, надо же! Принцесса попала на Голодные игры. Не может быть!

Но Поппею совершенно не интересует история, как девушку из зажиточной семьи угораздило оказаться на арене, её почему-то страшно важно задать вопрос о том, что она думает о запрете иметь домашних питомцев в семьях, где имеются маленькие дети! В Капитолии. И Хора вынуждена озвучивать своё мнение о том, что её вообще никак не касается.

— Я думаю, это имеет смысл. Собака может укусить…

— А кошки?

— Поцарапать! И кроме того, у маленького ребёнка может быть аллергия на кошачью шерсть.

— Милая, вы преувеличиваете. Компания «Животные —детям» — имеет такое значение…

— Не знаю, что сказать, — делает круглые глаза Хора. Но ведёт она себя очень тактично, теперь понятно, почему честолюбивая гордячка Арсиноя принялась издеваться над капитолийкой. Да она же вовсе не на своём месте.

— Да, интервью тоже нельзя назвать удавшимся. Но нужно отдать должное девушке из Третьего дистрикта, она держалась до последнего. Она вообще молодец, — деликатно, но признавая очевидное, отзывается о происходящем Фликерман. И я целиком с ним согласен.

Без предупреждения интервью прерывают, неожиданно и резко начинаются коллажи и отрывки трансляции самих игр, это заставляет меня перестать понимать, что происходит, а затем возмущаться во весь голос. Думаю, все зрители делают то же самое. Но причину такого поворота нам так и не назовут. «Режиссер всегда прав?» — недовольно восклицаю я. «Даже если он полнейший кретин?». Впрочем, в скором времени оказывается, что извращённый смысл, всё-таки, есть. Главным действующим лицом становится именно Хора.

На экране группа профи. Целая банда, они в разговорах упоминают, что такая традиция, «объединяться ради выживания. Вместе выжить легче». Замечаю прелюбопытный факт: главная и скорее всего — самая сильная группа (помимо Креонта и Арсинои туда входят целых восемь человек, но нет Первых. Первая большая странность) не захватила все имеющиеся припасы.

Понаблюдав и послушав, я делаю вывод, что припасы поделили практически поровну и, что совсем необычно, даже у Арсинои нет сомнений, что можно поступить иначе). Замечательно, что Цезарь никак этот момент не комментирует, он занят другим: бесконечные словесные перепалки Вторых, они взаправду на дух друг дружку не переносят.

Также выясняется, что давно знакомы и, есть подозрения — Креонт (дважды намекнул на это) Арсиною выперли из академии. Впрочем слова такого явно ещё не знают, все называют места, где первые профи обучались и готовились к арене по разному: «мы», «наши», «моя группа», профи Четвёртого вообще только один — ему пятнадцать и он больше смахивает на члена какой-то банды. И его нет в «главной банде» нет, он сам по себе, кроме Вторых в нее входят Хора, затем девчонка из Четвёртого, трибуты Пятого дистрикта (девчонка в физическом отношении даст фору даже Арсиное!), парень из Седьмого, девчонки из Девятого и Десятого, крепкие такие деревенские девки, парень из Девятого по имени Оттар и Холли Хэмиш. Я не уверен, но кажется, он что-то вроде разведчика и наблюдателя группы. Его считают неглупым и смышленым. Большинство группы — именно девчонки. «Интересно» — подмечаю про себя этот замечательный факт.

Интерес Фликермана приковывают без конца длящиеся перепалки Арсинои и Креонта, кроме обычного выяснения отношений, они спорят о том, что «на юг идти нет смысла». Вообще арена достойна того, чтобы её описать: жаркое лето, вокруг густой тропический лес, температура высокая и все одеты в майки и короткие штаны и конечно, главная проблема — это вода, найти её — главный залог выживания. Но именно из-за воды и способов ее нахождения (ручей или любой подходящий источник воды в труднопроходимых джунглях) вспыхивает стычка между Арсиноей и Бейрой из Девятого. Которая, похоже, единственная что-то смыслит в вопросах, как нужно правильно надо искать источник воды. Вот только она не то, чтобы немая, она — косноязычная, говорит заикаясь, слишком медленно.

— Ты что умнее всех? С чего это мы должны идти на юг? — начинает скандалить красная и от жары и от злости Арсиноя. Она не предлагает вариант, куда надо идти, зато первая вносит разлад, заявляя, куда идти не надо.

— Внизу д-д-олжна быть н-н-ни- зина, а там мы на-на-йдём в-воду, — твердит своё Бейра. Это для меня не факт, но я сижу дома на мягком кресле, а на арене, при палящем солнце, это точно не кажется очевидным.

— Может послушаем ту, кто знает как искать воду? — влезает в чужой разговор Хора. Она тоже мокрая, красная от жары и злая.

— А ты что лезешь? — срывается на крик Арсиноя. — Кто тебя спрашивает вообще?

— Да ты… — к счастью договорить ей не дают, быстро вмешиваются остальные трибуты, стычку удаётся погасить и выбирается компромиссный вариант, группа поворачивает куда-то на на восток, и в итоге набредают на какое-то болото.

— Поворачиваем назад, — раздражённый и усталый Креонт поворачивает группу, стараясь, как может, погасить очаги недовольства и сам тащит на себе немаленький груз с припасами. Вновь группу ведёт Бейра, уверенно и упрямо приводит всех в небольшую низину и там, как она и сказала, они находят воду.

— Ч-чистая, можете её п-пить, — объявляет Бейра и конечно все кинулись к воде, всё-таки, ни глотка с самого утра, при такой жаре — испытание тяжкое.

В кадр попадает Арсиноя, она просто погружает голову в ручей, неглубокий, но самое главное — чистый. Парень из Пятого (к сожалению я не запомнил, как его зовут) смеётся:

— Да она же холодная, мы здесь все замёрзнем. — обстановка быстро разряжается, а я успеваю приметить такую деталь: первыми к воде успели самые сильные (девчонки!), и только затем они дали напиться Холли и Оттару, самым юным участникам группы. Вот Хора, достав запасённую у Рога изобилия большую фляжку набирает туда воду, рядом с ней пьёт Бейра. Сделав пару глотков (?) Третья идёт прочь (???), оказывается она несёт воду обессилевшему Креонту. Самый сильный боец взвалил на себя не только руководство группой, но и тащил на себе, как самый сильный, основные запасы. И он даже не пытается бежать к спасительной воде, он просто сел на землю восстанавливая дыхание.

И именно к нему идёт Хора и протягивает ему фляжку. Креонт не торопясь пьёт, одновременно осматриваясь, нет ли опасности и нет ли опять трений в группе. Он всегда настороже. Хора садится рядом, близко-близко. Камера берёт их в фокус. Секунда-вторая, ну теперь и гадать нечего. Они — пара!

Последующие пять минут Цезарь, с большим вниманием комментирует развитие их отношений:

— Заметьте, уважаемые зрители! Хора — очень тактичная девушка. За всё это время она не сдержалась и возразила вспыльчивой Арсиное лишь один раз! Но в остальном она старается поддержать авторитет парня, к которому определённо неравнодушна. Она не разрешает самой себе стать причиной опасного конфликта между Арсиноей и Креонтом. Какая умная девушка, друзья!

Экстренный выпуск новостей! Трансляция прерывается, а я вздрагиваю от неожиданности. Как же обидно — на самом интересном месте оборвали. Впрочем, через десять секунд я напрочь забываю об этом, когда слышу голос девушки-репортёра:

— В эфире Галатея Хайнц. Только что было найдено тело пропавшего три часа назад мистера Брайса. Отставного лейтенанта инженерных войск. После отставки он служил в службе безопасности Концерна тяжелой индустрии Панема. Тело нашёл патрульный катер водной охраны, на южном берегу Малого Западного канала. Без сомнений — это убийство, — вещает на весь Панем капитолийская Служба экстренных новостей.

«Они очень быстро работают» — приходит мне на ум, лежащий на поверхности вывод.

Недобечено, просьба сигнализировать автору об ошибках!

Возвращаемся к событиям пятой главы.

Таймлайн: 54-е Голодных игр. Капитолий. Президентский дворец.

POV Хеймитча Эбернети.

* * *

Иногда мне кажется, что я — враг! Враг Капитолия. Эта опасная мысль последнее время не выходит из моей головы. Ведь не злая судьба, а капитолийцы «загнали» меня на арену. Я же не чёртов доброволец! Чтобы выжить, мне пришлось убить четверых! Трёх парней и Сторми. А то, что они были карьеристами, те профи, очень слабенькое оправдание. Добровольно я на это не подписывался! Нет, резать парней или девчонок, это — совершенно не то, о чём я мечтал тогда и теперь. Нет, подобные мысли не доведут до добра! Но просто взять и выкинуть их из головы? Не получается.

«До» и «После», жизнь как разрезала ножом.

Пока отсчёт не начался, пока миллионы зрителей с нетерпением ожидают сигнала к началу игр, они собрались в президентском дворце. Нет, не «они». Мы. Не надо врать хотя бы себе самому! Выходит, «избранные» собираются во дворце перед началом игр? Госпожа Сноу решила «подключить» меня для участия… Участия в неком собрании накануне начала Голодных игр? А в чём, любопытно узнать, цель данного собрания? Попробую это понять, больше знаешь — будешь хуже спать, так говорит Холли. А что буду делать я? — размышляю я по пути в Большую (она же Белая) столовую.

Вошёл. Как мне себя вести? Из присутствующих кое-кто мне хорошо известен, но половина собравшихся мне совершенно незнакома, а значит, меня нужно им представить. Леди Меркуция ищет меня глазами, а заметив, быстро идёт в мою сторону, с неудовольствием качает головой, ни произносит ни слова, я обязан всё понять без слов, затем она опирается на мою руку и вводит меня в «круг избранных»:

— Господа, разрешите мне представить высокому собранию мистера Гая-Герминия-Хеймитча Эбернети, он — патриций и, ввиду внезапного нездоровья моего родителя, он будет представлять нас. «Чёрных», «партию Вулкана». Прошу оказать ему радушный приём.

Громовая тишина, дающая мне пару секунд прийти в себя: теперь все смотрят только на меня и меня бросает в жар от взглядов этих людей. Леди Меркуция Джоэнт просит? Покажите мне хоть одного, кто осмелится проигнорировать её просьбу? Я потом принесу на его могильную плиту букет белых роз. Секундное замешательство, но я уже слышу голос справа и поворачиваю голову:

— Леди Меркуция! Искренне приветствую Вас и мистера Эбернети! Дамы и господа, предлагаю ограничиться формулой краткого представления. Кто-нибудь возражает? — тишина прямо-таки звенит, — Отлично. Миледи, не будете ли вы любезны представить меня вашему спутнику. — Немолодой господин, лицо которого мне незнакомо, подходит к нам.

Леди Джоэнт довольна, я чувствую этого просто по её дыханию, она дышит ровно. Она спокойна, впрочем как всегда.

—  Господин де-Ланнуа, прошу вас — назовите своё имя.

И этот самый немолодой господин отвечает:

— Мистер Эбернети! Я очень рад знакомству с вами. Я — Луций-Эмилий-Лабеон де-Ланнуа. —  Его голос низкий и немного хрипловатый. Он протягивает мне свою руку, я её жму. Ему пятьдесят пять-шестьдесят лет. Скорее всего — больше. Я кланяюсь ему, он совершает ответный полупоклон. Обряд малого капитолийского знакомства окончен, мы оба сдержанно улыбаемся друг другу. Я жду. Первым должен заговорить он, а не я.

Ланнуа? Не могу вспомнить, где мне впервые довелось услышать эту фамилию? Хотя она не на слуху, но я точно её слышал и не раз. Громкая, звучащая фамилия. Правильный ответ так и вертится в голове, но увы, он ускользает от меня.

Присматриваюсь. Надо же! Ещё один «неправильный капитолиец». Президент, мистер Джоэнт и вот теперь господин в тёмно-синем костюме. Отмечаю следующее: его костюм безупречен, но не могу не отметить консервативность. Сдержанность, ни одного предмета гардероба в ярких тонах. Может быть всё дело в возрасте? Предположим. Круглое лицо тщательнейшим образом выбрито. С тёмно-синим (позднее я узнаю, что правильное название этого цвета — «королевский синий») контрастируют белая сорочка, белые стрелки на брюках. Чёрный галстук-бабочка. Пуговицы его сюртука отливают тусклым золотом. Последним я замечаю перстень на безымянном пальце правой руки, которую я только что он мне протянул. И маленькая серьга в правом ухе. Наверняка это изумруды.

Стоп. Изумруды? А вот и отгадка, наконец-то я понял! Зелёные! В таких вещах совпадений быть не может: камни зелёного цвета, думай, Эбернети, думай! Как его имя? Лабеон де-Ланнуа. Точно, бинго! Меня поражает моментальная догадка! Я вижу перед собой не кого-нибудь, а вождя «зелёных». Ну и ну, с персонами такого уровня не каждый день знакомишься, а ведь я не первый день в Капитолии. Четыре года. Четыре. «Зелёные» — партия, к которой принадлежит президент и его семья.

Что я знаю о них? Немало. Одна из трёх старейших партий патрициев Палатина: «зелёные» — лендлорды (к сожалению мне пока не удалось узнать, каково значение этого слова!), они по сути правят в дальних дистриктах: Девятом, Десятом, Одиннадцатом. Поистинне гигантская империя: всё, что связано с продовольствием и его выращиванием.

Много раз я слышал его имя и фамилию, но быть представленным ему — невероятнейшая удача! Ведь я новичок, в первый менторский год лицом к лицу с самим Лабеоном де-Ланнуа! Не скрою, я потрясён! Наверное, моё лицо приобретает дурацкое выражение, что он решает поддержать мой моральный дух:

— Не смущайтесь, молодой человек, дышите ровно. И я тоже волнуюсь, это нормально. И вы среди равных.

Да ну? Равный среди равных! Победитель Голодных игр среди капитолийских патрициев? Звучит дико. Кошмарный, жуткий, нереальный бред. Чокнуться можно! Хотя… Сдаётся мне, среди среди собравшихся есть как патриции, так и плебеи. Попытаюсь решить эту шараду, смелее, Митч! Можно ли определить происхождение каждого по его внешнему виду? И по манере говорить. Вот этим и займусь прямо сейчас, не хочу просто сидеть с постной рожей. Начну с знакомых: Леди Меркуция и господин Де-Ланнуа — они точно патриции. А другие?

Следующий господин подходит ко мне:

— Добрый день, Митч! — и он смеется. — Публий-Корнелий-Аристид Фицрой-Камерон. К твоим услугам, друг мой!

Этого субъекта в строгой тёмно-серой тройке мне представлять не надо. Это Аристид. Ослепительно белая рубашка, чёрный галстук на котором я замечаю жёлтые полоски. Держатель галстука, конечно, из золота высшей пробы. Набриолиненные волосы. Тонкая щёточка коротко подстриженных усов. «Кошачьи усы» Аристида, хе-хе… Его я отлично знаю. Вот уже больше года. Капитолиец, который не вызывает раздражения. Никогда. И не у кого. Действительно, невероятная редкость. Сильно подозреваю, он один такой!

* * *

Нас познакомили на личной вечеринке Госпожи Латоны Сноу. Только для своих. А познакомила меня с ним Сибилла. Умничка — она тихонечко мне на ухо мне поведала всё, что знала него:

«Мистер Фицрой-Камерон. Между прочим, внук президента. Патриций. Начал строить свою империю в двадцать лет. Удачливый, сукин сын, до неприличия. Он из тех самых «золотых мальчиков», которые построили у нас индустрию красоты. Ну ты слышал, их называют «жёлтыми». Этим палец в рот не клади. Проглотят руку, а ты и не заметишь. Лихие ребята. Отцу многие жалуются, что «жёлтые» нарушаю правила, незыблимые основы, на такое никто не осмеливается, а эти не боятся. Наглецы!

Но Аристид не похож ни на одного из них, и именно он у них самых главный, вожак, или что там в этом духе. Богат как Крез. Чем он только не занимается: телепродюсер, владелец «Службы новостей», Второго и Седьмого каналов, а ещё, ты представляешь, ночного телеканала для взрослых! Ну, и конечно, «король wellness, индустрии красоты». Одних только «центров омоложения» ему принадлежит за три сотни. А ещё он на короткой ноге с мамой и представь, мама лично представила его отцу. Понимаешь?

Серьезный мужчина. Ему тридцать, может тридцать пять. Ты только посмотри, Митч, как он одет? Белый костюм, двойка! Чтобы здесь все знали, кто самый элегантный мужчина на вечеринке. А рубашка? Ты только погляди! Стальная! Золотой галстук! Сразил наповал, умеет же произвести впечатление на девушку, держи меня крепче, Митч, я сейчас упаду! Походка Победителя. Заметь, Митч, а ведь он самая настоящая бестия, всюду пройдёт, не пройдёт так пролезет. И, прикинь: со всеми дружит и никогда и ни с кем по пустякам не ссорится, с «чёрными», с нашими, и с «с синими». И как это у него получается? Ты, Митч, даже представить себе не можешь, насколько в нашем серпентарии всё жёстко, а у него особый талант: Аристид находит взаимопонимание с кем-угодно. Вот повезло же «жёлтым» с вожаком! Подружись с ним, Митч, не пожалеешь, ему можно доверять тайну. Не продаст. Я точно это знаю. Ты понял меня, Митч?»

* * *

Рукопожатие Аристида сильное, я в курсе, что у него мёртвая хватка. Таких людей лучше иметь в своих друзьях, а не врагах, но только не быть им обязанным! И его слову можно доверять, и довериться ему тоже можно, Сибилла знала, что говорила. Одного не понимаю, миллиардер, глава партии «жёлтых» и не женат. Вернее сказать, он вдовец, его дочери, кажется, семь или восемь лет.

Но моё внимание уже привлекает следующее лицо, с котором я должен сейчас познакомится. С которой. Это девушка. Она старше меня на год или два. И, похоже, удовлетвориться «малым представлением» она не желает. Она хочет, чтобы нас представили друг другу. И не иначе. И в полный голос она зовёт Сибиллу, которая только что вошла в зал:

— Сибилла, иди сюда скорее, представь меня своему жениху! — голос громкий, и я бы сказал, довольно-таки резкий.

Жениху!!! Я чувствую как краснеют мои щёки. И ещё этот взгляд этой незнакомки. Мне очень-то нравится, когда незнакомые девушки так на меня смотрят. Немигающим взглядом. Это вызов, определённо это вызов.

— Леди Меркуция, вы позволите? — дочь президента Панема и моя нареченная подходит ко мне вплотную. Она настойчива, ощутимо нервничает.

— Правила, юные Леди! Представлять Хеймитча должна я. Но так и быть, для тебя, Сибилла, делаю исключение, забирай своего жениха, — с усмешкой отвечает обеим девушкам глава нашей партии, «чёрных», госпожа Меркуция Джоэнт. И вот уже на мою руку опирается не она, а Сибилла. Первой должна говорить, конечно, она:

— Хеймитч Эбернети, позволь представить тебе госпожу Верекунду Тун.

— Фон-Тун-унд-Гогенштейн, — с недовольством в голосе поправляет её моя новая знакомая. Со строгим выражением лица. Сибилла ошиблась ненамеренно, и она поджимает губы.

— Рад знакомству, леди Верекунда, — наклоняю голову куда ниже, чем при представлении мужчинам. Это необходимо, потому как Верекунда подаёт мне руку, и прикладываюсь к ней.

Тонкая девичья рука. Бледная, почти что белая. Целую, замечаю камень на большом пальце. Сапфир. А само кольцо сделано не из золота, оно серебряное. «Синие», партия «синих»? Допустим, весьма годное предположение. Несколько секунд, отведённые на наше знакомство не позволяют мне сделать хоть какие-то выводы, из «каких» она, живёт на Палатине, или нет. Отпускаю руку, поднимаю глаза и на неопределённое время останавливаю свой взор на её лице. Её глаза. Они тёмно-серые. Прямой нос. Слишком тонкие губы, пожалуй что. Тёмные волосы. Однако, рассмотреть как следует мою новую знакомую мне не дают, Сибилла уже шепчет мне на ухо. Громким шёпотом:

— Митч, пожалуйста, поверни голову налево: тебя ждёт мистер Эйнстин!

Я следую приказанию мисс Сноу. Четвёртое лицо, с которым мне нужно познакомится, невысокого роста благообразный господин лет сорока пяти-пятидесяти. Аккуратная бородка, наполовину седая. Очки в золотой оправе. Хотя он одет в дорогой чёрный костюм-двойку с шёлковыми лацканами и шикарные лаковые жёлтые штиблеты, но я подозреваю в нём плебея. Слишком богатого, несомненно приобретшего со временем безукоризненные манеры, но стопроцентно не-патриция. Потому как контраст с Лабеоном и Аристидом слишком ощутим. Я слышу его приглушённый голос:

— Мистер Эбернети! Разрешите представиться: я — Луций-Элий-Эней Эйнстин.

Я жму ему руку, чего-то даже говорю в ответ, собственно, это всё знакомство. Формальное знакомство. И меня уже ждёт следующий:

— А вот и мой второй отец. Мистер Луций-Валерий-Деметрий Хаммерсли. — слышу голос госпожи Джоэнт, я уже про неё забыл, а она никуда не уходила, стоит слева за моей спиной. С правой стороны по прежнему стоит Сибилла.

— Здравствуйте, Гай-Герминий! — говорит седой господин. Уверен, он самый старый из присутствующих.

Ему не меньше шестидесяти пяти, скорее всего семьдесят, а то и больше, но для своих лет он находится в прекрасной форме. Пластические операции— да, бесспорно и не одна. Но без идиотизма: передо мною солидный господин в возрасте, но его лицо моложе, лет на десять, допустим.

Вообще не возникает сомнений в его том, кто он такой. Хаммерсли — имя нарицательное, оно у всех на слуху. Даже далеко от Капитолия. Ведь кто-то «из этих самых Хаммерсли» отличился в Дистрикте Двенадцать. Точно не вспомню кто, но именно его родич построил наш дворец правосудия. Семьдесят лет назад и с тех пор он ни разу по большому счёту не ремонтировался.

— Здравствуйте, сэр, — с более низким полупоклоном отвечаю ему.

— Зовите меня просто: Луций-Валерий. Пусть эти прозвища, когномены, будь они неладны, употребляют плебеи, нам они ни к чему. — добродушно резюмируют величавый старик в строгом чёрном костюме-тройке. Но его галстук, который черен как уголь, всё же имеет синюю полосу. Ясно-понятно, передо мною вожак, старейшина, или один из вожаков партии Марса, «синих».

В последнем допущении я ошибся, вождём их партии оказывается последнее лицо, с которым мне нужно познакомиться. Которой. Это женщина. Очень видная. Очень властная. Чувствуется, и в президентском дворце она отнюдь не в гостях.

— Мистер Эбернети! Позвольте мне назвать своё имя. Я — Леди Тициана Пемблтон, по мужу: Эйнстин.

Эту фразу произносит женщина и мне в голову приходит только одно слово из древней истории. Которое можно применить к ней — королева. Ещё не старая королева, ей сорок лет, и она знает толк в украшениях: за пару секунд замечаю диадему на её голову, ожерелье с множеством алмазов на обнажённой шее и кольцо с огромным сапфиром (Ну, конечно, она — «королева синих») на большом пальце правой руки, которую я, низко склонясь, целую. Какая-то неведомая мне сила просто заставляет меня склониться перед ней в низком поклоне. Распрямившись, натыкаюсь на взгляд её светло-голубых глаз. Он настолько пристальный и тяжёлый, что меня охватывает беспокойство и неуверенность. Пожалуй, лишь Кориолан Сноу, отец Сибиллы, наш президент, может именно так взглянуть тебе в глаза и точно пол уходит из-под ног! На то он и президент всего нашего Панема. Но она… обладает именно таким взглядом. Очень неприятное чувство. будто эта женщина заглянула прямо в мои мысли. Ещё я успеваю заметить, что «Королева», судя по всему, плебейских кровей. Не знал, признаться, не знал…

— Митч! Представление закончено, время не терпит, я покажу твоё место, Скорее же, когда в столовую войдёт президент, все приглашённые должны занять свои места, — сердито торопит меня госпожа Меркуция. И к моему большому удивлению меня сажают не рядом с Сибиллой, а напротив неё, с правой стороны от меня Аристид, а слева усаживается Верекунда.

— Однако. — произносит она «со значением». — я же замечаю, что Сибилла, заметившая, кого посадили рядом со мной, пытается «удрать». Но это моментально пресекает в корне её мать, президента ещё нет, но госпожа Сноу уже здесь и властным жестом приказывает дочери вернуться на своё место. Вообще-то, всем известно, всем и каждому, супруга президента возражений не терпит. Вообще нельзя ей противоречить! Это очень опасно, и это потому, что женщина она импульсивная. И, как говорится, привыкла рубить с плеча. «Рубит головы, не задумываясь».

Признаться, мне не особо интересно происходящее вокруг, я с нетерпением дожидаюсь прибытия отца Сибиллы. Доходит до того, что я поднимаюсь с своего места, чтобы поприветствовать вошедшего президента, позже всех.

На секунду мы встречаемся глазами и безмолвно общаемся:

«А вот и ты! Потерянное дитя Палатина. Ну, здравствуй. Придётся тебе помучаться в высшем обществе. Ты уж потерпи и не оскандалься, ладно» — читаю в его голубых глазах. Они сдержанно смеются, глядя на меня. Президент сегодня в отличном настроении. И вот, президент, и отец моей Сибиллы подмигивает мне, еле заметно постороннему глазу, как бы говоря: «Выше нос, патриций из Двенадцатого, угольный мальчик».

Получив одобрение президента, я опускаю глаза. И вот уже уже все мои мысли исключительно о еде. Я чувствую жуткий голод, мой молодой организм вопит о голоде и необходимости срочно подкрепиться чем-то существенным. Например, вот этим мясным рулетом, которое всего в трёх футах от меня, но воспитание, школа миссис Рионны Эбернети, диктуют попыток дотянуться до него самому не делать, а вежливым голосом обратиться с просьбой к девушке, которая сидит слева от меня:

— Тебя не затруднит придвинуть мне блюдо, — обращаюсь я к ней.

— Ты хочешь есть? — вопрос кажется мне просто идиотским, чего ради, спрашивается, мы все здесь собрались, но я смиренно помалкиваю. Мне бы сейчас только вонзиться зубами в мясо, больше ничего я не хочу в эту самую секунду.

Верекунда подзывает безгласого (не заметил, всё-таки, я здесь — чужак) и через пару мгновений я уже уплётываю за обе щёки, стараясь не чавкать, но мясо такое вкусное, питальное, просто не могу оторваться, маленькой порции, которую мне положили на тарелку, не хватает и я вторично требую добавку, на этот раз, по примеру Верекунды, подзываю жестом безгласого.

Соседка, оказывается, не отрываясь, наблюдает за мной. Не за речью президента, а за моими действиями. С одобрением она негромко говорит мне, так, чтобы никто посторонний не услышал:

— Не в первый раз смотрю, как ест парень, и каждый раз восхищаюсь. Ты так красиво ешь, честное слово. Ты извини, но я не могу не сказать об этом. Здоровый аппетит, честное слово. Нет слов, ты ешь, просто потому что тебе хочется.

— А что здесь такого: ем, когда мне хочется, — проглотив особо большой кусок мяса, вроде это какая-то птица, замечаю, как ни в чём ни бывало.

— Так в том-то и дело! — смеется она, — погляди вокруг, посмотри на них. Подними глаза.

Я следую её совету и… перестаю есть:

Взгляд налево: вижу президента, он ничего не ест, потому что говорит речь. Но здесь ничего ничего удивительного нет, вот если бы Сноу одновременно и ел, и говорил, вот был бы номер. Я и раньше слышал его речи, покороче и длинные, десятки раз. Он — замечательный оратор, это прирождённое. С этим согласны и мой отец, мистер Асканий Эбернети, и мама, и Дейдра, моя сестра. Каюсь, у меня имеется очень дурная привычка: слышать речи президента в пол-уха, за что дома мне попадало от отца за такую вольность. Вот и сейчас я улавливаю лишь отдельные слова: «Блеск величия», «Цвет нации, собравшийся за этим столом», «Великие семьи», «Доблесть и честь». Короче ничего сверхнеординарного, президент произносит речь, глядим дальше.

