Между ними не было любви (гет)

Раньше его никогда настолько не отталкивали больницы. Запах антисептика часто витал в комнате, химикаты также стояли на полках и, да, у Сенку было много чего-то такого, что обычно стояло исключительно у мировых учёных в лабораториях и не трогалось без разрешения начальства сверху. Так что больницы казались ему чем-то обыденным, как торговый центр, к примеру, хоть он и бывал в последнем намного чаще.

Но теперь больница казалась чем-то странным и неприятным. Чем-то даже ужасным, хотя он никак не мог объяснить свои чувства.

На самом деле всё было как-то до глупого просто. После аварии Нелли Тоору на скорой отвезли сюда и Сенку, так и не сбросивший трубку, которую сбросить бы не получилось никак, легко услышал адрес. Ехать в тот же день было недопустимой и нелогичной тратой времени, поэтому логично было бы отложить на следующий день свой приезд, что он и сделал.

Войти в здание было легко. Спросить, куда её отвезли — тоже. А вот узнать о состоянии уже не вышло, потому что не хотелось.

Может, у неё теперь нет пальцев на руке. Раздавило там, к примеру. Или ноги. Или слишком большой вес повредил позвоночник, или какие-то кости сместились. Переломы, может быть, да и ключица — открытый перелом, — сколько их? Балка над головой, остриём к глазу, — тоже звучало ужасно.

Вот бы она сейчас спала. Может, после приезда нужна была какая-то операция и она ещё не пришла в себя после неё. Было бы хорошо, если так. Просто посмотреть на неё, узнать, насколько всё серьёзно, но при этом ни у кого не спрашивать.

Он застыл перед дверью больничной палаты, но всего на миг. В руке по-прежнему был телефон, но до обидного разряжен, из-за собственной невнимательности вчера ночью, потому что после такого звонка единственное, что он мог делать всё это время — глупо смотреть в погасший экран.

«Мне плевать» — сказал он себе и открыл дверь.

Пульс у него тоже нормальный. И волнения никакого нет, — подумаешь, ладони чуть вспотели от волнения за знакомого человека? С кем не бывает? И дышать немного трудно, но это просто из-за запаха, у людей ведь бывает такое в больницах?

Ишигами нахмурил брови, когда встретился с ней взглядом, закрывая дверь. Она лежала бледная, со слегка растрёпанными волосами, словно только недавно проснулась. Лежала так, что половина тела пряталась за одеялом и только относительно целые руки смирно лежали на покрывале.

Руки с голубым маникюром, — это смотрелось так странно, хотя ещё страннее было бы увидеть её без этого цвета именно сейчас, именно в такой ситуации.

Относительно целые руки, потому что сломанная ключица не располагала к целостности верхней части тела.

Её голова едва заметно кивнула и он прошёл ближе, принимая это за приглашение, хотя это было вовсе не оно и они оба это понимали. Сенку присел на стул возле кровати, не показывая лёгкой нервозности и того облегчения, когда он понял, что её голова полностью целая.

Нет никаких ушибов, сотрясений. Оба уха, оба глаза, синяков также нет. Основной удар пришёлся ниже, а это хоть и пугало, но приносило облегчение — голова и мозги Нелли Тоору были намного важнее каких-то там пальцев или костей. Именно голова делала её тем, кто она есть. Не тело. Не внешность. А мозги.

Она чуть сдвинулась, видимо сесть поудобнее, но как-то ломано. Взгляд его перешёл на ноги, что были скрыты под одеялом.

Там по-детски сжались и вновь разжались пальцы, демонстрируя полную целостность и хорошую подвижность, хоть и слегка дёрганную с одной стороной. Видимо, ушиб. От этого его хмурое лицо снова вернулось к её глазам. Рука, правая, здоровая, двинулась в его направлении, но осталась на покрывале. Сенку тоже протянул руку, чтобы сжать её ладонь.

