По ту сторону жизни (джен)

2007 год, март

Женя сидела на скамеечке под ёлкой, закутавшись в огромный, видавший виды клетчатый шарф, с видом максимально отстранённым, и слушала, что говорит ей Марк. В красно-белой кружке с логотипом факультета иностранных языков плескалась какая-то бурая жижа, пахнувшая горелыми желудями и отчего-то миндалём. Периодически Женя отпивала из кружки немного этой жижи и морщилась, как будто у неё болели зубы.

— Евгения, вы расстроены чем-то? Мне кажется, вы совсем не слушаете.

— Отчего же? — она коротко взглянула на него, будто мазнула прозрачным серым взглядом, и снова уставилась в свою чашку. — Ваше пособие выйдет через неделю. Потом нужно будет разработать глоссарий для иностранных студентов. Но вы правы, я несколько огорчена. Никогда не думала, что до нашей редакции в частности и университета в целом доберутся различные новомодные штучки.

— Какие же?

— На филологическом факультете проходит общероссийский литературоведческий конгресс, — неловко зажав кружку между колен, она зашарила по складкам шарфа, затем наконец выудила откуда-то яркую зажигалку и подожгла сигарету. — Привлекли к участию и иностранцев. Так как литература так или иначе отражает исторические события, то и без историков не обойтись. Целый год наш журнал будет публиковать изыскания участников этого конгресса, невзирая на то, что он закроется уже в эту пятницу, шестнадцатого числа. И знаете, какую идею подбросили сотрудникам ректората мои коллеги из редакции?

— Какую же?

— Устроить по случаю закрытия бал! Всё как у больших, с дебютантками и мазуркой.

Женя произнесла это так, как будто руководство вуза вздумало устроить оргию, достойную финальной сцены "Парфюмера", и Марк захохотал, но, перехватив грустный взгляд подруги, уже совсем иным тоном сказал:

— Евгения Владиславовна, ну нельзя же быть такой язвительной. Вас ведь не принуждают к участию, верно?

— В том-то и дело, что принуждают! Мол, нельзя ударить в грязь лицом перед коллегами, тем более, что иностранцев в этом году просто предельное количество, — скривившись, она допила остатки кофе и бросила окурок прямо в кружку. — У нас вчера было совещание, даже ректор пришёл. И вот он зацепился за предложение госпожи Дьяковой, которую в прошлом году в Кракове впечатлило выступление хора Ягеллонского университета. Польская делегация, как я поняла, ей хорошо знакома, и она возжелала утереть им нос.

Вероникой Дьяковой звали ту самую завкафедрой, что считала себя специалистом по окружению Гитлера. В общем-то, она была неплохим человеком, но, по мнению многих, находилась не на своём месте. В своё время она окончила педагогическое училище с отличием и несколько лет проработала учителем младших классов. Затем была заочка местного филфака и бурный и непродолжительный роман с тогдашним завкафом. Роман, впрочем, оказался для неё удачным: влиятельный покровитель написал для Вероники текст диссертации и уладил вопросы с защитой. На дворе был конец девяностых; покупалось и продавалось тогда всё, были бы деньги. Таким образом барышня Дьякова, имевшая привычку периодически писать слова "завтра" и "триста" с помощью буквы о, стала кандидатом филологических наук. Спустя четыре года после защиты её любовник отправился на заслуженную пенсию, но успел замолвить словечко за даму своего сердца.

Дама сердца взялась за дело решительно. Первым делом она велела выбросить из кабинета методической литературы всякое старьё. Помимо прочего, ёмкость понятия о старье включала в себя издание стихов Ольги Берггольц с автографом автора, а также — полное собрание работ литературоведа Бахтина, которого не было даже в главной областной библиотеке. Затем на факультете появилась практика ежесеместровых тематических капустников и ежемесячных музыкально-литературных гостиных с дивным названием "Романтика романса". В такие дни по вечерам главная аудитория филологического факультета преображалась: окна завешивались простынями, столы — плюшевыми шторами, которые, очевидно, символизировали бархатные скатерти, барышни до хруста заливали кудри лаком для волос и облачались в вечерние платья, а юноши — в строгие костюмы и в цилиндры. Платья и костюмы с цилиндрами обычно брались напрокат в театральном училище — "только на один вечер, и не дай бог не вернёте!", и иногда в довесок к ним дозволялось взять пластмассовые фрукты и цветы. Юноши читали стихи, девушки исполняли романсы, а в конце вечера вниманием зрителей завладевала сама Вероника Петровна: набросив на плечи павловопосадский платок и устремив взор вдаль, она сначала срывающимся голосом декламировала стихотворение Сергея Есенина "Письмо к женщине", а затем, облокотившись на фортепиано, начинала петь романс "Соловей", усердно, почти истово стараясь попадать в ноты.

