Персефона (гет)

Май 1943

Было бы слишком мягко сказано, что Том Риддл был в ярости от инцидента на ЗОТИ. Абраксас сопроводил Персефону в Больничное крыло, но сразу же был прогнан медсестрой после беглого осмотра пациентки. Когда Малфой вернулся в подземелья Слизерина, не имея ничего, кроме новости, что пострадавшую благополучно поместили в медотсек и кого-то из когтевранцев обязательно уведомят, чтобы забрать ту после перевязки, Том впал в бешенство.

На следующее утро Абраксас все еще не оправился от вспыльчивого нрава Тома Риддла и его наказания.

Том, как обычно, сидел за длинным столом в Большом зале, фолиант, который он изучал в течение нескольких недель, лежал открытым на новой, так и не начатой главе, значительный кусок ветчины, нарезанный идеальными порционными кусочками, разделенными между собой, также был нетронут. Его глаза сосредоточились на пустом месте, где обычно сидела Персефона, и, когда стало очевидно, что она не собирается приходить, он перевел взгляд на стол Когтеврана в поисках кудрявой головы.

— Сэр?..

Взгляд Тома метнулся к Фрэнкфорту Мальсиберу, который говорил ему что-то, не слишком важное. Тот сразу стушевался.

— Не берите в голову, сэр.

Риддл снова посмотрел на когтевранцев в поисках хорошо знакомой фигуры. Когда раздался предупреждающий звонок, он усмехнулся, затем, поморщившись, недовольно фыркнул и схватил свою книгу со стола. Он оставил своих приспешников, направляясь прямиком к скопищу ворон. Возвышаясь над единственной группой студенток, которых Том хотя бы отдаленно знал, он процедил:

— Персефона Каллаган, — без преамбулы, тоном, не терпящим возражений, — где она?

Блондиночка, на которую он смотрел, густо покраснела под этим пристальным взглядом. Ее рот открылся несколько раз, не издавая никаких звуков, кроме прерывающихся сдавленных хрипов.

Том сузил глаза, не желая тратить на нее свое время.

— Оливия Хорнби, верно?

Очередной хрип вылетел из ее рта, но она хотя бы кивнула.

— Мисс Хорнби, я ищу Персефону Каллаган, она на вашем факультете. Вот такого роста. Кудрявая, волосы примерно до сюда. Вы знаете ее, вы говорили с ней на днях.

Оливия подавилась собственной слюной.

Его терпение лопнуло и он рявкнул:

— ГДЕ ОНА?

Девушка рядом с Оливией, обнимающая одной рукой ее трясущиеся плечи, промямлила, заикаясь.

— П-по-постельный ре-режим, мистер Риддл. Распоряжение медсестры. Она освобождена от занятий на несколько дней после вашего…

Его глаза сузились еще больше.

— По-после не-несчастного случа-ая.

Том поджал губы, раздувая ноздри от гнева, но кивнул им обеим.

— Спасибо, дамы.

Уходя, он слышал, как Оливия чуть не рухнула со скамейки, бросаясь на своих подружек и восхищенно всхлипывая.

— О-о-о-о-он говорил со мной!

Другая студентка ахнула:

— Он знает твое ИМЯ!

Оливия упала в обморок.

* * *

Следующие несколько дней Том разбирался с неприятностями, возникшими вследствие недавнего инцидента. Он успешно сумел избежать взысканий милой болтовней, полной любезностей с преподавателем по ЗОТИ, но ему было поручено, как минимум, дополнительное патрулирование. Он предполагал, что такого рода наказание направлено на уменьшение «внеклассной» деятельности, часто ассоциировавшейся с юными подростками. Но лично для него такое наказание повлекло лишь сокращение времени на проверку его теорий о расположении входа в Тайную Комнату.

Это, хотя и не только это, повергло Тома в еще более дикую ярость по поводу проблемы под названием Персефона Каллаган.

