Увеличение (джен)

Ладно, каюсь: сразу я не пошел.

На меня накатила такая пустота, такое одиночество, от которого мне стало страшно и плохо, и грустно. Возможно, такое испытают космонавты, слетающие с орбит. Или сами орбиты, когда космонавты их оставляют. Что бы то ни значило. Я не хорош в сравнениях — эти сложные слова лишь отголоски мой памяти.

Когда Дру осталась позади и, я был уверен, что она меня больше не видит, меня прорвало. Если по-правде: то это было ненормально. Мы, все мы, с чувствами были на вы. Наш эмоциональный диапазон был так ограничен, потому что смерть в нашем мире значила рождение (подумайте сами — из одного получается двое. Разве это повод грустить?), мы были избавлены от мук совести, от сожаления, иногда — даже от страха. Я не уверен, что многие способны чувствовать столько, сколько я. Потому что новость о настолько подвешенном состоянии Дру слишком сильно била меня. Если нечто нематериальное, вроде информации, способно драться. Я отравился этим знанием, потому что возможность никогда не видеть ее улыбки действовала ядовитее атак. Я перестал дышать. Я метался, как загнанный зверь. Кажется, во время своего панического забега я обежал центр города. Второй круг пролегал через окраины. На третьим я потерялся.

Какой был смысл в панике?

Какой вообще смысл в моей реакции? Нужно взять себя в руки и сделать то, что я должен был — любой ценой добыть способность для Дру.

Забрать ее сразу я не мог.

Я не был слабохарактерным, не был трусливым. Но я не хотел брать на себя ответственность за чужую жизнь. Тем более, спасать ее в одиночку. Перспектива того что ее убьют из-за меня, когда я буду не в состоянии помешать этому, вот что было ужасно. У нее должен был способ защититься самой.

Лучше я обворую Деда и того сударя, чем возьму на себя такой груз. Было ли это малодушием? Вероятно.

Я выдохнул дважды — глубоко, ощущая привкус прошедшей Войны — как всегда сладковатый из-за тлеющих трупов моих собратьев. И отправился в свой кратер. Мне нужно было взять себя в руки. И поесть. Разумеется, поесть.

Потому что лучшего лекарства от паники еще не придумали.

* * *

Случай представился позднее.

Отто закончил дежурство. Мы перебросились с ним парой слов. Ничего особенного: как дела, как день, как работа. Он как-то странно на меня поглядывал — кто-кто, а Отто точно заметил мое отсутствие во время начала атаки, и сложил дважды два, понимая, что к чему. Но он, как настоящий друг, меня не выдал. Я же все же вернулся.

Отто хотел предложить мне вечером отправиться к полям рифов и помочь расчищать их от снега — сегодня его хлопья долетели и до нас, и я, к счастью, зацепился за слово “вечер”. И уточнил, почему именно вечером, а не прямо сейчас. Ведь я, как никто другой знал, что Отто сахаром не корми — дай поработать.

— Мы с Дедом сейчас отправляемся на переговоры в горы. Проверить, как там, — махнул рукой Отто, — и, если есть выжившие, договорится с ними не допускать таких пещер — лишние атаки нам не нужны.

— Ничего себе — работенка — присвистнул я, — должно быть, не из легких!

— Еще бы, — кивнул Отто. Теперь он стал со мной гораздо разговорчивее и, самое главное, был более заинтересован в общении. Общие приключения объединяют.

— Деду повезло, что у него есть ты, — сказал я, подметив самое главное: Деда не будет дома в ближайшее время. Это ли время действовать?

— Это нам повезло с Дедом, — не согласился Отто, — если бы не он…

— Тогда на его месте был бы ты, — тут же спохватился я. И — правда? Если Дед погибнет, кто будет на его месте? Разумеется, Отто.

— Власть меня портит, — после секундной паузы сказал Отто, — я никогда не соглашусь быть главным, чтобы не стать тираном.

Не представлял я тирана из Отто, но спорить с ним не стал. Сейчас это было не важно.

