Червь (джен)

Весь адреналин, эмоции и эндорфины, копившиеся с момента, когда я услышала первые сирены тревоги, а может, даже раньше — когда я узнала о Дине Элкотт — давали мощный заряд энергии. А теперь это вылилось в жуткое моральное опустошение, когда напряжение отошло. Упадок под стать подъёму.

Фоновый шум создавали вопли, крики медсестер и врачей, раздававших указания, звуки сотни кардиомониторов, пищавших вразнобой, а я находилась в клетушке со "стенами" из трёх занавесок, отрезавших меня от всего этого. Лучше не становилось.

Моя рука болела, а держать её на весу в наручниках было в десять раз больнее. Хуже всего было со спиной — постоянная тянущая боль, обрывавшаяся в районе талии. Казалось, с каждой секундой, что я думала о ней, она усиливалась, а когда я куда-нибудь переносила своё внимание, эта тупая мучительная боль всё равно оставалась. Я поймала себя на том, что когда не прикладываю усилия, чтобы дышать глубоко и ровно, то неосознанно задерживаю дыхание, чтобы уменьшить боль. От этого было только хуже, когда я снова начинала дышать — задержка дыхания приводила к напряжению в горле и груди и мучительно подступавшему приступу кашля.

Но всё это и близко не стояло с растущим ужасом по поводу того, что я — на минуточку — не чувствовала ног, и ситуация не становилась лучше.

Если мой позвоночник действительно сломан, то в лучшем случае это означает операции и годы физиотерапии, годы костылей и инвалидных колясок. В худшем же случае я никогда не смогу ходить. Суперспособностей, которые помогли бы в этом случае, у меня особо не было. Это означает, что моей карьере кейпа конец, я никогда не смогу нормально заняться сексом с парнем, и вообще, я больше никогда не смогу пойти на утреннюю пробежку.

Я заставила себя глубоко вдохнуть. Медленно выдохнуть получилось только рывками, и не только потому, что дышать было больно.

Прямо здесь и сейчас я ничего не могла поделать со спиной. А с рукой? Возможно. Металлический шест крепился к стене горизонтальными перекладинами, одна из которых, уходя в стену примерно в метре над моей головой, не давала наручникам опуститься ниже.

Неужели они меня арестуют? Мне в это не верилось. Как сказала Сплетница, существуют правила. В основном негласные, но, тем не менее, в сообществе кейпов нет ничего важнее их. Во время атаки Губителя нельзя наживаться, нападать на своих противников, нельзя захватывать оставшееся без охраны районы. Нельзя арестовывать злодея, который пришел помочь.

Потому что если начать так делать — перемирию конец, и для Губителя всё станет в десять раз проще.

Наручники на запястье заставляли задуматься. Я перешла дорогу хорошим парням. Возможно, из-за этого со мной так грубо обращались.

Я никак не могла выбросить из головы зловещую навязчивую мысль. Возможно, я (а именно мой позвоночник) вообще не получу никакого лечения из-за этих недовольных и кейпов, которые могут "предположить", что усилия врачей лучше будет направить на кого-нибудь другого.

Если они выбрали такой путь, спорный, но на сто процентов оправданный, то я ничего не смогу с этим поделать.

Если ситуация была именно такой, то, заковав меня в наручники, мне как будто дали пощечину, дали понять, что всё это было намеренно, и в то же время не оставили возможность никому пожаловаться.

Моя рука невольно сместилась, немного качнувшись, когда я съёжилась от боли при вдохе, и я стиснула зубы.

Я повернула голову, схватила ткань подушки зубами, дернула и в то же время подтянула голову вперед. Подушка сместилась влево. Я повторила, ударившись плечом, из-за чего рука снова покачнулась на цепи. Я подавила готовый вырваться вскрик боли, и сглотнула подкатывающий к горлу комок.

Что бы там ни происходило с моей спиной, это не давало мне сесть прямо, я не могла пользоваться брюшными мышцами. Я могла использовать только плечи, голову и зубы.

Несколько долгих минут я пододвигала подушку и смогла осторожно переместить её под плечо и верхнюю часть руки. Если я не двигалась — да я и не могла — это давало руке опору, и вся её тяжесть уже не приходилась на прикованное запястье.

