Увеличение (джен)

Я открыл глаза. Надолго я их не закрывал, спать я не собирался, потому что даже во время опасности я не сплю. Дру ушла сразу же, сославшись на занятость перед грозящей атакой. Хотя с чего она взяла, что та вообще будет? Было спокойно.

Первая группа вереницей уходила от тетушки Розанны, и я, понимая, что второе занятие уже тянет ко мне свои когтистые лапы, воображал, о чем она расскажет нам сегодня. Мне вот был интересен монстр крайний справа. Тот, что был нарисован разными цветами и представлял собой компанию частиц разной формы. Они, как пауки, захватили одного из нас, похожего на толстого мальчика за последней партой. Пожалуй, это был собирательный образ слабых и невинных, на которых нападали злые чудовища. Эти разноцветные создания прочно прицепились к телу бедняжки, и его лицо исказилось в предсмертном крике. Что они ему делали? Жрали его, как Боссы? Или пытали?

Быть может, сегодня тетушка Розанна удовлетворит мое любопытство.

Конечно, потом эти занятия станут для меня пыткой, но пока…

Главное для меня — испытывать интерес.

Подплыл Ленни.

— Как дела? — плюхнулся он рядом.

Я промолчал, не зная, стоит ли ему рассказывать о Дру — очень уж она мне понравилась. Не хотелось даже мысленно делить ее с кем-либо.

Ленни, почти верно истолковав мое молчание, перешел к известной теме:

— Странный он… Этот Дед, — произнес он.

— Ты веришь ему? — уточнил я, помня, как Ленни и его сестра — высокая брюнетка в моей фантазии— лебезили , почти пресмыкались перед старым главой нашего общества.

Ленни, не задумываясь, произнес:

— Немного, — безопасно начал он, — в чем-то он прав — да, но это его отношение.

Слово «отношение» он протянул с ненавистью.

Я кивнул. Ленни в точности описал мои собственные чувства, даже эмоция была передана бесспорно — ненависть и подозрительность.

— Вкусно вчера было, да? — перевел тему мой сосед.

Я кивнул.

Вкусы у нас с ним сходились, я это уже понял.

— Как думаешь, что сегодня будет на занятии? Я только что болтал с сестрой — Агна сказала, что они разбирали картинки.

Вот, скажите-ка мне, чем отличался мой разговор с Ленни от разговора меня самим с собой? Правильно — ничем. Я узнал, что имя его сестры Агни (Агнесса? Или что еще там придумали?), но зачем мне эта информация? Я знал все его слова наперед.

— Я бы хотел узнать, что за зверь нарисован справа? Эта его многосоставность… — говорил Ленни. — А слева? Ты видел их? С шестью ногами-палками и квадратной головой посредине? Не знаю, как у тебя, а у меня от них мурашки!

Узнать о монстрах слева было следующим в планах, поэтому и этим он меня не удивил. Я тяжко вздохнул.

— Пойдем? — спросил я, имея ввиду, разумеется, урок.

Но судьба распорядилась иначе.

В нашем направлении бежали разгорячённые Найсеер, Норберт, кто-то еще не менее взрослый и… Дед.

Они кричали что-то и махали руками, приближаясь. Мне стало не по себе. Предчувствие паники подчас хуже ее самой.

— Война! Война! — кричали они.

Ну что ж, хорошие новости: Дру была права. Плохие: лучше бы она ошиблась.

От баритона Деда многие, как по команде, занимали свои позиции: кухня сэра Коррингтена сворачивалась — это было видно по толпе, которая всегда окружала ее, но сейчас рассасывалась. Мой угол обзора позволял видеть все происходящее: я не зря остановил выбор на этом месте — возвращаться в кратер, где я родился, я пока что не хотел. Возможно, потом… Если, разумеется, выживу.

Началась паника. Дети, как обезумевшие, вопили что-то больше от неизвестности, чем от страха, но некоторые взрослые, точно напуганные, не знали куда деваться: они гнездились в кратеры, даже в чужие, но тотчас вылезали оттуда. Однако некоторые точно знали, что делали. Они, как солдаты, выполняли поручения: разносили еду тем, кто без нее не выжил бы. Вокруг домов недвижимых они создавали укрытия, обнося их рвами. Хотя я сомневался, что в этом был смысл: наша Война была изнутри. Но, видимо, об обороне они знали больше меня.

