Путешествие на Восток (джен)

Владыка помог Инголдо сесть, сам сел напротив. Упёр руки в колени очень человеческим жестом, опустил голову — эдайн говорили: «набычил». Непростой, непростой ждал их разговор... и всё равно: здесь, сейчас, в этой далёкой земле — даже самый непростой разговор с владыкой казался глотком чистой воды.

— Что я должен сделать? — спросил он.

Потому что зачем ещё владыке приходить, если не просить чего-то?

Но Ульмо только улыбнулся, как он умел, и потрепал Инголдо по щеке.

— Не торопись, Анольдо. Вечно ты куда-то спешишь... — он добродушно усмехнулся, становясь на миг похожим на что-то совсем уж странное: как будто на дерево и человека одновременно. — Потом поговорим о долге и о делах. Сначала о тебе.

— Обо мне?

— О ком ещё? Нет, я могу поведать об Оссэ и о его забавах, как сложно отнимать у него моряков теперь, когда он искренне считает себя вправе творить с ними, что хочет — всё равно Намо потом всё залатает и починит... но едва ли тебя волнуют заботы стихий и их труды, — сказал Ульмо.

Как в былые дни, когда он часто приходил на пляжи у Альквалонде играть с детьми телери и болтать с ними, как добрый дед со внуками: о том, о сём, о вещах, малопонятных эльфам и даже о раздорах среди великих и малых стихий.

— Я... — начал он — и замолчал, потому что в горле застрял комок.

Он и не думал, что о себе вдруг будет так сложно говорить.

Владыка погладил его по волосам. Обернулся вдруг женщиной, похожей немного на маму, обнял, прижал к груди — прохладной, как струи Сириона. Слёзы, непрошенные, потекли сами собой. «Что ж, тоже — вода, вот и стремятся к владыке вод», — шутливо-грустно подумал Инголдо.

— Тебе хотелось бы остаться мёртвым, — не спросил, сказал владыка сочувственно. — Уйти к Намо, в покой. На волю.

Инголдо кивнул.

— Я знаю, трусость. Но... если я живой, то надо идти за Береном. Я клялся ему помочь, я должен... но нету сил, — беспомощно закончил он.

Владыка не стал его бранить, только покрепче обнял. Как будто Инголдо не в подлости признался.

— Клятва такая штука, — сочувственно сказал он. — Сначала кажется, что укрепит и придаст сил, а потом — ломает. Поэтому Отец Отцов их и не любит. Сами себя ими связываем, сами мучаемся потом... не надо, нехорошо.

— А как же честь? Верность слову?

— Честь? Пустое это, Анольдо. Верность слову нужна тогда, когда от слова есть польза, а не вред. Какая польза твоему другу, что ты себя изводишь? У него своя дорога, и та, кто с ним идёт — сильнее и здоровее, чем ты. А ты нужнее совсем не там, верно?

Инголдо отвёл глаза.

— Нет ничего дурного в том, чтобы хотеть другим добра, Анольдо! — сердито нахмурил брови Ульмо. — Уж тебе ли не знать! И не хотеть уходить, потому что ты привязался к этим детям — не плохо, это хорошо, это значит, что твоё сердце по-прежнему живое, не ледяное! Да, ты мог бы преодолеть волю майронова сына и уйти к Намо. Но ты не уходишь ради него — и правильно!

Инголдо тихо, тоскливо всхлипнул. От самого себя и жалкости себя было противно, и всё же...

— Курво сказал тогда: «Как быстро ты забываешь старых друзей ради новых, Минно». Я бросил его ради Берена, и чувствовал, что прав. Но теперь бросаю Берена ради Волчонка — и что же дальше? Так и бегать, за новыми друзьями от старых?

И снова владыка не выбранил его, только провёл прохладной ладонью-волной по волосам.

— Анольдо, никто не может всегда выбирать только между совсем верным и полностью неверным, между врагом и другом. Даже мы, стихии. Иногда приходится из двух неверных выбирать менее вредное, или из двух верных — то, что больше по сердцу. Иногда приходится выбирать между друзьями.

— Таттэ... Курво, он злился, но он ведь и правда мой друг! А друзья вправе рассчитывать на помощь, поддержку... просто клятва, я ведь тоже дал клятву, и Берену я был нужнее! Берен без меня... Берен теперь вот без меня, — устало закончил он.

За такое изложение мыслей Румил бы его оставил без обеда. И был бы прав.

— Ты был нужнее Берену, Анольдо. И ты помог ему — без тебя бы он не пережил плен у Майрона. Ты не бросил Адарина: он бросил тебя, предпочтя свою гордыню и клятву вашей дружбе. И Берена ты не бросаешь — разве можешь ты сейчас идти ему на помощь? Можешь ему помочь?

— Нет, — признал Инголдо.

— О том и речь. Берен справится и без тебя — с ним та, кто куда сильнее, поверь мне.

— Это... так в замысле? — с надеждой спросил он.

— Анольдо! Замысел — не книга и не хроника, где всё расписано! — укорил его владыка. — Мы же об этом говорили. Нет, просто я знаю Лутиэн, дочь Эльве и Мелиан. На свете нет того, что эта девушка не одолеет ради любимого, поверь мне! Ну, вот ты и задышал. Хорошо. Не дело вам, эльфам, быть не живыми, не мёртвыми. А теперь можно и о делах...

— Значит, дела всё-таки есть?

— И первое из них — помочь тебе ожить, Анольдо, сын Эарвен, — серьёзно ответил владыка. — Но есть и другие. Нет во мне покоя из-за твоего друга...

* * *

Костиан недоумённо воззрился на раны Нома. Ещё вчера ведь не было ни малейших изменений — а сегодня вот, и сукровица сочится, и вроде как даже края начали тянуться друг к другу! Странные дела творятся!

Но с другой стороны, это ведь Ном, не кто-то иной.

Если кому и можно восстать из мёртвых, сбросив с себя заклятья и одолев чужую волю — то это Ному. Теперь, пожалуй, есть смысл снова обсудить вопрос про яд... хотя, конечно, придётся отложить исполнение всех планов на потом. Без ездовых волков отсюда выбираться, с больным-то Номом... нет уж, ищите дурака.

Придётся тащиться в Дортонион, смотреть на разорение родной земли — а там уж добрым словом и хитрым манёвром уговорить мальчишку пройти подальше, к границе земли владыки Майдроса. Уж он-то, верно, не бросит Нома, как-никак, а родич.

Костиан придвинулся к огню поближе, зябко запахнул шерстяную кофту. В камышах шуршало, словно шептали голоса погибших в этих гиблых местах — хотя ему ли, знатоку посмертного, не видеть, что призраков тут нет, одна лишь память да сожаления.

«Эх, добрый Намо, не обижай моего Костира», — подумал он печально.

Сам он перед хозяином всех мёртвых был, конечно, не без вины — скольким покойникам он не дал покоя — но Костир-то...