Словом, оказавшись у власти, пусть даже такой небольшой и недолговечной, Вероника Петровна Дьякова сделала всё возможное для того, чтобы настроить струны душ, окружающих её, на нужный лад. Будучи в юности комсомольским вожаком, в более зрелом возрасте она воцерковилась и стала называть себя православной коммунисткой.

— Так это — идея Дьяковой? — Марк хмыкнул и покрутил головой. — Что ж, теперь я понимаю, почему вы так злитесь.

— Я не злюсь, мне непонятно...

— Вы именно злитесь, — подколол он. — Конкретно так.

— Что с того? Всё равно это ничего не изменит. Придётся идти и изо всех сил показывать, какие мы невероятные друзья, такая сплочённая команда, едва ли не семья. Честно, вместо того, чтобы подпирать на так называемом балу стену, я бы с большим удовольствием сходила в кафе и выпила бы чашку хорошего кофе. А лучше — две.

— А если я пойду с вами?

— Серьёзно?

— Абсолютно. В конце концов, двоим сбежать гораздо проще. Тем более, что от хорошего кофе я бы тоже не отказался.

— Спасибо вам. Вот просто огромнейшее спасибо. Вы не представляете, что для меня сделали, — казалось, Женя слегка воспряла духом.

— Ничего особенного, правда. Кстати, должен вас предупредить: в последний раз я танцевал на собственной свадьбе.

— На свадьбе? — Женя подняла бровь. — Вы женаты?

— Был в юности. Как говорится, был, состоял, привлекался. Но это неинтересная история.

— Собственно, я и не настаиваю.

— Это было давно и неправда. А до этого мне приходилось танцевать на школьном выпускном, что было ещё раньше. Так что нам с вами не придётся украсить этот бал.

Она усмехнулась.

— Ну вот, видите. На вашем фоне я буду выглядеть колченогим бревном, так что вы сильно рискуете.

— Женя!

— Что? Я даже на школьном выпускном не танцевала. Не вышла ростом и лицом, так сказать.

Она и впрямь не танцевала на выпускном. У неё были пухлые детские щёки, отнюдь не модельный рост, из-за которого работники столовой и школьная медсестра то и дело принимали её за семиклассницу, а также очки и роскошная зелёная шевелюра до середины спины.

Ужас.

Шевелюра получилась таковой из-за пошедшей не по плану химической реакции между краской для волос и перекисью водорода, потому что шестнадцатилетняя Женя решила быть красивой и захотела осветлить волосы. При помощи двух парикмахеров и такой-то матери она смогла по максимуму исправить содеянное: сделала так, что зелёный цвет стал хотя бы равномерным.

Туфли на шпильке, подаренные мамой по случаю выпускного, были прелесть как хороши и наконец-то даровали ей возможность не теряться на фоне одноклассниц-красавиц, но вот беда: в этих туфлях можно было только лежать. Желательно отдельно от них.

Мальчишки из класса, в общем-то, относились к ней прекрасно, но... Как можно танцевать со своим в доску пацаном?

В общем, с танцами как-то не задалось.

Впрочем, Марк ей даже завидовал. Прекрасная барышня Людмила, с которой он танцевал на выпускном вечере, явилась на праздник с живой розой в руке, и они, как идиоты, были заняты в большей степени попыткой куда-нибудь её пристроить, а не потанцевать. Кроме того, девочка надела туфли на каблуках впервые в жизни и оттоптала своему кавалеру все ноги.

Где-то на антресолях был компромат — три фотографии с этого вечера: на одной Марк был запечатлён с ненавистью глядящим на эту самую розу, на другой — с каблуком незадачливой Людмилы на собственной ноге и непередаваемым выражением лица, а на третьей — со взглядом человека, познавшего тайные стороны бытия.