Многие, прекратив попытки сбежать и не то отчаявшись, не то придумав план, впали в спячку. Я впервые видел, как кто-то спал. Один из всех, кого я считал мужчиной, стоял неподалеку от меня. Он озирался, будто ища другой способ спастись , а не найдя, устроился прямо там, где стоял, сложившись к комок, укрепившись и покрывшись почти каменным панцирем. Ему не хватало только храпа для полноты картины, но он и без этого выглядел умиротворенно.

Дед тем временем подбежал ко мне и заявил:

— К сожалению, у меня нет времени посвящать тебя во все подробности, но тебе пора за дело! Времени нет! Грядет буря! И — о-о-о — она будет большой! Я чувствую! — сказал Дед, и меня, почти за руку, потащили за ним.

Тетушка Розанна кудахтала рядом, приговаривая:

— У нас есть пара мгновений, позвольте, я объясню ему.

Дед, казалось, не слышал ее, он, обводя взглядом всех вокруг, бурчал:

— Так, Лиммонтимонас спит, хорошо. О, Августина наконец-то решила поставить забор: похвально, я давно ей говорил.. Так-так, кто тут у нас? Силенсия — о! Она сделала достаточно разрушителя.

Глядя на каждого, он радостно кивал, будто гордясь каждым винтиком своей машины. Машины, которая будет бороться. В какой-то мере это завораживало.

— На позиции! — скомандовал он, когда мы добрались до того места, на котором вчера был пикник. Это команда точно предназначалась нам — я знал это по тому, как он выразительно глядел на меня.

— Октавиус на месте! — сообщил солдат, который, видимо, следовал за нами всю дорогу.

Тетушка Розанна, слушать которую так никто и не стал, лишь махнула рукой, указав мое место, то место, которое должен был занять я: на краю поляны для пикника, в правом углу. Дед был в левом. Как дирижер, он руководил нами.

Тетушка Розанна осталась стоять со мной, видимо, для того, чтобы в случае чего подсказывать мне то, что надо делать.

— Приготовься, — велела она.

Я собрался, но выглядело это так, как будто я не понимал, что от меня хотят. Прикол был в том, что я и в самом деле не понимал.

— Понимаешь, твое дело будет особенным. Ты должен… — начала она, но громкий возглас Деда перебил ее:

— Поднимай!

Я точно не знаю, что это значило, но я видел, как из трех точек, в том числе и от Деда, что стоял в одном из углов вымышленного квадрата, появился зеленый купол, что, надуваясь, окутывал всю нашу местность: дома статичных, нашу школу, кратеры, место работы Дру… И все остальное. Он становился выше, мощнее, и только с моего места не вышло ни всполоха. Я видел Деда, который следил за моими движениями. Противоположную сторону образованного нами квадрата я не видел, но думал, что они тоже смотрят на меня осуждающе.

— Алибастер! — велела тетушка, успокаивающе погладив меня по руке, — подумай о том, что без твоего участия купол не будет прочным, он не защитит наших друзей… Он не…

Но я уже понял, что надо делать. Нужно собрать свою энергию в охапку и, сосредоточившись, дать ей волю — позволить ей обхватить уже существующий купол и закрыть ей проплешину надо мной.

Я это сделал. Зеленое облако поднялось надо мной и идеально слилось с остальным куполом.

И это было славно, если бы не одно «но» — мир не ограничивался площадкой безопасности, что мы создали. Наша защита была большой, но не всеобъемлющей.

Вокруг нас под чистым небом шло сражение — там действительно сражались. Несколько десятков самых сильных и самых стойких защищали нас от приближающихся Больших Боссов. Быть может, эти часовые были там и раньше — почему же тогда нас не обнаружили противники до того, как началась Война? Но теперь часовые вышли из тени — они были в действии. Они отвлекали Боссов — этих громадин круглой формы, катящихся на нас, разевающих рты и тянущих к нам руки, которые возникали будто из самого тела и окружали жертв. Несколько защитников бесконечно перемещались, мельтеша перед глазами, и Боссы, как заведенные, перли на них, будто не замечая нас с нашим зеленым одеялом — защитой.

Кроме Боссов там были еще кто-то. С оружием, высокие, ленивые. Я представлял, что они носят черные очки и играют в шпионов — до того точно они поражали свои цели.

На них шла другая группа наших воинов. Некоторых из них уже схватили и впрыснули им что-то в тело из этих своих пушек.

