Методика Защиты (гет)

Мы глухи к самым ясным доводам рассудка, когда они противоречат овладевшей нами страсти.

Г. Филдинг, «История Тома Джонса, найдёныша»

29 декабря, вторник

Росаура полусидела на кровати. Время уже перевалило за полночь, а Руфус ни разу не отвлёкся от своих бумаг, карт и чертежей. Росаура раздумывала, как бы позвать его без риска напороться на раздражённое рычание. Её насторожили его недавние планы положить её спать в одиночестве, а самому закрыться в другой комнате, и Росаура боялась, что неосторожным словом напомнит ему об этом намерении. Пока же она роскошествовала: могла смотреть на его прямую, как палка, спину, слушать скрип пера, а краткие всполохи свечи даже навевали сон…

И всё же не по-людски это.

— Руфус...

Он не отозвался.

— Милый!

Едва ли он осознал, что так могут обращаться к нему. Промашка! Тогда Росаура смекнула:

— Скримджер.

— Так.

Успех. Но он всё равно не обернулся.

— Ты будешь спать?

— Посмотрим.

Росаура вздохнула. Этот ответ был бы корректным, даже если бы подразумевал «отоспимся в гробах». В случае Руфуса Скримджера — более вероятно, чем «послезавтра после обеда пару часиков». Очевидно, открытый вопрос — не тот педагогический приём, который требовался, чтобы расколоть этого упрямца. Задавать вопрос специальный вроде «когда? Почему? Какого чёрта, Скримджер?» было бы опрометчиво. Быть может, попробовать положительный пример?

— Я ложусь.

Она попыталась вложить в эти слова всю нежность своего трепетного сердца.

— Давно пора.

Значит, за временем он следил. И за ней следил. За всем следил, кроме собственного поведения. Быть может, ей стоило быть честной?

— Я тебя жду.

— Не надо.

Что же, он ответил ей тем же. Росаура вздохнула. Руфус на миг поднял голову, и перо застыло над пергаментом.

— Если тебе мешает, я уйду в другую комнату.

— Нет-нет, что ты! Я уже почти сплю.

— Ясно.

Как они с ним работают?..

Росаура затихла. Ей больно было от одного вида его остервенелой погруженности в дела, когда на часах было три часа ночи. Страшно подумать, как он измотан, и ведь чем больше наваливается на него усталость, тем немилосерднее он понуждает себя к труду. Интересно, как часто за всю карьеру он засыпал над своими драгоценными документами?.. Запирали ли сторожа его на ночь в архиве, просто не заметив за кипой бумаг? В иной раз Росаура бы посмеялась, но нынче жалость сдавила ей сердце. Подернув плечами, она сбросила объятья сна и пересекла комнату.

Он почувствовал её приближение, но не обернулся. Тогда Росаура положила руку на спинку стула. Руфус вскинул голову.

— Что?

Росаура понимала, что если на сейчас скажет что-то не то, он попросту рыкнет и отпугнёт её. Тогда лучше вообще ничего не говорить. Повинуясь порыву, она дотронулась до его плеча. Плечо было как каменное. В ту секунду, когда он уже хотел сбросить ее руку, Росаура запустила пальцы в его волосы. Руфус замер. Росаура улыбнулась, подступая ближе. За минувшие месяцы его волосы потускнели, но были всё такие же густые и тяжёлые и в бликах свечи отливали темным золотом. Она любовалась, как переливаются длинные пряди промеж её тонких пальцев, и зарывалась глубже, ощущая, как он, подавляя глубокий вздох, подаётся ей навстречу. У того, кто живёт на износ, и мимолётная ласка вызовет затаённый стон, а Росаура старалась усердно.

— Устал ведь, — прошептала она, целуя его в висок.

— Как собака, — признался он.

Она наклонилась, чтобы приникнуть к его губам, наконец-то не сжатым в тонкую нить, а приоткрывшимся в томлении, но что-то помешало ему откинуть голову на сгиб ее локтя. Его львиные глаза мерцали в приласканной мягкости, и все же он заставил себя сесть ровнее и сказать прямо:

— Росаура. В прошлый раз это кончилось очень плохо.

Она замерла. Отрицать его правоту было невозможно. Темный ужас ночи, когда лица их исказила звериная суть, остался под кожей, и рука Росауры непроизвольно дрогнула, когда она коснулась его груди. И тем крепче прижала она ладонь, чтобы уловить бой его сердца. К нему взывала она. Его доискивалась.

— Ты нужен мне, — произнесла Росаура.

Он оставался все так же прям, и руки лежали перед ним на столе, будто каменные.

— Нет, не я. Ты прекрасно помнишь, чем я оказался. И не забудешь, как ни будешь стараться. В том тоже моя вина.

И снова он был убийственно прав. Росаура до боли закусила губу и сказала:

— Я не боюсь тебя, Руфус.

— Зря.

Он не отводил от нее взгляда, в котором честность блестела, как обоюдоострая сталь.

— Я оказался опасен. Незнание врага грозит поражением, но еще хуже — не знать самого себя. Так главным врагом оказался я сам. Я допустил...

— Но ведь ты не знал и того, каким окажешься в наше первое утро, — Росаура улыбнулась ему со всей нежностью, превозмогая страх, что разгорался от одной лишь тени воспоминания о той ночи; но Рождественское утро, утро, вот то, что оставило им шанс. — В горе и страхе, от сильной боли человек перестает быть собой…

— Напротив. Именно тогда и проявляется подлинная суть. Как видишь, я…

— Нет. Даже не думай. Если мы будем судить друг друга по худшим проявлениям, что вообще остается? — она положила руки ему на плечи. — Мы познали друг друга и в горе, и в радости… — «Совсем как при грехопадении», признала Росаура про себя.

Он прервал ее:

— Какие красивые слова ты научена находить для… — осекся, сжал кулаки, — то утро было до того, как все случилось, Росаура. С тех пор я не могу закрыть глаз, понимаешь ли ты? Я будто сделан для того, чтобы причинять боль.

— Конечно, — она мягко коснулась его щеки, — потому что тебе самому очень больно. Все твои мысли в крови. Я хочу, чтобы ты взял передышку хотя бы на четверть часа.

«И перестал думать о чем-либо, кроме меня».

— Я сделаю все, чтобы ты не пожалел.

— Пожалеешь ты.

— Ты так этого хочешь? — слабая усмешка оставалась единственным ее оружием против его глубочайшего презрения к самому себе.

— Нет, — как и ожидалось, он вскинул голову гордо, расправил грудь. — Нет, никогда. Но дело не в том, чего я хочу. Насилие случается против воли, когда ему долго нет выхода, а кругом сплошной страх. Быть может, я уже и не могу иначе. И не желаю это проверять на тебе, просто чтобы «взять передышку».

— Я ведь не настаиваю, — как можно тише, скромнее сказала Росаура, — я всего лишь хочу, чтобы мы приблизились друг к другу, а не щерились по углам. Я не хочу тебя отвлекать, не хочу, чтобы ты делал что-то только из моей настойчивости, — ложь давалась ей неумело, и она завершила почти по-детски прямодушно: — Но разве тебе самому не хочется меня поцеловать?

