Природоохранная зона (гет)

лето 1992 года

Летним утром, когда Илья только закончил первый класс, отец рассказал ему историю об Иоганне Генрихе Песталоцци.

— Случилось это давно, — неторопливо начал отец, раскладывая инструменты по нагретой поверхности уличного стола, — когда были еще на Земле всякие цари да помещики… И простые крестьяне, конечно, которым очень тяжело жилось под их гнетом…

Он ненадолго прервался, чтобы поднять с земли и положить на стол несколько старых досок.

— …В стране, которая называется Швейцария. Знаешь, где это?

Илья присел на лавку и помотал головой. Солнце, проникающее через листву виноградной беседки — в которой они с отцом находились — попало в глаза, заставив зажмуриться. “Хочу солнечные очки, — решил Илья, протирая глаза руками. — Как Вадику из города привезли”.

Рядом с беседкой рос куст черной смородины. Сразу за смородиной начинались густые заросли малины.

На горизонте, за начинающей краснеть малиной, высились громады терриконов — пустой породы, извлеченной при разработке шахт. Близость шахт выдавал и мерный гул работающего вдалеке оборудования. Все поселковые дороги были усыпаны битым углем и угольной крошкой — черными гранеными камешками, сверкающими на солнце.

— Швейцария, — продолжил отец, — это такая маленькая горная страна в самом центре Европы. Знаешь, где это?

— Не-а, — весело ответил Илья.

— А помнишь, что такое Европа?

Илья кивнул:

— Да. Ты мне в атласе показывал.

— Когда зайдем в дом, поищем Швейцарию на карте, если захочешь… Подай мне, пожалуйста, гвоздодер.

Илья с интересом наблюдал, как отец выдергивает из досок проржавевшие гвозди, оставляющие на древесине грязно-оранжевые следы. Отцу нужно было починить прохудившуюся загородку, куда засыпали уголь для отопления дома. Сейчас там была лишь угольная крошка, а в метре от загородки лежала и лениво махала хвостом их собака Лайка.

— …И вот в этой стране давным-давно, в небогатой семье одного врача по фамилии Песталоцци, родился мальчик. Его отец, увы, рано умер; но у мальчика остались мать и служанка, простая крестьянка…

— Мы тоже небогатая семья, — заметил Илья. Мать часто повторяла эту фразу в ответ на просьбы что-то купить. Впрочем, ему не казалось это чем-то неправильным: так жили все вокруг, и другой жизни Илья не знал. Мать целыми днями пропадала на огороде; отец, по мере оставшихся после работы сил, помогал ей или ремонтировал что-нибудь в доме. У самого Ильи был потрепанный велосипед, несколько старых маек и штанов да пара брюк. А солнечных очков, видимо, не видать ему как своих ушей — если отец специально не съездит за ними в город, что вряд ли: это лишние траты.

По телевизору показывали совсем другую жизнь: с домашними бассейнами, домами в два этажа, огромными каминами и красивыми машинами — но это было только в телевизоре, и это Илья тоже воспринимал как данность.

— …Почему у них была служанка, а у нас — нет?

— Время тогда другое было, — ответил отец, не отвлекаясь от работы. — У простых крестьян совсем ничего за душой не было; почти все, что они выращивали, отбирали помещики да цари. И ничего им другого не оставалось, как с утра до ночи работать… Лучше скажи, ты правда хотел бы слуг?

Он отвлекся и посмотрел прямо на Илью. Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь виноградные листья, падали на отцовы волосы, лицо и рабочую одежду — всю в пятнах краски и лака.

“Чумазый, — весело подумал про себя Илья. — Мать сказала бы, что он чумазый…”

— Ты бы им приказывал, а они бы тебе шнурки завязывали, — негромко продолжил отец. — Посуду бы за тобой мыли, суетились, бегали бы вокруг и все думали, как тебе еще угодить. Не потому что ты им нравишься, вовсе нет; а потому что если бы они не бегали и не суетились, то умерли бы с голоду…

— Нет, — помотал головой Илья и объявил с гордостью: — Я сам все могу!

И добавил, чтобы порадовать отца еще больше:

— Я вчера помогал маме посуду мыть…

— Это ты правильно, — улыбнулся отец. — Это ты молодец…

Он снова взялся за работу.

— Так вот, маленький Песталоцци еще в детстве узнал, как плохо живется бедным крестьянам. Он ходил в гости к своему дедушке, деревенскому священнику, и видел, как усталые крестьяне из последних сил распахивают поля и собирают урожай под палящим солнцем, как бедно они одеты и мучаются от голода… А Песталоцци, надо сказать, рос очень добрым мальчиком. Он познакомился с этими крестьянами и время от времени помогал им работать в поле…

— Я тоже маме в поле помогаю, — заявил Илья, болтая ногами.