Он попытался пройти в башню Когтевран, чтобы поговорить с ней, но их пафосный страж на двери с бронзовым молотком в форме орла, даже не спросил у него пароль. Казалось, факультетские предубеждения существовали не только среди студентов. Когда-нибудь, когда он окончит эту проклятую школу, то удостоверится, чтобы всех этих волшебных обитателей принудительно перевоспитали. А пока у него не было возможности увидеться с ней или хотя бы заставить кого-то передать сообщение. Он однажды даже попытался уговорить этих дрожавших девиц позвать коварную ведьму, но они просто продолжали выходить из себя в его присутствии. Тогда он бросил эту пустую затею и продолжил вечернее патрулирование.

Усмехнувшись своим мыслям, Том шел по коридорам, свет на кончике палочки резко освещал темные каморки и углубления ниш. Он уже отправил парочку обжимавшихся гриффиндорцев обратно в гостиную, но даже снятие баллов не улучшило его настроение.

Он прибыл в библиотеку где-то в середине своего патрулирования, как всегда, в первую очередь поздоровавшись с мадам Пинс. Он знал, что та обожала его, часто задерживая дольше, чем студенту хотелось находиться в присутствии этой женщины. Он поболтал с ней немного, как это обычно было принято, прежде чем позволил ей заполнить вкладыши в формуляры, сгружая стопки просроченных книг и тщательно убеждаясь, что отдал все.

Библиотека оказалась ожидаемо пустовавшей. До экзаменов было еще достаточно времени, чтобы быть заполненной под завязку студентами, высиживающими последние минуты за зубрежкой перед зачетами. Именно в этот момент, когда он переступил границу Запретной секции, Том почувствовал знакомую вибрацию волшебной пляски на своей коже и наконец-то обнаружил первого человека, которого хотел увидеть, в последнем месте, которое думал осмотреть.

— Каллаган, — Том выплюнул ее имя тоном, громкость которого в мгновение ока должна была вызвать обеспокоенную мадам Пинс. Когда библиотекарь не показалась, он сузил глаза и осмотрел Персефону и волшебный купол ее заглушающих чар.

— Риддл, — Персефона весело промурлыкала его имя, не отрываясь от книг, которые разложила на столе.

Он зарычал, угрожающе подняв палочку и направился прямо к ней.

— Я не люблю, когда меня выставляют дураком, Каллаган.

Она пожала плечами, перелистывая страницу раненой рукой. Вся конечность была туго забинтована, начиная от запястья и вплоть до плеча, на белых тканевых повязках тут и там виднелись пятна от крови и заживляющей мази.

— Я, как правило, не жажду быть разрезанной на куски. Каждый из нас несет свой крест, имеет препятствия, которые нужно преодолеть, и прочую чепуху, — она взмахнула рукой в воздухе.

Том в несколько шагов преодолел расстояние между ними и резко выдернул книгу из ее рук, убирая ту за пределы досягаемости.

Медленно подняв злобно вспыхнувший взгляд, она откинулась на спинку кресла.

— Прекрати отбирать мои книги.

Он проигнорировал ее слова.

— Похоже, я слишком долго позволял тебе думать, будто ты контролируешь ситуацию. Тебе стало комфортно вести себя так неуважительно и…

— Прошу прощения, — решительно перебила она, — я полагаю, ты принял меня за одного из своих дружков, которым я, увы, не являюсь. Возможно, тебе действительно нужна инструкция по общению с женщинами…

Палочка Тома сверкнула в воздухе, мгновенно обезболив нахалку, а его лицо покраснело больше, чем когда-либо. Свободной рукой он обхватил ее израненное плечо, большой палец нашел зазор между бинтами и стал планомерно давить на открытую рану, погружаясь в один из кровоточащих порезов. Персефона раскрыла рот и закричала от боли, но ее голос был заглушен заклинанием, что заставило Тома злобно оскалиться, испытывая просто потрясающее удовлетворение. Он прижался к ней, грубо вдавливая ее тело в спинку кресла и неистово прорычал ей в лицо:

— Ты БУДЕШЬ подчиняться мне, проклятая ведьма! Возможно, единожды ты и застала меня врасплох, но этого больше никогда не повторится. Я просто выжидал, чтобы заценить твои потуги, эти нелепые представления о манипуляциях, которые ты вбила себе в голову, Каллаган, но в действительности тебе не удалось одурачить меня! Ты уже создала предостаточно проблем для моего окружения, а также вокруг моего имени. Настало время показать мне в точности, какую интригу ты плетешь — ЛЕГИЛИМЕНС!

