Правила игры (гет)

— Эй, цыпочка! Еще огневиски! — Долохов показывает пальцем на свой бокал. Гермиону передергивает от его обращения, но она подливает ему. «Молчать и терпеть» — теперь это ее жизненное кредо.

— Недоумки! И чего только они притащились! Нам только возни, хоронить их да лечить подбитый глаз Гойла, — вещает из своего кресла Уолден Макнейр.

Гермиона не знает, о чем он говорит, но отмечает, что у Гойла-старшего, отца Грегори Гойла, ее однокурсника, и правда подбит глаз. Это выглядит весьма комично. Она не сдерживает улыбки.

— Чему ты там улыбаешься, грязнокровка? Смеешься над нами? Думаешь, ты чем-то лучше? — окрикивает ее Долохов.

Гермиона испуганно мотает головой и прикрывается бутылкой огневиски. Если сейчас Пожиратель стрельнет в нее «Круциатусом», она упадет и разобьет бутылку. Должен же он пожалеть свое любимое, 1956 года урожая?

— Ну ладно, дядя Антонин сегодня добрый, — усмехается Долохов. Но Гермиона по глазам видит, что он и правда просто пожалел бутылку.

Она старается быть как можно незаметнее, ходит между кресел малой гостиной, подливает выпивку и подает тарелки с закусками. Сидят пятеро: Долохов, Макнейр, Крэбб и Гойл-старшие на одном диване, такие же неразлучные, как их сыновья, и Джагсон. Все уже навеселе, пьют и сплетничают хуже старух. Гермиона слушает, чтобы узнать хоть что-то, но мало что понимает. Незнакомые по большей части имена, названия мест, кодовые имена операций… Она слишком не осведомлена, чтобы схватывать это неполными предложениями.

Иногда Пожиратели вспоминают истории из своей молодости, из учебы в Хогвартсе. Вот это Гермиона уже понимает лучше. Они тоже любили, дружили, шалили… Как потом из обычных парней выросли жестокие убийцы? Что пошло не так в их воспитании? Что сломалось? И кто в этом виноват?

Долохов щипает ее за задницу. Гермиона ойкает. Пожиратели хохочут. Ей противно чувствовать его руки на своем теле, вообще чьи бы то ни было руки.

Наконец, уже около полуночи, друзья решают переместиться в «Кабанью голову». Это освобождает от обязанности их «официантку». Гермиона может вернуться в голубую спальню, полежать в ванне, отдохнуть. В такие моменты она почти счастлива.

В коридоре темно, дверь находится почти ощупью. Внутри горит только пара свечей. В полумраке на постели сидит Люциус. Гермиона уже привыкла к его присутствию, поэтому спокойно проходит внутрь и начинает собираться в ванную.

— Напрыгалась? Навертелась задом? — цедит Малфой. От злости, звучащей в его голосе, она даже подпрыгивает. Они почти не разговаривают обычно, а когда дело доходит до беседы, все-таки ведут себя более дружелюбно, но, видимо, не сегодня.

— Что ты имеешь в виду? — она поворачивается к мужу, держа в руках пижаму.

— Ты ведешь себя как шлюха, предлагаешь себя этим мужланам в гостиной. Понимаю, у грязнокровки нет и не может быть ни воспитания, ни гордости, но это опускает тебя еще ниже, хотя, казалось бы, уже некуда.

Гермиона задыхается от возмущения.

— Не смей меня так называть! Я не предлагаю себя, я стараюсь не лезть на рожон и при этом заручиться поддержкой хоть кого-нибудь!

— И что? Работает? Отсосешь кому-нибудь, и они тебя поддержат! — Малфой злорадно хохочет. Гермиона чувствует от него запах огневиски. Противно, мерзко. Несколькими словами он вылил на нее целый ушат грязи.

— Нет! Я не пойду таким путем! Но и как ты — прятаться по углам и притворяться тенью в собственном доме — тоже не буду! Это вопрос: кто из нас пал ниже! Я хоть пытаюсь что-то сделать, а ты просто самоустранился, позволив им вытворять все, что угодно! Конечно, очень достойное лорда поведение!

