Лисье чадо (джен)

Что-то желтое, тяжелое, соленое — солоно во рту, желто в глазах, а тяжесть накрывает пластом от шеи до пальцев ног. Тихий гул, как хлопанье миллиона крошечных крыльев, то ли снаружи, то ли в ушах, но одинаково мерзко.

— Хочешь пить? Мама оставила тебе воду. Хочешь?

Смутно знакомый голос, такой детский, шелестящий — и словно у самого лица. А пить и правда хочется. Надо бы открыть глаза.

Гарри сразу узнает комнату — по темному потолку в пятнах, осыпающемуся по углам медного цвета шелухой; и по запаху, который вдруг становится отчетливым — запекшийся в духовке сахар, хлебные корки и тушеное мясо.

Он все-таки попал в Нору.

— Держи, — прямо у него перед глазами возникает стакан с пузырьками на стенках.

— Спасибо... Джинни, — он наконец понимает, кто сидит подле его кровати, покачиваясь на табуретке и уставившись на него круглыми кошачьими глазами.

— Пожалуйста, Гарри. Ты долго спал. Наверное, ты и есть хочешь.

— Да нет... — он делает несколько глотков и почти счастливо откидывается на подушку. — Ты со мной разговариваешь...

Заинтересованность в кошачьих глазах немного блекнет. Джинни пожимает плечами и кладет подбородок на ладони, упершись в коленки локтями. Несколько минут проходят в молчании. Гарри догадывается, что ляпнул что-то не то, но ведь она правда не говорила с ним раньше... Даже писк "привет, Гарри" был редкостью!

Мысли льются одна за другой, словно холодная вода разбавила густое месиво, и Гарри сам не замечает, как увлекается воспоминаниями — о том, как удрал от Дурслей, о прошлом лете в Норе — о долгих прогулках по холмам, мимо маггловских ферм и спрятанных от чужих глаз домов волшебников, о визге толстоногих гномов в огороде, о...

— Кто такой Бродяга?

— Что? — машинально переспрашивает он, когда внутри неприятно холодеет.

У Джинни спокойное лицо и пристальный взгляд — ни у кого в их семье такого нет, это только ее причуда — так смотреть, что только и приходит в голову: ведьма!.. Хотя никакое это и не оскорбление — ведьма она и есть, только... не такая.

Особенная. "Выгоревшая медь", вдруг приходит в голову. Волосы — выгоревшая на солнце медь, как у мамы. Он на миг зажмуривается, когда нежданный прилив нежности делает глаза влажными.

Это не его нежность. Не его, а...

— Я не понимаю, Джинни. Не знаю, что ты имеешь в виду. Но знаешь, я и правда хочу есть...

— Ты говорил во сне. И всё повторял: бродяга, бродяга. Мама думала, что это ты хотел стать бродягой, до того, как попал к нам. Но я так не думаю. Расскажи мне, Гарри Поттер.

Смотреть ей в глаза — ошибка, и он ее совершает. Чужая нежность струится по жилам, как солнечный сок — по теплым древесным венам, и ничего с этим чувством не сделать, никак не вытолкать — оно разве что вместе с кровью вытечет.

И Гарри выкладывается ей всё как есть — маленькой смуглой ведьме с тонкими косами, которая в полумраке так похожа на...

* * *

— Определенно, душенька, — Джеймс спускает ноги с кровати, с хохотом уворачивается от подушки, путается в пологе и — треск! — вываливается из спальни прямо в нем. Похожий на толстую гусеницу, он ворочается в своем виноградном коконе, пока Сириус оправляет мантию и с видом педанта приглаживает манжеты. Под напряженное кряхтенье дурацкой гусеницы приступ меланхолии отступает.

* * *

Гарри просыпается резко, от истошного крика петуха и взрыва хохота, и сразу же вспоминает, где он. Он внезапного пробуждения остатки сна стремительно тают — спустя мгновение не остается ничего, кроме чуть ощутимой грусти. Кажется, в этом сне он не был самим собой, хоть и снился ему Хогвартс... А, черт с ним. В комнату льется солнце и запах скошенной травы, слышится жужжание шмелей под окном — там, видимо, что-то по-июльски щедро цветет.

— Хватай его! Держи...

— Ай! Гадская птица, отдай! Он стащил мою пуговицу!

— А ты повырывал ему все перья, умник!

Снова всплеск смеха — словно теплая волна вкатилась в окно и отхлынула. Гарри зевнул и приподнялся на кровати. Дверь в комнату прикрыта неплотно, а на столе в углу — стакан молока и яблоко. Кто-то явно заходил, и вряд ли это миссис Уизли: таким скромным завтраком дело бы не ограничилось.

Джинни, конечно.

...часы показывали половину второго, когда Джинни пожелала ему спокойной ночи и тихо выскользнула за дверь, опасаясь скрипучего паркета. Она ни словом не ответила на услышанную историю, но искусала в волнении губы, когда дошло до визита на Тисовую профессора Дамблдора. Гарри казалось, что ей неймется задать какой-то вопрос — или десятки вопросов, но она молчала, только внимательно впивалась в него глазами и нетерпеливо стучала пятками друг о друга. Когда он закончил, она без улыбки пообещала хранить секрет и ушла — он и моргнуть не успел.

Хотя, стоило ему моргнуть, его тут же сморил сон — и все вопросы остались не заданными.

— Рон, заходи слева!

— Если мы не перехитрим эту птицу...

— ...нам стыдно будет смотреть в глаза потомкам!

