Ведьмины круги (джен)

Место преступления было огорожено протянутым между нежных берёзок скотчем. Нет, против ожиданий Михалыча никаких знаков прокуратуры на нём не было — обычный скотч, хотя дядьки, которые мотались туда-сюда по огороженному пространству, производили впечатление своей серьёзностью. Шутка ли, такую красоту испортили. Михалыч поднял глаза к небу и тяжело вздохнул: берёзовый лес здесь сходился кругом, выгораживая поляну — естественный колодец; деревья легко волновались под ветром: слегка колыхались ветви-косы, светлые стволы покачивались; солнце щедро освещало набиравшие силы травы, они радовали глаз приятными цветами, а их пряный дурман можно было перебить только одним — запахом разложения.

— Да, загадили полянку, — повторил Михалыч вслух и сплюнул под ноги.

На него покосились, посмотрели обеспокоенно и не стали связываться — не до сумасшедших стариков, собрать бы в высокой траве все части тела зверски убитой жертвы. Впрочем, как и от чего могла наступить такая смерть, ещё предстояло разобраться: тело выглядело так, будто пролежало неделю в воде, было вытащено и поедено, а после… или мертвец встал, или тащили звери его, играясь, несколько метров до этой самой полянки, разбрасывая внутренности и ошмётки плоти.

— Жертву опознали?

— Что из этого можно опознать? — патологоанатом нервничал.

Михалыч с интересом прислушивался к разговору заезжих следователей:

— Да, говорю же, — Яшка, грибник местный, — ответил он на заданный вопрос.

Прокурор тяжело вздохнул и оторвался от заполнения протокола — Михалыч был тем, кто сообщил о преступлении, а теперь оставался единственным из жителей близлежащей деревни, кто выдержал зрелище и продолжал любопытствовать.

— Вы уверены, что опознали тело?

— Не слушай его — стоит здесь уже битый час и про злобу земли канючит. Кем вы приходитесь погибшему? — полицейский смерил старика смурным взглядом исподлобья.

Михалыча обижало отношение следователей — слишком неопытных в жизни по его разумению, а их раздражали замечания старика, лишь накалявшие своей бредовостью и без того напряжённую атмосферу: не так часто в благополучный двадцать первый век приходится сталкиваться с расчленёнкой.

— Да чего тут опознавать? Ежу понятно, кто шляется по лесу в это время, а так далеко только Яшка и заходил.

— А вы что так далеко делали?

— Михалыч себя лесником мнит, каждый день лес обходит, предыдущих двух тоже он нашёл, — прижимавший к носу платок участковый заступился за односельчанина.

— Хорошо, что лесником, а не лешим, — отшутился прокурор и, тяжело вздохнув, добавил. — Значит, уже третий. Страшная серия.

— Не было бы третьего, вас бы не позвали, — Михалыч не удержался от того, чтобы вставить свои пять копеек, и все усилия участкового пропали втуне.

— Может, примем старичка… Кажись, он всех троих и укокошил, — молодой следователь скривил рот в усмешке и оглядел Михалыча озорными глазами с искоркой — тот испуганно дёрнулся, а прокурор тяжело вздохнул.

— Брось, Вадик, не человеческих рук это дело, — патологоанатом сгребал в контейнеры части тела вместе с землёй, на которой они лежали, и с трудом сдерживал рвотные позывы. — Я даже зубы нашёл.

— Так и поглядим, в каком состоянии у старика челюсть? По мне так он изрядно шепелявит.

— Не человеческие зубы, Вадик!

Михалыч, наконец, пришёл в себя от звучащих в его адрес обвинений:

— Конечно, не человечье… дело… — попытался неловко оправдаться он. — Да как может быть это дело человечьим? А эти вообще сами виноваты — знали, куда суются и на что идут.

Следователи переглянулись.

— Примем старичка… — проговорил Вадик, заискивающе обращаясь к прокурору.

— Говоришь, он всех троих нашёл? — спросил полицейский участкового.

— Так лесник же…

— Или леший… — прокурор с покряхтыванием поднялся с раскладного стула и распрямил затёкшие ноги. — Заканчивай здесь, Саныч, а мы поедем — мочи нет, — патологоанатом лишь криво усмехнулся в ответ на эти слова. — А вам придётся проехать с нами, — проговорил прокурор, обращаясь к Михалычу.

* * *

Михалыч дрожал коленкой всю дорогу — его посадили в автозак. И это на старости лет! За все его заслуги... Вот теперь он пережил и познал все грани человеческой подлости. Нет, не зря он предпочитал лес любому человеческому обществу. Михалыч хромал больше обычного, когда два амбала помогли ему вылезти и, следуя за ним попятам, завели в обезьянник. Всю дорогу напряжённым загривком он чувствовал присутствие конвоиров — годившихся ему в сыновья и даже внуки.

Время, когда он подумывал о потомстве, мелькнуло перед его мысленным взглядом и растаяло в памяти — Михалыч оценивал тяжёлую поступь подросшего поколения за спиной и искренне радовался тому, что не может назвать никого из них сыном.

— Посиди, дедок, отдохни, — со скрежетом закрылась решётка за спиной, и Михалыч опустился на жёсткую скамью.

— Уже и дедка загребли, — занимавший собой большую часть помещения, прятавший лицо под капюшоном, вонявший перегаром бугай оглядел Михалыча и заорал: — Волки позорные!

Выдула пузырь из жвачки и смачно лопнула её необычно размалёванная девица с фингалом под глазом. Михалыч по-стариковски подобрался и положил подбородок на сложенные на клюшке руки — глаза бы его на них не смотрели.

Что он сказал не так и почему здесь оказался? Как можно подозревать в убийстве его? Его… так зорко и чутко замечавшего любую крамолу и никогда в жизни о ней не смолчавшего. Его… извечный глас вопиющего в пустыне, предупреждающий беды и говорящий, как сделать лучше. Они не прислушались ни разу к его словам… к словам пророка, которому нет места в своём Отечестве. Нет, Михалычу было совсем не жалко Яшку. Грибник умер как свинья — кем и был в жизни, а после смерти ещё и нагадил…

* * *

После жёсткой скамьи скромный стул без подлокотников показался Михалычу очень удобным, в допросной было светло, чисто и не воняло, а главное — Михалыча оставили одного. Жаль, что желанное одиночество продлилось недолго. Уже знакомый прокурор вошёл в дверь с небольшой папкой, с тяжёлым вздохом опустился на такой же, как у Михалыча, стул и поправил очки:

— Не находите, что здесь удобнее работать, Альберт Михайлович? А то там уже… — то и дело сползающие с носа очки придавали не молодому уже и довольно коренастому прокурору беззащитный вид, но Михалыч только скукожился на своём месте и прижал клюшку к груди. Прокурор расстелил на столе перед ним карту местности и попросил: — Укажите, пожалуйста, где были найдены предыдущие две жертвы.

