Живые и мёртвые (джен)

Нинка вернулась домой только к утру. Когда я возвращалась со своего свидания с покойниками, записка еще лежала на старом месте, а когда, накормив Алёнку завтраком, выставила ее гулять, уже исчезла. Стыдно признаться, но за девочку я не волновалась. То есть, нет, я опасалась, что она продолжит свои эксперименты с потусторонним миром, но в Дашке (особенно в Дашке дневной) была почти уверена. Гулящая мамаша же и раньше оставляла ребенка на сутки и больше в одиночку. Ключи от квартиры у девочки были, а пьяную мать видеть ей было не впервой. Как-то справлялись они с этим до меня, справятся и теперь.

Утром вчерашние страхи вообще смазались и казались немного надуманными. Я задумчиво сварила вторую порцию кофе, разложила на рабочем столе карты перед приходом клиентки на случай, если задержусь, и отправилась… кхм… консультироваться.

Обычно колдуньи и их ученицы сталкиваются не случайно. И девять из десяти, лучшей наставницей для Алёны стала бы именно я. Другое дело, что воспитание маленькой ведьмы — дело не быстрое. Баба Тома учила меня одиннадцать лет, и это считалось почти неприлично малым сроком. Лучше бы хотя бы лет двадцать, в постоянном тесном контакте. А это значит расстаться с надеждами не только на нормальную семью, но и на хоть какие-то нормальные отношения. Нет, я отдавала себе отчет, что адекватный мужчина сбежит от моего характера и моей работы, как черт от ладана, но не всем же с адекватными жить…

Так что проверить все возможные варианты стоило хотя бы из соображений здорового эгоизма.

Потомственная шептунья Бабушка Фрося, в миру Наталья Семеновна, врач-педиатр на пенсии, жила всего в двух кварталах от меня и была одной из немногих колдуний, с которыми я общалась почти тепло. Все дело в разных специализациях: я снимала (или наводила) порчу, выводила потустороннюю тонкую мелочь и вообще занималась темной стороной волшебства. Наталья Семеновна лечила. На Изнанку она ходила редко и только по крайней необходимости, а в последнее время и вовсе ограничивалась тем, что с достоинством принимала то, что я собирала для нее во время своих вылазок. Маленькая, хрупкая, седенькая, она была почти ожившим эталоном доброй волшебницы, которая посвятила свою жизнь помощи людям. Вот только одним добром и светом помогать иногда оказывается недостаточно.

Мы с коллегой отправляли друг другу клиентов. Я могла максимум увидеть общее физическое нездоровье, тем яснее, чем меньше шансов у человека вылечиться. Бабушка Фрося также смутно чувствовала порчу. Не могла даже осознать, профессиональное колдовство так повлияло на клиента, или просто соседка неученая сглазила. Помимо того, что мы обе питали редкую неприязнь к бессмысленному заговариванию зубов без реальной помощи, у обмена страждущими неожиданно нашелся дополнительный плюс. После фразы «к сожалению, я не могу решить проблему и потому денег с вас не возьму, обратитесь к такой-то» клиенты начинали верить в твое реальное магическое могущество почти так же истово, как и в случае решения вопроса. И таки возвращались к кому-то из нас на повторный прием.

Наталья Семеновна открыла мне почти сразу и уже в образе — видимо, ждала человека. Глядя на крошечную старушонку в завязанном под подбородком ситцевом платочке и вязаной кофте сложно было поверить, что передо мной — кандидат медицинских наук и достаточно известный врач, которая успешно применяла не только внушающий уважение дар, но и вполне научные знания.

— Арина?.. Здравствуй, дорогая, не ждала тебя… по делу?

Конечно, хозяйка прекрасно понимала: в гости я к ней заявилась бы не утром буднего дня, и уж точно позвонила бы заранее. Но не спросить, видимо, не могла: вдруг темная коллега все же подвинулась головой и решила выпить в ее компании кофию с утра пораньше. Принимая пациентов, шептунья неизменно отключала телефон, а я хотела поговорить до того, как ко мне самой набьется толпа страждущих теток.

— Доброе утро, Наталья Семеновна, простите, что без приглашения…

— Проходи, проходи. Минут пятнадцать у нас с тобой есть. Кофе будешь?