Слева от президента сидит Леди Тициана, внимательно слушая его речь, она не торопясь кушает салат ярко-красного цвета, по-видимому томаты, или красный перец? Надо же! Успевает буквально во всём. Мне бы так: но увы, я успеваю только есть, а практически всё, что говорит отец Сибиллы, пролетает мимо меня.

По правую руку от президента гордо восседает Леди Меркуция, в правой руке она держит бокал, жидкость в котором больше напоминает шампанское. И она ничего не ест, по выражению её лица заметно, она совсем не голодна.

Теперь поворачиваю голову направо, напротив своей супруги сидит господин Эйнстин. Вид у него обыкновенный, он слушает речь президента? Как бы не так: не первый день я на Палатине, мне этот трюк давно известен — он старательно делает вид, что слушает, а на самом деле его глаза словно смотрят в пустоту, а речь ему абсолютно не интересна. Плебей, старательно выучивший повадки и трюки патрициев. Вижу-вижу, всё вижу. И, конечно, мистер Эней ничего не ест, его тарелка абсолютно пустая.

Сидящий рядом Деметрий Хаммерсли, напротив, внимает речи президента со вниманием, поэтому-то он ничего не ест. Не желает отвлекаться. Он проявляет патрицианское уважение к собрату: он и отец Сибиллы оба — патриции.

Смотрю вперёд, рядом с Сибиллой сидит госпожа Сотейра, она также ничего не ест и буквально смотрит в рот президенту. И вид у неё немножечко дурацкий. Мне хочется усмехнуться, глядя на это, но воспитание не позволяет.

С горделивой осанкой, глядя прямо перед собой, успевая и смотреть на любимого мужа, так и строго поглядывать на дочь, сидит Леди Латона Сноу. Увы и ах, госпожа Сноу стопроцентно плебейского происхождения, её золотисто-серебристое платье — верх безвкусия, вот только кто осмелится сказать её об этом? Ведь даже супруг, грозный президент, говоря с женой, ни при каких обстоятельствах не скажет ей «нет»! И госпожа Сноу ничего не ест.

Последним бросаю взгляд на Аристида: он не просто не ест и его тарелка с вычурно изогнутыми краями девственно пуста, он откинулся назад и слушает речь президента. И я замечаю, как его губы изогнулись, эта насмешливая улыбочка, только патриции умеют так изысканно высказывать своё лёгкое презрение. Аристид мастак на такие вещи, которые в совершенстве умеют очень красиво делать только патриции. Ни за что не заметишь. Но только не я. У меня «глаз алмаз», а ещё я никогда и ничего не забываю. Говорят, это свойство я позаимствовал у матери.

Так и есть, ем только я один, госпожа Пемблтон закусывает любимым острым салатом, а лишь я один голоден и уминаю за обе щёки!

— Ну, что убедился? А теперь забудь о них. Они такие старые и такие скучные. Скучные снобы. Не теряй время почём зря. Ты ешь, а я посмотрю, очень люблю смотреть, как мужчины едят. — в полголоса обращается ко мне Верекунда.

После этого на меня накатывает такая сильная обида, что я чуть не утыкаюсь носом в тарелку, по возможности, наслаждаясь вкусной едой, изредка отвечаю на едкие замечания сидящей рядом Верекунды. Мне кажется, я ей нравлюсь…

Доходит до того, что для того, чтобы обратить моё внимание, президенту приходится дважды позвать меня по имени:

— Мистер Эбернети! Надо же — не слышит! Он определённо занят делом, даже неудобно ему мешать. Мистер Эбернети, да поднимите же взгляд! Спасибо! Леди и джентльмены! От лица правительства Капитолия я выражаю благодарность этому молодому человеку! Если бы не он, мы с вами собраться сегодня не смогли бы. Мистера Джоэнта непросто заменить, но благодаря мистеру Эбернети ежегодная традиционная встреча децемвиров состоялась. И да, Леди и джентельмены! Он действительно является женихом моей дочери, это абсолютная правда.

В итоге, мне приходится встать и от смущения я зримо краснею, ведь все присутствующие со всем вниманием смотрят на меня меня. На этом «высокое собрание», участником которого неожиданно я стал накануне 54-х Голодных игр, заканчивается. Увы, я слишком много удедил внимания еду, сам смысл этого собрания увы, ускользнул от меня. Старинная традиция, но больше я ничего не понял.

Но, конечно, просто так меня не отпустили, едва я встал из-за стола, я почувствовал на своей правом плече руку госпожи Джоэнт:

— Хеймитч, дай руку! — сказано это было настолько требовательно и жёстко, что я подчинился безоговорочно. — Пошли же.

* * *

Карт-бланш

Всё началось как только мы с ней вышли из столовой в вечернюю (зелёную) гостиную, строгую комнату, отделанную мрамором. Вот тогда я и заполучил в свои руку бесценную вещь, имеющую просто-таки невероятную ценность. Называется этот предмет: Carte blanche. Открытый счёт в Банке Панема. Счёт с неограниченной суммой.

— Вот мой подарок, Митч! Сегодня твой первый менторский день. Твои первые игры, и это минимум, что я могу сделать. Он целиком и полностью в твоём распоряжении. С одной стороны будь расчётлив как твой отец, а с другой стороны будь щедр, как твоя мать.

Признаться, последнее заявление вводит меня в полное недоумение. Что она имела ввиду? Но подумать об этом не дают, сзади подходит господин Деметрий Хаммерсли, со словами:

— Моя уважаемая дочь! Вы позволите?

Лицо госпожи Джоэнт меняется, на долю секунды появляется выражение неприятия и даже брезгливости, но никто не должен знать, какие истинные чувства глава нашей партии испытывает к своему приёмному отцу и на её лице вновь появляется выражение любезности. Её красота зрелая, непохожая на красоту Сибиллы, или, например, Верекунды, моей новой знакомой. Кстати, а где Сибилла?

— Конечно, отец, — с подчёркнутой почтительности отвечает она.

Белый мелованный лист с личной подписью госпожи Джоэнт и главной, тн «Чёрной печатью», на пару секунд, пока он не возвращает его мне, оказывается в руках этого властного старика. Неожиданно, для госпожи Джоэнт очень неожиданно, он заявляет:

— Хеймитч Эбернети! Я тоже хочу сделать подарок. «Чистый лист» не в моих силах, это будет слишком долго. Платиновая карточка на предъявителя, до окончания игр, уверен, отличный вариант?

— Сэр, вы уверены? Митч вправе снять любую сумму, именно любую. Вас это не затруднит? — пытается осторожно отговорить приёмного родителя леди Меркуция.

— Конечно, нет! Я — Хаммерсли. — сказал как отрезал величественный старик и в моих руках буквально через пять секунд (время пока до нас бегом добрался личный секретарь господина Хаммерсли) оказался пластиковый предмет серебристо-серого цвета с орлом Панема, надписью «Карта Банка Панема. Класс Z-РРР. И господин Деметрий удаляется, его секретарь вовлёк шефа в какой-то совершенно секретный диалог и мы оказались одни.

— Знаешь как ей пользоваться? — я отрицательно покачал головой и получил подробную инструкцию, — В здании Штаба игр на первом этаже есть офис Банка Панема, ты заполняешь бланк платежного документа, в графе «владелец счёта» указываешь мистера Хаммерсли, а себя вписываешь себя как его доверенное лицо. Первой степени, с правом снять абсолютно любую сумму. Но заплатить ты имеешь только за посылки на арену, а за за обед с Сибиллой в ресторане — нет. Имей это в виду и не попади впросак.

Она отвлеклась на подходящего поздороваться старшего помощника президента господина Кассиуса Роллза. Но нисколько не отвлеклась от нашего разговора, когда он откланялся, госпожа Меркуция продолжила:

— Я должна тебе сказать, трать эти деньги осторожно, но я не стану этого делать. Хаммерсли нам не друзья, не союзники, они — младшие партнёры в некоторых наших бизнесах, и я не собираюсь лгать, что в восторге от этого. Но они не враги. Через несколько дней платиновую карту тебе придётся вернуть. Поэтому, Митч, вот тебе моё напутствие — если так сойдутся звёзды, а такое очень даже может случится, если тебе эти деньги будут нужны позарез, знаю, в первый менторский год это не может случится, но я твёрдо говорю тебе — ты отвечаешь за трибутов Двенадцатого, мы все отвечаем только за своих… — она внезапно замолкает и холодок прошёлся по моей спине. Предчувствие больших перемен, неприятности, они не обойдут меня стороной — вот такое предчувствие захлестнуло меня. Чёрные мысли, я всегда гнал их прочь. Но это предчувствие было так реально… Миледи тем самым временем продолжила, — Митч! Вычисти всё, до последнего цента. Это твои деньги. Смелее — не наше дело, когда его кузены обо всём узнают. Нас не волнуют проблемы «синих». Своих предостаточно! — сказано это с таким железным напором, с таким убеждением своей правоты, что я решил для себя в точности последовать её совету.

О, Капитолий, самый опасный город Панема! У меня внезапно страшно зачесались ладони.

Но на этом фейерверк не закончился. Заметив, что Деметрий Хаммерсли больше не отнимает драгоценного времени «Чёрной королевы» Меркуции Джоэнт, из ниоткуда материализовался Аристид Фицрой-Камерон:

— Аристид! Откуда? Только что тебя здесь не было! — соболиные брови госпожи Меркуции взмыли вверх, она даже наклонила голову набок.

— Миледи! Надеюсь, я не слишком вас обеспокоил? — он как никто умел сделать одинаково виноватый и гордый и уверенный в себе вид.

— Нисколько, ты ходишь слишком быстро и слишком незаметно. Ты что-то хотел? Мы с Хеймитчем слушаем тебя, — она прекрасно знала, что Аристид не подошёл бы без веской причины, такой уж он человек.

— Конечно. Миледи! Я давно решил для себя, что пришло время поставить точку в одной очень неприятной истории.

Леди Меркуция с гневом сдвинула брови и заставила собеседника умолкнуть. Одним только взглядом:

— Публий-Корнелий! Я возражений я не потерплю! Ты знаешь!

— Знаю, леди Меркуция! Но я делаю первый шаг. — замечаю, что гнев плещется в его глазах, понимаю, что его миссия чрезвычайно трудна. Я догадался о чём разговор и то, почему они, они оба, ведут диалог в моём присутствии. «Очень неприятная история» касается меня непосредственно. Она началась в тот самый миг, когда четыре года назад Бьюти Джаэлз запустила в меня нож. И, конечно, Орион Джоэнт был просто в бешенстве, он рвал и метал! Он объявил войну «жёлтым, началась холодная война, она идёт и сейчас, ничего не изменилось!

Наша несравненная «Чёрная королева» заставляет его замолчать во второй раз. Её светлые глаза потемнели. Леди гневается! Нет, она просто в бешенстве. Поэтому-то он так терпелив и деликатен: одно неосторожное слово и ни о каком примирении можно будет забыть. Надолго.

— Публий-Корнелий! Мы слушаем тебя. Я и Хеймитч.

— «Оливковая ветвь»(1), я беру на себя ответственность заявить, что… — но он не успел окончить фразу, его прервали.

И грянул гром.

Грохот раздался такой силы, что я вздрогнул, едва не подпрыгнул на месте! Я даже пришла в головум мысль, не взорвалось ли что, думаю многие присутствующие подумали то же самое. Странно было и то, что никакого дождя и не предвиделось даже, с утра в Городе стояла ясная солнечная погода.

Да, в Капитолий пришла гроза. Только сейчас я заметил, что в зале стало слишком темно. Госпожа Меркуция, Аристид и я подошли к окну: и сразу стало понятно, какая стихия владычествует за стенами президентского особняка.

Это был ливень, не просто сильный дождь, а какое-то наводнение, с неба лилась вода в таких количествах, что всё смахивало на водяную стену. Падая с огромной высоты и ударяясь о камень мостовых Города, вода рассыпалась тысячей разноцветных брызг. И вот уже достигнувшая каменных тротуаров воды собирается в ручьи, а ручьи собираются в реки, Капитолий захватывает водная стихия!

— У вас назначено много дел в ближайший час, Публий-Корнелий? — серьёзно, но с чуточкой насмешливости в голосе спросила Леди.

— Да, немало. Но, боюсь, их всех придётся отложить. — с улыбкой ответил ей мужчина.

— Вот у меня по крайней мере их пятнадцать, — саркастически высказалась она.

— У меня не меньше, но жизнь вносит коррективы в наши планы, — еле заметно кивнул, соглашаясь с собеседницей, ответил он. — Мы предполагаем, а Боги располагают… — в его голосе я не уловил иронию, он говорил абсолютно серьёзно. «Боги» для патриция Корнелия-Фицроя были не просто красивым словом.

— Как это верно! — одобрила его слова женщина. — Оливковая ветвь? Ты предлагаешь мир, Публий-Корнелий, я правильно тебя поняла?

— Абсолютно верно, леди Меркуция. Нам необходим мир. И как можно скорее, — мужчина по-прежнему говорил мягко и чуточку расслабленно.

— Я с тобой согласна, наступает время мириться. Да и ситуация как никогда благоприятная, ты знаешь, какой сегодня у Хеймитча знаменательный день? — женщина теперь говорила мягко, без нажима.

— Да, конечно, первый менторский день. Он бывает только один раз. Первый день… — он на пару мгновений замолчал и повернул голову в мою сторону. И заговорил непосредственно со мной, — Хеймитч, знаю, ты обижен на нас, у тебя очень веские причины. Я уверен, что человеческая жизнь не имеет цены. Она бесценна, но всё же я осмелюсь предложить тебе именно деньги. Потому, что ты — ментор, а ментор и деньги — эти два понятия неразделимы. Я не прошу тебя простить, я прошу принять из моих рук вот это.

— Золотая карта. Именная или на предъявителя? — заинтересовано задала вопрос королева, вождь самой сильной и самой богатой из партий в Капитолии.

— Именная. Четыреста миллионов, — коротко ответствовал один из самых богатых и удачливых мужчин Капитолия, а значит и всего Панема.

— Публий — ты хороший мальчик, серьёзно, ты можешь расчитывать на моё расположение. Твой дар принят. — «Её Величество» продемонстрировала, что она довольна и её вердикт положительный. — Хеймитч, ты сегодня богат как Крез, я не рассказывала про самого богатого человека Старого света, царя Лидии?

— Нет, вы не рассказывали. — отвечая, я заполучил в свои руки золотую карту Аристида.

— Значит, расскажу в самое ближайшее время. Публий, мы тебя больше не задерживаем. Спасибо! — и «чёрная королева» тактично завершив «аудиенцию» отпустила «жёлтого принца», сказала мне уже наедине, — Митч! То я сказала про вклад Хаммерсли, относится и к этому дару, — с некоторой весёлостью проговорила леди Меркуция.

Мы некоторое время стояли у окна и смотрели на водопад, льющийся с неба:

— Странно, откуда он? С утра ни о каком дожде речи не шло. Неужели распорядители игр постарались?

— Вероятно, миледи Джоэнт, — согласился я.

— Либо «Леди Джоэнт», либо «Миледи». Они перестарались, это уже слишком, — глядя на залитую водой лужайку перед президентским дворцом, резюмировала «моя королева».

Но и на этом подарки не закончились, оставались ещё «зелёные», партия семьи Сноу. И, конечно, раздраженная и раздосадованная Сибилла уже вовсю искала меня. Выйдя от отцовского кабинета, она сразу принялась меня искать. Но не сразу ей это удалось, поэтому она явилась с нарочито недовольной физиономией.

Попросив разрешения Леди Меркуции, но ни слова не говоря мне, она взяла меня на руку и потащила за собой. Когда она совсем не в настроении, Сибилла играет «в молчанку», почему-то она уверена на все сто, что игнор — самая превосходная стратегия на свете. Я уже успел привыкнуть, но вначале терялся, не зная как мне вести с себя с президентской дочкой, когда она ведёт себя настолько странно: «Странная девчонка, вот попробуй догадайся, что у неё на уме! Но ни в коим случае нельзя её злить. Боязно, как-то» — ломал тогда я голову.

Вот и сейчас она с угрюмо-недовольным видом, не слова не говоря, потащила меня за собой. Я подумал, что она потащит меня наверх, на второй этаж, в свою комнату, но ошибся, Сибилла вместо этого заскочив на служебную половину просто затолкнула меня в малюсенькую комнату и захлопнула дверь. Мы остались одни.

— Ну, чего? — начала она, не меняя выражение крайнего неудовольствия на лице. Над нашими головами загрохотало, это опять в небе ударил раскат грома. Вот только Сибилла не обратила на него никакого внимание, ей было не до того. — У тебя рубашка растёгнута, — и Сибилла принялась застёгивать верхнюю пуговицу, после чего встала на цыпочки (всё-таки она на политора дюйма ниже меня ростом) и нахмурив брови заглянула мене в глаза. И наклонила голову. Так мы и стояли молча некоторое время. И вот в её руке появился предмет золотистого цвета.

Это была ещё одна карточка. Золотая карточка. Но всё же она была более чем примечательным предметом. Ведь на ней значилось имя владельца:

Кориолан Сноу

Да, Сибилла принесла, чтобы вручить мне, личную банковскую карту президента. Лишнее говорить, что за всё время, пока длились Голодные игры, ни у кого из ментором ни было банковской карты с именем президента! А у меня теперь был целый комплект: «карт-бланш» Джоэнтов и три карты, одна платиновая и две золотые и такая невероятно гигантская пирамида денег, что вся арена, да что там арена, все арены за прошедшие полвека, не стоили таких бешеных денег!

Вручив мне её Сибилла сказала:

— Не трать ничего с неё хотя бы пару часов. Там всего пол-миллиона отца. Но Лабеон обещал перевезти туда деньги.

— Лабеон? Любопытно. А сколько?

— Не знаю. Не думаю, что он тебя обидит. Когда папа кого-то о чём-то просит, обычно все исполняют с большим рвением. Даже Лабеон. Ну, ты понял, это подарок папы в твой первый менторский день. И мамы. Она просила передать тебе, что будет болеть за твоих.

Признаться, последняя фраза меня порадовала особенно сильно: невероятная удача заполучить личную карту президента, но если сама Леди Сноу будет болеть за трибутов Двенадцатого дистрикта, тут вообще можно быть уверенным, что именно «наши»имеют наивысшие шансы стать Победителем.

Удача определённо на нашей стороне!

Сибилла выпускает меня из той комнатёнки, но отпускать меня она не хочет: держит за руку крепко. Наконец, ей приходится меня отпустить. Не на всегда, только до вечера, я ни за что не позволю своей нареченной умирать от скуки после ужина. Я обязательно вернусь во дворец, но Сибилла не была бы Сибиллой, если не заставила меня пообещать не покдать её! Но увы — сейчас мне пора: мои менторские обязанности, а я намерен явиться во всеоружии, не могут просто подождать. Мне пора.

— Чего от тебя хотела Верекунда. — и она так посмотрела на меня, как будто я натворил нечто жуткое. Предал Панем, или… Даже теряюсь, в чём дело. Ревность? Впервые подозреваю любимую в том, что она ревнует меня к другой девушке.

— Ничего. Она просто сидела рядом и интересовалась тем, как я ем, — отвечаю как можно честнее и осторожнее.

— Ну-ну, — цедит сквозь зубы моя любимая и нехотя отпускает меня с миром. Точно: будь её воля, она отправилась бы со мной и слкдовала бы за мной по пятам, ни на минуту не отпуская от себя.

Гроза заканчивается. Не совсем. Капитолийская гроза, наводнение, стихийное бедствие (верно всё, что я сказал) уходит с большой неохотой, раскаты грома прекращаются, а дождь медленно затихает. Небо, практически чёрное, иссине-чёрное, медленно заливается более светлыми оттенками. Теперь я вижу облака, тёмные, стального оттенка, но и они быстро движутся за горизонт, вот уже виднеется голубое небо и выглядывает первый солнечный луч. Звуки льющейся с неба воды постепенно смолкают, теперь здесь, в уютном помещении президентской резиденции становится тихо и покойно.

Я отправляюсь на поиски кого-нибудь из президенского штата, чтобы мне помогли побыстрее найти моего шофёра. Ну, того самого стражника. Проходит ещё немного времени и мне сообщают, что через минуту у левого, внутреннего, со стороны парка и озера, крыла дворца, меня будет ждать моё авто. Тот самый белый лимузин с зеркальными стёклами.

Я выхожу в сад. В окна уже светит солнечные лучи, гроза почти что закончилась. По дороге я замечаю множество капитолийцев: гости, их сопровождающие, персоны из президентского штата. Секретариата. Те, кто работают во дворце. Они ждут. Они терпеливо ждут. Ждут чего? Выходя из дворца, понимаю: они ждут, когда можно будет выходить, когда «всё закончится». Им нужна исключительно идеальная погода. Они не желают, чтобы на их дорогие и очень дорогие костюмы и платья одежды упала даже одна капля дождя!

Мне подставляют большой зелёный зонт. Сверху ещё падают последние капли дождя, ступая по мокрому песку дорожки дворцового сада, я даже нисколько не промочил своих туфель. Мне надо было пройти всего пятьдесят шагов до автомобиля!

Но и это оказывается неприемлимым для капитолийцев, им нужно идеально чистая и сухая земля, пока её не будет, они не тронутся с места. Капитолийцы!

Целый и невредимый, ни одна капля не попала на мой костюм, я сажусь в салон автомобиля. Капитолийцы смотрят мне вслед, но не трогаются ни на шаг. Ни один не спешит последовать моему примеру. Они могут это себе позволить, но я некапитолиец, я житель дистрикта, но самое главное: я — ментор и меня ждёт Тренировочный центр, штаб управления Голодными играми.

* * *

Одна, две минуты, и автомобиль покидает «запретную зону» президентской резиденции, ещё минута и мы достигаем подъезда Тренировочного центра. Мой тёмно-серый капитолийский костюм отчего-то производит такое впечатление на миротворцев охраны в вестибюле, что меня пропускают моментально, без предъявления пропуска. Это странно, это очень странно: посторонние в здание категорически не допускаются, я уже успел привыкнуть, что при выходе каждый раз мою личность проверяли и перепроверяли с особой тщательностью. Изумлённый (Что такого в моем костюме? Он не такой, как у обычных капитолийцев, он слишком скромный и тёмный) в одиночестве поднимаюсь на 12-й этаж. Выйдя из лифта, натыкаюсь на девочку. Мою девочку.

Её зовут Роксана, фамилия — Чондос, она живёт (жила…) в Шлаке, я хотел сказать: Угольном посёлке, хозяин которого, если уж быть откровенным — мой отец, директор шахты. Ей четырнадцать, у неё есть младшая сестра Дафна, а ещё старший брат, Теллумон. Сестре ещё нет и девяти, а брат уже работает на шахте, ему девятнадцать, он на год моложе меня. Не то, чтобы мы с ним большие приятели, но каждый раз мы с ним здороваемся за руку.

Почему я так хорошо всё это знаю? Чондосы наши соседи. Если наш дом стоит на Центральной улице, слева от него два маленьких переулка, в одном из них, Кривом переулке, стоит домишко Чондосов. Таким образом, она выросла практически на той же улице, что и я. Её отца зовут Вулкан Чондос и он шахтёр и работает на шахте моего папы, а имя её матери мне неизвестно, когда она умерла, я был ещё совсем маленьким. Сильно подозреваю, корни её семьи капитолийские, я слышал в «Тёмные имена» в дальние дистрикты сослали семьи предателей и изменников, лишённых капитолийскиого гражданства.

Роксану и её сестру Дафну я помню давным-давно, когда они были были совсем маленькими. Если старшая сестра отличается бледной кожей и тёмными, почти чёрными волосами, Дафна напротив светленькая (наверное, в отца), но кожа ё неё гораздо более смуглая. Глаза у старшей сестры голубые, а у младшей — карие. Что касается до их брата, Телумона, он копия его отца, пепельного цвета волосы, невысокого роста, но коренастый и очень сильный, кожа такая же смуглая, как у меня. И глаза у него такие же как у меня, моего отца и Дейдры — светло-синие с золотым ободком. Он парень вспыльчивый и драчливый, если что сразу пускает в ход пудовые кулаки. Конечно, в школе, я не раз с ним дрался, хотя на год меня младше. Однажды мы рассорились из-за девчонки, он ударил меня первым. А я дал ему вдачи. Он разбил мне лицо в кровь, а я, не желая оставаться в долгу, выбил ему передний зуб.

Бились мы на заднем дворе, подальше от глаз взрослых. Бились не просто так, а по правилам, ногами не драться и прочее, поэтому у нас был судья, рефери. Парень, старше меня на два года, а Телумона на три, Джайден Хоторн:

— Так, достаточно. Остановились оба! Митч, я сказад «стоп»! Ещё одна секунда и я лишу тебя победы. — вынес тогда свой приговор Джайден.

В общем-то, Роксана мне не чужая, и речь быть не может, что ничего не делать и дать вотей погибнуть на арене. Я ещё по пути в Капитолий решил, что буду бороться за её жизнь. Но теперь, когда у меня в карманах золотые и платиновые карточки, я имею реальный шанс привезти её домой живой!

Почему именно её, а не Деккарда, уж у него шансы выжить больше? На этот вопрос у меня имеется не просто готовый ответ, но и весомая причина. Но об этом как-нибудь потом. Нет, Деккард пусть расчитывает на свои силы, я выбираю девочку.

— Я умру? Скажи правду, Митч, мне осталось жить несколько дней, правда? — девчонка берёт быка за рога.

Но девчонка права: трибуты Двенадцатого и в правду не побеждают! Но! Не в этот раз, Хеймитч Эбернети прибыл в Капитолий, чтобы поработать ментором, а как говорит мой старик: «Эбернети не гнутся». И я отвечаю Роксане уверенно и твёрдо:

— Нет, ты не умрёшь. Я этого не допущу!

Перегибаю палку, от неожиданности она испуганно хлопает глазами, сбитая с толку. Раскрываю пару своих козырей, объясняю соседской девчонке, что на этот раз у неё совсем даже нет причин сдаваться и отчаиваться. Да — она не боец, но от неё никто и требует голыми руками поубивать всех парней на арене. Сильные и свирепые побеждают часто, но не всегда! Она, как и я сам, видела многие игры и после моих слов её одалевают сомнения. Мой план довольно-таки прост: союз с другими трибутами. Вот только, как только она узнаёт, что я придумал: союз с парнем и девчонкой из Второго, она недоумевает и начинает со мной спорить:

—Митч, что ты такое говоришь? Я их боюсь, особенно девчонки. Она так глядела на меня на Параде…

Тут мне надо признаться, что я бессовестно «проигнорил» Парад Трибутов! Не то, чтобы такого ещё никогда не случалось. Но, признаться, меня просто тошнит о шмоток, в которые Тинея одевает наших. Вообще, всегда, когда Летиция и старая Тинея, стилист Двенадцатого дистрикта, берутся за какое-нибудь дело, получается какой-то отстой, честное слово. Да, мама, надавала бы по шее за такие слова, но нет сил терпеть их плебейский вкус и их манеры. Поэтому, я держался в стороне, а «дамочки» всем распоряжались на Параде. Итог — полный провал, как я и предполагал, никто наших даже не заметил.

И Роксана не знает настоящей причины моего поведения, а оправдываться мне гордость не велит.

— Зато у меня дружеские отношения с их ментором, а они оба будут исполнять всё, что он им скажет, — заявляю так, чтобы ей и в голову не пришло усомниться в моей правоте. Брут даже не в курсе моей «гениальной задумки», но на него-то я положиться могу, а вот сама Роксана долго не хочет соглашаться.

— Митч, я боюсь! Что ничего не получится. Даже если Деккард будет рядом…

У меня глаза лезут на лоб! Причём здесь этот подонок и мерзавец? Оказывается, за то время, пока меня не было, пока я сидел за одним столом с капитолийскими патрициями, девочка время даром не теряла, ей удалось невозможное — помириться, простить своего земляка. Вот уж чего я ожидал меньше всего! У меня челюсть падает на пол, когда она заявляет:

— Я его простила. Он сам пришёл, конечно, я ему не поверила, я прекрасно знаю, что он из банды. Но он рассказал мне совершенно жуткую вещь: попрощаться с ним не пришла его мать! Представляешь? Это его не оправдывает. Он меня уколол, намеренно уколол. Да, он жестокий. Но, Митч, он мой земляк. Трибуты из одного дистрикта в финал выходят редко, ведь так?

— Профи выходят, не каждый год, но случается. К чему ты клонишь? — чувствую, этот её «заворот» не к добру.

