Те, кто против тех, кто против нас (гет)

Вы снимали с дерева стружку —

Мы пускали корни по новой.

Вы швыряли медну полушку —

Да мимо нашей шапки терновой.

А наши беды вам и не снились,

Наши думы вам не икнулись.

Вы б наверняка подавились.

Мы же — ничего, облизнулись.

(с) СашБаш

Риддла еще интересовали люди, и поэтому он понимал то, чего уже не понимал Вольдеморт: каким ударом будет то, что Беллатрикс начнет действовать в своих интересах. Вопреки приказам Вольдеморта, Люциус и Нарцисса покинули поместье, потому что не нашлось никого, кто решился бы возразить гневной Беллатрикс. Вслед за ними ушли братья Лестранжи, а потом из поместья потянулись и все остальные, раз уж на нем стали укреплять защиту. Противостоять Темному Лорду никто не решался, но все стали понимать, что ситуация изменилась, раз даже та, на чью верность можно было рассчитывать всегда, больше не повинуется приказам Лорда.

И только тогда, когда в поместье стало тихо, а пленники в подземельях были поручены заботам домовых эльфов, Риддл заговорил — и заговорила Белла, которая до этого только отдавала сухие указания. Им было о чем друг другу рассказать.

— У родителей не было сыновей — после рождения Нарциссы стало ясно, что уже и не будет. Так что старшим сыном была я. Меня готовили к тому, чтобы стать наследницей. Андромеда была младшим сыном, которого родители берегут и держат при себе на случай, если что-нибудь случится со старшим. А Нарцисса была младшей дочкой, для нее собирались найти хорошую партию и нашли. Она никогда не должна была воевать, ее все это вообще не должно было касаться, понимаешь?

Риддл понимал — и слушал, он вообще в молодости хорошо умел слушать.

— А потом Андромеда нас бросила из-за своего маггла, и я осталась единственным наследником. Мне нельзя было воевать — и не воевать было уже нельзя. Я Нарциссе письма писала и даже песню для нее написала: «Ты только маме, что я воюю, не говори». Нашим многим нравилась, только вот ты тогда уже к нам не приходил. Посидеть со всеми за столом, побыть вместе с теми, кому, возможно, скоро за тебя умирать. Долохов рассказывает, что раньше ты часто приходил, да и я еще помню.

— Долохова надо бы найти, мы с ним еще полвека назад по Европе вместе скитались…

— Долохов на тебя в большой обиде, Риддл. Если я расскажу, что твой двойник сделал — ты просто из медальона выпадешь. В принципе, тоже способ воскрешения, можем попробовать.

— Это было в конце 1940 года, зимой. Все возвращались из Хогвартса к своим семьям, а я возвращался в приют. Тогда была война — жуткая, маггловская война, но кого это волнует, когда в замке то одно протекает, то другое чуть не рушится, а студенты только мешаются. Заклинание Щита я уже знал, хотя и третьекурсником был, всего лишь. Каждые выходные я бегал к целительнице, учился ее магии — вы все удивлялись, как мне удается так сразу всех исцелять. А меня в сороковом Хогвартс забрал сразу после первой бомбежки, а на Рождество снова вернул под бомбы, было много стимулов научиться.

Маггловская война — это не дуэли, это теперь скорее как сражение со стихиями. На тебя летит с высоты нескольких километров небольшая железная бочка, маггловская бомба, — какое тут Протего, только аппарировать. Но куда аппарировать, ты не знаешь, потому что бочек с неба летит очень много. Взрывы такие, что Бомбарда по сравнению с ними — все равно что щелчок пальцами. Большие здания складываются как карточные домики, свистят железные осколки, летящие с такой скоростью, что их не видно глазу. Палочку я носил на груди, если проломит грудину, то это по-любому конец. А с остальным, думал, справлюсь — только это очень больно, если ног ниже колена у тебя почти нет и в тебе несколько лишних дырок. Я лежал, колдовал, обезболивал, залечивал, согревающее постоянно, все же конец декабря. Умирать было так обидно, что я бы ревел, если бы не был занят. И бомбы все падали, хорошо, что не рядом. Потом меня все-таки нашли — Мунго, костерост, целители. Как я всех ненавидел! Магглов в первую очередь, Дамблдора, Хогвартс, всех вообще, кроме целителей — их никогда потом в своей жизни не трогал. Тогда я и начал думать о хоркруксах. Кстати, и в протезировании сделал кое-что стоящее. Самому не пригодилось, обошлось, но в ту-то ночь я прощался с возможностью и бегать, и ходить.