— Это ты тоже молодец, — рассмеялся отец. — Только у нас тут, правда, огород, а не целое поле. А на полях за нас теперь работают комбайны. В городе неподалеку есть целый завод, который эти комбайны выпускает. Ты что-то хочешь спросить?

Илья на самом деле хотел было спросить, где находятся те странные места — с двухэтажными домами, красивыми машинами и каминами. Но шестым чувством, легким ветерком на затылке он вдруг понял, что отец рассказывает ему нечто важное — и лучше его не расстраивать, а спросить что-то по теме.

— А что случилось дальше?

Отец отложил инструменты и сел на лавочку рядом с Ильей. От его одежды пахло краской и морилкой.

— У Песталоцци появилась заветная мечта. Помочь крестьянам, беднякам. И тогда он решил открыть приют для бездомных детей: чтоб, значит, правильно воспитать, выучить и в мир выпустить. Знаешь, что такое приют?

— Не-а…

— Это от слова “приютить”. Дать кому-то крышу над головой, поделиться едой. Но непростым делом оказался этот приют…

— Почему? — ожидаемо заинтересовался Илья.

— Ну смотри, — рассудительно сказал отец, направив взгляд куда-то в чистое голубое небо. — Ты уже год ходишь в школу, взрослый человек, можно сказать… Твоя работа — учиться, верно? И по дому помогать.

Илья кивнул.

— Крыша над головой и еда у тебя есть — это наша с матерью работа. Как правильно писать и считать, тебе учителя рассказывают, потому что это их работа. А если ты заболеешь, врач придет тебя лечить — это его работа… А у тех детей не было никого и ничего на белом свете.

— А куда все делись? — удивленно спросил Илья. Если сам он почему-то не мог найти родителей, то мог обратиться за помощью к соседям или школьным учителям. Благо его отца, преподававшего математику в той же сельской школе, знала вся округа.

— В те времена, чтобы пригласить врачей или учителей, нужно было заплатить много денег, а у бедняков их не было. Они прокормить-то своих детей еле могли. Работали от зари до зари, и все равно едва хватало, чтобы с голоду не помереть. Только помещики, цари да богачи всякие хорошо жили и могли себе позволить приглашать учителей и врачей.

Илья помолчал некоторое время, пытаясь представить себе такой страшный мир.

— … Тогда Песталоцци придумал хитрую вещь, — продолжил отец. Илья вдруг не в тему подумал, что сегодняшняя отцовская одежда совсем не похожа на те чистые и строгие костюмы, в которых он ходит на работу. — Песталоцци решил, что дети будут одновременно и хозяйство вести, и работать, оплачивая свое проживание, и науки постигать. Вот только ничего у него не вышло…

— Почему? — расстроился Илья.

— Детям сложно самим заработать себе на жизнь, — вздохнул отец. — Да еще и учиться одновременно. В итоге Песталоцци погряз в долгах, и пришлось ему свой приют закрыть.

— А что стало с детьми? — спросил Илья. Ему не приходилось видеть беспризорных детей, только беспризорных собак — немытых, неухоженных и голодных. Одну такую, впоследствии прозванную Лайкой, отец даже разрешил забрать домой. Илья до сих пор тайком бегал навещать остальную стаю, подкармливая их хлебом и остатками супа. Ему вдруг захотелось расплакаться, когда он представил себе таких же детей — сбившихся в стаю и ждущих, пока кто-то добрый, навроде Ильи, не принесет им еды.

— Они вернулись к своей прежней жизни. Кто-то попрошайничал, кто-то выполнял грязную работу…

— Понятно, — тихо сказал Илья.

— …Через много лет Песталоцци стал знаменитым учителем. Он упорно учился, развивал науку, и теперь самые зажиточные купцы, помещики и даже некоторые цари признавали его достижения. Но вот одна проблема у Песталоцци оставалась, и мучила она его до конца жизни…

Отец замолчал. Илья, по примеру отца, прищурившись, посмотрел на небо — представляя себя таким же взрослым и умным — и спросил:

— Какая проблема?

Солнце продолжало печь, и воздух был душным и жарким, как и всегда бывало в июле; и Илья вдруг представил себе крестьян, работающих с утра до ночи в полях, а вокруг каждого из них, точно шубой, оборачивался такой же душный и жаркий воздух.

“Хорошо, что сейчас есть комбайны”, — решил он.

— До самой смерти, — негромко ответил отец, — до последних дней жизни Песталоцци не смог простить себе того, что свою мечту — помочь беднякам — он так и не исполнил.

— Он плохо старался? — уточнил Илья после минутных размышлений.

