Осколки новогодних шаров (гет)

Жители Расчесок всю новогоднюю ночь запускают фейерверки. Поэтому желающие могут просто выходить во двор и без особых затруднений ими любоваться. Что они периодически и делают. Поскольку Дом, что само собой разумеется, тоже не спит, всю ночь кто-то шастает во двор и обратно.

Русалка и Табаки тоже относятся к шастающим — а как же иначе. Они выбираются наружу часа в два. Фейерверки можно наблюдать и с крыльца, но Табаки этим ожидаемо не удовлетворяется. Поскольку снег лежит уже давно, во дворе расчищены дорожки. Чокнутый Табаки намеревается свернуть с дорожки прямо в снег, но Русалка его удерживает: «Мустанг застрянет, а я ведь тебя не вытащу!». Табаки говорит «ладно» и сообщает, что «потом все равно придется искать место с обзором получше». И они долго смотрят, как взлетают между зубцами золотые, зеленые, красные и снова золотые снопы искр.

А потом Табаки говорит:

— А теперь пора! — потому что фейерверки временно затихли, — и разворачивает коляску. Он резво выезжает на другую дорожку, которая ведет к парковке, — там темнее, меньше света от окон, и эпицентр фейерверков тоже остается в стороне. Там они останавливаются и снова смотрят в небо.

Небо темное, но не абсолютно черное, — оно отливает светлым, как бархат, хотя само по себе и не похоже на бархатное. Нижняя треть — если разделить небо параллелями от зенита до горизонта — светлее, будто подсвечена лунным светом, хотя луна совсем в другой стороне и, конечно, не может осветить такую большую область. Они видели луну еще с прошлого ракурса — полный круг в широком ореоле бледно-желтого сияния. Сейчас ее не видно. И ничего не отвлекает взгляд от звезд.

В небе серебром сияют звезды — крупные, яркие, чистые в морозном воздухе, будто хрустальные. А еще — покрытые густым инеем деревья на фоне неба. Отчетливо видны черные стволы и белые от инея кроны. Контуры крон — четкие линии, плавно вогнутые дуги, похожие не то на край зонтика, не то на нарисованный в детской книжке шатер. Летом контуры крон не такие — из-за листвы они округлые и менее четкие. А сейчас… сейчас есть иней и звезды. И они стоят и смотрят на них, стоят долго, пока не замерзают руки и ступни. И тогда, очнувшись от завороженности, Русалка тихо вздыхает. Табаки, не оборачиваясь, находит ее ладонь, лежащую на спинке кресла, и слегка пожимает ее: в этом жесте — полное понимание.

А потом они молча возвращаются назад, Табаки едет медленно, а Русалка идет следом, катя Мустанг, хотя в этом нет никакой необходимости. В молчании они пересекают черту порога и переходят в другое пространство — ярко освещенное, веселое, человеческое.

— You don't remember, I’ll never forget, — подпевает Спица. Ее глаза весело блестят, и она чувствует себя превосходно. Голос у нее, надо сказать, неплохой… То есть с точки зрения профессионального певца его вообще нет, но с точки зрения обычных людей — нормально, главное, слушать не противно. Неплохо даже — хотя и тонкий, но довольно чистый и звонкий.

— You just don't remember, I'll never forget…

Они все подпевают магнитофону — немного вразнобой, но эмоционально и весело. Компания — человек пятнадцать — состоит из Логов, нескольких Псов и девушек. Сидят они сейчас в Крысином классе, но это не насовсем — через некоторое время снимутся с места и опять пойдут за синие горы, за белый туман. В Четвертой уже были, на Перекрестке тоже были…

— You don't remember, I’ll never forget…

На словах «I’ll never forget» Спица всегда смотрит на Лэри. А Лэри — на нее. Они улыбаются друг другу и поют дальше:

Why did you turn away,

Let your love fade away and die.