Можешь представить, как я рад был потом видеть дядюшку Морфина, который спокойненько сидел в своей халупе в ту ночь, когда я валялся под обломками без ног. А уж отца, который бросил меня младенцем в приюте, просто счастлив видеть был. Очень хороший хоркрукс после нашей встречи получился, и Морфин в Азкабане сдох.

— Значит, с магглами все-таки воевать нельзя?

— Ни в коем случае, Белла, ты что. В открытой войне нас сомнут в несколько часов. Наносить точечные удары, прятаться, манипулировать — это мы можем. Было бы хорошо, если бы мы научились использовать магглов так, как они используют стихии. Трудно, конечно. Думать надо, а мы и сами все всегда вразброд.

Конечно, о будущем они говорили тоже — прежде всего, о том, что делать сейчас. Риддл намеревался собрать хоркруксы и соединить их в себе, у него были весьма гармонические идеи, основанные на гармонических функциях.

— Кольцо мое уничтожено, — с сожалением сказал Риддл. — Я видел в воспоминаниях Поттера почерневшую руку Дамблдора — он нарвался на мое проклятье, но прожил после этого почти год, за это время можно легко сообразить, что делать с хоркруксом. Дневник, похоже, загубил Люциус — ох, я бы ему задал!

— Ты бы рассказал ему, что это за дневник, — резко сказала Беллатрикс, ей только что пришлось укрывать сестру и зятя, и, пока опасность не минует, к угрозам в их адрес она относилась очень чутко. — Он тоже виноват, что не делал того, что ему было сказано, но, если бы он знал, что в дневнике хоркрукс, он бы так не поступил. Так что вина на вас пополам.

— Пополам, — признал Риддл, он когда-то был хорошим командиром, который в поражениях винил прежде всего себя, пусть и не вслух. — Медальон Слизерина у тебя на груди, потом идет чаша Хельги Хаффлпафф.

— Чаша у меня! — воскликнула Беллатрикс. — В моем хранилище в Гринготтсе. Что же ты раньше-то не сказал!

— Что же ты раньше не спросила?

— Риддл, ты достал уже молчать обо всем! Начать с того, что никто не знал, жив ты или нет, когда ты пропал в 1981ом. Никто не знал про твои хоркруксы, никто не знал, где тебя искать. И вместо того чтобы прийти к тебе в условленное место и провести условленный ритуал, мы несколько месяцев ломали головы, потом совершенно бессмысленно загубили Лонгботтомов и засыпались сами. Ты хоть понимаешь, что это все из-за тебя, человек-загадка?!

— И после этой пламенной речи я напомню тебе, что в 1981ом я уже давно скучал в медальоне, — с ехидцей отозвался Риддл, — и все, что делал и не делал мой двойник, делал не я.

— Ты и теперь делаешь то же самое! Ты понимаешь, что нам нужно попасть в Гринготтс как можно скорее, пока я еще считаюсь благонадежной?

— Гоблинам-то на твою благонадежность наплевать.

— Гринготтс теперь наш!

— И ты молчала?

— А ты спрашивал?

— Где-то я только что это слышал.