— Он пообещал мне, что во первых: не будет обижать меня, а во вторых, мы же земляки — обещал подставить плечо. Защита, Хеймитч. Да, он психанул, но сейчас он раскаивается. Думаю, он осознал, что расчитывать может только на твою помощь, и он пришёл ко мне мириться.

— И ты ему поверила, — с неудовольствием спрашиваю её. Знала бы ты, какую проблему ты мне подкинула? Хотя Деккард всё правильно сделал, поганец, стал бы я с ним говорить вообще, если бы не Роксана!

— Не надо ему доверять просто так, пусть делом докажет, — напрочь уничтожает все не высказанные мои доводы Роксана. — Посмотрим, как он себя покажет на тренировке.

Надо же: эта девчонка, умеет быть очень убедительной. За пару минут она полностью убедила меня в том, что «отмороженный на всю голову» член банды «юнитов» на кое-чего на может ей сгодится. Ей и мне!

И я вот теперь-то мне в пору хвататься за голову: перед отъездом я получил наказ от отца не в коим случае не помогать Деккарду!

Примечание к части

1 —«Оливковая ветвь», традиционый символ примирения после войны: нападение ментора Первого дискрикта (вотчины «жёлтых») Бьюти Джаэлз на Хеймитча Эбернети после его коронации спровоцировало войну между двумя могущественными капитолийскими партиями (кликами, кланами, группами влияния). Аристид, вождь «жёлтых», всеми силами старается найти предлог и заключить, наконец, перемирие.

* * *

Продолжение действий, описанных в предыдущей главе. 54-е Голодные игры.

В этом году во время Жатвы я впервые сидел не просто на сцене. На этот раз меня посадили на «стул ментора», первый слева. На 51-х и 52-х играх я тоже входил в число приглашённых на церемонию, но тогда ментором был Холли — мне оставалось лишь сидеть и смотреть, как он работает, учиться у него.

Каждый год перед Жатвой на сцене ставят шесть стульев, по три с каждой стороны. Справа садятся наш мэр, мистер Корделл, рядом с ним — главный контролёр, госпожа Датч, и глава налоговой инспекции, мистер Лайтон. Последние три года, начиная с Жатвы-51, свои места на сцене, но с левой стороны, тоже занимали трое: ментор дистрикта — Холли Хэмиш, директор шахты номер один — мистер Федер и я.

Забавный факт: до моей победы на одном из стульев сидел мой собственный отец, но после тех игр он уступил место мне. Помню, как удивился и спросил его, где же тогда будет сидеть он сам, но отец лишь рассмеялся и преспокойно ушёл вниз со сцены, к маме, и крепко её обнял. Я сразу догадался, что она сильно переживала за Дейдру и очень боялась, что со сцены прозвучит имя моей сестры, но ни тогда, ни после этого не произошло.

Вот уже третий год мои родители сидят внизу, а я — на сцене. В будущем году Дейдре исполнится восемнадцать, и это будет её последняя Жатва.

На этот раз Холли сказался больным — проблемы с почками, вот так новость! — и заранее предупредил, что на Жатве присутствовать не будет, а заодно передал полномочия ментора мне.

Сегодня на сцене было жутко жарко, что вся одежда насквозь пропиталась потом. Всё, чего я хотел после церемонии, так это отправиться в лавку Доннеров — старик Доннер продаёт самый лучший лимонад, — но планы пошли коту под хвост.

— Митч! Куда это ты намылился? Иди в кабинет к мэру, там ты получишь выездные документы.

Окликнувший меня голос принадлежал, к моему изумлению, Холли. От досады я был готов рвать волосы на голове.

— Я сейчас что угодно дам за глоток воды, — честно признался я. — Как твои почки?

— Нормально, доктор говорит, что жить буду, — пожал плечами старый ментор. — Я выпил обезболивающие таблетки и пришёл. Решил за тобой присмотреть, не хочу, чтобы ты чего напутал.

Войдя в кабинет нашего мэра, мистера Корделла, Холли по-приятельски поздоровался с градоначальником:

— Привет, старина Дрэйк. Распорядись, чтобы нам с Митчем принесли бутылочку воды, в горле пересохло.

К тому моменту мэр уже подписал выездные документы на трёх человек (я сам, Роксана и Деккард). В кабинет вошёл мой отец:

— Все в сборе, отлично, — обратился он к мэру, — Напомни-ка мне, дружище Дрэйк, фамилии трибутов. Ведь они оба из «моего посёлка». Девочка вообще живёт в соседнем доме.

Едва взглянув на фамилию Деккарда, мой отец изменился в лице и воскликнул:

— Ага, так я и думал, парень из банды «юнитов»! Джентльмены! Вы не забыли наш разговор про банду малолеток, промышляющих разбоем в моём посёлке?

Отцовские слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Холли скривил недовольную гримасу и отвернулся, а мистер Корделл побледнел и заёрзал на стуле. Очень недовольный па обратился ко мне:

— Сын! В кои-то веки жеребьёвка на Жатве выбраковала «паршивую овцу» из моего стада. Будь любезен, обратно этого парня привези в гробу.

— Отец… — от волнения я поперхнулся водой и закашлялся, на помощь пришёл Холли, со всей силы хлопнувший меня по спине.— Это жестоко.

Таких слов от отца, да ещё и при посторонних, я услышать не ожидал. Следом прозвучал раздражённый голос ментора. Холли всегда избегает конфликтов, но в тот раз мой отец очень больно задел его за живое:

— Сэр! — обратился он к моему отцу. — Я обязан вмешаться. Ваша просьба не просто опасна, она беззаконна. Более того, она грозит неприятностями вашему сыну!

Я ещё не видел ничего подобного: глаза моего дорогого па округлились, точно два блюдца. Отец, хотя и растерялся (всё-таки, хитрец-ментор застал его врасплох), но не смутился. «Эбернети никогда не пасуют», — так он любит говорить, но вместо того чтобы трезвее отнестись к словам ментора, па лишь распалился, хотя он наверняка догадывался, что Холли не блефует, а толкует о деле.

— Холли, ты зачем назвал меня сэром? — в голосе отца я почувствовал признаки обиды и, что было совсем нехорошо, если судить по моему собственному опыту, наступающего гнева.

— Да, Холли, изволь объяснить, о каких неприятностях ты говоришь, — пришедший в себя мэр, судя по его виду, заметно нервничал. — Неужели кто-нибудь допускает мысль, что этот юноша вернётся домой с победой?

Мой отец определённо всё больше раздражался, а вот ментор даже бровью не повёл, он отнёсся ко всему с ледяным спокойствием. Стоит ли говорить, что поведение Холли в той неприятной ситуации сильно повлияло на меня?

— Я лишь хочу сказать, что с такого рода просьбами обращаться к ментору дистрикта нельзя, — терпеливо ответил отцу и подавшемуся от волнения вперёд мэру Холли.

— Не возьму в толк, Холли, что тут незаконного? Я же не собираюсь вмешиваться в действия Хеймитча, — сказал с удивлением в голосе мой отец. — Или, может быть, ты хочешь сказать, ты намекаешь на то, что… — в конце фразы па внезапно осёкся.

— Именно, — моментально ответил ему Холли.

Ментор и отец уставились друг на друга, повисла неловкая пауза. Признаться, я ничего не понял, мысли в моей голове путались: какая несусветная дичь — мой па диктует мне, что делать? Надо знать моего старика, чтобы понимать, как это несправедливо. Холли всегда «трезв как стёклышко», а сейчас он явно сказал какую-то ерунду, но почему? Угольный черныш меня возьми, не понимаю! Но затем мне в голову пришла вот какая мысль: важно не то, что сказал па, а то, что разные нехорошие люди могут сказать об этом! Мне ли не знать, как много недоброжелателей у моего отца дома, но главное — в Капитолии! А последнее куда серьёзнее. В Капитолии нам, Эбернети, прямо скажем, далеко не все рады, как раз ровно наоборот. Скорее всего, мистер Хэмиш имел в виду именно это, но тогда, спрашивается, как быть мне? Поступать следует по уму, но и по совести!

Холли и мой отец хорошие и закадычные друзья, а потом нет ничего удивительно, что они поняли друг друга с полуслова. Зато мэр нисколько не уловил суть разговора и, нервничая от этого ещё больше, вновь подал голос:

— Господа! Давайте просто строго придерживаться регламента. Ваши слова, мистер Эбернети, были искренним выражением законного возмущения. Что-то я не пойму, Холли, ты говоришь о незаконном вмешательстве или о подкупе? Но это явно не тот случай!

— Дрэйк, ты абсолютно прав, я просто вне себя от возмущения от мысли, что этот малолетний негодяй может победить, — быстро взяв себя в руки, подал реплику па.

Моя мысль подтверждалась: па неосторожно дал разным недоброжелателям повод обвинить его, и меня заодно, в неких «незаконных действиях» и против подобной неосторожности выступил многоопытный Холли.

«Ну и гадюшник. Остаться бы дома! И почему Холли заболел? Не повезло, так не повезло!» — устало подумал я.

— Холли, неужели ты допускаешь мысль, что этот парень… — с деланным удивлением воскликнул па.

— Нет. У трибутов Дистрикта Двенадцать вообще мало шансов уцелеть, это абсолютно неправдоподобно. — Холли явно вошёл в роль и вещал очевидные вещи с умным выражением лица.

«Вот ловкач», — пронеслось у меня в голове.

— Тогда что не так? Этим малолетним преступникам самое место на виселице, ты разве не согласен со мной? — продолжил разыгрывать комедию мой отец.

— Согласен, полностью согласен, — ответил отцу Холли.

Он тоже рисовался, хотя и вынужденно. Но, признаюсь, в тот момент я не думал о «прослушке», о главе миротворцев мистере Хейли, злейшем враге моего отца.

Тут мистер Дрэйк Корделл нервно подал свой голос:

— Асканий! Ты абсолютно прав, этот парень малолетний убийца, об этом говорится в его личном деле, но ментор в ответе за своих трибутов, таковы правила, не нам подвергать их сомнениям.

— Так в чём тогда дело, господа? Последнее, чего бы я хотел или хочу, так это нарушать заведённый порядок, и я — последний человек, который желает навредить своему сыну. Но проблема есть, и я настаиваю, что её необходимо решить в течение недели, в крайнем случае — десяти дней, — продекламировал мой отец.

— Я согласен с мистером Эбернети, — с каменным лицом заявил Холли.

— Я согласен с вами обоими! На верёвку и мыло себе эти детки заработали, это точно, — с некоторым испугом в голосе фактически сдался мэр. — Но давайте разберёмся с трибутами, а борьбу с бандой в Угольном оставим на завтра!

— Вы оба формалисты, вот что я скажу, — уже с искренним, а не напускным ядом в голосе отметил мой отец.

На том, собственно, разговор и закончился, и я отправился к ожидающему нас капитолийскому экспрессу.

* * *

Теперь мне придётся поговорить с Деккардом по-взрослому, лучше с этим не тянуть. Хочу понять, что на уме у этого малолетнего бандита.

Он меня не разочаровал. Как только я закончил с девочкой, по её (!) сигналу в комнате появился Деккард. Они переглянулись, и я подумал, что двое этих подростков, выросших в крайней нужде, умеют в миллион раз лучше меня находить единственно правильный, чтобы выжить и не погибнуть, путь. С Роксаной я говорил стоя, но сейчас опустился на изящный капитолийский стул с изогнутой спинкой и приготовился к разговору.

— Привет, ментор! — в низком сильном голосе Деккарда чувствовалась уверенность в себе.

Мы встретились глазами. Стальные, внимательные, умные. Хотя теперь его физиономия радикально не похожа на то, что я увидел в поезде.

* * *

В капитолийском экспрессе

Когда я только входил в вагон, мне, первым делом, встретились миротворцы, стоящие в тамбуре. Один из них спросил:

— Вы ментор этого дистрикта?

Я автоматически кивнул.

— Наш сержант просил зайти к нему, идите за мной!

В тот же момент поезд тронулся. Мы прошли в вагон охраны и вошли в купе, занимаемое командиром.

— Мне знакомо ваше лицо. Вы — сын директора шахты в Двенадцатом, Хеймитч Эбернети, — строго посмотрел на меня миротворец постарше, лет сорока, наполовину седой. — Ваш отец ― капитолиец, верно? — я согласно кивнул. — Значит, мы — земляки. Пожалуйста, садитесь. Моё имя — Софокл Райт.

Как только он удостоверился в моей «капитолийской» личности, то сразу изменился: из сурового миротворца с каменным лицом превратился в своего в доску парня. Было это довольно странно, я не привык к подобным фокусам.

— Рассчитывайте на моё всемерное содействие, — продолжил он. — Ах да, я отвлёкся. Я хотел предупредить вас, вы же впервые выступаете ментором. Имейте в виду ― ваш парень опасен, рекомендую незамедлительно надеть на мерзавца наручники.

Отличное начало моей «карьеры». Не высказать протест теперь ― значит, потерпеть полный провал, поэтому я решительно заявил:

— Нет! Не надо наручников!

И да, моё «капитолийство», оказывается, может даже быть полезным. Настаивать он не стал, согласился моментально:

— Как вам будет угодно! Рядовой, принесите второй стакан. 

Мне поневоле пришлось выпить с этим Софоклом коньяк за знакомство. Мы чокнулись, и разговор быстро превратился в застольную беседу. Впервые за мою практику миротворец был со мною совершенно откровенным.

— Ваше здоровье, господин Эбернети! Мы, капитолийцы, должны держаться друг друга, дистрикты не предназначены для жизни, они могут быть опасными. Могу поспорить, чтобы вы не обращали внимания, что Дистрикт номер Двенадцать — самый безмятежный из тех, где я бывал. Мне довелось служить в Одиннадцатом, и в Седьмом. И я утверждаю: по сути, это вражеская территория, даже лояльность жителей Первого сомнительна. Не верите? Разрешите вопрос? Как вы, капитолиец, вообще оказались в роли ментора?

— Я — Победитель Второй Квартальной бойни, — ответил я ему, уже испытывая желание поскорее избавиться от нового знакомого. — И капитолиец я только наполовину, моя мать — местная уроженка.

Миротворец лишь засмеялся:

— Капитолийцем нельзя быть наполовину. Либо да, либо нет. Вы — капитолиец, сомнений быть не может. Ещё скажу: в прошлом году вы неоднократно ездили в Капитолий, и я вас хорошо запомнил. Вы несколько месяцев жили в Городе, лишь недавно вернулись в дистрикт, потому что вас назначили ментором вместо мистера Хэмиша. Вы — не просто Победитель, вы — особенный, именно потому, что вы капитолиец.

Я не стал с ним спорить, он был не совсем точен: это госпожа Сноу настояла, чтобы меня отправили домой, чтобы я побыл на расстоянии от Сибиллы, поэтому несколько месяцев мне пришлось провести дома.

Я молча выпил опустошил свой стакан.

— Вы — особенный, говорю я вам, и вы мне симпатичны. Я уважаю ваше мнение, но должен предупредить: порядок есть порядок ― если парень начнёт вести себя развязно по отношению к мисс Майерс, я вмешаюсь!

Глаза миротворца стали ледяными, голос — стальным. Из этого я понял: ничего хорошего Деккарду «более близкое знакомство» с сержантом Райтом не сулит, и мне предстоит это самое «знакомство» предотвратить. Немного качаясь (коньяк оказался не особо качественным) я отправился к трибутам.

Первым, кто попался мне на глаза, была Летиция Майерс. Я сразу догадался, что она напугана и сильно нервничает. Памятуя о словах сержанта Софокла, я поспешил поскорее исправить положение: привезти своего трибута избитым и в кандалах (за сержантом не заржавеет) мне не хотелось. Как только я увидел Деккарда, признаться, сердце у меня упало: он явно напрашивался на большие неприятности — уж это я понял сразу.

Он глядел на всё вокруг, в том числе и на меня, с нескрываемой злобой. Как только конвой миротворцев ушёл, Деккард почувствовал себя вольнее. Но ненадолго, весь кайф ему обломал я: признаться, мне совсем не по душе трибут с волчьим взглядом, а именно «вольного волка» из Угольного я видел перед собой. Но мне было ясно, что я должен делать, ведь я вырос там же, где и он. Мне было известно хорошо, что важнее всего — правильно себя поставить, в этом залог успеха.

Без обиняков, глядя ему прямо в глаза, я спросил Деккарда:

— Тебе проблемы нужны?

— Не-а, — он ответил оценивающим взглядом, будто примеряясь, куда первым делом вцепиться, куда бить.

— Значит так, земляк, в поезде фараоны, ты об этом знаешь? ― начинаю с главного, без предисловий. В Угольном надо говорить только так.

— Нет. Не знал, — звериная стойка мигом меняется на более настороженную. Нападать он не будет. Первая победа. Вот только странно, что парнишка не догадался. Медленно соображает, хотя дураком его не назовёшь.

— Фараоны мне не подчиняются, сказать им «стоп» я не могу. Усекаешь?

Малость лукавлю, но говорю твёрдо. Мне важно, чтобы он меня услышал и понял. Иначе быть ему избитым, в наручниках, в карцере. Я этого не хочу — у Холли ни один трибут, насколько мне известно, в наручниках в Капитолий не приезжал. А Деккард явно стремится стать первым, только не у Холли, а у меня, ведь теперь быть ментором — моя обязанность.

— Усекаю. Фараоны шуток не понимают, если заберут, превратят в кусок живого мяса, — выдаёт крайне точное допущение Деккард.

Парень и правда далеко не дурак. Ладно, попробуем без сержанта обойтись. Находит же Холли общий язык с нашими парнями — они не бандиты, как этот, но всякое бывает.

— Ладно, я буду хорошо себя вести, ― нехотя выдавливает из себя Деккард, но его волчий взгляд никуда не исчезает.

— Дай слово! — настаиваю я.

— Слово Деккарда Диннса.

А вот это удивительно! По его интонации догадываюсь — не врёт! Признаться, не ожидал. У меня дома слово просто так не дают. Это контакт. Первый контакт, полдела сделано, давай, Митч!

— Добро, — удовлетворённо киваю ему.

Но сколько волка не корми, всё равно он в лес глядит. Всю дорогу мне приходилось его сдерживать, но миротворцы в нашей части экспресса так ни разу и не появились. А ведь по краю ходили: тревожная кнопка тут, рядом, в ярде от стула, на который только и делала, что садилась во время пути Летиция, чтобы в случае чего успеть вызвать подмогу. Строго говоря, Деккард своего слова не нарушил. Он вёл себя прилично, ни единого замечания.

* * *

Сейчас я видел перед собой абсолютно другого парня, сидеть с ним, держащим в правой руке столовый нож, за одним столом, было не опасно. Почти!

— Митч! Кажется, так тебя зовут? Можно я тоже так тебя буду называть, ментор? — пытается найти ко мне подход Деккард.

Пожимаю плечами — почему бы нет? Для «поселковых» подобное обращение скорее говорит об уважении; это у городских, «торговых», в ходу разные церемонности — они тянутся к капитолийцам. Капитолийцы, точнее, плебеи с Авентина — народ заносчивый, тщеславный и спесивый, они мне никогда не нравились. Народ в Угольном посёлке мне ближе.

— Спасибо! Митч, я поблагодарить хотел, если бы не ты, высказал бы я всё нашей сопроводительнице, а она застукачила бы меня фараонам…

Тут я решаю жёстко его перебить, парню срочно надо кое-чего понять, без этого никак:

— Стоп! Замолчи! Я буду говорить! — Деккард проявил ко мне уважение и закрыл рот. — Не надо так говорить. Застукачила бы тебя? А какое право ты имеешь Летицию подозревать в том, что она может тебя застукачить? Теперь отвечай мне.

Деккард со мною не согласен, но на его лице застыло выражение мрачной задумчивости. Его физиономию нельзя назвать приветливой, даже его улыбка не очень мне нравится. А про Летицию и говорить нечего, она очень сильно боится Деккарда. И правильно делает, Деккард — один из самых опасных людей, которых я встречал.

— Так девушку Летиция зовут? Людей надо называть по имени. Каждый на это имеет право…

Очень трезвое рассуждение, даже не ожидал от него.

— Она меня наверняка заложила бы фараонам. Что, я опять чего-то не то сказал, Митч? — видя, что я энергично мотаю головой и делаю знак рукой — «не согласен я с твоими словами», он сразу даёт мне возможность ответить.

— Так бы и было! Ты, когда злую морду сделаешь, на себя в зеркало посмотри, сразу поймёшь, почему Летиция так к тебе относится. Она жуть как тебя боится.

Деккард с удивлением и возмущением готов мне возражать, я тут же даю ему такую возможность:

— Да не хотел я! Не было такого, ментор, в мыслях такого не было! 

Вдруг до него доходят мои слова, и на его физиономии возникает хитрющая гримаса — самая жуткая ухмылка, какие я только видал. Даже у меня мороз по коже пробежал. 

— Ладно, я тебя понял. Впредь буду с ней помягче. Я понял тебя, Митч, не привык я к правильному обращению с девушками, но обещаю, что буду тактичен.

— Хорошо, — кратко отвечаю Деккарду.

— Но это не всё. Ты не ответил, почему ты не согласен с тем, что она — стукач?

— Шевели извилинами, парень, если хочешь жить! Соображать надо быстро, времени просто нет. Слушай меня внимательно: ты для неё ты почти животное, опасный зверь! — понимаю, что выразился неудачно. Однако на физиономии Деккарда я вижу понимание. Не лютую злобу, а понимание! Я поражён. — И что, она разве была не права, у неё не было причин до чёртиков бояться тебя? Ведь были! Факт? Отлично, идём дальше. Застукачить может кто? Отвечай.

— Свой. Кто-то из своих, — отвечает, не понимая до конца, Деккард. Физиономия его, к моему крайнему удивлению, становится почти что человеческой.

— Медленно думаешь. Извини, но это так. Она никак не может быть для тебя «из своих», она — чужак, чужак не стучит, что он делает, а?

На лице Деккарда моментально проскакивает понимание, и выражение его физиономии меняется на ещё более осмысленное.

— Чужаки закладывают. А стучат только свои. Спасибо, Митч, я тебя понял. Впредь буду знать.

Вот и отлично, вот и чудненько. С этим разобрались. Переходим к более трудным темам: вряд ли Деккард явился ко мне просто так, поболтать. Весь опыт моей жизни в Угольном говорит о том, что такие парни, как он, говорят лишь по делу.

— Митч! Я провинился перед Роксаной. Я признаю это и, чтобы получить её прощение, я пообещал защищать её на арене, потребуется — ценой своей жизни. Мы выросли с ней на соседних улицах, и это будет по-честному, если я закрою девочку своим телом в случае необходимости.

Сильное заявление! Я не ожидал подобного от такого свирепого и жестокого парня. Важно сейчас то, что если он дал ей слово и меня об этом поставил в известность, то он его сдержит, что бы ни случилось. Так у нас дома принято. Другое дело, что он конкретно подставляется — Роксана совсем беззащитна, на арене желающих её убить долго искать не придётся. Поэтому сейчас мне надо срочно понять, почему Деккард так поступил.

— А какая тебе с того польза?

Он ждал этого вопрос и готов ответить честно — нарочно делает очень спокойное лицо:

— Жизнь одна, Митч! Я это понимаю, но ещё я знаю, что единственный человек, который мне в силах помочь — это ты. И я должен что-то тебе предложить, ведь просто так ты помогать мне не будешь, мы никогда не были друзьями и ты ничего мне не должен.

Как он, однако, чертовски прав!

— Почему же? Ментор в ответе за своих трибутов. Честно признаюсь, средства на вас с Роксаной у меня есть. Тебе нельзя знать, где я только что был, но я принёс оттуда целую кучу денег, — аккуратно подбирая слова, рассказываю самое главное, без подробностей, которые здесь ни к чему.

— Предлагаю заключить сделку, Митч! Я расскажу тебе такое, чего ты точно не знаешь, это касается твоего отца, директора! — Деккард понижает голос и пристально, оценивающе глядит мне в глаза.

Моя физиономия вытягивается — о чём это он? Одновременно я вспоминаю, что здесь нас наверняка «пишут». То, что он хочет мне рассказать, не может не быть тайной, а тайны надо строго охранять от посторонних. Надо сменить дислокацию.

— Стой, погоди, у меня есть мысль, — быстро поднимаюсь с места, жестом даю ему знать, чтобы он шёл за мной.

Мы направляемся в ванную: под шум воды прослушивать нас будет затруднительно. Я давно знаю этот фокус, даже не припомню, от кого я ему научился.

Как только я открываю кран на полную мощность, обо всём догадывающийся (ну и рожа у него сейчас!) Деккард негромко, так, что даже я его слышу с трудом, говорит:

— Слушай меня внимательно, Митч! «Юниты» появились не просто так, нашу банду создал полковник Хейли. Ты наверняка слышал, что люди о нас болтают?

Я киваю. Слухи, смутные слухи о том, что наш глава миротворцев, полковник Хейли, покровительствует банде, ходят не первый год.

— Это правда. Глава лично отдаёт приказания Херрингу. Ты Херринга знаешь? Нет? Запомни его имя хорошенько, это «главное перо» банды. Я тебе сейчас такое расскажу, ты только в обморок не падай, ладно? Я своими ушами слышал, как полковник приказал Херрингу убить этого… как его? Помнишь, четыре года назад в дистрикт приезжал капитолиец? Как же его звали? Фамилия такая чудная. Вспомнил. Липский. Митч, я рядом стоял, когда полковник Хейли приказал Херрингу кокнуть Липского.

Я теряю дар речи и покрываюсь липким холодным потом. Ведь только что он рассказал мне самую страшную тайну дистрикта Двенадцать.

Мистер Виндекс Липский, чиновник из Капитолия: проверяющий, ревизор или контролёр — точно я не знаю. Он появился в дистрикте совершенно неожиданно, случилось это незадолго до Пятидесятых игр. Я прекрасно всё помню: в конце января или начале февраля мой па не пришёл домой! Нет, он вернулся, но когда уже рассвело, когда я уже спал. Такого никогда не случалось прежде. Поздно вечером мама звонила отцу по телефону, она очень беспокоилась. А я стоял рядом и всё слышал. Так я узнал, что на шахту номер два нагрянул с ревизией этот самый мистер Липский. Отец извинился перед ма, но сказал, что вернётся нескоро — пока мистер Липский не закончит, а заканчивать он не собирается. Мама очень удивилась и спросила отца, что ищет Липский, мой отец ответил, что он выискивает малейшие упущения, в частности по технике безопасности. На следующий день моя мать спросила папу, ждать ли его к обеду вместе с мистером Липским. Надо было видеть, как изменилось её лицо, когда отец ответил, что обедать он придёт один. И каким же мерзким типом должен был оказаться мистер Липский, если мой па решил не приглашать его к нам в гости?

В тот же день за обедом па объявил, что мистер Липский закончил ревизию шахты номер два, в присутствии нас с сестрой родители словом не обмолвились о том, нашёл ли он то, что искал.

Зато я запомнил — крепко запомнил! — случайно услышанную фразу мамы:

— Он пожалеет. Липский никуда не уедет, он просто не может остановиться.

Только сейчас я понял, о чём она говорила! Ревизор — вместо того, чтобы вернуться в Капитолий — собрался ревизовать самого полковника Хейли! Штаб миротворцев. Но что же там такого криминального, что Хейли решился на убийство капитолийца?

Отцу очень нужна эта информация. Заполучив её, он вцепится в полковника мёртвой хваткой. Боюсь даже представить, что конкретно он предпримет. Теперь полковнику Хейли конец. Это не слухи, это признание. Признание, угольный черныш меня побери. Деккард знает, что делает.

— Митч, ты сейчас такой белый.

Я встречаюсь взглядом со светло-серыми глазами Деккарда, а на его лице замечаю улыбку — очень жестокую, жуткую ухмылку. Он мстит, он мстит полковнику Хейли!

Физиономия Деккарда — лицо убийцы — моментально приводит меня в чувство.

— Спасибо. Я твой должник.

На последнем слове мой голос предательски дрожит.

Президентский дворец. Второй этаж. Кабинет Кориолана Сноу.

Пока Хеймитч Эбернети имел более чем примечательный, более того — шокирующий разговор с Деккардом, его трибутом на 54-х играх, на втором этаже Президентского дворца, где сегодня днём Хеймитч участвовал в ежегодном собрании Двенадцати патрициев, в кабинете Кориолана Сноу ещё не старая, лет сорока — сорока пяти, женщина пристально наблюдала за рабочими.