* * *

Гермиона, считавшая себя настоящим мастером в окклюменции, закричала в безмолвной агонии от силы заклинания Тома Риддла. Она вспомнила, как тот выискивал брешь в ее разуме в Косом Переулке, пытаясь быть ловким, хитрым и незаметным… То, что он вытворял сейчас ощущалось совершенно иначе.

Осторожная магия, деликатно направленная на нее при первой встрече, была лишь признаком любопытства Тома Марволо Риддла — дразнившим, пробовавшим, изучавшим свою добычу. Это мощное давление гнева и ярости, пульсировавшее в голове в первые мучительные секунды его вторжения, было гораздо жестче, чем она могла себе представить. Когда его магия проникла в нее, распространяясь и разрывая разум, сметая ее стены, как бумагу, она поняла, что это была не просто магия Тома Риддла… это была магия Темного Лорда.

Это была отрезвляющая мысль.

Это была мысль, в которой она нуждалась.

* * *

Том никогда раньше не проникал в разум, подобный этому.

Мысли человека никогда не были линейными, всего лишь снимками воспоминаний или мимолетных желаний. Для обычных мыслей было не редкостью лететь в него наугад, предлагая красочное разнообразие сцен, оставляя ему возможность лишь вникать и выбирать нужное. Том этого и ожидал.

То, чего он точно не ожидал, так это оглушительную какофонию из множества воспоминаний, одновременно давивших на него со всех сторон, заставлявших чувствовать приступы удушья. Он полностью контролировал процесс всего несколько мгновений назад, но как только он прошел сквозь ее барьеры, то будто сам превратился в утопленника.

Будучи бестелесным, он все равно чувствовал, как, вырывая с корнем почву из-под ног, ее магия прорывается к нему, будто цунами, хватая и протаскивая сквозь зазубренные кристаллы своих воспоминаний.

* * *

Знакомая люстра качалась и мерцала в утреннем свете.

Длинноволосая брюнетка прижалась к его груди. Из ее рта сквозь стиснутые гниющие зубы капала слюна. Она оскалилась в безумном восторге, заходясь хриплым смехом.

Порыв прогорклого дыхания скользнул по щеке, когда она зашептала что-то невнятное, и невыносимо обжигающее острие клинка стало вырезать неровные узоры на его руке.

* * *

Плитка на полу была холодной и влажной под руками там, где он упал, — там, куда его толкнули.

Он поднял глаза и увидел, как тварь с алыми как кровь глазами с интересом наблюдает за ним.

Оно ухмыльнулось и повернулось, чтобы что-то сказать фигуре, стоящей позади трона.

Оно рассмеялось.

Они рассмеялись.

* * *

Кулак в волосах держал его голову на весу, чтобы он мог смотреть на улицу, вдоль которой пылали горящие дома.

Магглы.

Маггловские дома?

Брюнетка снова была здесь. Она резвилась, носясь по кварталу, сжигая заклинаниями деревья, здания, людей.

Вокруг валялись трупы, которые она, нагромоздив друг на друга, сбросила в центр дороги, позволив им лежать вывернутыми наизнанку, бездыханными и истекающими кровью.

Еще двое живых стояли на коленях перед кучей этих тел.

Он боролся с жесткой хваткой человека, державшего его.

Женщина одним движением разрезала тех людей от подбородка до бедра каким-то проклятием, которого он никогда не слышал прежде, их рты раскрылись, застывшие от ужаса и боли, даже когда жизнь покинула их глаза.

Тела грузно упали на землю.

Он закричал — тело, в котором он находился, закричало — диким, первобытным голосом, от которого костры вокруг загорелись ярче.

Мерзкая женщина резко прекратила свои забавы, посмотрев на него с ненавистью и отвращением.

Она направила на него свою палочку, и мир потух.

* * *

Заблокировать мысли.

Заблокировать.

Забаррикадироваться.

* * *

Темно. Он ничего не видел.

Кровь стучала в висках.

Его глаза… ослепли.

Он закричал, когда ощущение пальцев, погрузившихся в глазницы, стало практически реальным и нервные окончания обострились до предела.

Его нервные окончания, по которым теперь струилась БОЛЬ.