— Как твоя спина? — спросил он.

Потому что видел, что там не всё в порядке. Там, чёрт возьми, ничего не в порядке и это было ужасно.

— Огромная трещина, — тихо сказала она.

Он рвано выдохнул, чувствуя, как из груди выходит большая часть напряжения. Всё хорошо. Нелли Тоору не стала инвалидом только из-за того, что села в метро, для того чтобы купить себе идиотскую чёрную юбку для концерта, куда её пригласили и куда ехать она даже не хотела, но была вынуждена под давлением обстоятельств.

Сенку упёрся локтями на её кровать. Руку девушки прислонил к своему лбу, чувствуя приятную прохладу от пальцев. Глаза сами собой стали прикрытыми, но не до конца.

Какое-то время они сидели так. В тишине. Никто ничего не говорил, но не из-за того, что сказать было нечего, — они и так уже знали, что можно было бы сказать друг другу и не нуждались в том, чтобы говорить уже и так известное вслух.

А ещё оба понимали: умрёт один, умрут оба.

Это поднимало огромный страх в груди. Сенку переживал о ней: той, которая два с половиной года назад подошла к нему со старой тетрадью в двенадцать листов и сказала до жути странное: Меня зовут Нелли Тоору и я предлагаю тебе сделать меня своей девушкой; которая два дня назад спала в его кровати. А он обнимал её во сне, потому что спать они оба любили с открытым окном и оттуда всегда несло холодом, а под одеялом вдвоём было так логично и обычно спать, потому что температура тел не мешала им и терморегуляция нормальная.

Нелли Тоору, с которой ездил на все концерты и шахматные турниры. Нелли Тоору, которая на все его заумные фразы отвечала такими же заумными фразами. Нелли Тоору, которая приготовит ему бенто и будет кормить с палочек, когда он просто не может оторваться от своего эксперимента, бегая по всей лаборатории или дому. Нелли Тоору, которой он красит ногти каждые три недели тем же самым цветом, что у неё и был. Нелли Тоору, которая всегда дочитывает книгу перед сном, чтобы вместо сказки перед сном рассказать о каком-то эксперименте очередного учёного. Нелли Тоору, которая на его вопрос «девятнадцать?» отвечает «двадцать один» и они оба смеются. Нелли Тоору, которая пойдёт в дождь к нему домой, если он раннее днём говорил о каком-то интересном эксперименте, для которого нужна помощь. ЕЁ помощь.

Её. Нелли Торру. Которой вчера могло раз — и не стать.

— Я тебя не люблю, — говорит Сенку.

— Я тоже, — кивает она.

Он глубоко вздыхает, наконец поднимая свою голову. Дрожи нет и он почти собран, но внутри всё равно ещё не отпустило от всего этого. Они смотрят друг другу в глаза — у неё они такие чёрные-чёрные, что зрачка не видно, но Сенку там ничего кроме усталости не видит, вопреки всем «бездна со звёздами, куда я падаю и не могу никак найти дорогу к сердцу», этим идиотским мангам, которые всегда слащаво-сладкие от всей этой приторной любви.

Они с Нелли Торру друг друга не любили. Это ненаучно. Любовь — всего лишь химическая реакция в теле, которую могут ощущать два человека по отношению к друг другу. Она может быть сильной или слабой.

Они к друг другу ничего такого не чувствовали.

— Но испугался ужасно, — он возвращает голову к её слабой руке. Отпусти из своих горячих ладоней — и упадёт на больничную кровать, потому что в глазах у неё усталость, вызванная не его присутствием, а всеми этими медикаментами для улучшения состояния. Сенку закрывает глаза, а она даёт ему выговориться. — Хотел ещё вчера сразу вызвать такси и приехать сюда… — он замолкает, думая над тем, как сформулировать свои мысли поточнее.