Кабинет президента — большая комната в светлых тонах. Обстановка здесь — подчёркнуто аскетическая, строгая, полностью отвечающая вкусам хозяина кабинета. Ни одного лишнего предмета. Единственное украшение — круглые зеркала в обрамлении щитов в «римском» стиле, увенчанные фигурами орлов с поднятыми крыльями. Позолоченная медь, весьма искусная работа.

— Поаккуратнее! И не мусорите на мой ковёр!

Сказано это было сильным, профессионально поставленным голосом, чего никак нельзя было ожидать от находящейся в комнате женщины — невысокой, не атлетического телосложения, но и не склонной к полноте, одетой в светлое платье. Но, возможно, ей было не в новинку раздавать указания.

Обращалась она к рабочим, которые вытаскивали осколки стекла из оконной рамы. Во время недавно прошедшей грозы стекло треснуло. Рабочие — молодые капитолийцы, одетые в светло-серые робы, — работали быстро и, поскольку женщина внимательно следила за каждым их движением, очень осторожно.

— Госпожа, принесли новое стекло, — один из рабочих первым обратил внимание на вновь прибывших мужчин.

— Наконец-то! — воскликнула женщина. — Стойте! Дайте я рассмотрю его как следует… Отлично! Совсем другое дело. Сразу бы так! Бронированное, пуленепробиваемое… Ведь оно пуленепробиваемое? Ах да, у вас же нет языков… Несите его туда. Ставьте. Аккуратнее!.. Вот так. Чтобы через полчаса окно было вставлено! Время пошло…

— Но госпожа… — в голосе рабочего прозвучали нотки отчаяния: время, данное на выполнение работы было до смешного малым. Но женщина — леди Латона Сноу, супруга президента, — проигнорировала молодого человека и решительным шагом покинула кабинет.

Приёмная.

— Приск! Я что сказала? Никаких докладов! До конца дня Кориолан будет отдыхать! Я никому не позволю его беспокоить, — отчитывала личного секретаря президента леди Латона.

— Но миледи! Совещание по ценам назначено на десять вечера.

— Смело отменяйте его. Расценки в Десятом надо срочно понижать — производительность падает. На какое число назначено заседание Главного совета по энергетике?

— На завтра, мэм. В шесть вечера.

— Придётся отменять и его. В Четвёртом вчера открыли новую грязелечебницу, теперь все лимиты летят коту под хвост.

— Фалкон Джерардески в бешенстве. В Третьем лимит на электричество тоже превышен. Он рвёт и мечет, миледи.

— Знаю, Приск, знаю. Мне требуется время, чтобы всё урегулировать. Отменяйте, всё отменяйте! Мне пора. Если что, я у себя, — в голосе леди Латоны явственно звучало разочарование. Время — его-то ей всегда хоть чуть-чуть, но не хватало.

Жена президента быстрым шагом покинула приёмную. В жёлтом, точнее сказать — золотом коридоре дворца её уже ожидал хорошо одетый молодой человек. Не произнеся ни единого слова, он передал ей некий документ, с пометкой «Совершенно секретно» в верхнем уголке страницы. Пробежавшись взглядом по первым строчкам, госпожа Сноу с удивлением посмотрела на молодого человека, бывшего её личным агентом и соглядатаем, и лишь молчаливо кивнула в знак благодарности. Только что он доставил ей крайне ценные для неё сведения.

Госпожа Сноу вернулась в приёмную своего супруга-президента.

— Аскот, Кулидж, выйдите на пару минут, — громко проговорила она.

Как только работники канцелярии, по служебной надобности находившиеся в приёмной Сноу, закрыли за собой тяжёлые дубовые двери, Латона Сноу передала не ожидавшему её возвращения Приску полученный документ, а сама присела на диван для посетителей.

Глаза Приска округлились, стоило ему прочесть первые строки.

— Хеймитч Эбернети? Разве он под наблюдением?

Личный секретарь Сноу казался изумлённым не меньше супруги президента, которая сейчас предоставила ему возможность действовать по собственному усмотрению.

Приск подошёл к телефону и набрал чей-то номер.

— Это Приск. Документ номер… Кто принёс этот документ? А когда? Сегодня? Только что? А кто его составил? — выслушав ответ, секретарь президента вновь обратился к Латоне Сноу. — Госпожа, этот документ составлен и доставлен Самнитом Беннетом. Я его знаю, он работает в нашей канцелярии, сейчас он проходит стажировку в тайной полиции.

— В тайной полиции? — незамедлительно последовал вопрос госпожи Сноу.

— Точно так, госпожа. С вашего позволения, я немедленно вызову его сюда.

— Он здесь? — от возбуждения Латона Сноу даже привстала с дивана, но, спохватившись, тут же села обратно.

— Да, госпожа. Самнит Беннет испросил аудиенции у президента, он ждёт решения своего вопроса.

—  Я его приму. Вызовите его и скажите, чтобы шёл в мой кабинет. Немедленно, — госпожа Сноу поднялась на ноги, забрала секретный документ и покинула приёмную. Секретарю президента осталось лишь изумлённо наблюдать, как она уходит.

* * *

Президентский дворец. 2-й этаж. Западное крыло. Кабинет Латоны Сноу.

Запыхавшийся мистер Самнит Беннет вошёл в кабинет Латоны Сноу.

Кабинет жены президента разительно отличался от кабинета её мужа. Его стоило бы назвать Золотым кабинетом — так он искрится, сияет и переливается на солнце. Золото здесь повсюду, даже дубовый паркет будто бы сделан из чёрного дерева и тёмного золота. Выбиваются из общей гаммы лишь красная столешница стола с изящными изгибами и одна из стен, целиком из прозрачного стекла. Стена отделяет кабинет от небольшого помещения, где расположен ещё один стол с несколькими телефонами.

— Добрый день, миледи, — приветствует мистер Беннет хозяйку кабинета.

На вид Беннету лет двадцать: молодой человек с высоким ростом, стройным телосложением и широким размахом плечей. Голос у него мягкий и приятный, он предпочитает говорить негромко. Получив разрешение сесть, Беннет опускается в кресло рядом со столом. Сама Латона Сноу восседает напротив, выражение её лица задумчивое и обеспокоенное.

— Скорее, вечер. Значит, Самнит, вы временно служите в тайной полицейской инспекции? И как вам там служится? — голос женщины кажется бесстрастным.

— Благодарю, госпожа. Я всем доволен, — скромно отвечает молодой человек.

— Так что же случилось сегодня после обеда? — задаёт ему вопрос жена президента.

— Я не смею отвечать, — деланно тупит взор Беннет.

Латона Сноу вынимает из папки злополучный документ и кладёт его на стол. Беннет прекрасно знает, что это — его собственный рапорт, но всё ещё не спешит делиться информацией.

— Не знаю, что в этом деле может представлять интерес для Вас, госпожа.

— А то, что речь идёт о женихе моей дочери, — жёстко отвечает ему Латона Сноу.

Беннет поднимает на женщину удивлённые глаза. Он сбит с толку и обескуражен, но быстро приходит в себя и решает рассказать всё без утайки.

Много времени это не заняло, и лишь один факт заставил супругу президента вновь задать Беннету вопрос:

— Откуда такая срочность? Ведь то, о чём они говорили, неизвестно.

— В записи прозвучало имя господина Эбернети, директора шахты. Из видеозаписи следует, что речь идёт о чем-то чрезвычайном. Миледи, у вас есть проектор.

— У вас и видеозапись имеется? Сейчас я его включу, — голос Латоны звучит мягче, в нём проскальзывают доверительные нотки. Госпожа Сноу уже решила для себя, что мистер Беннет достоин её протекции.

— Да, к счастью, я успел включить запись на камере. Смотрите, миледи.

Они молча смотрят видеозапись. Беннет пару раз нажимает на стоп-кадр, чтобы у госпожи Сноу была возможность разглядеть Хеймитча.

— Видите? И сейчас ещё раз. Вы видите?

— Да, вижу. Он не слишком твёрдо стоит на ногах, словно пьяный, — медленно произносит жена президента.

— Хеймитч не пил алкоголя. Я проверял, — Беннет изо всех сил пытается не выказать беспокойство.

— Он нервничает. Да, мистер Беннет, вы сделали всё правильно и очень вовремя, — госпожа Сноу делает паузу и смотрит в глаза Беннету. — Вы появились здесь весьма кстати, Беннет. Могу с уверенностью сказать, что ваша карьера в ближайшее время пойдёт в гору. Теперь можете идти.

Беннету с трудом удаётся скрыть своё удовольствие. Добиться покровительства самой госпожи Сноу — его давняя мечта.

Стоило молодому человеку покинуть её кабинет, госпожа Сноу дала волю своему гневу. Поднявшись на ноги, она рывком открыла стеклянную дверь и направилась к телефонным аппаратам.

— Гай-Курций, кто санкционировал прослушку ментора Дистрикта номер Двенадцать?

— Здравствуйте, госпожа Сноу. Обычный протокол — запись всех разговоров менторов, — низкий голос её собеседника звучит спокойно.

— Обычный, но членов семьи президента прослушивать запрещается, — леди Латона повышает голос.

— Значит, слухи не ошибаются, — голос собеседника по-прежнему не выражает ни раздражения, ни беспокойства.

— Да, Гай-Курций, они не лгут. И я не желаю, чтобы без моего ведома кто-то следил за разговорами моей дочери, — резко говорит госпожа Сноу.

— Тогда я отключаю аудиозапись. А что с видеозаписью?

— Оставьте, но я должна узнавать все новости первой.

— Будет исполнено, госпожа. До свидания, — с лёгкой иронией в голосе напоследок произносит Гай-Курций.

— До свидания, мистер Гогенштейн.

Попрощавшись с Гаем-Курцием, госпожа Сноу возвращается к письменному столу и вновь берёт в руки документ, с которого всё началось, и внимательно его изучает. Её занятие прерывает входящий звонок.

— Леди Меркуция! Добрый вечер. Чем обязана? — в голосе жены президента сложно не заметить удивление.

— Этим вечером наш с вами подопечный неважно выглядит, вы не находите?

Латона Сноу с трудом сохраняет спокойствие. Осведомлённость «чёрной королевы», в том числе в самых секретных вопросах, и скорость, с которой она получает сведения — главное оружие в её арсенале. Леди Меркуция почти всегда на один шаг впереди.

— Вам уже известно? Откуда?

— Не скажу. Юноша для нас не чужой, давайте поможем ему во всём разобраться и не совершить ошибок, — голос госпожи Джоэнт — само спокойствие и непоколебимость.

— Значит, вы настаиваете?

— Обязательно! И как можно скорее! Предлагаю поужинать вместе: вы, я и он. В одиннадцать часов.

— Мне придётся отменить пару встреч, — с неудовольствием замечает госпожа Сноу.

— А мне — целых четыре, но с этим делом необходимо покончить сегодня же.

— Согласна. Предлагаю встретиться в «Утёсе» — там уединённо и спокойно.

— Прекрасно. Значит в «Утёсе» в одиннадцать. Его я сама извещу.

— Отлично, тогда до встречи.

— До встречи.

* * *

POV Хеймитча Эбернети

Медленно выхожу из пентхауса, в котором живут представители Двенадцатого дистрикта. Ноги меня не слушаются, они словно сделана из ваты.

— Митч, ты это… С ментором Второго поговори, пожалуйста. Чтобы меня взяли в «банду», — басит за спиной Деккард.

— Не вопрос, поговорю, — отвечаю ему я.

Действительно, поговорить, точнее — договориться с Брутом, — самое простое из того, что мне предстоит сделать.

Я направляюсь к лифту и еду к Бруту. А он будто подкарауливал меня у самого лифта на втором этаже. Брут берёт меня под локоть и ведёт к Отделу ставок Управления играми. По пути я коротко ввожу горца в курс дела, говорю, что передумал, и прошу взять моего парня.

— Сговорились вы что ли? Я мог ожидать всего от Уэйдера, но Тритон и ты-то куда? Что такого особенного в твоём трибуте, Митч? — с лёгкой усмешкой спрашивает меня Брут.

— Особенного? Во-первых, он нужен как телохранитель для моей девочки…

— Митч! Ты сам мне говорил, что не особо ему доверяешь. Что изменилось?

— Многое. Очень многое, — надеюсь, Брут поймёт, что продолжать допрос не стоит. Так и происходит.

— Ладно. Слушай, Митч, я не знаю, как этого добивался Тезей, поэтому буду действовать по-своему. Сам буду говорить с парнем или девчонкой. Перед тем как принять кого-нибудь в союз, я обязан лично составить мнение о претенденте.

Энергично качаю головой, давая ему понять, что это не совсем хорошая идея. Такие контакты госпожой Ланс не поощряются.

— Я сказал, что с ним переговорю. Это моё дело. 

Горец имеет в виду, что большая часть миротворцев охраны состоит из его земляков. Спорить с ним бессмысленно, мне приходится сдаться.

В коридоре меня буквально ловит на ходу не кто иной, как сержант Вэнс. Он сегодня руководит караулом на нижних этажах Центра и сообщает мне, что меня срочно зовёт к себе госпожа Ланс.

* * *

— Хеймитч! Проходите скорее, — ласково встречает меня хозяйка кабинета.

Цейония Ланс уже девять лет как глава распорядителей игр. Ходят слухи, что ей покровительствует сама госпожа Сноу. Цейония — женщина молодая и очень красивая. У неё прекрасные голубые глаза.

Глаза часто как нельзя лучше отражают истинную натуру человека. Натура этой женщины — природная жестокость и несгибаемая воля.

Сейчас она приветлива и искренне улыбается, но мне невероятно неуютно в её присутствии и не очень хочется вести с ней беседу, но ничего не поделаешь — приходится улыбаться в ответ и быть вежливым. Таков этикет. Таковы правила.

― У меня для вас важная новость! Вас приглашают на приватный ужин леди Латона и леди Меркуция.

То, что приглашение на ужин с матерью Сибиллы было передано мне лично госпожой Ланс, — свидетельство того, что встреча носит закрытый для посторонних, совершенно секретный характер. Но как с этим связана госпожа Меркуция Джоэнт, я понять не могу.

* * *

23:43. Башня Кадма, или «Бобровый Утёс» — небоскрёб в 67 этажей в Деловом Центре Капитолия.

— Мальчик мой. Вчера тебя сняла камера, ты качался словно пьяный. Что такого ты услышал? — энергично продолжает допытывать меня мать Сибиллы.

Она начинает терять терпение, но слишком сильно давить на меня ей мешает присутствие госпожи Джоэнт. На её красивом лице застыла загадочная улыбка, а глаза холодны словно лёд. Она — моя гарантия, моя защитница. Поэтому я всё отрицаю и ни в чём не признаюсь. Но это всё равно тупик: молчать можно лишь до определённого момента — пока молчание не станет опасным. Как же мне помочь отцу?

Наконец, мне в голову приходит одна идея.

— Это настолько опасная ситуация. Я утром понятия не имел, что всё так обернётся, — аккуратно подвожу разговор к теме я. — Это дело касается моего отца.

— Вот как? — резко подаёт голос госпожа Джоэнт, молчавшая до этого момента. — Мистера Аскания хотели убить? Или, может быть, прямо сейчас ему грозит опасность?

— Мистер Эбернети ведь директор шахты в Двенадцатом? — задумчиво спрашивает леди Латона, тщательно скрывая своё недовольство, но недовольна она явно не мной.

— Не просто директор. Асканий основал эту шахту. Вторую образцовую угольную шахту. Во всём нашем хозяйстве не очень много таких предприятий. Она в корне отличается от шахты номер Один. Под землёй установлено новейшее оборудование. Всё, что только можно, автоматизировано. План строительства составил лично Асканий, он же строительством и руководил. В результате мы имеем почти троекратный рост выработки, — весомо произносит госпожа Джоэнт.

— А прибыли тоже выросли троекратно? — улыбка леди Латоны ничего хорошего не предвещает.

— Нет. Рост всего на сорок процентов.

— Разрешите я угадаю. Энергопотребление?

Леди Меркуция кивает головой в знак согласия, а Латона Сноу продолжает:

— Лимиты заканчиваются в самый неподходящий момент и каждый раз их повышение надо согласовывать. Я почему-то думала, что у вас всё по-другому. Я ошибалась?

— Везде одно и тоже. Как только Асканий построил свою шахту, лимит на потребление электричества был исчерпан. Новая шахта потребляла почти всю электрическую энергию, которая выделялась Двенадцатому дистрикту. Увеличили лимит на пятьдесят процентов, временно урезав электроснабжение жилых домов, но повышать его вторично Викторин ни за что не соглашался. Дело полгода не сдвигалось с мёртвой точки. Если бы не леди Аврора, я не знаю, что бы произошло! Ноябрь месяц и обесточенный дистрикт…

— Во всём виноват наш глава, мистер Хейли, — я осторожно начинаю раскрывать свои карты.

— А я и не помню, кто служит главой в Двенадцатом, — задумчиво произносит госпожа Сноу.

— Я хорошо его знаю. Недавно перечитывала его досье. Подполковник Марк-Клеменций-Эребус Хейли, пятый год на должности, — начинает леди Меркуция.

Её голос холоден, от него словно исходит безразличие, бесстрастность. Она не хочет, чтобы это заметили, однако, мне известно, какое чувство она сейчас на самом деле испытывает, — отвращение к главе Хейли.

— Язык можно сломать, — откликается жена президента. — Марк-Клеменций-Эребус. Он из «ваших»?

— Нет, что вы! — леди Меркуция округляет глаза. — Он — «синий», его рекомендовал Боэций Ланкастер. Этот Хейли — очень скользкий тип. Мой отец на дух не переносил его.

— Думаю, теперь вы от него освободитесь. Хеймитч, что он натворил, ваш глава? — спрашивает меня леди Латона.

Я не хочу отвечать так сразу — начинаю упрямиться, испытываю терпение матери Сибиллы на прочность.

— Хеймитч, я тебя накажу, если будешь молчать! — леди Латона сердится, но, скорее, напоказ.

— Он приказал убить ревизора, прибывшего из Капитолия.

Эффект от произнесённых мною слов похож на взрыв. Глаза жены президента округляются. Госпожа Джоэнт, славящаяся своим хладнокровием, тоже не в состоянии скрыть своего удивления.

— Вот мерзавец! — восклицает госпожа Джоэнт.

Латона Сноу реагирует куда эмоциональней:

— Это какой ревизор? Не Липский ли? Если да, то это серьёзное преступление. Получается, глава миротворцев Двенадцатого убил правительственного ревизора? Моего человека, к тому же. Хеймитч, откуда у тебя такая информация?

Я снова медлю с ответом. Леди Латона ярится ещё сильнее, но пока сдерживает свой гнев. А вот Меркуция Джоэнт внезапно начинает на меня давить:

— Хеймитч, упрямиться сейчас — плохая затея. Ты выдвинул обвинение, будь любезен объясниться.

Мне приходится сознаться, что информацию я получил от своего трибута, члена «банды юнитов».

Выслушав меня, дамы пытаются решить, как следует поступить с полковником Хейли.

— Он изобличён, но требуется письменное признание. Хеймитч, ты должен его добыть.

Я энергично киваю головой в знак согласия, я и сам успел про это подумать. Деккард должен изложить всё в подробностях, на бумаге перечислить все имена. Тогда полковнику Хейли не удастся отвертеться, даже если Диннс погибнет на играх.

— Расследовать нужно на месте. Если вызвать его в Капитолий, этот прохвост обязательно уничтожит все улики. Потом концов не найдёшь, — замечает госпожа Джоэнт.

— Поручим супрефекту. Пусть Гогенштейн арестует его, — предлагает леди Сноу, но замечает, что госпожа Джоэнт только качает головой. — Ах да, как я могла забыть? Незадача! Наш супрефект тоже из «синих». Надо поручить кому-то другому. Желательно из вашей, милочка, партии.

Не знаю, как понравилось госпоже Джоэнт (подозреваю, что совсем не понравилось) обращение «милочка», но её лицо осталось непроницаемым.

— Я того же мнения. Пускай Асканий сам проведёт дознание.

Я чуть ли не рот раскрыл от удивления.

— Хороший ход. Но нужно послать кого-то в Двенадцатый с приказом об аресте и начале дознания. Дорогая, кто у нас сенатор от ваших?

— Непот. Непот Кингсли. Но ему восемьдесят, он давно никуда не выезжает.

— А младший сенатор? Я забыла его имя, — настаивает на своём Латона Сноу.

— Тибурций де Веласко. Он тоже вряд ли подойдёт, — тщетно пытается уйти от неудобного вопроса Меркуция Джоэнт.

— Почему? — громко восклицает госпожа Сноу.

— К сожалению, он сейчас проводит ревизию в мэрии Третьего дистрикта, — холодно отвечает ей госпожа Джоэнт. — Но можно поручить эту миссию моему деверю, генералу Патроклу Виклунду.

Госпожа Сноу делает энергичный жест рукой, который можно расценивать как знак согласия.

— Хорошо. Пусть ваш деверь будет готов вылететь завтра в Двенадцатый дистрикт. Документы подготовят быстро, думаю, обедать он будет уже на месте.

Госпожа Меркуция улыбается, причём довольно коварной улыбкой.

— Однако, дорогая, пора, — произносит госпожа Джоэнт.

— Согласна с вами. Наш подопечный плотно поужинал, пожалуй, это главное, — кивает в знак согласия Латона Сноу.

— Так значит, мой отец проведёт следствие? — я впервые за вечер решаюсь задать вопрос.

— Именно, мой мальчик. Отдадим вашего главу ему на съедение, — ласково говорит мне леди Сноу.

* * *

Я иду по ночному Капитолию. Народа навалом. Кто-то гуляет, кто-то отмечает. К тому же, скоро начнутся Голодные игры. Моё лицо ещё не успело как следует примелькаться, поэтому пока я могу спокойно, не привлекая к себе внимания, ходить по улицам.

Хотя, выйдя из «Утёса», я сразу заметил за собой «хвост». Скорее всего, это миротворцы из «Особого подразделения», — они приглядывают за победителями прошлых лет.

Но нет. Миротворец в штатском — это Орест, его я уже знаю в лицо. Он идёт в двадцати шагах позади меня. А «новый хвост», целых четыре человека, причём двое из них — девушки, старается не приближаться слишком близко.

Ого! Да у меня не только сзади хвост вырос! Такое со мной впервые: охрана не только позади, но и впереди меня! Возможно, это стражники президента Сноу, ведь теперь я — официально жених Сибиллы Сноу, единственной дочери президента.

Мои мысли прерывает визг тормозов: в паре шагов от меня резко останавливается чёрный «консул».

— Привет, Митч! Мы так спешили. Боялись, что ты уйдёшь, — раздаётся из авто юношеский бас Персея.

— Ой, куда я от вас денусь? — смеюсь в ответ. — И ты тут? Вы точно двойняшки, ни шагу друг без дружки.

— Мы не двойняшки, мы близнецы! — громко возражает мне Персефона, а её брат готов рассмеяться в голос. Мне хочется присоединиться к нему: слишком уж уморительное выражение лица у злящейся Персефоны Джоэнт.

В машине по пути на Палатин

— Это безумие какое-то! — восклицаю я.

— Митч, ты плохо знаешь моего брата! — возражает мне Персефона Джоэнт.

— Разве без благословения вашей матери всё это законно?

— Нужно лишь согласие мистера Сабина, — басит Персей.

Как всегда особенного участия в разговоре он не принимает. Говорит только его сестра, у неё язык подвешен лучше. Близнецы заметно отличаются друг от друга, хотя и родились в один день, с разницей в неполный час. Персефона более пылкая, Персей, напротив, холоден, но, когда дело касается принятия волевых решений, сестричка даёт ему фору — пошла в мать, леди Меркуцию. Противостоять Персефоне — занятие, обречённое на провал.

— Допустим, — отвечаю я, откинувшись на заднее сидение. — Но почему ночью? Почему именно сейчас?

— Кассандра прислала весточку, у моего брата появился соперник, — откровенно докладывает мне Персефона. — Сейчас или никогда!

Так я и думал, это её затея. Вот же безумная девчонка! По-быстрому, пока не вмешалась мать, женить брата. Риск огромный. Сегодня я на своей шкуре узнал, как скоро все вести доходят до сведения леди Меркуции.

— У меня всё равно есть сомнения.

— Ты обещал! — недовольно произносит Персефона. — Либо ты будешь свидетелем на свадьбе моего брата, либо потеряешь честь.

Да, этой девчонке палец в рот не клади. Истинно мамина дочка. Вот только мама от такого финта любимой дочурки будет просто в бешенстве.

— Так как, ты отказываешься? — на этот раз вопрос задаёт Персей. Голос его твёрд. Не вопрос, а прямо ультиматум какой-то.

— Нет, не отказываюсь. Я дал слово и не изменю ему.

Персефона, сияя, крепко меня обнимает, а затем целует в щёку. Я и не знал, что у неё такие сильные руки: захочет кого задушить в объятиях — задушит. Ну и темперамент! А вот виновник торжества, новоявленный жених, скромно помалкивает — лишь потом он крепко пожмёт мне руку.

* * *

00:22. Особняк Кёнигсеггов («Замок со шпилями») на Палатине.

— Митч! Я знал, что ты приедешь. Рад тебя видеть, иди сюда. 

Меня крепко обнимает «Медведь», Луций-Домиций-Аврунк Хаттан, глава клана Домициев — один из немногих плебеев, принятых в круг патрициев.

— Ты его задушишь. Полегче, парень, — вызволяет меня из медвежьих объятий леди Даная Джерардески-Кёнигсегг, мать невесты. При всей своей строгости она очень тепло относится ко мне.

Скоро появляется и Кассандра Кёнигсегг, невеста Персея. С заговорщическим видом она просит мать дать ей возможность по секрету со мной пошептаться. Мы с ней поднимаемся по винтовой лестнице на галерею, которая с четырёх сторон опоясывает замковый холл. И там, наверху, меня ожидает сюрприз.

* * *

— Верекунда? Откуда?

— Я попросила Кэсси сделать так, чтобы ты оказался здесь. Есть разговор…

Кассандра уходит. Выражение лица Верекунды, мрачное и задумчивое, свидетельствует о чём угодно, но не о влюблённости.

Верекунда Тун-Гогенштейн. На её бледном высоком лбу залегла складка. Выражение лица прямо-таки пугающе серьёзное. Определённо, меня ожидает не самый приятный разговор. Меня привезли на свадьбу моих давних друзей, чтобы поведать некий секрет? Так вот почему Палатин! Здесь запрещено записывать разговоры, и видеонаблюдение тоже не ведётся. Значит, свадьба — лишь повод меня заманить.

— Хеймитч, ты хочешь узнать, кто подкинул ту змею в комнату девушки-добровольца в Тренировочном центре?

Я чуть-чуть качаю головой, давая понять, что хочу.

— Это была кинея, её яд смертелен, но действует не сразу. Девушка умерла бы на арене. Не быстро. И шансы Четвёртого дистрикта на победу критическим образом сократились бы, — лицо Верекунды печально.

— Четвёрый дистрикт? Чем замечательна эта девчонка? Ты лучше скажи, это и вправду была диверсия?

Верекунда еле заметно кивает в знак согласия, но её лицо становится непроницаемым, редко можно встретить девчонок с такой выдержкой.

— Откуда ты всё это знаешь? — теперь мой голос твёрд, у меня появляются догадки на сей счёт.

— Могла бы узнать от деда. Но не в этот раз. Самое главное — это сделали «жёлтые», — девушка смотрит на меня испытующим взглядом.

Да уж, удивила. Вот только сведения такого рода получить чертовски сложно. Кто ты такая, красавица?

— А кто твой дед? — осторожно пытаюсь узнать подробности я.

— Супрефект Панема.

У меня даже дар речи пропадает. Подобные признания кого угодно наповал сразят.

— Я специально упомянула моего деда. Ты должен знать, это важно, Хеймитч. Обо всём произошедшем я узнала от своей крёстной, леди Тицианы. Она и поручила мне поговорить с тобой.

— Леди Тициана Пемблтон? — удивляюсь я.

— Да. Она знает не меньше, чем Леди Меркуция, уж можешь мне поверить, — холодно произносит Верекунда.

— Верю.

— Она сказала, что киней было две, вторую змейку тоже нашли. Моя крёстная считает очень подозрительным то, что Брут Саммерс стал объектом покушения.

