Умереть по расписанию (гет)

«Тайлера нет дома», − сказал Тайлер Дёрден, сидя на своей кухне. На вид живой и вполне осязаемый.

Если бы Марла Сингер хоть на мгновение допустила возможность, что Тайлера и правда здесь нет, что его присутствие ей лишь мерещится, то она бы подошла к нему вплотную и... потрогала бы его. А когда убедилась бы, что он состоит из плоти и крови, треснула бы ему кулаком по лицу. Чтобы не шутил так больше. Вернее, не издевался над ней. Ведь и дураку понятно: вздумай Марла завести себе воображаемого друга, им стал бы кто-то получше чёртового Тайлера Дёрдена. Реальность же проигрывала воображению и не предоставляла столь широкого выбора — вот и приходилось довольствоваться тем, что дают.

Так думала Марла год назад, когда ещё не знала и сотой доли всех причуд Тайлера. Тогда она лишь сравнивала его со своими прежними пассиями и полагала, что всё не так уж плохо. То есть плохо, что уж тут скрывать, но не отвратительно.

«Бывало и похуже», — говорила себе Марла. И не лгала. Так-то врать она умела мастерски, но не самой же себе?..

Дело в том, что ей катастрофически не везло с мужчинами с тех самых пор, как она начала ими интересоваться. Первый её парень, Чак, умер от сердечного приступа. История звучала бы более трагично, если бы этот приступ не стал следствием передозировки. Чаку было всего девятнадцать, и он был достаточно глуп, чтобы переборщить с амфетаминами. А Марле в то время только исполнилось восемнадцать, и она оказалась достаточно глупа, чтобы спать с наркоманом. Ну, пока тот был жив.

Теперь же, когда Марле становилось невыносимо скучно, она любила фантазировать. Например, представляла, что если бы Чак тогда не откинулся, то со временем подогнал бы себя под общепринятые представления о достойном человеке. Скажем, стал бы отцом семейства. Бегал бы по утрам, внимательно бы изучал состав всех продуктов, а на завтрак ел бы чуть подгоревшие панкейки, которые услужливо пекла бы его жёнушка. Не Марла, а какая-нибудь другая женщина. Которая меньше требует от жизни, но больше получает.

Следующий парень Марлы, Энди, казался самым обычным, даже чересчур «пресным». Но лишь до тех пор, пока не потребовал, чтобы она разыграла перед ним лесбийскую любовь с надувной секс-куклой. Конечно, Марла послала его. Причём не столько из-за странной просьбы (поэкспериментировать в постели она как раз любила), сколько из-за мерзкого приказного тона.

Но теперь, после расставания, неприятный осадок не останавливал фантазии Марлы, скорее наоборот. Она иногда представляла, что сейчас Энди работает в отделе игрушек и возбуждается, завидев кукол из новой коллекции. Возможно, у него уже есть и жена, и пара маленьких детишек. А если и нет, то когда-нибудь появятся. Но об этом Марле было не так интересно рассуждать. Если только не добавлять к фантазии, что её экс-бойфренд может запросто кончить от одного только вида куклы своей трёхлетней дочери. Это было бы презабавно.

Ещё Марла встречалась с продавцом хот-догов, с кассиром в кинотеатре, с санитаром, с татуировщиком и даже с сотрудником похоронного бюро. Последнее было наименее удивительным — ведь Марла и сама там работала. И пару раз даже умудрялась аккуратно флиртовать с клиентами, которые никак не могли выбрать материал для гроба или форму урны (как будто тем, кто уже на том свете, есть разница, во что запихнут их останки). Марла им помогала. К каждому находила подход. Особенно к тем, кто не носил обручального кольца и мог себе позволить гроб из древесины высшего сорта.

Загвоздка заключалась в том, что Марла обладала своеобразным талантом — при любых исходных данных она выбирала «не тех» мужчин. Если бы вздумала заняться самоанализом, то быстро вычислила бы, что такими недоотношениями подсознательно наказывает себя. Почему-то вбив себе в голову, что не заслуживает ничего лучшего.

