Ястребиха (джен)

Белые стены Вестерхагского приюта ясно вырисовывались в летних сумерках, но ни одно окно не светилось — фрёкен Хёк возвращалась из гостей в двенадцатом часу, приют давно спал. Только повариха Ольга маялась бессонницей и бродила вокруг дома.

— С детьми все в порядке, Ольга? — спросила фрёкен Хёк.

— Да, фрёкен, слава богу, — почтительно ответила Ольга. В её голосе, правда, мелькнула некая ворчливость, и фрёкен Хёк с неудовольствием отметила про себя, что, скорее всего, воспитанники, как это нередко случалось в отсутствие директрисы, легли спать позже обычного. Ну что ж, завтра им предстоит долгий и тяжёлый день — пенять не на кого. Картошка сама себя не окучит, а зимой дети будут питаться тем, что вырастят летом.

Ольга, позёвывая, отправилась на веранду; фрёкен Хёк зашла в дом через кухню и остановилась на полпути, рассеянно оглядываясь вокруг.

— Заботы, заботы, ничего, кроме забот, — пробормотала она себе под нос, потирая виски.

Боже, эти стены требуют ремонта уже который год, а ещё чуть-чуть — и начнет протекать крыша. Где взять денег, если всё, что приют получает от щедрот города и продажи овощей, едва покрывает нужды детей?

Она вытащила булавку из шляпы, вышла из кухни и поднялась наверх, ступая легко и осторожно, чтоб не разбудить детей ненароком — лестница ужасно скрипела. Зайдя в свою комнату, фрёкен Хёк опустилась на стул рядом с небольшим столиком и уронила голову на руки, не зажигая света и не снимая выходного платья.

Сегодня у пастора только и разговоров было, что о торговце и его жене, которые взяли ребёнка на воспитание из Вестерхаги. Фрёкен Хёк вежливо улыбалась и кивала, слушая восторженные речи о том, как повезло маленькой Грете, но на душе у неё при этом было тяжело.

Грете и вправду повезло — по крайней мере, у неё будет хотя бы возможность удачно выйти замуж; приютской девчонке нечего на это рассчитывать. Если только новые родители не привезут её назад — за годы, которые фрёкен Хёк руководила приютом, случалось и такое, опыт подсказывал, что с этими людьми, вероятнее всего, так и закончится. Она почти видела это: нервная и бледная жена торговца, теребящая платок в руках, сам торговец с виноватым, но почти безразличным лицом, и заплаканная, больше не похожая на красивую куклу, Грета, уже успевшая поверить, что у неё будет семья. «Простите, фрёкен Хёк, но...»

Не подошли друг другу. Бывает.

Нет, пусть Грета остаётся у них, даже если станет не дочерью, а забавной игрушкой, украшением дома — крыша над головой, сытная еда и шансы на достойное будущее сироте нужнее, чем родительская любовь. Она девочка послушная и разумная, сумеет прижиться в новой семье и угодить приёмным отцу и матери. Что её ждало бы после тринадцатилетия, когда пришло бы время покинуть приют и заботиться о себе самой? Жизнь малолетней работницы на хуторе богатого крестьянина? Замужество с кем-то из деревенских и бесконечные унижения и попрёки, ведь никто не вступится за сироту, а идти ей некуда? Что Грете может дать Вестерхага, кроме возможности подкинуть собственных детей, рождённых вне брака?

Что Вестерхага вообще может дать всем этим никому не нужным детям? Когда фрёкен Хёк, ещё совсем молодая и полная сил, начинала работать здесь двадцать лет назад, она верила, что воспитанники приюта заменят ей собственную семью. Ей казалось, что она сможет стать им матерью — строгой, но справедливой и любящей. Ни тогда, ни сейчас фрёкен Хёк не пугал тяжёлый труд и заботы сразу о двух десятках сирот, которые всегда должны быть сыты, одеты, здоровы, хорошо обучены. Но она не понимала, что это меньшее, с чем ей придётся столкнуться.

Какая мать выставит из дома ребенка, ещё не успевшего повзрослеть? Какая мать отдаст своё дитя чужим людям, стоит им только захотеть этого?

Что же, хотя бы справедливой, а особенно строгой, она была до сих пор. Прозвище «Ястребиха», пожалуй, подходило ей даже больше, чем данное при крещении имя. «Анна» звучало чересчур нежно, а теперь уже и непривычно — почти никто не звал фрёкен Хёк просто по имени.

От странного внезапного шороха снаружи её сердце пропустило удар. Неужели грабитель? Глупости, что здесь красть. Скорее всего, кто-то из детей.

Фрёкен Хёк открыла окно и выглянула в сад. Летняя ночь была светлой, но зрение уже и днём подводило её нередко. Она прищурилась и внимательно осмотрела окрестности, пытаясь понять, откуда донёсся шум. Никого.

— Есть там кто-нибудь? — негромко позвала фрёкен Хёк.

И снова тишина. Должно быть, какой-нибудь из деревенских котов забрёл в сад — ей даже почудилась белая тень, мелькнувшая внизу.

Она закрыла окно и зажгла свечу. Надо было ложиться, но сон не шел.

Расмус. Что с ним творилось весь этот день? Впрочем, и так понятно — он, как и все малыши, мечтает, чтоб забрали именно его, и оттого сам не свой. Совершить столько глупостей в здравом рассудке Расмус не смог бы ни за что — кому было знать это лучше, чем ей самой, нашедшей его на крыльце приюта почти девять лет назад. «Хёкен Фрёк»... Анна покачала головой. Мальчик сам себя наказал — ужас и отчаяние, плескавшиеся в его глазах, придавили бы и взрослого. На пару секунд ей тогда показалось, что Расмус свалится в обморок на месте.

Нет, пороть Расмуса она не будет, хотя посулить порку следовало, чтоб не потерять лицо; держать в повиновении мальчишек, приближающихся к юношеству, нелегко, и тут требуется сильная рука. Но что ему сказать завтра утром? Что в тринадцать лет — уже через четыре года — он уйдёт в никуда так же, как остальные, и о родителях давно пора забыть? Что ему больше не на что надеяться? Что даже в этой приемной семье его мечты так и не исполнились бы?

Она так и не придумала ничего — голова была странно пуста. Фрёкен Хёк задула свечу, опустила штору и приготовилась ко сну. Молилась она уже про себя, в постели.

Завтрашний день обещал быть трудным.