Крыса (джен)

Питер нервно топтался в гостиной, и его душил шейный платок. Образно говоря, конечно — просто тот был ему непривычен и ужасно мешал, заставляя шею, к тому же, чесаться, но Мальсибер «в честь тихого семейного ужина» повязал на него эту тряпку, и Питер не смел возражать.

Этим вечером, вопреки ожиданиям, никакого торжественного банкета не планировалось: празднества были с утра, а вечером к ужину были приглашены только избранные, а все остальные занимались тем, чтобы праздник не испортило ничего — ведь сейчас было самое удобное время для громких акций.

Пока единственным происшествием были бомбы-вонючки во время парада, но Долохов подозревал, что этим не ограничится, и Питер был бы рад быть сейчас где-то там, даже шнырять по улицам, но… но Мальсибер ему просто не разрешил.

— Дождись меня за столом, Питер, — сказал он, потрепав его по плечу, словно питомца, которым Питер стал так незаслуженно и неожиданно для себя.

Это был канун Хэллоуина, и гостиная у Малфоев была украшена соответственно, хотя и очень неброско. Питеру было весь вечер тревожно — он уже много лет инстинктивно не любил, и даже опасался этого дня! Нет, не зря…

Он помнил, что в какой-то момент они оказались втроём, нет, всё-таки вчетвером, в той гостиной: он сам, Повелитель, Мальсибер, а ещё Нагини, бесшумно скользившая у их ног.

Их обоих…

Заносчивая, жадная до чужой ласки тварь, отвратительная на ощупь — Питер с содроганием вспоминал, как ему приходилось её доить, чтобы выкормить Тёмного Лорда.

Питер помнил, что стоял тогда у камина, и грелся — в доме было промозгло. Или ему тогда так казалось? На него не обращали внимания, и он уже думал, как бы незаметно и тихо уйти, когда услышал слова Тёмного Лорда о том, что он не может отказать самому верному из своих детей в просьбе.

От этих слов Питера покоробило, и он не сразу заметил, что, ступая по мягкому ковру совершенно неслышно, Мальсибер подошёл к нему со спины, и встал почти что вплотную, так, что Питер мог ощущать на затылке его дыхание, и прошептал:

— Счастливого Хэллоуина, Питер.

Он был заметно выше Питера, едва ли не на голову, и сейчас, должно быть, видел зарождающуюся лысину на его макушке, волосы на которой изрядно уже поредели.

Питеру тогда стало настолько страшно, что он не смог даже пошевелить проклятой новой рукой, а ведь палочка была совсем рядом. Чего именно он боялся, Питер сказать бы не смог. Этот страх был совершенно иррациональным по своей природе — нет, даже не страх, а какой-то глубинный ужас, какой Питер, будучи крысой, не испытывал даже перед матёрыми кошками или бешеными терьерами с капающей из пасти слюной. Пусть он и знал, что в любой момент может превратиться даже не просто в человека — в волшебника, но они иногда успевали это осмыслить, только вцепившись в него. Сейчас же он хотел бы превратиться в пустое место.

— Знаешь, Питер, — негромко проговорил Мальсибер и положил ладонь ему на щёку, словно собираясь его поцеловать — но лучше бы он вправду собирался, эту мерзость Питер выдержал бы — он многое мог пережить... Он не знал, что именно тот задумал, но был абсолютно уверен, что это что-то очень, очень ужасное. У Мальсибера были чёрные, абсолютно чёрные глаза — настолько, что радужка и зрачок сливались, и Питер никак не мог вспомнить, было ли так всегда? Или стало только теперь, после того, как тот вернулся из Азкабана? — Я давно хотел посмотреть кое-что. Ты покажешь мне? — спросил он почти что ласково, и погладил Питера по щеке.

Питер хотел бы ответить, но он не смог выдавить из себя ни слова — язык просто не слушался. Ему удалось промычать что-то подобострастное, но даже кивнуть он не смог... то ли потому, что его горло сжал спазм, то ли потому, что отчаянно, до ужаса не хотел издавать ни единого звука.

Что-то древнее, из самых глубин сознания словно шептало ему: «Молчи!» Но варианта «Отказать» просто не существовало — он знал, и все знали, что Лорд и Мальсибер работают над чем-то особенным, новым… Над чем-то ментальным, и Мальсиберу практически дан карт-бланш на его изыскания... и хотя он пока просто иногда кого-то о чём-то расспрашивал... и ничего ужасного с ними после, вроде бы, не случалось... Но почему же в тот момент Питеру было так жутко? Ответ на этот вопрос он узнает спустя всего полчаса.

Потому что Питер — не все. Потому что Питер сам так рвался приносить пользу, записавшись к Руквуду в списки несколько раз подряд, но каждый раз не проходил по фенотипу — это был болезненный и тяжёлый удар, словно ему снова было шестнадцать, но теперь ему не перепадало даже сочувствия. Питер был раздавлен, просто убит — и тогда, набравшись смелости, он попросил уже самого Повелителя, и когда услышал его ответ, то слегка воспрял духом, пока тот не довёл свою мысль до конца:

— Хвост, — голос Лорда, высокий, сильный, до сих пор звучал у Питера в ушах, — если ты хочешь принести пользу будущему Волшебной Британии, я не против. Ты можешь помогать Ойгену. Это пойдёт вам обоим на пользу. Ты веришь мне?

Что еще Питеру оставалось? Чем помочь — Лорд ему не сказал. И, пожалуй, именно этот разговор и привёл его к тому, к чему привёл…