Он поглядел на нее в растерянности. Едва ли это те вопросы, которыми экзаменуют оперативников высокого профиля. Росаура могла торжествовать: один взгляд все в нем выдал, а он к тому же признал голосом ровным и тихим, как если бы говорил о погоде:

— В том-то и беда, что хочется чертовски.

Что еще нужно услышать женщине, чтобы умереть от самодовольства?

— Не ругайся, — пожурила она его, жмурясь от восторга, — на данный момент ваши желания не противоречат закону, офицер.

Она откинула волосы с его лба.

— Сейчас я поцелую вас, мистер Скримджер, — предупредила Росаура, — а дальше посмотрим.

Она наклонилась и поцеловала его, сначала кратко, легко, вновь пробуя и узнавая, а он оставался почти недвижим, верный своим опасениям больше, чем желаниям, в которых осталось слишком мало тепла и покоя. И Росаура была благодарна ему за сдержанность. Каждое прикосновение входило в противоречие с памятью о жестокости и страхе, которые принесла им та глухая ночь. Чтобы превозмочь колебания, требовалась неспешность, долгие секунды, которые превращались под пальцами Росауры в медовые капли. Она, зажмурившись, целовала его виски, щеки, гладила подбородок, шею… Даже дома в три часа ночи он застёгивал рубашку на все пуговицы, что, право, было вовсе ни к чему. Наконец, она ощутила тяжесть его горячих рук на спине, и он привлек ее к себе, усаживая на колени.

— Не стоит ждать многого, — прошептал он.

— Я жду тебя.

Она откинула голову, открывая шею, он провел ладонью от плеча ее к груди, и с губ Росауры сорвался вздох, и жар расцвел на щеках, и когда он расстегнул ее платье, она отвернулась от внезапного приступа запоздалой девичьей робости. Так, волею случая, затуманенный взгляд ее упал на пергамент, который все еще лежал на столе и вот помялся под ее рукой.

— Ремус Люпин?!

Пергамент со знакомым именем, трижды подчеркнутым черными чернилами, тут же свернулся в свиток, острое перо воинственно чиркнуло острием о стол. Скримджер мгновенно выпрямился, и Росаура не заметила, как слетела с его колен и оказалась за пару шагов от стола. Скримджер тут же обернулся к Росауре полубоком, будто желая грудью защитить свои драгоценные бумаги. Его лицо мгновенно превратилось в каменную маску, а глаза горели подозрительностью.

— Чего ты добиваешься? — огрызнулся он.

Росаура даже не обиделась на его тон и резкий жест — открытие слишком взволновало её.

— Почему там имя Ремуса?

— Что ты увидела? — жёстко перебил Скримджер. Росаура действительно ничего больше не успела прочесть, но догадаться было нетрудно, какой список остервенело составляет Руфус Скримджер в ночи чёрными чернилами.

— А моё имя там есть? — дрожащим голосом осведомилась Росаура.

Скримджер глядел на неё, сощурившись, и, помолчав, бесстрастно сказал:

— Не в том параграфе.

Это не принесло Росауре ни капли успокоения.

— Ты подозреваешь его, да? — сорвалась она. — Ты ещё на Рождество взъелся на него, как…

— Ну, — сказал Скримджер, — продолжай.

Видно, он был слишком утомлён и вымотан, чтобы сдерживаться.

— Как… Как на врага! — воскликнула Росаура. — Что он тебе сделал? Всего лишь был в не то время не в том месте? Но там и я была! И ты, между прочим!

На самом деле, она боялась. Боялась, что этот печальный и добрый Ремус Люпин, который давал ей свои конспекты и непринуждённо болтал про классификацию мороков и ворожбы, окажется человеком, который носил за пазухой нож. Как это вышло в случае Сириуса Блэка, предавшего лучших друзей.

— Он ведь и мухи не обидит… — жалобно сказала Росаура, вторя своим мыслям. — Он был старостой школы, отличник, тихоня, да, Блэк и Поттер были сущие бандиты, но Ремус наоборот их уравновешивал и заботился, чтобы их диверсии не привели к членовредительству… По крайней мере, именно Люпину стоит сказать спасибо, что когда половина слизеринского стола после завтрака покрылась чешуей, меня это не коснулось!

Скримджер и бровью не повёл.

— Он, что, не явился дать показания? — не унималась Росаура. — Он ведь очень слаб здоровьем, его, наверное, это совсем подкосило…

— Отчего же, явился, — ответил Скримджер. — Даже при исключительных талантах Сэвиджа допрос вышел добротным. Однако не без издержек: всё те же грабли, как и в прошлый раз, когда его вызывали по делу Поттеров. К сожалению, тогда дело тоже вёл не я.

— Так назначь ему свидание, — огрызнулась Росаура. — Наедине да под луной!

Произошло неожиданное: Скримджер усмехнулся. Но оттого стало ещё страшней.

— С такими, как он, «под луной» разговор короткий.

— Что ты имеешь в виду?..

— Ты сказала, он слаб здоровьем. А ведь правда, вы учились в одно время. И что, он пропускал занятия?

— Да, когда у него бывали обострения, он на пару дней ложился в лазарет. Один раз я даже видела его, он был совсем бледный, истощенный… Это что-то хроническое. Но это никак не мешало ему быть лучшим учеником, он всегда шёл впереди программы…

— Предусмотрительный молодой человек, — всё ещё усмехался Скримджер. — И никакой закономерности в этих приступах не наблюдалось?

Росаура нахмурилась.

— Пожалуй, раз в месяц...

— А не случалось ли, что он пропускал особенно важные занятия по Астрономии, например, зачёт по теме лунных пятен, или по Травологии, когда вы работали с растениями, которые распускаются только в полнолуние?

Росаура прикрыла глаза. Она вспомнила недавнюю перепалку Скримджера и Грюма и неосторожные слова, сказанные в пылу гнева. Вспомнила и ещё некоторые подробности, которые делали ответ слишком очевидным. Она знала, что Скримджер смотрит на неё в мрачном удовлетворении, но чёрта с два он получит её отчаяние. Она сказала глухо:

— Я училась на курс младше, я не могу знать, какие занятия он пропускал.

— И, конечно, не могла знать, что он оборотень.

Росаура не хотела смотреть на Руфуса. Открытие выбило её из колеи, но она не желала, чтобы он упивался её растерянностью. Она не хотела выглядеть беспомощной. Она сказала:

— Это же болезнь!..

— Да, неизлечимая болезнь, ликантропия.

— Он не виноват…

— Что его укусили в детстве? Ничуть. Что его родители, договорившись с Дамблдором, отдали его в школу? Соглашусь, это не было его выбором. Что он скрывает свою болезнь, когда пытается устроиться на работу по протекции того же Дамблдора и ходит по гостям в дом, где маленький ребёнок, при галстуке? Вот уж…

Голос Скримджера натянулся до скрежета.

— Ты ищешь крайнего! — воскликнула Росаура. — Ты обозлён, тебе лишь бы найти козла отпущения! А тут как удобно, неизлечимо больной опасной болезнью человек, безработный, без поддержки, который не сможет за себя постоять…

Скримджер побледнел и хлопнул ладонью по столу.

