Правила игры (гет)

Кризис миновал, и Гермиона быстро идет на поправку. Целители св. Мунго даже озадачены такой способностью организма к восстановлению. Без Темного Лорда, который, кстати, больше не появлялся, конечно, не обошлось, но об этом ни к чему всем рассказывать.

Уже вечером первого дня, после того как Гермиона очнулась, в спальню к ней заходит Драко Малфой. Вот кого она не ожидала увидеть, так это школьного врага и пасынка по совместительству.

— Привет, Грейнджер, — голос звучит натянуто: он тоже чувствует себя неуютно рядом с ней.

— Привет, но я больше не Грейнджер, — она инстинктивно натягивает одеяло повыше, чтобы хоть за этой тонкой преградой спрятаться от Драко.

— Грейнджер — это состояние души, — глубокомысленно изрекает он с видом непризнанного философа.

— Из него я давно выросла, у тебя устаревшая информация, — парирует Гермиона, гадая о цели визита.

— Верно, — Малфой неожиданно серьезнеет, даже мрачнеет. — Ты больше не Грейнджер. Я знаю, что это ты раскрыла логово Сопротивления. Честно, никогда не верил, что ты переметнулась к Повелителю. Не ожидал такого от подружки Поттера.

Гермиона дергается. Рассуждения о морали ее поступков ей по-прежнему неприятны.

— Если ты пришел разглагольствовать об особенностях моей преданности, то уволь. Я имею право прогнать тебя на правах больной и хозяйки дома.

Теперь передергивает Малфоя. Вряд ли он когда-нибудь привыкнет, что в его доме хозяйничает Грейнджер, причем на совершенно законных основаниях.

— На самом деле я пришел заключить мировую. Мы, как это ни странно, одна семья, живем в одном доме, наши дети будут играть вместе. Может, у нас получится поладить?

Гермиона с удивлением слышит в голосе Драко надежду. С каких пор его волнуют подобные вопросы?

— Возможно, и получится. Если ты не будешь пытаться меня задеть.

— Я постараюсь, — Драко усмехается и протягивает руку. Гермиона ее пожимает, остро ощущая неправдоподобие происходящего. Что-то в мире перевернулось, если она предает Уизли и обменивается рукопожатием с Малфоем.

Спустя примерно час после ухода Драко, когда Гермиона постепенно погружается в сон, в спальне раздается вежливое покашливание. На картину с морским пейзажем где-то в Скандинавии заглядывает Адаминна Малфой, как всегда величественная и властная.

— С возвращением домой, миссис Малфой, — обращается она к Гермионе, ничуть не смущенная тем, что почти ее разбудила.

— Спасибо, — Гермиона садится на постели. Все-таки приятно видеть свекровь, при всех ее аристократических замашках.

— Твой сын — просто прелесть! Давно этот дом не слышал детских голосов, теперь у нас будет целых два младенца. Дорри собьется с ног!

— Вы осуждаете меня, что я ушла в Косой переулок одна? — спрашивает Гермиона, боясь услышать ответ.

— Разумеется! Ты совершила огромную глупость и обрекла на страдания моего сына. Но ты достаточно поплатилась, можно больше к этому не возращаться.

Гермиона кивает. На лучшее и рассчитывать было нельзя.

— Как вы с Люциусом назовете сына? — снова подает голос Адаминна.

Гермиона вспоминает переданную ей мужем идею назвать ребенка в честь римского императора. Она еще колеблется, хотя с Волан-де-Мортом все-таки лучше не спорить.

— Наверное, Октавиан, как предлагает Повелитель.

— Хорошее имя для Малфоя, — одобряет Адаминна.

— Это вы прислали Драко? — осеняет вдруг Гермиону.

— Он сам согласился, что пора прекратить вашу глупую вражду. Вы оба достаточно выросли со школы, и теперь на одной стороне, к тому же родственники. И это улучшит атмосферу в доме. Ведь здесь маленький Октавиан и скоро будет маленький Скорпиус. Не сомневаюсь, что они подружатся.

— Должно пройти больше времени, чтобы ко мне привыкли.

— Это только ты так думаешь, — усмехается Адаминна. — Люди слишком заняты собственными проблемами, чтобы интересоваться другими. Ты — уже не новость, а потому неинтересна.

Она уходит, а Гермиона надеется на правоту этих слов. Теперь это ее мир и вовсе не хочется быть в нем всю жизнь «белой вороной».

* * *

— Мама, мама! — худенькая девочка лет пяти с ярко-рыжими вьющимися волосами, карими глазами и россыпью веснушек на щеках бежит к Гермионе по запущенному саду «Норы». — Хьюго укусил садовый гном!

Гермиона не понимает. Мама? У нее нет дочери, только сын. И кто такой Хьюго? Она хлопает глазами, пока растрепавшаяся от бега крошка тычет ей пальцем туда, где случилось «несчастье».

На дорожке появляется Рон. Он выглядит упитанным и вполне довольным жизнью, а клетчатая рубашка с закатанными до локтя рукавами очень ему идет. На руках у Рона сидит пухлый карапуз лет трех, тоже рыжий и в веснушках. Он держит левую руку подальше от себя и Рона, потому что на безымянном пальце набухает солидная капля крови.

— Я же говорила! — авторитетно заявляет девочка.