И Беллатрикс в первый раз за много месяцев засмеялась, весело и заразительно, а не наигранно и не зловеще. Когда вернулся Риддл, сразу стало весело и интересно. С настоящим Риддлом весело и интересно всегда.

Может, Риддл преследовал не только провокаторские, но и истинно гуманные цели, наводя Гермиону на мысли, что говорить теперь всегда будут с Гарри. Стоило Гарри и Драко выйти из спальни в гостиную, как Гермиона набросилась на Драко так, что он поначалу подумал, что Поттер бисексуален и его теперь ревнуют.

— Грейнджер, мы уже поговорили, — наконец смог вставить слово Драко. — Вопрос решен. К тому же я не завтракал, а пора бы уже и пообедать.

Жизнь в палатке научила Гермиону тому, что голодные мужчины злы и частично лишены разума, и больше она Малфоя пока не трогала, а тот нашел на столе меню и брезгливо оттопырил нижнюю губу.

— Длина меню несколько шокирует своим отсутствием, — прокомментировал Драко. — Хотя есть фуа-гра. Буррата, наверное, подпорченная, аппарировать же магглы не умеют…

— У магглов уже есть самолеты, Малфой, — не удержалась Гермиона. — От Лондона до Рима всего два с половиной часа.

— Ну вот ты эту буррату и ешь, — парировал Малфой. — Поттер, иди сюда, я в маггловских виноградниках мало понимаю.

Хотя Драко оказался хорошим проводником по непривычно шикарному меню, от цен в котором Гарри наконец-то задумался, не проживет ли он наследство Сириуса лет за десять, и приятным собеседником за обедом, умевшим болтать о пустяках и о еде, Гарри все-таки захотелось причинить Малфою какое-нибудь добро.

— Знаешь, Малфой, за кого тебя примут магглы, если увидят тебя на улице? — спросил Гарри, который от двух бокалов вина стал остроумнее. — За молодого попа. Так что давай либо купим тебе четки и молитвенник, либо маггловскую одежду, чтобы мы могли нормально ходить по городу.

В словах Гарри был здравый смысл, и Малфой несколько необдуманно согласился, после чего был препровожден в адские подземелья, называемые лондонским метро, где Малфоя оглушили поезда, потолкали магглы, отдавили в сутолоке ногу и кто-то даже посоветовал ему не считать ворон и назвал его белобрысым.

— Вести тебя в Н&М было бы преступно, — заметил Гарри, когда толпа вынесла их троих в торговый центр, а они с Гермионой достаточно повеселились за счет Малфоя, брошенного в асфальтовые джунгли. — Идем уж в Харродс.

В Харродс было тихо и просторно, и Малфой наконец оттаял — и тут же начал привередничать, закатывать глаза, требовать от продавцов того и этого, подбирать ремень к туфлям, а галстук к носовому платку. Наконец Малфой соизволил удалиться в примерочную и возник оттуда спустя пятнадцать минут в таком виде, словно собирался на прием к королеве Елизавете.

— Джинсы вашему сиятельству можно не предлагать? — осведомился Гарри, который, будь его воля, нарядил бы Малфоя по приколу в косуху, но для этого и Империо могло бы не хватить.

— Предложить можно, — милостиво кивнул Малфой, — нужно же в чем-то ходить до завтрака. Иди, Поттер, купи себе приличную одежду, а то стыдно за тебя. Я не знаю, кто такой этот Бриони, но он неплохо шьет.

Гарри не хотелось оставлять Гермиону и Драко наедине, потому что они были явным образом несовместимы и в его отсутствие, каким бы коротким оно ни было, успели бы поцапаться — а ведь Гарри был все-таки благодарен Малфою за его выдержку и хорошие манеры, без которых они рассорились бы уже за завтраком-обедом в номере. Но многознающий и услужливый продавец все же увлек Гарри в примерочную, чтобы подогнать костюм по его еще мальчишеской тонкой фигуре, и, когда Гарри из примерочной вышел, Малфой ждал его уже один.