— Тебя бы всё равно не пустили, — говорит она, переводя взгляд на потолок, потому что положение больше «лежу», чем «сижу». — Да и маме я сказала только сегодня утром, когда позвонила. После Сэма. Он очень испугался и они приехали через полчаса. Плакали.

Она говорит медленно, медленнее обычного, спокойно, отрешённо и это помогает ему собраться с мыслями, как только её тихий голос замолкает. Большего она и не планировала говорить, просто ставила себе цель на миг его отвлечь, чтобы вернуть полноценный внутренний контроль, — Ишигами прекрасно знает её направление мыслей.

— Не пустили бы. А ещё я тебе никто по официальным данным и работники не имеют права разглашать личную информацию. Толку от того, если бы я вчера приехал, не было бы никакого.

Они оба отрешённо кивают этой мысли, зная, что от усталости тела она бы уснула и ничего не могла сделать, тем более после сложной работы врачей с её ключицей. Сенку бы не смог уехать домой, ему бы пришлось остаться в больнице. И это по-настоящему страшно — ждать, когда тебе ничего неизвестно и когда никто не может тебе помочь. Потому что всем этим врачам и санитарам было бы плевать на парня в коридоре, который будет вынужден ждать до самого обеда следующего дня, а то и позже, пока не наступят часы посещений. И при этом его снова могли бы не пустить, не разреши это сделать она.

Простая логика.

«Хорошо, что не приехал» — думают оба, потому что внутри, стоит только невольно представить, все сжимается в неприятном коме неясных чувств, которые слишком сложно понять, чтобы попытаться разобрать на части. Поэтому оба просто игнорируют их, чтобы не усложнять эту ситуацию ещё сильнее

Она закрывает глаза. Дыхание ровное-ровное и Сенку смотрит на её грудь, прикрытую только больничным тонким халатом. Вверх. Вниз. Медленно. Спокойно. Невольно и собственное дыхание под это подстраивается.

Клонит в сон. Сенку невольно зевает, потому что не спал уже вторую ночь подряд, — эксперимент, авария, волнение, — и вырубает его конкретно. Но даже если бы он прилёг, то сейчас не смог бы уснуть без Нелли Тоору под боком, а её койка слишком узкая, чтобы даже пытаться вместиться вторым с её трещинами и бывшим открытым переломом.

Вместо этого он долгое-долгое время смотрит, как вздымается её грудь при дыхании. Это странно успокаивает и спустя большое количество времени он переводит взгляд на её ногти, которые неприятно его царапают, стоит только попытаться сесть поудобнее. Ни единого целого ногтя, — неудивительно, — и приходит мысль принести в следующий раз маникюрный набор и, как же это логично, чёрт бы его побрал.

Потому что, ну как она будет без этих своих ногтей?

А потом всё заживёт. Сенку лично будет её катать из школы домой, обязательно сделает пять скоростей на коляске, чтобы и она его покатала. Будет давать ей книги, много книг, а она будет смотреть на него молча, так и говоря «Моя коляска не проезжает в магазин, так что быстрее скачивай в интернете и иди распечатывай, если хочешь пополнить нашу домашнюю библиотеку ещё одной порцией никому ненужных бумаг». И Сенку снова пойдёт тратить деньги, чтобы купить чернила для принтера. Но это решительно ничем не отличается от их повседневной жизни, просто придётся на какое-то время перебраться на первый этаж или построить подъемник для неё.

А коляску они оставят на память, чтобы потом достать в старости, когда её сломанные кости будут болеть в непогоду, при открытом окне, а он будет хилым стариком и начнёт пропадать ночами в своей лаборатории и не сможет её согреть. А потом там мотор сломается и придётся ему лично её возить, толкая руками, а она будет смотреть на него этим вот взглядом своим, напоминая, что вообще-то он в шестнадцать лет пил энергетики и сердце у него стало слабым. И ходить много надо, и гулять обязательно в их возрасте, а у неё как раз кости болят.

