Лекарство для демона (джен)

Строительство школы шло полным ходом, и Милагрос как могла привлекала к этому Азазеля, хотя тот упорно делал вид, что его это не интересует, запирался в своем доме и никуда не выходил, бывало, ни один день. И только под давлением Милагрос и её угрозами, что возьмет здание штурмом, он покидал свое убежище с крайне недовольным видом и присоединялся к ней. Демон всегда пристально следил за её действиями, будто хотел уличить её в чем-то плохом или недостойном. Однако саму девушку это не смущало. После того, что он пережил, научишься не доверять людям. Но Милагрос свято верила, что когда-нибудь его сердце оттает и труд на всеобщее благо демонов вернёт веру в себя и окружающих. Постепенно он начал успокаиваться. Но иногда, особенно по ночам, когда оставался сам с собой наедине, вспоминал, как она бросилась на шею Анциферу в порыве защитить его, как кнут обжёг ее спину, её боль и слезы не от того, что ей больно, а от того, что боль причинили ему, демону, который был для неё дорог. Азазель вспомнил ту же боль и отчаяние в её синих, как ясное ночное небо, глазах на эшафоте перед его казнью. Она смотрела на него, словно прощалась с ним, будто не его приговорили к смерти, а её. Как часто он вспоминал это, сгибаясь под тяжестью валунов, будучи на каторжных работах в имперской тюрьме. И сейчас он почувствовал, как сердце сжимается от горечи, когда вспомнил её глубокий взгляд, полный боли и пустоты, словно бездна, готовая поглотить всё живое. Каждый миг, проведенный в том адском ожидании её ответа, наполнял его яростью. Так как она уже всё для себя решила, и он слышал её немой ответ, прежде чем она произнесла его вслух. И это наполняло его душу негодованием. Она не должна была обрекать себя на такие страдания. И ради кого? Ради врага всего человечества. Почему она решила взять на себя его бремя? Его злость вспыхнула как пожар — не на врагов, не на того, кто привел его к этой судьбе, а на неё, за то, что она решилась на это. Он не просил от неё такой жертвы, и всё же её готовность отдать всё за его жизнь давила на него черным грузом. Хотя он сотни раз убеждал себя в том, что ни благодарности, ни угрызения совести он по этому поводу не испытывает, но на деле оказалось всё иначе.

Вот и сейчас, когда он склонился над исписанными листками бумаги около кузни, где вовсю кипела работа, мысли о её жертве заставляли его сердце колотиться в груди, как пленник, жаждущий свободы без надежды на спасение. Он чувствовал себя куском мяса на этом эшафоте, тем, кто позорно проиграл, а не героем, ради которого можно было бы чем-то жертвовать. Каждый её взгляд, каждое молчаливое прощание лишь усугубляло его отчаяние. Ведь она не знала, что её ожидает. Азазель был окружён безысходностью, как в ловушке. И ненависть к себе росла, отравляя каждое мгновение. Но сердце настойчиво твердило: «Она сделала это ради тебя».

— Как у нас дела? — спросила Милагрос, заглянув ему через плечо. Погруженный в свои мысли, он вздрогнул от неожиданности, посмотрел на неё.

— Кончаются доски, — ответил он, внимательно посмотрев на смету, сверив её с наличием.

— Хорошо. Данте займется этим, — ответила она, тепло ему улыбнувшись.

Милагрос с облегчением наблюдала, как Азазель постепенно вылезал из панциря подозрительности и недоверия. Особенно недоверия к людям.

С течением времени всё ближе был тот день, когда император представит народу свою невесту. И чем он становился ближе, тем монарх становился угрюмее и молчаливее.

«Наверное, осознает весь груз ответственности. Ведь после свадьбы его советники снова насядут на него с требованием родить наследника», — подумала Милагрос, и ей искренне стало жаль императора.

Какая она будет и как будет относиться к нему? С раболепием, как к императору? С равнодушным уважением, как к мужу? Или с нежностью, как к возлюбленному?

