Природоохранная зона (джен)

2013 год, тринадцатое марта

Алинка с сомнением повертела в руках тысячную купюру: что-то было не так с фактурой материала. Подняла ее, взглянув водяные знаки на просвет; затем сунула в ультрафиолетовую лампу и вздохнула:

— Не могу принять. Скорее всего, фальшивка.

— Ась? — громко переспросила стоящая перед кассой старушка. — Что говоришь, дочка?

Старушка была типичной: в теплом потрепанном пальто, сером пуховом платке и с деревянной тростью.

— Не могу принять! — повысила голос Алинка. — Фальшивка!

— Чегось?

— Заплатите мне сейчас сотенными! — крикнула Алинка еще громче. — А этой купюрой на рынке расплатитесь!

За старушкой оказалась толстая тетка лет пятидесяти, потребовавшая шампунь по акции. Алинка мысленно выругалась: нужный товар уже закончился, а убрать объявление они с Машей забыли.

— Извините, акция уже закончилась…

— А надпись на двери еще висит, — легко парировала тетка.

По закону она была права. По факту Алинка не чувствовала себя виноватой за забытую на двери бумажку. Пусть покупатели скажут спасибо, что в конце рабочего дня Алинка еще способна правильно отсчитывать сдачу.

— Посмотрите на той же полке другие шампуни.

— Не нужны мне другие! У вас вот там, на двери, эта, как ее… оферта вывешена! Вы мне должны этот шампунь продать!

Алинка безразлично пожала плечами:

— Ничем не могу помочь.

— Я пожалуюсь вашему начальству, — заявила тетка, испепеляя Алинку взглядом.

— Да пожалуйста, — вздохнула Алинка, задвигая кассовый лоток.

Следующим в очереди оказался молодой парень в кожаной куртке и с веселой ухмылкой:

— Привет. Гандоны есть?

— Заходят периодически… — пробормотала Алинка, смотря тетке вслед. Поймала недоуменный взгляд покупателя и сказала погромче:

— На прилавке слева, выбирайте.

За парнем никого не было. Часы на стене показывали начало десятого вечера: большинство горожан уже успело закупиться необходимым и сейчас лениво отдыхало после сытного ужина.

— Маш… — протянула Алинка, устало опираясь на прилавок. — Ты там как?..

— Нормально, — откликнулась подруга, что-то записывающая в тетрадь.

— Не верю, — пробормотала Алинка себе под нос. Маша сегодня выглядела странной: одновременно задумчивой, рассеянной и сонной. Но на прямые вопросы отвечала какую-то чушь.

— …Неужели с Ильей Алексеевичем поругались?

Маша густо покраснела. На ее смуглой коже смущение вышло скорее бордовым.

— Нет, все в порядке. Жду, когда он меня в ресторан пригласит… Ну, я говорила.

— Тогда что?

— Ничего, говорю же. Не выспалась просто…

— Мечтаешь о свидании со своим принцем? — пошутила Алинка.

Маша сделала вид, что ничего не слышала.

— Ладно, пойду витрины протру, — вздохнула Алинка, которой надоели безрезультатные расспросы. — Ты же с завтрашними заказами разберешься?

Подруга устало кивнула, не поднимая головы от тетради.

В конце дня стеклянные витрины всегда оказывались заляпанными жирными отпечатками — покупатели имели скверную привычку тыкать пальцами в стекло, выбирая товар. Внизу витрины обычно были детские отпечатки и странные разводы — оставленные, например, трехлеткой в попытке полизать сыр через стекло.

Алинка с избытком пшикнула на витрину чистящим средством и провела тряпкой.

— Сколько у нас растительного масла осталось? — задумчиво спросила Маша за ее спиной. Что бы ее сегодня ни тревожило, чувство ответственности перевешивало. — Которое подсолнечное нерафинированное?

— Семь штук, — откликнулась Алинка и чихнула от резкого запаха чистящего средства. — Надо Михаилу Викторовичу сказать, пусть еще привезет…

— Будь здорова… А того изюма в шоколаде?

— Полная коробка. Отвратительно продается.

— Михаил Викторович потребует распродать… — задумчиво протянула Маша, помечая в тетради соответствующую строку.