— Сам Песталоцци всю жизнь так и думал: он просто плохо старался, — кивнул отец. — Но сейчас нам понятно, что тогда люди просто не могли произвести достаточного количества еды и других вещей, чтобы хватило всем. Да и многого еще не придумали. Ни тракторов, ни комбайнов… Даже поездов еще не было. Люди ездили на лошадях, на них же пахали землю. Кто победнее, вынужден был обрабатывать землю вручную. Поэтому у людей просто не было лишних сил создать такие приюты, как хотел Песталоцци… Очень сложно, Илюш, сделать что-то, когда могущественные исторические силы против тебя.

Отец иногда забывался и говорил слишком сложными словами. Илья переспросил:

— А потом получилось? Сейчас ведь уже есть и поезда, и трактора…

— Да вот уже семьдесят лет назад как получилось. В советской России создали такие приюты, и даже сделали их лучше, чем Песталоцци мечтал. У нас в начале века тоже было много беспризорных детей, которым требовалась помощь. За несколько лет советская власть смогла помочь большинству…

Пока они вели разговор, на фоне продолжали гудеть шахты — наследие развалившейся год назад страны. Но шахты, в отличие от Союза, все еще были живы, и благодаря им мог дальше существовать поселок.

Впрочем, тогда Илья ничего из этого еще не знал.

* * *

В детстве отец много общался с Ильей. Пока сидел у его детской кроватки вечерами; пока они вместе чинили что-нибудь по хозяйству; субботними утрами, когда готовил завтрак вместо затемно ушедшей на рынок матери.

Даже ранним субботним утром отец был гладко выбрит, причесан, одет в рубашку и брюки. Позже Илья заметил, что подобная аккуратность была присуща многим возрастным жителям поселка. Небрежность в облике сразу же показывала окружающим, что с человеком что-то не так. Для поселка — наследника деревенских устоев — это “не так” было куда страшнее, чем для обеспеченного разнообразными благами города.

В одну из таких суббот, пока исчезали последние звезды и алел горизонт, отец как обычно стоял у плиты и варил Илье овсянку с малиной, а себе — кофе. Илья же в это время сидел на стуле, привычно болтал ногами и пил травяной чай.

— …Вот, положим, был завод, — задумчиво говорил отец, зорко следя за уровнем кофе в турке. — А на заводе — цех. Скажем, сталелитейный… Большой такой цех, человек на сто. И все эти сто человек совместными усилиями сталь производили. А сталь любой стране очень нужна: из нее потом те же комбайны делают, машины… Да хотя бы эту кастрюльку, в которой я тебе сейчас кашу варю…

Илья посмотрел в окно: звездочка сверкнула в последний раз и растворилась на посветлевшем небе.

— …А хитрый буржуй, хозяин завода, брал и продавал эту сталь задорого кому-нибудь. Большую часть денег себе оставлял, а рабочим крохи выдавал, чтобы те с голоду не умерли и продолжили на него работать.

— Почему они не пошли на другую работу? — заинтересовался Илья.

— А не было другой работы, — вздохнул отец и выключил газ под кастрюлькой. Каша, видимо, была готова. — Буржуи все вместе встретились и договорились рабочим одинаково мало платить.

— Но рабочих же много! А буржуев сколько… Человек десять?.. Неужели рабочие не могли ничего сделать?

— Тут вот какое дело, Илюш. Рабочий ведь со своими товарищами очень тесно общается. Трудятся все вместе: он, например, точит болты, а его товарищ — гайки за соседним станком. После работы идут в одну ночлежку спать…

— А почему они по домам не идут?

— Не было у них домов, Илюша. Рабочие были очень бедные, и хватало им денег только на койку в заводской ночлежке и на обед в заводской столовой. Причем и ночлежкой, и столовой тот же буржуй владел — и выданная зарплата сама собой к нему возвращалась.

— Тогда я бы просто перестал работать, — решительно сказал Илья. День обещал быть солнечным, отец был рядом, и на сердце у Ильи было хорошо. Ему и вправду казалось, что, окажись он на месте тех незадачливых рабочих, быстро нашел бы выход. — И пусть буржуй сам свою сталь делает…

— Вот ты спросил, что рабочие делали, — напомнил ему отец, привычным движением переливая овсянку в тарелку перед Ильей. — Они дружно трудились и жили, поэтому рабочий коллектив был очень сплоченным. Часто они, прямо как ты предложил, все вместе работать отказывались, требуя себе хорошую зарплату. Это называется “стачка”.

— Спасибо, — поблагодарил Илья за овсянку и потянулся за ложкой. — А эта… стачка помогала?