Конечно, теперь мне не хватало подушки под головой и шеей, и свисающие плечо и рука заставили спину слегка скрутиться, от чего боль там только усилилась. Я закрыла глаза и сосредоточилась только на дыхании, пытаясь не обращать особого внимания на то, как медленно течёт время, и на какофонию звуков в остальном помещении.

Я ненавидела такое состояние. Ненавидела неизвестность, отсутствие информации о том, что случилось, что происходит, что будет дальше.

Примерно в половине моих кошмарных снов о травле действие происходило в классе, когда я знала, что урок вот-вот закончится или учитель назначит нам групповую работу. Что какая-то группа безликих хулиганов готовится запустить самую злую шутку. Основной мыслью было, что я попаду в ситуацию, когда неизбежно случится что-то плохое, с чем я ничего не смогу поделать.

Может быть, это глупо, но после такого я всегда просыпалась в поту, даже если во сне дело до развязки ещё не доходило. После того, как у меня появились способности, кошмары стали сниться реже, но время от времени они случались. Я подозревала, что они будут приходить даже спустя годы после окончания школы.

И вот сейчас я чувствовала себя точно так же, как в кошмарах. Сдерживалась, чтобы не запаниковать, знала: что бы я ни сделала — я все равно буду надеяться на удачу, на силы, которые от меня не зависят, буду молить, чтобы они не испортили мой день, неделю, месяц. Не разрушили мою жизнь.

Я совершила героический поступок. Отвела Левиафана от оставшихся в живых в убежище. Отчасти я гордилась собой. А в остальном? Если подумать, что остаток жизни я проведу в инвалидном кресле? Я чувствовала себя идиоткой эпического размаха. Я купилась на идею великого, грандиозного поступка, и вот теперь мне казалось, что я вынуждена убеждать себя в значимости этого поступка. Потому что черта с два он что-то значил для кого-нибудь ещё.

Цепь моих наручников, звякнув, натянулась, когда от злости моя рука дёрнулась. Это причинило такую боль в середине спины, что больше я так не делала.

Девушка в форме медсестры откинула занавеску и вошла ко мне. Я назвала её про себя девушкой, а не женщиной, потому что она выглядела едва старше меня. Конечно, чуть шире в груди, но с детским лицом, миниатюрная. Её каштановые волосы были заплетены в косу, глаза с длинными ресницами были потуплены, когда она подошла к изножью кровати и взяла там планшет с записями. Она очень старалась не смотреть в мою сторону.

— Привет, — заговорила я.

Она проигнорировала меня, глядя на кардиомонитор и делая заметки на бумаге в планшете.

— Пожалуйста, поговори со мной, — сказала я. — Я понятия не имею, что происходит, мне кажется, что я здесь с ума сойду.

Она взглянула на меня и поспешно отвела взгляд, инстинктивно, как будто отдернув руку от горячей плиты.

— Пожалуйста! Я... Мне очень страшно.

Ничего. Она сделала ещё несколько пометок в планшете, записывая показания с прибора, к которому шли провода от электродов.

— Я знаю, ты думаешь, что я плохая, я — злодей, но я всё-таки человек.

Она снова взглянула на меня, отвела взгляд, снова посмотрела на планшет и нахмурилась. Она перестала писать и снова посмотрела на кардиомонитор, как будто ей нужно было найти нужное место или перепроверить данные.

— У меня есть отец. Я его до смерти люблю, пусть даже мы в последнее время не разговаривали. Я люблю читать, моя... моя мама научила меня любить книги с самого детства. Моя лучшая подруга, не так давно она помогла мне выбраться из настоящего кошмара. Я не знаю, что с ней. Может, она погибла, а может, тоже где-то здесь. Ты её не видела? Её зовут Сплетница.

— Нам нельзя говорить с пациентами.

— Почему нельзя?

— Какое-то время назад один из кейпов подал на спасателей в суд после подобной битвы. С Хадхаёшем, кажется.

— Это ведь одно из имён Бегемота? Как Зиз для Симург.

— Да, некоторые герои калечатся так сильно, что восстановиться уже не могут, они знают, что в костюме зарабатывать не получится, так что подать в суд — это... — она осеклась и демонстративно закрыла рот, как будто напомнив себе о необходимости молчать.