Зато в сравнении со своими предшественниками Тайлер не казался совсем уж пропащим. Тайлер, живший в разваливающемся доме на Бумажной улице. Тайлер, который однажды сварил мыло из жира матери Марлы. Тайлер, который ходил в группы поддержки, не болея ничем серьёзным. Тайлер, который говорил ей, что его «нет дома».

Но вместе с тем… Сама Марла жила во вшивом отеле с обманчиво-громким названием «Регент». Чтобы дойти до своего номера, ей приходилось преодолевать восемь пролётов и бежать через шумный коридор, стараясь не наткнуться на обдолбанного соседа — ещё одного постояльца-неудачника. А добравшись до заветной двери и переступив порог своего условного «дома», Марла ставила перед собой задачу минимум: хоть как-то развлечься. Поэтому в её номере, на прикроватной тумбочке, неизменно лежал фаллоимитатор из розового пластика. Тоже своего рода «бойфренд», Марлин любимый. И один из самых безобидных.

И да, обвинять Тайлера в беспричинных визитах во все подвернувшиеся под руку группы поддержки Марла и подавно не могла. Она сама была не лучше, поэтому и считала Тайлера... приемлемым. Достаточно хорошим лично для неё. Либо не настолько мудаком, чтобы нашёлся повод его окончательно отшить.

Лишь после того, как Тайлера упекли в психушку, Марла начала делать выводы. Подумала, что хорошо бы проверять документы тех, с кем спишь. Если имя совпадает — это уже неплохо. Если он не ходит с разодранной в кровь щекой с таким невозмутимым видом, будто это в порядке вещей, − ещё лучше. Ну а если мужчина не относится к тебе как к куску дерьма — нужно приложить все усилия, чтобы удержать такое сокровище.

И наконец, главное правило, появившееся у Марлы благодаря Тайлеру: нельзя встречаться с психами. Игнорировать очевидные знаки, указывающие на то, что у человека не все дома, тоже не стоит. Хотя, может, оно и хорошо, что она столько времени ни о чём не догадывалась. Это был тот самый случай, когда неведение и правда можно назвать блаженным.

«Если уж суждено умереть, то лучше об этом не знать», − говорила Марла как-то.

Если уж суждено трахаться с тем, по кому психушка плачет, то лучше узнать об этом как можно позже.

− Слушай, если ты не выйдешь отсюда через год, я ведь перееду, − бескомпромиссным тоном сказала Марла Тайлеру. Она регулярно звонила ему в клинику, но ни разу не приезжала — на личные встречи пускали только родственников. Но так было даже удобнее.

− Думаешь, я не перееду вслед за тобой? — в ответе прозвучали одновременно и насмешка, и угроза.

− Не надейся, что я сообщу тебе свой новый адрес.

Голос из трубки глухо рассмеялся − и тут Марла поняла, что раньше не слышала его смеха. Как-то не находилось повода похохотать. Впрочем, весёлого и сейчас было мало.

− Не забывай, что все знают меня как Тайлера Дёрдена. Я тебя найду.

Их разговор длился минут десять. Но Марла так и не поняла, кто на том конце провода: Тайлер или Себастьян? Почему-то он не представился.

* * *

Кстати, Марла по-прежнему называла Себастьяна Тайлером — что мысленно, что вслух. Он не делал замечаний, да и сама Марла не собиралась исправляться. По крайней мере, не раньше, чем Тайлер завершит свой тесный контакт с мозгоправами. А его выписка послужит достойным поводом произнести фразу: «Ну здравствуй, Себастьян. Твоё реальное имечко похуже всех вымышленных вместе взятых».

Руперт, Трэвис, Корнелиус...

Дьявол его дери, да только Марла могла пасть так низко, что перед самоубийством (пусть и не совсем настоящим) позвонила мужчине, имени которого даже не знала. А представься он Себастьяном, напиши он это имя на одном из бейджей, Марла и не поверила бы. Имя «Тайлер» звучало правдоподобнее.

