Погасшие маяки (гет)

D

Невшатель, Лангенталь, Эммен.

И разумеется, Гриндельвальд.

Отвесные склоны, маленькие домики, белоснежные шапки на ветвях пихт. Завораживающее глубиной небо.

И удивительная, ни на что не похожая тишина. Только снег скрипит под ногами.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Драко, убирая закоченевшие руки в карманы. — Почему вы ничего не чувствуете, Йен?

— Не думаю, что знаю больше вашего, — чародей виновато развел руками. — И если разобраться, мы вообще очень мало знаем о магии. Магии места, магии крови, магии имени. Кто знает, сколько всего здесь соединилось?

— На вас она действует по-другому, Йен.

— Она на всех действует по-другому.

Драко на ходу развернулся, прошел несколько шагов спиной вперед.

— Все равно... Странное чувство, словно что-то происходит, вот здесь, близко, рядом. Словно это даже можно потрогать. Сны еще...

Йен молчал какое-то время, видимо, подбирал слова.

— Что-то всегда происходит, вы это знаете, Драко. Иногда даже на расстоянии вытянутой руки, и все, что может хотя бы шептать, кричит нам об этом. А глаза не хотят видеть. Это не обязательно магия, хотя может быть и она. А что сны?

— Да ерунда какая-то. Цвета, краски, все так смешано... А я поднимаюсь по радужному мосту куда-то за облака, потом все как будто гаснет, и дальше уже как будто полная неизвестность. Только дорога появляется под ногами... хотя и уходит — во тьму.

— Воистину, магия места... Драко, это Гриндельвальд. Он был таким за тысячу лет до того, как Геллерт поступил в Дурмстранг. Загадок с тех пор меньше не стало.

— Охотно верю, — кивнул он. — Только в который раз я уже здесь? Даже год назад было совсем не так. Все изменилось, Йен.

— А вы? — волшебник улыбнулся. Драко открыл рот, чтобы ответить... и ничего не сказал.

Шагов сто шли молча. Швейцарец вообще нечасто говорил первым, разве что когда всерьез хотел чем-нибудь поделиться. Драко почему-то задумался о Геллерте. Вспомнил свои же мысли восьмилетней давности, как его тогда потрясло и поразило это место. Великолепная природа, странная школа магии, еще более странные учения мистиков не в счет. А вот такая уютная, такая великолепно вписанная в ландшафт гостиница на месте бывшего семейного особняка... Волосы стояли дыбом еще неделю. И ведь отличная получалась иллюстрация, хотя он тогда еще не понял, для чего именно.

Хотя ответ лежал, казалось, на самой поверхности.

— Как ваша семья, Драко? — Йен говорил спокойно и вежливо, но при этом обладал удивительной способностью словно вырывать из сна.

— Астория сейчас в Индии. Говорит, захотелось чего-нибудь по-настоящему нового.

— О, я видел ее альбомы. А «Зеркала» висят у меня в кабинете. Она великолепно рисует.

— О да, — рот сам собой расплылся в улыбке. Астория все-таки нарисовала портрет Уизли... — После ее журналов и картин охватывает прямо-таки деятельная жажда путешествий, несколько раз я даже бросал все и срывался с места.

Йен улыбнулся.

— Драко, вас сложно назвать тяжелым на подъем волшебником. Чем «бросил все и сорвался» отличается от ваших обычных поездок?

— Видимо, именно этим.

Посмеялись.

— А Скорп сейчас гостит у Поттеров.

— Даже так?

— Да. Он долго выбирал между Францией, поехать со мной и Хогвартсом. Я хотел взять его сюда, а потом оказалось, что кроме Рима и Марокко в календарь придется вписать еще несколько тысяч миль ночных перелетов.

Йен улыбался — исчерпывающий ответ на вопрос об отличиях, практически с иллюстрациями.

— Но думаю, с лета я все-таки начну брать его с собой... Так вот, Скорп, как я понял, не слишком огорчился, что зимней Швейцарии в этом году не будет, и решил остаться в Хогвартсе. Тем более, что они хорошо сдружились с младшим сыном Поттера... Вы вообще в курсе той истории со Шляпой?