— У этого, как ты выразилась, «человека», есть свои права и обязанности, — процедил он, сдерживая ярость: самым оскорбительным для него было обвинение в непрофессионализме. — И он их регулярно нарушает. А кучка сердобольных гуманистов уверена, что так и должно быть, ведь сердце у него, разумеется, золотое. Завели себе домашнего волка и радуются. Поглядел бы я на чулан, в котором они запирают его в полнолуние. Или, может, выпускают бегать без поводка? Подумаешь, загрызёт пару-тройку маггловских ребятишек, наутро никто не вспомнит.

— Прекрати!

— Пожалуй, нет, я продолжу, — он тяжело поднялся, не спуская с неё сурового взгляда. — Понимаю, он твой однокашник и глаза у него щенячьи. А теперь попробуй поразмыслить не как ласковая девочка, которой зверюшку жалко, а как учитель, черт возьми, на ответственности которого триста человек детей. Представь на минуту, что среди твоих учеников один раз в месяц становится зверем, готовым порвать первого встречного, чей укус заразен…

Росаура зажмурилась. Это действительно было ужасно. Одна только мысль о подобном положении дел вводила её в панику.

— Это немыслимо, — прошептала Росаура. — Тут какая-то ошибка. Дамблдор не допустил бы, чтобы с обычными детьми жил и учился тот, кто настолько опасен!

— Именно Дамблдор это и допустил, — криво усмехнулся Скримджер. — Вопреки всем законам, правилам и здравому смыслу. Наша правовая система работает вкривь и вкось. Автономия Хогвартса уже не раз становилась преградой для вмешательства во внутренние дела школы. Когда там происходит чёрт знает что, всё остаётся на совести Дамблдора. Директор там как король, а все обожают его и уверены, что уж он-то не выпустит ничего из-под контроля. Хоть кто-нибудь из родителей или из детей в твоём наборе был осведомлён о том, что вы учитесь бок о бок с оборотнем?

— Нет…

— Разумеется. Какой родитель в здравом уме отправил бы своего ребёнка в школу в таком случае? А учителя? Половина подали бы в отставку, если бы узнали, что за эксперимент проводит Директор. Но Дамблдору очень хотелось показать своё великодушие. Рискнуть всеми ради того, чтобы один мальчишка получил счастливое детство! Ну, скажи, правильно ли это?

Росаура сжала кулаки.

— Нет. Это безумие. Нужно было просто выработать ему индивидуальное обучение, есть же дети, которых родители по иным причинам не отдают в школу, они учат их на дому, а дети прибывают в Хогвартс только для сдачи экзаменов… Но Ремус… Слушай, это трагедия, а не приговор! — воскликнула Росаура пылко. — Да, он неизлечимо болен, и уж такой человек, как Ремус, сам себя за это ненавидит, но это не значит, что он кругом виноват! Фрэнк и Алиса принимали его как родного, он бы никогда…

— Так не в этом ли ошибка, Росаура? — сухо произнёс Руфус. — Впускать в дом собаку, которая должна жить на цепи в будке?

— Перестань! Он прекрасный человек, совестливый, честный, замечательный друг, надёжный, деликатный, ты его не знаешь, ты не имеешь права говорить о нём так!

— Когда он в полнолуние перегрызает глотки, он пользуется салфеткой?

Росаура закрыла рот рукой. Скримджер смотрел на неё неумолимо.

— Я, может, не сошёлся с ним по-дружески. И ничего не знаю о его бесконечно прекрасной человеческой стороне. Но о волчьей натуре я осведомлён сполна. Стаи оборотней издавна селятся на севере Шотладнии, потому что их туда изгнали несколько веков назад, когда в Англии был убит последний волк, и мои предки издавна занимались в основном тем, что следили, чтобы оборотни не нападали на людей. Дед брал меня на ловлю, а потом сколько раз я приходил на вызов уже по службе, хотя до вмешательства властей доходит от силы один случай из десяти. И я ни за что не желаю тебе увидеть хоть раз то, что они оставляют после своих набегов в деревнях. Луна убивает в них всё человеческое. Они чуют кровь и видят добычу, вот и всё. Одинокая овца или родная мать — им уже без разницы. Хотя человечина их привлекает больше. Особенно младенцы.

Росауре хотелось забиться в угол и спрятаться от этой жестокой правды, но она заставила себя стоять и не опускать глаз.

— Быть может, на счету твоего однокашника лишь парочка козлят и только. Быть может, в школьные годы Дамблдор лично его усыплял на время полнолуния и прятал в погребах, я не знаю. Но последние пару лет он жил в стае, это доказано. А более терпим к оборотням помимо Дамблдора был все эти годы Сама-Знаешь-Кто. Он делал ставку на весь этот маргинальный сброд, чтобы сеять панику, устраивать погромы...

Росаура покачала головой.

— Ремус не мог бы… Ты его не знаешь!..

— А ты не знаешь, на что людей толкает нужда и отчаяние. Что при самом либеральном раскладе может обещать оборотням правительство? Резервации, доступ к инклюзивному образованию, кучу справок, закрепляющих за ними статус недееспособного члена общества. Что давал оборотням Сама-Знаешь-Кто? Безнаказанное удовлетворение инстинктов, чувство общности. Вместо того, чтобы ограничивать их и запирать на засов, он открыл широко ворота и выпустил стаю на вольный бег. Кого не прельстит право сильного? Вся риторика этих фанатиков как раз на этом и строится. Поэтому его целевая аудитория — аристократы и маргиналы. Первым в рамках правовой системы тесно, вторые за эти рамки вынесены. А он дает им карт-бланш.

— Люпин получил образование, он сознательный член общества...

— Знаешь, даже жестоко было прививать ему эту мысль за годы обучения в школе, — покачал головой Скримджер. — Главный документ у него не аттестат, а все равно справка, в которой все черным по белому сказано. При всей своей склонности к благотворительности едва ли Дамблдор назначил бы Люпину именную пенсию, да? Тогда надо было бы ему фонд для всех оборотней открыть. Нет, старик подцепляет только нужных ему людей, подкупает, задабривает, заставляет почувствовать себя исключительными…

— Так быть может, Ремус жил в стае по плану Дамблдора! Ведь он член этого их Ордена!

— Быть может, — спокойно сказал Скримджер. — Мы тоже пытались внедрять своих агентов, но их быстро раскрывали. Невозможно жить в стае и не потерять человеческий облик, тихоням и чистюлям там вспарывают брюхо на раз-два. Так что даже если этот ваш Люпин был пай-мальчиком и оказался там по благословению Дамблдора, ему, очевидно, приходилось допускать «неизбежное зло». Пара козлят, пара ребят… Это было бы слишком подозрительно, если бы в полудикой стае завёлся оборотень-вегетрианец, не находишь?

— Но он же отличный волшебник, он мог бы…

— Не мог бы. В полнолуние они ничего не могут, кроме как убивать.

Росаура вздохнула, понимая, что её ещё накроет, только позже. Рядом с Руфусом она невольно училась сдерживать свои эмоции, отсекать лишнее, что мешало бы рассуждениям.

— Даже если так, он жил в стае и… мог делать то, что от него требовалось…

— Или просто то, что велел инстинкт.