— Вы можете сказать, сломан у меня позвоночник или нет?

Она покачала головой: — Не могу.

— Я никому не скажу. И судиться не буду.

— Эти слова юридической силы не имеют, — снова нахмурилась она — И дело... Дело не в этом. Я просто практикант. Ещё даже не закончила школу. Нас привлекают, потому что не хватает рук, чтобы мы занимались бумажной работой, и звали на помощь, если пациенту нужна реанимация, тогда люди с опытом смогут сконцентрироваться на приёме больных. У меня нет опыта, чтобы поставить вам вообще какой-нибудь диагноз, не говоря уже о позвоночнике.

Мое сердце замерло.

— Вы видели Сплетницу? Может, слышали, что она погибла или ранена? Она одета в лилово-чёрный костюм, а на черном фоне на груди у нее нарисован тёмно-серый глаз, и...

— Мне очень жаль, — она поспешно удалилась, повесив планшет в изножье кровати.

"Мне очень жаль?" Это были соболезнования, или просто отказ говорить на эту тему?

Наверное, я издала какой-то звук, потому что она остановилась, обернувшись. Правда, я не была уверена в этом из-за шума, издаваемого другими медсестрами, врачами и пациентами.

— Мы его теряем! — заорал кто-то прямо за занавеской. — Нужен дефибриллятор!

— Занят!

— Тогда найдите мне кого-нибудь с электрическими способностями! А ты давай, продолжай массаж сердца!

Я закрыла глаза и попыталась перестать представлять, что они говорят о Сплетнице, или моем папе, или даже Брайане, хотя я была практически уверена, что Брайан уцелел и у него всё в порядке. Но даже когда у меня получилось отвлечься от этого, голос в голове заметил, что кто бы ни был там на столе — для кого-то он важен. Столько членов семей, друзей, коллег, которых кто-то любил, ушли из жизни.

— Может, хочешь позвонить папе? Или попробовать позвонить подруге? — предложила медсестра-практикант.

Раз она предлагала мне позвонить Сплетнице, по крайней мере это означало, что она не видела её среди трупов. Уже легче.

Я не была уверена, что мне нужно принять предложение. Если я позвоню папе, отследят ли они звонок? Выяснят, кто я? Выследят ли они Сплетницу, если она не погибла и не умирает? Кому ещё мне звонить? Выверту? Слишком много проблем возникнет, если они проследят звонок, и я не была уверена, что Лиза рассказала ему о нашем последнем споре и (или) моем уходе. Мраку, Регенту, Суке? Я больше не была в их команде.

Мне пришла в голову более мрачная мысль.

— Это что, тот самый один телефонный звонок? Эти наручники — я что, арестована?

Она помотала головой: — Я просто предложила. Не знаю, арестуют ли тебя. Они сказали только, чтобы я заполнила формы для пациентов в этой части комнаты с красными бирками.

Она показала на пару пластиковых бирок, прикрепленных к карнизу так, что одна из них свисала с каждой стороны. Возможно, эти бирки указывали на серьёзность моих повреждений? Нет, они меня даже не обследовали.

Я вспомнила о чём думала раньше: может, всё из-за того, что я — злодей? Возможно, меня мельком осмотрела медсестра-практикант, а героям достались настоящие медсёстры и врачи? Я не видела, как вешались эти ярлыки, но с момента, как я здесь застряла, я не обращала внимания на карнизы для занавесок.

— Хорошо, — тихо сказала я. Мысли неслись как сумасшедшие.

— Позвонить... Я дам тебе свой мобильный, если ты обещаешь не... — она замолкла, как будто представив, что могло случиться, если злодей узнает её номер, контакты друзей и семьи. Но отказаться теперь она вряд ли могла, учитывая, что злодея это расстроит.

Я замотала головой.

— Нет. Но большое спасибо, что предложила, — я попыталась как можно сильнее подчеркнуть свою благодарность. — Ты умеешь сочувствовать, уверена, что ты станешь прекрасной медсестрой.

