Отпуск в Азкабане, или Женитьба по ревизии (гет)

Цецилия Малфой в последние сутки получала искреннее наслаждение. И в кои-то веки это наслаждение было связано с наблюдением за мужем.

Придя в себя после спешного и несуразного отбытия за моря её беспутного муженька, мадам Малфой достала очень важный предмет из своего приданого, в годы Вольдемарова ига тщательно спрятанный за семью замками, тринадцатью печатями и тридцатью девятью ведьмиными заговорами.

После же гибели безносого от руки героического племянника предмет был извлечён и снова тщательно перепрятан — от мужа, а то кто его знает, куда тот опять втянется, а то и в партию уже вступал, и фекалий на его пути встретилось достаточно. Предмет этот был ценным артефактом — яблочком по блюдечку, или всевидящее яблоко — как называла его мадам. Это был дар её крестной, загадочной славянской души — вечно немолодой колдуньи Ядвиги. Цецилия хранила его под видом старого плафона от торшера — Люсьен менее всего интересовался торшерами и плафонами от них.

Итак, она достала "блюдечко" — семнадцать дюймов чистого фарфора в диаметре, — приказала эльфам принести яблоки сорта "Медовый хруст" — недавно одна ведьма из Америки прислала целую корзину из своего сада — и начала увлекательнейшее наблюдение за своим супружником.

Муж, как всегда, пёр беззаботно, как танк, — до тех пор, пока Адурелла Фиггнер не сразила его своим хитрым заклинанием.

"Надо будет для Скорпи попросить, — мелькнула мысль у мадам, — мало ли как оно дальше пойдёт".

Дамы, конечно, проявили похвальную дальновидность, поместив Люсьена на ночлег вместе с их местным подхалимом — почему-то у мадам Малфой он упорно ассоциировался с евнухом при гареме. Но всё самое интересное и наиболее обидное для Цецилии произошло на следующий день, когда (не)благоверный очнулся.

Пробуждение муженька было незабываемо и для очевидцев, и для него самого. Он томно застонал вначале, имитируя крики своих любимых павлинов, потом сделал слабую попытку открыть глаза, но вместо этого устроил ураган ресницами, сохранившим свой завитой вид ещё с прошлых суток.

Сделал попытку подняться и картинно упал на подушки.

— Кто я? Где я? Зачем я? — спросил супруг голосом алкогольно-зависимого маньяка.

Дингл учтиво подал ему что-то в стаканчике, заботливо поддержал кудельки сиятельного Малфоя — в общем, был настолько предупредителен, что Цилю аж перекосило.

Глотнув предложенного напитка, Малфой уже более бодрым голосом произнёс:

— Я — Люциус Малфой, и я... — он сделал выразительную паузу, во время которой "евнух при гареме" услужливо вставил:

— В Азкабане, сочинском филиале, мистер Малфой.

— А зачем я... — задумчиво проговорил Малфой. — Я с проверкой, во! — он указательно воздел палец. — И как я здесь оказался? — муж Цецилии задал на редкость логичный вопрос и обвёл рукой пространство вокруг себя. Дингл еле увернулся от начальственной длани.

— Так вы пришли, вышли на воздух, — вдохновенно начал он,— мы вас, как полагается, тут встречаем: хлеб-соль-дементоровка. Вы хлебнули, и вам, видимо, от жары плохо стало, вы и упали.

Циля Малфой неаристократично хихикала у себя в покоях — дело в том, что Люсьен действительно плохо переносил жару и алкоголь, из-за чего терпеть не мог Италию, Испанию и Францию летом. Это же надо так правдоподобно врать — Циля до сих пор была обижена за смутные слухи о кицунэ, особенно за их правдивость.

Увы, дальнейшее, представшее перед сиятельным взором мадам Малфой, привело её в гнев и отчаяние, в результате чего ей было принято решение:

а) отомстить

б) скоро отомстить

в) страшно отомстить.

Итак, Люсьен Малфой, вполне придя в себя, решил начать свою ревизию, но увы, ушёл недалеко. Едва выйдя на внутренний дворик, Люциус стал свидетелем сцены, поразившей его до глубины души и примерно туда же доплюнувшей. Девица, будто бы сошедшая с картины Ренуара, воплощение его недавней мечты, смотрела ласковым и нежным взором... не на него, а на какого-то хлюпика. Святая Моргана!