— Это не значит, что он предал своих друзей! — воскликнула Росаура.

Скримджер лишь пожал плечами.

— Конечно, не значит. То, что он оборотень, может быть напрямую связано с предательством, а может быть лишь веской причиной, чтобы взять его на карандаш и не спускать с него глаз.

— А лучше поводок надеть, — с горечью сказала Росаура.

— Да, — бесстрастно сказал Скримджер. Росаура закрыла глаза.

— В любом случае, их было пятеро, — сказала она. — Нельзя сваливать всё на Ремуса только потому, что он…

— Я никогда не стану задерживать и тем более обвинять людей без прямого доказательства их вины, — проговорил Руфус кратко, но с горячностью. Видимо, переживания Росауры всё же уязвили его. — Есть только одна попытка… — со странным, подспудным волнением добавил он.

Росаура подняла взгляд, захваченная дурным предчувствием. Помолчав, она шагнула к Руфусу, борясь с желанием взять его за локоть.

— Руфус, ты не думал… Может быть, они уже покинули страну?

— Министерство отслеживает все перемещения за границу, — жёстко ответил он. — Нет, эти гниды внутри.

— Почему ты думаешь, что они забились в нору все вместе, когда логичнее было бы разбежаться?

— Потому что они повязаны общей кровью. Они собрались вместе, чтобы тщательно спланировать и совершить преступление и после не разбежаться, а продолжать. Для них это не просто дельце на раз, но акт фанатичного служения. Кровавая оргия, чёрная месса, называй, как хочешь. Не стоит путать маньяков с обычными преступниками или наёмными убийцами. Например, «нора» у них не какая-нибудь конспиративная квартира, а самое настоящее логово, хорошо обжитое. Они не работают «чисто», наоборот, они ведут игру со следствием, уверенные в своём превосходстве. Поэтому ходы высчитываются, другое дело, что они почти всегда на шаг впереди.

Росауре стало нехорошо: то ли от его бесстрастного тона, которым он говорил о том, что играет взапуски со смертью, то ли от недоброго огонька в его хищных глазах.

— Тебе это нравится, да?

Он искоса посмотрел на неё и сказал жёстко:

— Если ты думаешь, что для меня это игра, ты ошибаешься.

— Но ты будто играешь в партию. С азартом, Руфус!

— Я рад, что наш враг осязаем. Это значит, что рано или поздно мы столкнёмся лицом к лицу, — спокойно произнес он.

Сказал бы он, например: "Я рад, что ты принесла мне чай. Я рад, что встретил тебя. Я рад, что сегодня мы вместе уснём и вместе проснёмся. Я рад, что остался жив и судьба подарила мне ещё один шанс"?.. Нет, вся его радость была о кровавой охоте — вот тут он точно знал, чего хочет и что чувствует. Росаура тяжело вздохнула и произнесла безнадежно, надеясь закончить этот разговор:

— Они могут быть где угодно…

— На самом деле, на Британских островах осталось не так уж много мест, где не селятся магглы и не проложено электричество, — вопреки ожиданиям, бодро подхватил Руфус. — Нащупать магглоотталкивающие чары довольно просто, засечь концентрацию волшебства в безлюдном месте тоже. Барьер, запрещающий перемещения, также прощупывается. В таком случае координаты высчитываются с точностью до пяти-шести футов. И есть только одна попытка, — повторил он всё с тем же затаённым огнём.

— Почему?

— Потому что есть закон о вторжении в частную собственность. Хозяин имеет право стрелять на поражение. Чтобы постучать в дверь и пересечь порог, нужен ордер, или же проводится операция по захвату.

— И если ты сможешь убедительно доказать, что они находятся в этом конкретном месте, тебе дадут ордер?

Руфус поглядел на неё искоса и усмехнулся. Росауре очень не нравилось, как часто он усмехается за весь этот тяжёлый разговор.

— С недавних пор это дискуссионный вопрос, ты же знаешь.

— Но ты же не будешь сам…

— Что толку гадать сейчас, пока ещё ничего не ясно! — он с раздражением хлопнул по бумагам на столе. — На административном уровне будет тысяча препятствий в любом случае. Просто так получить ордер на вторжение в дом какого-нибудь знатного семейства практически невозможно. Их либо хватать на месте, либо плевать потом в потолок. Сколько бы крови они не пролили, власть и богатство в их руках. Нужны неопровержимые доказательства, чтобы их прижать. Не задумывалась, почему Сириуса Блэка так быстро упекли за решетку? Потому что семья от него отреклась — иначе бы и пальцем его никто тронуть не посмел бы, а Грюм бы полоскал потом ребят, что не пристрелили его на месте. И, другой вопрос, почему его тогда сразу не приставили к стенке? А потому что даже изгой, он все равно Блэк.

— Но Крауч…

— Крауч из той же когорты. Он воюет с ними по их правилам. Ведь он так и не продавил закон об аресте имущества, например, хотя его давно уже подготовили. Даже в тюрьме с пожизненным сроком Блэк — один из богатейших волшебников Британии. Или Малфой — что там, амнистия благодаря чистосердечному признанию? Нет, Крауч стал плеваться тем же ядом: они нас убивают, так и мы их убивать будем. А законодательно их придушить, ограничить права, ввести квоту на представительство в Визенгамоте — нет, что вы. В таком случае Крауч рискует тоже оказаться за бортом. Лучше он потеряет руку, чем место в парламенте. Не знаю, помнишь ли ты, с чего это всё началось десять лет назад. Кампания за права сквиббов. Поверь, чистокровным плевать, пусть сквиббы хоть на голове стоят, но в программе был пункт, с которого все эти Блэки, Краучи и Малфои пеной изошли. Что сквиббы могут занимать правительственные посты. И это была инициатива сверху, как ни странно. Министр в то время был магглорожденный. Он чувствовал, как вокруг него смыкается кольцо чисткоровной элиты, требует, чтобы он ни одного решения без их ведома не принимал. Он решил разворошить осиное гнездо и заготовил проект, по которому 30% Визентамота должны были состоять из магглорожденных, 5% из сквиббов, 30% из полукровок и 35% из чистокровных. И нарглу понятно, что преимущество было бы обеспечено его партии. Увы, вскоре он подал в отставку по состоянию здоровья. По крайней мере, так всем сказали.

Росаура подумала: «Почти как Кеннеди», ⁽¹⁾ и перевела взгляд на окно. За ним стояла густая морозная мгла, и ни единого пятнышка света в самую тихую пору ночи.

— Значит, ты думаешь, что преступники из верхушки?..

Росаура вспомнила разговор с матерью. Вспомнила её оговорку и страх в голубых глазах. Вспомнила, как дрожал её голос, когда она говорила о слугах, которые преданы Хозяину и будут продолжать его дело во что бы то ни стало. Не ради богатства, не ради власти, а единственно ради фанатичного поклонения. Должна ли она сказать об этом Руфусу? Поможет ли ему это? Или это очевидно и так, и нечего впутывать ещё и мать?..