— Значит, всё-таки он был главной целью, а не та девушка? — делаю я смелое предположение.

— Неизвестно. Не торопись с выводами. Тиро Жуайез — очень опасная противница, по мнению моей крёстной, устранить её было важнейшей частью плана, и этот план придумал кто-то из «жёлтых».

— Так зовут Четвёртую? — Верекунда кивает мне в знак того, что я угадал.

— Хеймитч, ты знаешь, как так получилось, что в этот год Саммерс поехал один?

Я не спешу отвечать.

— Нет, точно не знаю. Я принял как должное. Он заслужил…

Верекунда даже не пытается скрыть своё разочарование. Понимаю, что ответа на свой вопрос она тоже не знает — этой информации крёстная ей не сообщила.

— Давай подумаем вместе. Бруту — двадцать два, он слишком молод для старшего ментора. Ведь ему нужно отвечать абсолютно за всё: за проигрыш, за неумелые действия. Только он выбирает стратегию. Ты знаешь, ментор в Первом и Втором — это профессия. Не все победители становятся менторами, не всем это дано. Вот мистер Холли Хэмиш, твой земляк, у него талант. Талант переговорщика. Но для наших, из Второго, всё очень сложно: даже если талант есть, его необходимо оттачивать. На это уходят годы. Ты наверняка знаешь мистера Черникофф. Тезей. Все знают старшего ментора Второго дистрикта. Вот уж у кого всё на мази. Или, допустим, мисс Хендриксен. Ты знаком с Ниобой Хендриксен?

— Тезея я лично не знаю. А с Ниобой знаком. Она помогла мне. Здорово помогла, когда «Ведьма» напала на меня.

— Я слышала эту историю. Несколько раз ты скрывался и ночевал на Палатине. В Городе на тебя охотились члены «Лиги наёмных убийц». Ты — отважный парень. Бьюти прекрасно знала, что Лига даёт гарантию исполнения контракта. Но факт остаётся фактом, ты цел и невредим. Ты не представляешь, какие люди поручились за тебя, и только поэтому ты жив, Хеймитч…

— Догадываюсь, — перебиваю её я.

— Хеймитч, ты даже не представляешь. Жаль, я не имею права назвать имена, так что придётся тебе поверить мне на слово. Здесь, на Палатине, тебя взяли под защиту. Не просто патриции, а самые сильные и могущественные патриции. Но я отвлеклась, — лицо девушки сосредоточено. — Слушай меня внимательно, Хеймитч, и наберись терпения. Первым ментором Второго дистрикта была Веста. Ты слышал что-нибудь о ней?

— Да, я видел её по телевидению. Я тогда был подростком, — отвечаю Верекунде.

— И это всё?

Я лишь киваю в ответ.

— Не густо, прямо тебе скажу, — продолжает Верекунда. — Пятые Голодные игры. У Весты больше всего победителей на счету, шестеро. Ромул Фергюсон, по кличке «Великий Боец». Ты что-то слышал про него?

Снова энергично мотаю головой: ответ отрицательный.

— Ясно. Как всё запущено. Возможно, потому что у Ромула нет своих победителей. Ромул — основатель академии, она даже носит его имя. Он выступал ментором на одиннадцати играх. Но как ректор он известен куда больше. Второй победитель — Хлодвиг. У Хлодвига только одна победительница — Гера. Следующий победитель — Серторий, 22-е игры. Стал ментором с Первой Бойни. Когда ему было сорок, на 49-х играх, победила его девчонка, Фидес Макгрегор. После коронации она полностью ослепла, теперь её называют «Слепая Победительница». Но она всё равно преподаёт в академии.

— Вот это да, — только и могу выдавить из себя я.

— Четвёртая у Весты. Вопреки правилу девчонок готовит мужчина, парней — женщина, Ниоба. Её победитель — Брут Саммерс, 48-е игры. Пятый победитель — Тезей, 32-е игры. У Тезея одна девчонка-победительница, 52-е игры — Помпея. Тезей — самый известный ментор Второго дистрикта, даже известнее Весты. Шестой — Гесиод О" Беннон, победитель 34-х игр. Ныне он исполняет обязанности ректора Академии. А вот победителей у него нет.

От изумления я перебиваю Верекунду:

— Ты что, всё это знаешь наизусть?

Верекунда вздыхает, но на меня не злится:

— Конечно. Нас в школе учат знать имена всех победителей. Но мало выучить их имена, обязательное требование — знать каждого в лицо. Дата и место рождения, отец и мать, ближайшие родственники. Ну и, конечно, особенности характера, любимое оружие, тактика, привычки. Я закончила Лицей, он же Лицеум, туда принимают не только патрициев, но и плебеев. Первые четыре года — полный интернат, двадцать четыре часа в сутки. Многих не отпускали домой на выходные. Некоторые родных по три месяца не видели.

— Сурово.

— Да, это так. Но мы ушли от темы. Итак, одной только Весте благоволила Фортуна, не думаю, что кто-то сможет превзойти её результат. Ромул сколько на игры ни ездил, с победителем так и не вернулся. Но это не его вина, он очень хорош и как наставник, и как переговорщик. И как ректор. Хлодвиг, что называется, сам сошёл с дистанции, отказался от звания старшего ментора, как только Гера выиграла свои игры. Нервы у него пошаливали, вот и не выдержал. Другое дело победители помоложе — Тезей и Гесиод, они как раз оказались крепкими орешками.

— Погоди. Мне кажется, до меня дошло. Гера победила на 37-х играх. Мне было два года, я эти игры, конечно, не помню. Хотя в повторах их точно показывали. Но в чём я точно уверен: я не помню побед Второго дистрикта до 48-х, до игр, где победил Брут. Это же одиннадцать лет. Очень много для Второго.

Верекунда энергично кивает мне в ответ. Да. Я прав на все сто.

— И ещё я помню, что за это время Первый дистрикт побеждал несколько раз, — продолжаю я. — Сначала девчонка, затем был парень. Не помню его имени…

— Даймонд. Даймонд Киннэрд, он победил на 43-х, продолжай, — кивает мне Верекунда.

— А на играх, кажется, за год или два до Брута, победила девчонка из Первого. Как же её звали? — морщу лоб. Специально, чтобы казаться умнее.

— Сильвера. Она сейчас ментор. 46-е игры. У тебя хорошая память, Хеймитч, — отзывается девушка, по-прежнему не проявляя особых эмоций.

— Спасибо. Сильвера? Так я же её знаю, серьёзная девушка. И, кстати, зови меня Митч.

— Хорошо, Митч, — Верекунда впервые улыбается. Еле заметно, краешком губ.

— Итак, три победы Первого и ни одного победителя от Второго. Тебе не кажется, что это, как минимум, странно?

— Говори-говори, я тебя слушаю, — вновь делает очень серьёзное лицо Верекунда.

— Мне говорили разные люди, что в последнее время отношения между Первым и Вторым напряжённые. И это уже после двух побед, Брута и Фидес, на играх. А мой приятель Бэзил, Бэзил Леклерк из Пятого. Ты знаешь Бэзила? — Верекунда кивает мне в ответ, но не говорит ни слова, и я продолжаю. — Бэзил рассказывал, как начались 47-е игры. Первые и Вторые сцепились сразу, у всех на глазах. Один час игр и двое мёртвых профи. Вот, как всё было тогда. Я хорошо знаю Брута, и не уверен, что он, при его железной выдержке, не взбесится, как только узнает, что его хотят убить. А что, если Бьюти или Грацио замешаны? Он точно не стерпит.

Замолкаю. Догадку свою я озвучил, теперь посмотрим, что ответит «посланница королевы синих». В эту секунду мне в голову приходит мысль, что если Брут убьёт Грацио или Бьюти Джаэлз (чему я буду только рад!), по «синим» ударят со страшной силой. Такую опасность невозможно игнорировать.

— Складно ты всё изложил. Молодец, суть уловил правильно. Моя крёстная подозревает именно «жёлтых» и их подопечных — Первый дистрикт. А теперь слушай меня внимательно: тебя приглашает на приватный завтрак госпожа Тициана Пемблтон. Причина проста: Брут в опасности. Не возражаешь? Отлично!

Я даже не удивлён, хотя новость отнюдь не из заурядных. «Синяя королева» желает подружиться со мной, скромным парнем из Двенадцатого.

— Мне важно было передать тебе приглашение моей крёстной в строжайшей тайне. Поэтому она просит тебя быть максимально осторожным, чтобы случайно не выдать себя. Теперь о времени: завтра, десять часов утра, «Утёс». Подробности получишь от нашего человека в Тренировочном Центре. Ладно, пойдём, вернёмся ко всем, а то Регул подозрительно на нас поглядывает. Видишь, там внизу? Вот же любопытный, посекретничать спокойно не даёт.

Мы с Верекундой спускаемся вниз. Нас ждут, церемония должна вот-вот начаться. Все в сборе: родители невесты — мистер Сабин Кёнигсегг и леди Даная Кёнигсегг-Джерардески, жених — Персей Джоэнт, свидетельница со стороны невесты — мисс Лавиния Тревор-Годдард, не хватает только меня.

Нет, не совсем, отсутствует человек, который, собственно, и должен провести церемонию — Великий понтифик Тиберий-Аррунций-Ферокс Хайнс. Без него начинать нельзя. А вот и он! Кажется каким-то взъерошенным. Ферокс совсем молод, ему двадцать три, он на неполные три года старше меня, Кассандры и Персефоны с Персеем.

Церемония проходит быстро: уже через полчаса мисс Кассандра Кёнигсегг становится Леди Кассандрой Кёнигсегг-Джоэнт и законной супругой Персея.

PS: автор заканчивает работу над следующей, 13-й главой. Которая будет опубликована именно на Фанфиксе

Итак, двадцатилетний Хеймитч с головой ушёл в «тайную капитолийскую жизнь» патриция: торжественные, хотя и неофициальные только «для избранных лиц» обеды в резиденции президента, в его портмоне лежит кредитка на имя Кориолана Сноу, его приглашают на свою брачную церемонии его друзья, дети и наследники лидеров «черных» — самой могущественной и богатой клики капитолийских «хозяев жизни». Жизнь удалась, казалось бы. Вот только он совершенно не успевает исполнять свои обязанности ментора. Подготовка к играм скоро закончится, совсем скоро прозвучит гонг и начнутся ежегодные Голодные игры.

Пролог.

Накануне 54-х Голодных игр.

POV Летиции Майерс

(прим: распорядительница Двенадцатого дистрикта)

Ну вот скоро начнутся игры, и этот кошмар закончатся. Подобного беспорядка я и не припомню. Мистер Холли Хэмиш (прим.: ментор Хеймитча, победитель Пятнадцатых игр), искренне желаю ему выздороветь, ни за что не допустил бы подобного! Молодой Эбернети, это невозможно скрывать, пускай он жених самой мисс Сибиллы, дочери нашего горячо любимого президента, как ментор показал себе не с лучшей стороны — отсутствие на Параде, а теперь манкирование своими обязанностями при подготовке к Интервью. Нет, когда мистер Хэмиш был ментором такого вопиющего безобразия не было! Мистер Хэмиш относился к исполнению своих обязанностей исключительно тщательно. Рьяно, я бы даже сказала. Такой замечательный мужчина и отличный ментор. А ведь ему сказочно не повезло: его родина, Двенадцатый дистрикт — самый никчёмный и самый отстающий район во всём государстве. Вот уж не повезло, так не повезло. Дистрикт номер Двенадцать отстаёт во всём. Постоянно. Маленький, затерянный в лесной глуши на самом краю страны. А если бы туда в своё время не приехал мистер Эбернети-старший (прим.: директор шахты, капитолиец, отец Хеймитча) всё оставалось бы совсем безнадёжно. Но он принёс культуру, настоящую капитолийскую культуру. Как же! Человек из такой уважаемой семьи, близкой к покойному президенту, генералу Пемблтону (прим.: правил в Капитолии до Сноу). Патриций. Когда произносишь это слово, внутренне как-то подбираешься, какое благородное, возвышенное понятие!

Я далека от мысли, что Хеймитч, сын и наследник мистера Аскания Эбернети, не достоин отца, о нет! Но у меня очень большие сомнения, что его дебют, такой обнадёживающий в начале, приведёт в финале к победе трибутов Двенадцатого. Тут ничего не поделаешь, факты говорят сами за себя, а бешеные деньги, увы, они не помогут. Вот и Тинея (примечание: стилист Д. 12 на протяжении приблизительно тридцати четырёх лет) так думает. Хотя этот дикарь, это чудовище из Угольного посёлка, не помню его имени, а ведь он всё-таки имеет неплохие шансы прожить на арене достаточно долго. Может быть, даже выйти в полуфинал, хотя я не допускаю мысли, что он может оказаться в финальной четвёрке! Это совершенно немыслимо. Конечно, это животное, это чудовище не имеет ни малейшего шанса выиграть соревнование, распорядители такого вопиющего безобразия не допустят. Да и госпожа Ланс (примечание: в ту эпоху место Сенеки Крэйна занимала женщина, замечательная во многих отношениях. Жестокосердная Цейония Ланс) никогда не допустит подобного. Я убеждена, что в президентском офисе за всем происходящем внимательным образом следят, поэтому нет и ещё раз нет.

Про девочку и говорить нечего, она умрёт в первый же час. Таков удел всех неподготовленных участников Голодных игр. И это справедливо, природа всегда выбраковывает самых слабых в первую очередь. Так говорила наша преподавательница естествознания в лицее номер девять, суровая и подчас жестокая госпожа Трэвис. Именно она научила меня никогда не проявлять слабость. Это слишком дорогое удовольствие.

* * *

Из дверей не до конца открывшегося лифта вылетает Хеймитч. Его лицо перекошено. Он не бежит, он мчится по коридору Тренировочного центра управления Голодными играми. Скорость, с которой он летит, опасна: навстречу ему идут двое, молодой щуплого вида распорядитель игр и офицер-миротворец средних лет. Первого он опрокидывает на пол, сбивая с ног. Миротворец обладает завидной реакцией, ему удаётся избежать столкновения со стремительно летящим по коридору Хеймитчем. Но чудом. Хеймитч не оборачиваясь, летит дальше. Миротворец от случившегося не просто не восторге, он в бешенстве. И ему отнюдь не кажется, что подобная наглость может сойти с рук, он кричит вдогонку убегающему Хеймитчу:

— Молодой человек! Немедленно остановитесь! — он требует, он привык, что все его приказания исполняются.

Но Хеймитч есть Хеймитч! Он не останавливается, вместо этого он бросает фразу. На лету, не оборачиваясь. И звучит она как форменное издевательство:

— Извините, сэр! Мои искренние извинения!

У миротворца глаза вылезают из орбит от подобной наглости. Он готов броситься вслед, уж он сумеет призвать смутьяна к ответу. Но к нему обращается молодой распорядитель, которого уронил Хеймитч:

— Капитан, вы не могли бы подать мне руку, похоже я повредил ногу при падении.

Встав кое-как на ноги, молодой человек восклицает насмешливым голосом:

— Передвигаться с подобной скоростью травмоопасно!

И он абсолютно прав: Хеймитчу двадцать лет, он сильный молодой мужчина, столкновение с ним, что называется, чревато.

Капитан-миротворец раздосадован главным образом тем, что ему не представилась возможность поквитаться с «бегуном». Теперь пытаться его догнать безнадёжно. И он решает узнать его фамилию и имя: спрашивая у распорядителя, не знает ли он кто такой этот молодой человек. Ответ его шокирует:

— А вы не узнали? Да это мистер Эбернети, тот самый!

— Не может быть! Неужели тот самый Эбернети? — лицо капитана вытягивается, он потрясён, его удивлению нет границ. Он абсолютно не готов в подобному повороту.

— Да, это именно он. Я его узнал. Капитан! Вы не поможете мне? Сам дойти я не смогу. Какая жалость! — у юноши-распорядителя, оказывается, своеобразное чувство юмора.

— Извольте, — миротворец помогает захромавшему распорядителю идти по коридору. — Я уверен, что у мистера Эбернети была весомая причина так торопится! — офицер моментально поменял своё мнение о случившимся, как только узнал, что на его пути оказался ни кто-нибудь, а жених единственной дочери самого президента. Которому по негласному распоряжению из самых высоких сфер дозволено многое. Да почти что всё.

— Всё возможно, — уклончиво отвечает ему распорядитель Голодных игр. — Очень вам благодарен, дальше я сам.

Так куда так спешит Хеймитч Эбернети? Ему мало одного инцидента, через некоторое время он едва не сбивает женщину-техника. Крупного телосложения. Вот она-то в силах постоять за себя, но ему здорово повезло и на этот раз: женщина спешит, и у неё нет времени догнать и надавать ему по шее, что ей очень хочется сделать.

И тогда она обещает Эбернети, вполне искренно:

— Я тебя найду и ты узнаешь, что значит рассердить Оксанну!

Итак, что за ненужная суета, что за спешка, сулящая Хеймитчу весьма крупные неприятности? А ведь дело очень серьёзно, серьёзнее некуда — опять Хеймитча задержали непредвиденные обстоятельства и теперь он фатально опаздывает на первое совещание менторов у главы распорядителей! А это уже не пустяк — то, что глава распорядителей госпожа Ланс вообще не терпит от менторов (и кого бы то ни было вообще) вольностей, а опоздание на первое совещание — недопустимый поступок в её глазах, ведь первое совещание имеет особенное значение, про это знают абсолютно все. Госпожа ни в коим случае не простит Хеймитчу опоздания, оттого он так и спешит.

Поскользнувшись на скользком мраморном полу, ушибив правую руку, к счастью не серьёзно, Хеймитч резко сбросив скорость и не желая ни в коем случае привлекать к себе внимание, появляется в зале для совещаний и конференций. Он был так огромен, что в нём легко затеряться. На везение Хеймитча (в который раз, не слишком ли часто ему везёт?) для презентации новой арены госпожа Ланс (прим: Lance — «копьё») приказала погасить свет, лишь на рабочих местах каждого из менторов горит неяркий свет люминисцентных ламп. Поэтому Хеймитч некоторое время остаётся невидимым, что, собственно, ему и нужно. Глазами он ищёт своё место, но сразу найти его не удаётся — здесь он впервые и как всё устроено Хеймитч пока не знает.

Госпожа Ланс, спиной к собравшимся в огромном зале менторам, а значит и к Хеймитчу, уже начала презентацию:

— … Пятьдесят четвёртую арену спроектировали давно. Два года назад. Вероятно, не все из вас в курсе, что по графику её планировалось запустить на 53-их играх, но по обстоятельствам не зависящим от управления игр, сделать этого не удалось. Министерство обороны наложило вето на использование технологии мерцающих звёзд. А создание каких-либо запасных технологических решений при таком уровне финансирования не представляется возможным. Поэтому мною было принято решение отложить введение в эксплуатацию этой арены ровно на один год. А арену-53 экстренно возвели по запасному варианту, по образу арены-45. Мистер Уордэн хорошо помнит её, не так ли?

— Да, мэм. Я отлично помню эту мясорубку, — отзывается однорукий Победитель из Дистрикта Одиннадцать, Рубака. — Спасибо, что разгадали эту шараду, а то я не мог взять в толк, что за ерунда такая. Такое всё знакомое…

Реплика Рубаки позволяет Хеймитчу догадаться в такой стороне находится стол ментора Одиннадцатого дистрикта, а ведь где-то рядом должен находится его собственный стол. Минута и Хеймитч уже устраивается за своим столом. Теперь факт его опоздания замикширован. Поди теперь докажи!

— Это называется дежа ву, — не оборачиваясь откликнулась на эту реплику госпожа Ланс.

— Вот-вот, — согласился с ней Одиннадцатый.

— Но в этом году, господа, всё будут сугубо оригинальным. Я отвечаю за свои слова: ни единого повторения, — продолжала госпожа Ланс.

Хеймитч, как и прочие менторы, занят изучением арены. Здесь есть на что посмотреть. Арена Пятьдесят четвёртых игр, пусть и в виде колоссальных размеров голографической проекции, предстала перед ним во всём великолепии. Голографическая картинка потрясала воображение: никак не меньше десяти метров в ширину. Но даже не её размеры потрясали воображение больше всего: качество картинки, проработанность деталей, сверхчёткость, вот что было самым невероятным.

Собственно, арена представляла собой обширную плоскую равнину, без малейших возвышенностей, идеально плоская равнин, по краям поросшая довольно-таки жидким лесочком, точнее скорее пролеском, высоких деревьев не было вовсе, главным образом кустарники и низкие, но коренастые деревья. Всё это он без малейшего труда рассмотрел со своего места. В центре картинки располагался жилой комплекс. Трёхэтажный, он был сложен из красного кирпича. Хеймитч сразу обратил внимание на то обстоятельство, что главный корпус сверкал новенькой оцинкованной стальной крышей, в то время как боковые корпуса (сам дом был в форме буквы П), не были достроены: в левом корпусе частично отсутствовали стёкла в рамах. Правый корпус во-первых, не имел крыши, во-вторых, рамы в окнах вставлены не были. С ближайшей к менторам стороны двор ограничивала кирпичная стена с монументальными воротами, которые были открыты.

«Чем-то это напоминает крепость, — рассматривая голограмму подумал Хеймитч. — Но крепость, которую не успели закончить».

— А что за пределами Рога изобилия? — прозвучал звонкий голос Ниа, ментора Девятого дистрикта, — Ведь это именно Рог?

— Отчасти вы правы, мисс Фицджеффрис. (прим.: Н. Фицджеффрис победила на 39-х играх, ей было всего четырнадцать) В какой-то степени это Рог изобилия, — ответила госпожа Ланс. Вновь не поворачивая головы, она догадалась, кто из менторов спрашивает, исключительно по голосу. А также в её голосе, голосе «Хозяйки Голодных игр» (было у неё и такое прозвище) Хеймитчу почудился привкус смертельного яда. — Жилой комплекс окружают поля, двадцать акров полей. Картофельных полей, если быть точнее.

— А этот картофель он съедобен, не отравлен? — задал вопрос Маккензи Ремар. Победитель из Пятого дистрикта.

— Да, он годится в пищу, — тут же последовал ответ госпожи Ланс. — Правда он успел немного промёрзнуть.

— А какая температура на арене? — последовал следующий вопрос следующего из менторов. Говорила женщина, но ее голос Хеймитчу знаком не был.

— Мисс Кесслер! — Митч попытался вспомнить, кто из Победителей обладает такой фамилией, но не смог (прим.: Даймё — Шестой дистрикт, Морфлингистка) Интуиция вас не подвела. Холодно, будет холодно, в особенности ночью. Не все доживут до утра. — сказано это было таким голосом, что Хеймитч, которому ничто не угрожало, невольно поежился от холода.

— А как насчёт топлива в этом доме? Что необходимо моим ребятам для того, чтобы выжить? — задал прямой и чёткий вопрос «Горец», т. е. Брут, двадцатитрёхлетний Победитель, которому в этом году доверили неслыханное — быть ментором в одиночку. (прим.: в Первом и Втором дистриктах менторы в обязательном порядке ездили на ГИ вдвоём)

— Правильный вопрос, мистер Саммерс, — Цейония Ланс вновь ответила не поворачивая голову. — Могу вас уверить, что этот дом — надёжное убежище. Крепкие стены, окна первого этажа расположены на высоте свыше трёх футов, укреплены и окна подвального этажа. Также имеются съёмные ставни из стали, но их ещё нужно поставить на окна первого этажа. В комплексе имеется недельный запас дров, если вас это интересует.

— Защита. От кого придётся защищаться моим ребятам? — задал вопрос Грацио Уэйдер, старший ментор Первого дистрикта. (прим: Победитель 36-х Голодных игр. Лучник)

— Волки, — последовал чёткий ответ госпожи Ланс. — К сожалению их большие голографические изображения не готовы, но вы можете изучить их уменьшенные копии. Прямо на вашем столе, мистер Уэйдер. Возьмите пульт управления и нажмите на кнопку «F13».

В следующее мгновение Хеймитч услышал громкий вопль. Это орал во всю глотку Грацио. Все без исключения менторы повернули головы, в том числе и Хеймитч повернул голову и увидел замечательную с любой точки зрения картину: Грацио Уэйдер, бледный с выпученными от страха глазами, резко дёрнулся назад, едва не опрокинув свой менторское кресло. А прямо на ним навис огромный, не меньше двух с половиной метров, белый с рыжим волчище. В первую секунду Хеймитчу даже показалось, что он живой, такой невероятно реалистичной была голограмма.

— Вижу вы впечатлены! — звонкий голос госпожи Ланс отразил её удовлетворённость произведённым эффектом и её отличное настроение.

— Волки ещё крупнее? — задал вопрос невозмутимый, но весьма и весьма мрачный Брут.

— Да. Где-то на треть. Голограмма в три четверти реального размера, — с некоторой, леденящей кровь, такой жуткой была фигура волка, весёлостью в голосе ответила Бруту Цейония Ланс.

— Благодарю вас, госпожа. Больше вопросов не имею. — подвёл итог Брут. Он встал со своего места и пришёл на помощь Грацио, который никак не мог вернуться к реальности. А ведь у него была отличная выдержка и всё же «волк госпожи Ланс» напрочь выбил из него весь дух. Опёршись на Горца, ментор Первого дистрикт покинул зал для совещаний, лица на Грацио не было, случайно Хеймитч поймал его взгляд. Всего на одно мгновение, но этого хватило с лихвой: Хеймитча передёрнуло, ненависть смешалась со страхом, помноженным на дикую злобу, вот что он там увидел.

— Есть вопросы, господа? — вопросов у собравшихся менторов не нашлось. Ни одного. — Ну тогда презентация закончена. В течении трёх часов все параметры арены будут сообщены каждому из вас.

И менторы начали расходится. Потрясённые и впечатлённые увиденным. Рубака Уордэн молча подал руку Хеймитчу, как только совещание закончилось и менторы направились к лифтам. Рубака покачал головой как бы предупреждая его. Он хотел что-то сказать, но возникший словно из-под земли Брут его опередил:

— Он опоздал, но причина была весомой, ты уж мне поверь, друг, — и он специально изобразил на лице «заговорщическое выражение». И продолжил, обращаясь к Хеймитчу:

— Привет, как прошла встреча?

— Привет, она назначила встречу очень рано. Я не ожидал… — приглушённый голос Хеймитча отражал его беспокойство и волнение.

— Это такой секретный приём, — сообщил ему приятель.

— Дайте угадаю. С кем он встречался, — улыбнулся подошедший к ним Кензи Ремар, Победитель Первой Квартальной Бойни. Ментор Пятого дистрикта.

— Попробуй. Но у тебе лишь одна попытка, — отозвался Брут.

— Рея-Сильвия Кауфман? — предположил Ремар. Неверно.

— Мимо, — сказал как отрезал Горец.

Ремар ухмыльнулся, подал Хеймитчу, как младшему по возрасту, руку и исчез.

— Привычку рано утром назначать встречи имеет Она. Миледи, — негромко произнёс Рубака.

— Ты прав, но не надо имён, — взволновано ответил ему Хеймитч.

— Да, это тайна, — кивнул в знак согласия Брут. — Митч, сейчас мы идём в банк. А ты, — обратился он к Рубаке, — идёшь с нами?

— Нет. Не пойду, ментор Одиннадцатого Сидер! — резко отрицательно ответил ему Рубака.

— Не согласен с тобой, дружище. Сидер знает все тонкости, а ты? Позволь задать вопрос? Неужели ты не будешь учиться у неё? — возразил ему Брут.

— Нет, не пойду! — упрямо ответил Рубака, попрощался и быстро ушёл.

Горец сделал безразличный вид. Якобы ему всё равно. Но это было неправдой. Брут надел маску безразличия. А в душе его бушевало пламя: поведение Рубаки его изрядно разгневало, но всегда и везде Брут Саммерс умел сдерживать свою неукротимую пылкую натуру. Ну, почти всегда…

— А почему так рано? — задал вопрос Хеймитч, как только они вдвоём оказались в кабине лифта, спускавшегося на первый этаж.

— Нет, не рано. Интервью начнутся через три часа, перед обедом. Мы должны успеть к этому времени, — ответил ему Второй.

— Три часа, почему так долго? — продолжал любопытствовать Хеймитч.

— А потому, Митч, что тебе дадут «просто так» распоряжаться твоим менторским счётом. Тебе сколько полных лет?