Звук, похожий на голос Персефоны, сладко промурлыкал ему на ухо:

— Вытесни свою боль…

Он был в чьем-то теле?

Он почувствовал прикосновение губ на виске, и сцена снова сменилась — любой контроль, который он имел до этого, упал в пучину сознания этой ведьмы.

* * *

Теперь он смотрел на Персефону.

Нависшую над ним, лицо напротив, достаточно близко, чтобы почувствовать, как она тяжело дышит в его раскрытый рот.

Его пальцы проследили путь вдоль ее плеч, привычно скользя вниз по рукам, как будто делали это не впервые.

Она улыбнулась, глаза пылали красным, но вдруг затянулись странной серебристой поволокой.

— Тебе лучше держаться подальше оттуда…

Персефона отстранилась, запрокинув голову, встряхнув волосами, и он увидел ее тело, обнаженное, качающееся на нем.

Его руки двигались против воли, скользя по голому животу, и вверх, накрывая грудь, прокатывая большие пальцы по дерзким соскам, как вдруг ее жаждущий стон направил волны наслаждения в эфемерную версию его бесплотного тела.

— Каллаган, — он услышал свой хриплый голос, голос, который на самом деле не принадлежал ему, — что ты такое…

Настойчивое трение бедер прервало вопрос, превращая остальные слова в бессвязное шипение. Она накрыла своей ладонью одну из его рук на своей груди, направляя другую в сторону своего влажного рта.

— Отвлекаю тебя, — выдохнула Персефона, когда ее самодовольство захлебнулось очередной волной наслаждения.

Ее веки были опущены, ее голос звучал в сознании.

— Том! Мой Лорд…

* * *

Том вышвырнул себя на свободу, отшатнувшись на книжные полки и уставившись на Персефону с гремучей смесью эмоций.

Дыхание было затруднено, глаза широко открыты, покрывшийся потом, он чувствовал, как школьная форма неприятно липла к каждому сантиметру разгоряченного тела. Штаны давили на плоть, намекая на другой вид влаги, пропитавший его брюки. Том вздрогнул от картины, все еще ярко и томительно мелькавшей за веками, и не смог унять дрожь, когда уговорил себя отойти подальше, прежде чем потерять последний контроль над ситуацией.

Хриплое хихиканье Персефоны привлекло его гневный взгляд. Магия рассеялась, и ее голос был слышен, судя по ее очевидно тяжелому дыханию.

Персефона провела ладонью по щекам, смахивая влагу с одной, а затем с другой скулы. Она посмотрела на свои пальцы — на слезы, которые просочились от его непрошенного вторжения. И фыркнула, почувствовав консистенцию чего-то более тяжелого, чем вода, капающего на приоткрытые губы. Язык выскользнул, облизав их и ощутив металлический привкус. Она снова рассмеялась и вытерла кровь, струившуюся из носа.

— Там немного мрачно, — тихо сказала она. Постучав по виску, она как бы уточнила, о чем говорит, медленно и осторожно двигаясь, чтобы подняться с мягкого стула, к которому была так жестко прижата мгновением раньше. Ноги дрожали, когда она встала в полный рост, в голосе звучали грубые и опасные нотки, и ему совсем не понравилось, как она одобряла то, что только что произошло, — лучше просто попросить в следующий раз.

Том Риддл шире распахнул глаза и, возможно, в первый раз в своей жизни, почувствовал растерянность. Он все еще обдумывал ответ, когда появилась мадам Пинс, с пунцовым лицом, лишенным терпения, которого, по-видимому, у нее никогда и не было — наверно, заглушающие чары тоже рассеялись.

— ЧТО это за шумиха, Том? — Пинс ахнула. — Мисс Каллаган? Комендантский час уже прошел, что вы здесь делаете? Да еще и в Запретной секции!

Персефона незаметно вытерла нос, шепча заклинание, остановившее льющуюся кровь, прежде чем взметнула воспаленные глаза на сердитую библиотекаршу.

— Прошу прощения, мадам. Я заснула, прежде чем мистер Риддл нашел меня… Сейчас я вернусь в башню.

