Путешествие на Восток (джен)

В заброшенном доме всё было, как при хозяевах — хотя нет. Они едва ли кидались стульями и бросали одежду посреди комнаты, Шарки не говорил, что у Беорингов так принято.

Интересно жили люди, непривычно. В окнах вместо стёкол была тонкая плёнка, на карнизах внутри висели куски вышитой ткани, на полу — тоже ткани, плетённые из тонких нитей, пёстрые, с бахромой. На постелях — покрывала, на стенах — тоже куски ткани прибиты. Шарки сказал — чтобы не дуло из щелей. Стол, стулья, ложки — всё деревянное, лакированное, расписанное в три краски простыми узорами. Беоринги вообще узоры и краски явно любили.

Никакой, словом, отцовской тёмной эстетики — да и пёс бы с ней. Всё равно Волчонок не очень понимал, что это значит. Что-то, связанное с любовью Хозяина везде навтыкать шипов, заклёпок, острых углов и рож пострашнее.

Одежда у Беорингов была под стать жилью: не пёстрая, но и не блёклая. Шерстяная, но не жаркая и не колючая. Вышитая, но простенько. Хорошая одежда, и Волчонок с радостью сбросил опостылевшее уже тряпьё и подобрал себе штаны и рубаху по размеру. Чистые, сухие, хотя и не свежие — всё-таки сколько лет тут лежали — они радовали тело прикосновением. Блаженство, что тут скажешь!

Грязь, бардак — Волчонок их на дух не переносил, а вот захватить больше одной перемены одежды в дорогу не додумался. Стирать же было попросту негде: последние недели они шли сначала по болоту, потом по пустошам, потом опять по болоту. Наказание пошло на пользу, и когда эльф припомнил, что человек той огненной женщины ему рассказывал, мол, в Дортонионе пить ничего нельзя и всё отравлено — Волчонок немедленно приказал набрать побольше воды впрок.

Тратить её на мытьё, правда, было нельзя, так что он взял тряпки, какие наименее жалко, и хорошенько ими вытерся. И Шарки с эльфом приказал так же сделать, а то они замарались ещё хлеще. Особенно эльф, весь вымазанный тем, что сочилось из его ран.

Закончив с наведением порядка в себе, он прибрался в доме и сел вычёсывать детей.

Воздух был сухой и противный на вкус. Как пепла глотнуть — аж вспомнился замок Хозяина, такой же неживой. Хотелось как-то отвлечься, перестать замечать мёртвый сад снаружи — ровную чёрную землю, чёрные деревья с чёрной сухой листвой, сухую жёсткую траву, похожую на иглы мёртвого ежа, яблоки, кажущиеся спелыми и рассыпающиеся от прикосновения в мерзкую чесучую пыль. Мёртвый мир снаружи, где ничего не росло, ничего не жило и всё застыло, и от всего веяло болью и отчаянием. Волчонок не мог их не слышать — жалобы травы, деревьев, воды, которой запретили течь и меняться.

Зачем отец всё это натворил?

Разве не лучше было бы поселить здесь волков и орков, в этих красивых крепких домах?

Загадят, конечно, быстро — но если хорошенько взгреть достаточно раз, научатся вести себя аккуратно. И не таких учивали. Как там пел Одноухий? «У Глаурунга нету талии, он не умеет танцевать — а мы его по морде лавкою, и кочергой, и за добавкою, потом столом и снова лавкою — и научили танцевать!».

Эх, Одноухий! Как он умел петь, заслушаешься — то звал небесный цветок, то бранил его, то вызов кидал...

— Эй, эльф! Давно хотел тебя спросить. Почему ты один поёшь?

От Быстрого пахло немытой шерстью. Хороший запах. Волчонок вдохнул полной грудью и продолжил вычёсывать — больно уж много детишки набрали всего по дороге. Эльф хлопнул глазами, как всегда, не понимая простого вопроса.

— Я имею в виду, — разъяснил Волчонок, — ваши кричать кричали, а вот чтобы петь вещи в тюрьме, это ты первый. Один что ли умеешь?

Даже те, кого сожрал Сильный, не пели. Только этот. Пел не как против отца, всякое невероятное. Нет; тюремные его песни пахли сосной, елью, дымом из очага, тёплым молоком — хорошие песни. Вопрос был важный: чем дальше, тем больше эльф наглел, чуя свою нужность. Надо было выяснить, нельзя ли его заменить кем-нибудь покладистым, пока не поздно.

Огорчился, кажется. Наверное, те сожранные были друзья.

— Нет, я не один такой, — медленно, словно через силу, ответил эльф. — Там, за Морем, многие умеют петь. Их учил сам Сулимо.

Волчонок швырнулся в наглеца железной щёткой:

— Не бранись мне тут! И отдай обратно. Зачем поминаешь всякую дрянь?