Удивлённый вежливостью прокурора Михалыч покрутил головой, прогоняя владевший им ступор, отложил клюшку и вгляделся в не совсем знакомые ему условные знаки.

— Покажи, где Яшку-то нашли? — Прокурор пододвинулся, располагающе посмотрел на Михалыча и указал точку на карте. — Вот видишь, — проговорил Михалыч доверительно, — ведь сплошной лес здесь нарисован, никакой полянки.

Прокурор поднял взгляд от карты и посмотрел Михалычу в глаза:

— Послушайте, давайте без… этого тумана. Я прекрасно слышал всё, что вы сказали. Теперь чётко ответьте на поставленный вопрос.

— Как думаешь Яшка помер? Думаешь, на полянку его звери приволокли? А если он на этой самой полянке помер, а кишки его с полянки вихрем разбросало?

Прокурор снял очки, тяжело вздохнул, зажмурился и в изнеможении потёр пальцами переносицу:

— Полянки нет, говорите? Масштаб этой карты один к двадцати пяти тысячам, это очень подробная карта: в одном сантиметре изображено двести пятьдесят метров местности, — но даже на такой подробной карте невозможно показать полянку четыре на четыре метра.

— Деревья стояли там очень плотно, а теперь отошли и расступились… — Михалыч не сдавался, втолковывая неразумному прописные истины.

— Деревья не умеют ходить, — прокурор слегка повысил голос, — и давайте закончим на этом. Я ничего не имею против ваших религиозных воззрений, пока вы держите их при себе. Я ещё не получил заключения патологоанатома и, скорее всего, получу его не скоро, но по цвету и состоянию оставшейся на частях трупа кожи понятно, что жертва утонула или была утоплена, а потом какое-то время пролежала в воде.

— Яшка вошёл в этот круг и больше не вышел, там и умер.

— Если бы ваши утверждения не были столь бредовы, я бы и вправду стал подозревать вас в убийстве. — Было расслабившийся Михалыч при этих словах прокурора прикусил язык. — Ответьте на поставленный вопрос.

— Каждый умер, где гадил, — Михалыч всё-таки не смог удержаться от оценки произошедшего с односельчанами. — Чернышев недалеко от своей автостоянки, а Макс там, где лесопилку строил...

Прокурор аккуратно отметил указанные стариком места на карте.

— Многие были недовольны деятельностью этих Чернышева и Макса? Вы знаете, кстати, о том, что опознание трупов ещё не произведено?

— Я был недоволен, — Михалыч посмотрел прокурору в глаза, почувствовав внезапно, что теряет страх.

— Про вас всё понятно.

— Я говорил Чернышу, по-отечески предупреждал, что земля не простит. Как он мусора навёз, деревья повырубил, чернозём кирпичной крошкой завалил да в бетон закатал. Я говорил, предупреждал, когда тот не слышал — кричал ему, неразумному. Макса тоже предупреждал. Не слушали меня оба, а Яшка… гаже Яшки никого не знал. Сколько этот ублюдок людей в землю положил, сколько я сил убил, чтобы участковый наш мерзавцем занялся. Так вот. Получил Яшка ровно то, что заслуживал.

Дыхание Михалыча сбилось от того, с каким чувством он произнёс эту тираду. Прокурор внимательно выслушал, достал из своей папки небольшую бумажку, подписал и протянул старику:

— Я вас больше не задерживаю.

Михалыч удивлённо воззрился на пропуск и скорее неосознанно забрал его из рук прокурора, а тот уже с папкой спешил к дверям.

— Разве мне не надо подписать показания?

— А мы вас официально не задерживали, просто вызвали на беседу.

Михалыч ещё никогда не чувствовал себя таким обиженным, даже когда Тома — любимая девушка, которую он почитал ангелом за светлые волосы и аристократически бледную кожу, — не дождалась его из армии. Нет, в тот день он возненавидел весь женский род и до сих пор не простил, но обида ещё никогда не жгла его сердце так сильно. К счастью, у него оказалось достаточно денег, чтобы купить билет на электричку, но до вокзала ещё надо было добраться. Михалыч с трудом сориентировался в незнакомом городе, попался под руку дурной компании, сломал клюшку в драке, заработал мячом по лицу возле детской площадки и с электрички сошёл только в сумерках. Измученная душа требовала успокоения, и, несмотря на поздний час, Михалыч решил прогуляться по лесу. Знакомая тропинка была достаточно узкой, чтобы ветви берёз склонялись к нему, ласкали опушёнными нежными листьями ветвями плечи и голову, но Михалычу было мало — он сошёл с тропинки и пошёл сквозь лес, придерживаясь одного, как ему казалось, направления. Деревья старались пожалеть его. Он обнимал их стволы, а берёзы в ответ успокаивающе шелестели кронами, привечая его и осуждая его обидчиков. Михалыч вошёл в раж — забыв про боль в ноге, бросался от одного дерева к другому, рассказывал им о своих бедах, — пока внезапно не взлетел.

— Что? — Михалыч просто висел в воздухе — нет, никакого неудобства от этого он не испытывал — воздух вокруг него был необычно плотным и слегка влажным. — Неужели уснул посреди дороги? — перебирая руками, Михалыч попытался разогнать собравшуюся вокруг него муть и понял, что может плыть по ней. Тело плохо слушалось, Михалыч сделал несколько гребков и почувствовал перед собой твёрдое препятствие — упругие ветви легли ему на спину, лицо уткнулось в ствол, и только тогда он по-настоящему испугался. — Что со мной? Где я?

Голос, который ответил на его крик, оказался неожиданно спокойным:

— Ты будешь оценен как человек.

— Оценен? Что происходит? — Михалыч чувствовал, как воздух вокруг него становится плотнее, прилипает к телу.

— Ты не первый здесь. И ты, как и они, что-то сделал не так. Что ты сделал не так? — голос, отвечавший ему, звучал по-детски заинтересованно и также, будто пытаясь втолковать что-то неразумным, строил фразы.

— Я? Сделал не так? — Михалыч закричал от несправедливости происходящего с ним. Нет, действительность была совсем не похожа на сон, но это не пугало его. Он был слишком возбуждён и возмущён происходящим. «Сделал что-то не так», — эта фраза была не про него. Он не совершил в своей жизни ни единой ошибки.