— Совершенно верно! Поспешите, или мне придется вычесть очки за ваше пренебрежение к школьным правилам! И не позволяйте мне снова поймать вас в этих стеллажах без письменного разрешения!

— Да, мадам, — Персефона склонила голову, перекинув сумку через здоровое плечо, и, проскользнув мимо них, направилась к выходу.

Пинс повернулась, осматривая оставленные книги, все еще валяющиеся на столе, и раздраженно фыркнула.

— Я приберу здесь, мадам.

Она испуганно вздрогнула, видимо уже забыв о его присутствии. Раздражение на лице лишь слегка смягчилось, и Пинс одарила его напряженной улыбкой, не обращая внимания на потрепанное состояние самого юноши.

— Спасибо, Том.

Как только фигура повернула за угол, Том направился к столу и тяжело опустился напротив раскрытых книг. Он провел все еще влажной ладонью по лицу в попытке собрать в памяти все, что видел в сознании Персефоны. Он попытался соединить воедино то, что помнил, но это смахивало на попытку собрать пазл без изображения, напечатанного на поверхности. Каждая деталь была важна и должна была непосредственно подходить к другой, но он понятия не имел, как выглядит финальная картинка.

Он взмахнул палочкой поверх книг на столе, возвращая те на книжные стеллажи, пока размышлял об этом.

Том был прав насчет нее. Персефона Каллаган была проблемой. Она была гораздо большей проблемой, чем он предполагал изначально… а еще она была гораздо умнее и могущественнее, чем показалась при их первом знакомстве.

Он протянул руку, чтобы закрыть последний фолиант, оставшийся на столе, но его страницы самостоятельно захлопнулись перед ним с довольно гулким стуком. Том поднял книгу, чтобы проверить название и поставить на подходящую полку… и задержал дыхание.

«Тайны наитемнейшего искусства».

Это был фолиант, который Том искал с тех пор, как узнал о существовании крестражей и способах их создания. Другие издания просто вскользь упоминали о них, делая смутные выводы о вместилищах души. Он нашел всего лишь одну или две отсылки к книге, которую сейчас держал в руке — книге, которая отсутствовала в библиотеке Хогвартса, согласно личным записям в каталоге мадам Пинс.

Он облизал пересохшие губы.

Это был следующий пункт его плана.

Его взгляд привлек свежий след крови на старой, потрескавшейся коже обложки. Он подумал о Персефоне, девушке, которую заставил кричать, рыдать и истекать кровью в темном, заглушенном чарами углу библиотеки, девушке, которая выгнала его из собственного разума, как будто это была всего лишь игра.

Он снова провел пальцами по потертой коже, прослеживая путь вдоль рельефных букв… почти благоговейно. Том тихо прошептал заклинание, и книга зависла в воздухе, перевернув обширную массу страниц на место, где она была открыта непосредственно перед его приходом. Губы тронула улыбка.

Том задержал взгляд на проходе между стеллажей, за которыми скрылась Персефона, его ноздри раздулись, пульс участился, рот вдруг снова пересох. Он прикрыл глаза, вслушиваясь в поток крови, стучащий в ушах, и вспомнил, как ее голос звучал в наслаждении, меньше концентрируясь на вздохах вожделения и гораздо больше на произносимых словах.

Персефона Каллаган была проблемой, но, как и у него, у нее был план. Более того, у нее был план, в котором она хотела, чтобы он принял непосредственное участие, сыграл определенную, одной ей известную роль.

Он наклонился, чтобы привести себя в порядок, стряхивая настойчивые воспоминания о том, как она взывала к нему и, благодаря своей магии, заманила в ловушку собственного сознания. Том Риддл позволил себе еле заметную ухмылку, поняв, что, как и его план, ее игра уже началась, заставив его совершать определенные действия и следовать придуманным ею правилам.

Чтобы поймать Тома Марволо Риддла на крючок, — подумал он, — она оказалась слишком умна для своего возраста.

* * *

Время до утра тянулось мучительно долго. Каждый раз, когда Том закрывал глаза, вернувшись в подземелья после патрулирования, он видел, как сцены из сознания Персефоны, будто поставленные на повтор, разворачиваются снова и снова в бесконечном водовороте видений. Некоторые были размытыми, некоторые были такими же четкими, как если бы он проживал их в данную секунду. Тем не менее то, что продолжало терроризировать его мысли, был ее образ, обнаженной, запрокинувшей голову, кричавшей в экстазе его имя — его титул — на который ему только предстояло претендовать.