— Не всегда. Часто буржуи натравливали на рабочих полицию, которая тех в тюрьму кидала. Чтобы бунтовать неповадно было…

— Но они же не могут совсем всех в тюрьму кинуть, — горячо возразил Илья, пережевывая овсянку. Малина и сахар делали кашу очень вкусной. Было ли дело в домашних ягодах, разговоре с отцом или рассвете за окнами — но уже взрослому Илье ни разу не удалось повторить этот вкус. — Кто же у них тогда будет работать?.. Лучше немного в тюрьме посидеть, а потом хорошую зарплату получить…

— Примерно так в итоге революция и получилась, — кивнул отец и сел рядом с кружкой крепкого кофе. — Потому что это очень несправедливо, когда все вместе работают, а сливки один загребает.

— Здорово, — улыбнулся Илья. Ему понравилось, что рабочие додумались до того же, что и он.

— Кстати, революцию устроили, в основном, рабочие вместе с солдатами. Как раз потому, что были такими дружными. А вот крестьяне, которым тоже несладко жилось, революцию поддержали куда меньше…

— Почему? — заинтересовался Илья.

Отец улыбнулся. Ему нравилось, когда Илья задавал много вопросов.

— Потому что каждый крестьянин на своем маленьком кусочке земли сидел и только о нем и думал. Сосед для него — не товарищ по несчастью, а опасный соперник. Ты слышал когда-нибудь поговорку “моя хата с краю”?

Илья кивнул.

— Знаешь, что она означает?

— Да, — подтвердил Илья. — Так часто тетя Клава говорит. Про что-то, с чем дела иметь не хочет…

— Правильно. Вот эта поговорка от крестьян и пошла.

— А как можно крестьян друг с другом подружить?

Отец чему-то усмехнулся, но ответил серьезно:

— После революции советская власть как раз об этом стала думать — и придумала колхоз. Знаешь, что такое колхоз?

— Да, — важно сказал Илья. — Это тот большой дом на краю поселка.

— В том доме только колхозное начальство сидит. А сам колхоз — это когда множество маленьких земельных участков объединяются в один большой. Теперь этот большой участок принадлежит всем крестьянам сразу. И ты уже в сторонке не отсидишься: надо общую землю всем вместе обрабатывать, друг с другом договариваться и дружить. И сосед тебе больше не соперник, а товарищ по общему делу… И таких колхозов, как наш, тысячи по всей стране.

— Понятно, — сообщил Илья и потянулся за травяным чаем, в который он лично добавил большую ложку абрикосового варенья. Кофе ему отец пока пить не разрешал. Впрочем, как-то раз Илья попробовал глоточек, счел напиток горьким и с тех пор не очень-то и хотел.

— …К тому же, работу на большом участке можно механизировать. То есть использовать для работы больше машин: трактором землю распахивать, комбайном зерно собирать… Вот на нашем огороде, к примеру, трактор даже развернуться не сможет, чтобы соседский огород не зацепить. А на большом поле он быстро все вспашет.... Поэтому, когда у нас первый колхоз организовали, в соседнем городе построили завод, который тракторы и комбайны делает. Он, кстати, до сих пор их собирает.

— Ме-ха-ни-зи-ро-вать, — повторил Илья по слогам новое слово. — А почему раньше нельзя было ме-ха-ни-зи-ро-вать?

— Так крестьяне же друг с другом не ладили. А один крестьянин, даже богатый, себе тот же трактор купить не мог. К тому же заводов, их собирающих, не было. А значит, и помещику себе тракторов купить негде — ему проще крестьян заставить землю обрабатывать…

На лицо отца вдруг набежала тень. Он замолчал, глядя куда-то в сторону, а затем спросил:

— Помнишь место, откуда вы с друзьями яблоки таскаете? Вот это, Илюш, и есть наш колхозный сад…

Илья ждал продолжения, но больше отец за тем завтраком ничего не сказал.

* * *

декабрь, 1994 год

Жизнь поселка круто изменилась в декабре девяносто четвертого. Сам Илья тогда уже был в четвертом классе и считал себя совершенно взрослым человеком.

В тот день он проснулся от странного шума с улицы. Где-то проехала машина с включенной сиреной, что для поселка было делом нечастым; заголосили какие-то женщины; залаяли, поддавшись общему настроению, собаки. Прямо за окном прошла пара мужчин, вполголоса о чем-то ругающихся.

Зевая, Илья вышел на кухню. Отец стоял в дверях, снимая заснеженные шапку и полушубок.

— Взорвались, — мрачно сообщил он матери, готовящей завтрак. — Вторая и третья смена внизу остались, пересменка как раз была… У Демидовых сын, у Смирновых сын с мужем, у Захаровой муж…

— Спасать будут? — тревожно спросила мать.

— А черт его, — с досадой бросил отец. — Спасатели говорят, концентрация метана высокая. Там сейчас глава расчета орет, мол “что вы от меня хотите, чтобы я своих людей угробил, пытаясь ваших спасти…”

Мать задумалась. Поставила на стол блюдца, выключила кашу и наконец ответила:

— Завтракайте тогда, а я к Захаровой. Узнаю, как она.