Спустя примерно год после свадьбы зловредная Женя нашла компромат и хохотала как невменяемая. Уничтожать фотографии — вот же ведьма! — не дала, но положила в пакет собственные снимки — те самые, где хорошо видно было очки, каблуки и зелёные волосы.

— Вот в пятницу и наверстаем. Кстати, как они это представляют? Ну, Дьякова с ректором?

— Кто ж его знает, Марк Константинович, — пожала плечами собеседница. — Смею надеяться, что в классическом смысле. Во всяком случае, обещаю, что сменю свои ботинки, — она показала глазами на свои заслуженные мартинсы, в которые были заправлены чёрные джинсы, — на что-нибудь более соответствующее случаю.

Следующим вечером Женя позвонила ему домой, что делала крайне редко.

— Верите ли, — грустно сказала она, — я сегодня получила два приглашения. Это ни на что не похоже. Форма одежды — праздничная. Это я дословно цитирую. Список танцев, похоже, взяли с потолка.

— Значит, мы просто возьмём и сбежим после первого же вальса. Судя по тому, что об этом... кхм... празднике жизни знают даже студенты, которые и на парах-то бывают раз в семестр, и то не в каждый, там яблоку будет негде упасть. Поэтому мы с чистой совестью уйдём пить кофе. Да?

— Да.

* * *

Начало вакханалии, как определил про себя Марк, было назначено на шесть вечера пятницы. Без четверти шесть он уже сидел в фойе и присматривался к окружающим. Вот та самая Дьякова, балансирующая в чёрных лакированных туфлях на высоких тонких каблуках, в пышном алом платье и — Боже милостивый — в шляпке с вуалью. Вот декан филологического факультета с музыкальной фамилией Бородин — правда, звали его, как Сперанского, Михаилом Михайловичем; невысокий, полноватый, но статный, под руку с супругой в бордовом шёлковом платье и с букетиком диковинных мелких роз в тон наряду. Вот компания гладко причёсанных молодых людей в одинаковых чёрных смокингах — все они оживлённо стрекотали по-французски, в надежде произвести впечатление на девиц, но весёлые рязанские их мордахи выдавали происхождение на раз.

— Это с моего потока. Историки, — прошелестело за спиной. — Давайте уйдём куда-нибудь, от них не отвяжешься потом.

Марк обернулся.

Это была всё та же Женя — хорошо знакомая, привычная, такая же, как всегда, и это ему понравилось. Только сегодня она предпочла своему обычному пучку, заколотому как придётся, высокую причёску, джинсы и рубашку сменила на длинное, почти в пол, чёрное платье с открытыми плечами, а ботинки — на танцевальные балетки. Правда, на руках у неё были кожаные перчатки без пальцев. Перехватив взгляд Марка, она сказала:

— Ну да, это совсем не бальный стиль, однако других у меня нет. И ещё. Теперь вы знаете, что я гном.

В такие моменты ему хотелось её убить. Ну какой, к чёрту, гном? Такая красивая барышня — и гном?!

— По крайней мере, вы не рискуете свернуть шею, упав с большой высоты, — хмыкнул Марк. — В отличие от вашей заклятой подруги.

— Да ладно вам. Она себя чувствует по меньшей мере княгиней. И, кроме того, Вероника Петровна — мой бывший преподаватель. Дружбы у нас никогда не было.

— А вы? Как вы себя чувствуете, Женя? И кем?

— Если бы не вы, я чувствовала бы себя самозванкой. А так — не знаю, — она почему-то покраснела.

Первый танец вёл ректор с высокой седовласой дамой в тонких золотых очках, и, узнав её, Женя восхищённо шепнула:

— Вы же знаете, кто это?

— Кто же?

— Антонина Ароновна Альтшуллер, та самая "Три А"!

Антониной Альтшуллер звали автора словаря по истории российской культуры. И словарь, и автора местные историки боготворили. В своё время Женя ему все уши прожужжала об этой женщине.

— Шутите? Альтшуллер лет семьдесят, она в Минске живёт. И, настолько знаю, она невыездная.

