Пламенное сердце (гет)

Сколько человеку нужно времени, чтобы возненавидеть всё, что его окружает? На самом деле это сильно зависит от ситуации. Кому-то хватает месяца, чтобы проклинать всё сущее на земле, а кому-то потребуются годы.

Мне хватило одной недели.

Наверное, даже больше, поскольку я и до этого провела в Хайджиме несколько лет. Но сейчас уже спустя неделю я ненавидела не просто каждого учёного, с которыми была вынуждена общаться каждый день, но даже и собственную комнату. Меня просто воротило от мысли о надобности возвращаться в неё из раза в раз.

Я ждала Вулкана, ждала, когда он закончит модель генератора, но не получала никаких вестей: Хибана, вопреки своему обещанию, не могла навещать меня из-за запрета, остальных же тоже не пускали. Максимум — я встретилась с Лихтом всего на пару минут, и тот рассказал о том, что Вулкан трудится изо всех сил, а в самой бригаде ничего особо не происходит.

Так, всё это время я словно была в информативном вакууме, а дни сменялись днями.

На второй неделе гнев поутих, я перешла в стадию торга. Теперь в моей голове всё чаще появлялись мысли по типу «вот посижу здесь ещё день — и меня отпустят. Мне больше не придётся терпеть это дерьмо». Виктора я тоже больше не видела, а потому узнать, как продвигаются дела у Вулкана, не могла.

Стадии депрессии у меня не было — её я пережила ещё в детстве. Зато было смирение, встреченное мною на третью неделю нахождения в Хайджиме. Я, как и в былые годы, уже спокойно относилась к ежедневным тренировкам и проверкам, позволяла заводить меня в баню, где постоянно повышалась температура, и даже сидела в горящей печке, которую зачастую сама и разжигала Всплеском Адоры.

Кормили в Хайджиме так себе: еда была полезной, безвкусной и приправлялась различными таблетками, которые должны были стимулировать выработку пламени, повышение огнеупорности и, самое главное, приближать меня к Адоре. Такая еда плохо усваивалась, и зачастую меня тошнило съеденным. Добавок не давали, из-за чего я ходила голодной вплоть до следующего приёма пищи. А затем всё повторялось заново.

Очевидно, что в итоге эти таблетки вновь вызвали у меня гинекологические проблемы. Кажется, по выходу отсюда мне опять придётся тратиться на дорогие витамины.

С наступлением четвёртой недели учёные решили пойти ва-банк.

— Человеческий мозг может обеспечить выработку только тридцати процентов наших пламенных способностей. Когда вы используете Всплеск Адоры, этот показатель увеличивается до шестидесяти процентов. Однако в момент опасности можно превзойти и этот показатель, чтобы выработать все сто процентов, — говорил учёный, Хошики Аинори — я даже его имя запомнила.

— И что надо для этого сделать?

— Убедить мозг в том, что вы умираете.

Я сглотнула. Существовало несколько способов дать мозгу понять, что я на грани жизни и смерти. Во-первых, взаправду довести меня до этой грани, проткнув каким-нибудь ножом. Во-вторых, на медицинском столе, откачав кучу крови и введя какие-нибудь препараты для понижения температуры тела. А в-третьих, заставить меня саму дойти до этой грани.

Первый и второй вариант отпадали сами собой: мне надо было создать огонь, повысить температуру тела до максимума и выпустить своё самое сильное пламя. Ни охлаждение тела, ни ножевое ранение мне не помогут. Оставался последний вариант.

— И каким образом? — спросила я.

— Это будет что-то вроде ускоренного варианта всего, что мы с вами делали. Больше таблеток, меньше времени на отдых. Мы должны повергнуть тело и мозг в шок, чтобы вы находились на грани изнурения. Будет больно, — предупредил он.

— Выбора у меня всё равно нет, — пожала плечами я.

— Просто подпишите согласие, что вы ознакомились со всеми рисками. — И протянул мне бумажку.

Я пробежалась глазами по написанному. В принципе, всё то же самое, что он мне сказал. С единственной припиской, что Хайджима не несут ответственности за твою смерть. Вот только я знала, что они ни за что не позволят мне умереть. Они будут до последнего пытаться вернуть меня в мир живых.

И я подписала.

На следующий день начался так называемый привод меня у нужной кондиции.

Сперва мне не дали завтрак, но заставили выпить литр воды и дали несколько таблеток. Часть из них я пила и до этого, а часть была новыми. Как я поняла, они должны были довести меня до нужной кондиции изнутри.

Затем началась стандартная для этого места тренировка печью, вот только в этот раз огонь зажгли сами учёные. Меня посадили внутрь и прикрыли дверь, через камеру наблюдая за моим состоянием. Воздуха здесь было мало, я практически задыхалась, но продолжала сидеть, пока языки пламени лизали мою кожу и огнеупорную одежду. Пот катился с меня ручьём.