Пока Росаура колебалась, Руфус рассуждал:

— Почти уверен. Это обдуманный ход. Их целью было не нанести удар по нашим силам, а именно запугать. Объявить, что они ещё не склонили головы. Но вместе с тем они выбрали Фрэнка и… и Алису, — голос его на секунду дрогнул, — потому что хотели что-то узнать. Фрэнк был приближен и к Дамблдору, очень. Аластор отказывается со мной это обсуждать. Подозреваю, он сам ничего не знает толком. Это старик на людях — добрый дедушка, а на самом деле у них в этом Ордене тоже жесткая иерархия. Из всех оставшихся Фрэнк был молод, но уже опытен, не раз доказывал как свою верность, так и свое мастерство. Его не особо потрепало за минувшие годы, и он, наконец, получил должность, которая открыла ему широкие горизонты. Почему они взяли не Аластора, который ближе всех к Дамблдору и заодно наш шеф? Потому что у Фрэнка была болевая точка. Поэтому они взяли их вдвоём.

— Это чудо, что с ними не было ребёнка, — прошептала Росаура.

Руфус стоял, опершись о стол, чуть склонив голову, но так, что лицо его оставалось в тени. Росаура могла видеть только, что в рваном отсвете свечи его щёки казались совсем впалыми, а под глазами налились тёмные круги.

— Самое паршивое, мы не знаем, что удалось им выпытать, — сказал он глухо. — Адреса всех мракоборцев и орденовцев? Планы Дамблдора? Наши планы? Пароли, которыми мы проверяем друг друга на Оборотное зелье? Как бы то ни было, они вызнали всё, что им нужно было, если Фрэнк это знал. Но что теперь они будут делать? Убивать нас по одиночке в собственных постелях? Снова попытаются захватить власть?

— Послушай, Фрэнк никогда бы…

Руфус посмотрел на Росауру, и под его взглядом ей стало тяжело стоять на ногах.

— Человек хранит свою честь, пока помнит, кто он и что он. Есть степень боли, которая заставляет забыть об этом. А там одна надежда: что сердце не выдержит раньше. Но Фрэнк был здоров и молод.

— Фрэнк и сейчас молод… — сказала Росаура, потому что должна была хоть что-то возразить этой убийственной правде жизни.

Руфус, не глядя на неё, достал сигарету, но закуривать не стал. Сказал как бы про себя:

— Один Круциатус чего стоит…

— Я знаю.

Руфус оглянулся на неё. Росаура медленно кивнула.

— Один мальчик выстрелил в меня Круциатусом.

— Что?..

Он тут же шагнул к ней, будто боялся, что она тот час же упадёт на пол, задыхаясь от боли. Росаура мотнула головой, пытаясь успокоить и Руфуса, и себя:

— Быть может, ты слышал о той истории в конце ноября, как одного гриффиндорца исключили за нападение на слизеринца, Селвина. Они вырезали у него на лбу Тёмную метку. Я пошла на крики и…

— Постой-ка, как ты назвала этого ублюдка? «Мальчиком»?

— Руфус…

— Он изуродовал студента и напал на преподавателя, а его просто исключили?

— И он дал потом интервью в проправительственной газете, и немало людей считают его героем. Он, кажется, приходился племянником вашему бывшему шефу.

— Макмиллану?..

— Да.

Руфуса будто передёрнуло, он на секунду зажмурился.

— Это было одно из первых громких политических убийств, — медленно проговорил он, с явным нежеланием обращаясь к тяжёлым воспоминаниям. — Мы нашли его в запертом изнутри кабинете, грудь вспорота, все рёбра наружу, а в руке у него — собственное сердце… И да, в этом ноябре один из братьев Селвинов публично приписал себе это убийство. Быть может, он лгал. Его все равно осудили по высшей мере, поэтому мог и выдумать, чтоб набить себе цену, терять-то уже нечего. Тоже был маньяк.

— Как бы то ни было, его сына даже не пустили попрощаться с отцом перед казнью, — сухо сказала Росаура. — А потом мальчика искалечили однокурсники.

— Чёрт, — Руфус отбросил сигарету, — но как ты там оказалась? Ты, что, была одна?

— Да, и я даже не поверила сначала, когда они наставили на меня палочки…

— Но как это случилось? Неужели никого не было вокруг?

— Они утащили Селвина в Запретный лес.

— И на кой чёрт тебя-то понесло в Запретный лес?

Росауру вдруг что-то разозлило. Вот это его обращение к ней, как к неразумному ребёнку. Она скрестила руки на груди и усмехнулась, как он сам не раз усмехался.

— Да так, мухоморы собирала. Хандрила. Лелеяла свое разбитое сердце и попранные девичьи мечты. Если конкретно, то думала о том, какой же ты мудак, Скримджер.

В другой момент она бы здорово посмеялась с выражения его лица — совершенно растерянного, но сейчас сил уже не было.

— И для этого ты пошла одна в лес?.. — это было для него настолько немыслимо, что он даже не оскорбился.

— Жаль, не ночью, а то на луну бы ещё повыла, да много тебе чести. Видишь ли, ты меня обидел, и я долго не могла тебя простить.

И зачем она говорила ему это? Видела же, что в глазах его застыла сущая мука. Тут только Росаура осознала, что дала ему повод думать, будто это из-за него она подверглась опасности. И, заглянув глубоко в свою душу, она увидела тьму, которая согласно кивнула: да, она призналась нарочно, что ушла в лес из-за мыслей о нём, чтобы он сейчас испытал хотя бы толику той боли, которую она перемолола в себе за эти месяцы.

Росауре стало жутко от самой себя. Но вместо того, чтобы повиниться или сказать ласковое слово, она вскинула голову и, улыбнувшись холодно, сказала:

— Не терзайся так. То происшествие с Макмилланом — ерунда. Хуже было с Энни. Фрэнк хотел выстрелить в неё, но это бы её убило, нельзя же стрелять в детей. Я обняла её, а её корёжило, как одержимую, она превращалась во что угодно, лишь бы я разжала руки. Это было похлеще всякого Круциатуса, скажу я тебе. Фрэнка-то оглушила её магия, я осталась с ней одна. Но я не отпускала её. Я обещала ей, что она увидится с мамой. Так и произошло.

Росаура была воспитана в скромности и теперь будто со стороны слышала свой горделивый рассказ. Злая воля подстегнула её: сколько можно, чтобы он над ней превозносился и держал её за фарфоровую статуэтку! Пусть знает, через что ей довелось пройти! ...и как только в ней восторжествовали эти горделивые мысли, как ей почудилось на миг, будто чужой пристальный взгляд лёг ей на душу. Но Росаура уже была в запале, чтобы опомниться.

А Руфус странно посмотрел на неё и повторил её же слова, будто только их и расслышал:

— «Похлеще всякого Круциатуса»? — произнес он тихо, но у Росауры отчего-то перехватило дух. — Дай Бог тебе испытать только один выстрел того желторотого мальчишки, чтобы до конца жизни судить об этом проклятии так.

