Тайна исповеди (джен)

Луч солнца, блеснув из разрыва в тяжелых облаках, проник за неплотно задернутую занавесь и на мгновение выхватил из сумрака исповедальни хрупкую фигуру коленопреклоненной прихожанки. Молитвенно прижимая к груди руки, она напряженно всматривалась, пытаясь увидеть сквозь решетчатую перегородку лицо пастыря, сидящего с задумчиво склоненной головой.

— Что привело тебя, дитя мое? — устало произнес он заученные слова: накануне выдался тяжелый день, а священник был уже немолод и осторожен. Старательно скрывая равнодушие, он пытался определить, к какому сословию принадлежит эта незнакомка: красавица выглядела очень изможденной, но ее голову покрывала дорогая расшитая шелком накидка.

Лицо девушки исказилось страданием.

— Не нужно бояться, дитя мое, не нужно. Молчание — это тоже грех. Ты ведь будешь говорить с Господом Богом Нашим, а не со мной. Он умеет хранить секреты и прощать грехи, — исповедник доброжелательно улыбнулся.

Его белая холеная рука легла на подоконник у решетки. Пухлые щеки слегка оттенял румянец.

— А убийство — страшный грех? — наконец решившись, прошептала прихожанка, испуганно отводя глаза.

— Послушай, дитя мое, — осторожно начал священник, — Убийство — это очень страшный грех, но… — он сделал паузу и вкрадчиво продолжил, — иногда в нем есть необходимость…

Девушка вздрогнула, удивленно вскинув на него глаза.

— Когда же это? — завороженно произнесла она.

Солнце скрылось за тучей. Мгновенно вокруг сгустился мрак, который не могли разогнать даже горящие повсюду свечи.

— Дитя мое, — ласково продолжал духовник, — на земле много злодеев, они совершают деяния, неугодные Нашему Небесному Отцу. И смерть есть их путь к очищению и свету.

— Разве Бог такое прощает? — с трепетом воскликнула девушка.

— Господь любит всех своих детей, — пастырь степенно кивнул, подтверждая свои слова.

Девушка пыталась осознать услышанное. Сердце застучало быстрее, ей стало не хватать воздуха.

— А колдовство?..

Священник на миг замер — его обожгла догадка: это ведьма! Скрывая страх, он пристально смотрел на прихожанку.

— Что мучает тебя, дитя мое? Доверься Отцу Нашему Всепрощающему!

На ее ресницах заблестели слезы.

— Я совершила зло, но ведь я сделала шаг к свету? Ведь правда? — с надеждой спросила она.

— Дитя мое, — кротко начал святой отец, — все мы грешны, и все мы и помыслами, и деяниями — во власти всемогущего Бога Нашего! Но Бог — милосерд, он прощает заблудших и раскаявшихся. Очисти же душу свою признанием, дитя мое, расскажи все подробно.

— Я верила… он говорил, что любит меня… что я его судьба... что без меня он не сможет жить! А потом он прогнал меня, он смеялся над моими мольбами, он приказал убираться, он грозил натравить собак! — она вскинула горящие ненавистью, невидящие глаза на духовника, будто пронзив его отравленными стрелами.

— Свет померк вокруг: куда мне идти, как жить?.. Я помню, как я пришла к реке, помню, как в последний раз посмотрела в эти голубые глаза, помню, как их скрыла вода, — на бледных щеках девушки заблестели слезы. — А к вечеру трава у реки вся пожухла, вода позеленела и выбросила на берег окровавленную рыбину… Она была так похожа… так похожа…

— На кого? — взволновано, но так же осторожно спросил исповедник.

— Она… была… так похожа… на моего… утонувшего младенца… — прорыдала девушка, уткнувшись в зажатые в кулаках края накидки.

Святой отец молчал, давая несчастной успокоиться.

Внезапно рыдания оборвались: вскинув мокрое лицо, сверкая безумным блуждающим взором, она продолжала:

— Я обмыла эту рыбину и кинула в мешок, а потом принесла на кухню, повару графа, — вдруг ее лицо исказилось гримасой дьявольского торжества, неожиданно грубым, почти мужским, ликующим голосом одержимая вскричала: — А ночью зверь, который обрек собственное дитя и его мать на погибель, был уже мертв!

И дикий неистовый хохот вырвался из ее вздымающейся груди. Священник в страхе отшатнулся, заслоняясь от зла крестом и отчаянно выкрикивая слова молитвы.

Но, еще не достигнув своего пика, хохот захлебнулся, будто в груди закончился воздух, а новый вдох освободил рыдания.

Все еще потрясенный случившимся исповедник осторожно, не привлекая внимания страдалицы, выскользнул прочь из исповедальни…

* * *

В этот день, как всегда в понедельник, храм пустовал. Только два человека в черных плащах со скрывающими лица капюшонами, похожие на палачей, молились, сидя на скамье у входа. Торопливо, едва сдерживая бег, к ним приблизился духовник и, задыхаясь, проговорил:

— Ваши подозрения верны: графа отравила служанка. И она оказалась ведьмой!

* * *

Двое в черных плащах обнаружили коленопреклоненную девушку, бессильно привалившуюся к стене исповедальни со склоненной на грудь головой.

— Анна Молинари⁽¹⁾, — девушка подняла на них потухший взор, — ты обвиняешься в убийстве своего хозяина, графа Скварчалупи⁽²⁾, и в колдовстве. Правда это или нет — рассудит Святая инквизиция!

1) Итальянская фамилия. Происходит от итальянского «mulinaro» — «мельник». В те времена простолюдины далеко не всегда имели фамилии, их часто называли по имени отца или по местности, где они жили. Здесь имеется намек на то, что, происходя из семьи мельника, жившей уединенно, Анна очень мало знала о жизни. Помимо этого, в народной молве мельницам и мельникам часто приписывается взаимодействие с магией или нечистой силой.

Вернуться к тексту

2) Итальянская фамилия, в переводе — «охотник», «жестокий». Происходит от сочетания слов «squarciare» — сдирать кожу и «lupi» — волки. Подобное прозвище давалось охотнику или человеку, отличающемуся жестокостью.

Вернуться к тексту