Постепенно количество воздуха начало уменьшаться, и у меня закружилась голова. Я уже с трудом сидела, моя грудь тяжело поднималась и опускалась, но ни лёгким, ни мозгу не хватало кислорода. Когда же я была готова рухнуть, огонь резко погас, в дверь печки отворилась.

— Кусакабэ-сан, быстро наружу! — приказал один из учёных, и я, дрожа, кое-как вылезла. Мне не дали и секунды на передышку, как затолкали в отсек для спаррингов и выставили против меня какого-то громилу. Я должна была сражаться.

Драться с кружащейся головой, когда нет времени сделать нормальный вдох, было крайне сложно. Я едва уворачивалась от атак и наносила свои, постоянно увеличивая пламя согласно приказам из динамиков. Учёные так спешили как можно скорее затолкать меня в драку, что даже не установили никаких датчиков на тело. Хотя они им и не нужны были: они и так знали, какие у меня сейчас показатели — я три недели горбатилась ради них.

Я падала — и меня заставляли вставать и драться снова и снова. Моё тело слушалось всё хуже и хуже, а я едва могла ворочать руками и ногами. Мой противник, которого в обычной ситуации я победила бы за пару минут, сейчас давил.

— Отлично! — внезапно раздался голос из динамиков. — Кусакабэ-сан, теперь быстро в баню!

Я на дрожащих ногах вышла из отсека для спаррингов, глубоко и часто дыша. Наконец-то у меня было достаточно воздуха.

Вот только не успела я отдышаться, как меня завели в соседнюю с лабораторией дверь и заперли там. В нос тут же ударила влага, а всё тело стало мокрым. Теперь в бане было куда жарче и душнее, чем обычно. Я села на скамейку и вытерла выступивший пот влажным полотенцем, что висело на спинке, но это не помогло.

Мокрая одежда прилипала к телу, мне было жарко, и ничто не дарило живительной прохлады.

Измученным взглядом я посмотрела на камеру, мигающую красным. По ту сторону сидели учёные и отслеживали реакции моего организма. И это было только начало. Им надо было довести тело и мозг до предела.

Через двадцать минут, когда я уже сползала по скамейке вниз, дверь в баню отворилась. Меня подхватили под руки и вытащили из комнаты, заводя в другую, ещё одну соседнюю. Там, особо не церемонясь, меня кинули прямо в маленький, но глубокий бассейн с ледяной водой. Мне мгновенно стало очень холодно.

Я знала о таких способах закалки ещё когда в прошлой жизни ездила в деревню к бабушкам с дедушками, но никогда не испытывала подобного на себе. Там старики просто выливали на себя ведро с холодной водой, а после бежали кутаться в полотенце, тем временем как меня без всякой подготовки бросили в ледяной бассейн с кубиками льда.

Моя температура тела мгновенно снизилась, меня прошиб озноб.

— Достаём и обратно в баню! — прокричал Хошики. Я сглотнула, позволила себя достать и вновь запереть в парилке.

Тело свело судорогами: оно явно не ожидало от меня такого предательства. Но что я могла поделать?

Эта операция повторялась несколько раз — я даже сбилась со счёта. Затем меня наконец-то достали из парилки и дали новую горсть таблеток. Но стоило мне проглотить их, запив малым количеством воды, как меня затошнило, и всё вышло наружу.

— Плохо. Вводим лекарство внутривенно, — приказал Хошики, и учёный рядом с ним кивнул, доставая шприцы.

Тяжело дыша, я принимала все уколы.

А затем меня вновь засунули в печку, разжигая её ещё сильнее.

Теперь мне стало плохо практически сразу, не пришлось даже высиживать необходимое время.

Обливаясь потом, я лежала на горячих углях и едва могла дышать. Огонь больше не приносил мне никакого раздражения, но духота и жар мешали здраво мыслить. Дышать было практически нечем — огонь выжигал почти весь кислород, а новый не подавали.

Когда я практически отключилась, меня вытащили наружу и усадили в нечто, напоминающее центрифугу. Я сглотнула, на краю сознания понимая, что сейчас будет плохо моей вестибулярной системе. Так и произошло.

Меня закрутили. Сначала совсем чуть-чуть, а затем резко увеличили скорость. Я почувствовала, что меня тошнит. Перед глазами всё опять помутилось. Живот скрутило в болезненном спазме.

Прежде, чем меня вырвало, центрифуга резко остановилась. Меня отбросило к боку кабинки. Только стекло приоткрылось, как я перевесилась наружу и вывернула всё содержимое желудка прямо на лакированные туфли стоящего впереди учёного. Хотя чем там было тошнить? Вся утренняя вода и вчерашний ужин вышли ещё в предыдущий раз. А сейчас — просто немного желудочного сока — и всё.

Мне вытерли рот, но воды не давали — им нужно было, чтобы мой организм оказался обезвожен.

— Мы практически достигли успеха, — произнёс Хошики. — Сейчас ещё раз в печь — и затем время спарринга.

Я уже мало соображала, что происходит. Мне было откровенно плевать. Хотят засунуть в печь — пожалуйста. Драться — ладно. Только лишь бы не заставляли двигаться.