Милагрос вспомнила, как империя возвышалась над простыми смертными, словно величественный корабль среди бурного моря. Чариос, в свою очередь, был на этом корабле капитаном, несущим на своих плечах бремя судеб целого народа. Нет, целой расы. В задумчивом взгляде на него у девушки мелькнула искорка симпатии: он не просто власть, он человек, ослепленный не только светом короны, но и мрачными тенями своих обязанностей. Как же трудно находить себя под тяжестью исторической ответственности! А ведь всё это когда-нибудь ожидает и Кармина.

Её любопытство к невесте монарха и к тому, каким образом два этих человека будут взаимодействовать, переплеталось с неким чувством тревоги. Может быть, между ними возникнет что-то большее, чем формальная связь, и, быть может, чувства станут поддержкой в тёмные времена.

— Я буду рядом, если ты позволишь, — тихо прошептала она, приготавливаясь ко сну уже глубокой ночью, расчесывая свои непослушные волосы.

«Уже через пару дней после полудня он представит её народу», — с волнением думала она. И тут услышала требовательный стук в дверь своей комнаты.

* * *

Аркадия просыпалась. Раннее утро в сонной столице отмечено повседневной суетой. Казалось, ничто и никто не сможет нарушить эту спокойную идиллию. Внезапно небо над столицей потемнело, но не от грозовых туч, а от медленно двигающегося в небе воздушного императорского флота. Огромный флагманский корабль в сопровождении двух менее крупных кораблей. Везде то и дело сновали всадники на драконах. На верхней палубе главного корабля стоял сам император, напряжённо вглядываясь вперёд, под суровостью скрывая волнение. Дипломатия — штука тонкая. Он послал гонца с извещением за сутки до своего прибытия, и его визит не станет для князя неожиданностью. Но как примет его князь? Согласится ли на его предложение? Не расстанутся ли они врагами из-за его отказа? Мысли метались в голове императора, как стая перепуганных птиц. И теперь, когда Чариос отправился на встречу с родителями своей будущей невесты, о чём хотел лично поговорить с правителем, страх затаился в его груди, словно хищник, выжидающий удобного момента для удара. Князь Лаведании слыл человеком твёрдым, но справедливым, иногда милосердным. Но проявит ли он мягкосердечность в вопросе, который так волновал его уже не один день, лишая сна и покоя?

Каждое мгновение приближения к поместью князя казалось для него вечностью. Примет ли он его предложение? Даже легкий ветерок приносил с собой шепот сомнения. Император знал: ошибиться — значит обречь себя на страдание.

В поместье собрался весь свет аристократии Лаведании, чтобы поприветствовать сурового императора людей. Как только он появился в тронном зале, все склонились в глубоком поклоне. Альдо встал с трона и направился к нему. Около трона сидела София, а по другую сторону Кармин в инвалидном кресле. За его спиной в чёрном камзоле стоял Анцифер, напряженно вглядываясь в лицо императора. Как только их взгляды встретились, глаза Чариоса подернулись льдом. Несмотря на то, что Милагрос звала и относилась к нему как к брату, он до конца не верил, что тот действительно является княжичем. И теперь он видел его рядом с князем в богатой одежде.

Альдо подошёл к Чариосу и приветствовал его как равного. И это его вполне удовлетворяло. Испытывать к себе уважение, но не подчинения из страха перед мощью имперского войска, вот было его целью. И князь явно не испытывал перед ним какого-либо благоговения.

— Рад приветствовать вас в Лаведании, император, — с легкой улыбкой произнёс Альдо.

— Я тоже рад, что нашёл время выбраться сюда. Так много слышал о красоте вашего края и гостеприимстве вашего народа, — ответил император.

Тут к ним подошёл первый советник со своей внучкой, раскланиваясь чуть ли не на каждом шагу. В глазах князя всего лишь на секунду мелькнуло недовольство, но Чариос это заметил.