— Пусть сам и распродает, — огрызнулась Алинка и дополнила любимым маминым выражением. — Флаг ему в руки и барабан на шею… Прикинь, как бы забавно он стал выглядеть?

Обычно Маша бы рассмеялась, но сегодня она просто кивнула и продолжила заполнять тетрадку.

“Может, правда, просто не выспалась…” — задумчиво решила Алинка, продолжая возить тряпкой по стеклу.

…Вскоре Алинка провернула ключ в замке рольставен, нажала на пульт сигнализации, поцеловала Машу в щеку на прощание — и сбежала по магазинным ступенькам навстречу оглушающей тьме.

Уличные фонари были расставлены далеко друг от друга, поэтому не могли создать непрерывную дорожку из света на ее пути. Вместо этого получались островки оранжевого, окруженные чернотой. Временами какой-то фонарь тускло, с небольшим жужжанием, мигал или не работал вовсе — и тогда путь от островка до островка оказывался вдвое дольше.

В темноте звуки окружающего мира казались громче. Шуршали деревья, завывал в шахтах панельных домов ветер, проезжали редкие вечерней порой машины. Изредка слышались чужие шаги и приглушенные разговоры.

Иногда Алинка проходила мимо изломанных и разрисованных лавочек. На спинках писали предложения купить дурь, чьи-то клички, признания в любви и матерные дразнилки. Некоторые надписи умудрялись совмещать несколько пунктов сразу.

Под ногами был мокрый асфальт и разбросанные бычки.

Минут через двадцать Алинка подошла к своему подъезду. Потянула тяжелую железную дверь и вдруг услышала прямо у себя над ухом громкий смех. На секунду перепугалась до смерти, а спустя еще пару мгновений поняла, что звук шел из распахнутого окна на первом этаже. Оттуда же донесся чей-то голос и потянуло запахом жареной картошки; Алинка вдруг осознала, насколько сильно проголодалась.

Еще через две минуты она закрыла за собой дверь квартиры и устало прислонилась спиной к дерматиновой дверной обшивке.

Самочувствие после работы всегда было паршивым. От беготни по залу болели ноги, от перетаскивания ящиков — руки и спина. Под конец смены в голове начинало неприятно стучать, и иногда этот стук перерастал в пульсирующую головную боль.

Алинка некстати вспомнила заляпанные витрины и почувствовала тошноту.

Впрочем, сейчас она стояла на теплом полу арендованной квартиры, а входная дверь за ее спиной надежно отгораживала от внешнего мира. Еще здесь, в отличие от родительской квартиры, не было множества незнакомых пьяных рож — что резко добавляло уюта.

В сумке лежало немного купленных в счет зарплаты вкусностей — сыр и пара банок пива.

Алинка стянула куртку, сапоги оставила просто валяться у двери; взяла в комоде домашние штаны и майку и отправилась в душ.

Болезненно сильные, обжигающие струи горячей воды расслабили затекшие мышцы, сняли тяжесть с головы и привели Алинку в относительный порядок. Она вышла из ванной раскрасневшаяся, с мокрыми волосами и хорошим настроением.

Увы, завтра будет новый рабочий день. Зато после него по плану стоят два выходных — мысль о них вызывала ощущение беззаботных каникул или наступающего Нового года. Словно вот-вот появится Дед Мороз и вручит подарки.

В глубине души Алинка знала, что грядущие выходные вовсе не будут такими безоблачными и счастливыми, как ей грезится сейчас. Первый выходной она просто проваляется в кровати, восстанавливая силы; второй потратит на накопившиеся бытовые дела. К тому же, вечер второго выходного будет омрачен осознанием надвигающейся работы.

Но сейчас Алинка выбросила из головы лишние мысли и отправилась варить макароны.

В комплект к макаронам она натерла весь купленный кусок сыра — в итоге сыра получилось даже чуть больше, чем макарон. Пахла еда изумительно. Этот кусочек сыра достался ей по себестоимости, так как у него заканчивался срок годности; но даже в таком случае сыр обошелся ей в сто двадцать рублей или ровно в два часа работы в магазине.

Она поставила тарелку на стол, включила телевизор — лишь бы тихонько бормотал о своем — и села ужинать.