Гарри вскакивает и бросается к окну. И тут же расплывается в улыбке — близнецы вместе с Роном, вооружившись граблями и метлами, с серьезными лицами загоняют в угол всклокоченного петуха.

— Ох, Гарри, дорогой, ты уже встал!

Голос сливается со скрипом двери и мягкими шлепками тапочек по полу. Гарри машинально оборачивается, уже зная, что сейчас угодит в объятия миссис Уизли. И правда — он не успевает ничего сказать, как она крепко прижимает его к себе и гладит по спине, потом отстраняет, окидывая беспокойным взглядом, вздыхает и, притянув его к груди еще раз, чмокает в макушку.

— Как ты чувствуешь себя, мой хороший?

— Прекрасно, миссис Уизли, — искренне улыбается Гарри.

— Это чудесно, мой милый, я думаю, даже шрамов не останется...

— Простите?.. — На ум тут же приходят все вопросы, которые он не задал ночью Джинни. — Каких шрамов?

Тень ложится на лицо миссис Уизли, когда она ласково произносит:

— Ах, Гарри, видно, ты в полном порядке, раз ничего не чувствуешь. Когда Джинни нашла тебя... у тебя было много ран, милый. Словно дикий зверь тебя исцарапал. Боюсь, все же... ах, вот, смотри — это ничего страшного, верно?..

Побледнев и как-то странно моргая, миссис Уизли закатывает рукав его пижамы — ох, его и переодеть успели!.. — и осторожно проводит вдоль длинного неровного шрама, совсем светлого и тонкого.

Гарри сглатывает и сам закатывает другой рукав — и по телу пробегает дрожь. Сами розовые полосы не вызывают отвращения или страха, но стоит представить, в каком состоянии он попал сюда...

— Их много? — хрипло спрашивает он. Собственное тело вдруг кажется ему чужим.

— Достаточно, — сдержанно отвечает миссис Уизли и гладит его по голове. Глаза у нее на мокром месте. Гарри вздрагивает и, скидывая оцепенение, поднимает на нее лицо.

— Миссис Уизли, все в порядке... правда. Не нужно... — голос дрожит. — Со мной все хорошо. Это ерунда, я же не девочка, правда? Подумаешь... А Джинни, наверное, испугалась.

С улицы доносятся ликующие крики и сдавленный петушиный вопль, и миссис Уизли через силу улыбается, хотя вот-вот готова была заплакать.

— Ничего, она скоро... придет в себя.

Что-то в ее голосе заставляет Гарри заволноваться, но подумать об этом он не успевает: слышится треск кустов, тяжелое дыхание — и в окно влезают три рыжие головы, и три голоса взрываются радостным "ГАРРИ!".

— Мы уж думали...

— ...что ты до осени проваляешься, как мумия! — Фред с Джорджем деловито подтягиваются, забираясь прямо в окно и спрыгивая на пол уже в комнате. Рон пытается повторить их маневр, но мать обрушивается на него с яростным "через дверь, живо!". На близнецов ее пыла не хватает — грозный крик готов сорваться, но близнецы накидываются на нее с объятиями, поцелуями и пожеланиями доброго утра, так что ей приходится с ворчанием и смехом ретироваться из комнаты.

— ...побеждаем добротой, — бормочет довольный Фред, хлопая Гарри по спине. — Приятно видеть тебя живым...

— ...и не окровавленным, — добавляет Джордж, подмигивая.

В комнату врывается Рон с петухом под мышкой.

— Возьмите его... ой! Тупая птица! — обиженно посасывая клюнутый палец, Рон плюхается на кровать, когда близнецы, перехватив непокорную птицу, с хохотом вываливаются из комнаты в коридор. Рон сердито сопит, но тут же спохватывается, подпрыгивая на месте: — Ой, Гарри! Как ты? Мы все перепугались до чертиков. Особенно Джинни — до сих пор молчит...

— Что значит — молчит?

Гарри, хмурясь, присаживается с ним рядом. Рон дергает головой, словно желая вытрясти неприятную мысль, и тихо — с оглядкой на приоткрытую дверь — произносит:

— Понимаешь, у нее как будто крыша слегка поехала. Только при маме так не говори. Нет, с ней все в порядке — она не помешалась, ничего. Джинни, я имею в виду. Просто молчит. Она как тебя нашла — так прибежала в дом с криками, никогда не слышал, чтоб кто-то так орал... Ты же лежал недалеко от дома, весь в крови... и с чемоданом. Родители вызвали колдомедиков, те тебя подлатали... Сказали, что ты поправишься, надо только выспаться — так кровь лучше восстанавливается, сказали, во сне. Ты целые сутки спал, друг. Как сурок. — Рон нервно хихикает и пихает его в плечо. — А она тебя караулила... Джинни. Мама не могла ее спать загнать. Вот... Кстати! — Рон вскрикивает так внезапно, что Гарри аж подскакивает на месте. — Букля прилетела ночью. Она принесла письмо.

Неприятное предчувствие комком сворачивается в груди. Гарри вопросительно смотрит на Рона, тот пожимает плечами:

— Понятия не имею, от кого. Мама сказала, ты сам прочитаешь. Пойдем вниз, завтракать... О, кто это принес тебе? — Рон удивленно кивает на молоко и яблоко. — Мама?

— Да, — ложь выходит гладкой, и за нее не стыдно. — Я пока не хочу: выпью после завтрака.

И они спускаются вниз, где стоит привычный шум, вопит петух и пахнет жареным хлебом. За все утро Гарри так и не вспоминает о Бродяге.