— Я сказал ей, что ее сумочка — это трагедия, — честно признался Малфой. — И просто умолял ее купить сумочку не дешевле, чем за две сотни галеонов, и подобрать к ней приличные сапоги.

— У меня скоро кончатся деньги, Малфой, — предупредил Гарри. — В Гринготтс нам нельзя, так что будем питаться пиццей и хот-догами.

— Плюнь, эльфы от меня принесут, — отмахнулся Малфой. — Я пока пытаюсь справиться с шоком от того, насколько магглов много. Понимаешь, их много везде: в отеле, на улице, в этой вашей подземке, в магазинах. Их, черт возьми, столько! Матерь Божья… нас сметут и раздавят, Поттер. Мы обречены.

— Магглов можно не трогать, — с некоторым злорадством ответил Гарри. — Попробуйте, а?

— Кто кого трогает, Поттер? — с видом оскорбленной невинности заявил Малфой. — Мы, что ли, отправляем детей в их университеты? Много магов работают в маггловском Министерстве? С каждым поколением магглов в нашем мире все больше — откуда их столько берется, а?

— А почему ты со мной об этом разговариваешь?

— А потому что ты единственный потомок нормального рода на несколько миль вокруг. И, как это ни странно, при этом жил с магглами. Наверно, ты что-то знаешь.

— Я думаю, это называется демографический взрыв, — чуть подумав, сказал Гарри.

— Переведи.

— Слушай, спроси у Гермионы, когда она вернется.

— И что я у нее спрошу: «Грейнджер, откуда в наш мир поналезло столько грязнокровок?»

— Может, ты сможешь выражаться как-то по-другому? — сердито спросил Гарри, которому снова захотелось Малфоя поколотить.

— Я-то смогу, — признал Малфой, — но, что я ни скажи, услышит она именно это. Так что давай, объясняй как можешь.

Понятие младенческой смертности как арифметической величины Малфой усвоил, антибиотики сошли за «сильные зелья», а вот инфекционные болезни, сезонные эпидемии и пневмония поставили его в тупик, потому что волшебное сообщество от всего этого хранила стихийная магия. Поэтому Гермиона нашла своих джентльменов сидящими в креслах и углубившимися в рассуждения об обществе.

— Погоди, Поттер, — пытался разобраться в механике демографического перехода Драко. — Я могу собрать кучкой всю мою природную жестокость и нелюбовь к диким животным и предположить, что магглы могли рожать пятерых детей, рассчитывая на то, что выживут двое. Я не хотел бы при таких раскладах быть женщиной и не позволил бы столько рожать своей жене, но пусть — мы все-таки говорим о магглах. Но если магглы наконец пришли в норму и все их дети стали доживать до совершеннолетия, почему этих детей было по-прежнему пять? Как стольких детей вывести в люди? Как дробить наследство — и главное, зачем? Здесь должно быть какое-то разумное объяснение, не сводящееся к тому, что магглы это магглы — они же меняются и остаются магглами, значит, меняются они хоть и бестолково, но не потому что магглы, а почему-то еще!

— Малфой, ты невыносим, — сказала Гермиона, но все же промолчала о том, что этим своим качеством Малфой похож на Риддла, который тоже высказывал умные и возмутительные мысли. — Хотя ты, конечно, правильно сформулировал причины, по которым вырождается аристократия и по которым ей всегда требовался приток новой крови.

— Но не в таких же постоянно возрастающих размерах, Грейнджер! Что это за аристократия, если она почти вся в первом и втором поколении? — вскричал Малфой, и его бестактность в рамках мозгового штурма сошла ему с рук, тем более что говорил-то он разумные вещи.

— Пойдем, Малфой, — пригласил Гарри. — Сейчас тебе купят хороший учебник по истории или даже три, и к концу недели ты будешь знать все о посвящении в рыцари и способах получения дворянства, хотя спрашивал ты совсем не это.