Поствоенные записки (гет)

* * *

— Да разве можно заставить полюбить насильно? — Белла, удивленно раскрыв рот, смотрела на Нарциссу, по-семейному расположившуюся в кресле у камина.

— Можно-можно, вот моя прабабка через Визенгамот мужа вернула от любовницы, так потом тридцать лет прожили душа в душу.

— Да? Так уж душа в душу? — усмехнувшись, спросила я.

— Еще как! У моего предка не было вариантов, можно было только душа в душу.

В соседней комнате зазвонил колокольчик — значит, пришли Драко и Скорпиус; Белла взволнованно вскочила.

— Я хорошо выгляжу? Эта рубашка мне идет? — ее полуоткрытые, обветренные губы, черные горящие глаза манили такой свежестью и юностью, так радовали взор, что нельзя было не улыбаться.

— Ну, если из брюк не выпускать… Талия-то осиная, просто прямой фасон не твой. У меня Беллатрикс тоже всегда… в талию… носила… — Нарцисса вдруг замолчала, прикрыла на мгновение глаза и с болью посмотрела на меня, потом сразу повеселела, как настоящая актриса, заулыбалась. — Беги, певунья, а то опоздаете в театр. Никогда не понимала этих маггловских развлечений!

Лишь только Белла выпорхнула за дверь, поза Нарциссы изменилась: расслабленно лежащие до этого руки обняли друг друга, губы сжались, казалось, что даже складки платья стали жестче, острее.

— Гермиона, ты не могла бы рассказать мне, что происходит между моим сыном и Джинни, бывшей Поттер? Когда она открыла мне двери менора, то я чуть не лишилась дара речи! Ну, поигрались, хватит… Я не хотела вмешиваться в личную жизнь Драко, но…

— Миссис Малфой!

— Я просто хочу понять, как давно начались эти отношения, как они могли зародиться. Гермиона…

— Нарцисса! Что я вам нового расскажу? Помните, в прошлом году, на день рождение Эстер и Джозефа…

* * *

Нашим с Северусом малышам исполнилось три. Эти двойняшки были окончательно и бесповоротно наши. Нет, семнадцатилетняя, на тот момент, Белла тоже выделялась семейными чертами, но все наши черты в ней приобретали облик Беллатрикс, и потому, все чаще, Нарцисса и Андромеда так печально замирали, глядя на нее.

Эстер, кудрявая, русоволосая, синеглазая, как мой отец, по характеру была копией Северуса. Серьезная, задумчивая, вечно печальная.

Джозеф, взявший несколько усовершенствованную внешность мужа, рос веселым, всегда готовым на шалости сорванцом.

Эти дети были рождены в любви. В любви, взращиваемой годами, видимо, потому при каждом взгляде на них я испытывала грандиозное ощущение чуда, особенно наедине. Особое очарование придавало им понимание мною того, что они никак не связаны с войной. Даже случайный прохожий каждой своей жилкой чувствовал пульсацию нежности и счастья исходящую от малышей.

Рожденная в крови, в бешеной страсти, в только начавшей восстанавливаться Англии Белла… Непокорная Белла, прекрасная моя дочь. Нет, нет, я люблю ее ничуть не меньше! Наверное, даже в сотню раз крепче! Но, Мерлин знает, как я за нее боюсь! Боюсь, что ее судьба совпадет с судьбой той, на кого она так похожа. Я боюсь за нее каждую секунду своей жизни. Господи, как страшно я ее рожала, каким тяжелым, каким выстраданным ребенком она была.

Я вижу глаза Гарри, когда она проходит мимо. И боюсь, боюсь все сильнее.

Она пройдет — его обдаст буйным благоуханием. Белла вскинет на него глаза, в поиске дружеской поддержки, и туманными громадами воспоминания окутают его разум.

И Гарри, откланявшись, убегает, каждый раз… Каждый раз… Убегает, закрыв лицо рукавами, низко опустив голову в тусклой темноте коридора.

Так вот… В тот вечер, когда мы праздновали день рождения близнецов, стояла отвратительная погода. Настоящая, буквально первобытная гроза.