— Подумай. Я подскажу. Здесь до тебя были трое, и все они, как и ты, были виноваты в одном и том же.

— Кто?! С кем ты сравнил меня? С Яшкой? — праведный гнев Михалыча был настолько сильным, что любой бы проникся, и сущность, державшая его, кажется, тоже отступила. Михалыч почувствовал, как воздух вокруг него стал менее плотным, а в следующее мгновение он летел вниз, с убийственной скоростью приближаясь к земле. — А-аааа… — Тело Михалыча резко остановилось — он успел зажмуриться от ужаса, а теперь вдыхал запах прелой травы. Михалыч открыл глаза — трава нежно щекотала лицо. — Ты дурной? Совсем того?! Придурок!

Кем бы ни был тот, кто забавлялся с ним, он не ответил на оскорбления, а тело Михалыча взлетело на прежнее расстояние вверх над землёй.

— Что есть земля? От ответа на этот вопрос будет зависеть твоя жизнь.

— Да что ты творишь, придурок?! Совсем с катушек съехал! — смертный страх и обжигавшая сердце обида довели Михалыча до истерики. — Что есть земля? Ты сперва вопросы задавать научись, придурок! Какая тебе земля нужна: планета, на которой ты гадишь, или почва, на которой этот лес растёт? А разницу ты не понимаешь, потому что гадишь ты всё равно в глобальных масштабах!

— Твой запрос на изменение весовых коэффициентов входного слоя нейронов отвергнут. Твой ответ не засчитан. Тебе будет задан уточняющий вопрос. Что значит гадить?

Михалыч окончательно потерял всякий страх — если уж умирать, то перед смертью непременно выговориться. Нет, если уж лес, его любимый лес, ополчился на него, то в этом мире не осталось ничего хорошего.

— Что ты? Кто ты? И какое право ты имеешь судить меня? — Михалыч несколько раз судорожно дёрнул руками, потом ногами и оказался в вертикальном положении — он хотел посмотреть смертному страху в лицо, но вокруг него была только непроглядная ночь. — Ты хочешь сказать, что ты делаешь всё правильно? Ты лучше всех? Умнее всех? Добрее всех? Честнее всех?

— Здесь я задаю вопросы.

Михалыч почувствовал, как воздух вокруг него стал влажным, затруднив движения, а в следующую секунду он забарахтался в воде. «Черныш, Макс и Яшка были утоплены», — эта мысль заставила Михалыча отчаянно замахать руками и закричать.

— Что есть земля, спрашиваешь? Я тебе отвечу! Я отвечу тебе, кем бы ты ни был, — убийца! Гадишь ты: разбрасываешь продукты своей жизнедеятельности, где ни попадя! Ты посмотри, как от тебя лес убегает, как деревья от тебя шарахаются, — ведь плотно стояли. Земля думает, чувствует, знает, помнит и не прощает. И ты, любитель земли, не лучше Черныша! Он землю загадил, кирпичом завалил, в бетон закатал, но ты не лучше. Земля держит, носит и отдаёт, но нельзя брать от неё без меры и уважения. Ты… — Михалыч почувствовал, как вода, колебавшаяся у него на уровне груди, отступила, опустив его на землю — Михалыч встал на ноги и сделал несколько шагов вперёд. — Ты… — Михалыч уткнулся в глухую стену. — Да ты! — и забарабанил в неё руками, не щадя кулаков. — Ты не лес, ты не земля! Ты чужой здесь! Ты…

— Ты знаешь землю, но не любишь её. Твой ответ засчитан. Слушай следующий вопрос.

— Следующий вопрос?! Да ты ошалел! — Михалыч оставил попытки пробить препятствие и стал мерить пространство шагами. — Ты не можешь быть лесом, ты не можешь быть духом, ты не можешь быть наказанием — наша земля не могла родить такое чудовище. Ты прав, я её знаю, — неожиданно сам для себя Михалыч успокоился.

— Не расслабляйся, человек! Ты всё ещё в моей власти.

— Называй меня Альберт Михайлович, тварь! И не смей мне тыкать! Нет, не так плох был Черныш: землю не берёг; бывало, и бензин разбавлял, и обсчитывал, и подворовывал малость, и угонами, и рэкетом по молодости промышлял, — так, кто без греха, ведь хотел завязать, ведь жену побивал, а дочку любил.

Земля под ногами внезапно дала Михалычу пинка — он взлетел на несколько метров вверх и приземлился на больную ногу:

— А-а-а-а! — Михалыч упал на зад, схватился за колено и сел, подвывая от боли.

— Слушай второй вопрос, человек!

— Мразь! Вот, мразь! — Михалыч покачивался вперёд-назад, обнимая место ушиба, и цедил ругательство за ругательством сквозь плотно сжатые зубы.

— Что есть жизнь?

— Жизнь, которой ты пытаешься лишить меня?! — на секунду отвлёкшись, Михалыч нашёл в себе силы, чтобы выплюнуть эти слова тьме в лицо. — Да чем ты лучше гада Яшки?! У Яшки своя полянка была в лесу с коноплёй — смерть он там растил: не для себя, а для других. А у тебя тоже полянка — своя и не одна.

— Ты не хочешь умирать, старик?

— Нет, не хочу! Не хочу, слышишь?! — Михалыч не сдержал стон. — Ни одна тварь умирать не должна хотеть, и я не хочу!

— Если жить хочешь, то ответь на вопрос также, как на предыдущий — чётко и ясно. Что есть жизнь?

— Дерьмо!!! — Михалыч заорал, не в силах отпустить больную ногу.

— Почему ты всё время используешь в речи синонимы слова «экскременты»?

— Ты спросил меня, что есть жизнь. Я тебе ответил: «Дерьмо!» Теперь оставь меня в покое.

— Это неправильный ответ, человек! Это странный ответ, человек! Он противоречит начальным весовым коэффициентам, которые уже были заданы для модели твоего понимания жизни. Ты сказал, человек, что ценишь жизнь насколько, что не хочешь с ней расстаться, а теперь называешь жизнь тем, от чего стремишься избавиться.

— И что теперь? — Михалыч поднял взгляд и вперил его в тьму. — Ты — убийца, рассуждающий о смысле жизни. Это тоже противоречие.

— Ответь чётко, человек, на поставленный вопрос.

Михалыч от возмущения поднялся на ноги:

— Я не чета тебе, чтобы ты мог судить меня! Я не отнял ни одной жизни, не приговорил и не оговорил никого. Я жил дерьмовой жизнью и любил каждый миг своего существования!