— Она, наверное, сейчас у администрации, — подсказал отец. — Жены почти все там. Требуют, дескать, если вы спасателей не хотите пускать, так нас пустите, мы сами в шахты пойдем…

Больше не отвлекаясь на разговоры взрослых, Илья быстро съел предложенную гречку с молоком; потом надел отцовскую, еще большую ему, зимнюю куртку и выскользнул за дверь — прямо в снежный декабрьский день.

Непривычное оживление никуда не делось с улиц. Компании по несколько человек шли к администрации шахт — большого красивого здания с белыми колоннами и высокими резными дверьми. В толпе находилось много женщин, прижимающих к лицу носовые платки; эти платки были самой разной расцветки, но все в клеточку, китайского производства, купленные у баульщиков на субботнем рынке. Идущие рядом мужчины выглядели молчаливыми и напряженными.

Илья обогнул несколько компаний, прошел мимо чьей-то собаки, непонимающе махающей хвостом при виде происходящей суматохи, и очутился рядом со своим другом — Вадиком Захаровым.

— Отец в шахте был, — сказал ему Вадик вместо приветствия. — Когда все взорвалось. Мать к правлению пошла…

— Понятно, — ответил Илья. Нужно было как-то выразить сочувствие, но слова будто застряли в горле. — А ты сейчас туда же?

— Ага.

— С тобой пойду.

Некоторое время они шли молча. Утоптанный снег скрипел под весом их шагов.

— Моя мама пошла твою искать, — прервал молчание Илья. — А отец дома остался.

— Твой-то учитель, — с завистью сказал Вадик. — Конечно, он дома…

— С твоим тоже все хорошо будет, — Илья пытался звучать уверенно, но вышло так себе. — Спасатели ведь приехали. Вытащат…

За разговором они подошли к зданию администрации. Здесь было особенно многолюдно и шумно: одни плакали, другие переговаривались, третьи требовали приезда владельцев шахты.

— А ведь Федя постоянно говорил, — тихо сказала какая-то женщина поблизости. — Ребята, мы же взорвемся. Шахта загазована…

Ее знакомая быстро закивала и хотела было что-то добавить, но вместо этого всхлипнула и спрятала лицо в носовой платок. Справившись с эмоциями, ответила:

— Мой тоже… Что у хозяев на уме? Деньги. Начальник участка стоит как надзиратель и повторяет: “Что вы трусите, вам деньги не нужны?.. Не нравится — за забором очередь…”

Внезапно толпа оживилась. Илья перевел взгляд на здание и увидел, что высокие резные двери приоткрылись. Через них вышел, а скорее, был кем-то выпихнут, молодой и весьма растерянный человек в костюме и с галстуком; на его лице, несмотря на морозный день, явно выступил пот.

— Успокойтесь, пожалуйста! — полуистерически выкрикнул он. Закашлялся и продолжил. — Граждане, успокойтесь! Все под контролем! Мы решаем сложившуюся ситуацию…

— Никитина давай! — заорала толпа имя главного собственника шахты. — Пусть он выйдет! Никитина сюда!

— Да все знали, что шахта загазована! — неожиданно пронзительно закричала какая-то женщина; остальные притихли, слушая ее выступление. — Вы все нормальные датчики сняли, а эти венгерские совсем не работают! Это вы сделали! Верните наших мужей!

— Верните мужей! — заскандировала толпа. — Верните…

— Пожалуйста, успокойтесь! — затравленный молодой человек вновь попытался перекричать собравшихся. — Все будет хорошо!.. Спасательные работы ведутся!.. Возможным нарушениям будет… будет даваться оценка в правовом ключе… все проверяют!..

Он продолжал что-то кричать, но его уже никто не слушал. Толпа продолжала скандировать; несколько хмурых мужчин со сжатыми кулаками полезли на крыльцо, явно собираясь сделать с молодым человеком что-то нехорошее. Тот заткнулся и быстро попятился к дверям.

Изнутри кто-то вновь на пару секунд приоткрыл створку, позволяя молодому человеку проскользнуть внутрь. Плачущая и матерящаяся толпа попыталась просочиться вслед за ним; когда это не удалось, она принялась выбивать двери.

— Все будет хорошо, — зачем-то повторил Илья молча смотрящему на происходящее Вадику.

* * *

декабрь 1994 года — апрель 2006 года

За несколько суток отчаянная надежда в глазах окружающих погасла, сменившись молчаливым оцепенением. В конце концов даже последние несогласные признали, что спасти никого не удастся.

Поселок замер — чем-то напомнив Илье стеклянный шар с искусственным снегом, который отец подарил ему на прошлый Новый год.