И Гарри напился от какой-то совершенной безысходности своей жизни. Он любит Джинни! Любит. У них трое детей, Джеймсу уже шестнадцать, совсем большой… Джинни любит его. У них семья, крепкая, настоящая. Все слышали?! НАСТОЯЩАЯ! Хорошая… крепкая.

— Джинни, я подал на развод, — он хотел сказать это тихо, чтобы услышала только она, но, на самом деле, выкрикнул так, что все присутствующие обернулись.

— Что, папа? — Лили посмотрела на него отчаянно зелеными глазами.

Его глазами. Тяжело видеть в своих собственных глазах такое разочарование, Гарри? Больно?

— Я подал на развод.

— Хорошо, — Джинни спокойно пожала плечами и отпила из бокала.

— Я подал на развод! Слышишь, Джин? — прохрипел он глухо.

— Да, — все также безразлично произнесла она, лишь синяя ее тень болезненно вздрогнула, сжалась, заплакала.

— Я подал на развод! НА РАЗВОД! ВСЕ, не будет идеальной семьи, не будет… — он вскочил, дернул ее на себя — вино плеснуло из опрокинутого бокала на ее белоснежное платье, поплыло кровавыми разводами от сердца ниже, ниже… Больно!

Он тряс ее за плечи, задыхался сам и выбивал дыхание из нее. Он бы вышиб из нее дух, если бы не Драко, вырвавший Джинни из сумасшедших поттеровских рук.

— Успокойся, Гарри. Успокойся!

— Я подал на развод… Подал на развод… Подал… — раскачиваясь из стороны в сторону, хрипел он — Драко, отчаявшись, залепил ему пощечину, и Гарри затих, точно задумавшись, а потом прошептал:

— Я никогда не любил тебя, Джин… Прости меня. Я обожаю наших детей, я благодарен тебе! Но не могу ничего…

— Да зачем ты мне все это говоришь, а? Хочешь, чтобы я плакала, ломала руки? Чего тебе еще надо? Я прожила с тобой семнадцать лет! Я родила тебе трех детей! — ее голос сорвался на высоких нотах, понижаясь до хрипа. — Я же, правда, думала, что ты сможешь полюбить меня. Я так искренне оберегала тебя… Неужели, я не заслужила хотя бы спокойного, тихого развода? Что ты здесь устроил? Внимания не хватает? Тогда прошу продолжать концерт без меня!

— Джинни! — выдохнул он испуганно, но с места не сдвинулся, точно из него одним ударом вышибли все силы.

— Гермиона… У вас очень красивые дети, — обескуражено проговорила мадам Помфри.

— Спасибо…

— Джиневра, подожди ты! Там дождь! — Малфой схватил пальто и бросился за ней, а я, по старой гриффиндорской привычке всем помогать, за ними.

На повороте в сад меня нагнал Северус. Сжимая вытянутой рукой мою талию и глядя в лунную дождливую муть сада, попросил:

— Не ходи туда.

— Почему?

— Ну, сама догадайся, — протянул мой мудрый муж.

Догадаться… Возможно, можно было догадаться… Уж очень странно просветлело лицо Малфоя, по-особенному он схватил ее зеленое мягкое пальто со спинки кресла. Странно дышал во время бега, точно решаясь на что-то.

— Джиневра, не плачь! Ну, не плачь! Я же тебе еще десять лет назад предлагал его бросить, уйти со мной. Ко мне. Джинни, ну, посмотри на меня! Ты можешь жить у меня как подруга, я ничего не требую взамен, — он говорил быстро, глотая слова, изъясняясь скорее звуками и жестами.

— Десять лет назад… Ах, как любила я его тогда… Десять лет назад. Я ведь ждала тогда малютку Лили и так надеялась, что он изменится, что все поймет, — улыбалась она печально, и все сильнее куталась в уже промокшее до нитки пальто. — И не хочу я в очередной дом входить подругой.

— Тебе холодно? — Драко неуверенно прижал к себе ее шатающуюся от каждого порыва ветра голову, и Джинни не стала сопротивляться. — А если женой? Ты хочешь войти в мой дом женой?

— Женой? Какой по счету? Сколько у тебя любовниц, Малфой?

— Сейчас… Три. Да, я сбавил обороты, — сокрушался он. — Но, если ты переедешь ко мне, то любовниц не будет.

— А кто же будет?

— Ты.

