Три сестры (джен)

Июльское утро у подножия Олимпа. Жарко и тихо, только слышно, как далеко в роще поет малиновка. Жгучее солнце тщетно пытается пробиться сквозь тяжелые ставни деревянного домика, стоящего в стороне от узкой тропинки, убегающей в горы.

Домик, выкрашенный когда-то желтой краской и уже облезший, слегка покосился и выглядит заброшенным. Туристы сюда никогда не заглядывают — и даже не подходят. Их манят высокие горы, подпирающие лазурное небо.

— Ни облачка, — Лахесис на мгновение приоткрывает окно. Ветер, радостно влетев в комнату, играет с ее длинной черной юбкой. — Подходящий день для того, чтобы уехать в Афины.

— Да, — мечтательно отзывается Клото, улыбаясь, и прокручивает колесо. — Покончить бы скорее с работой — и в Афины!

Атропос смотрит на них насмешливо и, приподнявшись с трехного табурета, тяжело щелкает ножницами в спертом воздухе. На ней строгое темно-синее платье чуть ниже колен, а русые волосы убраны в скромный пучок.

— Кто на этот раз? — любопытствует Клото, переставая прясть. Молочная нить, упав с пальцев, едва видна на ее белом платье. — Торговец? Банкир? Нить-то у него крепкая…

Атропос качает головой. Круглое лицо ее снова приобретает серьезное и суровое, почти мрачное выражение. Оно почти всегда такое, с усталым блеском темных глаз. Даже когда сестры играют в любимую настольную игру и отчаянно спорят, Атропос остается сдержанной.

— Не угадала. Моряк дальнего плавания, им всегда требуется нить потолще. Разлука с женой и детьми, суровые погодные условия, надоевшая еда. Тут нужно хорошенько цепляться за жизнь.

Клото задумчиво качает головой, снова взявшись за кудель. Ее лицо, нежное и юное, с большими серыми глазами, на мгновение становится печальным, но она продолжает наматывать нить на старинное веретено. За окном — целый мир, который она никогда не видела из-за работы. Путешественники всегда проходят мимо, и как часто она — на минутку отбежав от прялки — замечает среди них юношей. Вот бы улыбнуться кому-нибудь из них, пусть даже самому неказистому! Вот бы выбежать на поляну, упасть спиной в траву и просто смотреть в небо.

Лахесис шумно вздыхает, ставя крошечные гири на свои сияющие медные весы.

— Опять ребенок? — участливо спрашивает Атропос, но по глазам видно — ее не трогают жалостливые истории.

Лахесис кивает и некоторое время стоит перед весами, словно раздумывая. Она часто уходит в размышления с головой и даже не отзывается на имя.

— Паралич, — произносит она тихо и на мгновение закрывает глаза. — Вижу, что так лежачим и останется. Но у него добрые родители. Повезло. Рауль Фонс, далеко-далеко отсюда, во Франции.

Атропос равнодушно вносит имя в бесконечный свиток и снова берет ножницы, словно готовясь к очередной смерти.

— Я могу соткать для него нить покрепче, — с готовностью начинает Клото, но взгляды обеих сестер заставляют ее умолкнуть и отвести глаза.

Она самая молодая из трех и, несмотря на прошедшие века, еще верит в возможность исправить судьбу, верит в возможность сделать исключение ради человека, который цепляется за каждый день и каждый час. Иногда ей хочется перестать работать и хоть на несколько минут стать самым обычным человеком. Хотеть есть и пить. Гулять. Разговаривать о всяких глупостях — лишь бы не о работе. И избавиться от этих маленьких мозолей на самых кончиках пальцев.

Атропос снова раскрывает серебряные ножницы. Выражение ее лица не меняется — она слишком привыкла к этой работе.

— Стой! — восклицает Клото и хватает сестру за запястье. В глазах — мольба. — Пожалуйста, дай ей еще капельку времени. Еще день. Или несколько часов. Я сотку ей немножко нити. Она так борется, Атропос! И так хочет жить. Разве ты не видишь?

Сестра недовольно хмурится.

— Я вижу, что ее сердце не справляется. Оно почти не бьется.

— Тот человек, — Клото облизывает пересохшие от волнения губы. — Человек, который ее любит. Если оборвешь все сейчас — он не успеет ей рассказать. Вот, смотри, я чуть-чуть удлиняю нить…

Атропос еще сильнее хмурится и зло щелкает ножницами.

— Мы работаем, Клото, а не раздаем милостыню, — ее голос тверд, как горы. — Наша работа жестока — я не спорю. Но представь, что будет с нами и с ними, если мы начнем уступать нашим маленьким прихотям?

Клото резко поднимается с табурета.

— Тогда я больше не хочу работать, — ее голос дрожит. — Мое сердце не выдерживает, оно все в мелкой сеточке из трещин. Я не справляюсь с этой ответственностью.

Позади нее Лахесис вдруг хлопает в ладоши, поставив гирю на весы.