Швейцарец покачал головой.

— В Англии все уже в курсе, хотя кое-кто до сих пор не может смириться. Если кратко, то Ал — Альбус-Северус, Поттер отличился даже здесь! — больше всего боялся, что его распределят в Слизерин. Наслушался с детства страшных историй про темных магов, страшные ритуалы, мрачные сырые подземелья, ну и все эти привычки, aut Gryffindor aut nihil, что скажут родители, как будет смеяться брат, как косо будут смотреть друзья... А потом Поттер ему что-то такое рассказал про страхи и про выбор, что мальчишка послал всех к дементорам и выбрал Слизерин. Хогвартс, по-моему, до сих пор в шоке. Весь.

— А дети подружились?

— Да, Скорп его прямо-таки обожает. Вообще, они там сутками время вместе проводят. Квиддич, библиотека, зелья, заклятья... Даже собрались на каникулах остаться в школе.

Собраться-то они собрались, но в семействе Уизли, видимо, случилась истерика. И похоже, не одна, потому что проняло даже железного руководителя Аврората. Драко почти наяву слышал «Ал и так учится в Слизерине! Оставлять его в школе на весь год, да еще с сыном Малфоя?! Мы же совсем потеряем мальчика! Гарри, это же твой сын!» Это не удивляло. В отличие от Поттера, снова. Любит глава аврората удивлять, ох, любит...

— Родители Ала очень хотели его увидеть, и поскольку вытащить его домой без Скорпиуса было невозможно, его вытащили вместе со Скорпиусом.

Йен молчал — похоже, так же живо представлял происходящее, как и сам Драко. Швейцарец умел дорисовывать картину целиком из коротких набросков, Драко долго этому удивлялся, а потом привык.

— Впрочем, перед отъездом мы с Поттером договорились. — Воистину, Аврорат в надежных руках! — Не знаю, какие он применял аргументы у себя дома, но остановились на том, что я вернусь к середине каникул и еще неделю мальчики проведут у нас. И это если к ним не присоединится кузина Ала...

— Не боитесь за Малфой-Мэнор, Драко? — засмеялся Йен.

— Он застрахован, причем не в моей компании.

— Смотрите сами. Гарри Поттер, я так понимаю, против общения детей ничего не имеет?

— Ничего.

— И вас это не удивляет?

— По правде сказать, в Поттере меня все удивляет. И еще он все больше становится похож на Дамблдора, а что такое Дамблдор, вы знаете.

А кем мог стать Дамблдор, думаю, знаете лучше меня, Йен из Гриндельвальда.

— Считаете, ему интересно, что из этой дружбы может получиться?

— Вполне возможно. И как я мог заметить, ему уже давно неинтересно что-нибудь запрещать и ограничивать напрямую. Вы знаете таких людей, они у вас в Невшателе каждый год собираются. Ставят цели, управляют процессами и при этом проявляют ко всему происходящему неподдельный живой интерес.

И это он еще молчит про Нью-Йорк. Интересно, почему каждый раз, когда они встречаются в Гриндельвальде, разговор сам собой переключается на сущность власти?

— Таких людей я знаю, — кивнул чародей. — И знаю, о чем они мне напоминают.

— М?

— О боггарте дьявола.

Драко это ни о чем не говорило. Впрочем, к этому он тоже почти привык.

— Все время забываю, что вы были пастором... Только причем здесь это?

Йен зачерпнул снег и принялся лепить снежок.

— Собственно, не при чем. Игры для ума, вы их сами знаете, кто-то играет в шахматы, кто-то задает вопросы. Мы вот в свое время спорили, как выглядел бы боггарт дьявола.

— И как же? — поинтересовался Драко. Чего может бояться тот же Генри Стоун? Что игра закончилась?

— О, это любопытнейший вопрос. Не думаю, что вы когда-нибудь думали посвятить себя теологии, Драко, так ведь и вопрос шире, чем о природе Творца.

Мысли, едва успев соскочить, снова вернулись на тот берег Атлантики. Мерлин!

