Крестики-нолики (джен)

Антон её ненавидел. Почему отец так сплоховал? Они едва успели привыкнуть к жизни вдвоём, как тут она.

Она думала, что заменяет ему маму, проверяя уроки, выглаживая форму, покупая мороженое. Она думала, что её сын составит Антону весёлую компанию и со временем станет ему братом. Маленький Владик ныл по каждому поводу, всё разбрасывал, ломал и портил.

Мамы не стало больше года назад, когда Антону исполнилось восемь. Они с отцом решили, что им никто не нужен, и первое время неплохо справлялись вдвоём.

А потом появилась тётя Оля. И стала просто Олей.

Сначала Антон счёл отца предателем и решил не разговаривать с ним до конца дней, но потом кое-что понял. Точнее, ему объяснила баба Саша, соседка. Он сам любил маму всю жизнь, а отец — всего десять лет. Это долгий срок, но не такой уж большой для взрослого. Баба Саша сказала, что до встречи с мамой отец жил вполне неплохо целых тридцать пять лет! Мама была самым главным человеком на свете только для Антона.

Наверное, Антону было бы легче, будь у него бабушки и дедушки, как у других детей: его одноклассник и лучший друг Мишка на лето уезжал в деревню к родителям папы, а зимой ездил кататься на лыжах с родителями мамы. В Альпы! Но дело не в том, что Мишке дарили сноуборды, велосипеды и планшеты. Он всегда мог кому-то пожаловаться, если дело было дрянь. Например, когда его наказали за двойки и целую неделю не пускали гулять на улицу, вмешался дедушка и потребовал, чтобы ребёнка не лишали свежего воздуха. Мишка рассказывал, что однажды его папа «загулял», но бабушка об этом узнала, приехала и быстро «вправила ему мозги и спасла семью».

У папы с мозгами было всё в порядке, до прошлого года. И гулял он очень мало, в основном, работал. А теперь… Теперь надежда была только на Антона. Спасти семью, в которой навсегда осталась бы мама, мог только он.

Оля сразу ему не понравилась — он чувствовал в ней опасность, которой не было в других папиных знакомых. Например, полгода назад папа познакомил его с Викой, и Антон понял, что она долго не протянет. Вика была красивая, с высокой причёской и длинными красными ногтями — такими удобно вцепиться в мясо. Она быстро исчезла после того, как Цезарь написал в её сапоги. Цезарь всегда понимал Антона, но на этот раз одного союзника было мало. Оля любила котов и вообще оказалась стойкой, как сорняки — они прорастают несмотря ни на что, просто так их не выведешь.

Она явно старалась понравиться Антону: слишком много улыбалась, слишком вкусно готовила и даже сходила в школу на родительское собрание, после которого втихаря на кухне жаловалась папе, что мальчик подзапустил математику, не нанять ли ему репетитора… Оля слишком часто оставалась на ночь и слишком быстро привела в их дом Владика. Их дом больше не был их домом. Мамины фотографии остались только в детской, любимый мамин торшер чуть не выкинули, но Антон его отстоял с истерикой, и торшер вынесли в коридор. В их доме появилась новая хозяйка, которая всё устраивала по-своему и делала не так, как мама: солила манную кашу, ставила обувь на полку для мячей, смеялась, как гиена.

С новым братиком было хлопотно и скучно. К счастью для Антона, Владик почти весь день проводил в садике, но вечерами он носился по дому, разбрасывал кубики, смотрел глупые мультики и мешал делать уроки. Не то чтобы Антон любил делать уроки — мультики, конечно, интересней — но иногда папа и Оля уходили «по делам», и Антону приходилось «оставаться за старшего». Он догадывался, что это за дела: сидят в кино, в кафе или играют в боулинг. Раньше папа брал его с собой, и Антон научился выбивать страйк — это было круто! А теперь кто-то должен был присматривать за Владиком, даже если он спал.

Десятого октября Антону исполнялось десять, и он поклялся себе начать новую жизнь. У него был план, с которым немного помог Мишка, потому что Мишкина мама работала в колледже и знала всякие штуки про тайм-менеджмент и целеполагание. Чтобы добиться успеха, рассказала она, надо поставить цель и идти к ней каждый день, шаг за шагом. Всё просто. А ещё можно вести обратный отсчёт и вычёркивать то, что сделано.

До дня рождения оставалось не так много, к тому же папа и Оля заговорили о свадьбе, поэтому Антон не стал сидеть сложа руки. В его плане, записанном для конспирации в старой тетрадке по математике, уже стояло много крестиков.

Крестик первый: пересоленный суп. Папа всё равно ел, но Владик отказался наотрез, кричал, крутил головой и устроил истерику, которая папе очень не понравилась. Оле пришлось суетиться и варить кашу.

Крестик второй: песок в спальне. Сработало. Вина пала на бедного Владика, но его не стали ругать — что возьмешь с четырёхлетнего ребёнка? Но папа всё равно был недоволен, потому что он ненавидел, когда дома под босыми ногами хрустел песок. Оля этого, конечно, не знала, а Антон знал.