Она странно на меня посмотрела и вышла за занавеску. Я могла окликнуть её, попросить что-нибудь болеутоляющее или, может быть, попросить, чтобы мне кто-нибудь помог, но я подозревала, что всё это было не в её силах. Я не имела понятия, сколько ещё мне здесь находиться и подозревала, что иметь здесь потенциально дружественно настроенного человека будет важнее, чем рисковать показаться манипулятором или отпугнуть её. Кроме того, я не хотела, чтобы у неё были неприятности.

Тикали минуты. Прошло не больше трех секунд, когда не было слышно ни криков боли, ни громких голосов врачей, отдающих указания или предупреждающих о критическом состоянии пациентов. Это было бы интересно послушать, если б я могла разобрать больше половины, и если бы та половина, которую я всё-таки могла разобрать, не была столь ужасна.

Тревога о моем положении и чувство неопределенности насчёт будущего понемногу сменялись сводящей с ума скукой. Я не могла пошевелиться, мне не с кем было поговорить, и я даже не знала подробностей о своём состоянии, чтобы придумать какой-нибудь план действий.

Я закрыла глаза и задействовала способности — это было хоть какое-то занятие, и оно позволяло мне в какой-то степени отвлечься от собственного тела.

Горстка тараканов из кухни прошла по стенам, пробралась через вентиляционную решетку и поднялась ко мне на кровать. Они собрались у меня на животе.

Там я построила из них пирамиду, затем дала им рассыпаться. Собрала их в калейдоскопический звездный узор и заставила двигаться синхронно, пока они не выстроились в идеальный круг.

— Ты такая жуткая, знаешь? — я где-то слышала этот голос, но не могла вспомнить где.

— Обо мне говорили и похуже, — ответила я. Панацея зашла ко мне за занавеску, задернув её за собой. С ней был человек в форме СКП.

— Не сомневаюсь, — нахмурилась она. Её капюшон и шарф были опущены, так что я могла рассмотреть её лицо, как тогда, при ограблении банка. Под глазами у неё были темные, словно нарисованные, круги. — Мне нужно твое разрешение, чтобы дотронуться до тебя.

— Что?

— Тут дело в ответственности. Кое-кто подслушал, что у тебя сломан позвоночник. Могут быть и другие осложнения, и нужно будет задействовать людей, оборудование и средства, которые в подобное время руководство больницы тратит неохотно. Ты можешь не разрешить мне себя трогать и заставить больницу делать тебе рентген, МРТ, это выльется в месяцы или годы лечения, оплаченные Охранительным актом, и всё в режиме строгой секретности, что будет стоить больнице миллионы. Лечение будет не таким быстрым и эффективным, как с помощью моих способностей. Этим упрямством ты просто сама себе навредишь.

— Хм...

— Просто согласись, и я смогу перейти к другим пациентам.

— А что ты там говорила во время ограбления банка? Превратишь меня в толстуху? Сделаешь, что вся еда будет иметь вкус желчи? Что мешает тебе сделать что-то в этом роде?

— В общем-то — ничего. Ну, то есть ты можешь потом подать на меня в суд, но тебе придется доказать, что это была я, а это будет чертовски трудно, так как возникнут обоснованные сомнения, если я установлю задержку для симптомов. К тому же я довольно ценный кадр и смогу найти деньги на оплату судебных издержек. И не нужно забывать, что Кэрол, моя приемная мать, довольно крутой адвокат. Так что всё, что ты сделаешь, попытавшись меня засудить, скорее всего не причинит мне вреда больше, чем мои способности причинят тебе.

— Ты меня не успокоила.

— И не собиралась. Полагаю, ты должна или поверить в то, что я хороший человек, или отказаться от моей помощи, — она пожала плечами, пристально глядя на меня. — Есть в этом что-то поэтическое. Типа — вор больше всего боится быть обокраденным, а подонок... ну, ты поняла. Чем хуже ты как человек, тем больше ты будешь мучиться от мысли, что я с тобой сделала с задержкой в минуты, дни или даже годы. Но если ты хороший человек, то будешь склонна думать лучше и обо мне.

— А это так?

— Что?

— А ты сама хороший человек, Эми?

Она обиженно глянула на меня.

— Я тебе завидую — тебе так просто видеть мир чёрно-белым. Веришь или нет, мне хотелось бы думать, что я хороший человек. Всё, что я делала, было сделано потому что мне казалось, что на тот момент это было правильно. Но если оглядываться назад, то иногда цель не оправдывала средства, а иногда были непредвиденные последствия, — “например, Дина.” — Но я не думаю о себе как о плохом человеке.