Еще Илье навсегда врезались в память тропинки из красных гвоздик на белом снегу. Он бесцельно бродил по поселку, а тропинки вели со многих дворов, петляя и пересекаясь друг с другом. В какой-то момент он пошел по следу из этих гвоздик, словно дети по хлебным крошкам — из какой-то сказки, рассказанной отцом.

Этот след привел Илью к поселковому кладбищу, где образовалась целая очередь из похоронных процессий. В морозном воздухе слышался приглушенный плач и вой вдов.

— Мало мы в очередях за продуктами стояли, — проворчал какой-то мужчина, когда Илья подошел поближе. — Теперь еще и хоронить по очереди будут…

Илья застыл на несколько минут, наблюдая за открывшейся картиной. Похоронная толпа вдруг слилась в его глазах в единую массу — черную, злобную и горестную. Масса колыхалась, словно желе, и вместе с испускаемым плачем и воем медленно перетекала от входных ворот внутрь кладбища, таща на себе деревянные гробы.

Илья почувствовал, как волосы становятся дыбом. Напрягся, сбрасывая оцепенение, а потом развернулся и припустил домой.

Вечером с похорон вернулись отец с матерью. Илья все эти часы просидел на кухне, гладя самовольно запущенную в дом Лайку. Лайка тепло дышала, лизала его мокрым языком и с удовольствием подставляла голову для поглаживаний — отвлекая от увиденной ранее картины.

При появлении родителей Лайка приняла виноватый вид и без всяких указаний сбежала к себе в будку.

— Там жуть что творится, — негромко сказал Илья, пока родители раздевались. Ему было стыдно за испуг, не маленький ребенок же; но ничего поделать с собой Илья не мог. — Аж воют все… Хотел вас поискать, но решил домой вернуться, что толку этот вой слушать…

— Ты просто этих людей почти не знал, — ответил отец, и в его голосе послышалась что-то, похожее на осуждение. — Знал бы, тоже волком бы выл…

Вадик ходил совершенно растерянный и держался поближе к осунувшейся матери. Мама самого Ильи, на правах старой подруги, старалась больше времени проводить с мамой Вадика. Через пару дней Илья пришел к дому Вадика, желая тоже проведать друга, но разговора не вышло. Вадик отвечал односложно, много молчал, а в один момент повернулся и ушел в дом.

Шахты поспешно затопили. По местному телеканалу Илья увидел кадры ареста все такого же растерянного и бледного молодого человека, чьи руки теперь были застегнуты за спиной в наручники. Гораздо позже уже взрослый Илья выяснил, что невезучий молодой человек спустя год скончался в колонии общего режима; а вот с остальных фигурантов уголовного дела тихо и неприметно сняли обвинения за истечением срока давности.

— Понимаешь, Сонечка, — сказал как-то отец матери за ужином. — Получается такой немой сговор. Привязывая зарплату к объему добычи угля, администрация сама толкает работника на нарушение техники безопасности…

В поселке всегда говорили слово “добыча” с ударением на первый слог. В городе Илья такого никогда не слышал.

— Говорят, начальники сами требовали нарушать, — заметила мать. — Мол, больше угля, больше денег…

— Читал подобное у Джека Лондона, — мрачно кивнул отец. — Никогда не думал, что вживую увижу…

— А что будет дальше без шахт?

— Выживем, куда денемся. Чернозем есть, значит, сами себя прокормим, чай не за Полярным кругом живем…

Вскоре выяснилось, что отец в последнем утверждении был и прав, и неправ одновременно. Вырастить в их климатических условиях действительно можно было многое, но совершенно не умеющие огородничать родители Ильи наделали много ошибок. Последующие годы в памяти Ильи остались крепко-накрепко связаны со сладковатым запахом подгнившей промерзшей картошки и с трехлитровыми банками квашеной капусты — съедобной, но отвратительной на вкус.

Когда заалела рабина, а листья покрылись осенним золотом, Илья впервые увидел цыганский табор, остановившийся в одном из опустевших домов — прежние владельцы, отец и сын, погибли при взрыве. Парни из табора возраста Ильи таскали со всей округи металлолом, небезосновательно подозревались сельчанами в кражах и других пакостях — а еще, следуя странным традициям своего народа, уже были женаты.

Илье было немного любопытно, но цыгане держались особняком и не вступали в разговоры.

Когда в ноябре пошел снег — еще робкий, мелкий, растворяющийся в уличной слякоти — Илья увидел первого поселкового наркомана: тот валялся на грязной улице, мычал и завороженно смотрел прямо в небо.

Наркотиками почти в открытую торговали те же цыгане: либо героином, либо лютой, унылой смесью, самодельно сваренной из попавшегося под руку дерьма и отходов от производства клея. По рассказам знакомых, смесь вставляла где-то на грани между обмороком и клинической смертью.