— Двадцать, — слегка удивился Эбернети. — А, я понял! Должно быть двадцать один. А у меня в руках такая куча денег.

Брут кивнул ему в ответ. Двери лифта открылись, и они быстро вышли на улицу. На полпути к цели, большому семнадцатиэтажному зданию, наверху которого, чуть ниже крыши, светло-зелёным неоновым цветом светились огромные буквы: «Банк Панема». Брут, необычно задумчивый Брут, стал откровеннее:

— Я в курсе, что Миледи подарила тебе свою карточку. Платиновую.

— Откуда? — удивился Хеймитч, полагавший, что про его секретную встречу с Тицианой Пемблтон известно очень узкому кругу лиц.

Ответ оказался оригинальным:

— Догадался. Этот Город всё обо всех знает. Слухи о том, что в то время как простые плебеи промокли до нитки под вчерашним дождём, на ментора Двенадцатого дистрикта, но не того, которого знают все, а на юношу, который победил на Второй бойне, пролился дождь из золота и бриллиантов. Во Дворце. Тысячи. Десятки тысяч теперь в курсе, Митч! Вот и мне рассказали «на ушко», что Деметрий отдал тебе свою золотую карту. И это было, скажем прямо, недальновидно. Капиталы Хаммерсли неотчуждаемы, только глава семьи имеет право ими распоряжаться как ему заблагорассудиться. Но его-то и нет. «Безкоролевье». Поэтому, в избежание споров, Миледи быстро вмешалась. И теперь ты будешь тратить на своих трибутов её деньги, так безопаснее.

— Запутано, — пожал плечами Хеймитч. Он не спорил, скорее не понимал всего. Но внимательно слушал приятеля.

— Всё довольно просто. Ты быстро освоишься. Я слышал, твой ментор, мистер Холли Хэмиш, освоился в Городе всего за два года. А ведь времена тогда были не те, что сейчас. Тогда было круче. Знаешь, брат, в четыре у меня встреча, обед с исполнительным спонсором нашей партии.

— Не понял тебя, — живо отреагировал Хеймитч.

— Старший, он же исполнительный спонсор, у нас всё очень строго, централизованно, — кратко разъяснил Брут. — Его имя Арверн Монти. Ты его не знаешь.

— Лично нет. Но фамилию Монти слышал, — ответил Хеймитч.

— Фамилия очень известная, «младшие» патриции, ниже по рангу чем Хаммерсли.

— Я слышал что они очень влиятельная семья. Богаты как Крезы. Познакомишь? — внезапно попросил Эбернети.

— С Тайгером Монти? — не меняя интонации, но понизив голос, задал вопрос Брут.

— Тайгер? В каком смысле? — перепросил приятеля удивлённый Хеймитч.

Брут пожал плечами, перед тем как ответить:

— Это его прозвище, личное прозвище. Крайне малоприятный господин. Так ты действительно желаешь познакомиться с ним?

— Да. Хочу.

— Как пожелаешь, — с капитолийской учтивостью ответил Брут. — Хочу предупредить, знакомство будет не из приятных.

Хеймитч хотел-было ответить, но не успел.

— Мистер Эбернети! Мистер Саммерс! Прошу вас пройти в кабинет старшего кассира мистера Вимсдэйла, — на пороге банка их встретила женщина лет сорока-сорока пяти.

"Началось", — подумал Хеймитч.

В кабинете с тёмными красноватого оттенка дубовыми панелями их ждал господин лет шестидесяти.

— Господа, я — Орфит Вимсдэйл, глава операционного отделения кассового отдела. Прошу вас засвидетельствовать ваши личности, после чего мы приступим.

Хеймитч первым предъявил своё удостоверение личности, а затем просто взял и выложил на стол свою коллекцию банковских карт, полученных в президентском дворце от четырёх глав важнейших капитолийских клик, или партий. Брут опешил. Вимсдейл отреагировал быстро: он снял на своём столе телефонную трубку:

— Приёмная? Говорит Вимсдейл. Мистер Лесситер на месте? В моём кабинете Эбернети. Да-да, тот самый, жених мисс Сибиллы Сноу. Ожидать? Да, конечно. — он опустил трубку и обратился к Хеймитчу, — Сэр, ваш случай особенный. Скажите, вы не торопитесь?

— До обеда я свободен. — ответил старику Хеймитч.

Всего через несколько минут, Брут не успел прийти в себя, в кабинете появилась очень красивая девушка. На вид ей было не больше двадцати пяти. Найдя глазами Хеймитча. медоточивым голосом она заговорила с ним:

— Мистер Хеймитч Эбернети! Доброе утро. сэр. Приветствую вас. Я — Фавония Блаунт, личный секретарь главного управляющего Банком Панема мистера Лесситера. Мистер Брут Саммерс? — обратилась она к молчавшему Бруту.

— Да, это я, — «оттаял» последний.

— Вы тоже приглашены, идите за мной, господа, — и она подарила молодым мужчинам свою ослепительную улыбку.

Трое молодых людей сели в лифт в вестибюле здания. Лифт начал двигаться с огромной скоростью, но у Хеймитча всё же было время заметить создаваемый зеркалами (не считая стеклянных дверей все три стены в этом лифте занимали огромные зеркала, от пола до потолка) эффект интимности и комфорта.

Брут с первых же секунд «зацепился» взглядом с синими глазами мисс Блаунт, которая не только обратила на Саммерса своё внимание, но и отнеслась к нему благожелательно, с симпатией. Между ними произошёл такой обмен мнениями:

— Простите, госпожа Блаунт. Позвольте узнать, а на каком этаже находится оффис мистера Лесситера?

— А вы обратили внимание какая скорость у этого замечательного лифта? — не ответив, но одарив Брут ещё раз белозубой улыбкой, ответила молодому человеку Фавония.

— Да. Она впечатляет. Вы сказала этот лифт необыкновенный…

— Я сказала, что он замечательный…

— Прошу меня извинить за мою неточность.

— Я вас извиняю. Этот лифт замечателен во всех отношениях. Например, вы слышите что-то?

— Нет, не слышу. Он бесшумный?

— Да. А ещё эти зеркала, вы обратили внимание?

— У меня просто нет слов, — и Брут, проявляя деликатность, опустил глаза. Но, лишь на мгновение. Затем он вновь поднял их на Фавонию. Сам Брут, (и Хеймитч также), заметил, что он определённо ей симпатичен, и она не скрывает этой своей симпатии.

— Эффект, ими создаваемый, уникален. Совершенно неповторим.

— Это ещё не всё. В техническом отношении этот лифт уникален, ему нет равных.

— Я уверен, что есть что-то, что я упустил из своего внимания. Но что?

— Надёжность.

— Как неудобно, я должен был догадаться. Так вы каждый день им пользуетесь?

— Нет, что вы. Последний раз я была здесь неделю назад. Обыкновенно я пользуюсь другим лифтом. Он не столь замечателен, но поднимается весьма быстро. Но он проще.

— Неожиданно, весьма неожиданно…

— Я же сказала, что этот лифт замечательный. Буквально во всём. Поэтому только особые гости, гости мистера Лесситера, поднимаются на этом лифте. Например, вы, господа! А вот, кстати, и наш этаж. Пятьдесят восьмой. Я всё помню, мистер Саммерс, — выходя их лифта сказала Фавония.

Хеймитч с удивлением понял, что Фавония говорит с Брутом как с равным, человеком её круга. А именно — капитолийцем! Это было невероятным, но объяснение тем не менее было простым: Брут говорил как уроженец Капитолия, Хеймитч уже перестал обращать внимание на его неповторимым акцент. Выговор жителя Высокогорья Дистрикта Два растворённый в безупречном капитолийском произношении. А ведь Хеймитч помнил, что Фавония назвала Брута по фамилии, значит она знала кто он такой, тем не менее она говорила с Горцем как с капитолийцем.

Подъём завершился: поднявшись на семнадцатый этаж, лифт остановился. Брут, Хеймитч и Фавония прошли через маленький проходной зал и оказались в приёмной Лесситера.

Приёмная главы Банка Панема вызывала у посетителей разные, но неизменно сильные чувства. Без сомнения она являлась шедевром современнейшей передовой архитектуры. Светлое помещение с мраморным, белым с небольшим количества светло-серого, очень скользким полом было собственно приёмной. Сбоку, незаметный для посетителей, стоял стол мисс Блаунт. Светлый деревянный стол. Изящный, не дешёвый, но в общем и целом практически незаметный. У стен имелись удобный кресла для посетителей, также светлой кожи. Но моментально всё внимание переключалось на сам кабинет. Точнее на парадоксально необычный вход в него. Стены как таковой не было. её заменяла стеклянная перегородка. От пола до потолка. В центре которой имелся широкий арочный проход. Двери в кабинет не было. Хотя, как очень скоро выяснилось, прозрачная стеклянная дверь всё-таки была. Но она была совершенно незаметна. К тому же она была открыта. Но даже не стекло было самой замечательной деталью этого шедевра капитолийской дизайнерской мысли, оно служило всего лишь обрамлением для ажурной металлической решётки. Также ослепительно белого цвета. Тонкие линии. Изящество каждой, даже самой незначительной детали. Хрупкость, но в то же самое время невероятная прочность и надёжность. С инженерной точки зрения. Растительные формы. Прямые линии, рядом линии овальные. Эта решётка приковывала к себе взгляд моментально и завладевала вниманием посетителя надолго, от неё было непросто отвести глаза. Это было поистине совершенство, из ряда вон. За аркой располагался небольшой проходной зал. Прекрасно освещённый из окна с правой стороны, находившегося за решёткой. Замечательным был пол этого зала: он был мраморным светлого оттенка. В белый мраморный круг был вписан фигурный орнамент, состоящий из ромбов чёрного цвета. А далее был сам кабинет. В контраст приёмной он был выдержан в тёмной гамме. Стильный паркет из тёмных пород дерева. Тёмные неоштукатуреные каменные стены. Не очень большой письменный стол. Стол для посетителей и два кресла.

Хозяином кабинета был немолодой господин, лет шестидесяти, в строгом чёрном костюме. Он жестом пригласил вошедших менторов садится:

— Проходите, молодые люди. Вопросы, которые необходимо решить непростые, а времени не так много. Проходите и садитесь, господа, — голос у банкира был резкий, но не сказать, чтобы он был неприятным. Скорее, требовательным.

— Благодарю, вас, сэр, — приветствовал хозяина Брут, садясь в мягкое кресло рядом с письменным столом Лесситера. Хеймитч последовал его примеру и сел напротив приятеля.

— Итак, приступим, господа. Согласно протоколу, пусть каждый назовёт своё имя, полное имя, — продолжил глава Банка Панема. — Меня вы знаете, но тем не менее, я — Луций-Аврелий-Цетег Лесситер.

— Марк-Валезий-Брут Саммерс. — Горец перенял эстафету представлений.

— Хеймитч… — начав представляться неправильно, не по-капитолийски, Хеймитч Эбернети быстро поправился, — Гай-Герминий-Кварт (Quartus — Четвёртый) Эбернети.

— Замечательно! А теперь, господин Эбернети, покажите нам свою коллекцию кредитных карт. Прошу.

Хеймитч выложил из своего портмоне четыре кредитные карты. Первая, нежно-зелёного цвета, ничего замечательного из себе не представляла, это была личная карта Х. Э. Сто пятнадцать тысяч личного капитала самого молодого ментора 54-х Голодных игр, Х. Э. Две золотые карты. Первая с именем Аристида Фицрой-Камерона, вторая с именем Кориолана Сноу! Последняя высшего достоинства, платиновая, имя владельца: Деметрий Хаммерсли.

— Однако! — не смог не сдержать восхищения Горец.

— Да, превосходная коллекция. Но, к сожалению, неполная. Исправим это, господа. Вот четвёртая, — и банкир положил на стол платиновую карточку с именем Хеймитча Эбернети. — Эту карту заказала полчаса назад госпожа Джоэнт, но вы имеете право предъявить как её, так и «карт-бланш», как вам удобнее, мистер Эбернети.

— «Карт-бланш»? — искренно изумился Брут.

— Да, придётся поверить, мистер Саммерс. Это правда, — иронично ответил банкир. — Теперь, молодой человек, нам необходимо зафиксировать суммы на этих картах. Мне нужны образцы вашей подписи. Четыре раза.

Получив подписи Хеймитча, Лесситер вызвал Фавонию:

— Милочка, вот вам запрос на проверку этих счетов. Мистера Эбернети. Спуститесь в кассовый зал. — и он передал девушке четыре листа бумаги, на каждом из которых стояли две подписи: Хеймитча (внизу) и Лесситера (наверху). Вернулась Фавония далеко не сразу, минут через сорок.

— Готово, патрон, — и девушка удалилась. Горец проводил её долгим, заинтересованным взглядом. Она ему нравилась.

— Итак, господа. Карта госпожи Джоэнт, вернее мистера Эбернети, предусматривает неограниченное снятие средств. Сумма не ограничена. Далее, карта нашего уважаемого президента. Восемьдесят миллионов долларов. Но имеется отметка, что ожидается пополнение карты. Кто должен сделать перевод, мистер Эбернети?

— Лабеон Деланнуа, — без запинки ответил Хеймитч.

— Понятно. Карта номер три. Аристида Фицрой-Камерона. Четыреста миллионов. Получено его согласие на доверительное использование всей суммы. Затем… А вот с картой господина Хаммерсли затруднение: получен ответ, что был введен мораторий на пользование ею. Мистер Эбернети, вам известно лицо, наделённое подобными полномочиями?

— Леди Тициана Пемблтон, в замужестве Эйнстин, — чётко ответил Хеймитч.

— Верно. По её прямому распоряжению совершено перенаправление со счёта Хаммерсли на другой счёт в нашем Банке, владельцем которого является она сама. Её согласие получено, и вы в праве снять сумму равную ста миллионам. Неограниченное количество раз. По сути это тоже «карт-бланш». Заявляю прямо, мне не известны случае подобные этому, «открытый лист» два раза на одно и то же имя, такого не было никогда.

— У меня вопрос, сэр, — заговорил Брут, — сумма ограничена или нет? Хотелось бы получить ответ именно от вас.

— У меня возник тот же вопрос, — солидарность с приятелем заставила Хеймитча нарушить молчание.

— Сегодня никаких ограничений не будет, — лукаво улыбнулся Лесситер. — А позднее посмотрим. Господа, мне хотелось бы посмотреть, как мистер Эбернети станет распоряжаться доставшимся ему капиталом. В особенности меня интересуют операции по его личному счёту.

— Таким образом, вы заранее намерены в любой момент ограничить Эбернети в его расходах? — жёстко поставил вопрос Брут.

— Нет, мистер Саммерс, ограничивать буду не я. А вы! — ещё более жёстко ответил, правильнее сказать, осадил его банкир. Горец изменился в лице, несмотря на то, что он с самого начала подозревал подобный поворот. А Хеймитч, изумлённый словами банкира, повернул лицо в сторону Брута. В лице его читалось непонимание, а ещё раздражение и высокая степень обиды. Ничего подобного он не ожидал.

— Вы доверяете мне крайне ответственную миссию, контролировать не полностью совершеннолетнего ментора, я так вас понимаю? — продолжил Горец. Банкир еле заметно кивнул. — Но какие на то основания? Я ведь не кровный родственник.

— Я далёк от мысли, что каким-то чудом среди менторов есть кровный родственник мистера Эбернети. Соображение номер два: только сам мистер Эбернети вправе наделить вас такими полномочиями, без его подписи любое ограничение законной силы иметь не будет. Вы, мистер Саммерс, — ментор, данное обстоятельство делает вашу кандидатуру первостепенной.

— Младший ментор, — тяжело вздохнул Брут. Внутри его происходила тяжкая внутренняя борьба, ему крайне не хотелось соглашаться, Горец предчувствовал беду. Небезосновательно.

— Это не важно, мистер Саммерс. Вы наделены правом подписывать финансовые документы, этого достаточно, — жёстко парировал аргумент Брута Лесситер.

— Вы правы. Тезей (прим: Т. Черникофф, победитель 32-х игр, считался весьма талантливым наставником для карьерных трибутов) доверил мне вести наши менторские счета, — согласился с банкиром Брут. — Но всегда я действовал с его разрешения…

— Это не имеет значения, — с ходу отмел довод Горца банкир. Жестко и неумолимо проводя свою линию, он пресекал малейшее сопротивление. Затем он повернул голову к Хеймитчу, — Мистер Эбернети, ведь вам доводилось подписывать финансовые документы? Запросы о переводе средств со счета не счёт, в частности?

— Да, сэр, но это было один раз, — на лице Хеймитча отражалось глубокое потрясение, которое он переживал. Он начал догадываться, что «просто так» распоряжаться теми сумасшедшими деньгами, волей случая оказавшимися в его руках, ему не позволят.

— Этого достаточно. Против кандидатуры Саммерса возражения имеются? — с Хеймитчем банкир разговаривал всё же мягче, чем с Брутом.

— Нет, возражений нет. Разрешите вопрос, сэр?

— Конечно, — а теперь Лесситер был сама любезность.

— Данное ограничение распространяется на сумму перевода? — вопрос прозвучал если не резко, то напористо и с неудовольствием в голосе.

Ответ отказался неожиданным:

— Нет. Никто не имеет права ограничивать вас в ваших действиях. Владелец этих карт — вы. Вы в своём праве, — лицо Лесситера было непроницаемо.

— Тогда я не понимаю. Простите, смысл ускользает, — недоумевал Хеймитч — В чём подвох?

— Действительно, в чём? — присоединился к нему Брут.

— Всё просто, господа, — улыбнулся Лесситер. — Мистер Эбернети страхует самого себя от случайности. Многоопытный мистер Холли Хэмиш далеко и предостеречь его от фатальной ошибки некому. А решения придётся принимать, как говорится, со скоростью молнии, ведь это Голодные игры, к концу игр всё решают минуты, а бывает и секунды. Мистер Саммерс, подтвердите правоту моих слов?

— Подтверждаю, — с большой неохотой согласился Брут. — Кажется, я начинаю догадываться о ваших мотивах, сэр.

— В самом деле? — наклонил голову на бок банкир. Выражение его лица было полно скепсиса и недоверия.

— Вы просто страхуетесь. Клиент может предъявить вам претензию, что его вовремя не остановили от необдуманного решения, — предположил Брут. Он никак не мог решиться и начал сильно нервничать.

— Мистер Саммерс, вы так и не поняли. Я вообще не имею подобных полномочий. Технически это возможно, приостановить, временно задержать перечисление средств. Но Банк Панема обязан сделать это лишь в исключительных случаях. Например, по распоряжению госпожи Ланс, либо по решению суда, что случается крайне редко.

— Я не знал, что она имеет на это право. Буду иметь это в виду, — удивился Брут.

— Рад вас просветить на сей счет. Сдается мне, господин Саммерс, вы и сами сомневаетесь, надо соглашаться или нет. Хочу внести ясность, господа, в случае вашего отказа я возьму на себя роль контролёра мистера Эбернети…

— Разве вы имеете на это право, сэр? — с совершенно излишней горячностью, перебив банкира, задал вопрос Хеймитч.

— Нет, не имею, но могу получить его от городского судьи Города Капитолий. На это потребуется около двенадцати часов. А до этого времени я заблокирую все ваши счета, полномочиями такого рода я наделён, — улыбка Лесситера превратилась в хищный оскал.

— Ладно, я согласен, — прозвучала самая важная, так интересующая банкира реплика Горца. Сам Брут опустил голову. А на его висках стали заметны выпукло выступившие вены.

— Мистер Эбернети? — банкир ни на мгновение не ослаблял стальной хватки.

Ответа Хеймитча пришлось ждать, выдержки Горца у новоиспеченного ментора Двенадцатого не имелось, он медлил некоторое время. Наконец, он произнёс:

— Да, я согласен, — не сказал, а почти что прошептал, одними только губами, побледневший Хеймитч.

— Превосходно. Господа, попрошу вас не расслабляться, теперь вам предстоит подписать пакет согласительных документов. Надеюсь, вы не запланировали важные встречи на ближайшие два часа. Времени мало, приступим немедленно.

* * *

Спустя два часа.

Кабинет Лесситера

— Господин Саммерс, убедительно прошу вас не делать следующего: не просить, но главное не принимать в подарок спонсорских сумм с банковских карт Эбернети. В самом крайнем случае рекомендую использовать карту госпожи Пемблтон, но лишь в случае крайней необходимости. — жёстко, тоном не терпящим возражений, начал банкир.

— Но… — попытался возразить банкиру очень сильно уязвлённый его словами Горец. Он ничего такого не планировал и не имел в виду.

— Ни слова больше! Мне было пятнадцать, когда отец привёл меня в Первый Банк Капитолия. Это было было до знакомства с Ливией. Ну, вы же знаете девичью фамилию моей жены? — Лесситер на корню пресёк попытку Горца невпопад открыть рот.

— Кардью, её фамилия до замужества была Кардью. — ответ Горцу дался с лёгкостью: он обладал превосходной памятью, а тесные семейные связи с капитолийским патрициатом всегда его выручали.

— Верно. Молодой человек, за пятьдесят лет я вывел следующую железную закономерность: ошибки совершаемые менторами можно разделить на типичные и фатальные. Первые можно исправить, хотя далеко не всегда. А вот само название вторых подразумевает, что их необходимо избегать любыми средствами. Ни-ког-да. Понимаете меня? Я уверен, что вы в шаге от того, чтобы совершить одну из них. Поэтому я говорю вам, мистер Саммерс: если только вы не хотите жалеть об этом всю оставшуюся жизнь, деньги Эбернети для вас — табу. Если ваш трибут выйдет в полуфинал, а все прочие возможности будут исчерпаны, вы можете принять в дар оплаченный Эбернети один подарок вашей подопечной. Только один.

— Подопечной? — удивлённо поднял левую бровь Брут. Он ловил каждое слово банкира. Такое не каждый день услышишь.

— Да. Именно так. Девочке, а не юноше. Запомните то, что я вам сказал. Это важно. Помните: просчёт, молодой человек, просчёт о котором я говорю, может быть лишь раз. За всю жизнь. Но и платиновые карты в распоряжении менторов, что-то не припомню. Хеймитч Эбернети — первый! Ну, а про «карт-бланш» даже не говорю. Феномен. — банкир замолчал. Вид у него был задумчивый и несколько отрешённый, Брут старался внимать ему, не перебивая и не возражая. Просто слушая. — Саммерс, вы слышали про историю Хлодвига Боржевого?

— Разумеется, Победитель Девятнадцатых игр. — ответил Горец. Моментально. Он был настороже, предчувствуя получение очень важной для него информации.

— Это понятно. Я имел в виду, приключившуюся с ним. То были Двадцать третьи игры, на них от вашего дистрикта приехал Ромул, основатель вашей академии и Хлодвиг. А меня в тот год повысили до руководителя операционного отделения, поэтому все денежные переводы контролировались мною. Лично. Итак, мистер Боржевой, Хлодвиг. Очень, очень примечательный молодой человек. На трёх играх, на которых он участвовал в роли младшего ментора, Веста и в особенности Ромул давали ему задания, которые не поручишь неопытному юнцу. Предъявить претензию главе распорядителей, знаете ли, одной наглости недостаточно.

Брови Брута взлетели наверх, про эту историю он слышал. От самого Хлодвига. В то время бюджет Голодных игр был более скромен. Хлодвиг по поручении Весты предъявил претензию по поводу выключенных камер. Всё случилось из-за режима жесткой экономии. Как следствие менторы Второго лишились возможности видеть гибель своего трибута и были мягко говоря не довольны. Хлодвиг предъявил официальный протест и претензию, сделал это от собственного имени, решительно, по-втородистриктовски, те бескомпромиссно. Жёстко. Взбешенный глава распорядителей потребовал от юноши, который годился ему в сыновья, юридическое обоснованиею. Он полагал, что молодой ментор просто не может знать регламент проведения Голодных игр наизусть. Но мистер Хлодвиг Боржевой не дрогнул, он блестяще доказал правильность своих действий, после чего убедительно доказал неисполнение обязанностей со стороны распорядителей. В итоге ему принесли глубочайшие извинения. Брут был уверен, что эта давняя история в Капитолии забыта.

Банкир же продолжал говорить:

— Все без исключение молодые менторы совершают элементарные ошибки. Но не он. Естественно, этот молодой человек не мог не привлечь мое пристальное внимание. Его ум производил сильное впечатление, хладнокровие подкупало. Ливия попросила меня представить его ей, я тотчас согласился. Так началось наше близкое знакомство. Большое везение заключалось в том, что этот чек попал именно в мои руки.

— Простите, сэр, а каком чеке речь? — задал вопрос Горец. Он помрачнел.

— Да, да. Вижу, что что-то вам рассказывали. — фальшиво ухмыльнулся банкир. — Речь именно о нём. Чек на тридцать миллионов. Чек за подписью леди Авроры Кёнисегг. Кто ещё мог с непринужденной лёгкостью подписать чек на такую сумму. Это сейчас чек на триста миллионов не такая уж и редкость, но тридцать лет назад эта сумма была исключительной. Итак, по словам Хлодвига, чек он получил от Стромера. Гермеса Стромера.

— Основателя академии Первого дистрикта? — переспросил не веривший собственным ушам Горец. О таком ему ничего не рассказывали! Брут Саммерс чувствовал себя мальчишкой. Победители первой декады Голодных игр самыми невероятными, самыми потрясающими воображение историями с ним не поделились. Бруту было обидно. Обида прямо-таки жгла ему глаза.

— Да, Стромер передал чек Хлодвигу, а он предъявил его мне. Я незамедлительно санкционировал перечисление суммы. Три с половиной миллиона долларов. Но это не сработало, времени не хватило, девочка умирала от сепсиса. Она умерла уже после того, как ей вкололи лекарство.

— То есть? — ещё раз переспросил Брут.

— У меня имелись полномочия, но главное: я знал: слухи о близких отношениях мистера Стромера и леди Авроры Кёнисегг — правда. А самое главное, что Стромера связывают особые доверительные отношения с мистером Фергюсоном (прим.: Ромул, основатель академии Второго дистрикта) и факт такого «подарка» удивительный, но заслуживает доверие. Я не стал наводить справки, сразу дал разрешение на проведение платёжной операции. А теперь представьте, как бы себя вёл кассир отделения в Тренировочном центре, попади этот чек в его руки? — улыбнулся, но весьма недоброй улыбкой банкир.

Понявший, наконец, о чём речь, Горец кивнул головой, говоря:

— Они ни за что не дал бы чеку ход. Он позвонил бы старшему кассиру, а тот ничего не сделал бы, не получив вашего одобрение.

— Верно, мистер Саммерс. Верно. А счёт времени шёл на минуты. Это случилось в финале! А в финале, не мне вам говорить, дорога каждая секунда.

— Случалось, что всё менялось за доли секунд и вот тогда скорость с которой я могу отправить посылкe… Нет ничего более важного. — согласился с банкиром Горец. — Я понял вас, мистер Лесситер, подобный вариант является фатальной ошибкой.

— Именно. сэр. Вам придётся молниеносно принимать решения, а самое фатальное, что может случится, это отсутствие резервных средств в финале. Но я верю в вашу выдержку и в ваше хладнокровие, Саммерс. Эбернети сейчас закончит подписывать комплекты документы и ему понадобиться ваша поддержка. Помните: он, а не вы в опасной ситуации.

— Опасной ситуации? — с холодной невозмутимостью переспросил Горец.

— Именно. Его задача — не сломать себе шею, а ваша — помочь ему в этом. И я не думаю, что это будет просто.

— Я тоже так думаю. — кивнул в знак согласия Брут.

— Тогда прощайте, я желаю вам удачных игр, мистер Саммерс. — Лесситер встал и протянул Горцу руку. Брут её церемонно, очень медленно, с поклоном, пожал.

— Благодарю вас, сэр. — холодно ответил, прощаясь с главой «Банка Панема», Брут.

Ему пришлось тщательно скрывать тот факт, что не верил не единому слову этого человека. Он вынужден был улыбаться, но Диокл Лесситер вызывал у него отвращение.