— Тогда ты или ничего не знаешь, не понимаешь, или у тебя очень извращённый взгляд на мир.

— Возможно.

Она продолжила:

— На самом деле, мне всё равно. Если ты собираешься считать себя хорошим человеком... — она помолчала, покачав головой, — то не трать мое время. Скажи да или нет, чтобы я смогла пойти помочь другим людям.

Вряд ли это можно было назвать выбором. Долгий тяжелый путь к выздоровлению, которое может и не наступить, и чреватый потенциальными осложнениями, которые не замедлит подарить мне судьба, или излечение сломанного позвоночника с потенциальными осложнениями, которые решила подарить мне Панацея?

То есть какой бы вред она ни соизволила мне нанести — если уж зайдёт так далеко — он будет нанесен, чтобы сделать меня жалкой. Но тогда, по крайней мере, мне будет кого ненавидеть.

— Пожалуйста, — сказала я, — используй свою силу.

Она кивнула человеку в форме СКП и он вышел из закутка. Затем она подошла к краю кровати.

— Я сдвину твою маску, чтобы дотронуться до кожи.

— Даю разрешение, — сказала я. — Хотя мне интересно ещё с того ограбления, почему ты не могла протянуть руку и дотронуться до кожи головы?

— Без комментариев.

Ага, возможно, что-то насчет волос. Слабое место в её способностях? Может быть, ей мешает "мертвая" ткань?

Секунду она возилась с моей маской.

— Ниже, — подсказала я ей. — Маска перекрывается с остальным костюмом возле ключицы.

Она нашла нужное место, отодвинула маску и прикоснулась кончиком пальца к горлу, как будто проверяя пульс.

Боль мгновенно ушла. Дышать стало легче, я почувствовала тупое давление в сломанной руке.

— У тебя не зажившая до конца травма головного мозга.

— Это из-за Бакуды.

— Хм. Тут я бессильна.

Это не предвещало ничего хорошего, но я не была готова возлагать слишком большие надежды на то, что она говорила, и о чем, возможно, умолчала.

— Ладно, — мой голос окреп без изнурительного давления в груди и спине.

— Микротрещина в плечевой кости, повреждены нервы левой руки, ухудшена мелкая моторика.

— Правда? Я не заметила.

— Да. С этим я тоже не собираюсь возиться.

— Я этого и не жду, — нельзя позволять себе злиться на неё.

— Сломана рука, сломан позвоночник, трещины в ребрах, небольшие повреждения кишечника, почек и печени, внутреннее кровотечение. Займет пару минут.

Я кивнула. Все было серьёзнее, чем мне казалось. Из-за этого я немного растерялась.

Отчасти мне хотелось попросить прощения за то, что произошло во время ограбления банка, но из-за нашего предыдущего разговора могло показаться, что я пытаюсь отговорить её причинить мне вред.

Я почувствовала огромное облегчение, когда к ногам начала возвращаться чувствительность. Ощущения были острые, подобные удару током, но различались по виду от жара до холода и других незнакомых чувств, проходя от живота до кончиков пальцев, прощупывая каждый внутренний участок моих ног.

— Ой! — вскрикнула я , когда боль прострелила от бедер до лодыжек.

— Нужно было проверить нервы и восстановить связи, но я слишком устала, чтобы делать всё это моими способностями, а накачать тебя эндорфинами я не могу — скоро подойдут Оружейник, Мисс Ополчение и Легенда, чтобы с тобой поговорить, и мне сказали, что тебе для этого понадобится стопроцентно ясная голова. Так что будет немного больно.

— Подожди, что? Зачем мне нужна ясная голова, чтобы говорить с ними? Зачем им вообще со мной говорить?

— М-м-м... Я чувствую эмоции, гормоны и изменение химического баланса. Ты напугана.

— Конечно, блин, напугана... Ой! Бля, больно! — моя нога дёрнулась.

— Так будет каждый раз. когда я теряю концентрацию. Так что лучше лежи тихо.

— Нет, я серьёзно. Зачем им со мной говорить? Поэтому я в наручниках? Чтобы никуда не делась, пока меня, типа, не арестуют?