Росаура опустила взгляд. Перед кем она бахвалится?.. Что за чёрт ею крутит? Она прекрасно знала, что сила темных проклятий зависит от степени распада души волшебника. Мальчик, стрелявший в неё, был преисполнен болью за близких и праведным гневом — и то воздействие было ужасающим. Настоящие же изуверы наслаждаются страданиями своих жертв. Получают извращённое удовольствие от своего черного дела. Истязают и мучают, потому что чужие крики и хруст костей доводят их до сладострастного исступления. Поэтому Непростительные заклятия по силам сотворить далеко не каждому — для этого в колдуне должна исчерпаться человечность.

И ведь она знала, что Руфус, как и многие мракоборцы, попадал под такие удары... Когда он сказал сейчас о степени боли, за которой кончается чувство реальности, он знал, о чём говорит. Росауру жёг стыд, но что-то в её душе сопротивлялось возможности примирения. Вместо того, чтобы признать свою неправоту, она сказала сухо:

— Как видишь, я жива...

— Почему ты не написала на него заявление? — резко спросил Скримджер. — Он уже совершеннолетний. Раз его исключили, он уже не сможет укрыться за стенами школы. Он напал на преподавателя, на студента, использовал Непростительное заклятие — ты должна была заявить на него.

— Во-первых, я ничего никому не должна, — чем более разумные вещи он говорил, тем больше в ней становилось сопротивление. — Во-вторых, я не собираюсь брать на свою совесть искалеченную жизнь.

Скримджер поглядел на неё, как на слабоумную.

— Он сам себе жизнь искалечил. Уже в школе он совершил преступление. Теперь он отправился в вольный полёт. А если пойдёт мстить дальше и по подвалам растащит родственников своих врагов? Раз он напал на тебя, непричастного человека, который просто стал нежеланным свидетелем, это значит, что он готов на такое и впредь. Нет, ты не просто должна, ты обязана...

— У меня есть своё мнение на этот счёт, — твёрдо сказала Росаура.

— Он запугал тебя? — Скримджер шагнул к ней, и Росаура невольно отступила на шаг, испытав дрожь от одного тона его голоса. — Имя дяди не должно позволить покрывать преступления племянника.

— Я уже ответила тебе, что не собиралась и не собираюсь ломать жизнь мальчику! Разве то, что он совершил, само собой не станет ему уроком?

Скримджер пару секунд смотрел на неё, а потом криво усмехнулся.

— Ты это про муки совести? Всепрощение? Левую щёку подставила?

— Хоть бы и так. Если все станут друг другу волками, что останется?

— Я тебе скажу, что останется, если овцы так и будут овцами. Волки их съедят. Чтобы испытывать муки совести, нужно эту совесть иметь. Откуда она у человека — и хватит называть его мальчиком — который жестоко изувечил своего однокурсника и напал на женщину? А если совесть у него и есть, то вернее она проснётся за решёткой, а не дома на диване за чашкой кофе. Чёрт возьми, неужели Дамблдор за полгода до того проел тебе мозги, что ты всё это всерьёз? Конечно, я забываю об образцовом воспитании, которое дал тебе отец...

— Не желаю слушать ничего про моего отца!

— Интересно только, ты ему рассказывала об этой истории или не стала его волновать? Впрочем, чёрт, я бы поостерёгся проверять — вдруг он бы тебе посоветовал ещё и ноги омыть этому ублюдку...

— Знаешь, что для меня значит вся эта история? — воскликнула Росаура. — То, что не только слизеринцы не чураются чёрной магии. Гриффиндорцы успешно осваивают проклятья, а совесть позволяет им изувечить детей врага, потому что месть становится «делом чести».

Тут по сердцу будто провели наждачной бумагой. Росаура как никогда и желала, и боялась разглядеть то, что было на дне его львиных глаз, а Руфус, как нарочно, поднял в надменности свою тяжёлую голову и властно посмотрел на мрак за окном. Неужели из всего, что она сказала, он услышал слово «честь», но не «месть»?..

— Руфус…

— Мать что-то тебе сказала, — вдруг произнёс он.

Росаура оторопела. Вот, он спрашивал о том, о чём она сама думала ему сказать. Но тёмное пламя в его глазах задушило в ней склонность к правдивости.

— О чём ты?..

— Где она была в ночь на Рождество?

— Я не знаю…

— Плохой ответ.

— Они с отцом были дома… — Росаура совсем растерялась, и тут Скримджер отчеканил:

— Ложь.

Росаура вскинула голову и произнесла холодно:

— Ты допрашиваешь меня, Руфус?

Если бы он нахмурился, заморгал, провёл ладонью по лицу, будто очнувшись — камень упал бы с её груди. Но ничего подобного, он не переменился ни в лице, ни во взгляде, и лишь сдержал себя от того, чтобы подступить к ней на шаг ближе — тогда она бы отступила и упёрлась спиной в стену.

— Ты должна быть готовой к тому, о чём тебя будут спрашивать, — сухо сказал Скримджер.

— А, так ты всё это время готовил меня к этому. Да, мать мне сегодня передала твой привет, — Росаура щёлкнула пальцами, и в руку прилетел надорванный конверт с повесткой явиться на дачу показаний по делу Фрэнка и Алисы. — Руфус, ты придумал очень оригинальный способ пригласить меня на свидание, но это немного чересчур.

Скримджер скользнул взглядом по конверту.

— Они не стали менять текст, это хорошо.

— Тут твоё имя и подпись!

— Да, это я распорядился.

— Но… Это какая-то шутка?

— По-твоему, следствие — это шутка?

— Но, Руфус я же… мы же с тобой…

Его лицо из бесстрастного сделалось презрительным.

— Если ты думала, что связь со мной избавит тебя от необходимости подчиняться закону, ты поставила не на ту лошадку. Эта хромает.

Росаура вспыхнула.

— Я не пытаюсь… Просто… Я понимаю, это всё очень серьёзно, но разве нельзя обойтись без этого?

— Если ты не явишься в Мракоборческий отдел до нового года, тебя туда доставят.

— Не подкинешь? — кисло протянула Росаура.

— Только давать показания будешь не мне, поскольку мы с тобой знакомы, и к тому же я, как ты помнишь, в отпуске. Видимо, всё-таки познакомишься с Сэвиджем.

— Я уже с ним познакомилась, — скривилась Росаура. — Он был в Мунго, когда…

— А, ну да, — Скримджер раздражённо вздохнул. — Если тебя это успокоит, даже Аластору пришла такая повестка. Всем, кто был в тот вечер у Лонгботтомов. А также всем их родственникам, друзьям, ближайшему окружению…

— Невиллу тоже надо будет явиться?

— От несовершеннолетних до пяти лет достаточно законного представителя, — механически произнёс Скримджер.

Росаура сделала глубокий вдох, чтобы не закричать.

— Ладно. Прекрасно. И что мне надо будет говорить?

— Правду. Всё, что знаешь, а следователь разберётся, что относится к делу, а что нет.

— А мы с тобой относимся к делу?

— Очевидно, да.

— Но не настолько, чтобы избавить меня от этой волокиты?

— Настолько, что наши показания обеспечивают нам алиби на ту ночь. И в этом случае очень хорошо, что наша связь официально не оформлена, поскольку, если тебе известно, супруги не могут свидетельствовать друг против друга на суде.

— А может дойти до такого? Придется говорить об этом на суде?.. При всех?!

— Думаю, стоит начать с малого и явиться на дачу показаний. Свободное время у тебя есть.