Мы распрощались у малого Рифа. Каждый отправился по делам. Отто, как всегда, совершать полезные дела, участвовать в миротворческой миссии, а я — пакостить. Хоть что-то в этой жизни, кроме купола, я умел делать.

* * *

Я заранее узнал, в каком кратере живет Дед. Это было ни капли не сложно — можно спросить у любого, где дом Деда, и все, как один, укажут нужное место.

— Самый плоский кратер на западе, — отвечала Кларэсса.

— Кратер-тарелка, — говорил Плюмбий.

Я сразу понял, что они имели в виду, так как не заметить явное сходство с тарелкой было невозможно.

Его дом выделялся тем, что был почти не утоплен в глубину. Так мне казалось, пока я не оказался так близко, чтобы заметить небольшую выемку справа. Она оказалась началом лестницы, устремляющейся вниз.

Дом Деда был как сам Дед — лишь малая часть на поверхности. Все остальное — подводная часть айсберга.

Лестница была винтовой. Идеально выточенная из странного материала, аналогов которому я не встречал. Особенные камни? Необычная обработка? Пожалуй, это было не важно. За годы правления Дед мог себе это позволить.

Весь дом отливал синим цветом. Не ярким, броским. Скорее, приглушенным. Немного с примесью желтого, отчего синий цвет был не таким явным, выраженным и узнаваемым. Всего лишь оттенок.

Я спускался медленно, постоянно оглядываясь. Мне казалось, что за мной следят. Но в доме никого не было. Комната была пуста. Я надеялся, что Дед был достаточно глуп, чтобы оставить свой дом без охраны. Дед нам доверял.

С винтовой лестницы я видел всю комнату. За перила можно было не держаться. Низ лестницы был украшен переплетением зеленых веток, складывающихся в узор в виде цветка. Это завораживало.

Огромную картотеку было заметно сразу.

Если честно, больше ничего я не разглядывал. Одни шкафы, доверху заполненные таблицами для письма, меньшего размера чем та, на которой писала Дру, занимали половину жилого пространства. Там хранились личные дела. Характеристики каждого. Дед, как паук, сплел из нас паутину и теперь ловко дергал за ниточки.

Мерзкий Дед, мерзкая жизнь, мерзкий гончар, которому досталось то, что должно было быть у Дру.

Мерзость. Мерзость. Мерзость.

Я и сам был мерзостью, когда тянул свои руки к бесконечным дощечкам, собираясь прочесть каждую, пока не найду нужный талант. Мне было радостно, что я оскорблял этот дом одним своим присутствием.

Мне не было стыдно. И даже боязно. А зря.

— Так-так, — услышал я хрипловатый голос. Голос Деда. О, черт, — юный Алибастер, что ты тут делаешь?

Нагрубить ему? Сбежать?

— Дело в том, что моя картотека не предусматривает легкое пользование ею. Ты можешь сказать мне, что тебе нужно, и я, быть может, помогу тебе найти.

Признаться?

— Понимаешь, Али, — продолжал Дед, — молчание еще никому не помогало. Если ты пришел сюда, значит, у тебя был весомый повод. Разреши мне помочь тебе, — речь Деда звучала убаюкивающе. Мою бдительность.

Я молчал. Упрямо, насупившись, засунув руки в карманы, которых у меня, разумеется, не было и быть не могло.

— Наверное, это тебя очень заботит, — продолжал Дед, — забота о ближнем — это так важно. Забота о ближнем — почти все, ради чего стоит бороться, ради чего стоит сражаться и даже — идти на преступления, — вещал он. — Ради чего пошел на преступление ты? Оно того стоило? Ты уверен?

Дед болтал и болтал. Когда он уже заткнется?

Я был готов ко всему — к наказанию в виде показательной порки, выселения с позором или же — если понадобится, к чему-то более скверному. Но речи, которые пробирали меня до пят и заставляли мой язык жужжать от нетерпения высказаться — этого я не ожидал.

— Ужасно, правда, когда ты хочешь кому-то помочь, а Дед появляется в самый неподходящий момент? — говорил он. — Ужасно, когда все срывается, и ты ничего не можешь сделать.