Он смотрел на это восьмое чудо света, не в силах сдержать своего тоскливого, как ему казалось взгляда. Похотливого, как определили его все остальные, включая его жену.

"Ну, вот и что с ним сделать? По морде дать?" — подумала пани Бася с раздражением и гордостью за родную кровь, а Люциус тем временем сделал пару шагов к молодым людям с явным намерением встрять.

От тоскливых размышлений Люциуса отвлек отвратительный хлопок, пришедшийся прямо по макушке, — чем-то отвратительно гладким и пахнущим серой и самой преисподней.

— Люциус Абрамович, у нас-таки дела, рави-и-изия, — издевательски елейным тоном прошипела рыжая стерва, пряча мухобойку обратно в декольте. Бодро сориентировавшись, остальная азкабанская компания моментом подсунула ему свои отчёты, которые, очухавшись от удара, Люсьен подписал, даже не вчитываясь в них. Чем донельзя удивил всех наблюдавших за этим. Впрочем, через миг деловая хватка взяла вверх, и он оккупировал один из номеров для персонала — самый идеальный порядок был у товарища Ады, твёрдо знавшей, что в своей комнате не хранят даже намёка на намёк компромата.

Но и тут Люцику не повезло: ни идеальные отчёты Кота, ни некоторые замудренные формулировки его же не могли вытеснить образ прекрасной дамы из облагороженной кудельками головы. В отчаянии он выглянул в окно — там снова шествовала его мечта в сопровождении этого юного хлыща!

Почувствовав, как в нём закипает ретивое — как она может вздыхать не о нём! — Малфой выскочил из номера товарища Ады и бодро пошёл вперёд по коридору, пока не упёрся в тупик, с намалёванным на стене поднятым вверх пальцем. Малфой оглянулся — то, что представлялось ему прямым коридором, оказалось чем-то извилистым и запутанным.

— Кто так строит?! — с негодованием воскликнул Люциус, гордо тряхнув своими кудряшками.

— Твой проект, мой скользкий друг, твой, — равнодушно отозвался Северус.

— Ты лучше скажи, что делать и как отсюда выйти, — огрызнулся Люциус на галлюцинацию.

— О, мессир, — внезапно в коридоре появился Кот и с шутовским поклоном и еле заметной издёвкой поприветствовал ревизора: — Вы заблудились? Вас проводить? — и, не давая Люциусу ответить, продолжил: — Вот тут налево, тут направо, — хвостатый дьявол с огромной скоростью вел Малфоя среди коридоров, что их просто невозможно было запомнить.

"При этом пушистая скотина что-то поёт на русском, вроде это означает "сердцу не прикажешь полюбить", а потом резко про ведьму-речку — сволочь мохнатая, да и только!" — утомлённо подумал Люсьен.

Ванечка и Маша-Лиза никак не могли вдоволь наговориться, намиловаться друг с другом. Господина Ревизора, как называла его Ванина возлюбленная, они как-то игнорировали — потому, что Ванечке он казался очень странным.

И вот в момент, когда робкий юноша решился поцеловать свою будущую невесту — он, конечно, плохо представлял, как впоследствии объяснится с мамочкой, но это неважно! — появился этот недоревизор в кудельках — в сопровождении Кота, напевающего песни времен бабушкиной молодости — и попробовал наложить на Ванечку какое-то заклинание про империю; Ванечка не понял, какое, но взмахом руки превратил этого нахала в кактус — пусть подумает над своим поведением!

Все присутствующие при этом впали в состояние нестояния: ревизора, начальство — и в кактус! Хорошенький такой, с бурыми цветками и короткими колючками, — но всё же в кактус!

Первой сориентировалась Лиза-Маша:

— Ванечка, какой ты сильный! — и поцеловала его сама.

— Выходи за меня, — выдал покрасневший Иван, чуть не взлетевший на седьмое небо от счастья.

— Да кто же предложение без кольца и букета-то делает? — ахнула Вейбрич.

— Бегом метнулся за атрибутами! — рявкнула товарищ Ада и щёлкнула непонятно откуда взявшимся бичом.

Впрочем, как дамы Азкабана умудрились материализоваться одновременно с появлением Люциуса на пляже — тоже загадка.

Но Ванечка, признавший доводы разумными, шепнул возлюбленной:

— Подожди, я быстро, — и усвистал в дальние дали быстрее поезда Сапсан рейсом "Москва-Санкт-Петербург".