Гермиона отчетливо осознает, что бьет по самому больному, бьет ниже пояса. Но слова Люциуса настолько обидели ее, что она хочет причинить Малфою такие же страдания, хочет отплатить ему его же монетой.

Супруг вскакивает и хватает ее за горло. На виске у него бьется жилка, глаза налились кровью от несдерживаемой ярости. Запах огневиски из его рта намного сильнее, если стоять к нему почти вплотную.

Но Гермиона его не боится. Что он может ей сделать? Убить? Она жаждет смерти! Изнасиловать? Она уже однажды это пережила. Бросить в нее «Круциатус»? У него нет палочки. Так чего бояться? У нее уже выработался иммунитет ко всем их проделкам. Пожиратели Смерти — трусы, они больше всего дрожат за свои жалкие жизни. А Люциус сейчас в опасности не меньше, чем она.

— Не смей говорить о том, чего не понимаешь! — шипит Малфой. Но Гермиона видит, что он лишь скрывает обиду и унижение за гневом. Теперь ему не так-то просто ее обмануть.

— О, я прекрасно все понимаю! И больше не боюсь тебя, так что можешь не стараться ломать комедию. Только отойди подальше, от запаха из твоего рта меня тошнит.

Люциус отскакивает от нее, словно обжегшись. Он же так трясется над собственной внешностью, а его упрекнули в нечистоплотности!

Зеркало над трюмо хохочет над ним. Малфой в гневе бросает в него бронзовую статуэтку змеи с тумбочки. Зеркало разбивается с криком боли. Осколки сыплются на пол.

— Зеркало не виновато, что ты противен сам себе, — выплевывает Гермиона. — Ты жалок, а злость вымещаешь на мне!

Она разворачивается и уходит в ванную. Дверь закрывается с громким стуком. В груди клокочет гнев. И как он только мог посчитать ее шлюхой! Как мог подумать, что она будет завоевывать сторонников через постель! Это низко и гадко! Конечно, он ни в грош ее не ставит, но все-таки должны же быть какие-то рамки приличий! Тем более он ее муж.

И тут Гермиону осеняет, что на нее выплеснулись как раз остатки его фамильной гордости. Именно потому, что она его жена, он и устроил ей эту сцену. Люциус счел, что ее поведение не соответствует положению миссис Малфой. Стоит ли ей гордиться этим? Нет! Он был слишком груб!

За этими размышлениями Гермиона наполняет ванну водой с душистым успокаивающим маслом и залезает в нее. Даже в самой захудалой гостевой этого поместья и то свой маленький бассейн вместо ванной. Интересно, что же стоит в хозяйской спальне? Просто возмутительная роскошь!

Она старается расслабиться и не думать о плохом, но обидные слова Малфоя застряли на подкорке мозга. Слишком задели. И тут…

— Миссис Малфой!

Гермиона вздрагивает и резко открывает глаза. Откуда голос? Но она быстро находит его источник. На изображении морских волн и медуз под самым потолком появилась гостья. Эта женщина в дорогом платье в стиле середины XX века явно не относится к этой картине.

— Да, мэм? — Гермиона прячется в воду по самую шею.

— Прошу прощения, что прерываю ваше купание. Мне просто необходимо с вами поговорить. А случая никак не выдается. Вы позволите?

— Конечно, но может, мне стоит вылезти и одеться?

— Не утруждайте себя! Я не слишком щепетильна! — раскатисто смеется гостья.

Гермиона ловит себя на том, что это очень приятная женщина. Но они явно никогда не были знакомы.

— Меня зовут Адаминна Малфой, я была женой Абраксаса Малфоя и матерью вашего мужа, — начинает она и сразу вызывает интерес. Ведь Диди столько рассказывал о своей покойной хозяйке. — Понимаете, меня очень беспокоит то, что происходит сейчас в нашем поместье, в частности, происходит с моим сыном и внуком. Как это ни парадоксально, я очень рада, что Тому пришла в голову идея со свадьбой. Нарцисса мертва, а у Люциуса сейчас слишком тяжелые времена, чтобы оставаться одному. Я же вижу, как он мучается, пьет, теряет себя. Это не достойно главы нашего рода.