— Да что вы вообще об этом знаете?! — крикнул я. — У вас же нет никого, о ком бы вы заботились!

— Ошибаешься, малыш, — сказал он, — у меня целый город.

И в подтверждение своих слов он обвел рукой бесконечные стеллажи, на которых были только описания каждого, но их объем выглядел достаточно внушительно, чтобы не сомневаться в весе груза на его плечах.

— Они хотя бы не все на грани жизни и смерти, — уже спокойнее произнес я. В конце концов, это я влез в жилище Деда, а не наоборот, чтобы я позволять себе злиться. Что я говорил агрессивному кофе? Надо держать себя в руках.

— Тебя волнует красавица Друэлла? — понял Дед. — Так ей ничего не угрожает, пока мы держим купол.

— Так в том-то и проблема, я хочу уйти.

Дед сначала не понял — он смотрел на меня в упор, сканируя взглядом, а потом уточнил:

— Уйти с работы или…

— Совсем уйти, — прервал его я, — я хочу путешествовать, узнавать новое, завоевывать территории: вода, земля… А у вас все так ограниченно.

— У нас. У нас все ограниченно, — поправил Дед, придавая большое значение формальностям.

Днем больше — днем меньше, я скоро вычеркну наши имена — мое и Дру — из табличек Деда.

— А касательно твоего ухода: я не в праве тебе мешать, — развел руками Дед. — Купол, конечно, мы держать без тебя не сможем, но, — он задумался, — когда Фердинанд уходил к праоотцам, мы так надеялись, что вас будет двое — страховка не помешала бы, знаешь ли, — улыбнулся он, — но если случилось так, как случилось, то я принимаю любой твой выбор и не препятствую ему. Так зачем ты приходил сюда?

— Способностями можно обмениваться? — спросил я, заранее зная ответ. Конечно, можно. Более того — их можно дарить и отбирать насильно.

Дед снова просканировал меня так, точно он считывал информацию с моего лба.

— Тебе нужна способность? — проницательность Деда не знала границ. — Что же тебе так полюбилось?

— Как гончар сначала отравился, а потом выплюнул яд, — тотчас ответил я. Как на духу.

— А-а-а, — понимающе протянул Дед, — жвачка. Отличный выбор. Только не возьму в толк — зачем он тебе, с твоим-то куполом? Тебя под ним ни одна зараза не схватит.

Я снова молчал, пока Дед соображал.

— Друэлла, — предположил он. И, дождавшись моего кивка, продолжил: — ты для нее стараешься. Вот оно как. С ней уходить хочешь?

Я снова кивнул.

Что тут скрывать. Раз Дед не собирается нас останавливать, то можно и открыть карты.

Дед задумался. Почесал седые волосы. Сгорбился. Оглядел свой дом, свою комнату. Проследил взглядом по лестнице и, когда допустимое время паузы в разговоре иссякло, он произнес:

— У тебя два выхода. Первый — забрать ее с собой сразу же. Только спешу предупредить — Война меняется. Резервные атаки запускают по пустякам, и ей… Я понимаю, что тебе неприятно это слышать, но ей… не выстоять в одиночку. Второй вариант. Конечно, имя того товарища я не скажу — более того, я запрещу ему появляться тебе на глаза какое-то время, а остальным — говорить тебе про него, и не потому что я вредный, а потому что не хочу, чтобы гончар лишился единственной способности защиты и, вместо Дру, у нас был другой первый в очереди умереть. Но я дам тебе совет, — тут же спохватился он, заметив выражение моего лица, на котором читалось: зря я вам поверил и рассказал, так и знал, что вы не поможете. — Способности не обязательно забирать у других — ты можешь заработать ее сам.

— Сам? — удивленно переспросил я. — И как это сделать?

— Мои наблюдения доказывают, что способности появляются от опасностей. Поломка генов, сдвиг в нашем коде из-за тяжелых условий — и, как говорится, дело в шляпе. Точнее, способность в теле. Ты знаешь, Алибастер, организм очень умный, даром что простой. Но выживать он умеет — поверь мне. Заставь его выжить. И надейся, что вам достанется жвачка. А не разрушитель. Хотя в случае Дру и он будет полезен.