Чушь это. Эти мысли. Не будет у них коляска так долго стоять ненужная, разберут сразу же, как только встанет на ноги: он построит ракету, она будет возиться с микроволновкой, из остатков соорудят обогреватель, чтобы не тратиться лишний раз, потому что в аптеке всё далеко не бесплатное.

Он встряхивает головой и думает о том, что не любит эту девушку.

Не любит. Ни капельки. И она его не любит. Тоже ни капельки.

Но уже знает, что никуда они друг от друга не денутся. Прилипли, вросли друг дружке под кожу так, что ничем не отодрать, потому что словно часть себя теряешь, стоит только представить одно целое, их, отдельно друг от друга.

Да никогда такое не случится. Будь они на разных частях земли или даже планетах, всё равно будут уже одним целым, слишком далеко потому что зашли. Туда, откуда уже не выбраться, как ни старайся.

Потому что если она чихнёт, то он не глядя подаст платок. А если он задумается, то она подаст ему очередную гениальную идею. А если она загрустит, то он её обнимет, потому что холодно и с окна дует. А луна так прекрасна на небе, надо открыть окно, чтобы на неё смотреть. А если она будет смотреть — то ей станет грустно.

Дуэт, блин.

Ишигами аккуратно кладёт её руку, касаясь стертых костяшек лишь кончиками пальцев. Второй рукой, ладонью, отточенным движением смахивает надоедливую прядь с глаз, которая мешает — жуть.

Он снова смотрит на её лицо, чуть нахмуренное во сне. Тянется ближе, чтобы заправить локон за ухо и обещает про себя принести ей резинки и расчёску, и лак не забыть, и что там ещё ей может понадобится? Сенку трясёт головой, желая встряхнуться и привести мысли в тот самый порядок, который ему необходим и тянется к её подушке.

Рука залазит под неё, чтобы достать телефон девушки. Потом в собственный карман, откуда вылезает зарядное устройство. Всё это соединяет, чтобы позвонить вечером. Ставит на беззвучный режим, потому что телу её, в отличии от разума, необходим отдых, а сделать это выйдет только во сне.

Он выходит из палаты, как всегда не прощаясь с ней, также, как и она не прощается с ним. Спускается на самый первый этаж и чувствует, что готов спать в коридоре больницы, лишь бы не уходить отсюда. Но он должен идти домой. Потому что спать в больнице — это так не логично и никому от этого лучше не станет. Только хуже его собственному телу, когда он должен быть полон сил, чтобы всё-таки сделать ей коляску с пятью скоростями, которую потом просто переделает во что-то, нужное по дому.

Но домой идти сил нет. Вроде есть, а нет. И хочется, но как-то странно в ощущениях, словно заболел. Сенку знает — эмоциональное перенапряжение.

Он оглядывается, находит взглядом электрический щиток. Рядом никого нет, а камеры висят такие пыльные, что никто поди и не увидит, тем более Ишигами в этом разбирается побольше электриков, так что смело открывает замок отмычкой. Достаёт проволоку из нагрудного кармана, что хорошо проводит электричество.

Из складного телефона легко достать аккумулятор. Кладёт её на деревяшку, чтобы руки случайно не обжечь, потом резину. Соединяет проволоку там, где нужно и ждёт минуты две, смотря на улицу. В теньке люди его не замечают, проходят мимо, так что после двух минут он быстро всё убирает и закрывает.

Вставляет аккумулятор. Включает. Там предсказуемые сто процентов заряда, а потому он оглядывается, находя неподалёку парк с лавочками. Нужно только через дорогу перейти и Ишигами послушно ждёт зелёного сигнала светофора. После быстрым шагом устремляется внутрь, где людей по пальцам пересчитать.

Он садится на лавку, набирая номер.

С той стороны берут трубку.

— Сенку? — слышит он. — Что-то случилось? — с беспокойством. — Обычно ты никогда не звонишь мне…

С той стороны замолкают. Ишигами глубоко вздыхает, хотя не нуждается в этом вздохе. Он спокоен.