Кроме того, в своё время ей даже нравилась эта недосказанность − она отлично сочеталась с внутренним миром Марлы Сингер. Сторонний наблюдатель сказал бы, что в её жизни не хватает порядка. Не то чтобы она страдала из-за этого, нет. Напротив, научилась находить в хаосе особый, неповторимый привкус комфорта. У неё никогда не было постоянного жилья, длительных отношений или стабильного заработка. Но Марла выбирала жизнь в отеле хотя бы из-за самой возможности в любой момент собрать вещи и переехать в другой номер, в другой отель, да хоть в другой штат. Никаких обязательств.

Из-за своего неумения и нежелания планировать Марла не понимала другого уклада. Например, поражалась некоторым излишне пекущимся о будущем посетителям бюро ритуальных услуг. Там она работала дольше, чем в других местах − около года. Почти непозволительно долго для человека-минутки, человека, который привык менять мнение в зависимости от погоды и расположения духа. Так вот, из всех, кого встречала Марла в бюро, больше всего её удивляли клиенты, оплачивающие похороны вперёд.

Будь у самой Марлы лишняя сотня долларов, чёрта с два она потратила бы её на новенькую урну для своего праха. Нет уж, деньгам всегда можно найти лучшее применение. И уж тем более всегда можно придумать занятие поинтереснее, чем планирование собственной смерти. Когда у Марлы по утрам звонил будильник, она вздрагивала, словно от удара током. Поэтому и перестала заводить его. Она не строила планов даже на вечер, не собиралась и умирать по расписанию.

Когда она впервые нащупала у себя в груди подозрительное уплотнение, то поступила нетипично для себя — решила обратиться к врачу, даже записалась на приём. Но быстро вернулась к привычной линии поведения, убежав из клиники до того, как подошла её очередь встретиться с онкологом. Ей было проще предполагать, чем знать точно − в этом была вся Марла. Больше всего она боялась не смерти и даже не длительной тяжёлой болезни. Нет, сильнее прочего Марлу пугала чёткая и выверенная фраза врача: «Вам осталось полгода». Да хоть год, хоть пять лет. Она не желала слышать ни о каких сроках и ненавидела сверяться с календарём.

Единственное, что заставляло Марлу придерживаться хоть каких-то рамок − это ожидание Тайлера. Хотя и он не заставил бы её остаться в городе, не вынудил бы звонить ему каждое воскресенье, если бы она сама того не хотела. Звучит парадоксально, но, даже осознавая, что её жизнь больше напоминает не бриллиант, а дешёвый кусок стекла, который под него маскируется, Марла была довольна. Как говорится, чтобы выйти из тупика, нужно для начала в него войти. А она считала своё положение вполне приемлемым и не искала иных путей. Мастерски лепила из своей никчёмной жизни подобие будней нормальных людей.

Когда Марла воровала джинсы из прачечных и выручала с них по двенадцать долларов за пару в секонд-хенде, она считала это работой. Когда спала с Тайлером Дёрденом, считала это отношениями. Когда ходила в группы поддержки, считала это развлечением.

Обычная жизнь обычной американки, разве нет?..

* * *

− Неужели ты не помнишь, что спал со мной? — спрашивала Марла. Снова по телефону. На этот раз ей отвечал тот, кто называл себя Себастьяном. Ну, скорее всего.

− Помню, как ты спала с Тайлером. Я слышал.

− Но Тайлер − это ты.

— Ты же прекрасно знаешь, что меня зовут Себастьян, — раздражённо прозвучало в ответ. Наконец он начал поправлять её.

— Может быть. Но мне твоё имя не нравится, учти.

Этот диалог ещё долго сидел у Марлы в голове. Особенно часто она прокручивала его вечерами, когда не получалось быстро уснуть. Может, потому что рядом не было «не-Тайлера», и некому было сказать ей уверенным тоном что-то вроде: «Я не Тайлер, Марла, пойми уже!»

Она скучала.