— Малфой… Я…

— Что?

И вместо ответа ее губы коснулись его губ. Она устала… Она готова попробовать.

Дождь перестал. Над крышами пылали громадные, пронизанные светом луны, облака. Кругом, в синеватом сонном воздухе, плавали светлячки, блестел замок. Долго они еще стояли, прижавшись друг к другу — Драко насмешливо кряхтел, подхватывая тяжелый подол ее платья, с кончика идеального носа свисала светлая капля. Отодвинув низкую ветку сирени, я заметила на куче листьев обручальное кольцо Джинни, хотела, было, его поднять, но Северус остановил меня, перехватив руку.

— Оно ей больше не нужно, через пару лет на ее руке будет новое кольцо, а в бумагах новая фамилия, — он жарко вздохнул над самым моим ухом и поспешно, даже грубовато отстранил меня.

Джинни с детьми переехала к Драко. Юные Поттеры могли видеться с отцом в любое время. Драко, конечно же, иногда заглядывался на окружавших его красоток, но Джинни закрывала на это глаза, ведь Министра поздно было перевоспитывать. О, она сносила весь его опошленный аристократизм достаточно стойко… Малфой же, безусловно, любил ее, окружил заботой и лаской, всем тем, чего Гарри ей дать не смог.

Все было хорошо. Замечательно. Великолепно.

И все же…

Все же.

* * *

— Ну, они друг другу служат прекрасной поддержкой, Нарцисса.

— Все ерунда, глупость… Они решили поиграть в любовь. Это, знаешь… В юности: букеты, все чаще розы, поцелуи под закатным солнцем, и прочее, прочее…

— Откуда же мне знать? У нас с Северусом этого периода не было, все как-то сразу перешло к постели, — обескуражила я ее.

— Как так? А ухаживания? — она вопросительно вскинула белую тонкую руку.

— Можно ли считать за ухаживание перевязку больных?

— И, что же, никаких букетов?

— Никаких, разве что, цветки в горшках, уже после свадьбы. Он дарит мне их каждый год. Но, зачастую, это бывают лекарственные растения, — мне приятно и тепло об этом вспоминать, и никакие букеты не нужны, когда я вижу его ласковую улыбку и спрятанные за спиной руки.

— Я все еще надеюсь, что Драко образумится. У него вон сын жениться через пару лет собирается, а он… Мальчишка! — белая рука вновь умиротворенно ложится на подлокотник кресла.

— Это на ком же собрался жениться ваш Скорпиус?

— Ну, как на ком? На Белле. Только это его секрет. Без согласия девочки, конечно, никто ничего решать не будет. Нынче в моде браки по любви.

Белла… Прекрасная моя Белла. Маленькая моя девочка…

* * *

— Гермиона, если бы ты только знала, как он обо мне заботится… — Джинни сложила оголенные руки на коленях.

Она изменилась: похорошела, усталость покинула ее все еще молодое лицо; длинное, явно дорогое, платье подчеркивало приятную глазу фигуру.

— То, как ты выглядишь, рассказывает о заботе Драко очень многое.

Интересно, что люди могут сказать, увидев меня? Я тоже ношу дорогие платья, но это все на выход. А дома предпочитаю мягкие халаты, такие же, что когда-то носила моя мама. И дети, увидев меня, непременно утыкаются носом в эту теплую, домашнюю ткань. Когда я поздно прихожу домой, то часто застаю моих малышей, свернувшимися калачиками и обнимающими этот символ тихого счастья и уюта.

Что думают студенты? Строгая деканша Гриффиндора, вечно в классических мантиях. Ее муж — директор Хогвартса, а старшая дочь заканчивает Слизерин. Студенты любят сплетни, им нравится подглядывать за частной жизнью преподавателей. Помню, однажды, Северус за завтраком в Зале неосмотрительно улыбнулся мне, чем вызвал бурный восторг студенток. А вообще… Ученики меня любят, хоть и боятся. Когда я ждала появления двойняшек, они таскали за меня свитки, вызывались на уборку в классе. Старшие курсы, дай им волю, на руках бы меня саму носили.

— Джинни, а что вот ты думаешь, глядя на меня?

