Фуллстоп (джен)

На улице все то же неприятное чувство заставило его идти, не разбирая дороги. Асфальт кончился, началась горка, ведущая к узорчатой даче с резным карнизом, но Александр мало обращал внимание на окружающее, потому что перед глазами продолжал стоять шипящий приемник.

Неужели они думают, что отношение литреда к нему косвенно повлияло на создание цветка? Каким образом? Несмотря на разногласия и личную неприязнь, тот делал свою работу хорошо. Книги издавались почти без ошибок, не считая промахов наборщика, ну да от этого никто не застрахован. С другой стороны, Дживан с Солониной знают о цветах куда больше, чем он сам. Он как-то привык связывать события с Сашкой, но ведь если вдуматься, они правы — история-то началась намного раньше. Он был зол и раздражен, это накопилось до критической массы, но в издательстве свое недовольство не покажешь, поэтому химчистка. Откуда они про нее знают? Ах да, карточка… Цитовый пациент. Действительно. И что теперь? Вызовут редактора сюда, в санаторий? Для чего? Что такое гасители?

Он остановился — наткнулся на статую, изображавшую двух детей или подростков. Лежащий мальчик вполоборота смотрел на гипсовую девочку, сидящую прямо на его спине, в руках девочки было что-то, что Александр сначала принял за охапку стеблей, потом за рыбу, но, присмотревшись, изменил свое мнение — бесформенная пупырчатая масса зеленоватого цвета претендовала разве что на неведомое морское чудище. Неприятное зрелище.

Александр продрался сквозь кусты и подошел ближе. Неприязнь никуда не делась, только усилилась при попытках понять замысел скульптора. Может быть, лежащая фигура — не мальчик, а молодая женщина? Мать гипсовой девочки? Но все равно непонятна такая поза: дочь придавила собой мать. С мужчиной это хоть как-то объяснимо, шутливый флирт. Правда, лица участников сцены не были умиротворенными, напротив, в них чувствовалось что-то серьезное. Да еще эта масса в руках у девочки…

— Александр Дмитриевич! — окликнул его откуда-то снизу голос Нины Ивановны. — Вы опять нарушаете режим? Почему вы постоянно заставляете себя искать?

Он обернулся, увидел ее на том же месте, где только что стоял сам. Сверху она казалась маленькой и сердитой.

— Я как раз шел обедать, — отозвался он. — Но заметил эти фигуры и заинтересовался. Не скажете, что здесь изображено?

Нина Ивановна посмотрела по сторонам, поднялась на газон и встала рядом с ним. Вопрос явно застал ее врасплох. Она обошла постамент кругом и неловко пожала плечами.

— У вас тут много странных скульптур. — Александр вспомнил дырчатый прямоугольник у бассейна лечебного корпуса. — Но эта, наверное, самая странная, что я видел. И так спрятана, что не подойдешь.

Врач бросила на него быстрый взгляд.

— Какое впечатление производит?

— Пугающее, — подумав, ответил Александр. — Даже не могу сказать почему. С одной стороны — дети, с другой — эти позы и выражения лиц…

— Искусство всегда символично, его нельзя воспринимать буквально.

— Хотел бы я знать, какую мысль имел ее создатель.

Нина Ивановна присела на постамент возле ног девочки и натянула халат на колени, словно в тридцатиградусную жару ей стало холодно.

— У нас находился на лечении один писатель, — вдруг сказала она. — В тот год он перестал писать и переключился на скульптуру. В терапевтических целях. Это одна из его работ, оставил санаторию на память.

— Пожилой был? — предположил Александр.

— Нет, — Нина Ивановна отвела глаза. — Ваш ровесник. А тогда, получается, даже младше лет на десять был.

— И бросил писать?

Она чуть сдвинула брови, глядя перед собой.

— Разные бывают обстоятельства, Александр Дмитриевич. Люди иногда принимают тяжелые для себя решения. Наверное, поэтому и скульптура такая… тяжелая.

— Он был болен?

— Нет. По крайней мере, не настолько, чтобы прощаться с жизнью. — Нина Ивановна взглянула через плечо на гипсовые фигуры. — Сейчас жив и здоров, насколько я знаю.