Наверное, по Тайлеру, а может, и по всем его тайным личностям, сколько бы их ни накопилось. Даже по тем, с которыми не была знакома. Чтобы заполнить пустоту, Марла по-прежнему посещала группы поддержки. Это помогало ей наслаждаться одной лишь возможностью дышать и открывать глаза по утрам.

Только здесь, среди откровенно больных людей, она встречалась с истинным ощущением смерти. Такого не найдёшь ни в морге, ни на кладбище. Нет, только от людей, которые ждут своей кончины, веет этим бодрящим холодком. Они одновременно и боятся смерти до ужаса, и принимают её как данность. Вот у кого у кого, а у них смерть точно значится в планах. Возможно, даже записана в ежедневнике и подчёркнута жирной линией. Разве что без конкретной даты.

Марла удачно вписывалась в эту компанию наполовину мёртвых людей. Её нездорово бледная кожа и короткие тусклые волосы давали всем право думать, что она действительно больна. Чем-то. Но на деле у Марлы в таком окружении сердце начинало биться ровнее. Оно как бы спорило со всеми остальными — угасающими — сердцами.

− У меня совсем пропал аппетит... − жаловалась женщина из группы поддержи. А Марла в ответ сочувственно улыбалась. Так, словно ей было не наплевать.

На бейдже у женщины было написано «Каролин», но она просила называть себя просто — Лин. Хотя Марла считала, что следует писать на бейдже именно то имя, которым ты хочешь, чтобы тебя называли. А не вводить людей в заблуждение. Ещё она считала, что отсутствие аппетита — проблема куда менее серьёзная, чем отсутствие, скажем, еды. Но вслух, само собой, ничего не говорила. Лишь молча наслаждалась «представлением».

− И я с трудом просыпаюсь по утрам, − продолжала Лин. — Не понимаю, зачем мне вообще вставать с кровати…

Тут же вспомнились проблемы Тайлера со сном. Интересно, как бы отреагировала Лин, если бы Марла сказала ей, что слишком длительный сон — не худшее из зол? А вот от бессонницы ты можешь подхватить не паразита, а самое настоящее раздвоение личности. Как у грёбаного Билли Миллигана. Стоп, или бессонница — это лишь симптом, а не причина? Дьявол, Марла так и не разобралась в этом…

С каждым новым визитом в группы поддержки её всё больше раздражали тамошние постояльцы. Если разобраться, они даже и не помогали ни друг другу, ни сами себе. Разве можно клишированные речи, слёзы и неловкие объятия назвать помощью? Вряд ли.

Помогали они разве что Марле да Тайлеру. Причём им обоим было плевать, какая именно это группа поддержки. Плевать, где сидит недуг − хоть в яйцах, хоть в груди, хоть в крови... Саму болезнь тут всё равно почти не обсуждали. Всё ходили вокруг да около, наматывая сопли на кулак. Чаще всего Марле это было только на руку, особенно в группе «Останемся мужчинами». Ну, сами посудите: поскольку у неё не было яиц, то и расписывать в красках симптомы их рака ей было бы непросто. А поскольку этого от неё и не требовали, оставалось лишь терпеть беспричинные рыдания и делать вид, что ей есть дело до яиц всех здесь собравшихся.

Актёрского таланта у неё никогда и не было, но в церкви Первого Причастия «зрители» были настроены верить. Все по умолчанию считали, что ты беспокоишься за них. И чтобы переубедить их в этом, нужно было по-настоящему облажаться.

Марла это умела — хорошенько облажаться. Но в этих стенах ей на удивление везло. После своего «спектакля одного актёра» она, не получив оваций, всё равно чувствовала себя победительницей. Ещё бы — единственная здоровая (либо не знающая о своём недуге, но это ведь одно и то же) среди кучки калек. Она шла по тёмной улице, стуча каблуками по асфальту. Закуривала сигарету и вдыхала дым с ароматом гвоздики. Смотрела на своё запястье со шрамами, которые сама лично оставила на своём теле с помощью точно такой же сигареты. Марла считала это своей изюминкой. В первую очередь уродством, да, но и изюминкой тоже.