Она как-то грустно потупила взор, пробежалась пальцами по дорогой ткани платья и ответила с ноткой горечи в голосе:

— Ты его любишь. Это самое главное, что каждый понимает, глядя на тебя.

Она отвернула от меня огненноволосую голову, ссутулилась, как это делают провинившиеся дети.

— Я вот ребенка жду, — пролепетала она как-то слишком испуганно для наших-то лет.

— Ну, так это же чудесно.

— Нет… Нет… — болезненно улыбаясь, она качала головой, коря себя, — Что-то не то. Нету во мне того трепета, что я испытывала предыдущие разы, нету благоговения. Ничего нет, только голый факт — будет ребенок. Вот, он родится, его волосы будут светлыми, родовая магия Малфоев не упустит признать свое дитя. Но буду ли я любить его? Буду?

— Что за вопросы? Будешь! Конечно! Вот, помучаешься сначала, а потом так полюбишь, что словами не описать. И благоговение будет, и… Что ты там еще сказала?

Ее мысли как бы сгустились в плотный, перепутанный клубок логически сцепленных иллюзий, сделав его совершенно непроницаемым для нормального ума. Для моего ума этот клубок был совершенно точно непонятен. Ребенок, ну, со светлыми волосами, так разве играет роль цвет волос?! Или играет?

— Понимаешь, Гермиона, я ведь все еще люблю Гарри. Нет-нет, не смотри на меня так! Драко — чудесный, замечательный! И я люблю его… Люблю, когда приходит домой, за ужином люблю, ночью, с утра, когда он весь такой сонный и растрепанный. Но… Лишь только он пропадает из поля моего зрения, как тут же исчезает из моих мыслей. В голову точно ударяет что-то, и я могу думать только о Гарри. О том, что рубашки ему теперь стирать некому, а еще у него больной желудок…

— Успокойся, дурочка. Ты…

Было уже за полночь, мы все еще сидели в гостиной, когда послышался мужнин стон; и затем он прошаркал из спальни в накинутом поверх пижамы старом черном халате, который он предпочитал своему хорошему, новому, но синему шлафроку.

— Я не могу заснуть, — пробухтел он. — Здравствуйте, миссис Малфой, мне кажется, что вас ищет Драко.

— Я мисс Уизли, — огрызнулась Джинни.

— Ну, это временно, — миролюбиво повел бровью Северус. — Гермиона, я не могу заснуть.

— А я тут причем, — отмахнулась я, — ты не можешь заснуть? Иди в комнату к Эстер и Джозефу, сразу спать захочется.

— Я не могу спать… потому что я умираю, — сказал он, падая на диван, и его рука потянулась к уставшему сердцу.

— Мерлин, опять приступ? Подожди, я позову доктора… — липкой патокой паника растекалась по мозгу.

Обыкновенно в такой час приступов у него не бывало, все чаще ближе к рассвету.

Тс-с-с. Дышать. Дышать.

Его левый ботинок соскочил с ноги.

— Как же так, с чего бы… Ты пил все лекарства? Может, переутомление? Тебе очень больно? Джинни, извини, мне нужно помочь Северусу, — я быстро улыбнулась и тотчас продолжила свой взволнованный монолог. — Да, если тебя положат в больницу, то на кого повесить твою должность? Северус, тебе больно? Ну, не молчи!

— Не нужно докторов, не нужно, — простонал он. — К черту докторов.

Джинни вышла через камин, я села с ним рядом.

— К черту докторов, — повторил он и тотчас рывком сел, поставив ноги на пол, и потянул меня на себя. — Лучше поцелуй меня.

— Хорошо, — сказала я спокойно, еще ничего не понимая. — Тебе лучше? Показалось?

— Мне бы чаю, — сказал муж, ухмыляясь.

— Так ты притворялся! Врал мне! Я так боюсь твоих приступов, а ты! — мои руки колотили его, а губы целовали.

— Нет, я, вправду, умирал, — с трудом нагнувшись, он поднял несколько свитков, соскользнувших с дивана на пол во время его спектакля. — Умирал от скуки, пока ждал тебя в спальне. Что за проблемы выдумала эта девчонка? Сегодня любит — завтра нет. Благоговения нету! Трепета! Появится. А ты? Зачем слушала эти бредни?

— Она же моя подруга…

— Гриффиндорка.