Крестик третий: испорченная рубашка. Хорошо, что мама когда-то научила Антона пользоваться утюгом. Она говорила, что настоящий мужчина не должен быть беспомощным, как дитя, а должен уметь делать по дому всё, и Антон умел — он даже мог омлет приготовить! А уж подпалить папину любимую рубашку — это пара пустяков.

Правда, после утюга несколько дней в плане пришлось пропустить. Антон отвлёкся на футбол — в школьном дворе шла битва на выживание, то есть на выбывание, и они с мальчишками, быстро проиграв старшим, до темна болели за тех, кто остался — и даже делали ставки.

Крестик четвёртый: мёд. Антон добавил его Оле в смузи, и она чесалась целых два дня. Было противно видеть, как папа о ней заботился — сбегал в аптеку, вытащил йогурты из мусорного ведра, чтобы проверить состав, позвонил знакомому врачу — но всё равно это были хлопотные дни, когда папа с Олей ходили уставшие и недовольные.

Крестик пятый: вонь. Мишка сказал, что лучше всего засунуть под кухню дохлую кошку, но где же её взять? Антон обошёлся куриными объедками.

Крестик шестой, самый лучший, потому что Антону не пришлось ничего делать. Оля и папа поссорились из-за маминой машины. Оля считала, что её пора продавать, папа упёрся… Они долго спорили на кухне, а назавтра Оля с Владиком аж на три дня уехали к Олиным родителям.

Крестик седьмой: ключи. Оля с Владиком вернулись, папа решил продать мамину машину и сделать вторую детскую из кабинета… Олины ключи от квартиры потерялись за шкафом и нашлись только поздно вечером. Все везде опоздали, кроме Антона.

Потом ему стало не до домашних дел: они с Мишкой записались в конструкторский кружок, в класс пришла новенькая, ужасно вредная и противная, и её, конечно же, посадили рядом с Антоном, а потом во дворе начали строить новый детский городок — такой, что закачаешься! — и, хоть Антон давно вышел из возраста песочниц и лесенок, следить за тем, что делали строители, было интересно. Оказалось, что новенькая живёт в соседнем дворе и не прочь полазать в темноте по недостроенной площадке… Одним словом, Антон отошёл от плана — а этого в тайм-менеджменте делать ни в коем случае нельзя — и за неделю до своего дня рождения узнал, что Оля и папа расписались.

Это было не просто обидно, а как ножом в спину.

— Я уверен, что вы с Олей поладите, — сказал ему папа, похлопав по спине. — На каникулах вместе с Владиком поедете на дачу к Олиным родителям — тебе понравится.

— Я не хочу на дачу, — в ужасе сказал Антон.

— Ну, хорошо. Можешь не ехать. А сегодня все идём в ресторан, кстати, твой любимый.

— Макдональдс?

— Нет, французский. И надень, пожалуйста, новый костюм. Ну, не дуйся, сынок. Ты же у меня молодец! И не вздумай в ресторане подсыпать мне в тарелку перец, — папа весело подмигнул, и Антон сначала чуть не расплакался, а потом молча кивнул и решил не сдаваться. Была проиграна битва, но не война, и в бой еще не вступала тяжёлая артиллерия. С солью в супе и песком в спальне надо было заканчивать: его тактику раскрыли, пора было взрослеть.

Крестик восьмой: шум. За три дня до дня рождения у Антона по плану был «Рамштайн» на всю громкость: папа его любил, Оля ненавидела. Но всё пошло кувырком.

Когда он пришёл из школы, Оля встретила его очень грустная. Молча покормила супом, шмыгая носом, помыла посуду, и Антон весело подумал: «Поссорились». Рамштайн всё ещё ждал своего часа, но Оля вдруг сказала:

— Пойдём в зал, нужно поговорить.

Он неохотно пошёл следом, надеясь, что она не станет впутывать его во взрослые разборки. Что бы там ни случилось, он всегда будет на стороне отца, а она… Она всегда будет чужой, со своей нелепой причёской ёжиком и противным смехом.

В гостиной Оля села на диван.

— Сядь, Антон. Мне нужно тебе кое-что сказать.

Её лицо было серым, картонным. Он сел рядом, отчаянно надеясь, что это не новый ребёнок. Если они с отцом задумали подарить ему сестричку — конец его надежде на избавление от пришельцев в доме.

— Антон, мы с папой собирались тебе сказать раньше, но… — она умолкла и отвернулась.

Антону такое начало не понравилось. Он молча сидел, мечтая о том, чтобы этот разговор закончился поскорее и можно было пойти в свою комнату, закрыть дверь и включить музыку погромче.

— Папа хотел дождаться точного диагноза и поговорить с тобой, но… Мне очень жаль, что он не успел с тобой попрощаться. Пока скорая приехала… — она повернулась к похолодевшему от ужаса Антону и криво улыбнулась сквозь слёзы. — Но ты не бойся, я о тебе позабочусь.

Она придвинулась и крепко обняла Антона, и он понял, что в десять лет для него действительно начнётся новая жизнь.