— Позвольте представить вам моего первого советника Белтрена Биссонета, — сказал Альдо.

— Ваше императорское величество, оказал нам великую честь своим визитом. Позвольте представить вам мою внучку Ноэлию Биссонет. Надеюсь, первый танец на этом приёме вы подарите ей, — с почтением попросил он.

Чариос взглянул на красавицу, склонившуюся перед ним в глубоком реверансе. Платиновые волосы, проникновенные карие глаза с манящим блеском, высокая. Красное бархатное платье выгодно подчеркивало идеальные пропорции её фигуры. В глазах не было кротости и благоговения, к которому он привык на балах и приемах, скорее вызов.

«Барышня знает себе цену», — подумал он с легкой тенью насмешки.

Он спокойно смотрел на неё, когда встретил её взгляд — смесь дерзости и самодовольства, словно молнии, сверкающие в ясном небе. Император всегда притягивал красавиц, словно магнит, но эта девушка словно порождала бурю, готовую уничтожить всё в любой момент. В её осанке, грациозной и уверенной, он чувствовал что-то большее, чем просто влечение. Он чувствовал её немой напор, противостоящий его власти.

«Она не знает, с кем имеет дело», — мелькнула у него крамольная мысль. Он медленно подал ей руку, наблюдая за её реакцией. Каждый миг тянулся как паутина, в которой сплелись нити их взаимодействий. Она вложила свою тонкую ладонь в его широкую и сильную. В нем боролись два чувства: желание покорить эту девушку и уважение к её смелости.

«Может, стоит поиграть с огнём?» — задумался он. И девица почувствовала перемену в его настроении, уверенная в том, что он не остался равнодушным к её чарам. Она чуть приподняла подбородок, словно готовая ответить на любой его выпад. В этой игре не было места слабостям; единственной нитью в её плетении оставалась только решимость. Он сделал шаг к ней, слегка наклонив голову, как будто искал в ее глазах ответы на собственные вопросы. В этот миг мир вокруг словно стих — стук сердца, трепет дыхания, всё слилось в одну волнующую ноту. Она не дрогнула перед его приближением, а, наоборот, сделала шаг навстречу, словно дразня его своей уверенностью в собственной неотразимости, мыслями о том, что даже императора она способна очаровать с первого взгляда. Это было в её глазах: призыв звучал громче слов, которые могли бы прозвучать, а тайна манила, как убаюкивающий шёпот. Чариос осознавал, что она готова к игре, где все правила больше не действовали. Словно живая картина, она стояла перед ним, плавно преломляя свет и тень, придавая его мыслям новую форму. Играла медленная красивая музыка, и она, взяв его за руку, вывела его в центр зала. Они закружились в танце, двигаясь уверенно и плавно, идеально подстраиваясь под движения друг друга. Каждое её движение расчерчивало пространство между ними, как кисть художника, рисующая томительное ожидание. Он был готов действовать, но только если она сделает первый шаг. Кружась в танце, взгляды их встретились вновь, и он почувствовал, что этот момент уже утратил свою невинность. Ноэлия была не просто смела — она была ему ровней, и это открытие наполнило его решимостью. Чариос уже знал, что она начала свою игру не на жизнь, а на смерть, где каждый ход может стать решающим. Но стоило ему вспомнить синеву глаз другой девушки, то, как она что-то чертила на огромном листе, склоняясь над столом, или выковывала железные огромные скобы с серьезной сосредоточенностью в глазах в огромных толстых рукавицах, при этом лицо всё покрыто копотью, и выглядело это несколько комично, как она сидела напротив него за накрытым яствами столом с поистине королевской осанкой и гордостью во взгляде. Только она могла вызвать на его лице искреннюю улыбку и сердце отчаянно биться от истомы и дикой ревности. И всё остальное показалось ему незначительным и наигранным.