— Но не пишет? — Александр сказал и, подчиняясь интуиции, добавил: — Один из тех двоих, о которых вы говорили?

Нина Ивановна собралась встать, но Александр обогнул место, где она сидела, и преградил ей дорогу.

— Что такое гасители?

Солнце на секунду скрылось за облаком, от этого показалось, что по лицу врача пробежала тень. Нина Ивановна мельком посмотрела на небо и, перехватив вопросительный взгляд Александра, сердито спросила:

— Где вы слышали это слово?

— Неважно. Что они такое?

Само слово Александр не смог повторить, в нем было что-то в высшей степени омерзительное, но чувствовал — важное.

— Гасители — условное название. — Врач сорвала травинку и машинально сняла ее цветущий хвостик пальцами, как в игре «курочка или петушок». — Научно они называются по-другому. Определенный психологический тип людей, достаточно образованных и эрудированных, после общения с которыми у человека пропадает желание писать.

Александр замер.

— Совсем?

— Да. Нехирургическая ампутация, если говорить медицинским языком. А если еще точнее — экстирпация.

— Вырывание с корнем? — уточнил Александр, прочитавший об этом термине в энциклопедии в те времена, когда еще только начинал писать рассказы.

— Именно.

— Как это происходит?

— Никто не знает. У одних есть дар писать, у других — вот такой. Довольно редкое явление. Человек сам может не знать, что обладает такой способностью. Высказывает свое мнение о прочитанном, иногда даже тактично и вполне аргументированно, но… Творчество слишком тонкая вещь, зависит от многих условий, и если некоторые связи в мозгу нарушаются непоправимым образом, то тяги больше не возникает. Как ни старайся и как ни воссоздавай их искусственно. Смерть всегда необратима. Кто-то зажигает огонь, кто-то гасит. Такая природа.

— Откуда они берутся?

— Просто существуют. Откуда берутся певцы или художники?

Александр помолчал, в основном для того, чтобы уложить услышанное в голове. Он только сейчас заметил, что лицо гипсовой девочки напоминает Нину Ивановну, когда та хмурится. Чем руководствовался неизвестный скульптор, придавая такое сходство? Они ведь были знакомы. Что это, случайность?

— А цветок? Что с ним происходит после гасителя?

Нина Ивановна опомнилась, сердито отбросила травинку в сторону и поднялась.

— Идите обедать, Александр Дмитриевич, — велела она, обходя его и спускаясь с пригорка вниз. — Никаких гасителей я не допущу. Ваша книга будет издана, ее прочитают, нужно только время. Перестаньте думать о всяких глупостях и не опаздывайте хотя бы на ужин.

Александр поспешно сбежал с горы следом, но Нина Ивановна не обернулась, только ускорила шаг. Догонять ее он не решился.

В столовой парень, который собирал утром тарелки, теперь работал на раздаче — принес пластмассовый поднос с плошкой уже остывшего горохового супа и куском хлеба. На второе было пюре с сосиской, а чай предполагалось наливать самостоятельно. Александр прикинул, что сейчас на огромной территории находится всего шесть человек — двое в столовой, трое в административном корпусе, и один в лечебном. Интересно, сколько людей осталось в городе? А на полуострове?

Тетрадь он положил рядом с собой, она казалась еще более мятой, чем виделось накануне в темноте. Загадочные гасители будоражили воображение. В их существовании была определенная логика. По крайней мере, Александр знал людей, которые одной своей рецензией могли надолго отбить охоту что-либо публиковать. Знакомый ему по молодости поэт бросил писать стихи после того, как девушка, которой они посвящались, посмеялась над ними на каком-то празднике. При этом к самому поэту девушка относилась очень хорошо, ей не нравились только стихи. Таких историй он знал множество, но как-то в голову не приходило, что для подобного есть определенный термин. Сам он давно научился воспринимать рецензии исключительно как точку зрения одного из трех с половиной миллиардов людей на планете, а письма читателей с ругательствами вообще не дочитывал. Кто-то со стороны мог посчитать это трусостью, но на самом деле это была форма защиты той части себя, о которой он говорил Сашке. Защитой было и бегство от прямого противостояния с литературным редактором по принципиальным вопросам. Как он ни ругал себя за это, как ни называл тряпкой, но снова и снова ретировался в кусты вместо того, чтобы настаивать на своем. Объяснял это нелюбовью к конфликтам, но ведь с тем же Кобуркиным он легко ругался по срокам или объемам, и никаких внутренних противоречий не испытывал.

