Согласно рецепту (гет)

Апрель 1999 года

Эбби с удовольствием побыла бы здесь, в саду, в одиночестве, но миссис Уизли, отправив сына в дом, сама уходить не собиралась. Она тепло улыбнулась девушке:

— Все хорошо, Эбигейл. Мы все очень скучаем по Джорджу.

Земля из-под ног снова куда-то уплывала. Эбби опустилась на стоящую рядом холодную скамью и положила рядом с собой чашку. Если она сейчас не расскажет все миссис Уизли, то опять начнет рассыпаться на куски. Как эта бедная чашка. И спасительного заклинания никак нельзя будет вспомнить.

— Мне очень жаль, миссис Уизли… И очень стыдно.

Первые слова оказались тяжелыми, как камни.

— Стыдно? Да о чем же ты говоришь, милая?

Миссис Уизли смотрела с таким глубоким сочувствием и материнской заботой, что становилось еще хуже. Эбби не могла смотреть ей в глаза.

— Мне стыдно потому, что я веду себя так, будто… я одна могу тосковать. Я убежала, спряталась, потому что мне было невыносимо больно. Но ведь моя боль — я знаю! — никогда не сравнится с вашей болью.

Тут Эбби вскочила на ноги, не заметив, что с плеч соскользнул плед. Она как во сне приближалась к одной из яблонь, потом опять возвращалась. А из глаз наконец-то полились слезы. Это не были рыдания, с всхлипами вырывающиеся из груди, как прежде. По щекам девушки просто неостановимо лились слезы, словно кто-то освободил целую реку. Эбби даже не пыталась вытереть их.

— Ведь я знаю… Вы и мистер Уизли потеряли сына. Джинни, Рон, Перси, Чарли и Билл потеряли брата. А Фред… Боже мой! Фред! — Эбби буквально схватилась за голову, мечась из стороны в сторону. — Фред потерял не просто брата, но часть себя! Я… я даже представлять боюсь, что он чувствует. Что все вы чувствуете! Я же веду себя так, будто только у меня есть право скорбеть о Джордже. Как будто моя боль может быть страшнее. И я стыжусь… Я ни разу за этот год так и не поговорила с вами. Не поговорила с Фредом. Говорить о Джордже все еще больно. Но молчать оказалось еще больнее. Простите меня, миссис Уизли. Простите…

Эбби прекратила свои метания и наконец взглянула на волшебницу, стоящую перед ней. Миссис Уизли не перебивала, просто слушала это откровение, на которое Эбигейл еще долго не решилась бы, если бы не этот вечер, не Мюриэль, не разбитая чашка… не Фред, накинувший плед на ее плечи. В невероятно добрых глазах миссис Уизли отражалась уже знакомая неизбывная тоска, блестящая пролитыми слезами. А еще нечто такое, что было похоже на сострадание. Она, мать, потерявшая сына… Она все прекрасно знала и понимала. Эбби и не нужно было ничего говорить. Но слова, прорвав плотину, желали быть произнесенными.

— Это страшно глупо, но я правда считала, что самый страшный день, который мне нужно было пережить, — это день, когда погиб Джордж. Когда погибли Тонкс и Римус… А по-настоящему страшное началось потом… когда жизнь продолжилась, но уже без них. И с этим нужно было смириться. Час за часом, день за днем, в которых он больше не появится, никогда не подойдет ко мне, потому что… его больше нет. И это никогда не закончится. Потому что он не вернется.

Своих последних слов Эбби сама испугалась. Она впервые произнесла то, о чем постоянно думала, и будто позволила реальности воплотиться. Девушка только сейчас почувствовала влажные дорожки от слез на щеках. Она беспомощно замерла в темноте сада и снова начала дрожать от холода.

— Я хотела вспомнить себя прежнюю. Ту, которая сидела в этом саду, под этой яблоней. — Эбби оглянулась на голое дерево у себя за спиной. — Я правда хотела вспомнить, но не получилось… Я только чувствую, что мне очень… очень не хватает Джорджа. И я не знаю, что делать с этим… И мне очень не хватает Фреда. Я бы на его месте меня возненавидела, если честно. Весь это год вела себя как законченная эгоистка…

Сбивчивая тирада закончилась нервным смешком. Что еще она может сказать? Особенно когда мысли спутались в тугом клубке. И не пытается ли она всего лишь оправдать себя?