Адаминна на мгновение замолкает, а Гермиона смотрит на нее во все глаза. Ее уже не смущает, что она голая в ванной разговаривает со своей покойной свекровью. Эта женщина, привнесшая в поместье все самое яркое и интересное, очень нравится ей. Тем более что ее слова звучат искренне и с чувством, которого сложно ожидать от человека по фамилии Малфой. Но ведь Адаминна родилась Розье…

— Я знаю о вашем происхождении. Оно никого в нашей среде не может сильно порадовать. Но сейчас такие времена, что выбирать не приходится. Мир стал совсем не тем, что был в нашу с Абраксасом молодость, — и Адаминна мечтательно вздыхает. — Я наблюдала за вами, миссис Малфой, справилась о вас у тех, кто имеет портреты в Хогвартсе. Мне нравится то, что я услышала и вижу сама. Вы очень умная молодая ведьма, у вас большой потенциал. Роду Малфой повезет, если вы в него этот потенциал вольете. Но об этом еще рано говорить. Сейчас я хочу просить у вас помощи. Я думаю, вы и без меня понимаете, что происходит с Люциусом. У меня сердце болит за сына, хоть я и просто портрет. Вы можете ему помочь! Можете вытащить со дна к деятельности, к самоуважению. Хоть он этого и не признает, но сейчас вы единственный близкий ему человек, и вы рядом.

— Но как же Драко? — вставляет удивленная донельзя Гермиона, когда Адаминна делает паузу.

— Мой внук спасает свою жизнь. Он хочет выслужиться перед Томом, хочет заслужить при нем то место, которое раньше занимал Люциус. Этим он в будущем сможет помочь отцу, но не теперь. Сейчас для него безопаснее всего держаться подальше от моего сына. Поверьте, он очень переживает по этому поводу. Мой муж и я поддерживаем его как можем, даем советы. Драко почти не помнит Абраксаса, знает его больше как портрет. Меня он помнит хорошо. Когда я умерла, ему было двенадцать. Но сейчас речь не о Драко. У него есть друзья, чтобы поддержать его. С Люциусом все намного сложнее.

— Но что мне сделать? Он и слушать-то меня не хочет!

— О, поверьте, он вас слушает! Он сам в этом не признается, но вы сумели его удивить и заинтересовать тогда, когда предложили сотрудничество. Вот только он сейчас плохой союзник. Помогите и себе, если он начнет действовать, вам от этого будет только выгода!

— Мы сейчас столько наговорили друг другу, — Гермиона вздрагивает и прикладывает руку ко рту, чтобы сдержать рыдания. Ее гнев прошел, но она обижена на мужа и знает, что он обижен на нее.

— Слышала, я уже была здесь, — вздыхает Адаминна. — Попробуйте заключить мировую. Он слишком горд, чтобы мириться, но может пойти вам навстречу. Вы же умная ведьма, я чувствую, что вы хорошо понимаете этих людей. Но в таком обществе, чтобы иметь привилегии, нужно уметь манипулировать и добиваться своего.

— Я не хочу манипулировать! Это подло!

— Девочка, здесь другие представления о подлости! Ваш мир рухнул, придется учиться жить по законам этого, или погибнете. У каждой игры свои правила, и здесь они тоже есть. Так что надевайте маску железной выдержки, учитесь добиваться своего и не бояться сопутствующих жертв. Только прошу вас, спасите моего сына, в память о том человеческом, что в вас есть, но должно погибнуть.

Гермиона смотрит на свою свекровь. Мягкое лицо, светлые прямые волосы, стянутые в тугую высокую прическу, серые глаза горят внутренним светом. Она выглядит как добрая богачка, занимающаяся благотворительностью и собственными удовольствиями, а больше ни о чем не думающая. Вспоминаются ее зимний сад и оранжерея. Ведь Адаминна всю душу вкладывала в свои цветы! А сколько диковин она привезла из путешествий по миру, чтобы сделать этот дом более живым.

— Простите, но вы не похожи на ту, кто манипулирует…

— О, внешность обманчива! Я умела покорять сердца, а потом твердой рукой добиваться своего. Абраксас всю жизнь считал, что он глава семьи, и все делал по-моему. Но я никогда не была жестока, как эти звери, что поселились у нас в доме. И мои сын и внук не жестокие люди.