Пюре с сосиской остыли окончательно и напоминали резину, но Александр старательно жевал их, чтобы не привлекать внимание и выиграть время в тишине и одиночестве.

Как ощущается утраченная способность писать после гасителя? Перестаешь понимать, что пишешь? Продолжаешь складывать буквы в слова, но они не вызывают ничего, кроме скуки и усталости от проделанной работы? Или в какой-то момент понимаешь, что вместо сидения за пишущей машинкой с большей охотой посмотришь телевизор? А может быть, просто перестаешь — и все? Незаметно?

От этой мысли стало холодно. Как это проверить? Тетрадь лежала рядом, такая доступная и знакомая, теплая, как старый друг. Он открыл ее на единственном листе, который не исписал, — на первой обложке. Последнюю он заполнил еще в будке, а эта вот осталась.

Желтоватый шершавый прямоугольник был занят только именем владелицы (надо бы ее найти все-таки), предоставляя место для крошечной зарисовки. Это ведь не будет считаться полноценным писательским действием — пара строчек?

Александр незаметно огляделся — парень гремел тарелками где-то в районе кухни, больше никого в столовой не было. Он осторожно дотянулся до вложенного в книгу жалоб и предложений стержня, торчащего наружу носиком, выдернул его и посмотрел на просвет. Стержень был полон на треть, имел даже небольшие упоры по бокам для пружины авторучки.

Стержень навис над бумагой в боевой готовности, Александр привычным усилием воли вызвал своих героев, Поля и Афанасия. Пятый том он начал еще дома, можно представить, что сейчас нужно просто продолжить. Допустим, тот момент, когда герои висят в невесомости на пустом корабле без управления, развлекая себя болтовней в ожидании спасателей.

— Абсолютных истин не существует в природе, все это только допущения, которые людям удобно считать константами.

— Планеты имеют форму шара. Это можно отнести к разряду абсолютной истины?

— Геоиды никоим образом не шары. Шаровидные, приближенные к сферическому, наблюдаемые как сфера — так точнее.

— Ладно. Как насчет прямого угла? Девяносто градусов?

— Это тоже расчетный показатель, а мы говорим о вещах, имеющих материальную форму. Если ты возьмешься его начертить, он не будет прямым. Даже если это сделает машина, угол все равно будет иметь погрешности на бесконечно малые, но все-таки величины. Исправляя их, ты породишь новые, и так до бесконечности.

— Ахиллес и черепаха?

— Что-то вроде этого.

— Допустим. Физический мир насыщен погрешностями, а что насчет искусства? Давид Микеланджело прекрасен?

— Только на наш взгляд. Европейские каноны красоты будут весьма спорными для зулусов.

— Зеленый цвет — это зеленый цвет.

— Дейтеранопы его не видят вообще.

— Колоратурное сопрано?

— Тебе показать, из чего состоит звуковой ряд любой музыкальной фразы?

— Ладно, но одну вещь ты точно не оспоришь. Даже ты.

— Какую?

— Кристаллическая решетка прекрасна и совершенна. Кому ее ни покажи, на любой взгляд — европейца, зулуса, эскимоса, бедуина. Так?

— Пожалуй. Но мы же говорили не о красоте, а об абсолютных истинах вселенной.

— В какой-то книге вселенная была описана именно в виде кристалла. Мультивселенная представлялась множеством граней. Я тогда долго думал, почему именно кристалл, в природе они не слишком правильной формы и невзрачны, и граней у них не так много, но только сейчас совместил.

— По-моему, ты играешь в бисер. С таким же успехом на месте кристалла мог быть фрактал. Кстати, термин «мультивселенная» родился как объяснение пластичности восприятия, а не множественности миров, но кто об этом уже помнит? А ведь это меняет смысл понятия с точностью до наоборот.