Миссис Уизли и не требовала больше никаких откровений. Она подошла к Эбби совсем близко и заключила в ладони ее лицо, ласково поправила растрепавшиеся волосы. А потом тихо, но твердо, словно отчитывая свое не в меру разошедшееся, но горячо любимое дитя, сказала:

— Не может быть одного мерила для чувств разных людей. Каждый из нас скорбит по-своему. И твоя тоска особенная, потому что у вас с Джорджем все было впереди. У вас все должно было быть хорошо. Но не сбылось…

Эбби не знала, откуда миссис Уизли берет силы, чтобы произносить это. И не знала, как она может читать чужие чувства как открытую книгу.

— Я знаю, я вижу, что ты измучилась сердцем. А еще измучила своего брата, Амелию и Гарольда, каждую секунду переживающих за тебя. Казнишь ты себя зря, Эбби. Горе не должно разъединять людей. Поэтому очень хорошо, что ты вернулась к нам.

Эбби впитывала каждое слово и слабо кивала, глотая все еще льющиеся слезы.

— Нам всем очень тяжело…, — продолжала миссис Уизли. — Но мы все еще семья. Джордж навсегда будет частью семьи. Поэтому мы будем говорить о нем, плакать и снова вспоминать. Я говорила это Фреду, говорю и тебе. Мы справимся.

— Но я не знаю как, — еле слышно прошептала Эбигейл.

— Никто не знает… Но главное ведь здесь другое — мы вместе.

Эбигейл не сдержалась и крепко обняла волшебницу, чувствуя, как вздрагивают плечи этой храброй и невероятно сильной женщины.

* * *

Фред, сжав в руке уже не нужный Удлинитель ушей, оперся лбом о холодное стекло. Парень понимал, что только что услышанные им слова были адресованы не ему, но жалеть он не собирался. Точно он знал только одно: он ни на кого больше не злился.

Сколько еще времени Фред простоял в темноте, он не знал. Миссис Уизли и Эбби вернулись в дом, и ему тоже нужно было спускаться. Волшебник отвернулся от окна, окинул взглядом пустую комнату и, не давая себе возможности погрузиться в воспоминания, быстро вышел вон.

В гостиной все уже успели поделиться на небольшие группы. Рон и Арон играли в шахматы (схлестнулись два главных умельца); Полумна и Флер, составив неожиданный дуэт, рассматривали в журнале живые иллюстрации (под замудренные объяснения мисс Лавгуд); мистер Уизли, Билл и Перси допивали вино за неторопливой беседой. Миссис Уизли, Гермиона и Эбби, занятые посудой и остатками ужина, нашлись на кухне, куда заглянул Фред, проходя мимо дверного проема. Не было только Гарри и Джинни, которые наверняка, пользуясь моментом, отправились на прогулку — подальше от любопытных глаз и ушей.

А вот Мюриэль… Старая колдунья, которая очень удачно слилась с цветастым креслом и оттого была не сразу замечена, цепко схватилась за локоть проходящего мимо Фреда и тяжело поднялась с мягкой подушки.

— Тетушка, неужели вы хотите составить компанию главному злословцу сегодняшнего вечера? — Парень не удержался от ехидства, но все-таки покрепче взял под локоть пошатывающуюся родственницу.

— Я уже давно никому не составляю никаких компаний, — сварливо прокряхтела Мюриэль. — Но в злословии еще могу составить конкуренцию. А теперь веди меня на воздух, рыжий негодник.

Фред послушно повел тетушку на крыльцо, прихватив из прихожей ее пальто.

Дом и сад уже давно окружил мрак, но на земле лежали яркие полосы света от окон, а вдали, на едва различимом горизонте, мерцали огни магловской деревни. Волшебник полной грудью вдохнул ночной воздух, с удивлением отмечая, что дышать будто стало легче — хотя бы ненадолго. Фред повел волшебной палочкой в сторону двух старых ламп, и света на крыльце прибавилось.

Мюриэль тяжело оперлась на деревянные перила и спросила в лоб:

— Злишься, что начала болтать про твоего брата?

— Нет.

— Тогда я еще скажу.

«Как будто другой ответ тебя бы остановил», — подумал Фред, а лицом попытался выразить вежливое любопытство.

— Вывести тебя из себя стало проще, чем гиппогрифа. А девчонка Латимеров — настоящий кусок льда. — Не сказала — припечатала. — Хотя, зная их семейку, она наверняка всегда такой была.

— Не всегда, — тут же отреагировал Фред.