* * *

Собственно говоря, беседа Брута и банкира длилась недолго. А до того времени Горец активно помогал Хеймитчу. Помогал не сойти с ума, не рехнуться, от того огромного количества бумаг, которых приходилось подписывать. Фавония три раза привозила новый комплект документов на особой тележке, так много страниц они содержали и такими весомыми они были. Поначалу Хеймитч не желал ничего подписывать наугад, не зная тонкостей, в частности юридических. Поэтому первый час ждя Брута стал настоящей пыткой: ему приходилось всё подробно разъяснять, назначение каждого документа, Хеймитч ловил всё на лету, но времени на это требовалось так много, что настал момент, когда терпение у Горца закончилось. И он сказал с неудовольствием:

— Митч! Ты решил провести в этой замечательной комнате весь день. Воля твоя, но я не могу это себе позволить. Извини! Через час у меня назначена встреча с «Тайгером» Монти, отменить её я не могу. Перестань же задавать одни и те же вопросы, доверься мне, пожалуйста.

— Ладно! — с обидой, скрепя сердце, ответил ему Хеймитч. Приходилось идти на известный риск. А делать это очень не хотелось, он не успевал понять и пятой доли информации, который он получал онлайн. Он сердился и был весьма обижен на приятеля, для него было очевидно, что явиться сюда неподготовленным было громадной ошибкой. То, что Горец не предупредил его об этом, он полагал натуральной «подставой».

Разговор менторов происходил в небольшом, но очень уютном, превосходно освященном помещении. Отделанном белом мрамором, сам вид его внушал хорошее настроение, предрасполагал к уверенности в своих силах и придавал энергичности.

Процесс подписания документов ускорился, но к концу второго часа Хеймитч практически не чувствовал пальцев на правой руке, а в его голове надёжно воцарился тихий звон абсолютной пустоты. Голова его отказалась работать по соображениям принципиально характера.

Вошедший банкир жестом поманил к себе Горца и с определённом удовлетворением отметил (и запомнил) полуобморочное состоянии Хеймитча, после чего состоялся описанный выше разговор. После которого Брут торопливо вернулся в «мраморную комнату», где Хеймитч заканчивал подписание последнего увесистого тома «Согласований и разрешений на проверку и контроль производимых транзакций».

— Ты плохо выглядишь. — вздохнул сочувственно Горец.

— Е-е-е-е. Я почти закончил. — с некоторым замедлением ответил приятелю совершенно не соображающий Хеймитч.

— Сейчас тебе принесут чего-нибудь выпить. — отозвался Брут. Он тысячу раз пожалел, что взял на себя роль «контролёра». Ему было предельно ясно, что очень скоро ему придётся крепко держать за руку Хеймитча, не давая ему совершать одну ошибку за другой, терпеть его неудовольствие, злость и обиду. Он понял: Эбернети быстро почувствует, как сильно «опека Горца» связывает его по рукам и ногам. Брут полагал, что освободиться от неё проще, чем кажется, Хеймитч обязательно скинет с своего плеча его руку и вот тогда… За всё ответит именно он, Брут. Неизбежно.

Он отправился за Фавонией, которая принесла чашку крепкого чая, после которой Хеймитч почувствовал небывалый прилив сил. А сам Брут ни есть, ни пить, просто физически не мог, настолько сильное потрясение на него вдруг навалилось. Однако, он и вида не подал, сохраняя на лице маску холодного спокойствия, это было сейчас совершенно необходимо. Для Хеймитча. И Горец прекрасно это понимал.

Два часа истекли и «Банк Панема» выпустил их из «заточения». Потому что все требуемые бумаги были подписаны, а удерживать двух менторов более смысла не было.

Вышедших из «комнаты с мраморными стенами» молодых людей ждал сюрприз, их уже ждали. Довольно высокая девушка с хитрым выражением на физиономии:

— Привет, парни! Вы закончили, а то я вас заждалась.

— И тебе доброго утра, Жаклин! Как ты нас нашла? — невозмутимый и внешне холодный как лёд Горец улыбнулся широко и по-доброму и протянул обе руки перёд, давая ей заключить себе в объятия.

— Привет, Брут. Ты ещё спрашиваешь? Хотела и нашла, ты меня знаешь — если хочу, найду! — рассмеялась девчонка. Победительница 51-х игр Жаклин Карлсен из Третьего дистрикта.

Она сама по себе была незаурядной личностью: «Убийца с ослепительной улыбкой», так её прозвали в столице. Так ещё одета она вызывающим образом: брюки в Капитолии носили лишь самые отчаянные модницы, желавшие бросить вызов своим кавалерам, мужьям и отцам. Очень богатые и материально ни от кого не зависящие. Единственные наследницы крупных состояний, как правило. Широкополая шляпа скрывала короткую, очень короткую для девушки стрижку, свободного покроя серый костюм был абсолютно мужским, модные бриджи Жаклин, широкие и не стесняющие движений, были заправлены в краги, высокие сапоги на шнуровке. Последний аксессуар был исключительно женским. Слишком изысканным и очень дорогим, без всяких сомнений. «Убийца с ослепительной улыбкой» всегда одета была одета «с иголочки», её сложно было не узнать и она никогда не повторялась.

Затем она повернула голову в сторону Хеймитча, на его лице появился здоровый румянец и озорная улыбка, Жаклин подействовала на него как самое лучшее лекарство.

— Привет, куда идти? — просто спросил девчонку Хеймитч.

— Куда скажу! — сдвинула брови Жаклин. Хеймитч рассмеялся, страшное напряжение как рукой сняло. Он опять был готов к приключениям.

И троица направилась в скоростной лифт, тот самый про который рассказывала Фавония. Внезапно лифт затормозил и сделал незапланированную остановку. Кажется, на девятом этаже.

— Это что такое? — воскликнула Жаклин и отправилась на разведку. И «разведка» дала следующий результат:

— Аристид! Твоих рук дело? — строго спросила она у мужчины лет двадцати восьми.

Аристид Фицрой-Камерон, собственной персоной, стоял у лифта в картинной позе, опёршись на трость, сделанную из орехового дерева. На патриции был строгий чёрный костюм, дополненный золотистой каймой. Белый жилет, голубая рубашка и самое главное: сотканный из золотых нитей галстук. Образ завершали светлой кожи туфли.

— Разумеется, моих. Жаклин, я знаю, куда вы направляетесь. Но никому не скажу. Взамен я украду у тебя Митча на двадцать секунд? Идёт? — бархатный баритон мужчины усыплял бдительность. Этот мужчина был олицетворением опасности и силы.

Но это совершенно не производила впечатление на девушку:

— Двадцать секунд. — милостиво дала она своё своё разрешение. Мнение Брута, не спрашивалось вовсе. Впрочем, Горец умел многозначительно сохранять молчание, когда это было необходимо. Согласие Хеймитча не требовалось, он заранее был «только за».

Мужской разговор на двадцать секунд.

— Привет, Митч! — Аристид умел быть учтивым, галантным и потрясающе хватким. В этом ему равных не было. Вожак «жёлтых», самой молодой и самой агрессивно-дерзкой клики не мог быть другим. Выражение его лицо не оставляло сомнений: разговор обещает быть жестким и предельно конкретным. Х. не ждал от него ничего хорошего.

— Оу. Привет, что хотел? — Хеймитч успел неплохо узнать Аристида, он не забывал, что перед ним человек, для которого двадцать секунд — достаточный отрезок времени для решения серьёзных дел.

— Хочу просить тебя об одолжении. По-взрослому, — честно предупредил Аристид. Уловив в глазах Х.Э заинтересованность и пару невысказанных и даже несформулированных до конца вопросов, принялся отвечать на них. — Я знаю, о чём вы говорили с Леди Тицианой. О войне и мире. Что причиной войны может стать Брут. Покушение на которого — дело рук мерзавцев из моей партии. Собственно, как только я об этом узнал, тотчас нашёл тебя. — Затем он жестом попросил Х. не открывать рта. Полуобещая, что он всё расскажет сам. — Не был бы уверен, не говорил бы. Ты — единственный, кто сможет его остановить. Не спорь. Дай мне объяснить. Горец страшен в гневе. Сейчас у меня довольно мало шансов остановить войну, но я сделаю все чтобы она не началась. Брут — кровный родич Хаммерсли. А даже хуже, если бы он родным племянником Леди Тицианы. Они — патриции, я — патриций, и ты, Митч, тоже… Не спорь, пожалуйста… Я прошу о многом, Митч, остановить Горца, под силам лишь двоим. Ниобе, его ментору… но она пока не сможет прибыть в Город. Второй человек — ты.

— Почему? — в глазах Хеймитча была обида, когда двое самых могущественных людей Капитолия просят его об одном, о помощи, отказаться нельзя. . Но цена ошибки! Хеймитча откровенно пугал ответ на этот вопрос.

— Открою тебе небольшую, но очень важную тайну. Брут считает тебя более достойным Победителем чем он сам. Достойным, понимаешь?

— Я догадывался. — промолвил поражённый и очень обеспокоенный словами Аристида Хеймитч.

— Просто прими этот факт как должное. Так будет проще. — попросил Х. капитолиец.

— То, о чём ты просишь меня, как мне это сделать? Точнее, ты и Леди Тициана! Я пока понятия не имею, как это исполнить! — с лёгким раздражением ответил Х. Э.

— Да, тебя просят помочь обе стороны. Твоя задача — сохранить жизнь лучшему другу. Но тебе нужны доказательства. Хорошо! Я назову тебе имена тех, кто «оплатил» смерти Тиро Жуайез и Горца! Овидий Хемфри и его отчим, Блез Хоуп. Они — «мои люди», я обещаю наказать их. Но не сейчас, во время игр у меня связаны руки. — начал раскрывать карты Аристид.

— Ты должен всё оставить в тайне? — предположил Хеймитч.

— Да, ты прав. — и он продолжил называть имена. — Следующее имя — Бьюти. Да, это именно она. Причастность Грацио не может быть доказана., но… Ты понимаешь?

— Понимаю. — с горечью с голосе ответил Хеймитч. Когда Аристид произнёс имя Победительницы, едва не забравший его жизнь в первый год после его Победы, Эбернети дёрнулся. Рефлекторно. Непроизвольно. Словно от удара.

— Среди «синих» у них есть соучастник. Назови Леди Тициане имя предателя. Тайгер Монти. В долгу «волчица» не останется.

Волчицей молодые патриции за глаза окрестили Леди Тициану Пемблтон, но так как оно ей не понравилось лишний раз произносить вслух остерегались.

— Она спросит источник. Я могу назвать его? — очень тихо спросил Хеймитч. Ему было трудно скрывать потрясение, который переживал в эти мгновения.

— Нет, не можешь. Скажи, что ты его назвал. Этого будет достаточно. — отрицательно покачал голову Аристид. — Но самое главное — Горец. Только ты можешь его остановить, когда до него дойдут чёрные вести. Не обещай и не клянись, Митч! Ведь ты мне ничего не должен…

— Я должен. Теперь должен. — тихо ответил Хеймитч. Он сейчас чувствовал страшную тяжесть, наваливающуюся на его плечи.

— Не мне. Ему. — Камерон старался не давить на Хеймитча, но сила убеждения этого человека была такова, что Х.Э. невольно «прогибался» под ней.

— Знаю. — Хеймитч чувствовал себя отвратительным образом. Похоже, этот день, был очень близок, чтобы стать днём его смерти.

— Моё время истекло, Митч. Я рассказал тебе всё, что мне известно.

— Ты правильно сделал, что всё мне рассказал. Когда Ниоба приедет?

— Через неделю, не раньше. Я — твой должник, Митч!

— Сделаю всё, что смогу. — очень слабый Хеймитч отвечал одними губами.

— Извини, что втравил тебя в эту историю.

— Победители помогают друг другу, а друг — это друг. Без вариантов. Пошли, нас ждёт Жаклин и… Ты знаешь, куда я спешу. — Хеймитч говорил медленно. Ему казалось, что силы покидали его. Насовсем.

— Догадываюсь. Беги, счастливчик. — Аристид каким-то образом сумел вдохнуть в друга силы в самый последний момент. Сил у Эбернети прибавилось и они расстались. На куда больший срок, на который рассчитывал Хеймитч. И рассчитывал Аристид.

* * *

— Скорее, Митч! Едем скорее, она ждёт. — торопила парня весьма недовольная Жаклин. — Парни! Вы меня достали. Понимаете, достали! Брут, что ты молчишь?

— А что могу сказать? — бесстрастно ответил Горец.

— Да ну вас обоих! — ещё пуще разозлилась Жаклин. Нечто заставляло её сильно нервничать.

Молодые люди продолжили спуск вниз. Выйдя из Банка Панема они, вместо того, чтобы вернуться в Тренировочный центр, свернули налево, в здание Капитолийской зерновой компании. Жаклин шла впереди, парни сзади. Девушка ускорила шаг, она явно торопилась, или боялась куда-то опоздать.

Вместо того, чтобы подняться на лифте наверх они направились в подвал. Вернее, Жаклин привела юношей к закрытой железной двери, которую она отперла электронным ключом. Который не мог принадлежать Победительнице, если только она не была инженером в Трансфере, капитолийской подземной железной дороги. Именно туда привёл их технический коридор.

Оказавшись перед матовым стеклом, за которым можно было разглядеть станцию «Банк Панема», куда как раз прибывал пассажирский поезд, удивлённый Брут спросил Жаклин:

— Что мы тут делаем?

— Без вопросов, за мной, — не останавливаясь и не поворачивая головы буркнула Жаклин.

Хеймитч с Брутом вынуждены были следовать далее за уроженкой Третьего дистрикта. Ведь только там рождались настолько технически продвинутые девушки. Следующую запертую дверь она открыла другим, на этот раз металлическим ключом. В помещении, куда они вторглись, находилось несколько работников Трансфера. Они были не очень удивлены появлению Жаклин. Один из них даже помахал ей в знак приветствия, Жаклин сдержано и скупо ответила на приветствие. Следующая дверь была открыта и вела она в длиннющий тускло освещенный коридор. Который вёл, как оказалось, на подземную автостоянку. Которая находилась под зданием Капитолийской электротехнической компании. Которой принадлежал в сущности Третий дистрикт. Там их уже ждала Сибилла Сноу. Невеста Хеймитча.

Страшная-страшная тайна.

POV Хеймитча Эбернети

Она была в голубом платье. Это может быть лишь тогда, когда настроение у неё боевое. А чтобы даже сомнений не было, что это именно так и есть, Сибилла одела белые туфли. Короче, умри сомнения, я вам сейчас покажу…

— Привет, Митч! — любимая говорит мне. Слишком уж мрачное выражение застыло на её лице. Слишком мрачное. Слишком серьёзное. Для влюблённой девчонки девятнадцати лет, она на год младше меня. Отмечаю это про себя.

Я не отвечаю. Молчу. Таков ритуал, понятный только Сибилле и мне. Я отвечаю посредством своего лица. Сдержанное дарю любимой улыбу. Больше не требуется, большего не надо. Улыбка не капитолийская, капитолийских улыбочек в тридцать три зуба она терпеть не может. Насмотрелась. Имеет право, я это понимаю и признаю. Зато так улыбаются люди в Дистрикте Двенадцать, и в Дистрикте Восемь, и в Дистрикте Три, и в Дистрикте Пять.

Как улыбаются в Дистрикте Один я не знаю, меня встречало угрюмое молчание. И ненависть, ею меня окатило с первых же секунд прибытия. А всё потому, что я убил Сторми. Она была «из наших» в этом дистрикте, в этом всё дело, короче я мечтал в Первом только об одном: убраться оттуда поскорее. Как оказалось, когда я оттуда уехал, радоваться было рано. И расслабляться тоже. Как быстро выяснилось…

Я не спрашиваю Сибиллу ни о чём. Мне всё расскажут. Только торопиться не следует. Она презирает торопящихся без толку людей. Капитолийцев. Своих земляков. Я нисколечки не осуждаю её за это. Всей душей я понимаю это. И разделяю. В этом мы с любимой заодно.

— Жаклин, пожалуйста, — обращается Сибилла к весьма опасной девушке, родина которой Третий дистрикт.

Жаклин молча достаёт из кармана некий прибор. Небольшой меньше ладони предмет тускло зелёного металла. Направляет его на стены. Направо. Налево. Сзади. Впереди. Это помещение не такое и обширное, стены шагах в пятидесяти, не более. Наконец, она произносит. С мрачной удовлетворенностью в голосе:

— Готово. «Слушать» нас не получится.

— Ты уверена, что хотя бы часть слов нельзя записать? — спрашивает Сибилла.

— «Писать» нас обязательно будут, но только запись будет испорчена. — пряча прибор, отвечает Жаклин.

— Но разобрать хотя бы часть разговора будет можно, или нет? — строго спрашивает Сибилла.

— Очень-очень проблематично. На пять дней работы это точно. Подбор кода, код сверхсложный, я тебе говорила. Дешифрование, устроение помех. Восстановление. Попытка восстановить фрагменты, которые не подлежат восстановлению. Мартышкин труд. — преспокойно отвечает Сибилле Жаклин.

Девчонки говорят, мы с Брутом молча слушаем. Слушать их одно удовольствие.

— А сколько в итоге удастся расшифровать, по твоего мнению? И когда? — следующий вопрос Сибилла задаёт уже нормальным голосом.

— Процентом пятнадцать, на это уёдёт неделя. — чётко отвечает Жаклин.

— Идёт. Спасибо. Меня это устраивает. — наконец, Сибилла удовлетворена. Именно это можно прочитать на её лице.

И вот Горец не выдерживает. Решает сказать то, что я говорить не могу. И не хочу. Мне нельзя.

— Мисс Сноу! Можно вопрос.

— Разумеется можно, мистер Саммерс. Вы здесь имеете право знать. Сейчас я всё объясню. Немного терпения. Я внимательно наблюдая за Сибиллой и то, что я замечаю, мне совершенно не нравится.

— Митч! — Сибилла не торопясь начала говорить. Она абсолютно спокойна. Слишком. Отрешённое выражение лица, так для неё не свойственное. Это верный знак, что ей страшно. Её что-то гнетёт, но из-за всех сил Сибилла старается сделать вид, что ей всё равно. Я насторожился. Очень. — тут такая каша заварилась, не знаю с чего и начать… Я всегда считала себя умной и разумной девушкой. И осторожности мне не занимать. Но сейчас я понятия не имею что делать.

«Что-то не так пошло на гаданиях» — догадался я. Прочие реагировали по разному: Брут никак, без эмоций, впрочем, он всегда такой. Жаклин и так была мрачная, теперь она стала более мрачной. И недовольной.

— Начало замечательное. — подала голос Жаклин. Вот что в ней не всегда к месту, так это привычка к откровенности.

Сибилла тем временем продолжила:

— Всё случилось вчера днём. Вначале всё было как всегда. А потом… — Сибилла сделала неловкую паузу. — Понтий начал гадание, я стояла сзади. Священные куры. Митч! Ты знаешь.

Я знаю, Горец в курсе, в вот Жаклин? Выражение её лица не изменилось. Сибилла почему-то сделала вид, что нет необходимости разъяснить суть гадания. Наверное, а что-то не знаю? Не имею представления, как так можно? Капитолийцы, они не такие как мы. У них всё по-другому! Каждый раз я удивляюсь, когда дело касается Леди Латоны, матери Сибиллы и вот теперь её самой! Патриции. Да, с ним проще, всё более-менее. . Но это так кажется. У патрициев всё крутится вокруг империя, то есть власти. И вообще кому это придёт в голову, если только тебя не кормили этим с детства? Почему Сибилла убеждена, что Жаклин всё поймёт? Да, палец ей в рот не клади, девчонка смертельно опасная и соображает она очень хорошо. Но. Нет, не понимаю. Сибилла невозмутима: всё сложно, но надо быть ко всему готовой! Хорошо, вот только сейчас она натянута словно струна, уж я-то знаю!

— Пять отрицаний. Обычно и один это дурной знак. Понтий удивился, я тоже была шокирована.

Я бы тоже очень удивился. Понтий — авгур, жрец бога война Марса. Сибилла — его помощница. Лет пять, это много. И я с ним знаком. Не близко. Он молчалив и спокоен. Практически всегда. Чувствую, как неприятно сосёт под ложечкой. Дрянное чувство, давно это знаю.

Сибилла тем времени продолжила говорить:

— Дальше-больше. Курицы очень странно себя вели. Сначала необъяснимое возбуждение, затем апатия. Резко. И они все уснули. Прямо во времени гадания. Дурной знак, это я точно знаю. Понтий решил поискать в гадательных книгах, лучше бы он этого не делал, стало значительно хуже. Никогда не видела его таким бледным и растерянным…

Понтий растерян, это что за бред? Да его ничто на свете не может ни напугать. Или удивить!

Горец всё это время молчал, а сейчас решил подать голос. Чтобы успокоить Сибиллу, я полагаю:

— Мисс Сноу! Труднее всего нам даётся всё то, что нам приходится делать первый раз. И это объяснимо.

— Согласна, такого ещё никогда не случалось. Понтий нашёл в гадательных книгах, что причина может быть неожиданной. Например, какие-то игры…

— Игры. Голодные игры? — с великой заинтересованностью, у неё даже глаза заблестели, отреагировала на слова Сибиллы Жаклин.

— Но. Я не уверена. — дёрнула правым плечом Сибилла. — Не могу исключить, что ты права.

А я и не знал, что Сибилла и Жаклин на ты.

— Понтий очень обеспокоен тем, что он прочёл. Во время игр некто мог попытаться устранить другого участника. Во время игр или до старта игр.

— Очень интересно. — произнесла Жаклин и скосила правый глаз на меня. Взгляд получился заговорщическим.

Я ей еле заметно ответил. Знаком согласия. Полагаю, Брут не имел возможности это заметить, он не отводил глаз от лица Сибиллы.

Сибилла решив, что она рассказала достаточно, подытожила решительным голосом:

— Вот такие дела, господа, могу ошибаться, но мне очень-очень кажется, что первая, кто попадёт под раздачу, это я.

Жаклин неожиданным образом среагировала на её фразу, получилось не особо вежливо, но, признаю, весьма весомо:

— Ты оказалось не в то время, в не том месте. Поздравляю, хуже не могло быть.

Сибилла зыркнула на Победительницу, но ничего не ответила. Пока я подбирал слова и собирался с мыслями — любимая трусит, но не признается в этом, к тому же она троекратно перестраховалась, поделившись своими опасениями не только со мной, но пригласила ещё двоих Победителей, Жаклин продолжила солировать:

— Ты всё правильно сделала! Не держи страхи в себе, с подобными гадостями лучше справляться в компании. Друзей, желательно.

Затем голос подал Горец, как оказалось без толку:

— Мисс Сноу! — начал он тихо и вкрадчиво. — Случившееся очень странно, но я уверен, что катастрофы нет. Я не говорю, что поводов беспокоиться у вас нет. Они есть и они весомые. Но не следует относиться к ним слишком серьёзно и…

Брут пришлось досрочно завершить свою речь. Сибилле категорически не понравилось что он сказал, а главное как. Выражение её лицо стало угрожающе недовольным. Любимая сделала жест правой рукой. Требовательный знак. И Брут вынуждено замолчал.

— Мистер Саммерс, — слишком горячо для уроженки Палатина начала девушка. — Не надо меня успокаивать. Я ломаю голову, что всё это значит. Я хочу понять. Потому что мой внутренний голос сейчас кричит, он просто орёт что опасность огромная и что она здесь. Рядом! — закончила она с яростью. Ярость её была холодной, но но всё же…

Брут не ожидал такого жёсткого отпора и немного смутился. Ответ Сибиллы ему очень не понравился. Обстановка накалялась и я решил, что пора мне вступить в разговор. Хватит молчать, пора внести своё веское мнение.

— Сибилла! К чему такая резкость? Ответь мне, пожалуйста, ты позвала нас чтобы получить поддержку?

— Ну, да, — вынужденно признала всё ещё очень злая Сибилла.

— Немного терпения. Зачем ты встаёшь на дыбы?

Сибилле мой ответ не понравился ещё более чем слова Брута. Но такт не позволяет патрицианке Сибилле Сноу начинать со мной спор, или действовать более жёстко. Она вынужденно подчиняется, но не может не задать мне вопрос. Возмущенная и гневная:

— Это я встаю на дыбы?

— Ты ещё наори на своего жениха. Вот тогда точно будет хуже. — саркастически заметила Жаклин. Вовремя. Потому как Сибилле удалось совладать со своими чувствами и осознать, что она зря обидела Горца. Нет, он ни за что не признается, но я всё собственными ушами слышал.

— Хорошо. Я позвала вас, чтобы выслушать. И да, Митч, я обещаю, что буду спокойной. Просто мне пришлось понервничать сегодня. Ничего подобного в жизни я не видела.

— Мы тебе верим. — заверил я Сибиллу. — Я ещё успею сказать, что думаю. Давайте все выскажутся по очереди. Хорошо, — спрашивая главным образом Сибиллу.

— Ладно. Говорите. Я слушаю. — более спокойным голосом ответила мне любимая.

— Первая ты, Жаклин. — Я опередил Горца, который хотел открыть рот. Ну лучше он пока помолчит. Брут с неудовольствием смотрит на меня, в то время как Жаклин делает то, что по моему скромному мнению сейчас самое то:

— Сибилла! Скажи мне, пожалуйста, что сейчас самое нежелательное и опасное?

Следует небольшой блиц вопрос-ответ.

— Наделать глупостей. — чётко формулирует ответ любимая. Есть! Молодец. Люблю-уважаю-восхищаюсь.

— В точку! — говорит Жаклин. — Мой совет: как можно скорее поговори с своей матерью.

Сибилла всем лицом старается выразить своё несогласие. Но Жаклин не даёт ей открыть рот:

— У госпожи Латоны железная выдержка, ты согласна со мной?

— Да, — с неохотой признаёт любимая.

— Она никогда не позволит себе сделать что-то необдуманное. И другим не позволит. Задушит дурацкую попытку в зародыше. Самым беспощадным образом. Это тебе сейчас может помочь.

Как же так? Как Жаклин смогла охарактеризовать мать Сибиллы, госпожу Сноу, так удачно? Браво! Верно, очень верно. Но я полагал, что Жаклин и Леди Латоны не знакомы. Ладно, признаю: я ошибался. Сибилла решает промолчать: хамить не позволяет палатинское воспитание, а хочется, я же вижу! Но Сибилла сдерживает буйствующий всплеск эмоций.

— Сейчас лучше ничего не делать, ничего не предпринимай. Не проиграешь, точно говорю. — продолжает делиться своими соображениями Жаклин. — Ты ничем не можешь помочь, а вот навредить — запросто! Когда не знаешь, откуда грозит опасность и узнать нельзя никаким образом, это может быть. Всегда следует помнить про цену ошибки. И если Понтий обеспокоен, это серьёзно.

— Знаю. — мрачно отвечал ей Сибилла. Тихим голосом. Мрачная-мрачная.

Я мне не известно, что Понтий, великий авгур, не покидающий Палатин, ему просто запрещено это делать и Жаклин знакомы. Так-так. Очень интересно. Обожаю узнавать что-то интересное. И новое. Узнавать первым. Желательно.

— Теперь ты, Брут. — старательно пытаюсь охранить любимую от нервного срыва. Жаклин всё верно сказала, но такая уж у неё манера: бить наомашь, Жаклин убила на арене девятерых, шестеро из которых парни и спит спокойно.

— Мне особо нечего добавить, — начал не торопясь Горец. — Но то, что всё плохо, лучше не отрицать. А ещё я рекомендовал не говорить ничего вашему отцу. Не надо, мисс Сноу, так будет лучше.

И это всё!!! А я ожидал, что Горец будет говорить минут десять. Неужели резкий ответ заставил его резко сбавить обороты. Да ладно?

На этом тайное совещание двух Победителей, Победительницы и одной очень сильно нервничающей девушки девятнадцати лет из очень непростой капитолийской семьи заканчивается. Мы с Брутом возвращаемся с своим менторским обязанностям, а Сибилла и Жаклин (???) уходят. Уходят вместе. Попрощавшись, но куда-то очень торопясь. Что за тайны, угольный чарныш меня побери! Терпеть не могу, когда Сибилла так делает.

Возвращение к событиях главы 3.

74-е Голодные игры.

Первые сутки.

В салоне «консула», по дороге обратно, Хеймитч старался успокоиться: у него резко участился пульс, кровь бежала по венам всё быстрее и быстрее. И всё же он быстро подавил гнев. Ментор Двенадцатого характер имел не самый смирный и далеко не миролюбивый. В ситуация складывалась не самым лучшим образом. Ярость на тех капитолийцев, кто «заказал» убийство его трибута никуда не делась, но ему так хотелось сделать все правильно. Ментора интересовал результат. На кону стояло слишком многое и у него была уверенность и было понимание, что он должен сделать.