— Здоровая, счастливая, сто лет проживет! — она радостно улыбается и кивает на свиток: — Запишешь, сестра? Ее зовут Анна Смит. Правда, сирота — но это ненадолго.

Атропос медленно вписывает имя и поднимает глаза на Клото, которая так и стоит перед ней, замерев и вытянув руки по бокам.

— Мы работаем с материалом, а не создаем его, — замечает она холодно, глядя прямо в пылающее лицо сестры. — Будь это твои собственные творения, можно было бы и возмутиться и помочь. Но здесь ты ничего не можешь сделать. Таковы правила.

Клото размашистым шагом подходит к двери и, распахнув ее, выбегает в сад. Горячий воздух ударяет в лицо, нестерпимо сладко пахнет цветами и слышится журчание ручья, бегущего с гор. Клото садится около прозрачной воды и опускает в нее пальцы: хрустальная и ледяная.

— Мы без тебя не справимся, — Лахесис опускается рядом на большой плоский камень, нагретый греческим солнцем. — Другой такой, как ты, не существует, пойми. И от тебя зависит нить человеческой жизни. Нельзя бросать людей.

Клото задумчиво зачерпывает ладонью воду и выливает обратно в ручей.

— Как же мы тогда уедем?

— Возьмем все с собой. Будешь иногда выбираться в город, чтобы посмотреть на подсвеченный Парфенон, — Лахесис кажется убедительной: для себя самой и для сестры. — Найдем маленькую квартиру на окраине. Тебе понравится, обещаю. Только вернись сейчас в дом: не прядется нить очень хорошей девушки, которая вот-вот выйдет замуж.

Клото со всех ног бежит обратно в дом, придерживая белую юбку платья. Да, она помнит. Эта девушка многим пожертвовала, чтобы найти своего человека, и Клото ей молчаливо завидует. Лахесис, словно огромная шахматная фигура в своем черном платье с глухим воротником и гладкими темными волосами, медленно идет за ней через поле ирисов.

До самых сумерек сестры молчат. Слышен только звук прялки и щелкающих ножниц. Клото несколько раз пытается заговорить, но не решается. И только когда Лахесис в очередной раз радостно улыбается, тихо замечает:

— Странные эти люди. Как мало среди них тех, кто всем рискует ради счастья. Вот, казалось бы, руку протяни — и хватайся за него.

— Помните, как у Софокла? «Много есть чудес на свете, человек — их всех чудесней», — задумчиво бормочет Лахесис себе под нос. — Нам их не понять.

Атропос складывает кончик обрезанной нити в большую корзину. Клото не любит в нее заглядывать: лежат-то нити, а на самом деле — закончившиеся жизни, одна на другой. Целый ворох.

— Ничем они от нас не отличаются. Есть долг, есть обязательства, — голос у Атропос усталый. Ей тоже хочется в Афины, но работа — превыше всего. Кажется, она и не верит в возможность переезда. — Ты вот не смогла все бросить и отдыхать у ручья, так и они не могут. Твое счастье сделает несчастным других, а от этого никакой радости.

Клото быстро пожимает плечами.

— Разве собственная радость не главнее всего? У меня жизнь длинная, а у них — одна секунда. Какая разница, что подумают другие?

— Вот и спросишь у них сама, когда в Афины переберемся, — Лахесис присаживается на колченогий табурет. — Я уже вещи упаковала. Второе платье — серое, расческу и шейный платок. У тебя одежда запасная есть, Клото?

Клото радостно кивает: у нее есть еще одно, любимое платье из пепельно-розового шелка. Нежное и легко мнущееся, совсем воздушное. Но надевать его в этих горах — некуда. Его принес Гермес, ухаживавший за ней целую неделю. Потом он исчез и не заглядывает уже несколько десятилетий.

Сестры одновременно вздыхают. Клото невольно вспоминает, как Лахесис пыталась устроить жизнь с сатиром с козлиной бородкой, но тот, не выдержав ее монотонной работы, сбежал в первую же неделю. Лахесис украдкой плакала и даже ошиблась с определением нескольких судеб, но, в конце концов, оправилась и заявила, что лучше бы вообще никогда не выходила замуж. С того дня она стала еще молчаливее.

Свет за окном становится тусклым, и сестры, наконец, поднимают головы и переглядываются.

— Ночь, — роняет тихо Атропос и убирает ножницы в большой карман. — Предлагаю немного отдохнуть. Лахесис, неси табулу. Клото, улыбнись и открой окно. Душно.

Весь домик приходит в движение, и рассохшиеся половицы скрипят под ногами. А вместе с движением возвращается и надежда.

— Завтра будет такое же прекрасное утро, — Клото охотно распахивает ставни и высовывается наружу, окунаясь в ночную прохладу и вдыхая ночной воздух. Ее платье белым пятном мерцает в густой темноте. — Мы перестанем работать перед самым рассветом и сразу же уедем в Афины.

— В Афины, — эхом вторит ей Лахесис, зевая, и убирает весы на каминную полку. — В Афины! В Афины!

Только Атропос молчит.

Над Олимпом, высоко-высоко, собираются свинцовые грозовые тучи.