— Ты знаешь правильный ответ, человек, произнеси его!

Михалыч больше не реагировал на воззвания голоса, который к нему обращался, он закрыл лицо руками, всхлипнул, подобрал больную ногу и упал обратно на землю.

— Как я жил? Когда бы ты знал, как я жил, то не понял бы, почему я умирать не хочу. Когда бы ты прожил так день, как я проживал года…

— Твой ответ понят и принят, человек. Ещё ни один из тебе подобных не давал двух правильных ответов. Слушай третий вопрос. Что есть для тебя другие?

Михалыч то ли не слышал обращенных к нему слов, то ли просто игнорировал бестелесный голос — сидел, постанывая и покачиваясь вперёд-назад, баюкал больную ногу.

— Если бы от рождения мне было положено всё это судьбой, когда бы эта земля мной так распорядилась, я бы ещё смирился. Разозлился бы и плюнул, а ведь нет! Нет! Не земля приговорила меня. Вот ты говоришь, землю я не люблю, а за что мне любить ее?! Что она мне хорошего сделала? Родился я в глухой деревне, мать — доярка, отец... Ну, кормила она... А я большего всегда хотел, мало мне только сытым быть. А чего она могла мне большего дать, когда до школы два километра по непролазному бездорожью. Вот ты говоришь, что землю я не люблю, а ведь не прав ты: люблю ее! За что мне её не любить — она одна ни в чём меня не предала, не обманула — всё люди, люди!

— Человек, разрешающей способности моей нейронной сети не хватает, чтобы зафиксировать все параметры, которые ты упоминаешь. Говори чётче. Твои утверждения слишком противоречивы!

Михалыч внезапно успокоился, позабыл о боли, уселся на влажной траве, опершись на руки, погладил землю, пропустил между пальцев влажные стебли трав:

— Лежать мне в ней, как я могу не любить её? Да и ты порождением этой земли не можешь быть — она не могла родить такого урода! Чужой ты! Пришлый…

— Человек, — голос, обращавшийся к Михалычу, вздрогнул и прервался, а старик лёг на влажную траву и вгляделся в небо:

— Как я жил? Ведь пробегал я эти два километра по грязи так, что пятки сверкали, ведь радовался, что выбраться могу из родного болота, но нет бы меня кому-нибудь поддержать или похвалить, хотя бы выслушать… Я не просил о помощи, я не просил ничего, но… неужели хотя бы мои родители не могли… вслух порадоваться за меня. Нет, они не могли. Они даже молча не радовались — я этого не чувствовал, а чувствовал я презрение и зависть. Я тогда не знал, как они называются, но я всё равно их чувствовал.

— Я жду от тебя ответа на вопрос, человек. Я спросил тебя о том, что для тебя значат другие.

— Заткнись, машина! Не мешай мне умирать: ты же убьёшь меня, как Яшку, Черныша и Макса, — я вспоминаю свою жизнь перед смертью.

— Я не буду отрицать твоих слов, человек, я лишь внесу уточнение: твоя жизнь зависит от ответа на мой вопрос: «Что есть для тебя другие?»

— Другие? Машина! Тупая машина, а я почитал тебя гневом земли, когда узнал про смерть Черныша и Макса…

— Ты не имеешь права глумиться надо мной, человек!

— Кто научил тебя таким словам?

— Человек! — голос, обращавшийся к Михалычу, стал выше, выдав эмоции.

— Другие? — Михалыча абсолютно не трогали мрачные перспективы смерти. — В это понятие, машина, можно вложить несколько смыслов: другие люди вокруг меня, звери, деревья — все они другие. О чём ты спрашиваешь меня? Впрочем, я не намерен обучать тебя. Если уж мне пришлось умереть…

— Расскажи мне про свою жизнь, человек. Я буду внимательно слушать.

— Слушай и записывай, машина. Я хочу выговорится.

— Ты сказал, человек, что твоя мать была дояркой. Что это значит?

— Я хотел выговориться, машина, а не объяснять тупому механизму прописные истины.

— Я не смогу понять тебя, человек, если ты этого не сделаешь.

Михалыч тяжело вздохнул и сдался:

— Доярка поднимается к рассвету и доит коров. Надеюсь, тебе не нужно объяснять, что такое коровы и как происходит дойка.

— Не нужно, человек, информация получена, мыслеобраз прочитан.

— Мыслеобраз — ха! — Михалычу не нравился чрезмерный словарный запас обращавшегося к нему бестелесного голоса.

— Твоя мать, человек, очень тяжело работала и не могла тебя поддержать. Она тихо радовалась тому, что у нее растет такой самостоятельный сын, который не требует ни ласки, ни помощи.

— Моя мать в первую очередь должна была быть мне матерью! — слова машины подняли в душе Михалыча волну гнева. Он встал на ноги и в очередной раз проверил на проницаемость стены своей темницы: перед его взглядом была ночь, над головой светила неяркая луна, вокруг стояли знакомые берёзы, под ногой ковром лежали влажные, чуть поникшие травы, — всё это было обычным для взгляда, но тело не могло преодолеть границ круга. — Почему бы тебе не отпустить меня, если я ответил правильно на два вопроса.

— Ты мне интересен, человек, и очень нужен, — Михалыч проигнорировал эти слова и продолжил мерить ограниченное невидимой стеной пространство шагами. — Ты считаешь, что твои родители виноваты в том, что твоя жизнь сложилась не так, как ты хотел?

— Да, считаю, но «другие» виноваты в этом значительно больше. Родителям я должен быть благодарен хотя бы за то, что они произвели меня на свет, а эти «другие» сделали всё, чтобы моя жизнь была беспросветной.

— Кто эти «другие»?

— Двуногие, братья и сёстры по разуму, хомо сапиенс… Я не знаю, каким словом лучше назвать тех, кто встретился мне на жизненном пути, чтобы отразить все их лучшие качества.

— Они завидовали тебе?

— Да! Да! Именно завидовали! Я не поднимал зад со стула, пытаясь выучить и понять, пока они носились по округе, а потом они мне же и завидовали! Чему тут можно завидовать? Тому что я не дышал озоном? А ведь мои старания не находили одобрения не только у моих одноклассников, но и у учителей. Ведь я… каждый день, как оплёванный… каждый день… — Михалыч покачнулся и прижал руку к груди: нога в очередной раз подвела, а сердце ощутимо затрепетало. — Ах! — Михалыч с усилием выдохнул. — Сколько лет прошло, а до сих пор слёзы в глаза просятся, как вспомню, и обида гложет…

— Сколько лет-то прошло? — Михалыча не насторожили внезапно появившиеся в голосе свойские интонации — он хватал воздух ртом и всхлипывая от душивших его рыданий.

