После матча (гет)

Гермиона снова не поняла, что она сделала не так. Ей было обидно за такие высказывания её лучшего друга, её… больше, чем друга. Видимо, она зря надеялась, что приглашение Рона на рождественский ужин к Слизнорту что-то поменяет. Ей было больно слышать все эти слова от… друга — уже, наверное, просто друга, — а ещё больнее было осознавать, что и она нанесла ему удар: не поверила в его способности, наговорила ерунды про правила, про нечестную игру, тем самым уменьшив его и без того низкую самооценку.

Быстро отмахнувшись от Гарри, Гермиона ускорила шаг и направилась в сторону учебных кабинетов, вытирая ребром ладони слёзы, которые с каждым шагом капали сильнее.

Наконец, она забежала в класс трансфигурации. Закрыв дверь, она прильнула к ней и зарыдала, не сдерживая больше слёз и громких всхлипываний. Гермионе хотелось остаться здесь и не покидать эту комнату в ближайшие несколько часов, а может, и дней. Нет, точно не дней, ей же надо посещать занятия, библиотеку, Большой зал. Но пару часов ей точно надо побыть одной, может, Рон заметит её отсутствие и найдёт её, ну, или хотя бы отправится на поиски, может, он запаникует, когда не сможет отыскать её, может, поймёт то, что и она желает ему лучшего. Она же была в полном неведении, как и сам Рон, относительно его тыквенного сока, она переживала, что, если секрет раскроется, его могут выгнать из команды без права восстановления, а она знала, как он волновался, переживал и хотел играть за сборную факультета.

Боль непонимания и обиды сжималась в груди всё сильнее, пока не превратилась в тяжёлый камень, отнимающий все силы, тянущий её на самое дно разочарования. Этот камень хотелось вырвать из груди и сердца, сбросить с себя, забыть о нём, но с каждым вздохом он напоминал о себе, плотно подкатывал к горлу, от чего вздохи давались с трудом, а рыдания становились громче.

В коридоре раздались голоса, и приближающийся шум выдернул Гермиону из её разбивающегося на тысячи осколков мирка. Она постаралась вернуть себе самообладание, затаив дыхание, чтобы её не услышали. Этот небольшой перерыв в рыданиях позволил ей вернуться в реальность, слёзы, казалось, очистили её, привнесли ясность в её мысли и смыли тот самый камень, который ещё недавно не позволял нормально дышать.

Сделав пару глубоких вздохов, смахнув последние слезинки со щёк, Гермиона отчётливо нарисовала себе картину дальнейших действий. Она тотчас же поговорит с Роном, объяснит ему всё, а, если он не захочет слушать, то… ведьма она или кто? Есть масса способов заставить его слушать, Ступефай и Остолбеней — одни из них.

Не медля больше не минуты, Гермиона вышла из класса. Яркий свет, от которого успели отвыкнуть её воспалённые от слёз глаза, тотчас причинил боль, Гермиона зажмурилась и поняла, что её глаза сейчас, должно быть, чудовищно красные. Через пару мгновений, когда взгляд адаптировался к свету, она отправилась в сторону умывальников.

В конце концов, Рон не должен видеть её разбитой, не должен знать, какую власть имеет над ней. Она поговорит с ним, вот сейчас. Нет, не сейчас. Сперва она умоется.

Ей некуда спешить, думала она.

Он будет праздновать со всеми победу, была уверена она.

Он её дождётся, надеялась она.

Рон был зол как никогда. Он не хотел злиться, он хотел радоваться победе вместе с друзьями, товарищами по команде и вместе с лучшей подругой… ну, больше, чем подругой. Её слова острыми осколками вонзились в грудь — она не верила в него, в его силы, в его способности. Он снова почувствовал себя жалким другом знаменитости, шестым ребёнком бедной семьи, трусливым гриффиндорцем, не способным пригласить девушку на бал. Он надеялся на этот рождественский ужин у Слизнорта, он верил, что там им удастся поговорить не только об учёбе, провести время в расслабленной и весёлой обстановке, он надеялся, Мерлин подери, оказаться с ней под омелой.