Меня перенесли обратно в печь и закрыли её. Огонь здесь всё так же бушевал. Я лежала без сил. Казалось, что вместе с силами у меня закончился и пот.

Я прикрыла глаза. Хотелось просто умереть.

Перед глазами появился образ Шо. Мой маленький ангелочек, интересно, как он там? Уверена, что ребята о нём заботятся, да и Джокер на стрёме. Наверное он сейчас беспокоится за меня и хочет увидеться, но ему не дают. А ещё, скорее всего, он теперь выполняет мою часть работы.

«Надеюсь, Тамаки не особо перед ним оголяется, а то он же ещё ребёнок», — подумалось мне. Развратный синдром подруги порой был такой проблемой, особенно во время упокоения очередного огнечеловека. Мне, если честно, уже даже как-то надоело поскальзываться на её сброшенной униформе пожарного.

Думать становилось всё сложнее и сложнее, мысли едва текли, а в голове творилась практически полная пустота.

Я открыла глаза. Огонь всё так же лизал моё тело, а вдохи получались совсем короткими и неглубокими: дышать уже тупо было нечем. Я не чувствовала пальцев рук, а лёгкие болели.

— Кусакабэ-сан, не смейте отключаться! — услышала я голос из динамиков. И как они только при такой жаре не расплавились? Видать, материал крайне огнеустойчивый попался. — Попробуйте высвободить пламя!

Мне показалось, что говоривший учёный рехнулся. Как я высвобожу пламя, если ни во мне, ни в самой печи кислорода недостаточно?

— Давайте! — крикнул он. И я повиновалась.

Огонь был слабым, даже слишком, и он ещё быстрее сжигал кислород. Я была на грани отключения. Но я знала, что не умру — мне не дадут.

Буквально через пару секунд, как я и думала, дверь в печь распахнулась, и меня достали наружу. Меня усадили на стул, тормоша и давая хоть немного прийти в себя. У меня тут же взяли кровь на анализ и измерили температуру тела, которая, я уверена, просто зашкаливала.

— Минута на отдых — и на спарринг, — приказал один и учёных. — Дайте ей немного воды.

Мне поднесли стакан к губам, и я едва смогла сделать глоток, тут же закашлявшись. Лёгкие горели огнём, а горло, явно обожжённое, дико болело. Я даже говорить не могла.

Только туман перед глазами чуть рассеялся, а чёрные точки перестали скакать то тут, то там, меня отвели в отсек для спаррингов. Я едва стояла на ногах, но никого это не волновало. Они дали моему мозгу ложную надежду, что вот сейчас я выкарабкаюсь и больше никаких потрясений не будет. И эту надежду они собирались оборвать прямо сейчас.

Против меня выступал всё тот же громила. У меня уже не было сил отступать и блокировать, поэтому все его атаки приходились по цели. От удара в живот меня вновь затошнило: выходить наружу, кроме того глотка воды, было уже нечему, а потому меня просто одолели спазмы.

Я упала на колени и тут же получила пинок в бок, отлетая.

— Кусакабэ-сан, пламя! — услышала я голос в динамиках. Да, точно. Надо использовать пламя.

Я сделала несколько глубоких вдохов, зажигая огонь в пятках. Мне всё ещё было больно, но я была обязана сражаться. А потому я сорвалась с места, тут же применяя ускорение. Чем больше огня — тем лучше.

Я атаковала и из последних сил уклонялась, пыталась просчитать действия врага, но это было слишком сложно для перегруженного мозга. Оставалось полагаться на изнурённое тело и рефлексы, выработанные годами.

Первый противник сменился вторым. Второй — третьим. Все они были совершенно разные по комплектации и стилю боя. Если первый громила нападал в открытую, то второй предпочитал юлить и атаковать из-за спины. А вот третья и вовсе управляла марионетками, которые нападали со всех сторон. У меня просто не было иного выбора, кроме как постоянно использовать пламя.

Самое худшее заключалось в том, что эти трое собирались меня убить. Их желание я ощущала в воздухе. Они провоняли этим.

Кислород заканчивался, я уже просто физически не могла сделать вдох, но была обязана. Я буквально чувствовала, как жизнь утекает из моего тела с последними крохами пламени. Зрение всё мутилось, чёрные точки скакали перед глазами, и всё, что я могла видеть сейчас — это чёрное пламя Адоры.

Губы сами собой растянулись в оскале. Я должна жить. Я не могу умереть.

Из моих ног вырвалось самое сильное пламя, которое только могло существовать. Я почувствовала, что ткань брюк выше колена загорелась, а сама я стала в разы сильнее. Я едва могла стоять и дышать, но огонь всё полыхал. Он будто тёк по моим венам.

Как сквозь вату до меня донеслись голоса учёных, они что-то радостно кричали, а я только и могла, что стоять на месте. А потом всё прекратилось и я упала.

Грань между жизнью и смертью была достигнута.