Ведьма, хитро прищурившись, уставилась на своего провожатого:

— Ну-ну… Как по мне, лучше огрызаться на всех, чем закопать все в себе.

Фред вспомнил недавние слова Эбби, которые еще звучали у него в голове: действительно, чего только девушка ни передумала за это время, в чем только себя ни обвинила.

— А как по мне, и то и другое — отвратительный способ справляться.

— Гнев нужен, чтобы всю остальную ересь из головы прогнать. А что тебе уныние даст? Вот когда Латимер совсем закоченеет и на нее никто и взгляда не поднимет, поймешь, о чем я толкую.

— И не собираюсь понимать. С Эбби все будет хорошо, потому что она справится. А даже если и нет, то ее никто не оставит.

— Вот я и задела гиппогрифовы перышки, — удовлетворенно хмыкнула старая ведьма, услышав раздражение в голосе Фреда; а потом вдруг добавила тише, почти заговорщически. — Я никому не скажу.

Парень совсем не ожидал этой последней фразы, а еще больше его обескуражило, когда Мюриэль по-матерински заботливо похлопала его по руке своей маленькой сморщенной ладошкой, украшенной перстнями. О чем именно она никому не скажет, Фред уточнить не успел, потому что на крыльцо уже начали выходить все гости в сопровождении хозяев дома.

Все продолжали обмениваться репликами даже на пороге, натягивая пальто не глядя. Даже такого длинного вечера оказалось недостаточно, чтобы наговориться вдоволь. Откуда-то из темноты вынырнули Гарри и Джинни, держась при этом за руки и смущенно сияя улыбками.

Вся компания двинулась через сад к калитке. Отставала только Мюриэль, которая теперь в качестве «сопровождающей жертвы» выбрала Билла. Фред молча обменялся взглядами и короткими кивками со старшим братом и отцом — обычный знак того, что об очередной перепалке забыли, что все это совершенно не важно. А важно то, о чем его мать говорила сегодня в саду.

Фред видел, что Эбби, прощаясь со всеми, старается надолго не встречаться ни с кем глазами: видимо, боялась, что следы от слез еще слишком заметны. Не пряталась только от миссис Уизли. Эбигейл долго держала ее ладони в своих, благодарила и обещала скоро прийти снова. Мистер Уизли предложил проводить Эбби, но девушка покачала головой:

— Спасибо, мистер Уизли, но я сама буду провожатой. Отправляю домой этого любителя сюрпризов. — Арон скорчил гримасу притворного недовольства. — Может, и сама у родителей останусь сегодня.

За калиткой все гости, не переставая смущать Уизли благодарностями за гостеприимство и прекрасное угощение, приготовились трансгрессировать. Но Фред все-таки успел выловить Эбби из этой небольшой радостной толпы и заставил взглянуть на себя. На один миг Фреду показалось, что девушка снова сейчас заплачет — что-то щемящее грустное промелькнуло в ее глазах. Но вместо этого она быстро обняла его и наконец-то улыбнулась:

— Ты ведь оставишь Рона в живых, правда? Он уже тысячу раз успел пожалеть о своих словах за столом.

— В живых точно оставлю, а вот насчет не подсыпать ему Чесоточного порошка в кровать — не знаю, не знаю, — очень серьезно ответил Фред, «размышляя» над наказанием для младшего братца. А потом заметил, что после коротких объятий все еще придерживает Эбби за талию, будто не желая отпускать. Они одновременно отошли на безопасное расстояние друг от друга, и возникшее в груди тепло тут же растворилось в весенней ночи.

— Не пропадешь, Латимер? — подмигнув, спросил Фред.

— Не пропаду, — пообещала Эбби.

Она и Арон трансгрессировали последними, устремившись к дому за холмом. Мистер и миссис Уизли, обнялись и медленно пошли к дому и к ожидающему их на крыльце Перси, о чем-то тихо переговариваясь. На середине дорожки миссис Уизли обернулась, чтобы взглянуть на Фреда — с тихой печалью и тихой радостью.

Ее сын все еще с ней.

Фред с размаху опустил руку на плечо топтавшегося рядом Рона, который с явной неохотой распрощался с Гермионой, и провозгласил:

— Ну что, Рональд, пойдем посмотрим, что нам осталось после шикарного ужина!