— Без комментариев, — она улыбнулась краешком губ.

— Эй, так не пойдет. Ты не можешь называть себя хорошим человеком и бросать меня мучиться от неизвестности.

— Могу. Не знаю, о чём они хотят с тобой поговорить, хотя у меня и есть определенные подозрения, — она покосилась на цепь с наручниками. — Однако мне дали понять, что ты нужна им способной ясно мыслить и самостоятельно передвигаться.

— Зачем? — я начала подозревать зачем, и это подозрение усилилось после её взгляда на мою цепь. Если меня собрались арестовать, то накачивать меня наркотиками нельзя, иначе любые признания вины и соглашения со мной не будут признаны в суде. Я была в этом практически уверена, хотя один семестр уроков по праву не сделал меня экспертом.

— Если верить женщине из СКП, с которой я говорила, будет лучше, если все вы не будете ничего знать до последнего момента.

— Все мы? — то есть речь не только обо мне.

— Оговорилась, — она слегка улыбнулась, как будто ей нравилось водить меня за нос.

— В это число входит Сплетница? — спросила я. — Ты её лечила?

Она насмешливо подняла бровь. — Нет. Точно не лечила.

— Это потому что ей не нужна была твоя помощь или потому, что она погибла? Ой!

Моя нога снова дернулась, мышцу бедра сильно свело, словно судорогой. Затем напряжение ослабло.

— Думаю, на этом всё.

— Эй! — я снова повысила голос, — ответь мне! Перестань выёбываться!

Она отняла палец от моего горла и множество мелких синяков и ссадин тут же дали о себе знать. Я могла дышать без труда. Я попробовала пошевелить пальцами ног, почувствовала ими подошвы обуви костюма. Пошевелила левой рукой — боли нет. Потянула цепь и почувствовала, что все работает как надо и мне не больно.

Она наклонилась и поднесла губы к моему уху. — Не очень-то здорово, а? Чтобы ты знала, то мозгоёбство, что устроила мне твоя подруга, в сто раз хуже, чем это.

— Но это не... — я замолчала.

— Что "не"? Ты стояла и смотрела, подыгрывала, ты воспользовалась ситуацией. Или ты хотела сказать, что всё было не так плохо? Да что ты понимаешь? Ты не знаешь меня, не знаешь Славу, не знаешь, о чём Сплетница говорила, как она угрожала разрушить мою жизнь. Представь, что человек, который тебе больше всего дорог, узнает твои самые тёмные тайны. Тайны, которые даже если их когда-нибудь и примут, испоганят всё, о чём вы после этого будете говорить.

Я невольно представила себе это. Мой отец узнает, что я злодей и обо всем, что я сделала. И с того момента теперь всегда будет во мне сомневаться.

— Прости, — тихо сказала я.

— Может, ты и искренне, но я сомневаюсь. Извини, что оставляю тебя в неизвестности насчет твоей подруги, и о чем большие дяди-кейпы будут с тобой говорить, но мне надо идти помогать другим.

Но по голосу было ясно, что ей совершенно меня не жаль.

— Эй! — снова закричала я, — А ну вернись!

Она обернулась и, уходя, мрачно посмотрела на меня. — Удачи с Оружейником.

Я со злостью дернула цепь. Я почти, почти дала команду тараканам с кровати последовать за ней. Остановилась, увидев, что человек из СКП придерживает перед ней занавеску.

Когда придут Оружейник с Легендой, будет слишком поздно.

Я послала тараканов за человеком из СКП. Они добрались до него и залезли в сумки на поясе и патронташ.

Нашли ключи на поясе.

Достать ключи из сумки было труднее. Это нужно было сделать тихо, а связка была тяжелой и тараканы не могли поднять ее своими жвалами. Я попыталась поднять её тельцем одного таракана, которого поддерживали другие. Безуспешно, ключи соскальзывали с его выпуклого панциря.

Тогда я перевернула таракана, использовав нижнюю, более шершавую поверхность, чтобы зацепиться за кольцо. Остальные тараканы зацепились за него, потянули наверх и наружу, из сумки, протиснулись через отворот, почти переламываясь пополам о кольцо, когда пролезали через слишком узкую щель. Один таракан погиб, но ключи вывалились из сумки на пол.