В ноябре девяносто пятого отец неожиданно уехал в город. Сделал он это прямо посреди рабочей недели, оставив школу без математика. Илья знал, что отцу потом пришлось объясняться перед директором; как и хорошо понимал, что ничего особенного директор не сделает — в поселке и так почти не осталось желающих учительствовать.

— Город держится, — сказал отец матери по возвращении. — Многие живут перепродажей китайского тряпья. Но долго ли можно так прожить…

С собой он привез агитационные листовки, газеты и удостоверение о членстве в КПРФ. Пока отец толковал что-то матери — не слишком довольной его внезапной поездкой, Илья пролистал некоторые брошюры. Счел их цветастыми, похожими на рекламные афиши приезжих артистов, и потерял всякий интерес.

В то время его больше волновали первая любовь и наглый одноклассник, которому давно было пора надавать тумаков.

Однако эта поездка оказала на жизнь их семьи огромное влияние. Отец нашел новый смысл жизни в политической деятельности — и почти перестал уделять время Илье и маме. Поэтому Илья вскоре научился сам чинить розетки, менять краны и вполне сносно готовить еду. Огород они с матерью теперь тащили вдвоем — благо, Илье как раз начало хватать физических сил.

Летом девяносто шестого прошли президентские выборы. Отец, поначалу крайне воодушевленный, в один вечер пришел домой совершенно раздавленный и сказал матери:

— Какой же он тварью оказался, Сонечка. Мы ведь почти победили…

Мать что-то ответила, но Илья, находящийся в соседней комнате, не расслышал.

— …должен был! — повысил голос отец. — Если бы он был настоящим коммунистом! Должен был выйти к народу и сказать: все на улицы! У нас пытаются украсть будущее те, кто уже украл настоящее! А не смиренно блеять, что кого-то там показывали по телевизору больше!..

Отец всегда был весьма спокойным человеком. Он не кричал, даже когда взорвались шахты.

— …взять хоть нашего… Сам бывший горкомовский секретарь, переделавшийся в олигархи….

С того дня отец прекратил всякие усилия, направленные на политическую жизнь страны. Вместо этого он со рвением, смешанным с каким-то странным отчаянием, взялся за преподавательскую деятельность в их сельской школе.

Илье такой поворот событий даже понравился — отец больше не пропадал непонятно где, а вернулся в поселок; ему снова начало хватать времени на маму и Илью. А когда Илье удавалось наперегонки с одноклассниками решить сложную математическую задачу или придумать сложный вопрос, отец не скупился на похвалу.

Спустя пару лет, за ужином, Илья сказал отцу:

— Они же все уедут. Все наши, которые к тебе на факультатив ходят, я спрашивал. Коля и Настя хотят в Москву податься, Лена — в Центр, а Ваня вообще об Америке мечтает…

— А что в этом плохого? Что люди хотят лучшей жизни? — не понял отец. По деревенской привычке отломил ломоть хлеба и продолжил: — В той же Америке сейчас такой же капитализм, как у нас. Только жизнь сытнее да климат получше…

— А тебе не жалко? Ты же всю жизнь в нашем поселке живешь, всю душу в них вкладываешь…

— Ну что я могу поделать? — спокойно переспросил отец. — Коммунизм в одиночку построить? Я надеюсь, что способствую прогрессу человечества в целом и счастью конкретных детей в частности. Разве этого мало?..

В тот момент Илья подумал, что это в любом случае гораздо больше, чем делают остальные.

Он не запомнил, как именно пришел к мысли самому стать учителем. Просто в один день Илья проснулся с этим желанием.

Поэтому после школы Илья поступил на физико-математический факультет в ближайшем к поселку городе — том самом, где в прошлом веке построили комбайностроительный завод. Успешно сдал первую сессию и вернулся домой на каникулы.

Ему навсегда запомнилось, как в конце этих каникул отец провожал его на поезд в город. Через снежные завалы они с трудом добрались до перрона; отец крепко обнял Илью, а когда поезд тронулся, помахал на прощание зимней шапкой-формовкой.

На третьем курсе Ильи заболела и умерла Лайка. Как ни рвался Илья проститься с любимой собакой, напряженный график экзаменов помешал ему приехать вовремя.

Четвертый и пятый курс Илья почти не выбирался домой: предпочел остаться в городе, чтобы подработать и спокойно закончить обучение. Некоторое время он продавал телефоны в расплодившихся киосках, но быстро вошел в конфликт с начальством из-за требования навязывать покупателям ненужные им дорогие модели и аксессуары. Потом он начал писать за однокурсников лабораторные, курсовые и дипломные — и тут дело пошло хорошо.