В это время обычно крутили криминальную хронику. Среди череды бытовых убийств, изнасилований и грабежей — сведения о которых озвучивались диктором в странной манере, словно он одновременно негодовал от происходящего и в то же время находил его крайне увлекательным — попадались сюжеты о борьбе с проституцией, обычно снятые в борделях и уличных точках Москвы. У женщин, почти сплошь приезжих, были яркие лакированные сумочки — какие сама Алинка любила покупать на Пневке.

Она подцепила еду вилкой. Белые макаронины были облеплены светлой сырной стружкой и напоминали утопленника из предыдущего репортажа.

— Откуда приехала? Кем работаешь? — спрашивал находящийся за кадром полицейский.

— Проституткой, — равнодушно отвечала какая-то женщина. Равнодушные в репортажах встречались не часто: большинство или плакало, или нервно смеялось на камеру. — Белгород.

— Давно на точке?

— Восемь месяцев.

— Другой работы не было, что ли? — видимо, это была воспитательная беседа, но Алинка отчетливо слышала издевку: и в тоне голоса, и в обращении на “ты”, которое женщина не смела поправить, и в язвительном “что ли”.

— Ребенка надо содержать, — оставаясь такой же равнодушной, пожала она плечами. — И родителей. Тут платят нормально.

— А больше нигде не платят? — продолжал давить полицейский.

Женщина устало взглянула на него:

— Ребенок болеет. Попробовала, не берут. Боятся, что буду часто отгулы брать.

В этом обмене репликами не было ничего, похожего на искренний разговор; на что-то, живое, настоящее, в результате чего могло родиться понимание друг друга. Общающиеся напоминали болванчиков, совершающих привычный ритуал.

Алинка в последний раз мазнула взглядом по равнодушно-усталому женскому лицу и вернулась к тарелке. Неприятно царапнула вилкой по керамике и вдруг подумала: почему же Вселенная, столь благосклонная к гостям так любимых Алинкой журналов, столь жестоко обошлась с этой женщиной.

И как она планирует поступить с Алинкой?

Передача прервалась на рекламу. На экране под веселую музыку замелькали счастливые люди с шампунями, йогуртами и средствами для мытья посуды. Согласно сюжету, именно рекламируемые товары обеспечивали это счастье. Улыбки на лицах актеров выглядели натянутыми и забавно контрастировали с суровым выражением лиц полицейских из криминальной хроники.

Алинка выключила звук, отнесла пустую тарелку в раковину и взяла из холодильника охлажденную банку пива. Потом вернулась в комнату и залезла на широкий деревянный подоконник. Из щелей немного дуло, зато прямо под подоконником располагались горячие батареи: получалось одновременно тепло и свежо.

Отхлебнула пива и посмотрела на темный двор.

В тусклом свете фонаря можно было разглядеть ржавые качели и пустую песочницу. Если Алинка смотрела в эту часть двора достаточно долго, ей начинало казаться, что качели немного раскачиваются сами по себе. Было ли дело в усталости, или в плохом освещении, или здесь действительно завелся призрак, который не нашел себе занятия поинтереснее, чем качаться на потрепанных советских качелях — черт его знает.

В вышине сияли звезды — красивые, блестящие, и совершенно не желающие складываться в известные Алинке созвездия. Кто-то когда-то сказал ей, что в городе вообще сложно рассмотреть созвездия — максимум можно найти Полярную звезду, а от нее построить Ковш Малой Медведицы.

Наверное, это была Маша. Кто еще мог говорить с ней про звезды?

“Надо что-то делать, — тоскливо подумала Алинка, возвращая взгляд от далеких звезд на ржавые качели. — Дальше так продолжаться не может…”

Десять лет назад Алинке не повезло стать свидетелем автомобильной аварии. Спасатели доставали из обломков искореженные тела, а Алинка стояла и поражалась происходящему. В детстве она чувствовала себя достаточно защищенной, словно мир обязан был хорошо относиться к людям. И в момент аварии мир должен был изменить законы физики, но не допустить сплющенных конечностей и разломанных костей.

Но, вопреки ожиданиям, мир так не сделал.