Инстинкт сработал, и в этот момент я бессознательно послала тараканов вниз, под ключи, чтобы заглушить шум падения на пол. Они поползли в мою сторону, распределяя между собой вес связки ключей.

Я надеялась, что люди вокруг были слишком заняты, чтобы заметить падающие ключи или кучку насекомых. Из того, что мне удалось увидеть, когда меня принесли, я подозревала, что людей там было много. Но если они и заметят — что ж, меня всё равно арестуют?

Поднять ключи на кровать была задача посложнее. Я заставила тараканов затащить ключи под кровать и направила их на одеяло, чтобы распустить его на нитки. Десять пар жвал — уже одиннадцать: ещё один таракан влез через вентиляцию — работали каждый над своей нитью.

Часть меня спешила сделать всё как можно скорее, другая старалась сделать как следует. Мне пришлось убеждать себя, что в следующие пять-десять минут в тюрьму я не попаду. Возможно.

Примерно столько времени ушло, чтобы получить достаточно длинную нить. Часть насекомых накрутила петли вокруг ключей, привязав их надежным узлом, а другая протащила нить по боковой стороне кровати, по моему туловищу, прямо мне в руку. Когда нить оказалась у меня, я стала наматывать её на пальцы круговыми движениями, подтягивая ключи.

Через пару секунд ключи были у меня в руке. Хорошо.

Таракан, который притащил мне нить, помогал найти нужный ключ в связке, ползая по ним и отсеивая слишком крупные, выступая в роли дополнительного пальца, и подавая мне нужные ключи. Он направлял ключи к замку. Первый не подошел — слишком крупный.

Второй открыл наручники.

Я поспешно освободила левую руку, размяла кисть, растёрла запястья.

Я сдернула с себя покрывало, свесила ноги с края кровати и осторожно попробовала поставить их на пол. Ноги выдержали мой вес.

Я почувствовала сильное облегчение. От этой тихой радости мне захотелось просто обхватить свое тело обеими руками.

Однако важнее всего было убраться отсюда. Не такая простая задача, учитывая количество кейпов и сотрудников СКП вокруг. Просветов в занавеске не было, но выйти за нее значило рискнуть нарваться на Легенду или Оружейника. Со слов Панацеи я могла предположить, что их лечили от ранений, значит они были где-то рядом.

Нет, лучше не попадаться на глаза.

Я послала вперёд насекомых, ощупывая границы занавесок и стены. Как только я удостоверилась, что занавески в нескольких соседних закутках задернуты, я отодвинула свою занавеску справа и двинулась туда.

Какой-то незнакомый мне кейп лежал без сознания, кровь была размазана около его носа и рта и практически спеклась в сплошную массу с верхней частью маски на его лице.

Следующий закуток, пустая койка с красными пятнами на простынях от предыдущего пациента.

Следующий закуток был у окна. Я не была уверена, смогу ли я выбраться через него и будет ли куда идти после этого, но это уже давало надежду.

Я зашла в следующий зашторенный закуток. Остановилась.

Ох.

Позади послышались крики, возможно, кто-то заметил моё отсутствие. Но меня это больше не волновало.

Я попыталась шагнуть вперёд, подойти к кровати или обойти её, но мои только что исцеленные ноги меня подвели. Я рухнула на колени.

Я смотрела на человека в постели, и в моей голове крутились мысли: во-первых, я сама почувствовала то, о чём рассказывал мне Брайан — холод, тишину и неподвижность внутри в тот день, когда он получил свои способности.

Во-вторых, я поняла, зачем меня приковали наручниками. Если подумать, то глупо было бы этого не сделать. Я взглянула на занавеску и увидела синий ярлык, пластиковый, без надписи, такой же, как красный на моей занавеске.

Девушка на кровати лежала на спине, из носа и рта у нее торчали трубки, к руке была подведена капельница. Уродливый разрез проходил через обнаженные правое плечо и грудь. Остальное тело было покрыто порезами поменьше.

Приближающиеся шаги и звук отдёргиваемой занавески в соседней секции не оторвали меня от этого зрелища.

Девушка на кровати была в костюме Призрачного Сталкера, без маски.

Я узнала её. Это была София Хесс.