Тайлер думал так же − он вообще любил шрамы, и самый сильный ожог достался Марле от него. От Тайлера Дёрдена, который, по её подсчётам, должен будет выйти из психушки через три месяца. Или не выйти, если врачи ошиблись в прогнозах. Пока он находился под присмотром «охранников в белых халатах», Марла успела пройти все стадии: от отрицания и торга до депрессии и принятия того, что у её бойфренда не всё в порядке с головой. Особенность заключалась лишь в том, что стадии шли не по порядку, а одновременно. А эта какофония из гнева, депрессии и их собратьев составляла привычное состояние для Марлы. Тайлер всё только слегка усугубил. Совсем чуть-чуть.

Пусть он спас ей жизнь, однажды. Но потом оставил ей шрам на ладони и огромную дыру в области лёгких (ну, если говорить затёртыми до дыр метафорами). Ведь это к нему в дом её когда-то не пускали лишь потому, что она не принесла рубашки, брюки, ботинки, носки и смену нижнего белья. Всё чёрное. Не пускали, потому что она слишком стара или чересчур молода. Слишком уродлива или красива. Потому что она женщина. А если говорить откровенно − потому что там ей не было места. Что она забыла среди этих добровольно колошматящих друг друга идиотов, которые вбили себе в голову, что могут изменить мир? Уверились в этом лишь потому, что Тайлер сказал им.

Если бы у Марлы спросили её мнение, она бы заявила, что не всё сказанное Тайлером следует принимать во внимание. Ей он говорил, что самосовершенствование не более чем мастурбация, и пропагандировал саморазрушение. Но Марле нравилось мастурбировать гораздо больше, чем ходить на йогу или на тренинги по личностному росту. И то, чем она занималась в своей спальне, никогда не вошло бы ни в один список заданий для саморазвития.

Марла до сих пор не представляла, чем хочет заниматься, поэтому и не начинала ничего нового. А старого и не было вовсе. Всю свою жизнь она скорее выживала, чем жила. Так ей казалось.

А как ещё можно чувствовать себя, обитая в здании, которое больше напоминает груду кирпичей? Как можно чувствовать себя, когда спишь на кровати с матрасом, обёрнутым в пластиковый мешок? Как можно чувствовать себя, когда лучшую свою одежду покупаешь у старьёвщика за доллар? Обыватель может и не знать. Но Марла ответила бы: «Ровно так же, как когда узнаёшь, что у твоего бойфренда крыша поехала. То есть ты чувствуешь себя паршиво».

Она давно смирилась с осознанием того, что мир − это большая яма, в которую каждый кидает всё, что подвернётся под руку. Да, кое-кто случайно бросит золотую монетку, но в основном яма забита всяким хламом. Марла тоже является частью этого хлама. И Тайлер. И неизвестно, сколько ещё дерьма упадёт им на голову сверху.

Нет, когда-то Марла считала себя особенной. Выдумала, что у неё есть некая связь с космосом, с потусторонним миром. Ей вроде как до сих пор часто звонил кто-то с того света. Ну, Марле удобно было думать, что её номер набирает кто-то из тех, кто уже умер, а не молчаливые сотрудники колл-центра. Самое загадочное, не поддающееся проверке объяснение обычно проще всего уместить в рамки скучной реальности. А предположение, что мертвецы звонят ей и молчат в трубку, оказалось абсурдным ровно настолько, чтобы звучать правдоподобно. И они продолжали звонить. Например, когда она сидела в баре. Или в отеле, или в гостях, или где угодно. Был бы телефон.

Марла порой воображала, что на том конце провода ей что-то говорят, но беззвучно. Что мертвецы пытаются сообщать ей нечто крайне важное. Они звонят, отчаянно надеясь, что голос прорежется. Но раз за разом итогом становятся лишь тишина и недоумение.

Возможно, они пытались предупредить её: «Беги от этого Тайлера! Иначе он сделает всё только хуже».

Но Марла не слышала.