Были еще одни, пребывающие с горизонта. Они чем-то походили на Боссов, но были меньше. Молодые были статные, высокие, прямые. Они видели противника и атаковали. Старые — скрюченные, сморщенные. Их было меньше, но тем не менее они тоже участвовали в нападении, помогая молодым превращать розовую землю под их ногами в отвратительно пахнущие лужицы желто-зеленоватого цвета.

Шестилапых, которые интересовали Ленни, не было, и мне даже было не любопытно их посмотреть.

Зато, к несчастью, были те, что интересовали меня. Тетушке Розанне придется рассказать на уроке что-то еще, поскольку их действия я видел собственными глазами. На горизонте, там, где земля становилась небом и наоборот, была ярко-красная зона, как река, обнесенная стеной. Но стена светилась — это оттуда на нас шли некоторые из убийц. Как будто через стекло — я видел их, маленьких, разноцветных, разных, — они поймали кого-то из наших. Путешественника? Или что еще он делал там, в отдалении от нас? Хотя никакого его уже не было. Его окружили и, как показано на картинках в классе, впились в него, окружая обручем и делая дырки в его коже. Ужас. Жидкость хлынула в него и подобного мне разорвало, как шарик с водой.

Хорошо, что я не успел придумать ему внешний вид, пол и имя. Иначе мне было бы еще неприятнее видеть то, как его опавшая оболочка кусками потянулась течением куда-то вдаль.

— Внимание! — пропел голос, и тетушка Розанна, семеня, отправилась вдаль, справедливо рассудив, что я справлюсь сам, — тяни выше!

И я потянул. Купол стал захватывать больше, но этого все еще хватало, чтобы спрятать ее. Дру. Я видел ее совсем недавно, но сейчас почти не узнал — она, затесавшись между солдат, незаметно даже для самой себя, вышла из купола и оказалась прямо на линии Битвы. Она собирала свои камни, словно цветы, и даже, возможно, не обращала внимание на то, что Смерть следует за ней по пятам. Тетушка Розанна догнала ее и, дернув на себя, затащила под купол, укрывая от летящего в ее сторону врага.

— Деточка! — заверещала тетушка Розанна, — что ты делаешь?

Я не слышал ее ответ, поскольку чуть не сошёл с ума, когда увидел ее одну, припрыгивающую в сторону поля Битвы, будто так это и надо. Она выглядела как видение, явившееся поддержать бойцов, и в то же время проклятие — мое собственное проклятие, потому что я почувствовал, что на месте любого погибшего может быть она. В Эту самую минуту. На моих глазах. И вместо того, чтобы помочь ей, я был вынужден держать этот злосчастный купол. Наверное, она ответила, поскольку Розанна, качая головой, продолжила:

— Все отравлено! Мы не знаем, как они действуют в этот раз, и поэтому трогать ничего нельзя.

Дру усмехнулась.

— Я знаю, — сказала она, — У меня закончился мел, а скоро будут считать погибших, и вдруг мне нечем будет записать их.

Она сказала это так, будто это могло объяснить ее поведение, и тетушка сочувственно покивала. Обычно так разговаривают с тяжелобольными, быть может, с Дедом. Он же болен? Ведь так? Но сейчас он выглядел здоровее всех живых — держал свою часть крепко и стоял, как натянутая струна, не забывая при этом сканировать пространство и произносить, почти кричать, чтобы его слышали те, кто был на противоположной стороне нашего квадрата-убежища:

— Октавиус, правее! Да-да, вот так. Еще немного — и… это закончится! Всегда заканчивалось. Их основная ошибка в том, что они никогда не доводят дело до конца. Мы же тоже не машины — мы не можем стоять так вечно, но их запал кончается ровно до того, что бы уничтожить нас. Наши силы почти на исходе, и, значит, конец атаки близок. А мальчишка не промах!

В его словах определенно был смысл, поскольку полчища, прибывающие к нам, становились меньше, а воздух, пропитанный химией, становился легче. Розовой земли становилось меньше, многие кратеры забивали желто-зеленые пробки. Я держался из последних сил — ноги слабели. Дышать было трудно и, честно, я даже боялся сделать вдох — вдруг смерть притаилась в самом воздухе?

Тетушка Розанна отправилась, видимо, отводить Дру в безопасное место, а я пообещал себе поговорить с ней о ее странном поведении, нарушающем все возможные инстинкты самосохранения.