— Вы правы, мне и в голову не приходило двигать гуманитарные науки. Я не знаю, какой облик примет боггарт, но предположу, что ответ — «все закончилось». Хотя, конечно, интересно, как будет решать эту задачку сам боггарт...

Брови Йена слегка приподнялись.

— Поясните.

— Все закончилось. Игра закончилась. Больше не к чему прикладывать ни ум, ни руки.

— По-вашему, этого достаточно?

— Что может быть страшнее, когда все игры кончились, а начать новые он сам никогда не сможет?

Швейцарец молчал. Задумался?

— Вы никогда не были в Иране, Драко?

— Нет. А это имеет значение?

— Ваши ответы пришлись бы там по душе, я уверен.

Драко пожал плечами.

— Вы подумали о чем-то совсем другом, не так ли, Йен?

Чародей улыбнулся.

— Мы все думаем о чем-то другом. Нет, я не ухожу от ответа, просто это определенно не тот вопрос, где все просто, прямолинейно, на поверхности и вывод может быть только один. Я слышал очень разные мнения.

— Например?

— Например, просто собственное отражение. И это один пласт смыслов. Или, вообще ничего не увидит, а пустота, она... пустота и есть. Я предположил, что в зеркале он обретет всевластие. Всемогущество. Почувствует себя Богом.

Прозвучало как-то... странно. Всемогущество? Почувствовать себя Богом?

— Я не понимаю вас, Йен. Как это связано с...— Драко не смог сходу подобрать слова.

Швейцарец выбросил снежок.

— Думаю, самым прямым образом.

— ?!

— Боггарт дьявола, Драко. Иллюзия всевластия. Когда ты думаешь, что уже достиг, уже стал, что уже — хотя на самом деле все еще бесконечно далек, может быть, далек как никогда. По-моему, подходящая метафора. Это ведь общий страх тех людей, которые забрались достаточно высоко, чтобы понимать, как высоко им падать и что потом от них останется. И это самое страшное ощущение — забыть, что ты только человек, пусть даже могущественный волшебник с хорошими связями.

Звучало... необычно. И в то же время — неожиданно знакомо, словно он уже слышал это тысячу тысяч раз. Или — даже — произносил вслух сам.

Швейцарец продолжал:

— Крылья сгорят задолго до того, как ты вернешься на землю, а ведь цена вопроса — всего один неверный шаг и такая сладкая, такая застилающая глаза иллюзия, что вот теперь ты по-настоящему в игре. Что ты можешь все, или знаешь, как этого добиться, или даже уже просто ставишь декорации и наслаждаетесь зрелищем. Какое-то время это пьянит сильнее «Феликс Фелици», верно. А потом влезаешь в игры слишком большого масштаба, и тебе очень повезет, если тебя используют просто как пешку.

— Про пешку еще могут забыть где-то на середине, а фигуру точно принесут в жертву, — да, вот это он понимал. Прекрасно. — Только причем здесь Поттер?

— О, Поттер здесь не при чем. Он слишком долго был ведомым и больше в эти игры не играет, вы это сами знаете, Драко.

Снова в точку. Поттер как будто не вмешивается ни во что, но если будет нужно, глава аврората сделает так, чтобы нужные фигуры покинули доску.

— Тогда?..

— Присмотритесь к вашим знакомым, которых вы каждый год встречаете в том же Невшателе, раз уж вы о них заговорили, — пожал плечами Йен. — С ними ведь постоянно что-то происходит. Вот сегодня они еще владеют сильными, процветающими фирмами, банками, мастерскими, заключают альянсы, планируют на десять лет вперед, а через год — выбрасываются из окон, выжигают себе сознание, банкротятся, а то и вовсе происходит несчастный случай, и все. Еще одна деловая империя пала. На чем они оступаются?

Дорожка снова заворачивала — они практически вернулись в деревню.

— На женщинах и неудачных сделках. И это если не брать политику и налоговиков.

Швейцарец улыбнулся.

— А откуда берутся неудачные сделки?

Если в вопросе нет подвоха, то это, похоже, программа первого курса. Упражнение для начинающих.

— Из неправильной оценки ситуации. Из ошибки в расчетах и в восприятии.

— А почему?

Потому что... О, Мерлин!