— Полвека — так больше, а я все забыть не могу.

— Не можешь ты забыть людям зла? Или своих страданий забыть не можешь?

— Ничего не могу забыть.

— Кто тебя больше всех обидел?

— Женщина... Тома.

— Да... — выдох, который услышал Михалыч, можно было бы назвать удовлетворенным, но он не придал этим интонациям значения.

— Ты пойми... Я ею жил, я думал, я ждал, я считал, что никого роднее у меня нет, а она все сердце мне разорвала и истоптала.

— Она предала тебя. Они унижали тебя всю жизнь, не только в молодости.

— Нет, и в старости, когда я стал опытен, они вытирали об меня ноги, — теперь Михалыч чувствовал невероятное согласие со своим бестелесным собеседником.

— Они должны быть наказаны за свои преступления! Я покараю их и начну с этой женщины. Какую смерть мне для неё придумать? Чего ты хочешь для неё, чего ты хочешь для других непрощённых?

— Смерть? Да ты ошалел?! — слезы, уже показавшиеся в глазах Михалыча, внезапно высохли. — Да ты о чём? Я никогда не желал им... Да ту же Тому можно понять.

— Они растоптали тебя такого идеального, почти такого же, как я. А ты не желаешь им смерти? Ты либо слишком хорош, либо бесхребетен, либо не таков, каким пытаешься казаться, а они не виноваты.

— Урод! Что ты за урод! Выпусти меня! Выпусти!

— Да! Ты именно такой и, чтобы вознаградить тебя, я уничтожу эту деревню... Убью всех. Сделаю мир лучше.

Михалыч почувствовал, как руки, прежде встречавшие перед собой твердое препятствие, прошли насквозь, а ночь, окружавшая его, стала светлее.

— Научи меня, человек, как сделать правильно, выбери правильный ответ... На этот раз я тебе даже подскажу...

— Урод! Урод! — с диким криком Михалыч нёсся по лесу, ломая сучья и ветки, не разбирая дороги, — берёзы сливались перед его взглядом в сплошную пелену мелькающих на белом фоне чёрных пятен. Боль в ноге больше не беспокоила его — он двигался к единственной своей цели и наконец добежал: — Тома! Тома! — Михалыч заколотил руками в окно небольшого, но добротного дома. — Тома, спасайся! Тома, собирай внуков и уходи.

В ответ на его отчаянные крики из дома послышалось движение — что-то упало на пол, кто-то завозился у окна, потом возле двери — сердце Михалыча отчаянно билось. На крыльце появилась немолодая женщина, спустилась по лестнице вниз и вскоре отворила ему калитку.

— Тома! — Михалыч схватил женщину под руки. — Собирай внуков и уезжай в город — ты в смертельной опасности. И ни в коем случае не ходи в лес.

Раздосадованное ранним пробуждением лицо женщины приобрело растерянный вид, заспанный взгляд прояснился, сфокусировался на лице Михалыча, а губы произнесли с всхлипом:

— Кто вы, молодой человек, и зачем побеспокоили меня среди ночи?

— Окстись, Тома, разуй глаза спросонья. Это я, — непонимание на лице стоявшей за калиткой женщины вот-вот должно было смениться ужасом перед рвущимся пройти во двор незнакомцем, и Михалыч пошёл на попятный. — Ладно, успокойся, проснись. Тебе сейчас надо собраться, разбудить внуков и идти. Вы успеете к первой электричке. Я провожу.

Михалыч вложил в эти слова всё чувство, на которое был ещё способен, но добился от кутавшейся в шаль Томы только более пристального взгляда — она склонила голову на бок и пригорюнилась. Как же он любил в молодости, когда она так делала, — склоняла аккуратную головку со светлыми вьющимися волосами на бочок, поджимала пухлые щечки с милыми ямочками — сейчас такое положение головы её уродовало: подчеркивало второй подбородок и морщины.

— Алик? — в мутных глазах Томы промелькнуло узнавание.

— Ну! Узнала? Внуков собирай!

Михалыч попытался пройти во двор — он хотел более плотно руководить действиями растерянной женщины и не отказался бы от глотка воды, чая или даже чего-нибудь съестного, на что расщедрится хозяйка, но та преградила ему путь.

— Я не знала, что у Алика был сын, а вы больше похожи на внука.

— Окстись, женщина! — Михалыч почти силой проложил себе дорогу через калитку. Тома побежала за ним вслед, тяжело дыша и переваливаясь уточкой на толстых отечных ногах.

— Вы куда, молодой человек? Ваш дед живёт через два дома вверх по улице.

Михалыч прошел через двор, поднялся на крыльцо, снял обувь в тамбуре и замер в проходе — ему могло показаться или он и вправду видел краем глаза свое отражение в старом, покрытом пятнами зеркале. Видение насторожило Михалыча, и он поспешил вернуться, чтобы рассеять его. В зеркале перед ним стоял молодой парень, лет двадцати пяти, нескладный, коренастый, встрепанный, но всё же красивый своей молодостью и недавно набравшим мужскую силу телом — кому как не ссохшемуся старику было оценить это.

— Что вы позволяете себе, молодой человек!

Тома показалась в дверях, а Михалыч позабыл о голоде, жажде, усталости и обо всех своих обидах.

— Тома, ты видишь то же, что и я? — выдохнул он восхищённо.

— Да что вы творите?! Думаете, можно просто так вламываться в дом к одинокой старухе?!

— Тома! — Михалыч взял подругу за руки со всей нежностью, на какую был способен, — она вздрогнула в ответ и подчинилась. Он подвёл её к зеркалу и поставил рядом с собой. Зеркало отразило их: побитого и промокшего, встрепанного и всклокоченного парня и неприбранную, немолодую женщину.

— Это я, Тома, Алик... Альберт Михайлович Полозов, твой жених... Ты не узнаешь меня?

Нет, Тома не могла поверить глазам:

— Так вы с дедом решили разыграть меня?

Михалыч всё-таки добился того, что его усадили за стол и напоили чаем с вареньем и баранками. Ел он их, по привычке размачивая. Тома была слегка не в себе.

— Послушай, ты живёшь с человеком через два дома и не знаешь, есть у него семья или нет?! Я никогда не был женат, и детей у меня нет, а, следовательно, и внуков.

— Как это случилось? — Тома подняла голову с руки, которой подпирала щеку, и посмотрела на непрошенного гостя мутным взглядом.