* * *

Когда я уже собирался упасть и умереть, все прекратилось. Стало тихо. Дед велел убрать купол, и я так был рад этому, что даже забыл поинтересоваться а зачем, собственно, он был нужен? И почему его держал я?

Я, сладко потянувшись, поплелся в сторону — точнее, в центр — туда, где были те, кто не воевал.

Я мечтал увидеть Ленни, чтобы обсудить с ним произошедшее, или, возможно, тетушку Розанну, что, видимо, нашла себе занятие получше, чем следить за мной, раз все еще не вернулась. Но не обнаружил ни того, ни другого. Среди обломков паники был лишь один пригодный к диалогу. Он выглядел внушающем силу. Он отдавал поручения кому-то, кто шел с лопатами на границу, — наверное, убирать те желтые пятна.

— Чистильщики идут первыми! — распоряжался он. — После них — уборщики! И я прошу вас приложить все усилия, чтобы ни одна часть защищавших нас не попала в лапы ищеек! А, ты новенький? — сказал он, заметив меня.

Не знаю, что в моей внешности натолкнуло его на эту мысль. Я же в нем видел выправку генерала и задатки командира — до того властным была его поза и голос. Для пущего эффекта ему не хватало лишь камзола и орденов, но я их ему тотчас дорисовал. Мне казалось, ему так же подошли бы короткая стрижка и темные волосы.

— Ага, — согласился я. — Али.

— Очень приятно, Октавиус, — произнес он, пожимая мне руку.

Так вот кого упоминал Дед — передний фланг — Октавиус. Так, видимо, мы с ним теперь в одной лодке.

— Отто, — сократил я, — ты не против такого имени, а то твое… слишком длинное — прояснил я. И невкусное — но говорить это я, разумеется, ему не стал.

Он, видимо, нехотя согласился. Это было видно по его вздернутому подбородку и в удивлении поднятой брови.

— Отто? — переспросил он. — Ладно.

Видимо, я ему не сильно понравился, но спорить он не любил, поэтому и согласился.

— Что это было? — уточнил я, имея ввиду, разумеется, ту зеленую штуку. — Купол. Зачем он?

Отто посмотрел на меня, как на глупого. Честное слово, я читал в его глазах, что тупее меня он в жизни никого не видел. Он мог бы покрутить пальцем у виска — и то это было бы менее обидно, чем этот его взгляд.

— Ты что, только вчера родился? — вопросом ответил он на мой вопрос.

Я не видел смысла врать и все еще не понимал, как они отсчитывали время, но..

— Да, вчера, — кивнул я.

— Славно, — заключил он, поджав губы, и вновь переключил внимание на подчиненных. — Персивальс, ты не дочищаешь, видишь? — крикнул он.

Персивальс, тщедушный молодой человек с щеткой, и правда, не дочищал, но почему-то не видел это. После слов Отто тереть он начал лучше, и пленка наконец-то поддалась.

— А зачем вы это делаете? — вновь попытался наладить диалог я. Чем-то притягивал меня этот Октавиус. Быть может, тем, что говорить со мной он не хотел?

— Если ты родился только вчера, то, думаю, тетушка Розанна будет недовольна, если знания о мире буду давать тебе я, — ответил он. Он даже говорил в какой-то особенной манере со мной. Я бы назвал ее саркастической.

— Ага, как же — расскажет, сегодня мне много что рассказали, — заявил я. Заявил — как отрезал.

Что он скажет мне в ответ — этот мистер гордость?

— Ты что, правда не знал, что ты делаешь? — усомнился Отто.

— Правда.

Он будто бы выдохнул. Ну, конечно, успокоился, что его напарник не тупой как валенок. Ну что ж, я был польщен и даже немного рад.

— Мы спасали тех, кто в этом нуждался. Точнее, — он почесал голову, продолжая, — всех, кто не хотел или не мог сражаться. Многие из них могли бы постоять за себя сами, но, ты знаешь, лучше перестраховаться.

— Почему это пришлось делать мне? — спросил я. — Ты, видимо, сам выбрал себе работу, а у меня даже никто не спросил — меня просто заставили это делать.

— Держать купол? — уточнил он. Я кивнул. — Как там тебя? Али? Нас, таких, как я, как Дед, как ты, немного. Точнее, нас всего четверо, еще Нимели, и поэтому, как ты понимаешь, выбора особо нет. Раньше вместо тебя был Фердинанд, и он выполнял эту работу. Мы ожидали, что вас будет двое, — напомнил он мне о моем сиротстве, — но раз уж так вышло, то едва ли тебе предоставили варианты.