Он хотел верить, что на самом деле задерживался на этом воспоминании только в попытке разобрать, как она узнала… каким образом ей стало известно столько, чтобы все это знать.

Однако правда заключалась в том, что он не мог перестать зацикливаться на своих ощущениях внутри ее разума, пульсировавшего, сжимавшегося, заставлявшего задыхаться под давлением ее стен, гладких, влажных и дрожащих только для него — благодаря ему. Она точно знала, что делает, когда перехватила контроль, пока он пытался проштудировать ее мысли.

Персефона Каллаган обнажилась перед ним, внедряя ощущения в его заимствованное, бесплотное тело, ощущения, такие откровенные и интимные, которые чувствовала когда-то сама. Каждый всплеск наслаждения, который омывал его, был ничем иным, как воспоминанием ее собственного удовольствия, тщательно сформированным в фантазию для сдерживания его от просмотра своих воспоминаний.

По крайней мере, он полагал, что она создала эти видения только с этой целью.

Дальнейший анализ других целей заставил его тяжело застонать, перекатываясь на живот, задыхаясь лицом в подушку — так же, как и своим возбуждением — в матрац.

Том проснулся задолго до времени подъема, на которое была заведена его палочка. Каждая попытка уснуть влекла за собой один единственный эффект — заставляла его член пульсировать сильнее, настаивая на том, что ему все равно придется каким-то образом разрешить эту проблему при следующем пробуждении. У него оставалось больше часа до будильника, душа и школьной формы, но чем дольше он лежал в своей, укрытой за балдахином, кровати, тем громче ее дыхание проникало в его голову.

В конце концов, его терпение кончилось, и Том тяжело перевернулся на спину, опять. Но даже такая относительно незначительная смена положения заставила глаза закатиться от ощущения пижамы, трущейся о кожу. Он закрыл их, облизав губы, и провел рукой по животу, сосредоточившись только на ощущении подушечек пальцев, имитирующих путь ее собственных, скользящих вдоль линии пупка, а затем вниз. Он ослабил завязки брюк, и его пальцы играючи спустились ниже, только на этот раз не хватало влажности пота или другого вида смазки.

Том покрылся мурашками, вспоминая, какой мягкой она была, как настойчиво прижимала его пальцы к себе, по обе стороны от чувствительного бугорка плоти, направляя его пальцы ритмичными круговыми движениями вокруг своего соска. Несмотря на то, что он вторгся в ее голову, принуждая подчиниться своим прихотям и обнажить мысли, она превратила это в забаву.

Ему следовало разозлиться.

Ему следовало разорвать ее на части, потому что она точно догадывалась о нем и о его действиях.

Но вместо этого он испытал всю тяжесть ее магии — мстительной, вкусной и мрачной, обжигавшей своей интенсивностью, но не проявлявшей себя за пределами ее сознания… магии, окутавшей его разум, подчинившей своей воле — своему удовольствию, — а потом трахнувшей его в собственноручно созданной тюрьме.

Ладонь опустилась ниже, обхватывая ствол, пока другая рука пыталась приспустить пижамные штаны. Он потер большим пальцем головку, распределяя по коже скопившуюся влагу.

Он думал о том, какими мягкими и маленькими казались ее руки в его руках.

Он вспомнил то, как она усмехнулась, сказав, что его объятия были грубыми.

Он хмыкнул, сдвинув бедра и освободив одну ногу от пижамы, а затем слегка раздвинул их.

Том задвигал рукой, грубо и жестко скользя по всей длине, пока вспоминал, каким застенчивым образом Персефона села на него, а затем как стала умело насаживаться, плотно сжимая его член между бедрами.

Он вспоминал, как ее губы раскрывались в самых сладких вздохах, которые он когда-либо слышал, когда его плоть из раза в раз погружалась в неё. Нижняя губа распухла и блестела, она теребила ее зубами и хныкала, чувствуя толчки в свое тело, пока он плотно сжимал ее грудь.

Он сдвинул бедра.