— Не делай так больше. Пожалуйста.

Он улыбнулся, забыто, сумрачно, как во время войны, и прижал меня к себе.

И сердце забилось где-то в темечке.

* * *

Отпраздновать рождество тихо, по-семейному, у нас в этот раз не вышло. Собрались мы огромной компанией и праздновать решили в Хогвартсе.

Приехал даже Рон, уже более пяти лет работающий где-то в Швеции. Он стряхнул снег с меховой шапки, и, смеясь, погладил рыжую аккуратную бородку. Холостой и красивый, он лучезарно улыбался нам.

А потом, то и дело, цапал ту или иную проходившую мимо даму за плечо, уволакивал ее в уголок, и там, посмеиваясь, обрушивал на нее смесь самодельных шуточек и слухов. Погодя дама вырывалась, тряся головой и смеясь.

И чьи-то голые руки обвивали чужого мужа ради шутки, и зал озарялся внезапной вспышкой кокетливого женского гнева, или неуклюжих приставаний — и тихой полуулыбкой Люциуса, который с совершенно невинным видом открывал вторую бутылку портвейна.

Свет выключился. В зал синей тенью вплыла фигура. Снежинки таинственно поблескивали в темноте.

— Ну, поцелуйте меня, что ли? Обнимите. Вы мне не рады? — раздался приглушенный праздничной маской и потому плохо узнаваемый голос.

В блеске елочных огней удивительно прекрасна была эта маска.

— Ах, Леди, мы вам очень рады, — кошачьей походкой Драко подплыл к незнакомке и с присущим ему эротизмом обнял.

Девушка засмеялась и оттолкнула его — Малфой, зацепившись носком ботинка, с грохотом упал на пол.

Гарри не выдержал. Он стоял всех ближе к вошедшей и теперь проворной пятерней стащил с ее лица отвратительно хрустнувшую маску. Меж тем кто-то, наконец, подняв пыхтящего Драко, включил свет. Посредине комнаты, в сползшей с плеч шубе, в черном бархатном платье стояла Белла и, помирая со смеху, пошатываясь, приседая, указывала пальцем на Драко.

— Ах, как вы меня обняли! Я почти влюбилась!

Раскрасневшаяся, молоденькая, смеющаяся, она стояла так пленительно близко, что Гарри не выдержал, дернулся и… замер. Черные глаза с вопросом глядели прямо на него.

Нет, конечно, он мог поцеловать ее, но…

Быстро сообразив, как теперь разрешить тишину, стоявшую в зале, Белла повернулась к Гарри спиной, пожала голыми плечами и спокойно подошла к затихшим музыкальным инструментам.

Скорпиус бросился к ней и, смеясь, поцеловал в щеку. Гарри почувствовал вдруг приступ давно назревавшей тошноты и быстро ушел из зала. За собой он слышал шум, все хохотали, орали — вероятно, толпясь вокруг Беллы, обнимая ее, тиская… Прижав платок к губам, Гарри кинулся в коридор, рванул дверь туалета. Оттуда вылетел Кровавый Барон и исчез за поворотом стены.

«Боже мой, Боже мой», — приговаривал он, согнувшись вдвое, — и потом, глубоко дыша, брезгливо вытирая рот, пошел медленно обратно. В Зал. Он пошел в гриффиндорскую башню, чтобы отдышаться, подумать. Там, в зале, продолжался захлебывающийся шум голосов, ревел оркестр.

Вдруг он увидел Беллу.

Она быстро к нему подошла, оглядываясь на ходу. Как в дурном сне, пылала елка. Они были одни в яркой гостиной, а где-то там, за дверью, был шум, гогот, кто-то кричал.

 — Здравствуй, — сказала Белла. — Не получилось?

Ее пронзительные глаза были везде, — так все кружилось. Он спросил, плечом касаясь шуршавшей хвои:

 — Что не получилось?

— Ты хотел меня поцеловать. Я видела. — она глухо закашляла, затряслась.

— Нет… Я не хотел!

— Хотел, я видела.

— Белла, послушай!

— Я так больше не могу, — забормотала Белла, меж припадков лающего кашля, — …не могу… Посмотри на меня! Гарри… Я ведь не она! Не тетя Скорпа! Ты меня не любишь!