Я поник. Его речь звучала как принуждение меня выполнять то, что я для себя не выбирал, и это было больше, чем просто неприятно.

— Я могу отказаться? — спросил я.

— Да, конечно, можешь, — кивнул он, но прежде чем я обрадовался, пояснил: — если ты не против того, чтобы твоих товарищей настигла жестокая смерть.

И тут я вспомнил Дру. Ее рыжие волосы, ее свет, радость ее компании и какое-то незримое притяжение к ней. Ее смех. Ее стену, которая может остаться без хозяйки. И я… не смог сказать, что я не против этого, поэтому я промолчал. Отто истолковал мое молчание по-своему.

— То-то же, — заключил он, — никого не спрашивают, хочешь ли ты работать — ты просто делаешь то, что умеешь. И делаешь это хорошо. На этом и основывается наше общество.

Я задумался. Пожалуй, смысл в его словах был, но я не совсем разделял его позицию.

Желания общества выше моих желаний? Нет уж, дудки!

— И что, прямо-таки все подчиняются?

— Как видишь, — в доказательство он обвел рукой вокруг.

Да, я видел, как бедный Персивальс со всех сил трет каждую бляшку, как он тщательно сортирует мусор, а те, другие, что Отто назвал «уборщиками» собирают мельчайшие кусочки оставшихся тел в черные мешки. До остатков защитников чистильщики не касаются, их работа, видимо, только мусор. А вот органические отходы — это работа уборщиков. Странно у них заведено — они даже не мешают друг другу, хотя я уверен, что чистильщики убирают гной, чтобы уборщики нечаянно не залезли в него и не обожгли себе тело.

Один из уборщиков был главным. Как я это понял? Он работал активнее всех: он очищал свою территорию, проверяя каждую трещину поверхности, передвигаясь почти ползком, чтобы ни одна часть мертвой клетки не ускользнула от него.

— А ты что, тоже с ними? — решил удовлетворить любопытство я, поскольку помнил, как Отто рьяно ими командовал.

О, этот его взгляд: мистер-вы-слишком-тупы для моего общества.

— Я такой же как ты, — пояснил Отто, — у нас один вид. Другие не могут держать купол.

— Но ты же командовал ими! — возмутился я.

Отто пожал плечами:

— Я люблю работать. Я просто пытаюсь помочь им.

Слышать такое было дико. Мало того, что он перерабатывал, так еще его и слушались другие, хотя начальником им он не был.

— А если я буду командовать, они тоже послушаются?

— Если твои команды будут полезны, то да, — ответил Отто и уже явно собирался уйти.

Но у меня еще оставались вопросы. Пара десятков или сотен вопросов. Всего-то.

— Постой! Можно я спрошу еще?

Отто задержался и, клянусь, я видел, как его бровь в удивлении поползла вверх.

Наверное, такого наглого, приставучего и тупого собрата он видел в первый раз. Ну и что? Он мне все равно нравился. С ним было гораздо интереснее, чем с Ленни, хотя бы потому, что с ним действительно было о чем поговорить.

Тем временем к главе уборщиков подошли Найсеер и Норберт. Они наклонились к друг другу и о чем-то шептались. Двое сопровождающих погрустнели, а затем, легко кивнув, заспешили прочь.

— Что они делают? — спросил я у Отто, который был так снисходителен, что еще не покинул мою компанию.

— Они гонцы, — пояснил он, — ну, знаешь, в основном мелкие поручения: поддерживать связь друг с другом. Они работают посменно, но сейчас вышли оба: очень уж неудачной выдалась Битва. Многие погибли. И теперь их задача передать сведения от уборщиков, которые считают мертвых и уничтожают их останки, чтобы ищейки не добрались до них, в книгу учета, к Дру, чтобы та знала, как можно называть родившихся.

— Это же бесполезно, — заключил я, — они, что, сами не могут дойти друг до друга?

Меня правда удивило это. Постоянно быть на побегушках. И как — Найсеер — тебе нравится? Бежать от родившихся до Дру и обратно, бежать от чистильщиков до Дру и обратно, бегать по велению Деда на другой конец поселения и все такое?..

— У каждого своя работа, Али, — уже устало выдохнул Отто. Наверное, его утомили мои вопросы.

Я не мог понять, как устроен механизм их жизни. Как он работает? И — главное — почему еще держится?