Рон поспешил в ванную старост, оставляя далеко позади Гарри и Гермиону. Его сердце бешено колотилось, отдавая звоном в ушах, дыхание стало прерывистым. И он с трудом его восстановил — только после того, как оказался под душем.

Сегодняшние её слова разрушили все его надежды. "Она пригласила его из жалости, — думал он, — ей всё равно не с кем идти (Виктор вряд ли прилетит сюда ради этого ужина), не одной же являться девушке на праздничный вечер, хорошо, когда под рукой есть друг, просто друг".

Капли воды стекали по волосам, бежали по его голому телу, усыпанному веснушками. Рон не мог перестать думать о разговоре с Гермионой, его переполняли эмоции, ему хотелось кричать, швырнуть что-нибудь, сломать, разбить вдребезги. Он пытался себя сдерживать, думал, что эмоции сейчас улягутся, пройдут, отступят. Душ всегда помогал ему прийти в себя, но не в этот раз. Внутри всё кипело, и Рон чувствовал, что сейчас взорвётся. Да как она могла, она не верила в него, считала другом, просто другом, ни на что самостоятельно не способным.

Так и не сумев себя сдержать, Рон несколько раз изо всей силы ударил по каменной стене сначала правой рукой, потом левой. Боль тут же дала о себе знать, резко вспыхнув на костяшках пальцев, которые, к тому же, разбились в кровь.

Рон включил холодную воду, руки под струями воды саднило и жгло, но вид стекающей с рук крови и холодная вода начали приводить его в порядок, возвращая Рона из его разбитого на тысячи осколков мирка.

"Нет, — думал Рон, — с этим надо заканчивать".

Они с Гермионой должны поговорить, обо всём и о них. Хватит спорить из-за ерунды: столько лет вместе, а до сих пор ищут возможность уколоть, поддеть один другого. Порой эта игра нравилась Рону, он любил смотреть, как Гермиона заводится от его замечаний, пытается ему что-то доказать, и как её лицо становится красным, волосы тут же взлохмачиваются больше обычного. Но сегодняшний спор о «тыквенном соке» мог разрушить их отношения, перечеркнуть всё, оставив их по разные стороны рухнувшего моста.

Сейчас он пойдёт и поговорит с ней, ну, только остановит кровь, потом, конечно же, оденется и воспользуется одеколоном, который отдал ему Билл. Он хочет выглядеть для неё идеальным, сильным, решительным, победителем.

Он знал: её не будет на праздновании победы в гостиной факультета.

Он был уверен: её надо искать в каком-нибудь классе.

Он надеялся: ему ничего не помешает осуществить свои планы.

— Рон, — сладко окликнула его Лаванда, когда он шёл в сторону учебных кабинетов, — ты где ходишь? Виновник торжества и не на празднике, — она подошла вплотную к Рону и погладила его по руке, глядя в глаза, — Такой напряжённый, тебе надо расслабиться. Пошли, выпьем сливочного пива.

Лаванда обвила Рона за талию одной рукой, а другой положила его руку, которую до того поглаживала, себе на плечо. Оказавшись в его объятиях, она прильнула к нему ещё ближе и начала уводить в сторону гостиной Гриффиндора.

Стакан сливочного пива — именно то, что ему нужно было, решил Рон. Он немного расслабится, и ему легче будет начать разговор с Гермионой.

Он покорно пошёл за Лавандой, однако совсем не слушал, что говорила ему белокурая одноклассница. Они скрылись в проёме портрета, и громкий смех Лаванды разнёсся эхом по коридору, в конце которого стояла Гермиона и наблюдала эту картину, как её друг — уже точно просто друг — в обнимку с первой красавицей факультета заходил в гостиную.

— Грейнджер, что ты здесь делаешь? — раздалось у неё за спиной. — Все уже празднуют. Пошли, я как раз достал огневиски, вечер будет горячим. Ну, так ты идёшь?

— А пошли, Кормак! — задорно, насколько смогла, ответила Гермиона и, вложив свою руку в протянутую ей руку Маклаггена, улыбнулась ему.