— Дрянь?

— Душителя, — радостно встрял Быстрый. Любил он встревать в чужие разговоры, благо эльф уже понимал нормальную речь. — Он как-то играл с Хозяином в кости и выиграл у него весь воздух. Затянул небо дымом, чтоб никто его собственность не крал, ядовитые туманы повесил. Но Хозяин его перехитрил: сказал, что если взять и отдать — это, вестимо, не кража. А известное дело, где вдох, там и выдох!

— Понабрался у орков, — фыркнул Волчонок, пнул сына в бок беззлобно. — В кости с Хозяином, это надо же... будет ещё Хозяин до всяких снисходить! Но Душитель жуткий. Он идёт, а воздух вокруг — как огонь, и обжигает всё нутро, и дышать невозможно. Страшный враг, его поминать нельзя! Вдруг услышит!

Он хорошо помнил — как воздух налился светом и резал глаза, как падали рядом дети, совсем малыши, а этот просто шёл, лёгкой такой походкой, не в доспехе — в красной накидке на плечах, прозрачной, тонкой, вышитой золотыми нитями. Волчонок тогда эту накидку разглядел так, что на всю жизнь запомнил: сотни, тысячи птиц, тончайшие золотые контуры по тончайшей ткани. Если бы она не слетела с плеч Душителя, не накрыла Волчонка с детьми — не пережить бы им гибель Утумно.

А так — повезло.

Он бы её себе оставил на память, да только её потом ветром унесло.

— И всё же, именно он научил петь моих учителей. Faire Thuaron⁽¹⁾, Друг Птиц, Сокол Света, — дерзким тоном ответил эльф. — Не говори о том, чего не знаешь.

— Я не знаю?! — вспылил Волчонок, вскочил на ноги. — Это ты, рожа грызенная, не знаешь! А я его видел!

Изумление ещё больше исказило и без того уродливое лицо эльфа. Потом он тихо, словно самому себе, заметил:

— И остался жив.

— Потому что на моей стороне была сила, — «И удача». — Был бы я слабее, закончился бы прямо там.

— И твой отец остался жив, потому что силён? — по-драконьи вкрадчиво спросил эльф.

Треснуть бы его, да ещё кончится — и кто тогда петь будет?

— Хочешь сказать, что он меня, как та огненная женщина — помиловал? Но я ему никакой крепости не сдавал, знаешь ли!

— Так и он — не Лутиэн из Дориата, и ты — не Вонючка Жестокий. Зачем ему убивать детей?

— Ну спросил! — заржал гиеной Быстрый. — Детей врага, их надо первым делом прибить. Чтоб он стал слабее и не вырастил новых воинов. Закон войны, ну!

— У нас другие законы.

— Ну и тупо, — ответил тот.

«Зачем ему убивать детей». Спросит тоже. Или это — как с fairie, как с бессмысленной любовью? Отец и Хозяин опять оказались неправы?

Но эльф проиграл отцу.

А отец проиграл женщине, униженно молил её о милости и сбежал впереди собственного визга.

Эльф хоть о милости никого не молил, и вообще Сильного ушатал. Как, кстати?

— Слушай, — сменив тон на мирный, спросил он, — а как ты смог Сильного загрызть? Дохлый же был. Я знаю.

Эльф посмотрел в упор и ответил просто:

— Помогли.

— Кто?

— А не знаю. Астальдо, Сулимо... я их всех просил: «На один рывок, пожалуйста, друг же», — он как-то странно, хрипло рассмеялся, скривил порванный рот в улыбке. — И вот, получилось.

— Что ж они, твои Сулимо с Астальдо, — он выговорил бранные слова со всем удовольствием, — тем двенадцати помочь не пожелали?

— Не знаю, — всё так же просто ответил тот. — Узнаю, непременно тебе скажу.

— Дерзишь.

— Нет, правда скажу. Меня это самого грызёт. Почему одни умирают, а другие — нет? Почему мне послали сил, а им — только смерть? Почему они не помогли моему дяде, когда тот пошёл на Врага? Знаешь, иногда спать не получается от всех этих вопросов! Ну, и от боли немного... — он снова хрипло рассмеялся.

— И что?

— И ничего. Приходится верить, что где-то есть объяснение. Иначе, понимаешь, твой хозяин окажется прав, мир — бессмысленная, дрянная штука, в которой только бесконечный круговорот своих и чужих ошибок и страданий. И надо не жить, надеяться и бороться, а искать способ разрушить душу так, чтобы умереть насовсем и всё это прекратить. Но ты — вот ты — разве хочешь насовсем умирать?

Волчонок только выругался — самыми плохими выученными от орков словами.

1) Вольное Дыхания

Вернуться к тексту