— Вы хотите сказать — боггарт дьявола?

— Почти всегда. Когда ты забываешь о том, кто ты такой, когда ты уже ничего не видишь и не различаешь — очень сложно не сделать все мыслимые и немыслимые ошибки. И не повторять их до тех пор, пока от тебя не останется ничего. Совсем ничего. Правда, потом еще можно открыть глаза, посмотреть на мир как будто после долгого сна, после горячечного бреда, после запоя, после похмелья, можно даже в самом конце смягчить падение и из последних сил попытаться выбраться... Но даже этим последним шансом невероятно тяжело воспользоваться — так что стоит еще с десяток раз подумать, прежде чем соглашаться на очередную заманчивую глупость.

— Боггарт дьявола, — медленно повторил Драко. И на этот раз, кажется, ему стало по-настоящему страшно.

— Превозносить эту мысль будет столь же нелепо, как и не держать в голове совсем, тут я вам новость не скажу. Хотя чем выше забираетесь, тем чаще стоит ее вспоминать. Доберемся до глинтвейна — расскажу, как я это почувствовал на себе.

Драко кивнул. В свои пятьдесят два Йен прожил, казалось, две дюжины жизней. Драко за восемь лет знакомства узнал, может быть, о двух или трех из них.

— К слову... не возражаете против еще нескольких метафор, Драко?

— Вы будете цитировать магглов?

— И магглов тоже.

— Тогда точно до глинтвейна!

— Как знаете, — Йен редко спорил. И всегда в конце концов делал то, что намеревался, это к вопросу о... — Если забуду, напомните мне рассказать про уши волка.

Драко показалось, что он ослышался.

— Про что?

— Про то, что власть — это, помимо всего прочего, еще и попытка удержать волка за уши, — пояснил Йен. — Большого, свирепого, и чем больше власти, тем злее волк. Тот маггл был во многом прав, хотя и скромен в оценках. Есть много вещей и помимо власти, которые нельзя не взять в руки, если не хочешь, чтобы тебя снесло, как щепку. И не выпускать потом из рук, раз уж решил все-таки взяться. Себе дороже выйдет... как с тем волком. И это тоже очень удивительно, потому что иногда со стороны действительно невозможно понять, во что же ты ввязываешься. И даже изнутри это может оставаться загадкой до самого конца.

Перед глазами снова возникла Грейнджер, только не та неустрашимая валькирия, которая когда-то ворвалась к нему в кабинет. Не Разрушительница трестов, нет. Смущенная, недоумевающая и серьезно напуганная — не то своим смущением, не то своим же непониманием... Есть много игр, из которых нельзя так просто выйти, если уж пришла в голову блажь сесть за стол, но вот чем все в действительности закончится для тебя, даже если за столом ты все-таки выиграешь?..

— Знаете, Йен, давайте все-таки до глинтвейна.

D

Слепящее солнце. Голубое, кажущееся размытым из-за далеких облаков небо. Покрытые снегом горы. Суровые, величественные скалы, горделивые, одним своим видом говорящие больше и точнее любого оратора. Ледяное море под ногами, настолько непохожее ни на что другое. Айсмеер.

Драко не очень хорошо понимал, в какой именно момент он захотел бросить все и подняться на маггловском поезде на самую вершину мира. Йен, впрочем, что-то сказал про то, что это еще не вершина; возможно, так оно и было. Возможно. И все-таки, смотря в окно, он не мог не думать о том, что выше теперь уже только небо, да и то лишь самые верхние его этажи, а раз так, то он воистину выбрал самую лучшую позицию для того, чтобы осмотреться. И, если угодно, взглянуть со стороны на весь мир.

Йен с ним не поехал — остался работать. Уже давно не пастор и не советник, он продолжал писать и, видит Мерлин, в Невшателе на его статьи только что не молились. Банковский Совет так и вовсе был готов оплатить любые его расходы в обмен на заключения и рекомендации. Сам Йен смеялся и говорил, что черпает вдохновение из встреч с гостями, а когда гостей нет — из старых книг, Драко же был уверен, что стоит швейцарцу только отложить в сторону теорию и аналитику и заняться практикой, как через месяц в его банке окажутся лучшие управляющие по эту сторону Атлантики. Включая, к слову, и половину его собственных агентов.

