По ту сторону жизни (джен)

Решение собраться оказалось верным — все долго сидели за столом, вспоминали покойного исключительно добрым словом, без истерик и излишнего пафоса. В начале десятого Людмила Дмитриевна, сославшись на то, что завтра начинается сессия, поспешила откланяться, и Корнилов, её давний друг и бывший ученик, вызвался её проводить. Витольд пил чай, курил, слушал разговор Павла Викторовича и Шейны и изредка подавал реплики.

— Мы расстались из-за смерти Ларочки, — Павел Викторович говорил тихо и отстранённо, но видно было, что каждое слово даётся ему с трудом. — Зина тогда подала на развод, и нас развели быстро, хотя Саше было всего два месяца. После виделись мы с сыном только в ее присутствии. Конечно, став старше, он научился хитрить, но...

— Извините, — Шейна потёрла глаза, — кто такая Ларочка?

— Наша дочка, Сашина старшая сестра. Она погибла весной шестьдесят девятого, Саше два месяца было.

— Простите, я не знала.

— Никто не знал. Можно я расскажу вам?

— Конечно.

Рассказ старшего Маслова был тривиален донельзя: будучи студентом первого курса кораблестроительного института, он случайно познакомился с девятиклассницей Зиночкой, мать которой работала в бухгалтерии этого учебного заведения. Через пару лет Павел встретил ее ещё раз. Начался роман, спустя время была сыграна свадьба, через год после свадьбы родилась Лариса, Ларочка, красивая и талантливая девочка, в которой родители души не чаяли.

— Она очень рано начала читать, — рассказывал старик, улыбаясь (вокруг его глаз собрались морщинки, и Шейна сама улыбнулась), — и начала придумывать разные истории лет в пять, наверное. Причём, знаете ли, Женя, она могла бы стать хорошим психологом, как мне кажется. Как-то мы с ней ехали в трамвае, и я случайно толкнул женщину. Она обругала меня, а Лара потом сказала: «Папа, наверное, эту тётю кто-то уже обидел. Теперь ты толкнул её, и она ещё раз обиделась».

— В каждом ребёнке живёт доктор наук, — согласилась Шейна. — Главное — не остудить пыл.

— Верно. Мы и не пресекали ее никогда. И вот что вышло...

Руки Павла Викторовича вновь мелко затряслись, и чашка, которую он держал в руках, противно задребезжала.

— Павел Викторович, может быть...

— Ничего. Ничего. У Ларисиной учительницы муж был ответственным секретарём в газете «Ленинские зори», она и сейчас выходит...

— Извините, — вмешался Корнилов, который до этого успел проводить на остановку Людмилу Дмитриевну и вернуться. — Саша говорил, что вы жили раньше в Ленинграде.

— Верно. Но Лара пошла в первый класс уже здесь, когда ей было шесть. Я ведь сам не ленинградец, я из этих мест родом. Я учился в аспирантуре, но её пришлось оставить, и тогда мы приехали сюда. Так вот, в этой газете была детская страничка, и учительница уговорила супруга, чтобы тот показал Ларины рассказы редактору. Рассказы опубликовали, Ларочка стала знаменитостью, и это её и сгубило.

— Как же?

— С Ларой в классе училась девочка, которая... Ну, ни в чём не знала отказа, понимаете? Золотая молодежь ведь всегда была. Девочка тоже стала писать рассказы, отправила с помощью родителей подборку в эту же газету, но что-то не заладилось. Она возненавидела Лару. У этой девочки был старший брат, которого она подговорила подкараулить Ларису у школы и припугнуть.

— Странно это всё, — снова вклинился Корнилов, — это же не подростки, тем более — не современные подростки, которые могут и зубы выбить, и в унитаз головой обмакнуть. Да и, кроме того, что значит «припугнуть»?

— Видимо, та девочка думала, что если Лара перестанет писать свои рассказы, то саму её будут больше любить одноклассники и учителя.

— Вывихнутая логика ребёнка, который привык к обожателям, но совершенно не был готов к тому, что люди вокруг могут любить кого-то ещё.

— Я пойду, извините, — Витольд, который внимательно слушал разговор, вдруг отодвинул чашку, полную на две трети, и поднялся. — Уже десять, и я рискую не успеть на автобус.

— Спасибо, что пришёл, — Шейна разозлилась, что Витольд прервал беседу на полуслове, но виду не подала. — Тебя проводить?

— Спасибо, не нужно, — гость уже успел натянуть ботинки и куртку и схватиться за ручку двери. — До свидания.

Оставшиеся вразнобой попрощались.

— Эту девочку звали Настя, — продолжил Павел Викторович. — Настя Малыхина. Её брат был на тот момент уже подростком. Как он сам потом говорил, они не планировали обижать Лару или, боже упаси, бить, но... В общем, они выследили её у школы, шли за ней по пятам, она попыталась убежать от них и провалилась в открытый люк.

— Господи, — голос у Шейны пропал, и она могла теперь разве что хрипеть. — Господи.

— Из-за скопления паров метана она быстро потеряла сознание и умерла. Этот мальчик со своими дружками испугался, сам явился в милицию, но вы же понимаете, что на сына директора центрального гастронома ни законы, ни Советская власть не распространялись?

На Корнилове не было лица, и Шейна отстранённо подумала, что ей непременно нужно проверить наличие в доме хороших успокоительных — или, на худой конец, крепкого алкоголя. Но то, что она услышала дальше, заставило её усомниться в собственной адекватности.

— В отличие от меня.

— Вы отомстили ему?

— Я его убил. Мне повезло: выражаясь современным языком, следствие установило, будто я находился в состоянии аффекта, и потому меня судили не по сто второй статье [1], а по сто четвёртой. Дали пять лет. Зина сразу же подала на развод. Я ее понимаю и не виню ни в чём — кроме того, что она Саше изломала жизнь.

— Почему же вы, мать вашу, зная, что она поехала крышей после смерти дочери, никак не помогли сыну? Понятное дело, вам бы никто его не отдал, когда он был маленьким, но потом?! — заорал Корнилов. Его трясло, как будто в лихорадке. — Вы же понимаете, что если бы вы хоть раз заткнули Зинаиду, то...

— А потом я работал вахтой, — пояснил Павел Викторович. — Здесь ни работы ни жилья я со своей судимостью найти не мог. Был семьдесят четвертый год на дворе. Меня даже с дипломом Корабелки после тюрьмы никуда не брали. Я работал в Донецке на шахте, приезжал сюда изредка — к родителям да к сыну, да только толку... Саша только к двадцати годам оттаял. До этого и поговорить с ним было трудно: мать уж очень его контролировала. Хотя и ее можно понять: она едва с ума не сошла от горя. Дочка умерла, я в тюрьме, она с двухмесячным ребенком на руках...

— Удивительно, как она сохранила его фамилию и отчество в целости и сохранности.

— Володя, — зашипела Шейна.

— А кто вам сказал, что сохранила? — Павел Викторович грустно усмехнулся. — Сашка в школу пошёл уже как Александр Александрович Одарченко. И окончил её с этим же именем. И только в институте он сумел вернуть мою фамилию.

— А почему Одарченко?

— Это девичья фамилия Зинаиды, — пояснил старший Маслов и церемонно продолжил:

— Женечка, не составит ли для вас большого труда вызвать мне такси? Час уже поздний. И я прошу вас навестить меня завтра — я передам вам наследство. Владимир, и вы тоже приходите, пожалуйста.

Корнилов, бледный, словно лист бумаги, вымученно кивнул.

— Конечно. Мы обязательно приедем.

[1] Согласно УК СССР от 27.10.1960