You became so cold, you made me feel

So old. *

Песня, правда, грустная и им не подходит, но все-таки о любви. А влюбленным нравятся все песни о любви. Если, конечно, это металл. Впрочем, Спица утверждает, что за пределами металла тоже существует хорошая любовная лирика.

Спица давно выучила основные песни Ингви Малмстина. Кое-что она и раньше слышала, до знакомства с Лэри. А уж встречаясь с Лэри, который от Ингви без ума, трудно не переслушать все песни. Спице нравится Ингви Малмстин (впрочем, кому может не нравиться знаменитый гитарист?), она прониклась его музыкой, и, пожалуй, любит его немногим меньше, чем Лэри. А еще Спица любит петь с Логами. И давно уже не стесняется: здесь никто по-настоящему не умеет петь, зато все любят. И никого это не смущает.

*Припев и третий куплет песни Ингви Малмстина «You don't remember, I’ll never forget» (пер. с англ. Надежды Ковиной, взято с сайта www.amalgama-lab.com):

Ты не помнишь, я никогда не забуду,

Ты совершенно не помнишь, я никогда не забуду.

Почему ты отвернулась,

Позволив своей любви исчезать и умирать?

Ты стала так холодна, заставила меня чувствовать себя

Таким старым.

Примечание: Химера — не только страшное существо, украшающее крыши старинных зданий, но и иллюзия, обман, бесплодный вымысел.

Прислонившись спиной к кровати, на брошенном на пол матрасе сидит девушка с зелеными волосами. Она всегда красит их в зеленый, всех оттенков — от цвета молодой листвы до синевато-морского. Кроме волос, у нее зеленые ногти, глаза и веки. Только глаза — по-настоящему.

Но и глаза не искренни. В них — длинный коридор с запертыми дверьми. С теми, кто силен, глаза молчат. Тех, кто слабее, — обманывают. Могут распахнуть двери, которых нет, за которыми — иллюзия.

Это одна из причин, по которым ее прозвали Химерой.

У Химеры тысяча масок. Но порой она скалится так, что оскал пробивается сквозь любую маску. Злится Химера нередко и обычно по-настоящему. И делает это умело — как бы странно это ни звучало. Злость Химеры распугивает почти всех существ в окружающем пространстве — никто не хочет испытать ее на себе. Говорят, она умеет ругаться так, что не повторяется ни разу за десять минут. Причем первые пять минут изъясняется вполне печатно.

И это другая причина.

На Химере алое платье. Она любит контрасты.

Наверное, поэтому она любит его.

Она выглядит ярко и эпатажно. Он старается быть незаметным.

Она язвительна и резка. Он тих, говорит негромко и мягко.

Она вспыльчива. Он спокоен.

Она остра на язык и не лезет за словом в карман, она способна послать так, что под конец речи забудешь начало маршрута. Он молчалив.

Она не переносит многих, а те не переносят ее. Он любит людей и хотел бы им помогать.

Она никогда не считалась доброй, даже сама так не думает, но ей хочется заботиться о нем. Он умеет творить чудеса, но сам отчаянно нуждается в поддержке.

Но при всем различии они похожи. Тем, что прячут под масками, и тем, что их носят.

Шесть настенных ламп потушены, зато горят китайские фонарики, розовые и оранжевые, как семейство инопланетных лун. В этом приглушенном свете переговариваются и пьют полтора десятка человек, звенит смех и стаканы, кипят чайники и разговоры. Химера рассматривает их сквозь заполненный до середины стакан, а на ее плече лежит медно-рыжая голова. Македонский спит, поэтому она будет сидеть неподвижно, даже если кровать за ее спиной исчезнет. Или если вместо Четвертой вдруг обнаружится Изнанка. Она знает о его проблемах со сном, но сейчас лицо Македонского безмятежно. И ладонь, свободная от длинного рукава, лежит в ее ладони.

Македонский спит. Химера хранит его сон.