Примерно час спустя, вернувшись в свою квартиру над магазином, в которой он очень долго привыкал к тишине, Фред не удержался и «разбудил» светильник, стоящий на тумбочке в его комнате. Парень присел на кровать рядом, глядя на это маленькое чудо. Светильник был сделан в виде цилиндра, обернутого тонкой тканью, похожей на холст. На ткань был перенесен старый рисунок: «Нора», окруженная зеленью сада и полей, утопающая в солнечных лучах. На фоне голубого неба мелькали быстрые фигурки на метлах, а на пороге дома то появлялась, то исчезала женщина в переднике. Кроны деревьев умиротворенно волновались, как море во время легкого бриза, а окна в родном доме так знакомо и беззвучно скрипели, то распахиваясь, то снова закрываясь. Мягкий уютный свет жил в самом сердце цилиндра и повиновался прикосновению руки.

Это был подарок от Эбигейл Латимер Фреду Уизли в день его рождения.

* * *

Остаток пасхальных каникул Эбигейл провела в доме родителей. И эта неделя словно вернула ее и Арона лет на десять назад, когда вся семья Латимер каждый вечер ужинала за одним столом, болтая о чем придется, делясь своими мыслями, переживаниями, тревогами или просто шутками. Такого не было уже очень давно. И пусть оставались темы, которые все старались аккуратно избегать (недавние потери или скорый отъезд Амелии и Гарольда Латимер из Англии), это была счастливая неделя. После месяцев скитаний, когда Эбигейл пришлось скрываться вместе с Джорджем, Фредом и Ли Джорданом из-за дерзкого выпада против Пожирателей смерти и своей промагловской позиции… После целого года страха за мистера Латимера, сохранявшего весьма шаткое положение в захваченном Министерстве, и за Арона, который не собирался смиряться с новым режимом в Хогвартсе… После года отчуждения… Это была самая счастливая неделя!

Каждое утро Эбби, выйдя на середину сада, который с приходом весны и благодаря стараниям миссис Латимер начал понемногу оживать, трансгрессировала к зданию «Арканума». Вечером она встречалась в Лондоне с братом, и после традиционной прогулки они уже вдвоем возвращались домой. Арон несколько раз намекал на прогулку по Косому переулку, но Эбби прекрасно понимала, что его туда манит магазин «Всевозможные Волшебные Вредилки» и встреча с Фредом, и всякий раз придумывала какую-нибудь отговорку. Арон не настаивал.

О чем можно было пожалеть, так это о том, что Эбби не решилась на сближение с семьей гораздо раньше. Только благодаря разговору с миссис Уизли девушка смогла прервать свое намеренное уединение. Но Эбигейл знала: быстро сломать стены, тщательно возводимые всеми Латимерами вокруг себя, вряд ли удастся.

В один из последних дней Эбби вернулась после работы на пару часов пораньше: после встречи с сотрудником Министерства по поводу Бессмертного портала, оказавшегося частью наследства одного из магов, девушка не стала возвращаться в «Арканум». Результаты встречи она сможет изложить мистеру Кройдену в письме, а с Ароном, которого она просто не успеет проводить на «Хогвартс-Экспресс», хотелось побыть подольше.

Волшебница зашла в дом с заднего двора, оставив возле маленькой теплицы семена любистока, обещанные матери пару дней назад. На ходу освобождаясь от рабочей мантии, Эбби прошла через кухню и гостиную, залитые солнцем. Из столовой, двери в которую были закрыты, доносились голоса супругов Латимер. Сначала девушка подумала, что они снова ссорятся, как это было в течение нескольких мучительных месяцев перед их временным разрывом, но потом она поняла, что родители что-то доказывали друг другу на повышенных тонах. А голос мамы показался Эбби расстроенным.

— …вернется в Лавенхем, и мы снова будем видеть ее лишь по праздникам. А через полгода мы и вовсе собираемся уехать в другую страну.

— Ты хочешь отменить переезд? — спокойно и привычно спросил мистер Латимер. Похоже, речь об этом заходила у них не первый раз.

— Если бы это что-то изменило, так и нужно было бы поступить. Но Эбигейл — все еще твоя упрямая дочь, и она просто не позволит нам остаться ради помощи ей.

Эбби услышала, как мама устало опустилась на стул. А сама девушка осторожно прислонилась спиной к стене рядом с дверьми в столовую и стала слушать дальше, затаив дыхание.

— Я бы сказал, что она твоя невероятно упертая… да-да! …и очень сильная дочь. Сейчас она здесь, она с нами. И мы оба видим, что все идет своим чередом и все будет хорошо, Амелия. Гейл все еще больно, но это как раз неудивительно. Она очень сильно была влюблена в Джорджа…

Девушка медленно опустилась вдоль стены на пол и осталась так сидеть, обняв обеими руками колени. Зачем они начали говорить об этом? Почему именно сегодня? Почему она это слушает?