— Ей семьдесят шесть, и она здесь. Перед вами. Начинает третий тур с нашим ректором, который безуспешно пытается не дышать в её сторону.

Истории о грандиозных попойках профессора Ромейко, ректора этого вуза, были местной притчей во языцех. На собственную защиту докторской он явился в рубахе наизнанку и с таким амбре, от которой стёкла главной аудитории диссертационного совета подёрнулись характерной плёнкой. Как ни странно, защитился он на ура, и поговаривали, что в этот раз его тесть, главный санитарный врач региона, даже не пошевелился, чтобы помочь бедному Ивану Сергеевичу, объятому зелёным змием. Самое забавное, что диссертация его была посвящена фетальному алкогольному синдрому [1].

В танце вела, разумеется, минская гостья, по лицу которой ничего нельзя было понять, и Марк подумал, что интересно было бы понять образ её мыслей, как вдруг кто-то негромко предложил:

— Коллеги, давайте спасём этот вечер. Сейчас они закончат третий тур вальса, а все стоят как вкопанные. Это же будет позор!

Марк и Женя синхронно обернулись на звук голоса. Он принадлежал высокой светловолосой девушке в сиреневом платье.

— Давайте сначала мы, — она кивнула на своего спутника, молодого полного мужчину в сером костюме, — и сразу вы. Хорошо?

Едва Женя успела кивнуть в ответ на предложение соседки, как та обратилась к своему кавалеру на чистейшем немецком языке:

— Конрад, наша очередь.

— Вы знаете их? — одними губами спросила Женя, неуверенно кладя руку на плечо Марку.

— Девушку видел несколько раз, молодого человека — никогда. Он похож на Пьера Безухова, правда?

— Да. Не волнуйтесь так. Кстати, вы неплохо держитесь.

Дальше случилось неожиданное. Альтшуллер, растворившаяся в толпе, бросила незадачливого Ромейко на произвол судьбы, и он сначала пригласил на танец супругу Бородина, а затем буквально вцепился в Дьякову. Дьякова и неуклюжий Бородин столкнулись, острый каблук прочертил на покрытом лаком паркете царапину, а затем и вовсе сложился пополам, увлекая её на пол. Ромейко, у которого от духоты, количества выпитого и танцев, очевидно, закружилась голова, рухнул рядом. Зрители, только что бывшие безучастными, ринулись поднимать их, и Марк с Женей, равно как и немец Конрад со спутницей, оказались буквально выдавлены из зала.

Некоторое время все четверо растерянно переглядывались, а потом вдруг начали смеяться.

— Мы чужие на этом празднике жизни, — зябко поводя плечами, заявила Женя и снова хихикнула. Марк неожиданно даже для самого себя осторожно приобнял её, и Женя легко сжала его руку. — Давайте знакомиться, что ли.

Девушку в сиреневом платье звали Яной Чистяковой, она работала на подготовительном факультете для иностранных граждан и на конгрессе вообще была задействована как переводчик. Собственно, её приставили к Конраду Майсснеру, приехавшему из Дрездена, но в этом не оказалось надобности: его прадед был поволжским немцем, который смог вернуться на историческую родину едва ли не на философском пароходе [2] ещё в начале двадцатых. Конрад прадеда не застал, но русский в школе худо-бедно выучил.

— Я учил немецкий в школе, — сказал Марк, — но без фанатизма. В детстве у меня в голове был целый компот из языков. Дело в том, что я жил в Грузии, но сам я из еврейской семьи.

— Яна знает три языка, — поклонившись в её сторону, начал Конрад, — я — тоже три, и ваш муж многоязычный тоже. А вы, фрау...

— Евгения. Можно просто Женя. К сожалению, вы ошиблись, герр Голдин — мой друг. Так что я фройляйн. Русский и украинский родные, английский — язык моей специальности. Так что тоже три.

— Я ошибаюсь только иногда, — парировал Конрад. — Почему мы здесь стоим?

— Вообще мы собирались сбежать отсюда и выпить кофе в кафе, — признался Марк. — Пойдёмте с нами. Только девушкам, наверное, нужно переодеться?