Дед замолчал. Я не уходил, ожидая, что он скажет что-то еще, но он отошел от меня к кухонному столу и принялся греметь банками.

— Останешься на ужин? — прервал молчание он.

И мне опять стало стыдно. Липкое чувство стыда расползалось по мне и я, заверив его, что не голоден, направился к выходу.

На синие цветы я больше не смотрел. Но мне очень хотелось.

* * *

— Али…, — протянул голос Ленни как только я оказался в холле — на блюдцеобразной площадке, с которой начинался дом Деда. — Дед тебя что, выпустил? Или ты сам сбежал? — прищурился он.

— Ленни, — узнал я его, — что ты делаешь?

Я сто лет его не видел. Нет, двести. Школа закончилась, но я пропустил последние дни занятий и поэтому с Ленни не пересекался довольно давно. Какова вероятность, что он окажется именно тут и особенно, что он будет знать про Деда, конечно, если он не…

— Это ты меня сдал, да?

Взгляд Ленни был нехорошим, темным, злым. И он даже не попытался соврать мне, отвечая.

— Я же теперь охранник, — хвастливо произнес он, — это моя работа — сообщать о взломах домов.

Было бы чем хвастаться! Его профессия меркла по сравнению с моей — защитник. Это даже звучало величественнее. Но тронуло меня не это — не его гордыня. А другое.

— Мы же… — слово «друзья» произносить я не хотел, — были одноклассниками.

— И что? — просто спросил Ленни.

Так, будто он ничего особенного не сделал. Так, будто это я виноват, что заставил его бежать и стучать на меня, чтобы Дед вернулся из путешествия и поймал меня с поличным.

— Тебе повезло, что Дед дал особенное распоряжение — в его доме воров не задерживать, — продолжал Ленни, — он предпочитает сам с ними разбираться.

Ага, знаю я его разборки — психологическое давление и задушевные беседы.

— Только я не пойму, с чего это он тебя выпустил?

— А я, Ленни, — рубил правду-матку я, — не возьму в толк, когда ты успел стать таким правильным?

Надеюсь, в слово «правильный» я вложил достаточно яда.

Чтоб он траванулся — дерганый индюк.

— С тех пор, как вышел на работу. Мы больше не дети, Али — пора отвечать за поступки.

А я и отвечал. Так и ответил перед Дедом — как на духу. И Отто отвечал. Только Отто меня почему-то не сдал. Потому что Отто мне друг. А этот… Одноклассник из прошлого. Прав я был в том, что общение с ним мне было не нужно. Только в одном я ошибся — мы не были слишком похожи. Возможно, в детстве — да. Но сейчас мы выросли. И я рад, что не стал таким как он — напыщенным самовлюбленным бараном. Который преградил мне дорогу.

— Все сказал? — процедил я. — А теперь уйти с дороги.

Это был риторический вопрос, но Ленни не понял, он решил продолжать эту неприятную для меня беседу:

— Я пропущу тебя только тогда, когда мне разрешат это сделать. Я не уверен, что ты не сбежал.

Гнев закипел в моих жилах. Я пытался посчитать про себя до десяти и успокоиться, я пытался взять себя в руки и…

Ленни вытянул тонкую руку, преграждая мне путь. Будто его предплечье сойдет за шлагбаум и остановит меня.

Я вскипел. Взбесился. Вышел из себя. Все негативные эмоции, которые я копил в себе, как коллекционер, наконец-то нашли выход. Сгрудились и ровным маршем проследовали к моим кулакам. Заставили их хотеть вмазать. Стукнули в голову, и ярость застелила глаза красной пеленой.

«Сражайся или умри», — чувствовал я, и от всей души, от всего сердца вмазал прямо по челюсти Ленни.

Он отшатнулся, сгруппировался и ударил меня в ответ.

Мы дрались до тех пор, пока в моей душе не осталось к нему ни ненависти, ни злости, ни школьных воспоминаний — ничего. Была пустота. И четкое предчувствие того, что общаться мы с ним больше не будем. Никогда.