А если бы и слышала, то не прислушалась бы. Она игнорировала даже свои советы и с улыбкой наступала на старые грабли. Не так страшно получить удар по лбу, если ты к нему готова. Не так страшно жить под одной крышей с сумасшедшим, если ты знаешь, какие таблетки нужно в него засунуть, чтобы вернуть всё в норму.

В первый раз Марла была не готова. И всё дошло до того, что она стояла и смотрела на город с высоты сто девяносто первого этажа. Почти без страха наблюдала за тем, как к зданию приближаются полицейские вертолёты. Тогда она не сомневалась, что Тайлера упекут за решётку. Сама с трудом верила в его путаную историю. Мол, он не помнит того, что творил по всей стране. Разве можно поверить, что человек, сам того не осознавая, создал целую сеть, которая слаженно работала на благо осуществления грандиозного разрушительного плана? Любой нормальный человек сказал бы, что нельзя. Марла сказала бы: «Всякое случается».

У неё были особые отношения с обеими сущностями Тайлера. Когда Себастьян гнался за Тайлером, это было похоже на погоню за невидимкой. Но когда за Тайлером гналась Марла, она преследовала вполне определённого человека. Причём Марле было неважно, с кем из них двоих она. Ей было всё равно, кто выйдет из клиники − Тайлер или кто-то другой, тот, кто уверял её, что он не Тайлер. Себастьян. Для Марлы это был один и тот же мужчина, встречу с которым она внесла бы в своё расписание на день. И это была бы единственная запись.

* * *

Когда он пришёл без предварительного звонка, Марла почти не удивилась. Только увидев его в глазок, за секунду успела построить в своём воображении их общее будущее. Интересно, смогут ли они жить обычной жизнью? Купить автомобиль с просторным салоном, ездить в супермаркет за покупками раз в неделю и сортировать мусор? Планировать отпуск заранее, выбирая места для спокойного семейного отдыха? А что насчёт детей?

Как-то Марла сказала Тайлеру, что хочет забеременеть от него, чтобы потом сделать аборт. Возможно, с Себастьяном дело могло обойтись только первым пунктом. А в итоге они бы умерли в один день, как в тех дурацких историях. В один день и чётко по расписанию — ровно за пять секунд до финального слова «конец».

Но Марла была достаточно умна, чтобы понимать: если они и умрут в один день, то только разбившись в автокатастрофе. Или спрыгнув с крыши высотки. Или наглотавшись таблеток. Может, даже не специально, а шутки ради. Они ведь оба были не прочь вывернуть что-нибудь эдакое. Правда, Тайлер открыл для себя этот мир куда позже Марлы. Его прошлое было скучнее всех ежедневников вместе взятых.

Марле нравилось думать, что при других обстоятельствах он мог бы остаться нормальным. Продолжал бы работать в офисе и добился бы успеха. В итоге стал бы начальником и скупил бы все расцветки галстуков любимого бренда. Превратился бы в того, кого презирал − ну разве это не иронично?

Теперь он был вроде как здоров. Либо менее болен, чем положено для госпитализации. Но Марла предчувствовала, что когда-нибудь Себастьян без примеси Тайлера ей наскучит. И она рискнёт вернуть всё в прежний — безумный − ритм. Любопытно, получится ли у неё при необходимости выпустить «мистера Хайда» наружу? Марле было удобно считать, что ей подвластно всё. Но пока что ей хватало и одного мужчины. Того, что без проблем с головой.

− Я знал, что ты будешь здесь, − сказал он, едва Марла успела распахнуть перед ним дверь своего захудалого номера.

− Тайлер... − она выдохнула, отступая на пару шагов и открывая проход.

− Нет. Я Себастьян, − сказал он то, что и без лишних уточнений было известно. И добавил с едва уловимой усмешкой: − Приятно познакомиться.

Пока он распаковывал сумку под пристальным взглядом Марлы, в номере зазвонил телефон. Но она не подняла трубку — просто выдернула шнур из розетки и принялась освобождать полку в шкафу под вещи Себастьяна. Сейчас ей хотелось отложить все странности в сторону. Хотя бы на время.