— Гермиона, Хьюго опять сцепился с гномами, просто никакого сладу с ним нет, — Рон широко улыбается, подходя, а Гермиона застывает, словно ледяное изваяние. Уизли — маньяк-террорист! — Ты же знаешь, мне никогда не давалась медицинская магия. Спаси наш пальчик!

— Мам! — выдает карапуз. Гермиона достает палочку и залечивает ранку. Вся рыжеволосая троица широко улыбается.

— Мам! — снова зовет мальчик и тянет к ней руки. Рон отдает ей ребенка. На Гермиону с веснушчатого лица, так похожего на ее собственное, несмотря на детскую пухлость, выжидательно смотрят глаза Рона Уизли.

Она вскрикивает и просыпается. Конечно, в спальне малфоевского поместья, где же еще ей быть! Вот только сердце колотится как сумасшедшее. Она только что видела семью, которую создала бы с Роном Уизли, если бы они победили в битве за Хогвартс. Это будущее больше невозможно, но оно вторгается в ее сны. И кажется таким реальным! Чуть ли не более достоверным, чем то, что с ней случилось!

Гермиона понимает, что не может лежать. Ей нужно увидеть сына, живого, настоящего, не рыжего и не веснушчатого. У нее нет и не может быть будущего с Роном, у нее есть ее Октавиан и Люциус.

Пошатываясь от слабости, держась одной рукой за стену, Гермиона бредет по коридору к комнате, где они еще до ее похищения приготовили детскую. Хорошо хоть лестницы преодолевать не нужно.

В отделанной в зеленых тонах спальне мерцает свет ночника. Старая Дорри прикорнула в углу. Октавиан тихо посапывает в своей колыбельке. Гермиона замирает, опираясь на бортик кроватки.

Это настоящее чудо! Даже в совсем еще крошечном младенце она видит что-то от себя, а что-то от Люциуса. Их сын похож на обоих сразу.

Сон о рыжеволосых детях развеивается как туман под лучами солнца. Нет, конечно, это не может и никогда не могло быть реальностью! Самое настоящее на свете — это ее светленький мальчик и любимый муж. Вот ее жизнь, ее настоящее место, и она с самого начала шла именно к нему, просто извилистым путем.

Гермиона опускается прямо на пол у кроватки и сидит, наблюдая за спящим Октавианом. Она знает, что Дорри проснулась сразу, как только в комнате появился третий, и внимательно наблюдает. Нянька не может запретить матери быть в детской, но ее недовольство нарушением режима буквально сочится изо всех пор.

Времени проходит много. Начинает брезжить рассвет. Октавиан просыпается и тут же начинает кукситься.

— Его надо покормить, — подает голос Гермиона. Пусть аристократы делают, что хотят, но она будет сама заниматься своим сыном. Никакая эльфийская нянька, пусть даже самая лучшая, не заменит ребенку матери.

Малыш хнычет сильнее, оказавшись на незнакомых руках. Гермиона боится навредить ему, ведь у нее не было ни младшего брата, ни младшей сестры, поэтому она с трудом представляет, как обращаться с новорожденными. Но Дорри рядом, она страхует ее и подсказывает. Вместе они перепеленывают Октавиана, а потом устраивают Гермиону в большом, удобном кресле кормить его.

И именно в это минуту в детскую врывается всклокоченный Люциус с вытаращенными глазами.

— Ты с ума сошла?! — накидывается он на супругу. — Я заглянул проведать, а тебя нет! Слабая, ходить нельзя, и опять пропала! Я уж перепугался, что тебя снова похитили! А ты сидишь тут и не думаешь, что тебе еще рано вставать и что своим отсутствием на положенном месте переполошила весь дом!

Октавиан начинает плакать, он не привычен к громким звукам, издаваемым не им самим. Это немного отрезвляет Люциуса.

— Дорри, забери ребенка. Я немедленно трансгрессирую миссис Малфой в ее постель.

— Нет, — одергивает его Гермиона. — Я собиралась покормить сына, и я его покормлю. А потом обещаю вернуться в кровать. И нечего поднимать такой переполох, Сопротивление уничтожено, меня некому похищать.

Люциус сразу сдувается. Он и сам понимает, что развел панику на пустом месте, но уж слишком перепугался. Еще очень свежи воспоминания о том времени, что она была в плену, и Малфой понятия не имел, суждено ли им увидеться снова. Гермиона видит это по выражению лица и смягчается.

— Прости меня, я не должна была просто так исчезать. Но мне приснился дурной сон, и очень захотелось увидеть Октавиана. Я ведь и не видела его до сих пор! Это неправильно.

— Ты должна сначала поправиться, — уже мягче замечает Люциус.

— Мне лучше, правда, я достаточно хорошо себя чувствую. И… хочу в нашу постель, в нашу комнату, она роднее, — Гермиона смущена, ей кажется, что она навязывается мужу, который может быть еще не готов к возобновлению близости с ней.

Но Малфой расплывается в широкой улыбке.

— Я устроил тебя в отдельной спальне, чтобы не тревожить, так у тебя больше простора. Но если хочешь, сию минуту вернешься в нашу спальню. Я уже соскучился по твоему запаху от подушек.

И это самое милое, что когда-либо слышала Гермиона, самое интимное, даже сильнее, чем признание в любви. Она хочет броситься на Люциуса сейчас же, наплевав на слабость, но ее левую грудь мерно сосет Октавиан.