Просто, видимо, нервное.

— Вчера в метро поезда столкнулись, — медленно начинает он. На какое-то время замолкает, зная, что его не перебьют и дадут собраться с мыслями, что и происходит. — Нелли была в одном из них. Трещина в позвоночнике и перелом левой ключицы, но с ней всё в порядке, если тебе интересно.

— Боже! — вздыхают с той стороны обеспокоенно. — Я… Я даже не знаю, что на это сказать… — слышится бормотание «трещина в позвоночнике и перелом левой ключицы», — Как ты?

— Я не люблю её, чтобы переживать из-за такой глупости, — механически говорит он прописную истину и буквально видит, как отец качает головой.

— И она тоже тебя не любит, — соглашаются с той стороны. — Если уж вы друг друга не любите, то никто друг друга не любит.

— Старик, не неси чепухи.

Оба замолкают. Сенку переводит глаза со своей руки куда-то в дерево, но взгляд не может ни на чём сфокусироваться, потому что мыслями он не здесь. Он даже не знает точно, где именно.

— Ох, — вздыхают с той стороны. — Но с Нелли теперь всё будет в порядке?

— Да. Я надеюсь, что да.

— Надеешься? — спрашивают с подозрением. Сенку буквально видит, как Бьякуя прищуривает свои глаза.

— Очевидно, что какое-то время ей придётся провести в коляске. Я хочу сделать эту дурацкую штуковину для неё, — говорит он. Вздыхает, хмурясь. — На вид ничего страшного нет, но она могла умолчать о чём-то. Меня бы не пустили вчера, так что я только сегодня приехал на пару часов, пока она не спит.

С той стороны улыбаются. По крайней мере, ему так кажется, потому что голос звучит на несколько тонов живее:

— Ты бы тоже не стал говорить никому, если бы случилось что-то серьёзное… Мне не понять этих ваших научных шуток, но если вместо цветов ты подаришь ей коляску, думаю, она не обидится. Вы оба не от мира сего, так что всё будет нормально.

Ишигами рвано вздыхает, закрывая уставшие глаза ладонью, потому что болят невозможно. С чего бы, только?

— Не от мира сего? — усмехается он отцу в ответ. — Ты что, читаешь сёнен-мангу и смотришь сопливые мелодрамы на работе?

— Не правда! — восклицают на той стороне слишком быстро, чтобы ответ оказался честным и Сенку тянет ехидное «Конечно», на что мужчина только наигранно-печально вздыхает. — Я только чуть-чуть!

— Иди тренируйся, — строго говорит он. — Уже столько лет жду, когда ты на Луну свалишь, а ты до сих пор землю коптишь. Так, глядишь, и помрёшь раньше времени.

— Не дождёшься! — приходит ответ, не давая проходу тишине, которая обязательно бы образовалась между ними из-за его последней фразы. Бьякуя, судя по всему, этого не понял. Идиот, что с него взять. — Уже через четыре месяца…!

— Да-да, — перебивает его Сенку, зевая. — Спасибо, — вылетает быстро, так, что он понимает об этом после пришедшего ответа:

— Чего?.. А-а… Ты, главное, отдохни как следует, прежде чем приниматься за работу, иначе снова напортачишь.

Ишигами кивает и сбрасывает трубку, не прощаясь.

На душе легче намного, отчего невольно возникает вопрос: «Для этого нужны взрослые? Для поддержки?», но в тот же миг исчезает. Мысли вновь возвращаются в палату и он встаёт со своего места, чтобы пойти домой, не оглядываясь.

А уже дома приняться за коляску. Сразу после сна. В конце-концов, уже восьмой час и третьи сутки сведут его с ума окончательно, если сегодня в его комнате снова будет гореть яркий свет, который просто слепит чувствительные глаза.

Капли бы не забыть в аптеке.