Лук и меч (джен)

Дождь хлестал всю ночь и утих только к утру, превратившись в мелкую, назойливую капель. Капли шлёпали по сырой земле, собирались в лужи. Осыпались мелким бисером с листьев старого вяза, росшего у пещеры, где укрылись уставшие путники: пятеро гномов и двое эльфов.

Леголас давно спал, положив голову к отцу на колени. Снилось ему родное Чернолесье, густые заросли деревьев и тихие дворцовые покои. Снилось, что он снова идёт в какой-то далёкий поход вместе с людьми, старым серым магом и маленькими, кучерявыми существами со смешными мохнатыми ножками. Были, кажется, в том походе и гномы, впрочем, мало ли, что привидится в ночных грёзах. Сами гномы спали здесь же, прямо на земле. Балин, опираясь спиной о каменную стену пещеры, мирно посапывал в седую бороду. Фили и Кили спали тревожно. То один, то другой что-то бормотал во сне и переворачивался на другой бок. Двалин сотрясал стены пещеры своим мощным храпом.

Не спал один только Торин Дубощит. Как и в ту ночь, на стоянке у костра, он сидел на камне у входа в пещеру, под раскидистым вязом, слушал шелест дождя и наблюдал, как за горизонтом медленно и лениво поднималось розовое солнце. Вопреки своей «глубинной» природе Торин любил рассветы. На рассвете отступает мрак, и день берёт своё право с присущей ему силой. На рассвете легко любить, легко дышать, побеждать и жить. Одно только трудно — прощаться.

Теперь, когда дело было сделано, враг повержен, а пленник, хоть и с большим трудом, но освобождён, Король под Горой чувствовал на сердце спокойствие и какую-то неясную, неведомую ему печаль. Странное ощущение. Кто же печалится после славной победы? Его дед, Трор, возвращаясь с победой из похода, каждый раз закатывал грандиозный пир. А после битвы при Мории, подсчитывая раненых и оплакивая убитых, Торин не печалился. Ярость и боль терзали ему грудь. Боль, которой он не позволил выйти наружу лишь потому, что больше не принадлежал самому себе. Отныне он — сын Трайна и внук Трора — должен был стать достойным продолжателем своего рода и взять под опеку пусть обескровленный, но всё же гордый народ. Он и пытался соответствовать своему новому статусу по мере сил, а на растерзание боли бросил своё сердце. Замкнул его в клетке одиночества, и боль пожирала сердце, как хищник пожирает сырое мясо — свирепо и со вкусом. Одиночество стало для Торина единственным спасением. Стоило разрушить эту хрупкую защиту, и боль могла броситься на него самого. Всё было так, и всё было в относительном порядке до тех пор, пока в лесу гномы не встретили юного принца.

Что это, спрашивал себя Дубощит, эльфийская магия? Или правда в этом мальчишке Король под Горой увидел родственную душу? Леголас тоже был одинок, но его одиночество было совсем другого рода. Торин своим одиночеством берёг самого себя. Леголас — тех, кто был рядом. Торин жил прошлым, и будущее его было покрыто мраком. Леголас жил здесь и сейчас, будущему верил и прошлого не боялся. Торин помнил, что был сам таким когда-то — до тех пор, пока горе не заставило его стать тем, кем он был сейчас. И потому, быть может, встретив принца в лесу, Торин боялся — да, боялся, Дубощит был честен и не хотел лгать себе ни в чём, — что Леголас растревожит его неуверенную стабильность. Расшатает клетку одиночества и выпустит боль наружу.

Но Леголас не стал дразнить боль. Он вообще ничего не стал делать.

Но боль утихла.

Самое забавное, что принц об этом даже не догадывался.

Дождь перестал. Торин поднялся с камня. Как бы там ни было, приходит день и наступает пора расставания. Нет, Дубощит не мог удерживать Леголаса при себе. Это было бы жестоко, да и глупо, по правде говоря. У каждого из них свои дорожки. Но сказать, что прошедшие несколько недель не оставили в душе сурового гнома никакого следа — значило бы сказать неправду. Привык он к мальчишке, что ли? Дубощит усмехнулся самому себе, входя под своды пещеры. «Сын Трайна, неужели и ты последовал по стопам Балина? Впрочем, ведь Балин в чём-то даже мудрее тебя».