— Если бы мы могли что-то сделать…, — начала снова с воодушевлением миссис Латимер.

— Мы уже делаем, Амелия. Гейл и Арон точно знают: они могут прийти к нам в любое время дня и ночи и высказать все, что у них на душе. Но они оба уже совершеннолетние, и было бы глупо надеяться, что наши дети навсегда останутся подле нас.

— Я не хочу привязывать к дому Арона или Эбби, — твердо произнесла волшебница. — Я хочу сделать все возможное для того, чтобы они не страдали.

— То есть ты хочешь уберечь их от жизни? — Тихие шаги возвестили, что мистер Латимер подошел к своей жене. — Нам невероятно повезло, что наши дети и мы сами остались живы. И с Гейл все будет хорошо. Просто… разбитое сердце не заживает так быстро, как хотелось бы.

Эбби больше всего хотелось сейчас крепко обнять своих родителей, без слов говоря, как она их любит. Еще хотелось убедить их, что с ней действительно все в порядке, лишь бы они не беспокоились. Но это было бы откровенной ложью.

— Она больше не рисует, Гарольд, — после недолгого молчания тихо сказала миссис Латимер. — За всю эту неделю Эбби ни разу не взяла в руки краски.

— Да, я знаю. И она по-прежнему грустит, когда думает, что никто на нее не смотрит. Ничего… Все вернется, когда будет нужно. И Гейл обязательно помогут друзья.

— Молли написала мне, что она снова начала общаться с Фредом.

— Этот парень тоже должен собрать себя из осколков.

В этом момент Эбби поняла, что на краю гостиной застыл Арон, держащий в руках поднос с грязной посудой. Как давно он спустился из своей комнаты на втором этаже и что успел услышать, девушка не знала. Она приложила палец к губам, призывая брата продолжать молчать и не выдавать ее. Но родители, судя по всему, больше не собирались задерживаться в столовой и направились к выходу. Эбигейл вмиг поднялась на ноги, устремив на Арона панический взгляд. Тот без труда отгадал следующий шаг сестры, и в ту самую секунду, когда Эбби трансгрессировала, волшебник уронил на пол поднос, чтобы заглушить хлопок от магического исчезновения.

Арон, конечно, извинился за переполох и разбитую посуду. Сначала схватившаяся на сердце миссис Латимер только облегченно рассмеялась. Мистер Латимер вернул все в первоначальное состояние и попросил сына все-таки устраивать себе трапезу на кухне. А Эбби зашла в дом еще раз, громко и радостно объявив с порога, что работа сегодня отпустила ее пораньше.

Этой же ночью девушка проворочалась в постели Мерлин знает сколько времени, но так и не смогла даже задремать. В конце концов, не на шутку разозлившись на себя, на завтрашний день, который грозил ранним подъемом, она яростно сбросила одеяло, накинула на плечи длинный халат с необъятно длинными полами и широкими рукавами и все-таки решилась проверить то, о чем безостановочно думала весь вечер.

Старый мольберт с плотными листами бумаги и драгоценные краски нашлись в одной из пустующих ниш шкафа. Эбби расположилась у распахнутого в ночь окна и наколдовала шар света, который, пульсируя и мерцая, завис рядом. Потом она приготовила одну из кистей, краски, давно не использовавшиеся, но никогда не засыхающие, и замерла перед мольбертом.

Это всего лишь проба. Почему она так волнуется? Да, Эбигейл давным-давно не рисовала, но ведь не забыла она, как это делается! Волшебница успокаивала себя тем, что всего лишь не находила ни повода, ни особого желания снова взяться за кисти и краски. Было много работы. Было много забот. Но что, если она действительно…

Так ничего не выйдет.

Снова этот голос. Спокойный. Ужасно деловитый. Эбби прикрыла на секунду глаза, не собираясь оборачиваться на старомодный стул в той части комнаты, куда не дотягивался свет наколдованного шара. Девушка и так знала, кто ей привидится в этом углу. Нахально рыжий, вольготно расположившийся без разрешения в ее комнате, закинув ногу на ногу.

Бросай это дело. Ты не с того начала.

Не мешай! Дай мне сосредоточиться.

Ты серьезно сейчас? Ты еще бумагу в руки не брала, а уже знала, что и как хочешь оживить. И с каких пор у тебя создание рисунка стало вопросом сосредоточенности?