— То есть в своих попытках призвать вспомогательные образы для объяснения основных мы только больше путаемся в понятиях?

— Природа вообще прекрасно обходится без всяких образов, потому что не говорит, а делает. Наше восприятие ущербно, а все теории имеют погрешности. Est-ce clair?

— Oui, mon pote. Только с такой позицией нас опять оставят на второй год. Точнее, на третий. А потом на четвертый.

— Ну, значит, одна абсолютная истина во вселенной все-таки существует.

Стержень вырвался из его пальцев, а потом пол напрыгнул на него и выбил воздух из легких. Кто-то тяжелый навалился сверху, выдирая тетрадь. Александр защищал ее, но безуспешно, и скоро был вынужден прекратить сопротивление под натиском более сильного противника. Он сдался, чужие руки подняли его и поставили вертикально.

Дживан и Солонина выросли рядом, как двое из ларца, он разглядел за их плечами лицо врача, белое, как скатерть, на которой стояла посуда. Держали за локти его сразу двое — бесцветный «мальчик» и столовский парень. Откуда они тут все взялись?

Дживан подошел к столу и поднял с пола тетрадь, посмотрел исписанную обложку.

— Вы что, спятили? — тихо и яростно спросил он, сжимая тетрадь в кулаке так, словно та была палкой. — Соображаете, что делаете?

— Ручку расписал, — буркнул Александр, шевеля плечами в руках бугаев. — Это даже не рассказ, пара предложений. Ничего криминального.

— Ничего криминального? Ничего криминального?! Цветок полыхает как маяк, его видно за сотню километров! Молите бога, чтобы никакой журналист не ошивался в окрестностях и не сделал фотографий. Какого черта?!

Солонина кашлянул. Дживан взял себя в руки и даже сделал шаг назад, точно не был уверен в своей выдержке.

— Мы, кажется, договаривались, Александр Дмитриевич, что вы не касаетесь никаких пишущих предметов. Это значит — ни карандашей, ни ручек, ни горелых спичек, ни даже вилок, испачканных в кетчупе.

— Про стержни ничего не говорили.

— Смешно. — Дживан сузил глаза. — Вашу сознательность, кажется, несколько преувеличили по очень близкой дружбе. Так я понимаю?

При этих словах он посмотрел на Нину Ивановну. Та подошла и встала рядом, бугаи поспешно ослабили хватку при ее приближении. В другой момент Александру стало бы стыдно, но сейчас внутри него дрожала радость: он не замечал окружающих, когда писал, значит, ничего не потеряно. Даже незавершенный диалог продолжался в его голове фоном к тому, что происходило в столовой. Он вполне мог войти в пятую книгу, герои, правда, несколько повзрослели и изменились, но от этого было только весело.

— Пациентам в стадии красного цветка свойственна периодическая утрата контроля, — без эмоций напомнила врач. — Вы это знали и обещали, что возьмете сопровождение на себя, так что претензии, пожалуйста, адресуйте самому себе. И на будущее воздерживайтесь от физического контакта с пациентом. В любом виде. Считайте это предупреждением администрации.

Они пару секунд смотрели друг на друга, после чего Дживан кивнул.

— Вы правы, — покладисто сказал он. — Всецело наше упущение, будем исправляться. Больше его одного не оставим. И никаких контактов, обещаю. Пойдемте, Александр Дмитриевич.

Дживан потянул его к выходу, но Александр торопливо стряхнул с себя его руку и остановился лицом к Нине Ивановне.

— Простите, ради бога, — сказал он. — Я действительно нечаянно. Обещаю, это не повторится. Не думайте обо мне плохо.

Он нагнулся, поднял упавший стержень и отдал ей, на секунду коснувшись ее пальцев. Дживан снова подтолкнул его к выходу, пришлось подчиниться. Солонина просто вежливо приподнял шляпу перед дамой и последовал за своим коллегой, не говоря ни слова. Что-то подсказывало Александру, что дело этим не закончится, но сейчас ему было все равно.

И с любыми гасителями он еще поборется.