— Я надеюсь, что вскоре ты поумнеешь, — сказал Отто, — и поймешь, что бесполезной работы нет. А пока я вынужден откланяться. Меня уже ждут у малого Рифа, там требуется помощь с ранеными.

Я снова хотел его остановить, но внезапно вспомнил свое намерение увидеть Дру. Раз Най и Норб направляются к ней, что ж, составлю им компанию.

— Найсеер! Норбертарий! — закричал я.

Они, услышав, повернулись и расплылись в почти одинаковых улыбках.

— Алибастер, рады тебя видеть!

Норбертарий полностью соответствовал рассказам Ленни о нем, поэтому я его и узнал, как только впервые увидел. Он отталкивался одной ногой, второй у него вовсе не было, его цвет слегка переливался и он был каким-то быстрым — даже Найсеер едва успевал за ним. Я же тотчас придумал ему одежду — спортивный костюм малинового цвета, седые пушистые волосы и такие же усы. Найсеера я представлял проще — эдакий щегол в пиджаке, с тростью и в шляпе.

— Как тебе первая Война в твоей жизни? Напуган? — спросил кто-то из них, когда я оказался рядом — они с удовольствием подождали меня.

— Не особо, — пожал плечами я, — хотя это было странно.

— Еще бы, — согласился Най, — такой заварушки давно не было.

— Шестьдесят погибших — и это только на одном поле! — подхватил его речь Норб.

— Ай-ай-ай, — протянул Най, качая головой, — ты же всех запомнил? — уточнил он, обращаясь к Норберту.

— Так точно, всех до единого, — выпятил грудь Норб, — все тридцать как на духу.

— Видишь, друг, — обратился уже ко мне Най. Хотя я не помню, когда мы с ним сдружились, чтобы он считал меня другом, — приходится работать вдвоем — один вряд ли упомнит столько информации.

Мы двигались быстро, я даже по сторонам не очень-то смотрел — живые, здоровые и покалеченные, все зализывали свои раны. Те, кто оставался под куполом, выглядели здоровыми. Те, кто едва дышали или, задыхаясь, умирали на глазах, явно пришли с поля боя. Я так же заметил дома недвижимых — рвы вокруг них пенились, а они кричали:

— Силенсия, ты великолепна!

На эти слова из крайнего дома показалась такая же розовощекая, смеющаяся женщина, конечно же, с белыми кудряшками и розовыми губами, которая добрым голосом отнекивалась:

— Дорогие, да вы сами можете делать то же самое! Ваш разрушитель еще лучшего качества, вы бы справились и без меня.

Она, видимо, тоже была из неподвижных — жила рядом с ними, а еще умудрялась помогать. Да еще, похоже, тем, кто справился бы и без нее.

— Но ты помогла нам! — кричали они. — Ты поделилась с нами своим разрушителем, а копатели защитили нас им!

— Я лишь хотела, что мы все были в большей безопасности!

И они смеялись, смеялись…

Выглядело жутко.

Хорошо, что мы быстро оказались у работы Дру. Пока гонцы разговаривали с ней, и она расписывала стену, я ждал снаружи. Не хотел больше лицезреть ее скучное занятие, а потому решил потратить время более рационально.

Подумать.

Если с врагами было предельно ясно, то с Войной оставались вопросы. Неужели при каждой атаке я буду вынужден стоять неподвижно? Неужели мне придется тратить силы на купол, который, в общем-то, нужен всем, кроме меня. Я понимал, что и я, и Дед, и Отто вполне могли бы держать купол лишь над собой, или попробовать другие способы выживания. Держу пари, я бы тоже смог создать разрушитель. Или же уснуть, как тот старина. Хотя нет, может быть, уснуть не смог бы — сна не было ни в одном глазу.

И тут я снова вспомнил Дру. Ей была нужна помощь?

Я сомневался. Она выглядела сильной и здоровой. И какой-то воздушной. Не знаю, почему меня тянуло к ней. У нас, в общем-то, не принято находить пару — мы не нуждаемся в этом. Но в ней я почувствовал родство душ, не иначе, поэтому она стала для меня важной. Судьба? Проведение? Я просто знал, что должен быть неподалеку от нее, потому что только в ней был смысл. И это не было продиктовано инстинктами — это было тяготение другого уровня.