Рон, оставив Лаванду с Парвати, отправился за сливочным пивом. Он уже оглядывался в поисках Гарри, хотел перекинуться несколькими словами с другом, как вдруг заметил — в дверной проём под руку с Кормаком заходит улыбающаяся Гермиона. Стакан с напитком чуть не выскользнул из его рук. Мерлиновы панталоны, он опять упустил её. Опять кто-то, а не он, привёл её на праздник, опять кому-то, но не ему, она дарит улыбки и опять он в проигрыше. Весь запал, который он хранил для разговора с ней, мигом пропал, он хотел провалиться, исчезнуть, утонуть в тех чувствах, которые он, казалось, недавно прогнал, стоя под холодной водой. Рон крепко сжал стакан в руке и направился в сторону спален мальчиков — ему здесь делать больше нечего.

Гермиона обвела взглядом гостиную: однокурсники веселились, пили сливочное пиво и тыквенный сок, запускали миниатюрные фейерверки, пробовали различные виды конфет и угощений из «Всевозможных волшебных вредилок», просто разговаривали и смеялись, обсуждая прошедший матч. Она искала взглядом единственного человека, рыжую макушку которого ни с кем не перепутаешь, и в то же самое время она не хотела его видеть. Только что она готова была простить ему все обиды, поговорить с ним, объясниться, как вдруг он нанёс ей новый удар, удар в самое сердце — он обнимался с другой девушкой. Мерлинова борода, она снова на празднике не с тем, не в той компании и снова хочет стукнуть Рона чем-нибудь за его толстокожесть.

Кормак быстро оказался в центре внимания, когда достал огневиски из своей сумки. До Гермионы не сразу дошло, что она староста факультета и не должна способствовать распространению алкоголя в школе. Окинув взглядом имеющееся огневиски, она решила, что этого количества вряд ли хватит на всех, а чуть расслабиться никому не помешает, даже ей. Она одна из первых протянула стакан за огненной жидкостью. Когда Кормак готовился наливать напиток одному из пятикурсников, кто-то резко схватил его за руку.

— Несовершеннолетним нельзя, — строго произнес Рон.

— Да, брось, Уизли, сегодня всем нужен отдых и веселье. Давай и тебе нальём, — Кормак попытался продолжить разливать огневиски по стаканам.

— Я два раза повторять не буду, — ещё более строго и грозно произнес Рон.

— И что ты сделаешь, Уизли? — протянул Кормак. — Мой дядя…

— Мне всё равно, что там с твоим дядей, а я староста факультета, могу снять баллы, — Рон указал на значок старосты, висевший на его груди. — Ну, мне ещё раз повторить?

— Ладно, ладно, успокойся, Уизли. Правильный какой нашёлся, — фыркнул Кормак и повернулся в сторону семикурсников — вот уж кто точно совершеннолетний.

— Если узнаю, Кормак, держись у меня, — достаточно зловеще пригрозил Рон.

Рон внутри торжествовал, он смог уделать Кормака, он отыгрался на нём. Пусть она, Гермиона, видит, на что он способен. Она за соблюдение правил? Так вот и он на страже школьного порядка. Стоя с руками, скрещёнными на груди, Рон не мог сдержать улыбку-ухмылку, он посмотрел на Кормака, перевёл взгляд на Гермиону, улыбнулся ещё шире и, быстро развернувшись, поспешил удалиться из гостиной.

Гермиона молча наблюдала за разговором между Роном и Кормаком, она была удивлена и ошарашена поведением Рона. На мгновение ей показалось, что их поменяли местами, иначе как объяснить, что Рон отчитывал нарушителя, в то время как она способствовала нарушению. Гермиона с долей тоски и отчаяния смотрела на удаляющегося Рона, потом перевела взгляд на Кормака, который выполнял просьбу Рона и даже не подходил к несовершеннолетним. Выпив залпом содержимое стакана, Гермиона почувствовала, как горло обожгло, а внутри по телу стал распространяться жар, глаза затуманилось и голова слегка закружилась. Более противной вещи она не пробовала, хотя нет, пробовала: оборотное зелье на втором курсе.