— Нет… Нет…

Он подошел, встал на колени и обнял ее за юные бедра — она перебирала свои мягкие волосы, откидывая голову, и чуть кривила уголки губ — неожиданно смутная улыбка ее сменилась странным подергиваньем, она опустила руку Гарри на плечо, глядя на него сверху вниз, как будто впервые его заметила.

— Вам нравится моя юность?

— Она пленяет, я ничего с собой сделать не могу. Ты, как вейла. Белла…

— Мое имя Изабель. Изабель, не Белатрикс. Ты слышишь? Я — не она.

— Я знаю, маленькая, знаю.

Он поднялся с колен и крепко обнял ее нежные плечи. От нее пахло печеными яблоками. Этот воздух сквозь ноздри вдыхал Гарри — мягкие, темные глаза ее скользили по его лицу и не улыбались, хотя улыбка чуть приподнимала уголок ее нежных подкрашенных губ.

— Неужели, у меня нет надежды, Белла? Я бы так любил тебя, маленькая! Я бы…

— Поцелуй меня, — ее лицо оставалось в сероватой тени, и только лоб был облит мерцающим рождественским светом.

Из темноты своего укрытия я видела, как моя дочь и мой лучший друг скользнули друг к другу, как Белла откинула голову и откидывала ее все ниже под сильным и долгим поцелуем Гарри. Потом, взъерошив Гарри волосы, она неловко пошатнулась.

— Белла, мы уедем. Я увезу тебя! Завтра же! Слышишь? Все будет хорошо, ты родишь мне ребенка, и мы будем счастливы. Не хочешь рожать? Не нужно! Мы будем счастливы вдвоем. Где-нибудь в Италии. Представь, маленький домик, цветущий сад, — Гарри счастливо захлебывался мечтами, а темные глаза отвечали ему грустью.

— Гарри… Дядя Гарри. Я же совсем не так вас люблю, как вы хотите. Понимаете?

— Но ты же… поцеловала.

— Вы этого так хотели. Я думала, что вы поймете, поцеловав меня, что все себе придумали. Понимаете? А помните, когда мне было три…

Она говорила пустые, смешные вещи, смеялась, а Гарри смертельно бледнел. Впившись глазами в лицо Изабель, он попятился от нее и вдруг широко раскинул руки. Спиной он больно стукнулся обо что-то, обернувшись, увидел позади себя стол.

Я вышла к ним из спальни гриффиндорских девочек. Белла кинулась ко мне, обняла, прижалась. Малышка… Ах, Северус, милый мой Северус, ты как всегда был прав. Отправив меня сюда, ты тоже был прав. А я-то злилась, не понимала. Сидела, как дура, в этой комнате и все злилась на тебя.

— Мамочка!

— Гермиона!

— Да, Гарри?

— Гермиона…

— Да?

— Я люблю твою дочь, Гермиона…

— Неужели?

— Да скажи ты хоть что-то нормальное!

— Белла, как ты себя чувствуешь?

— Мамочка… Ты не говори Скорпиусу о том, что здесь видела! Никому не говори! Мы хотели подождать, подождать до конца года, и тогда уже вам обо всем рассказать. Мы со Скорпом хотим пожениться, мамочка. Не говори пока папе, пожалуйста, — тараторила дочь, краснея.

— Но твой папа обо всем знает. Ему рассказал Драко, который узнал от Скорпиуса.

— Вот он!.. Мы же договорились. Это же был секрет! — она по-детски всплеснула руками.

Гарри дико блеснул глазами и вновь неловко пошатнулся. Потом сгорбился, жарко покраснел и неуклюже сел на стол.

— Гермиона… Я…

— Все хорошо, Гарри. Все правильно. Все, наконец-то, так, как должно быть.

И что ты тут скажешь, когда за окном метели метут цветочные, когда жизнь залита ярким теплым солнцем. Что ты тут скажешь? Все правильно.

От созвездия к созвездию движется мир, так движутся и наши судьбы.

Наша звезда поблекла, уступила место другой.

Книга жизни начинает новую историю, в которой будут новые герои, в которой нам отведено место второстепенных персонажей.

Но даже на втором плане мы будем счастливы.

Да, Северус?

Мы все будем счастливы.