С тех самых пор, когда кто-то начал давать надоедливые советы.

Это не совет, а напоминание. Ты же хотела вспомнить себя прежнюю.

Хорошо. Поймал. Я прекрасно помню себя прежнюю. Просто не могу снова быть ею.

Тааак… Мы становимся на путь истины. Кстати, у себя в комнате ты вообще рисовала крайне редко.

Я просто должна найти способ, как заново… проснуться.

Тогда перестань болтать с пустотой и займись делом!

Эбби сгребла в охапку свои вещи и отправилась на ночную вылазку. Стараясь не шуметь, девушка выбралась из дома и опять разместилась в саду прямо под желтой луной. Из кармана халата она аккуратно высвободила световой шар, тут же взмывший в воздух. А потом волшебница снова застыла с кистью в правой руке и буквально заставила себя сделать первые штрихи, положить краску на бумагу.

Ночь была сказочной, сверкающей в своей холодной и тихой красоте. Даже не расцветший еще сад и спящий каменный дом в два этажа с уютным пристроенным флигелем были тем настоящим и живым, что так и просится на холст.

Но Эбби рисовала Косой переулок, о магически мерцающих фонарях которого ей напомнила луна. Девушка рисовала его ярким и праздничным, каким тот был еще до войны. Вот только теперь Эбби болезненно задумывалась о каждом следующем движении кистью, следующем мазке. И все фигуры, гуляющие по переулку, — все те, о ком она вспоминала и тосковала… Но ничто из того, что она поместила на бумаге, не ожило и настоящим точно не было. И правда — ничего не выходило.

Она в сердцах отбросила лист бумаги и стала пробовать еще раз, воссоздавая картины из своей памяти. Раз за разом Эбигейл окунала кисть в краску, но испорченные листы опять летели на землю. Девушкой все больше овладевала досада, а затем и раздражение. Ведь краски, эти волшебные, созданные специально для нее краски, о которых она мечтала почти все годы обучения в Хогвартсе, никогда не подводили! Или это она их подвела? Она забросила свое любимое дело, позволила мольберту покрыться пылью. И еще что-то… о чем она забыла. Жгучее чувство вины и одиночества свербело в груди.

Эбби поймала себя на мысли, что больше всего ей сейчас хочется броситься в «Нору» и признаться Фреду, что она больше не может пользоваться красками, которые они с Джорджем создали для нее, что их изобретение она просто оставила в темном шкафу, а теперь…

Неистощимый на идеи Уизли обязательно что-нибудь придумает, все объяснит! Но в ту же минуту волшебница вспомнила, что Фред, конечно же, сейчас не в доме родителей, а у себя в квартире в Косом переулке. Сейчас глубокая ночь, ее друг видит десятый сон, и истерики Эбби ему вовсе не нужны.

Наконец девушка оставила тщетные попытки. Резкий взмах волшебной палочкой — и бумажный ворох охватили оранжевые языки пламени. Эбби мрачно дожидалась, пока никчемные рисунки полностью догорят, а потом развеяла пепел, не оставляя следов. Закоченевшими от ночного холода руками она собрала вещи и вернулась в дом. Только на кухне Эбби увидела, что ее лицо, пальцы и халат были измазаны краской, и вообще она представляла собой сейчас жалкое растрепанное зрелище.

— Это твое лекарство от бессонницы?

На пороге кухни появился Арон, тоже — в пижаме, тоже — сна ни в одном глазу. Парень сел за стол рядом с расстроенной сестрой.

— Да нет. Кажется, наоборот: я заработала себе бессонницу еще на несколько ночей, — вздохнула Эбби, разглядывая запачканные краской ладони. — Не знаю, что не так. У меня больше не получается создавать живые картины.

Арон помолчал, раздумывая, произносить или нет следующие слова.

— Наверное, папа прав. Ты очень сильно была влюблена.

Ну конечно, он все слышал — этот разговор родителей в столовой. Попенять младшему брату на то, что он рассуждает о том, чего не понимает? Но вряд ли это будет теперь справедливым замечанием.

Эбби снова вспомнила слова миссис Уизли: ее родные прекрасно все видели и понимали. Просто они знали далеко не все.

Волшебница устало положила голову на плечо Арона и закрыла глаза:

— В кого же ты такой чуткий, Арон?

— Я самородок, — улыбнулся парень, устраиваясь так, чтобы Эбигейл было удобно и она смогла хотя бы немного подремать.