Ноэлия же безошибочно двигалась в такт музыке, и бархат её платья следовал за ней, словно в унисон с ритмом мелодии. В этот момент, окруженная сверкающими огнями и восхищёнными взглядами, чувствуя прикосновение крепких рук Чариоса, она ощущала, как все её мечты становятся явью. Быть княгиней Лаведании. Теперь ей было этого мало. Император с его уверенной осанкой и величественным присутствием вызывал в ней особые чувства. Вот мужчина, который предназначен ей судьбой. Глядя в его золотистые глаза, она понимала, что это не просто танец, а возможность завоевать его внимание, его сердце.

В каждом движении она старалась показать не только свою утончённость, но и ту решимость, которая горела в её душе. Она грезила о том, какой бы стала её жизнь, если бы он выбрал её. Ведь никакая, даже самая родовитая принцесса не сравнится с ней ни в чём. Она бы управляла Мистарсией, вдохновляя людей, строя новые порядки и творя новую эпоху. Каждый шаг в танце был словно шагом к этому желанному будущему.

Но как бы она не мечтала, в глубине души проскальзывала тревога. Пусть завоевать сердце Чариоса было томительно и сладко, и она верила, что это ей по силам. Но как понять, будет ли он видеть в ней ту сильную и волевую императрицу, которую она представляла? Его близость в танце стала своего рода испытанием. Девушка твёрдо решила, что не собирается упускать свой шанс.

Весь прием Анцифер держался в стороне, хотя Фиделия не давала скучать, развлекая его разговорами и танцами. Он изредка наблюдал за императором, которого знать Лаведании с неистовым усердием старалась развлекать, хотя он, по всей видимости, с удовольствием сбежал бы от них, но положение и требования этикета заставляли отвечать сдержанно и держаться с подобающим величием. Зачем такая важная персона явилась в их маленькое неприметное княжество? Этот вопрос не давал ему покоя.

«Неужели он знает и приехал сюда из-за этого?» — вдруг испугался он.

Княжич пытался скрыть обеспокоенность, но мысли его крутились, словно в бурном вихре. Каждый взгляд императора, каждый шёпот знати вызывал в нём тревогу. Ему казалось, что чужие глаза внимательно ищут признаки сходства между ними. Но в их внешности не было и намёка на какую-нибудь похожесть, кроме цвета золотистых глаз. Они одинаково загорались, когда оба были в гневе, и так же сияли драгоценным блеском, когда они были в хорошем расположении духа или улыбались. Хотя Анцифер никогда не видел, чтобы Чариос улыбался. Неудобство из-за оков этикета. Фальшь улыбок и лицемерие, заполнившее зал, накрывали его, как тень. А Ноэлия была готова вцепиться в волосы любой девушке, дерзнувшей приблизиться к императору ближе чем на метр, и это вызвало кривую усмешку на лице демона. Какими жалкими они были в этот момент.

Он смотрел на Фиделию, ее легкость и игривость казались ему сейчас абсурдными. Молва среди знати и простолюдинов уже давно сделала их парой, и она безоговорочно верила, что так и есть, даже не удосужившись спросить, что он думает по этому поводу. Сам же Анцифер ничего подобного ей не предлагал. Ещё свежа была в сердце рана потери самого близкого ему человека. Фиделия то и дело жадно поглядывала в сторону Чариоса, но боялась обидеть его своим уходом.

— Почему бы вам не выказать почтение нашему гостю? — предложил он, разрешив её сомнения. Девушка испытующе посмотрела на него. Удивление и надежда смешались в её серых глазах.

— Вы считаете, что стоит? И вас не расстроит мой уход? — удостоверилась она. Анцифер отрицательно покачал головой. Она плавной походкой устремилась к Чариосу и вскоре склонилась перед ним в глубоком реверансе. Младший княжич поймал себя на том, что каждое её движение начинало его раздражать:

«Неужели она не понимает, что у нас нет будущего в этом мире интриг?»

