Крыса (джен)

Тогда Ойген впервые всерьёз задумался о том, почему вызывает у всех такую реакцию. Но единственным, кто ответил ему действительно прямо, был, как ни странно Роули. Он был вымотан после очередного рейда, голоден и хотел домой, поэтому просто окинул Ойгена взглядом и честно сказал:

— Мальсибер, ты, конечно, не обижайся, но тебя боятся потому что ты на всю голову ёбнутый, не меньше, чем Беллатрикс. Ведёшь себя словно ёбнутый, выглядишь как ёбнутый и лишь Мерлин лысый знает, чего от тебя в следующий момент ожидать... А уж какие у тебя глаза ебану....

— Можешь не продолжать, Торфинн, — раздался в этот момент высокий и насмешливый голос Лорда, — он тебя понял.

— Мой Лорд, — Роули немедленно опустил голову, но все равно возвышался над ними обоими.

— Ойген, как ты думаешь, ему стоит вымыть рот с мылом? — спросил Лорд даже с некоторым любопытством.

— Думаю, нет, — ответил Ойген очень серьёзно. — Он сегодня уже чистил зубы.

— Но как нам лучше позаботиться о его манерах? — задумчиво спросил Лорд. И, поскольку Ойген молчал, предложил: — Ойген, помоги ему тогда написать нужные строчки, так, чтобы урок дошёл.

Лорд удобно устроился в кресле, а Ойген, велев эльфу принести всё необходимое для письма, заставил писать Роули строчки, как в школе, о том, что он не будет больше оскорблять ничей слух грязной бранью. Рука Роули сама потянулась к перу — чёрному, длинному, тонкому, с необычным зловещим кончиком. Пальцы сами собой сомкнулись на его основании, и Роули, едва касаясь бумаги, чтобы линии выходили тонким, начал аккуратно и медленно выводить слова.

Строчка за строчкой он выводил их, иногда начиная морщиться.

Лорд покинул их только когда стемнело, и, едва он ушёл, экзекуция кончилась. Ойген подошел, даже не понимая до конца, что за странную смесь из грусти, сожаления и какой-то внезапной вины он в глубине себя ощущает, и почти расстроенно произнёс:

— Мне жаль. Торфинн, я никогда ничего не делал никому из вас… И не думаю, что хочу… — Роули молча хлопнул его тогда рукой по плечу. Левой. Правую, как Ойген знал, он сейчас от онемения просто не чувствовал, но скоро её начнёт печь...

Он ушёл — а Ойген тогда долго-долго сидел один, глядя на исписанные Роули свитки пергамента.

И думал, что, кажется, из всех, кто жил здесь, и его не боялся… или, по крайней мере, испытывал ещё хоть какие-то чувства, кроме страха и отвращения, за исключением Тёмного Лорда, была лишь змея… да хозяйка дома.

Он помнил, как в конце зимы, когда он вновь особенно скверно себя почувствовал, Лорд избавил его от каких-то очередных церемониальных обязанностей и даже предложил выбрать того, кто останется с ним и, если что, позаботиться — «этим ушастым тварям» Лорд не доверял до конца. Тогда Ойген пожал плечами и сказал, что ему всё равно.

— Я знаю, тебе приятно бы было видеть Северуса, — сказал Тёмный Лорд, и Ойген снова пожал плечами:

— Это действительно не имеет никакого значения, мой Лорд. Будет вполне достаточно обычного эльфа.

— Эльфа? — переспросил Тёмный Лорд — и перевёл взгляд на стоящую поодаль Нарциссу. — Что ж. Пригляди за ним, — велел он.

И это внезапно показалось Ойгену таким грубым, неуместным и оскорбительным, что он поморщился. Конечно же, внутренне. На его лице, как и на маске, не отражалось практически ничего. А потом он ушёл к себе и лёг — сил даже сидеть у него почти не было. Его целый день бросало то в жар, то в холод, и он успел с утра сменить уже четыре рубашки… и, определённо, собирался сделать это ещё раз, потому что, промокая от внезапного пота, она становилась холодной и мерзкой. И донельзя неудобной.

Он уже дремал, когда Нарцисса зашла к нему и спросила, что она может для него сделать, и он, очень постаравшись улыбнуться помягче, ответил, что ему ничего не нужно, у него всё есть, и всё замечательно — и вновь попробовал пошутить. Сказал ей, что погоду она всё равно изменить не сможет, и она вежливо улыбнулась в ответ. Ойгену очень хотелось солнца, но за окном было темно и серо даже днём, а иллюзия ему была не нужна. И он неожиданно попросил:

— Посиди со мной. Просто… рядом. В кресле. Давай сделаем вид, что теперь всё, как прежде. Как раньше.

И они так и провели целый вечер: Нарцисса сидела в кресле с книгой на коленях, которую, впрочем, так и не открыла — а он просто лежал рядом в постели, и то дремал, то смотрел на неё сквозь ресницы и ловил то тонкое и почти забытое ощущение, которого не встречал здесь ни в ком.

Настолько редкое, что он так и не смог понять, как его верно назвать: сочувствие или жалость. Впрочем, его бы устроил любой ответ…