Ясность стала потихоньку возвращаться к ней, как она услышала:

— Гермиона, а ты не знаешь, куда ушёл Рон? — спросила Лаванда.

— Знаю, он отправился в спальни мальчиков.

— Ты уверена? Мне казалось, что он пошёл в сторону портрета.

— Тебе показалось, — произнесла Гермиона. — Огневиски очень крепкий, чего только не привидится.

Гермиона была довольна, что разрушила романтический вечер Рона и Лаванды. Она почти аплодировала себе, глядя, как Лаванда отправилась вслед за Роном. Улыбаясь, Гермиона последовала к дверному проёму. Она хотела поговорить с Роном? Она поговорит с ним.

Как оказалось, Рон не собирался уходить далеко, просто хотел проветриться, освежиться, в гостиной было слишком душно. "Сейчас они поговорят, — решила Гермиона, — вот сейчас", — убеждала она себя, подходя ближе к Рону, но, поравнявшись с ним, она с высоко поднятой головой прошла мимо и направилась... она и не знала, куда направилась.

Завернув за поворот, Гермиона прислонилась к стене. Мерлин её подери, опять испугалась, опять избежала разговора с ним. Медленно Гермиона сползла по стене вниз, слёзы потекли по её щекам.

— Гермиона, что с тобой? Тебе плохо? — Рон подбежал к ней.

Его голос дрожал, он схватил её за руку, другой рукой провёл по щеке.

— Как ты себя чувствуешь? — взволновано говорил Рон.

— Как я себя чувствую? — в глазах Гермионы загорелись огоньки. — Сначала ты меня обвиняешь чуть ли не во всех грехах, говоришь мне обидные вещи, — Гермиона подскочила вверх и уткнула указательный палец в грудь Рону, — затем ходишь в обнимку с… с…

— Лавандой, — подсказал Рон.

— Да, с этой расфуфыренной куклой! — Гермиона мотнула головой, откидывая волосы с лица.

Рон загляделся на это зрелище: в глазах огонь, волосы торчат во все стороны, голос становится более низким, от неё исходит жар, грудь часто подымается вверх, и этот маленький тонкий пальчик упёрся ему в грудь... С каждым словом Гермиона подходила всё ближе, пока, в конце концов, не встала вплотную к нему. Ей пришлось высоко поднять голову вверх, чтобы говорить, не сводя с него взгляда. Рон молча слушал её тираду и улыбался — неужели она ревновала?

— Я думала пойти с тобой на ужин к Слизнорту, — продолжала Гермиона, — думала, ты тоже этого хочешь, но ты совсем, совсем ничего не понимаешь. Иди и дальше обнимайся со своей Лавандой, может, с ней и пойдёшь на Рождество, хотя вы же не в клубе слизней. А, может, вы уже и не только обнимались. Она же за тобой с начала года бегала. А ты, как всегда, ничего не понял. Ты вообще что-нибудь понимаешь?

— Да, Гермиона, понимаю, ты ревнуешь.

— Нет, я…

— О, нет, Гермиона, ты ревнуешь.

— Нет же! Ты не прав.

— Если я не прав, то тебе должно не понравиться то, что я сейчас сделаю.

Рон схватил Гермиону обеими руками за лицо и поцеловал. Она ответила, ни капли не сомневаясь в своем решении. Из нежного первого поцелуя между двумя влюблёнными он быстро превратился в страстный, жгучий поцелуй, когда оба прижимались друг к другу так сильно, что разъединить их не могла ни одна магия, когда оба испытывали острую необходимость друг в друге, когда оба высказывали все недоговоренности между ними таким способом, когда оба боялись закончить поцелуй и вернуться в действительность, когда оба наслаждались эмоциями, уносившими их куда-то далеко отсюда. Спустя минуты, может, часы, а, может, месяцы или годы они оторвались друг от друга.

— Да, — прошептала Гермиона, глядя в голубые глаза Рона.

— Что да?

— Ревную.