Росаура сжала кулаки и заговорила:

— Вы прислали мне повестку, чтобы я рассказала в конце концов о моей матери, верно? Ещё когда Крауч заключал со мной сделку, он намекнул, что ему интереснее не моя работа в школе, а круг общения моей матери. Ни дать ни взять клуб Стэпфордских жён, чёрт возьми! Где она была на Рождество? Зачем ты спрашиваешь, если сам слышал, что сказал мой отец про «шабаш с кровью младенцев»? Зачем ты спрашиваешь меня, Руфус? Думаешь, я буду свидетельствовать против родной матери? Скажу ли я тебе хоть что-нибудь о ней? Нет. Ни тебе, никому из твоих ищеек! Моя мать не делала ничего плохого. Она ничего не знает…

— Ей так кажется.

От его ровного тона дрожь прошла по спине, но Росаура совладала с собой и твёрдо сказала:

— Я скажу только, что моя мать на три года уезжала из страны и прервала все контакты, а сейчас вернулась, чтобы встретить Рождество в кругу семьи.

— Такой ответ никого не удовлетворит, — сказал Скримджер. — Пойми, это может быть критически важным…

— Я не собираюсь подвергать риску мою мать! Если они узнают, что она хоть как-то близка к следствию, они расправятся с ней! И с отцом заодно! Я не хочу, чтобы мои родители подвергались опасности даже ради самой искренней жажды справедливости!

— А я — хочу?! — сорвался Скримджер. — Я пытаюсь сделать всё возможное, чтобы больше никто не погибал. Но для этого нужно общее содействие! А все попрятались по своим углам. Что я могу один, если даже ты отказываешься помочь?

— Я — отказываюсь?! Я готова делать все, что ты мне скажешь, я сколько раз говорила, что пойду с тобой, куда угодно, но не требуй, чтобы я втягивала в это мою мать!

— Она уже в это втянута по уши. Если бы она согласилась сотрудничать, мы бы разом вышли на их змеиное гнездо!

— Она согласилась бы сотрудничать, если вы могли бы предоставить защиту. Но ты сам сказал, что теперь и мракоборцам впору бояться собственной тени. Какое вам доверие?

Его лицо помрачнело.

— Так всё и посыплется, потому что каждый заботится о своей шкуре, — он рвано вздохнул и посмотрел на неё искоса, тяжело. — Твоя мать знала, что ты оправляешься встречать Рождество к Лонгботтомам?

Росаура чуть не сказала «да», но тяжёлый взгляд Скримджера внушил ей настороженность. В следующую секунду она поняла, что одно это признание подвело бы черту под его подозрениями. Сжав зубы, она сказала:

— Так это допрос?

Скримджер отвечал ей таким же угрюмым взглядом.

— Допрос будет таким, если не хуже, и ты должна быть к этому готова. Все в ярости, Росаура, все хотят отыскать этих подонков, и ни с кем не будут церемониться.

— Ты предлагаешь отрепетировать? — голос Росауры звенел от негодования.

— Да, — сказал Скримджер бесстрастно. — Тебе следует рассказать мне всё, что тебе известно, тогда я смогу разобраться, что имеет важность для следствия, а что нет. Что тебе стоит говорить, а что будет лишним или только спровоцирует…

— Что? — Росаура посмотрела ему в глаза. — Вы избиваете подозреваемых?

Скримджер побледнел.

— Откуда у тебя это в голове?!

— Журналистами ты не гнушаешься.

Его лицо стало таким белым, что отчётливо выделился след на недавно разбитой губе. Росаура не знала, зачем она бросила ему эти слова, точно камень. Просто ей было страшно. Её почти трясло, когда она думала, что ей надо будет явиться в Мракоборческий отдел и дать показания. И сейчас она отчётливо поняла, что рассчитывала, да, именно рассчитывала, вот так, с претензией, по-слизерински, на то, что Скримджер избавит её от этого. Но он же первый её принуждал. Признаться ему в том, что ей страшно и стыдно, она не могла — это никак бы его не переубедило, поэтому ей оставалось только срывать на нём свою бессильную злость. По крайней мере, ничего лучше она придумать не смогла.

— То, что я сделал — недостойно, — произнёс Руфус, когда молчание придушило их окончательно. — Но остаётся моим личным проступком…

— Если следователь будет на меня давить, это тоже останется его личным проступком?

— Ему не позволят превысить полномочия.

— Ты превысил. И тебя всего-навсего отправили в отпуск. Потому что ты — ценный кадр. Бесценнейший. Кто бы сомневался. Но лицо-то ты человеку разбил.

Справедливо было бы заметить, что Скримджеру лицо тоже разбили, однако Росаура нарочно опустила это, а сам Руфус, помолчав, сказал лишь:

— Тебе ничего не сделают. Если будешь вести себя благоразумно.

— Правда? Какие гарантии, Руфус? Или ты пойдёшь со мной и за руку держать будешь?

Видит Бог, изводя его отчаянной насмешкой, она больше всего на свете желала, чтобы он сказал: «Да, разумеется». Но он, конечно, произнес:

— Так не положено.

— Я в тебе не сомневалась, — горько усмехнулась Росаура. — Зачем суетиться, если случай пропащий? Я понимаю, вам нужен человек, который сдал преступникам планы Фрэнка и Алисы. Больше половины гостей были заслуженные мракоборцы, тут и думать нечего. Остаётся выбирать между оборотнем и школьной учительницей? На первый взгляд, выбор очевиден. Но давай копнём глубже. Люпин — с одиннадцати лет на поруках у Дамблдора. А что можно сказать обо мне? Ты знаешь, кто я в глазах окружающих. Выпускница Слизерина. На моём курсе училась треть нынешних узников Азкабана. Я с ними бок о бок за партой сидела. Про мою мать мы уже поговорили. А если рассмотреть мою краткую педагогическую карьеру, то тут тоже будет букет. Эта ваша Сайерс на раз-два собиралась повесить исчезновение девочки на меня и Слизнорта, только потому что мы в коллективе — единственные слизеринцы. На меня напал тот гриффиндорец, потому что я надела слизеринские цвета на квиддичиный матч. В конце октября я своим умом вышла на мальчишку, у которого на руке была самая настоящая Тёмная метка, и он своими пакостями терроризировал всю школу, но донесла ли я об этом официальным властям? Нет, я привела его Дамблдору, и Дамблдор взял всё под контроль. Вижу, для тебя сейчас это большая новость! Вот так работает наша автономия, ты абсолютно прав. И, кстати, я лгала этой вашей Сайерс, чтобы выгородить Слизнорта, когда она хотела повесить на нас пропажу Энни. Да, добавь к этому, что самый близкий человек для меня в школе — это профессор Слизнорт, которого от разбирательства спас только инфаркт и дружба с Дамблдором. Спроси любого моего коллегу, тебе скажут, что я у Слизнорта — комнатная собачонка. Кто-нибудь ещё вспомнит, что в октябре я была приглашена на его вечеринку и играла на рояле для Люциуса Малфоя. Кстати, матушка мечтала меня под него подложить. Ты удивлён? А как ещё бы мне при новом режиме сыром в масле кататься, а не пойти на ремни, как без влиятельного покровителя? Видишь, с тобой моя maman конкретно так просчиталась. Очевидно, твоя любезность будет заключаться в том, чтобы под руку меня на эшафот привести. Вот, я тебе всё рассказала.