Сейчас же Алинка чувствовала себя чем-то похожей на тех несчастных. Будто каждый бессмысленный день медленно ломал ее кости, гнул спину и по каплям выпивал кровь. Только не было никаких спасателей, спешащих Алинке на помощь. Ей очень хотелось предъявить миру претензию за такое обращение с собой, но это было бессмысленно.

“Может, попросить о помощи самой?..”

Первым на ум по старой памяти пришел Вова, и Алинка с сожалением вспомнила, что Вова умер — совсем недавно и весьма нелепо, от передозировки какой-то дрянью в глухой роще неподалеку. Впрочем, общение они прекратили больше года назад, и у Алинки было стойкое ощущение, будто Вова умер еще тогда.

Затем мысли привычно вернулись к Маше. Еще на первом году их работы в магазине подруга призывала переехать к ней. Но тогда измученной родительскими пьянками Алинке больше всего хотелось покоя, а не жизни в одной квартире с Машиной бабушкой, медленно, но верно угасающей от деменции.

Однако со смерти Машиной бабушки прошел уже год. Маша вроде бы пришла в себя. Возможно, настало время воспользоваться предложением…

Наконец, Алинка вспомнила про свою давнюю знакомую — Киру.

С Кирой она не общалась со школы. Тогда они здорово проводили время вместе, постоянно зависая на вечеринках и в клубах. Маша в такие места ходить отказывалась, не желая расстраивать бабушку, а вот Кира всегда была рада составить Алинке компанию.

Неделю назад Алинка случайно встретила Киру на дне рождения общего приятеля, и эта встреча произвела на нее огромное впечатление. Хотя Кира была немногим старше их с Машей, выглядела она сейчас гораздо успешнее. В ее уверенных движениях не было ни следа скованности; улыбка была яркой, а драгоценности — настоящими, а не подделкой-бижутерией. В один момент Кира достала из сумки новенький телефон и показала собственноручно сделанные фотографии бирюзового океана и белых песчаных пляжей.

Вечное лето. В таком климате Алинке не пришлось бы мерзнуть по утрам.

Сейчас Кира казалась ей лучом коктейльно-тропического света в слякотном, сером и холодном городском царстве — как могла бы выразиться школьная учительница литературы. Собственно, из уроков литературы Алинка запомнила только про луч света и что Онегин — козел. Правда, последнее было уже не мнение учительницы; так они вместе решили с одноклассницами, когда курили за школой после уроков.

К тому же был еще недавний гороскоп. Гороскоп обещал удачу в решительных действиях. Может, сама Вселенная подсказывает Алинке написать Кире?..

После недолгих сомнений Алинка потянулась за лежащим рядом телефоном и напечатала:

“Кира, привет! Это Алина. Как дела? Я так рада была видеть тебя у Вити. Не хочешь еще на днях сходить куда-нибудь?”

Сначала стоит просто аккуратно сблизиться. А уже потом — выспрашивать, как Кира достигла такой жизни. Действовать нужно продуманно.

Алинка еще раз бросила взгляд в темный двор и представила, как проживает в этом месте всю жизнь. Тяжелые смены сменяются выходными, а потом новыми сменами, только собственно жизни — и связанных с нею надежд — становится все меньше. В какой-то момент, отчаявшись, она выходит замуж за жителя соседнего дома и рожает ребенка, но делает этим только хуже.

От такой перспективы хотелось забиться в угол и зарыдать. Но вместо этого Алинка встала с подоконника, выбросила пустую пивную банку и пошла стелить постель.

Уже засыпая, Алинка вдруг услышала страшный хрип, похожий на хрип тяжелобольного или умирающего. Наверное, именно так хрипел Вова, задыхаясь от передоза на тропинке в роще.

На секунду ей показалось, что Вова теперь стоит и тяжело дышит прямо здесь, рядом с ее подушкой.

Алинка вскочила и метнулась к выключателю.

Комнату залил яркий свет. Никого постороннего в ней не наблюдалось. Побродив по комнате еще пару минут, Алинка наконец обнаружила кусок скотча — отошедшего от окна и под порывами сквозняка издающего тот самый страшный звук, так напоминающий хрип.

“Нервы надо лечить”, — мрачно подумала Алинка, вновь укутываясь в теплое одеяло.