«А задачка не из лёгких! Чтобы решить такую головоломку голова должна быть трезвой, а сердце должно биться ровно. Это будет непросто, но что мне нужно сделать я знаю. Чтобы «вычислить» заказчика потребуется несколько часов. Вот только это пол-дела. Пожалуй, мне нужен Финник! Это мысль! Однако торопиться нельзя, необходимо обдумать каждый шаг и лишь потом, когда я буду готов, начинать действовать. Да, именно так я и поступлю. У меня не так много времени, а сделать предстоит довольно много всего». — размышлял Х. Э. в салоне «консула».

Хеймитч ехал молча, погружённый в свои мысли. Внезапно он вспомнил события двадцатилетней давности, когда не столько его неопытность, сколько порывистый нрав, сыграл с ним злую шутку. Более того, это сразу пришло на ум: в тот год также пытались устранить трибута. Но поторопились, не став дожидаться начала Голодных игр. То, что трибут был не из его дистрикта не имело особенного значения. Он подумал, что в этот год всё должно быть иначе и что он всё что потребуется для этого сделает.

Холодное спокойствие и рассудительность — именно то, что ему пригодятся. Те, кто «заказал» его девчонку точно люди отмороженные. Ведь у него очень хорошие шансы «наказать» нарушителя. «Убивать трибутов должны сами трибуты» — таков железный закон Голодных игр. Таким образом, правила был на его стороне. Но были нюансы, которые могли поломать ему всю игру, об этом Хеймитч твёрдо помнил. Медленно в его голове складывался план и существенную роль в этом плане должны, по его задумке, сыграть другие менторы.

Быстро, но не слишком быстро, он покинул роскошную машину. Мужчина вошёл в здание, в административную его часть, где располагалось Управление ходом Голодных игр. Управление занимало первый и второй этажи, отделов было великое множество. . Собственно, его путь лежал не туда, Хеймитч свернул направо. Слева от входа находился бар. Традиционное место встреч Победителей. Победителей и менторов. Все менторы были Победителями, но не все из них были менторами. Но сюда заходили все. Даже те, кто никогда менторами не были (были и такие), либо те, кто на дух не переносили алкоголь (такие также были). Бар служил именно местом встречи Победителей, поэтому он направился именно туда.

И он не ошибся: за столиком в гордом одиночестве сидела девушка лет двадцати пяти. Это была Победительница 67-х Голодных игр мисс Флинн из Дистрикта 5, ей двадцать четыре Она принадлежала к обеим категориям одновременно: будучи Победительницей в текущем году она исполняла обязанности ментора.

Девушка были ему знакома. Но она была так сильно погружена в свои по всей видимости невесёлые мысли, что заметила его только в момент, когда он сел за её столик. Напротив её.

— Привет. — поздоровался Хеймитч. Учтиво и слегка улыбнувшись.

— Привет, Митч! — девушка ответила сразу. Она изменилась в лице. До появления Хеймитча оно было грустным, но сейчас улыбнулась и заметно оживилась. — Можно вопрос?

— Разумеется — спрашивай. И я отвечу. — Когда это было ему нужно Хеймитч умел быть очень обходительным.

— Обещаешь? — спросила девушка. По её имени Имя Победительницы Эрроу, оно обозначает по-английски «стрелка». Имеется в виду стрелка на монометре или другом приборе контроля. можно было догадаться, что её родной дистрикт — Пятый. Она выглядела субтильной. Но любой, смотревший 67-е игры, помнил, что первый же удар, нанесённый ею, как правило был и последним.

— Ну, это зависит от того, что ты спросишь. — ухмыльнулся лукавой ухмылкой Хеймитч.

Но Эрроу его ответ не удовлетворил:

— Так нечестно. Отвечай «да», или «нет». Я настаиваю.

— Иначе что? — притворно удивился Хеймитч, он мигом включился в игру, в которую начала с ним играть девушка с первых же минут их разговора.

— Иначе я обижусь. — ответила девушка. В подтверждение своей угрозы она нахмурилась и слегка повернула голову в сторону, намекая, что она настроена решительно.

— Ладно, будь по твоему. Обещаю. — неожиданно сдался Хеймитч.

— Я не верю тебе. Что если я спрошу про какой-то государственный секрет? — не изменяя позиции слегка повернутой в сторону головы, скосила глаза в сторону мужчины девушка.

— Даже если. — твёрдо ответил, а скорее пообещал ментор.

— Однако. — повернула голову в его сторону Эрроу. — Ведь я знаю, что знаешь…

— В самом деле? — сделал вид, что удивился, Хеймитч.

— Да, мне рассказали многое про тебя. С ума сойти, Митч; ты знаешь такие секреты, про которые наши и понятия не имеют. Вот что думаю: именно поэтому Финник водит с тобой дружбу: вы оба большие знатоки чужих секретов. Вот только ты всегда в тени, скромный ментор Двенадцатого дистрикта. Скажи, мне кажется или нет, что для «наших»Она имела в виду Победителей её родного дистрикта. ты лучший друг? Или может быть ты скажешь, что мне показалось?

Хитрый Хеймитч лишь пожал плечами, но ничего не ответил.

— Твой лучший друг Баз Леклерк. Базиль Леклерк, Победитель 47-х Голодных игр, уроженец Пятого дистрикта— утвердительным тоном произнесла шатенка с зелёными глазами, которая как-то очень быстро перестала быть молчаливо-грустной. Ей эта игра очень нравилась.

— Правда. Он — мой лучший друг. — признал Хеймитч.

— Но я желаю знать? Вы оба из разных дистриктов, к тому же вы такие разные? Стоп! Не отвечай! Это мне известно! Пятый и Двенадцатый это «чёрные» дистрикты? — заявила девушка.

— Конечно. — кратко ответил мужчина.

— И всё же, Эбернети, в чём умысел, в чём заключается хитрость? — не унималась пытливая девушка.

— Умысла никакого нет, просто мы закадычные друзья. — уклонился от более точного ответа Х.

— Ты чего-то не договариваешь. Но это дело такое… Я тебя поняла. — удивительное дело: девушка разговаривала с мужчиной несколько панибратски, но он ей это позволял.

— Ладно, признаю, я не очень типичный Победитель. — немного помедлив, но больше ради приличия, ответил Х.

Ситуация могла сложиться не выгодным Эбернети образом: Эрроу была в меру любопытна и обладала изрядной долей проницательности. «Ты умная девочка, но не подозреваешь, что знание может быть опасным. Словно бритва. Осторожней» — подумал про себя Х.

— Но меня сейчас больше всего интересует мой собственный ментор. — неожиданно резко сменила тему Эрроу.

— Что значит «мой ментор»? У Победителей менторов не бывает. — поправил девушку Хеймитч. — Что ты хочешь знать про мистера Ремара?

— Я не знаю что сказать. — в голосе Эрроу резко появились новые истерические нотки. И выражение лица изменилось, улыбка исчезла и появилась некая растерянность. Стало ясно, до того была прелюдия, а их разговор начался именно сейчас. Разговор не о пустяках. Разговор Победителей.

— У него тяжёлый характер, — начал-было Хеймитч, но порывистая Эрроу бесцеременно его перебила:

— Я его ненавижу, он урод, долбанный урод! — слишком громко воскликнула Эрроу. У неё начиналась истерика и Хеймитч посмешил быстро убить её в зародыше.

— И как давно ты возненавидела его? Помниться, ментором на твоих играх был кто-то другой. Я вас вместе не видел…

Эрроу вновь попыталась перебить мужчину, но в этот раз Хеймитч ей этого не позволил:

— Не надо меня перебивать! — сказано было достаточно жёстко для того, чтобы Эрроу мигом заткнулась. И призадумалась. А Хеймитч продолжил. — Не хочу тебя обидеть, но так будет лучше. — Эрроу не спорила. — Чем он тебя обидел? — Эрроу молчала, она не желала отвечать. — Скажи мне, что послужило причиной его грубости? Только честно, ладно?

Эрроу сразу не ответила: дело в том, что отвечать честно ей очень не хотелось, но получить от Хеймитча ценный совет хотелось куда сильнее. И она пересилила себя.

— Я высказала своё мнение, а он накричал на меня, сказал, что я могу засунуть своё мнение в… Я к такому обращению не приучена! Никто со мной в таком тоне не говорит. Я психанула и ушла. Митч, что мне делать? — истерика у Эрроу не собиралась прекращаться. По всему сказанному ей выходило, что у престарелого ментора Пятого дистрикта отношения с его юной «ученицей» совершенно не складывались.

— Что? Точнее, что за мнение ты высказала Ремару? — терпеливо спросил у девушки Хеймитч.

— Даррен! Я сказала, что надо помогать ему! А он запретил мне и думать об этом. Митч! Я знаю этого мальчика с детства, он достоин…

Тут Эрроу заметила, что Хеймитч Эбернети неодобрительно качает головой и замолчала. Она сказала, что хотела, теперь ей было нужно узнать мнение Хеймитча.

— Даррен, как я понимаю, трибут от вашего дистрикта? — Эрроу кивнула. — И ты неплохо его знаешь? — Эрроу кивнула ещё энергичнее и Хеймитч получил подтверждение своей догадке, — Тот факт, что ты знакома с мальчишкой ещё до начала игр, поверь мне на слово, — по реакции девушки можно было понять, что она на это готова, — это плохой знак! — Эрроу округлили глаза, тем самый задавая абсолютно очевидный для неё вопрос? — Проблема нешуточная: ты слишком сильно в него веришь!

Тут совсем неглупая Эрроу (а глупых Победителей не существует) крепко призадумалась над словами Хеймитча. Помолчав, Эрроу решила «зайти с другой стороны»:

— Но я не понимаю, почему мистер Ремар выбрал девчонку. Они и говорили-то всего пару раз. — тут по изменению выражения лица Хеймитча Эбернети Эрроу Флинн безошибочно угадала его ответ. — Хорошо, я поняла. Но чего я не пойму, что он увидел в этой мерзавке? Что я не поняла. Объясни мне. — настроение у неё явно ухудшилось, но ей определённо стало легче, она чувствовала. что на правильном пути.

— Почему ты назвала её «мерзавкой?» — задал новый вопрос мужчина.

— Потому что красть чужие вещи это мерзко. — безапелляционно заявила Эрроу. С такой уверенностью в непогрешимости своего мнения, что Х. разозлился не на шутку. Он помедлил с ответом, а затем «врезал» Пятой с такой силой, что стало для самоуверенной Победительницы неприятным сюрпризом:

— Знаешь, что меня удивляет больше всего? — мужчина резко согнал с лица ухмылку и теперь глядел девушке прямо в глаза. — Не то, что ты говоришь это мне!

Хеймитч заранее знал, в какой момент их разговора она будет более уязвима и нанёс довольно-таки болезненный для Эрроу удар. Девушка ненадолго потеряла над собой самоконтроль, которым отличалась. Её зрачки расширились, а выражение лица на несколько секунд стало растерянным. Но реакция у девушки была великолепной: сначала она покраснела, поняв со злостью, что Хеймитч её «подловил». Опять! И она гневно сдвинула брови.

Тем временем Хеймитч закончил:

— Мне удивительно, что говоришь мне об этом ты! — и он подчеркнуто, повторив, — Ты!

Эрроу была более чем смышлёной девушкой, чтобы моментально сообразить к чему эта внезапная резкость. Для того, чтобы понять, на что намекает мужчина, ей понадобилось всего пара мгновений. Хеймитч Эбернети желал ей напомнить, что победители Голодных игр совершенно не похожи на других людей. Для них обычные законы не применимы, в том числе официально. Они — убийцы, совершившие своё первое (и не последнее) убийство в весьма нежном возрасте. Эрроу моментально догадалась, что ей, смертельно опасной девчонке из Пятого дистрикта, зарезавшей на играх нескольких парней-карьеристов, было бы крайне полезно быть честной. Хотя бы самой с собой. Фактически Митч Эбернети только что указал ей на место. И самое главное: Эрроу не возражала. Да, это было больно для её самолюбия, но Эрроу Флинн великолепно владела собой и умела держать свои чувства в узде.

Победительница улыбнулась.

— Ладно, Митч! Я поняла…

— Ты уверена? — спросил её мужчина. Терпеливо. Почти что мягко.

— Да, чёрт возьми. Но она мне не нравится… — Хеймитч всем видом дал ей понять, что это вообще никакого значения не имеет. Но он её не перебивал и она закончила, — Я признаю, что её шансы уцелеть выше чем у Даррена.

— Значительно выше. — более мягко поправил её мужчина.

— Но, чёрт возьми, Митч, почему мистер Ремар прямо не сказал мне об этом? Ты сказал, а он нет. — попыталась огрызнуться Эрроу. Без успеха.

— Да потому! Не он, а ты должна научиться его понимать. И на это у тебя совсем мало времени.

— Неужели нельзя было…

Закончить она не успела. На этот раз Хеймитч запретительным тоном её прервал.

— Нет! И точка.

— Хорошо. Как всё сложно. Ладно, я тебя поняла. — с крайнем неудовольствием откликнулась Эрроу. В эту секунду ей казалось, что она всё поняла и поняла всё правильно. Хеймитч дал ей понять, что тема закрыта и все нужные слова сказаны. Собственно, этого она и добивалась. И добилась. Молодой Победительнице от своего более опытного коллеги нужно было максимум понимания. Не от любовника, но человека, к мнению которого она относилась очень серьёзно. В том, отчасти правда, была заслуга ментора на её играх, 67-х Играх, База Леклерка.

А вообще Эрроу, которая терпеть не могла, когда с ней пытались миндальничать, ничуть на Хеймитча не обиделась. В момент, когда мужчина повернул голову в сторону барной стойки, она решила, что он собирается уходить и сказала Хеймитчу?

— Митч! Я помню про твою просьбу. Я согласна, Митч.

Немногословность Победительницы была объяснима: она не желала, чтобы посторонние узнали, что она готова выполнить весьма деликатные поручения Хеймитча. Победители не всегда вольны делать то, что им заблагорассудиться, а некоторые встречи с некоторыми людьми в Капитолии требовали такой степени секретности, что договариваться о месте и времени приходилось просить других Победителей.

Слегка удивлённый Хеймитч сдержанно улыбнулся и перед тем как покинуть общество Эрроу решил уточнить:

— Ты можешь подняться на двенадцатый этаж? — Эрроу кивнула утвердительно. — Минут через тридцать.

— Хорошо, договорились. — с оттенком заговорщической таинственности ответила уходящему Эбернети Эрроу Флинн.

* * *

Довольный Хеймитч покинул «бар Победителей». Неизвестно кто дал ему эту едкую недобрую кличку. Чувство юмора у него (или у неё) было ядовитым, без всяческого сомнения.

Ментор собрался к лифтам, которые находились рядом, шагах с пятнадцати. Но возникший из ниоткуда миротворец пресёк намерение ментора в корне:

— Сэр! Технические работы. Направо, пожалуйста.

В указанную сторону располагался соседний лиф блок лифтов, комплекс управление Голодных игр был гигантским, лифтов было множество.

Таким образом Х. оказался в месте, куда приходить совершенно не планировал.

Длинный синий-синий коридор. Определённо, здесь Х. не бывал. Или бывал, но очень давно. За четверть века он и и седьмую часть комплекса не посетил и ничего удивительного в этом не было.

Коридоры Управления Голодных игр были очень разными: длинные и очень длинные, но встречались и совсем короткие. Коридоры заканчивались арочными проходами над которыми висели большие указатели: «К лифту номер восемь направо», «Пост охраны налево два раза», «Департамент возведения арен прямо!», такие указатели имелись и в коридорах, они помогали не заблудиться в этом сложнейшем лабиринте. Так Х. оказался в совершенно ему незнакомом месте, где не было ни души. И где его уже ждали.

— Мистер Эбернети! — услышал прямо перед собой незнакомый вкрадчивый весьма сильный голос.

Голос принадлежал капитолийцу нисколько не примечательному, если судить по его внешности. Капитолиец был абсолютно зауряден, если бы Х. встретил его вторично, не факт, что он узнал бы его. Жёлтый парик. Тёмно-вишневый пиджак. Рубашка то ли жёлтого, то ли коричневато-желтого цвета. Светло-зелёные брюки. Желтые туфли. Лицо обыкновенное. Стандартное лицо.

Всё было не интересно за исключением глаз. Светло-синие глаза. Очень внимательные. Неглупый взгляд. Осмысленное выражение стандартному лицу придавали именно глаза. Обладателей таких глаз в Капитолии было немного, законом жизни Капитолия последние десятилетия была несерьёзность. Поэтому, каждый раз подобная встреча таила опасность. Потому как служила признаком того, что ты «влип», причём самым трагическим образом — не надо было долго гадать, что ты стал объектом внимания тайной государственной полиции. Или Супрефектуры.В Панеме как в тоталитарном государстве есть своя тайная полиция. Она так и называется «Тайная полиция государства Панем». Всё просто. Но кроме неё есть ещё одна специальная служба. Супрефектура. Когда-то давно она входила в состав полицейских сил Префектуры, те местного самоуправления города Капитолий. Со временем Супрефектура превратилась в свирепое учреждение, своего рода «секретное ведомство пыток и тайных казней». Надо отметить, что сами капитолийцы никогда не произносят это слово вслух, даже шёпотом, такой ужас оно им внушает.

— Сэр, не уделите мне одну минуту? — вежливо попросил этот господин.

— Да, пожалуйста. — кратко ответил Х.

— Моя фамилия Эммет. И у меня к вам весьма важное дело. Конфиденциальное.

Хеймитч промолчал.

— Сэр! А знаете ли вы, что в Городе за вами ведётся наружное наблюдение. Другими словами за каждым вашим шагом следят? При том, что сам президент наложил на это строгий запрет.

Хеймитч затаил дыхание.

Иносказательно можно сравнить Город Капитолий с огромным слоённым тортом. И заранее известно, никаких сомнений быть не может: в самой его сердцевине содержится некая тайна. Количество слоёв не поддаётся подсчёту, каждый предусмотрительно скрыт от глаз любопытного наблюдателя, ничто не может подсказать этому самому наблюдателю, что скрывает каждый слой. Главный закон Капитолия прост — Непредсказуемость. Всего, что вы видят ваши глаза.

Иногда в жизни Хеймитча случались встречи, от которых он отходил несколько дней, а то и недели. Такими шокирующими они были. Надо отметить особо, что шок был от того, насколько положительные новости они приносили. «Неожиданные приятные встречи». Очень неожиданные. Очень приятные.

Вот и сейчас жизнь приготовила Эбернети весьма приятный сюрприз. Этот капитолиец оказался шокирующе приятным во всех отношениях субъектом. Добровольным помощником. Исключительно полезным. Здесь и сейчас.

— Вы припоминаете, что некоторое время назад наш президент специальным распоряжением запретил вести видеонаблюдение за вами? — понизив голос, спросил капитолиец.

Хеймитч никогда ничего подобного не слышал. Поэтому капитолиец добавил:

— После трагической гибели мисс Сноу.

После этих слов у мужчины непроизвольно дёрнулось веко правого глаза. Он всё понял, но от этого стало только хуже. Сердце ментора резко замедлило свой ход.

— Вас не известили. По-видимому, не сочли нужным это сделать. — капитолиец впервые высказал живую эмоцию: теперь его лицо выражало некоторое участие. — Прошу извинить меня, господин Эбернети, я невольно сделал вам больно.

Хеймитч молчал. Бледный и обескураженный. Но способный слушать, что ему сейчас говорили.

— Разумеется, круглосуточная охрана вашего дома осталась. За неё отвечает глава миротворцев дистрикта 12. Но видеозапись не ведётся, согласно распоряжению президента.

Хеймитч молчал. Господин Эммет внимательно за ним наблюдал, ментор отчаянно старался удержать себя в сознании. И это ему удалось.

— Но здесь, в Капитолии, всё многократно усложняется. Имеет место вероятность, что некое нежелательное лицо получит к вам доступ.

Перспектива тотальной слежки грозила перечеркнуть его работу со спонсорами. Как никогда ранее Хеймитчу требовалась конфиденциальность. Только это сейчас имело значение.

Господин Эммет верно понял возникшие у ментора опасения и прокомментировал их:

— Ваши опасения глубоко ошибочны, сэр! Я имею в виду нежелательные последствия контрактов с вами третьих лиц.

Хеймитчу удалось уловить нить рассуждений его визави и он подал голос:

— Ах да, одиннадцать баллов. Догадываюсь.

— Вы абсолютно правы, сэр. Благодаря Китнисс Эвердин вы оказались в эпицентре всеобщего внимания, сотни глаз наблюдают за вами, нам приходиться самым решительным образом «отсекать» разных нежелательных лиц. Кого только нам не приходилось ловить при попытке проникнуть в это здание. Честное слово, это просто ужас какой-то. Не менее трёх девиц с самой сомнительной репутацией. — Нервы у Х. были на пределе, но постепенно его начало отпускать, по мере того, как до него начао доходить смысл сказанного господином из Супрефектуры. Он уже понял, что он именно оттуда. — Два дня назад президент Сноу отдал новое распоряжение: каждого, кто пытается вступить в контакт с вами брать в разработку. И работы у меня стало ещё больше: ведь именно я, сэр, отвечаю за вашу безопасность. Да-да, вы правильно всё поняли. — ментор сделал попытку кивнуть в знак согласия. Получилось не очень. — Но прошу меня правильно понять, без отслеживания всех ваших передвижений всё без толку. Поэтому у меня особая просьба к вам: пожалуйста, сэр, будьте благоразумны, не подвергайте вашу жизнь опасности. Ведь тогда мы будем обязаны вмешаться, приказание президента на этот счёт имеется, помните об этом. Я специально устроил нашу встречу, потому как лично желаю, чтобы вы знали обо всём. И не забывали, что мы рядом. На том, господин ментор, позвольте завершить наш разговор. Ваш всегда, Дорией Эммет.

Шокированный Эбернети увидал, что перед тем как уйти капитолиец склонился перед ним в глубоком поклоне. В этот самый момент Хеймитч почувствовал, что при рукопожатии Эммет незаметно (!) вручил ему небольшой листок бумаги.

Эрроу Флинн нисколечки не преувеличивала, говоря что Хеймитч знает такое, о чём никто не знает, Ну, разве что что его «подопечный» (словечко это первой пустила в оборот Мэгз, Меган Фленаган), Финник. Известный «коллекционер» тайн, капитолийских секретов.

Любого другого таинственный сотрудник зловещей Супрефектуры вогнал бы в ступор, откуда тот без посторонней помощи выбраться бы не мог. Но только не Хеймитча.

Он был обладатель знания о отом, что между Супрефектурой и Тайной полиции (далее: ТП) идёт война, очень причудливая смесь острого соперничества и теснейшей кооперации. Даже капитолийцы мало смыслили в этом всём. Что касается жителей дистриктов — случайно вовлечённый в эти странные смертоносные изощрённые игрища капитолийских тайных и могущественных сил рисковал головой.

Его могли просто устранить, тайно или прилюдно ликвидировать, убить в людном месте, но вероятнее всего случилось бы иное продолжение; зачем убивать невольного свидетеля? Куда практичнее вовлечь его, не спрашивая его согласия, в круг причастных ко всей жуткой подноготной закуличной капитолийской жизни.

Но Хеймитч не был капитолийцем, но и обычным жителем родного дистрикта он с самого рождения также не был. Так вышло, что он бладаря Голодным играм (но не только) стал исключением из общего правила. Он как бы был вне Системы, с согласия последней, само собой разумеется.

Поэтому он догадался, что в куске бумаги в его руке он найдёт ответ, зачем господин Эммету нужна была эта встреча. Краткая, но очень важную. Как и то, что господин из Супрефектуры не сказал этого вслух. ТП не должна была узнать ничего сверх сказанного. То есть ничего ценного, Эммет хотел донести до сведения Хеймитча нечто совершенно иного рода, а ведь и так он рассказал много интересного. О чём Х. Э. и не подозревал. Но «подарок» такого учреждения как Супрефектура наверняка был нечто из ряда вон и Эбернети тут же принял некоторые меры предосторожности.

Его наверняка снимала камера (вероятно не одна), поэтому читать записку стоя на месте было категорически нельзя: единственным выходом было быстро и незаметно читать её в движении, на ходу. Дело в том, что (и Х. знал об этом) капитолийская техника слежения за объектом была устроена так, что оператор ТП мог переключать камеры, но включить две и больше камеры было нельзя. Синхронизация жутко сбоила, этим Х. и воспользовался, он быстро зашагал по синему коридору и не разворачивая записку не спеша прочитал её в три приёма, дабы не вызвать подозрения. Прочитал Хеймитч Эбернети следующее:

Мистер Эбернети!

Прошу меня извинить за той странный способ, избранный мною. Но мне требовалось занести до вас ряд важнs[новостей и одну новость совершенно секретного свойства. Я знаю, что для вас они будут одинаково полезны.

Вы уже знаете, что Китнисс Эвердин попытаются подлым образом убить на арене завтра утром. Конечно вы сделаете всё, чтобы спасти её, но правилами запрещено открыто предупреждать своего трибута о подобной опасности. Очень важно, чтобы факт нарушения правил с вашей стороны отсутствовал. С формальной стороны. Господин Кассандр просил передать вам, чтобы вы не сомневались: всё возможное и невозможное для предотвращения убийства будет сделано. Вне арены. Неформально. Самым решительным образом.

Теперь главное: мы назовём вам имя нарушителя. Он отдал приказ убить Китнисс. Папирий Марчанд. Вы знакомы, но одиннадцать лет не виделись. Он прекрасно понимал, кто ментор Эвердин и какими будут последствия. У вас полностью развязаны руки, но тем не менее, сэр, передайте завтра вождям «чёрных» просьбу господина Супрефекта не объявлять войну «синим». Вместо этого предъявить им ультиматум в пятидневный срок найти и покарать нарушителя. Одобрение президента будет гарантировано.

Но никто не в праве ограничить ваше право, господин ментор, священное право патриция о сатисфакции. От своего имени прошу вас, сэр, соблюдать процедуру. Таким образом вы достигнете всего, что пожелаете.

Месть это блюдо, которое подаётся холодным.

PS — Никто кроме вас не должен ничего узнать. Бросьте записку на пол прямо сейчас и смотрите как она горит.

Хеймитч резко выпустил записку из рук. И с лёгким удивлением наблюдал как она загорается, планируя в воздухе. Не ярким белым пламенем. Достигнув пола записка превратилась в синий пепел. Цвета пола коридора. Мгновение, несколько шагов и можно было сказать, что никакой записки и не было. Следов не осталось совершенно. ТП ничего не узнает. Сомнений не было никаких.

На лице Хеймитча Эбернети появилась улыбка. Недобрая улыбка. Он всё понял. Превосходно.

* * *

Погружённый в свои мысли Хеймитч шагал к лифту. То, что он стал объектом пристального внимания Супрефектуры, само имя которой в Капитолии внушала страх, его совершенно не интересовало. Его мысли сейчас занимал Папирий. Папирий Марчанд, в пору его юности бывший секретарём Леди Тицианы, которая у «синих» была у что-то вроде некоронованной принцессы, хотя и не принадлежала к числу патрициев. У Эбернети появились сомнения: человек, которого он помнил, без невероятно веской причины никогда бы не рискнул покушаться на жизнь Китнисс. Не только потому, что её ментором был он, Хеймитч. И не из деликатности: Марчанд был холодный циник, но из соображений целесообразности. И самое главное: по негласному правилу патрициев Хеймитч имел право требовать сатисфакции. И он мог рассчитывать на поддержку его королевы, королевы «чёрных», Леди Меркуции. И вот тогда Хеймитч Эбернети, ментора Двенадцатого дистрикта, мог стать причиной гибели Марчанда. И Хеймитч не сомневался, что Папирий это знает. Отсюда сомнения. Как же так: человек весьма неглупый, расчётливый, со стальной хваткой и допускает такой идиотский промах? Что-то здесь было не то: ведь из-за Папирия вся махина тайной власти в Капитолии пришла в движение. Эбернети оценивал то, что только что узнал и делать выводы не спешил.

— Мистер Эбернети! Не могли бы вы уделить мне несколько минут?

Голос был Хеймитчу знаком, он повернул голову и остановился как вкопанный. Отвечать он не спешил. Перед тем согласится и подняться с ним на лифте и разглядывая старого знакомого, он подумал: «Чудеса, да и только, глаза своим не верю. Киджи».