Гермиона понимает, что Адаминна права. Она уже вся отмокла в ванне, пальчики сморщились. Но вылезать и идти мириться с Люциусом страшно.

— Я знаю, что они не жестоки, — признается она, и это правда.

— Вот видите! Помиритесь с Люциусом. Спасите его! И если вам когда-нибудь понадобиться помощь портрета, который многое повидал на своем веку и может оказаться в любом месте дома, я всегда буду к вашим услугам.

— Спасибо, я попытаюсь, — наконец решается Гермиона.

— Благодарю вас, миссис Малфой. Чувствую, что не ошиблась в вас. Удачного разговора и спокойной ночи.

Адаминна удаляется, а Гермиона неспешно заканчивает свои водные процедуры. Она боится идти в спальню, ведь обещание свекрови надо выполнить. И все-таки страшно, намного страшнее, чем тогда, когда Люциус нависал над ней, собираясь задушить.

Гермиона выходит из ванной, кутаясь в махровый халат. Две свечи почти догорели. Люциус лежит в постели на левом боку и не шевелится, но дыхания не слышно, значит, не спит.

— Мистер Малфой? — она до сих пор называет его так. Он молчит. — Мистер Малфой, я знаю, что вы не спите, — и опять никакого ответа. — Мистер Малфой!

Ей надоедает разговаривать с тишиной. Она вздыхает. Свечи гаснут от ее легкого дыхания. Гермиона ложится на свою сторону кровати и зябко кутается в одеяло. Стыдно признаваться, но ей и самой плохо от их ссоры. И неважно, что они до сих пор почти чужие.

Слезы собираются в уголках глаз. Это несправедливо! Ведь это он обидел ее! А она даже пришла сама мириться, первая! И все равно он упорно молчит. И ведь знает, как тяжело ей это дается.

И наконец плотину прорывает. Гермиона даже не замечает, что впервые называет мужа по имени.

— Люциус, прекрати эту детскую игру в молчанку. Я знаю, что обидела тебя, ты тоже причинил мне боль. И в этом доме мне некому верить, кроме тебя, как это ни странно. Давай не будем больше так обижать друг друга? Я хочу тебе верить, и ты можешь верить мне. Мы с этим справимся! Вольно или невольно, но мы в одной лодке, и чем дуться на жизнь, лучше попробовать жить дальше. Зачем нам враждовать и обижать друг друга? Разве за дверью не куча человек, которые хотят причинить нам боль? Так может, стоит хотя бы тут не бить друг друга по больному?

Она слышит, как он выдыхает и поворачивается на спину. Его глаза блестят в свете луны, проникающем из окна.

— Я просто хотел, чтоб у тебя было больше гордости, — тихим, извиняющимся голосом говорит Малфой.

— А я бы хотела ее себе ампутировать! Мне претит то, что делаю. Мне омерзительны их руки, их ухмылки! Меня тошнит оттого, что они приказывают мне, а я не могу заколдовать их! Я чудовищно беспомощна перед ними! И это противно!

— Правда? Тебе не нравится все это?

— Конечно, нет! Как ты только мог такое подумать!

Он лишь хмыкает в темноте. Но лед тронулся. Ссора преодолена.

— Я правда похож на тень? — спрашивает он неуверенно после такой длинной паузы, что, казалось, разговор уже больше не возобновится.

— Да, потому что прячешься от них.

— Я тоже чувствую себя беспомощным, — признается Малфой. Гермиона от удивления даже голову к нему поворачивает. Такое откровение!

— Это временно, правда же? — спрашивает она, словно ища защиты.

— Я надеюсь на это!

— Мы справимся! Я верю! — Гермиона старается вложить в слова больше уверенности, чем чувствует на самом деле.

— Ты очень храбрая, знаешь это? — она не видит, а слышит его улыбку. И это приятно. Она нащупывает на одеяле его руку и сжимает. Кожей чувствует его удивление, но через мгновение Люциус осторожно поглаживает ее пальцы.

Разговор окончен, мир установлен, но может, это не только мир, но и начало настоящего, прочного союза?