Как бы там ни было, глинтвейн тогда основательно развязал языки обоим, а тема, к сожалению или к счастью, весьма к этому располагала. Жаловаться на трудности бизнеса Драко определенно не хотелось — на сумасшедшие правительства, сумасшедшие налоги и сумасшедших же регуляторов, понятия не имеющих о том, что они регулируют, — а все-таки разговор снова и снова заходил о том, что самое ценное в людях — это понимание, а самое сложное умение — не навредить. Йен рассказывал о местной политике, почему-то сразу перекидывая мостики к древней истории и самым широким выводам, завязанным на современность, и делал так, что за ним хотелось записывать. Говорили о школах — «Ну что вы, Драко, я уже давно не преподаю, ни в Шармбатоне, ни в Дурмстранге!» — и еще о том, что современное образование, даже лучшее — это даже не фундамент, а только колышки, разметка для будущего котлована. Если не хочешь, чтобы дело развалилось после первого же контракта, готовься учить сам. Или искать учителей, знать бы еще, где.

— А ведь я все забываю спросить, Йен. Вы же хотели открыть школу, или я что-то путаю?

— Создавать конкурентов для Шармбатона и Дурмстранга я никогда не хотел, если вы об этом, Драко. Но школу... школу я открыл, да.

— Для волшебников? — на всякий случай уточнил Драко, уже предполагая самый невероятный ответ.

— Для магглов.

Перебирали знакомые и незнакомые сюжеты, от биографий Темных Лордов до реальности легенд и сказок. А потом Драко не выдержал и задал вопрос — тот самый, который не давал ему покоя уже несколько месяцев.

Что здесь будет происходить, Йен? Через сто лет, через двадцать, через пять? Что будет происходить завтра?

— А сами вы как думаете, Драко?

Стал бы он спрашивать, если бы знал наверняка! Впрочем, стал бы.

— То-то и оно, что не знаю, Йен. Не имею понятия.

— Никто не имеет, вот ведь в чем дело. Никто. Но именно об этом думает каждый, кто способен думать хотя бы немного.

— И о чем думаете вы?

— Лучше не спрашивайте, Драко, лучше не спрашивайте.

— Иначе так ничего и не пойму? — слова сорвались с языки словно сами. Драко уже не впервые замечал, что, кажется, приобрел новую и очень скверную привычку.

Йен ничего не ответил, только долго смотрел на него. Словно что-то решал для себя. Или просчитывал. Или подбирал слова — подбирал, подбирал и все-таки не мог подобрать.

...И только под самый конец швейцарец словно между делом обронил:

— Вы ходите опасными тропами, Драко. Иногда полезнее не знать, сколько под вами футов, если это помогает дойти до вершины. И знаете, встреча с Геллертом научила меня многому. Не то чтобы я получил больше, чем потерял, но если бы не он... если бы не все, что было после этого — я вряд ли бы стал тем, кем стал.

Драко слишком хорошо помнил другого Темного Лорда, чтобы не согласиться сразу и безоговорочно, и все-таки ощущение того, что что-то он пропустил — упустил — не понял — осталось. Неприятное ощущение. Еще несколько дней он не мог ухватить его за хвост, а потом...

А потом был маггловский поезд и долгое, размеренное и все-таки захватывающее дух восхождение. В самый раз, чтобы попытаться выбросить из головы все, а потом свежим глазом посмотреть на сухой остаток.

С вершины мира.

...Нет, он бы не сказал, что неожиданно и вдруг стал видеть что-то неведомое, что-то, на что раньше не обращал внимание. Паутина связей и отношений не сложилась в новый, все объясняющий узор. Слова и фразы, обрывки разговоров, свои и чужие тайны не превратились в ответ на обжигающий душу вопрос — во что-то, чего бы он ранее не знал. Тысяча «не», Мерлин их побери! Но кое-что было точно.

Синее небо, слепящее солнце, играющее тысячей искр на снегу — с вершины открывался потрясающий вид на окрестные горы и на ледник.