«Бабушка Фрося» стянула с головы платок, явив миру модельную стрижку и идеальную, слегка подсиненную седину. Надела очки в стильной черной оправе. И мгновенно превратилась из чудаковатой старушки-одуванчика в строгую институтскую преподавательницу. Меня всегда забавляло, как пациенты Натальи Семеновны ведутся на этот примитивный, в общем-то, образ. Ведь стоило посмотреть на изящные руки с недешевым маникюром и моложавое ухоженное лицо «бабушки», как становилось понятно, что перед тобой пожилая, но не дряхлая женщина, которая тщательно следит за собой. Зрелая бизнес-леди, в крайнем случае, беззаботная европейская пенсионерка, но никак не древняя старуха, каким-то чудом вырвавшаяся из богом забытой деревушки в наш немаленький город.

— Спасибо, только если вам самой хочется. Я всего на пару минут забежала. Наталья Семеновна, — я запнулась, не зная, как бы получше описать проблему, — я тут на соседку свою посмотрела случайно. Девочку восьмилетнюю.

— Одаренную? — с полуслова догадалась целительница.

— Точно. И хочу вас попросить поглядеть, не ваши ли у нее способности. Нет, я понимаю, скорее всего темная, раз именно я на нее внимание обратила, но вдруг.

—Ты ведь сама знаешь, что темная.

Наталья Семеновна насыпала волшебно пахнущий молотый кофе в маленькую медную джезву, добавила холодной воды и включила газ. Руки порхали, как будто она была актрисой, играющей Мудрую Наставницу.

— Вот на чем ты ее поймала? Никогда не поверю, что просто так к чужому ребенку приглядываться начала.

— Она подсмотрела за мной, сунулась на Изнанку и первым делом наткнулась там на моего приблудного покойничка, — покаялась я.

И то сказать, отличное начало для светлой колдуньи, даже и не для целителя.

— И о чем ты думаешь?.. — устало спросила Наталья Семеновна. — Твоя же девочка.

Запах кофе расходился по маленькой кухне. Я молча сидела, смотря мимо собеседницы.

Черт возьми, я все это знала. Я просто хотела нормально выйти замуж или хотя бы съехаться с парнем. Смотреть по вечерам сериалы, ходить по выходным гулять на набережную и посещать модные спектакли, которые из нас двоих никто не поймет. Объяснять мужу, что у нашей дочки не слишком развитое воображение — она всего лишь видит больше, чем он. Просто жить.

И если учить, то свою дочь или внучку, а не чужую невоспитанную девочку, которая считает, что мыть голову два раза в месяц — более чем достаточно.

О том, что вместо дочки может родиться сын, который потом не удосужится обзавестись кровными детьми, я старалась не думать. А ведь именно так вышло у бабы Томы с дядей Сережей.

Я так задумалась о своих бедах, что едва догадалась взглянуть в лицо Наталье Семеновне. И обнаружить на нем вместо досады и раздражения сумасшедшую, нечеловеческую надежду.

А ведь у нее, кажется, тоже не было семьи. И в отличие от моего случая, хоть какая-то ученица требовалась ей в самое ближайшее время. Она не хуже меня знала, что если бы Алёнка обладала сходными способностями, попалась бы на глаза именно целительнице, но…

— Зайду к тебе сегодня вечером, — несильно хлопнула по столу она. — Посмотрю на девочку, чем черт ни шутит…

* * *

Когда клонированные хорроры, смакуя подробности, живописуют мучительные смерти ведьм, не успевших передать дар, они не так уж далеки от истины. Все жуткие боли, судороги, трехдневные агонии — чистая правда, если, конечно, не считать вылетающих в печную трубу черных воронов. Но есть и важное отличие. Передают ученицам другое. Способности к волшебству девочка получает с рождением. Книгу, в которой наставница кропотливо записывала рецепты и наблюдения, можно взять без всяких специальных ритуалов, хоть украсть, хоть в интернете найти, тоже проблема. Другой вопрос, чем это обернется — вспомнить хотя бы Дашку. Но…

Передают… кхм… практику или, вернее, долги. Все то, что ведьма не успела сделать. Все свои обязанности. Все, что вольно или невольно взвалила на себя, но не выполнила до конца.

