Отражения (джен)

У меня был почти год субъективного времени, сто с лишним лет накопленного опыта, обладание всеми тремя Дарами Смерти (хоть, слава Богу, и неодновременно) и очень кстати пришедшийся образ вокзала, подхваченный от Гарри.

Теперь у меня был билет на поезд и годовалый младенец (большая часть от годовалого младенца), как-то символизировавший осколок души Тома. Вот этот образ (gestalt, если угодно) меня в Гарри насторожил, ну да что уж теперь. До последнего я не был уверен, что я воспользуюсь билетом, но в глубине души я сразу же знал, что исправлять свои ошибки ценой чужих человеческих жизней — мой опиум.

Я откинулся к перегородке купе и приоткрыл занавеску на окне.

За окном все так же полыхало изжелта-ржавое небо со скалящимся черным солнцем. Хрустели кости, звук был слышен даже из-за закрытого окна — я ехал в прошлое, и Смерть собирала за мной всех рождающихся в оставляемом будущем. Поезд, если выглянуть в окно на повороте, тоже выглядел неприглядно: красная, если смотреть извне, краска, при взгляде изнутри вагона обращалась засохшей кровью, тяжи выглядели как чудовищно измененные скелетные кости, а буксы несколько напоминали черепа. Омерзительное зрелище.

Кто-то из умирающих родится вновь в новом мире, а кто-то, из-за всех изменений, которые я внесу в прошлое, нет. Они и станут платой за мое путешествие.

Осколка души Тома хватит на то, что бы сделать небывшим Дневник, сотворенный в сорок четвертом. Я так и не узнал, когда он сотворил Кольцо, но, скорее всего, не раньше сорок седьмого, а меня выкинет в сорок пятом. В декабрь сорок пятого, в подземелья Берлина.

Судя по всему, сейчас мы проезжаем начало шестидесятых.

Ничего похожего на расписание тут нету, а Темпус взрывается не хуже несильной Бомбарды, но через примерно пятнадцать минут после отбытия младенец начал неистово вопить. Крик продолжался десять минут, после чего прекратился, правильно — на пять, после чего возобновился, истошный, переливчатый, на целых полтора часа. Год в прошлое за пять субъективных минут.

Первым делом надо будет