— Ну, одна женщина, не будем показывать пальцем, обещалась ждать меня из армии — я вернулся, а она замужем и даже с пузом, — взгляд Томы заставил Михалыча прокашляться и пояснить. — Я попал в круг.

— Что за круг? — Тома, казалось, пыталась убедить себя в том, что не проснулась.

— Что за круг?! Да, ты права, надо придумать ему название. Ведьмин круг, вот! Ведьма в нём какая-то загадки загадывает. Неправильно ответишь — убьёт.

— Алик, почему ты так выглядишь?

— Ну так… я правильно ответил, — Михалыч внезапно для самого себя усмехнулся и почувствовал, как счастье распирает грудь. — Гляди, Тома, как я могу баранки теперь хрумкать! — Сколько лет он на расстоянии наблюдал за счастьем этой женщины, сколько лет они не разговаривали, сколько лет он ходил мимо, дулся, косил злым взглядом, а сейчас не чувствовал ни малейшей обиды — только удовольствие от совместной трапезы. — Значит так, Тома, — Михалыч щедро окунул баранку в варенье, закинул в рот, отряхнул руки, с шумом прихлебнул чай и внезапно посерьёзнел. — Не знаю, что за «ведьма» в лесу образовалась, но тебе больше напрямки до станции через лес ходить нельзя, а лучше — забирай внуков и езжай к дочери в город.

Тома явственно всхлипнула:

— Я не понимаю, что происходит. Я сплю? Мне всё это сниться?

— Только баранки с вареньем исчезают в действительности. Ты берегла их для внуков, а бывший жених приснился и всё съел. Тома, я абсолютно серьёзен, тебе грозит опасность, как и всем жителям деревни. Я не знаю, куда обращаться: может, МЧС вызвать, может, санэпидстанцию — но надо кого-то позвать, чтобы вытурили из леса эту заразу.

— Алик, что с тобой случилось?! — Тома задала этот вопрос сквозь стон.

— Отлично! Ты меня признала. Значит, ты осознаёшь, что перед тобой сидит Полозов Альберт Михайлович, семидесяти с лишком лет отроду, который в один день помолодел. Да, неприлично помолодел. — Михалыч посмотрел в растерянное лицо Томы и усмехнулся. — Так, кивни! — к его удовольствию она выполнила распоряжение. — Всё-таки до чего хороший у тебя характер: мирный, покладистый, — другая бы меня уже давно матюгами покрыла или лопатой огрела. У тебя же есть лопата, Тома? — не ожидая ответа на свой вопрос, Михалыч хлебнул чай и тяжело вздохнул. — Может быть, через эту покладистость мы с тобой в своё время и погорели.

— Объясни мне, что случилось, Алик…

— Яшку помнишь? — Михалыч не стал томить женщину с ответом. — Того, который коноплю в лесу на полянке растил. Вчера его тело нашли. Ну как тело… части тела. Ну за сплетнями ты следишь. Знать должна. Так, кивни! — Михалыч получал удовольствие от беседы. Тома кивнула. — Так вот, и я, и Яшка, и Черныш с Максом попали в один и тот же ведьмин круг. То есть круги разные, а ведьма — одна. Ну, ты поняла. — Михалыч придвинул к себе пиалу с вареньем, полез туда ложкой, черпанул и оглядел стол — съеденные баранки провалились в небытие, а он был зверски голоден. — Так Тома, собирайся! Я, когда был в круге, ведьме этой про тебя рассказал, и она грозилась тебя извести вместе со всей деревней. Вспомни Макса, Черныша и Яшку и поймёшь, что у неё всё получится. Собирайся, а я пойду народ поднимать.

— Алик, — голос Томы звучал тихо и тонко, — тебе никто не поверит.

— Тома! — Михалыч взял подругу за руки, посмотрел ей в лицо и улыбнулся. — Ты меня недооцениваешь!

— Алик… кроме меня, тебя никто не узнает. Я едва своим глазам верю, а они в лучшем случае милицию вызовут, а в худшем — дурку. Алик… у тебя хоть паспорт есть?

— Есть, конечно, — Михалыч нащупал заветный полиэтиленовый пакет с документами за пазухой, слова Томы медленно доходили до его сознания.

— Достань, посмотри на себя в зеркало, а потом на фотографию в паспорте.

— Тома! — Михалыч посмотрел на женщину с осуждением, но всё же выполнил то, о чем она попросила. В пакет попала вода, и документы в нём были влажными. — Ну, ничего страшного: повешу — просохнет, будет лучше новенького, — проговорил Михалыч, рассматривая паспорт.

— Ты на фотографию посмотрел?

— Я страницы разлеплять буду? А если порву? Подумай головой, женщина! — Михалыч зыкнул на Тому в притворной злобе и усмехнулся. — Не волнуйся за меня, я такой… почти идеальный — это ведьма про меня сказала. Так ты внуков буди и собирай, пока я людей подниму — всех предупредить надо и решить, что с ведьмой делать.

Михалыч прошёл обратно в тамбур, не удержался от того, чтобы взглянуть на себя в зеркало, утёр нос тыльной стороной ладони, усмехнулся и вышел на улицу.

— Эй, народ, выходи, горим! Горим, народ! — Михалыч бежал по улице и стучал в окна. — Выходи-выходи, народ! Пожар! Горим! Палыч, просыпайся! Пожар!

— Что за пожар? Где пожар? — селяне просыпались, накинув верхнюю одежду, выходили в предрассветные сумерки, собирались и переговаривались.

— Что за придурок народ баламутит?! — басил, оглядывая вздрагивающую на ветру жену, двухметровый верзила в вытянутых на коленях трениках.

— Эй, чего вы слушаете его? Гарью даже не пахнет, дыма нет. Что за придурок?! Какой пожар?! — низкорослый, шкодливый на вид, плешивый мужик громко голосил и почти подпрыгивал от возмущения.

— Эй, ты кто вообще такой? — на Михалыча, чуть задохнувшегося от быстрого бега и вспотевшего, рассержено смотрело четыре десятка глаз. Он смело встал перед толпой, набрал воздуха в грудь и выпрямился:

— Так, успокоились и слушаем меня! — сказанная громко и уверенно эта фраза лишь больше разозлила не выспавшихся людей:

— Да кто ты такой, придурок!

Михалыч был намерен игнорировать все оскорбительные выкрики:

— Все про Яшку, Черныша и Макса слыхали? — задал он наводящий вопрос.

— Чего слышали-то?

— Да, слыхали…

— Ну, пропали — погуляют и вернуться.