Светлым в этом плане проще. Я иногда задумывалась, как бы приятно это было — просто лечить. У нас все иначе.

Баба Тома умирала еще не долго. Всего-то чуть больше суток. Она до последних дней была бодрой и деятельной, но через три недели после моего девятнадцатилетия вдруг позвала меня.

— Я скоро умру.

Она сказала это так равнодушно, что я не сразу поверила. В девятнадцать смерть кажется бесконечно далекой и оттого слегка нереальной, но при этом пугающей. Я говорила бы о приближающемся финале с ужасом. До сих пор. Баба Тома — как будто рассказывала о запланированной поездке на дачу.

— Приходить ко мне не надо. Что бы мать с отцом ни говорили, не надо. Потом с ними объяснишься. Больниц-врачей тоже не надо, не помогут.

— Баб Тома! — возмутилась я. — Объясни по-человечески, что на тебя нашло? С чего ты вообще помирать собралась? Все-таки с сердцем проблемы?

— Помирать я собралась, оттого что срок пришел, — медленно, как умственно отсталой, объяснила она. — Это будет долго, трудно, некрасиво. Не хочу, чтобы ты это видела. Лучше всего поезжай куда-нибудь подальше, чтоб соблазна прийти ко мне не было. В Ленинград вон съезди, развеешься.

На улице стоял знобкий ноябрь. Середина семестра, да и погодка не радовала. Самое время развеиваться в Питере, особенно после таких новостей. Однако, зная бабушку, я пообещала ей все, чего она хотела. Даже поклялась.

Правда, скрестив по-детски пальцы за спиной.

Она уходила и вправду жутко. И дело было даже не в том, как, разом ставшая маленькой и старой, она выла и выгибалась на кровати, а в том черном тумане, что ощутимо клубился вокруг ее постели. Мама этого не видела, и отчим тоже. Они искренне не понимали, что происходит. Вызывали скорую. Требовали, чтобы бабушку забрали. К счастью, врачам не нужны были проблемы с отчетностью по больничной смертности. Здесь их планы вполне совпадали со старухиными.

А я, едва увидев чернильную дымку, поняла, почему баба Тома так хотела отослать меня и даже шанс спокойно умереть, не мог ее соблазнить. Она накопила слишком много долгов и не хотела, чтобы я возвращала их за нее.

Как было бы соблазнительно решить, что наставница знает лучше, развернуться и уйти. Я всерьез обдумывала этот вариант, правда. Минут пятнадцать. Пока не обнаружила себя стоящей возле бабушкиной постели, держащей ее за руку.

— Баб, все твое — мое.

Она утихла в секунду, как будто и не было страшного припадка. Медленно, как будто через силу, открыла глаза:

— Дура безмозглая, прости господи! Говорила же!.. — Потом вновь опустила веки и уже полушепотом выдохнула, — благословляю тебя, девочка.

Я не сразу поняла, что она умерла, едва договорив. Долго стояла, держа бабу Тому за руку — совсем легкую, невесомую, как будто детскую ладошку. Большую часть моей короткой жизни она была самым близким мне человеком. Другом, учительницей, самой настоящей, самой родной бабушкой.

Очнулась, когда меня тронула за плечо мама:

— Ариша, бабушка умерла. Пойдем, доченька. Сейчас папа все сделает.

И только выйдя из комнаты, без слез и почти без осознания, что осталась без бабы Томы, я вдруг ощутила прежде незнакомую мне тяжесть. Работать мне предстояло теперь за двоих.

* * *

Потом, на вскрытии, ей поставили четвертую стадию онкологии. Пожилой врач в морге, думая, что мы не слышим, удивлялся, как это при таком поражении тела, старуха вела активную жизнь, а не корчилась от боли, не имея возможности встать. А сердобольная пожилая медсестра утешала окаменевшего дядю Сережу, что его мама ушла еще неплохо, до последнего болезнь не проявлялась. И вряд ли они с мамой слышали, как дородная фельдшерица, бывшая в той самой бригаде, что не забрала бабу Тому в последние сутки, коротко бросила сама себе, мол, ведьма отходит, делов-то.

Я потом долго жалела, что не взглянула на нее повнимательнее. Темная или

светлая? Или просто опытная?..