Росаура не сводила взгляда с Руфуса, хотя перед глазами стояла будто белая пелена. Она искала или уже придумывала себе, чтобы в его лице хоть что-то дрогнуло. Чтобы с его узких губ сорвался глупый, ревнивый и такой человеческий вопрос: «Зачем ты играла для него на рояле?» Чтобы он закричал, в конце концов, схватил её за плечи, стал упрекать в глупых выдумках, уверять в своей преданности... А на самом деле после краткого молчания он сказал:

— Ложись спать.

Они стояли и смотрели друг на друга, неспособные шевельнуться. Холод, разлившийся меж ними, пугал своей всеобъемлющей массой. Росауре отчего-то почудилось, что за спиной Руфуса стоит чужая тень. Она моргнула и убедила себя, что это от всполоха свечи.

— А ты ляжешь со мной? — отгоняя нездешний страх, быстро спросила Росаура. Кажется, платье ее так и осталось расстегнутым на груди, и кружево белья отбрасывало на её медовую кожу причудливый узор от пламени свечи. Но они не замечали этого. Росаура спросила о сокровенном глухо и безучастно, ради самого вопроса, сомневаясь уже, желает ли она того. Однако была ведь надежда, что всё случившееся в последние десять минут — лишь наваждение, одурь, и сейчас он подойдёт к ней, прижмёт к себе, и оба они забудут о внешней тьме, что обступила их неумолимо.

— Мне нужно работать, — сказал Руфус. — Я говорил, что буду занят.

Росаура испытала желание расхохотаться гнусно и зло. Всю нежность и робость в ней будто выжгло.

— Как я могла забыть! Что, может, по расписанию будем?

Скримджер несколько секунд глядел на Росауру без всякого выражения, и она сдерживала истерический смешок от мыслей, что он мог задуматься над этим предложением всерьёз.

— Будут накладки, — сказал наконец Руфус с кривой усмешкой. — У меня ненормированный график.

Росаура запрокинула голову и громко выдохнула, пытаясь не закричать.

— Понимаю, раз я отказалась сотрудничать со следствием, то теперь нечего тратить на меня нервы и силы. Вижу, ты желаешь остаться с уликами наедине больше, чем со мной. Это так необходимо в три часа ночи…

— Это тебе что-то необходимо в три часа ночи. Зря я стал расспрашивать тебя сейчас, ты не в состоянии отвечать за себя. Завтра всё обсудим. Иди спать.

— Хорошо, — пока Руфус с недоверием принимал её ложное смирение, Росаура опустила глаза и в напускной робости сказала: — Поцелуй на ночь?

Он был нужен ей здесь и сейчас во что бы то ни стало, несмотря на то, что меж ними пролегла ссора — тем более они должны приникнуть друг ко другу, чтобы искупить размолвку душ близостью тел. При всей тяжести его характера, холодности, замкнутости, надменности одно только, как он её целовал, давало ответ на все вопросы, уничтожало сомнения, изгоняло страх. Когда он её обнимал, она понимала, что нужна ему, как бы прежде он её ни гнал.

Чуть нахмурившись, он шагнул ближе и наклонился к ней, даже не попытавшись обнять или хотя бы придержать её голову. Кратко коснувшись её губ, он отошёл прочь так быстро, что она даже не успела ничего заметить. Единственное, что пришло ей в голову, так это будто к её рту на секунду приложили камень.

Росауре стало почти смешно — это взыграло злое веселье. Не дав ему утвердиться в чувстве выполненного долга, она настигла его, схватила руками его шею, обвила, подтянулась и принялась целовать с жадностью, которую подсмотрела когда-то в каком-то паршивом маггловском фильме — но, право, в образцовых книгах об этом писали слишком расплывчато и метафорично, поэтому что ещё ей оставалось?.. Она взяла его руку и положила на свой бок, ближе к груди. На секунду ей показалось, что он ответил ей. Она прижалась к нему сильнее, и тут же он отстранился.

— Это лишнее, — сказал Руфус ничуть не изменившимся голосом. Если бы не кровь, что билась веной на его шее, можно было бы подумать, что он преспокойно удил рыбу. — Я занят.

— Необязательно отходить от стола, — выдохнула Росаура, и только потом осознала, что именно. Она бы сгорела от стыда, но гнев полыхал сильнее. Отступать было некуда: она подалась к Руфусу, вспоминая улыбку матери, и провела ладонями по кружеву, что едва прикрывало грудь.

— Необязательно отрываться от дел, — Руфус скрестил руки и смотрел как будто сквозь неё. — Это отвлекает. Расслабляет. В конце концов, утомляет. Заставляет думать о другом. Я же предупреждал, что буду работать, — окончил он сухо. Но поскольку она подняла руку, чтобы вновь дотронуться до него пылко, требовательно, он бросил, будто сквозь зубы: — Уже накувыркались.

Эти его слова костью встали поперёк горла. Она могла бы догадаться и раньше… Но всё равно это было невыносимо. Как будто весь воздух разом отобрали, сжав лёгкие железным кулаком.

— Ты думаешь… — сипло выговорила Росаура, — ты правда думаешь, что если бы ты был на службе в Рождество, ничего бы не случилось?

Он молчал на секунду дольше, чем было дозволено, если бы он действительно хотел её переубедить. И она заговорила вместо него, потому что на самом деле боялась, что он подтвердит её судорожные опасения:

— Боже, Руфус, на тебе не держится весь мир! Это была не твоя ответственность!

Росаура чувствовала, что вот-вот заплачет. Она ненавидела себя за эту кипящую боль внутри, которую вызывало одно его небрежное слово, но на секунду ей захотелось вцепиться в него когтями и драть его волосы в исступлении, особенно когда он сказал:

— Каждый в ту ночь подумал так. Каждый позволил себе праздновать.

Росаура чуть не взвыла. Она даже накрыла себе рот рукой и задержала дыхание. Когда она отняла руку от лица, губы её застыли в мёртвой улыбке.

— И что, теперь ты вообще не прикоснёшься ко мне?

— Прекращай это. И оставь меня в покое.

Её колотило от ярости и обиды, в то время как в его голосе слышалась лишь глубокая усталость. Он сел за стол, развернул перед собой пергамент, и ни вздоха не упало с его плотно сжатых губ. Росаура отошла к кровати, чтобы сохранить хотя бы крупицы достоинства. Хотя лучшим вариантом было бы улететь отсюда к чёрту на метле. Но силы у неё все были выпиты. Глухая обида будто опустила её на дно болота, и со всех сторон давила чёрная вода. И вновь Росауре показалось будто чужое присутствие во внешней тьме. Но Руфуса окликать она не стала.

1) Президент США Джон Кеннеди был убит в 1963 году на пике своей популярности. Среди множества версий убийства есть мнение, что Кеннеди был устранен политическими конкурентами ввиду выбранного им экономического курса, невыгодного политической элите

Вернуться к тексту