— Пропали, говорите? Мясо, раскиданное в березнике, не видали? Вот это мясо — Яшка, Макс, Черныш и есть! И вы следующими будете, если меня не послушаете!

Толпа вздрогнула, услышав угрозу в словах, но не поддалась убеждению.

— Послушай, парень, какого ты нас до рассвета поднял? — пробасил один из мужчин в толпе, прижимая к себе мёрзнущую жену.

— Эй, откуда ты про мясо знаешь? Я тебя прежде не видел? Эй, народ, может, маньяк и есть?

— Нет, Яшку звери загрызли…

— Что за звери так грызут?

— Что за мясо? — в вопросе женщины звучал неприкрытый ужас.

Михалыч подумал о том, как просто ему удалось запустить цепную реакцию в окончательно позабывшей о нём толпе — селяне обсуждали страшные находки и исчезновение трёх не самых незаметных жителей деревни.

— Макс умер? — прижимавшая маленькую девочку к груди женщина явственно всхлипнула.

— Ну его не скоро опознают, тело расчленено, а останки подгнили.

— Ты хочешь сказать… что они умерли? — улица огласилась женскими причитаниями.

Мужчина, спровоцировавший эти эмоции, теперь отчаянно пытался не замечать их, обратившись к Михалычу:

— Так говоришь, что знаешь, какой зверь Макса с Чернышом загрыз?

— Знаю! — Михалыч был доволен тем, как сложился этот обещавший быть таким сложным разговор. — Я всё знаю! Слушайте меня!

— Как ты можешь всё знать? Сам скотину выдрессировал, что ли? Человечье мясо есть? Напустил? А теперь бахвалиться собираешься? — Михалыч не любил Палыча — этого проныру — тощего, как скелетик, плешивого мужика с обвислыми ушами и вечно влажным, мясистым носом. В деревне к ним относились одинаково плохо, но между собой они были на ножах.

— Прекрати, Палыч, послушаем, что скажет.

— Говори, парень!

Деревенские сами же и заступились за Михалыча, и ободренный этими словами он продолжал:

— Все, кто погиб в лесу, попали в круг, — селяне в толпе удивлённо переглянулись, Палыч пожевал язык, причмокнул губами, и Михалыч поторопился со следующей фразой. — Что за круг, спросите?! Я отвечу! Деревья в нашем лесу сплошняком стоят, хороший у нас лес, а как заводится эта тварь, деревья там, где она живёт, стоять отказываются! Этого зверя, который в лесу убивает, даже деревья боятся! Только это не зверь.

— Да что за чушь ты городишь? — было успокоенная и внимавшая каждому слову толпа опять зашумела, и Михалычу пришлось прикрикнуть, чтобы успокоить народ:

— Дослушайте меня, потом судить будете!

— Так мы не судим ещё.

— Чудно ты баешь…

— Деревья живые, говоришь? Боятся и уходят? Да что вы слушаете этого придурка, люди! Псих! Больной! Вяжем его и — в психушку!

Михалыч подумал о том, что есть в жизни вещи, которые не меняются, и одна из них — обращение к нему Палыча. Вроде бы кому, как не им — двум старым бобылям, было держаться сообща, но Палыч за что-то взъелся и, кроме как психом, Михалыча не называл.

— Погоди-погоди, он путанно говорит, но правду, — тот самый верзила в вытянутых трениках, кто теперь уже обнимал жену, согревая своим телом, подал голос. — Все жертвы лежали на окруженных со всех сторон берёзами полянках.

— Части тела были метров на сто разбросаны, какие круги? Ну, была полянка, но части тела далеко от неё были…

— Тише-тише, — женщина, которую обнимал двухметровый верзила, всхлипнула и заныла.

— Неужели вы ничего не предпримете, женщины испуганы, дети плачут, — Михалыч в очередной раз воззвал к толпе. — Я знаю, что делать, будете слушать меня или…

— Ну говори, что, по-твоему, в тех кругах живёт…

Толпа в ожидании замерла, а Михалыч выдохнул:

— Ведьма! — толпа ответила на эти слова смехом. — Я бы назвал это существо машиной, но… — слова Михалыча потонули в хохоте, — это разумная машина, она чувствует, мыслит, меняет интонации… она… Впрочем, голос был мужским. Он спрашивал меня, он управлял землёй, водой, воздухом… может, наверное, управлять и животными, и людьми, кто знает… Ну, людьми, скорее всего, не может, хотя, если я так помолодел...

Михалыч стушевался, и его речь стала бессвязной, — на него смотрели десятки одинаково смеющихся глаз, одинаково раззявленных ртов:

— Ну я, по крайней мере, согрелся от смеха, — пробасил добродушный великан и повёл жену обратно к дому.

— Палыч, твой кадр…

— Ты кто такой?! Откуда сбежал?!

Михалыч пытался собраться с мыслями и выдвинуть очередной аргумент в свою пользу.

— Чего же не признали! — выкрикнул он, воспользовавшись минутной передышкой. — Михалыч я! Полозов Альберт!

Расходившаяся толпа при этих словах и вправду замерла, но донёсшийся от одной из калиток одышливый крик заставил людей посмотреть в противоположную от Михалыча сторону.

— Остановитесь, остановитесь! — Тома бежала к собравшимся на улице селянам, и Михалыч, поборов ступор, окликнул её.

— Эй, чего внуков не подняла? Жалеешь мальцов? Так нечего жалеть — в электричке выспятся.

— Это Михалыча внучек, — проговорила запыхавшаяся от быстрого бега Тома, приблизившись. — Он немного не в себе, вот, всех лесом и пугает.

— Да что ты говоришь, женщина?! — Михалыч был искренне возмущен, но толпа услышала слова Томы и мгновенно им поверила.

— Не в себе? Я же сразу сказал, что не в себе.

— Оно и видно.

Селяне расходились по домам досыпать, Михалыча добродушно похлопали по спине:

— Не волнуйся, парень, лечись. Не пойдем мы в ваш с дедом заветный лес.

— Что дед, что внук...

— Малый да старый...

— Видать, семейное… генетическое…

— Стойте! Да послушайте меня. Вы все в смертельной опасности! — Михалыч смотрел в глаза в очередной раз предавшей его женщины и чувствовал, как подбородок трясется, а на глаза наворачиваются слезы.

Михалыч думал о том, что есть в этой жизни неизменные вещи, предназначенные судьбой от рождения, и эти пагубные мысли лежали на его сердце жабой. Да, ведьма — а теперь он называл то, что встретил в лесу, только так, а не иначе — дала ему второй шанс: возможность прожить жизнь заново, исправив ошибки. Только эта жизнь как стояла к Михалычу задом, так и не собиралась поворачиваться.