Мне нравился ее смех. Мне нравился ее юмор. Мне было приятно говорить с ней и слушать ее. Мне нравились ее движения и ее улыбки. Еще при первой встрече я убедился, что она отличается от остальных.

Любовь ли это?

Я не умел любить.

Остальные вопросы, что роились у меня, логичнее было бы задать тетушке Розанне, и я сделал себе пометку в голове.

Тем временем Най и Норб вышли от Дру. Настала моя очередь вновь спуститься вниз, в кратер, где она работала, и удивиться, увидев, как сильно преобразилась стена — новых имен не прибавилось, а количество зачеркнутых увеличилось. В десятки раз.

— Привет, — произнесла она, — не ожидала тебя увидеть так скоро.

— Я и не собирался, просто увидел тебя на поле Битвы и решил спросить: зачем, Дру?

Она смотрела на меня в непонятках пару минут, а потом вновь захохотала, точно я рассказал самую смешную шутку в ее жизни.

— Скажи, что ты несерьезно, Али, — попросила она, смаргивая выступившие слезы.

Почему же? Я был серьезен как никогда. Она могла умереть или еще хуже — медленно загибаться, как раненые на улице, потому что действенной помощи раненым у нас нет. Мы за профилактику, знаете ли.

— Серьезно, — буркнул я, — что тебе там понадобилось? У тебя был камень, я видел, — сказал я, вспомнив, что накануне мы приходили сюда записать Джорджину и Глензенг и вычекнуть Апполинария.

Кого она пытается одурачить?

— Ладно, —- сказала она, — хочешь правды? Мне было скучно.

Я поперхнулся воздухом.

— Скучно, знаешь? Я пытаюсь жить каждым мгновением, а Война меня гнетет, и я гуляю.

— Ты специально гуляешь по полю Битвы?

— Что? Конечно, нет. Вчера я зашла совершенно случайно.

Она смотрела на меня своими большими глазами, а я даже не знал, что сказать. Понятие «самосохранение» живет отдельно от этой девчонки, не иначе.

— Случайно? — уточнил я.

— Совершенно, — кивнула она, — и, если тебя успокоит, то больше этого не повторится. А сейчас прости, ко мне снова пришли.

Она кивнула головой в сторону запыхавшегося Норба.

— Западная часть, — объявил он, —еще двадцать! Я спешил, потому что голова стала, как дуршлаг.

— Диктуй, — деловито произнесла Дру и повернулась к стене, приготовившись черкать камнем.

— Пренделл, Мимисия…

И под аккомпанемент его траурного голоса, перечислявшего почивших, я вышел.

Куда пойти дальше?

Я огляделся. Никто не кричал, что пора на занятие. Никто никуда не спешил. Народа было мало, и все они скорбно смотрели вдаль. Я тоже посмотрел.

Некогда розовые поля стали сплошь желто-зеленые. Эти лужи меняли даже рельеф. Мне было неприятно видеть, как желто-зеленая субстанция залезла своими клешнями вглубь нашей земли. Как она разворотила нашу поверхность. Как она обезобразила некогда мягко-розовый цвет, сделав его грязным. Желтым. Эти лужи-пробки даже пахли дурно. Смрад от них стоял такой, что дышать им мне не хотелось, да выбора не оставалось.

Сквозь поля разрушений ходили чистильщики и уборщики. Они тщательно делали свою работу, но их усилий, видимо, не хватало: они выглядели песчинками в этом океане грязи.

Если подумать о том, что эта зеленая грязь не только следы врагов, но и результат убийств наших соседей, собратьев и таких же, как я, начинало мутить. Мне физически стало плохо от осознания, сколько их полегло там.

Как часто бывают Войны? И прав ли был Дед, говоря, что они закаляют нас?

Я видел только разрушение. Так много вопросов. Так мало ответов.

К нам подрулила кухня сэра Коррингтена. Они выкладывали свои пожитки, которых было меньше, чем обычно — видимо, последствия Войны еще не позволяли добывать пищу в прежнем объеме. И очередь вереницей выстроилась перед ним.

Аппетита не было.

Я не ел со вчерашнего дня. Но причина была не в унижении, что я испытал при попытке подкрепиться еще раз. Мне все еще было стыдно, но желание сахара пересилило бы мой стыд.

Причина была в другом.