Торин прошёл вглубь и огляделся. Лучи раннего солнца ещё не проникали сюда, но уже явно стало светлее. Всё осталось как прежде после его ухода, и Дубощит порадовался было царящей вокруг идиллии. Но тут он взглянул в самый дальний угол пещеры и понял — что-то всё-таки изменилось.

Дело в том, что король эльфов проснулся.

Трандуил не сменил позы, даже не пошевелился, но Дубощит увидел, как рука его, которая прежде покоилась на коленях, теперь легла на лоб Леголасу и медленно перебирала волосы мальчика тонкими, длинными пальцами. Торину показалось даже, что он услышал несколько тихих слов, сказанных на эльфийском. Торин подошёл ближе, остановился невдалеке. Король эльфов поднял голову.

Торин видел Трандуила несколько раз. Он видел его во времена своей молодости, когда делегация лесных эльфов с королём во главе прибыла поклониться Аркенстону. Дубощит помнил глаза короля — холодные, какие-то водянистые, прозрачные. И вместе с тем, как показалось гному, очень хитрые. Торину такие глаза не понравились. Мало в них было честности. Чего хорошего ожидать от существа с таким взглядом?

Но ведь первое впечатление часто бывает обманчиво? Торин и не придавал ему большого значения до того памятного дня, когда Смауг напал на Эребор. Тогда Торин снова увидел Лесного короля. Тот стоял высоко, на горе, и глаз его Дубощит не мог увидеть, но что-то подсказывало — те всё такие же непроницаемые, холодные. Быть может, с толикой интереса во взгляде. Эльфы ушли, а Дубощит убедился в своих подозрениях. Им, увы, суждено было подтвердиться перед той памятной битвой при Мории, когда гномы пришли просить военной помощи. Король эльфов показал себя в тот день во всей красе надменного величия. После этой третьей встречи Торин приучился ненавидеть. Он ненавидел до скрежета зубов, до хруста пальцев. Голубые, прозрачные глаза вспоминались ему. Глаза хитрые, властные, за которыми скрывалась душа подлеца и труса. Так рисовало себе Лесного короля гневное воображение гнома. Время довершило этот портрет. И вот теперь Торин видел перед собой своего недруга снова, спустя много месяцев.

Теперь они остались один на один. Здесь не было королевских покоев и охраны. Не было войска и огнедышащего дракона. Не было даже трона, на который один из королей мог бы воссесть. Они встретились в сырой пещере, один — измождённый после долгого плена, второй — утомлённый бесконечными переходами, короткими стычками и неопределённостью. А между ними спал, ничего не подозревая, юный принц.

Трандуил огляделся по сторонам. Лицо его медленно сменяло одно выражение на другое по мере того, как он осознавал, что произошло. Недоумение — взгляд скользнул по стенам незнакомой пещеры. Удивление — король заметил спящих на полу гномов. Потом он перевёл взгляд на Торина, и тот увидел знакомое ему ненавистное выражение — смесь скрытности и надменности. Но оно лишь появилось на миг и снова сменилось недоумением. Кажется, король начал что-то соображать.

Дубощит следил за этими переменами молча, скрестив руки на груди, и ждал, чем всё закончится. Наконец Трандуил вновь поглядел на спящего принца. Что уж он там себе подумал, этого бы Торин не мог сказать. Только когда эльф опять посмотрел гному в глаза, Торин увидел — честное слово, уж не показалось ли ему? — благодарность?

Трандуил усмехнулся, как это умел делать он один, одними только глазами. Потом сделал единственный жест: медленно поднёс палец к губам, как бы призывая соблюдать тишину и не будить сына. Опустил руку и склонил перед королём гномов голову.

Дубощит в свою очередь молча кивнул. И тут же магическая защита, не пускавшая его, исчезла.

Пробив покров листвы, солнечные лучи проникли под свод пещеры. Начинался новый день.