Крыса (джен)

До ужина оставалось всего ничего, и Ойген вновь застыл перед зеркалом, вглядываясь в свои черты. Пожалуй теперь он стал понимать, что испытывают трансфигурированные из неживого ласточки, мыши и пауки. Он теперь словно сам стал таким — не то чтобы его это мучило, нет. Скорей, удивляло. То, как на него реагировали, как смотрели… так, словно не знали прежде. Словно бы это был уже не он, и они предпочти бы, чтобы Ойген вновь стал безобидной табакеркой.

Даже те, кто прежде хорошо его знал.

Наверное, единственный, кого он всё-таки понимал — это Драко. Тот просто не мог помнить его другим, и привык видеть за плечом Тёмного Лорда. Ойген понимал этот страх, но он всё же больно в нём отзывался. Этот страх — совершенно необоснованный и ненужный — царапал и задевал, оставлял по себе острое ощущение несправедливости. Ойген никогда ни делал зла этому юноше. Не пугал, не причинял вреда — да и не стал бы. Даже не убивал никого на его глазах — напротив, когда он пришёл с Лордом в школу, все с остекленевшим радостным блеском в глазах сложили оружие. Жертв было совсем немного, и, наверное, поэтому Ойген так ярко запомнил бледное лицо мёртвой целительницы, лежавшей рядом с Дракучей Ивой.

Она так и не ответила, куда ушли последние раненые защитники и грязнокровки, но теперь даже он не мог бы её спросить — впрочем, ему и не нужно было об этом спрашивать. Но Северус тоже молчал, а Лорд… просто велел их найти, а сам удалился вглубь замка… оставив учеников стоять на лугу перед школой.

Ничего страшного в тот день в школе больше вроде бы не было, не считая его собственного очередного тяжёлого приступа у всех на глазах, после которого Ойген пришёл в себя в Малфой-мэноре и какое-то время не покидал дом.

Они снова столкнулись с Драко лишь когда тот вернулся на Рождественские каникулы. Ойген просто бездумно бродил по дому, и они столкнулись в коридоре третьего этажа. Драко изо всех сил старался не показать, что вздрогнул при этой встрече. Сейчас это получилось уже лучше, но в тот раз он почти шарахнулся от него.

Ойген честно попытался заговорить с ним ещё несколько раз, пока как-то случайно не подслушал его разговор с отцом — и помнил, как Драко нервно и горячо кусал губы:

— Папа, папа, он ещё спрашивает, почему я его боюсь! Нормальные люди такое вообще спрашивают?

Тогда Ойген так удивился этому, что, поддавшись порыву, открыл дверь и вошёл в небольшую гостиную, где они разговаривали — и увидел такую тоску и отчаяние на лице Люциуса, что тут же остро пожалел о своём поступке. Тот смотрел на него неуверенно, измученно и обречённо — но всё же спросил, постаравшись сделать это как можно строже:

— Что тебе надо от моего сына? Не трогай его!

— Я не трогал его, — удивился тогда в ответ Ойген. — Я просто спросил… — он не договорил, ощутив волну едва ли не ужаса… и протеста, идущих от Драко. Нет, это было совершенно невыносимо, и он попытался, сглаживая ситуацию, пошутить: — Драко, всё хорошо, ты уже можешь перестать от меня прятаться под столом. В конце концов, это ведь твой дом, и это просто невежливо.

Шутка не удалась — это Ойген понял тут же, немедленно, и, расстроившись, просто ушёл. А Драко так и пугался его — до сих пор… Но научился лучше это скрывать.