Дружелюбие знати не было более чем театральным представлением, и Анцифер, словно актёр второго плана, сознавал свою незначительность. Хотя это беспокоило его сейчас меньше всего.

Император, несмотря на свою властность, стал объектом его подозрений. Как только их взгляды случайно пересекались, княжич ощущал, как по позвоночнику пробегает холодок.

«Что знает он о моей сущности? Неужели он разгадал тайны, которые должны оставаться сокрытыми? Или что-то случилось с Милагрос?» — встревоженно думал он.

Наконец Альдо, избавив от назойливой аристократии, предложил Чариосу перед трапезой прогуляться по парку. Тот согласился. Гуляя размеренным шагом по уложенной камнем аллее, любуясь цветочными клумбами, князь произнёс:

— Я понимаю, что ваш визит не просто любование местными красотами. Вы слишком занятой человек. Не слишком ли я тороплю события, если спрошу о цели вашего визита?

— Что ж, вы правы, я здесь не просто так. Моё дело очень деликатное и личное, — ответил Чариос, по возможности скрывая своё волнение.

— Ничего не поделаешь, я весь внимание, — произнёс Альдо. Они дошли до витиеватой беседки и расположились там подальше от посторонних глаз. Князь сразу понял, что Чариос не хотел говорить об этом при свидетелях.

— Я долго размышлял над тем, кто разделит со мной трон. Каждого правителя рано или поздно волнует этот вопрос. И мой выбор пал на вашу дочь. Я знаю, для неё важно ваше одобрение. И я прибыл сюда, чтобы получить его, — изложил император.

— Это большая честь для нашего дома — породниться с императорской семьей. Но что думает по этому поводу сама Милагрос? Я понимаю, что в этом вопросе главное — это политическая или иная выгода для обоих сторон, но хотелось бы знать, согласна ли она разделить с вами это бремя? — насторожился Альдо после некоторого тяжелого раздумья.

— Она сказала, что сделает всё, что в её силах, чтобы я был счастлив, но я не прошу о большем. Только быть со мной рядом и быть мне опорой, — уверенно ответил Чариос.

Альдо внимательно посмотрел на него, словно хотел убедиться в правдивости его слов, хотя понимал, что слово его дочери в этом второстепенно.

— Надеюсь, вы не сочтёте за дерзость, если мы обсудим этот вопрос на семейном совете и дадим вам ответ завтра. Лучшая комната в моем замке будет в вашем распоряжении, — произнес Альдо.

— Ну что вы, не стоит беспокоиться. На моем флагмане к моим услугам шикарная каюта. Там мне будет привычнее. Надеюсь, это не огорчит вас, — ответил Чариос.

— Как пожелаете, — пожал плечами Альдо.

— Я категорически против! Он бесчестный человек и тиран. Это равносильно сунуть её в пасть дракона! — возмущался Анцифер.

— Успокойся, милый. Чариос лично попросил её руки, а это значит, что его желание не просто формальность. Может, ей действительно удалось растопить его холодное сердце. Не зря же он оставил её жить во дворце как почетную гостью, а не как прислугу или наложницу, — ласково улыбаясь, говорила София.

— Вы не знаете его так, как знаю его я, — не унимался демон.

— Я понимаю твоё беспокойство и в некотором роде разделяю их. Чариос слывёт суровым владыкой. Он правит достаточно дерзко и без опаски, уверенный в мощи своей армии. Но политика и личные отношения зачастую разные вещи, — сомневался Альдо.

— Если Милагрос будет императрицей, то с Чариосом будет легче договориться, — выискал в этом дипломатическую выгоду Кармин.

— Я не хочу видеть её несчастной, — привёл последний аргумент Анцифер.

— Тогда поезжай на помолвку как представитель нашей семьи и убедись в этом лично, — предложил Альдо. Цири с тяжелым вздохом взглянул на него, понимая, что иного выбора у них нет.