Яна куда-то умчалась, а Женя, нырнув под стойку гардероба, который — ясное дело! — был пуст и не охранялся, вынула на свет Божий объёмный пакет, откуда вытряхнула свои легендарные ботинки и толстый чёрный свитер. Вынула из причёски тяжёлые гребни, проворно переобулась из туфель в ботинки, вынырнула из ворота огромного свитера и пригладила обеими руками волосы.

— Если вы не позволите мне помочь вам надеть пальто, я рухну на пол рядом с Ромейко, — буркнул Марк.

— Зачем?

— Затем, что вы не даёте за собой ухаживать. Вообще-то я за этим сюда пришёл, — объяснил он, глядя, как Женя прячет туфли в пакет. Что-то в этих туфлях его смущало, но что?

* * *

С Яной и Конрадом они расстались почти друзьями. Все четверо проболтали без умолку до глубокой ночи и засобирались по домам, когда уже объявили о закрытии кафе.

— Яна, я отведу тебя домой, — заявил Конрад. — Ночью может быть криминально.

— Опасно, — засмеялась она. — Опасно, а не криминально. И не отведу, а провожу. И вообще, это я должна тебя провожать и спасать от криминала. Ты гость. В любом случае, мы поедем вместе, потому что живём на одной улице. А вы?

— А мы тоже поедем вместе, — ответил Марк. — Мы тоже живём недалеко друг от друга.

Наконец прибыли две одинаковых машины такси, одна из которых увезла Конрада и Яну, а другая — Марка с Женей.

В салоне было накурено так, что хоть топор вешай. По радио крутилась какая-то заграничная песня, суть которой сводилась к тому, что героиня ждёт звонка от своего бойфренда, и на душе отчего-то было тягостно. Будто что-то царапало внутри и мешало дышать.

Ещё и этот Конрад! Он оказался славным человеком, но с чего вдруг он решил, будто они — муж и жена? Вот и думай теперь — то ли это ему комплимент, то ли в Женин огород камень. Да и ещё и дёрнул чёрт её обнять!

Зачем? Зачем?

Сам же встрянет в очередную красивую сказку, романтик хренов, а девочке, заключившей брак с собственной работой, до этого дела не будет.

Зачем его вообще туда понесло?

Ох и дурак ты, Голдин, и уши у тебя холодные.

— Я выйду вместе с вами, ладно? — спросила Женя.

— Вас проводить?

— Вы боитесь криминала?

— Вам не кажется, что мы отвечаем вопросом на вопрос?

— Кажется.

— А это не вопрос.

— Значит, я проиграла, — подытожила Женя и вышла из машины. Марк выбрался следом и протянул:

— По-вашему, водитель курит махорку?

— Не знаю, что это, но, по-видимому, не менее забористое, чем автор той песни, что звучала по радио.

— Я не слушал, — соврал Марк.

— И шут с ней. Спасибо вам за вечер, — медленно произнесла она. — Без вас это было бы совсем не то.

— И вам. Кстати, вы прекрасно танцуете.

— Вы тоже.

— Повторим когда-нибудь?

— Всенепременно, — она щелчком отбросила окурок в не до конца растаявший сугроб, выпустила из пальцев пакет и сделала шаг навстречу. — Простите меня.

— Женя?

Она сделала ещё один шаг и крепко обняла его. Он даже пошатнулся от неожиданности.

Что там он думал про брак с работой? Похоже, не так проста девочка, как кажется. Видимо, неспроста она по ночам на работе сидит.

Поцеловать? Или?..

Резко отшатнувшись, она вдруг бросилась к пешеходному переходу и как-то поразительно быстро оказалась на другой стороне улицы. Тут же загорелся красный, и Марк, несколько потрясённый произошедшим, проводил взглядом сначала невысокую фигуру в чёрном платье, подол которого волочился по асфальту, а затем — вывернувшую из-за угла машину, которая непременно отправила бы его на другой берег, если бы он остался на проезжей части.

Всё-таки хорошо, что он потащился на эту дурацкую тусовку. По крайней мере, кое-что ему стало понятно.

[1] Фетальный алкогольный синдром — отклонения в психофизическом развитии ребёнка, причиной которых является употребление женщиной алкоголя до и во время беременности.

[2] Под этим названием в историю вошли суда, на которых во время Гражданской войны Россию покинули многие деятели культуры, искусства и науки.