С Малфоя же по мере отдаления Ванечки частично спадали чары, и вот он, сияя зеленью в кудельках, кинулся к своей мечте с намерениями, не совсем ясными ему самому. По крайней мере, при приближении к ней он воскликнул:

— Я искал вас, мечта моя, всю свою жизнь! О вас я грезил тёмными безлунными ночами!

И потянулся к руке Маше-Лизы, не замечая надвигающихся длани девицы и мухобойки её родственницы.

— А лунными ты мечтал о кицунэ или Фенрире, — раздался ясный, чистый голос Цецилии, появившейся из портала.

В момент появления мадам Малфой мухобойка достигла макушки, а рука щеки. Раздался оглушительный хлопок, а потом зааплодировала Цецилия.

— Таки здравствуйте, тетя Цилечка! Видите, какой у вас мечтательный супруг — чисто русалка на коврике.

— День добжий, Барбара, тебя кстати не продует, детка? Что за мода у молодёжи, когда титьки бегают на улице, как бродячие псины? И нет, не русалка, у него над кроваткой висел коврик с козликом. Да, Люсьен, мон шер? — Циля ткнула остро заточенным ногтем прямо в сиятельный бок.

Сморщившись от боли в боку, Люциус огляделся и, увидев, что только Дингл смотрит на него с пониманием и сочувствием, изволил ретироваться вместе с ним под ручку под бормотание последнего о чудодейственном напитке.

В этот момент вернулся Ванечка с небольшой тележкой букетов и оттопыренным карманом брюк — он хотел по привычке сунуть коробочку в карман пиджака, но тот был оставлен в номере в виду тёплого климата. Вручив каждой даме, включая Цилю, по букету — та умилилась такому жесту (на самом деле Ванечка просто обсчитался, когда вспоминал количество дам), он встал на одно колено и чётким, поставленным заботливой бабушкой голосом произнёс:

— Любовь не знает убыли и тлена.

Любовь — над бурей поднятый маяк,

Не меркнущий во мраке и тумане.

Любовь — звезда, которою моряк

Определяет место в океане!⁽¹⁾

Сделал паузу и добавил:

— Окажи мне честь — стань моей женой!

Ада фыркнула:

— Эх-ма, молодо-зелено!

Циля, Руфь Леопольдовна и пани Бася вытирали друг другу слёзы, пребывая в коллективном умилении.

Тем временем где-то в полумраке подземелий Дингл выставил на стол бутылку дементоровки и приготовился выслушивать жалобы Люциуса на его злоключения. Разлив по первой, Дедалус участливо вздохнул:

— Сурова твоя женушка, Люсьен Абрамыч.

— С-с-стерва! — прошипел Люциус и выпил, не чокаясь. Дингл немедленно налил по новой. — Все бабы стервы, — продолжал Малфой. — Одна на старости лет крутит шашни с мальчишкой, героя ей, видишь ли, захотелось. А что герой, много тот герой ей может дать — один гонор да пустые карманы? А она дамочка балованная, комфорт любит. Конечно, на то старый муж есть, — и снова выпил — Додик ешё раз наполнил его рюмку. — Другая, дрянь рыжая, двуличная, все хвостом мела: Люци то, Люци сё, жить не могу... а самой только бабло и нужно было. А потом, — Люц всхлипнул и прикончил налитое, — птичек моих... павлинчиков... белых, невинных... — он внезапно сжал рюмку, словно горло той рыжухи, и взревел: — Твар-р-рь подлая!!!

Дингл успокаивающе погладил его по локтю и налил ещё. Малфой подпер щёку рукой и пустился в рассказ о событиях недавних дней, приведших его в Азкабан.

В душе Дедалуса разливалось спокойствие — наполеоновские планы по продвижению дементоровки в массы были в безопасности. Предавшись мечтам о сети винных магазинчиков, он почти не слушал бормотание Люциуса, не забывая, впрочем, охать, ахать и кивать в нужных местах. В одном месте он даже включился в диалог и укоризненно покачал головой, косясь на малфоевские кудельки:

— Ну откуда у нас средство от самого Снейпа, все эти зелья варятся на Малой Арнаутской!

— Бедный Северус, — всхлипнул Малфой, — я знал его, Дедалус, остроумнейший был человек, чудеснейший зельевар, он тысячу раз выручал меня...

Люциус замолчал, погрузившись в воспоминания.

1) 116 сонет Шекспира.

Вернуться к тексту