Согнул свободную ногу.

Он не был ни чьей забавой, ни чьей игрушкой, но она взяла его так беспощадно, оседлав сверху, встряхнув своими буйными волосами, возбуждая, крича его имя, пророча его будущее правление в столь сладострастной мольбе.

Звуки ее стонов заполняли голову, ее тяжелого дыхания, ее криков, гребаного самодовольного смеха.

Этой опасной дрожи в ее голосе, всегда приходящей под руку с вспышками магии.

Его пальцы перешли от сильных толчков к более отрывистым, сконцентрированным, слегка задерживавшимся у головки. С каждым движением он прокатывал по ней большим пальцем в таких же невесомых, круговых ласках, которыми дразнил ее сосок, чувствуя покалывающие волны удовольствия, накрывающие его нутро, плечи, руки, пальцы ног…

Том закусил губу, нога, которая была согнута в колене, опустилась в сторону, когда неуклонно нарастающий ритм усилился, а бедра начали толкаться навстречу отрывистому трению его ладони. Он повернул голову к подушке и характерный, гортанный рык вырвался из его горла.

Образ Персефоны, сверкнувшей нахальным взглядом из-под завесы кудрявых волос, пронесся сквозь его мысли.

Тот момент, когда эта самодовольная улыбка действительно достигла глаз — таких манящих, сверкающих кровавым блеском, воспевавших его власть и силу, приветствовавших в своем сознании, где она отдавалась ему без остатка, падая в пучину преисподней и взлетая обратно на небеса.

Задушенный стон, затерявшийся между хрипом и рычанием, вырвался из груди, когда он почувствовал судороги разрядки, прежде чем успел заглушить свой голос в подушке.

Его рука хаотично задвигалась в смутной имитации той чудесной пульсации мышц, так отчетливо сжимавшей его плоть несколько часов назад, пока он решительно не провел задней частью костяшек вдоль всей длины, а затем к тазобедренному суставу. Его член пульсировал в ослабевшей хватке, казалось бы, бесконечное количество раз, пока опустошал себя, заставляя его дыхание сбиться, а пальцы ног онеметь. Это было, возможно, самым длительным послевкусием с тех пор, как он впервые испытал удовольствие от мастурбации.

Том лежал на простынях в течение нескольких долгих мгновений, влажный от собственного пота и спермы, прежде чем мышцы ног не стали затекать. Он стиснул зубы, усмехнувшись и проклиная низменную слабость своей плоти, пока посторгазмическая дымка не позволила ему наконец потянуться к палочке и очистить себя.

Примерно в то же время он понял, что тяжелые вдохи, подстрекающие его импровизированное занятие, не прекратились.

На самом деле, дыхание зазвучало немного сильнее, становясь громче, и явно исходило откуда-то слева.

Осторожно и тихо Том отодвинул край одной из тяжелых бархатных драпировок в сторону и взглянул на комнату, наблюдая, как свет от утренних предрассветных лучей уже просачивался сквозь водную гладь озера за окном и раскрашивал стены множеством ярких оттенков. Дыхание определенно становилось громче, и, посмотрев на источник, Том понял почему.

Он увидел Абраксаса Малфоя, лежавшего в постели, волшебные чары, удерживавшие занавес и заглушавшие звуки вокруг него, были слегка ослаблены — достаточно ослаблены из-за его довольно интенсивного занятия.

Взгляд Тома задержался ровно настолько, чтобы осознать происходящее, и достаточно, чтобы в груди появилось забавное чувство ярости от зрелища сокурсника, удовлетворявшего себя знакомым сине-бронзовым платком для волос, все еще завязанным вокруг кулака.

Оскал Тома исказился во что-то гораздо более опасное и злое, зубы заскрежетали, издав ужасный клацающий звук, когда его челюсть сжалась, но он заставил себя откинуться на подушки и плотнее задернуть шторы, чтобы заглушить тяжелое дыхание Абраксаса.

Он лежал там, уставившись на полог и прилагал все усилия, чтобы раздавить импульсивно зарождавшееся собственническое чувство, которое побуждало вломиться и кастрировать Малфоя прямо посреди процесса.

Персефона Каллаган, возможно, и была проблемой, но теперь это была его проблема.