В последний раз Илья увиделся с отцом весной пятого курса.

В тот апрельский день поезд привез Илью к совершенно весеннему перрону, стоящему посреди чистого поля из ярко-зеленой травы и первых цветов. Илья спрыгнул с поезда; торопливо прошел по узкой тропинке, ведущей на главную поселковую дорогу — все так же усыпанную блестящей угольной крошкой; потом быстрым шагом дошел до дома.

Бросил сумки у порога и кинулся обнимать мать. Мать обняла его в ответ и, уткнувшись Илье в плечо, неожиданно расплакалась. Они молча постояли некоторое время, а потом мать зашла к отцу первой, попросив Илью подождать пару минут.

— …совсем ты замучилась, Сонечка, — услышал Илья голос отца. — Прости, что столько хлопот доставляю…

— Да что ты говоришь, мне же совсем не сложно, — успокаивающе откликнулась мать.

— …какая же замечательная женщина мне досталась, — то ли вздохнул, то ли хмыкнул отец. — Сонечка, ты такая красивая, мне бы тебе платья да жемчуг покупать, а ты дальше нашего огорода в последние двадцать лет ничего и не видела…

— Хочешь чаю? — преувеличенно жизнерадостно спросила его мать. — Чай у меня тоже замечательный, вот увидишь…

Подождала еще несколько секунд, возможно, дожидаясь кивка отца, и сказала:

— К нам сын из города приехал.

Илья оставался с отцом до позднего вечера. Потом пожелал ему доброй ночи и сжал на прощание отцовские руки — мысленно неприятно удивившись их слабости — и вышел на кухню.

К его большому неудовольствию, за столом рядом с матерью оказалась ее старшая сестра — тетя Клава. Илья в своей жизни видел ее нечасто, обычно просто случайно сталкиваясь на улице. Отец тетю Клаву не особо привечал, поэтому мать предпочитала навещать ее сама, а не приглашать в дом.

— …врач сказал, уже можно к худшему готовиться, — тихо продолжила мать разговор. Тетя Клава, дородная женщина лет пятидесяти, сидела рядом с чашкой чая и закусывала дешевыми пряниками. — Мол, что вы хотите… У него, помимо этого инсульта, скорее всего уже несколько микроинсультов было, нервы все пережгло… Я говорю — да как же так? А он в ответ — да после девяностых у нас мужчины вообще долго не живут. Ваш еще неплохо продержался... На похороны у тебя займу, насчет кладбища я уже с Сергеем договорилась, он за пару бутылок выкопает…

— Соня, не говори глупостей, — заметила тетя Клава, отхлебывая чай. — Какие “займу”, свои же люди…

— Займу, — упрямо повторила мать. — Тебе о своей семье думать надо, а мне мой сын поможет. В общем, по деньгам вроде складывается…

— Глупости говоришь, — отрезала тетя Клава. На ее блузке с цветочным узором лежали пряничные крошки. — Алексей, конечно, бедовый человек под конец стал, но все же родня, какие тут счеты…

Илья сделал несколько шагов вперед, обозначая присутствие.

— Илюша! — обрадовалась тетя Клава. Она дернулась в его сторону, и по блузке прошли волны, сбрасывая крошки. — Ты посмотри, какой стал! Сонечка, ну весь в деда пошел, все-таки кровь есть кровь!..

— Мой отец, — тихо и очень зло начал Илья, пропустив мимо ушей приветствие, — никогда никаким “бедовым человеком” не был, а уж сколько сил он потратил на обучение вашего сына…

— Илья! — прикрикнула мать и он, с детства приученный к родительскому послушанию, машинально остановился. — Хватит. Пойди делом займись… Курей вон проверь.

Илья постоял еще пару секунд, оценил замученное состояние матери и молча направился на крыльцо.

— …ну, мужчина он у тебя уже взрослый, — проворковала за его спиной тетя Клава. — А тут отец умирает, чего же ты хочешь…. Так вот, насчет кладбища, я что предлагаю…

Илья хлопнул дверью громче, чем следовало бы, и сел на ступеньки крыльца, прямо под звездное деревенское небо. В нескольких метрах от него виноград все так же обвивал беседку с уличным столом, а дальше темнели куст смородины и заросли малины. В какой-то момент Илья машинально протянул руку, чтобы погладить Лайку, но опомнился, как только рука схватила воздух.

Он просидел так, не считая времени; просто бесцельно блуждая взглядом по звездам, темному двору, силуэтам терриконов на горизонте; думая о самых разных вещах. Но потом за спиной раздался звук открывающейся двери и на крыльцо вышла бледная мать.

— Илья, — сказала она дрожащим голосом. — Отец умер.

Неожиданно даже для себя Илья расплакался, больше совершенно не обращая внимания на окружающий мир.