Я не находил себе места. Мне хотелось бежать отсюда. Это мир был жестоким. Тут дурно пахло. Я мало что понимал, но знал одно — если бы я жил один, то я не должен был лицезреть эти поля. Я мог бы спокойно сбежать на любую другую территорию, и не было бы нужды смотреть на это и ощущать, как твои внутренности переворачиваются от мысли, что умереть может любой, кто тебе дорог.

И эта смерть не будет равна рождению. Никто не будет ей рад. Пара твоих потомков не заткнут дыру, образовавшуюся после твоего ухода.

После тебя останется пустота.

После Фердинанда остался я. Хотя нас должно было быть двое, но предок мог быть спокоен — у него было продолжение.

Я вспомнил о месте, где жил Фердинанд и где я еще не был. Я почувствовал, что пора, что сейчас самое время.

Я окликнул ближайшую ко мне даму, что была ниже меня ростом и, бесспорно, носила шляпки с бантами, и произнес:

— Мисс, а вы не знаете, где жил почивший Фердинанд? Я его потомок.

Она улыбнулась самой обворожительной улыбкой и махнула рукой, одетой в перчатку, указывая направление:

— Прямо до большого камня, там направо — последний кратер.

— Благодарю, — ответил я.

Место нашел я быстро. С камнем проблем не возникло — эдакая глыба — вот бы Дру сюда. Она могла им писать до скончания веков. Камень был разноцветный, большой, бесформенный. Он являлся отличным ориентиром.

Нужный кратер тоже легко узнавался.

Несмотря на то, что в первый день мы двигались другой дорогой, так как камень я бы запомнил, саму впадину я узнал. Она начиналась плавно, постепенно устремляясь вниз. Как хорошая такая трещина земли.

Кто-то выкинул моего родившегося мертвым напарника. Наверное, уборщики — вдруг бы ищейки добрались сюда? Насчет ищеек я уже сделал пометку, но у меня и без тетки Розанны есть пара теорий, кто они такие: разведчики, что узнают нас. Шпионы, что по остаткам наших соседей определяют наше местоположение и присылают сюда Боссов и всех остальных чудищ. Поэтому нужно сделать все, чтобы ни кусочка живого или мертвого кого-то из нас не попало к ним в руки.

Я сглотнул, оглядывая обстановку.

Напротив входа была парта, похожая на школьную, и пара стульев. Пол был накрыт добротным ковриком крупной вязки. Было одно окно, что выходило на нежилую часть города. Глубже внутри висели шкафчики — в них были банки, тарелки. Я заглянул в каждую. В одной из них нашел лакомство и съел его. Видимо, родственник был запасливым.

Опускаясь ниже, почти в конец дома, я увидел портрет во всю стену, нарисованный теми же камнями, что использовала Дру.

На портрете в полный рост стоял кто-то из моих родственников. Так как я никого из них не видел, то наверняка не могу знать, кто был изображен на нем.

Но если бы меня попросили описать его, этот портрет, я бы описал. Я бы сказал, что у нарисованного длинная зеленая, по-хорошему зеленая, не как те лужи, борода, бакенбарды и красные волосы. На носу пенсне, а в руках книга. Обязательно классная такая книга, которой не стыдно похвастаться в приличном обществе.

Я бы сказал, что тут изображен мой пра-пра-прадед.

Я бы наградил его историей, рассказал бы о его странствиях, указал бы места, где он побывал, а где только хотел побывать. Я много что мог придумать.

Мне нравилось сочинять. С моим воображением мир был ярче, красивее. Слаще.

Но я был заперт здесь, в этом забытом местечке, где мои разговоры вряд ли кто будет слушать, поэтому я, найдя в себе силы оторваться от созерцания его великолепной бороды, перевел взгляд вниз.

На первый взгляд, здесь не было ничего удивительного.

На полочке, прямо под портретом, висела полка, а на ней стояла крохотная непримечательная баночка. Я сначала не удивился. Сколько их я сегодня видел в доме?

Но в этой что-то было внутри. Желтое, симпатичное. Маленькая горошинка, но она притягивала взгляд. Я улыбнулся. Неужели почивший родственничек и здесь оставил кое-что вкусненькое для меня?

Я открыл банку и залез в нее рукой. Дома можно не соблюдать правила приличий.

Зачерпнув немного я, почти с благоговением, поднес к носу горошинку, ожидая почувствовать сладостный запах угощения. Увы, этого не произошло.

Я недоверчиво лизнул. Было горько, неприятно и даже немного обидно.

Это что — ушная сера?

И откуда я вообще знаю, что такое ушная сера?!