Нет, он не сдался, когда разошлась толпа. Как только схлынули обуревавшие его эмоции, Михалыч постучался в первый оказавшийся поблизости дом, и ему открыли — его усадили за стол, накормили и даже выслушали.

— Ты повеселил нас, парень! — проговорил пузатый хозяин, отсмеявшись, и утёр слёзы. — Надеюсь, ты больше не будешь приставать ко мне, дорогая, чтобы я настроил тот канал со всякими страшилками, — добавил он, обратившись к жене.

* * *

Михалыч обошёл всех в деревне — из следующего дома его выгнали взашей, пинком спустили с невысокого крыльца — не очень больно, но неприятно. Только и это было не самым страшным, что ему пришлось пережить. Палыч, старый враг, встретил его радушно, выслушал и предложил выпить, а после застолья Михалыч обнаружил себя в руках санитаров.

На этот раз Тома спасла его, кинувшись к машине, когда его уже уводили. Как ей удалось договориться с медиками, Михалыч не понял — он запомнил только ощущение полной безысходности.

Михалыч без дела слонялся по дому, зачем-то перебирал свои стариковские вещи, примерился к клюшке, переоделся в просторные штаны и телогрейку — нет, в душе он остался тем же стариком: одиноким, забитым, неприкаянным, никому не нужным. Нет, молодое тело только обременяло его: парню не прощалось то, что сходило с рук пожилому, а худшим в этой ситуации был мучивший его голод. Михалыч уже слазил в погреб и употребил с крепко-заваренным чаем обычную для него пищу: миску квашенной капусты и пару солёных огурцов с хлебом, — но организм требовал большего. Он мечтал о куске запеченного с чесноком мяса — жирного, сочного — хотел разбирать руками на волокна и смаковать; тарелку жареной картошки; борща; обсыпанных сахаром плюшек, мягких, нежных; молока из крынки, чтобы пить и пить…

Михалыч извёлся до того, что готов был взвыть, но стук в окно отвлёк его, уже задравшего голову к потолку. За окном стояла Тома:

— Алик, отопри.

Михалычу было нечего терять и отпер он бы сейчас любому, даже санитарам:

— Зачем пришла? — впрочем, на этом его гостеприимство заканчивалось, но гостья не ждала многого.

— Там журналюги приехали столичные, про покойничков спрашивают, деревенские наши заняты, вот я к тебе и прорвалась. Ты ж, небось, голодный.

Михалыч внимательнее оглядел Тому — заметил прижимаемую к тёплому боку женщины авоську и молча прошел в комнату. Он со смурным видом сидел за столом, пока Тома вытаскивала судки и, сопровождая каждое действие кудахтаньем, расставляла угощение:

— Ох, что творится, Алик, что делается, это же конец света, когда из самой Москвы к нам понаехали. Два мужика и девчонка такая, на шпильках, — сама идёт, а шпильки землю протыкают и проваливаются.

Михалыч не стал ждать, пока Тома справится с сервировкой, открыл ближайшую ёмкость и вонзил зубы в выуженную руками котлету.

— Боже, как ты оголодал! — Тома всплеснула руками, а Михалыч продолжил насыщаться.

— Считаешь, что неосмотрительно поступил, не проверив на наличие ядов и снотворного, — несмотря на голод, Михалыч не удержался от того, чтобы не съязвить.

Тома не поняла сарказм, удивлённо похлопала ресницами — старые милые привычки, оставшиеся у нее с юного возраста, не украшали старуху.

— Подогрею борщик, — проговорила она и направилась к плите.

— А мясо в том борще есть? — Михалыч заглотил котлету — тяжесть, возникшая в животе, была приятной, но мимолётной.

— Конечно, есть. Как полагается — на косточке.

Михалыч оглядел стол, немолодую женщину у плиты, кастрюлю, пляшущее под ней пламя:

— Ну, долго ещё?

— Погоди, ещё даже жир не растаял.

— Жир есть — это хорошо, — Михалыч тяжело вздохнул — ожидание ему, голодному, давалось тяжело.

— Где у тебя половник и тарелки?

— Дай сюда, я и из кастрюли похлебаю. Какая маленькая кастрюлька-то!

— Думаешь, я тебя просто так кормлю? — Михалыч не обратил внимание на вопрос, он был занят едой. — Стемнеет — переберёшься ко мне в дом. Муж мой умер, а ты теперь молодой, крепкий — в хозяйстве пригодишься, а мне и за внуками присмотреть надо.

Михалыч с удовольствием облизал ложку, сфокусировал взгляд на Томе и ухмыльнулся:

— Раба из меня решила сделать?

— А чего такого? Пал Палыч старик настырный, своего не упустит, если решил тебя извести. На улице показываться тебе не стоит, а есть что-то надо. Да и не думай в стариковском шмотье замаскироваться — не выйдет. Современная молодёжь носит джинсы в облипочку и разноцветные маечки.

— Ладно, — насытившись, Михалыч потерял способность к сопротивлению. — Рассказывай, что в мире делается. Что за журналюги?

— Обычные. Всё выведывают и выспрашивают — то же, что и следователи заезжие, только им рассказывать уже не хочется, а хочется посмеяться над придурками.

— Посмеяться говоришь хочется.

С этими словами Михалыч, зачем-то опираясь на клюшку, поднялся и поспешил к дверям — растерянный крик Томы нёсся за ним вслед.

* * *

Селяне, как и в ночь спровоцированного им собрания, высыпали на улицу, столпились возле ворот старого знакомца Михалыча и на него самого не обращали никакого внимания. Михалыч разглядел огромный черный ящик неправильной формы на плече одного из мужчин — видеокамеру, перед которой обезьянничали его односельчане. Михалыч почувствовал, что взопрел в телогрейке, снял верхнюю одежду, оставшись в просторной рубахе, и продолжил разглядывать толпу — к забору прижималась, опираясь руками на верхушки досок, совсем не деревенская по виду девчонка: огромные тонкие шпильки провались в землю и, по-видимому, не позволяли ей стоять на ногах твёрдо, а вся одежда — слишком броская и кричащая — дико выглядела на фоне детского, не накрашенного, слегка наивного лица. Михалыч беззастенчиво воззрился на выпирающие из рваных джинсов круглые коленки, ощупал взглядом выглядывающий из-под короткой майки с целующимися животик, стройную шейку, которая так и просилась в руку, оценил лежащие завитками на плечах рыжие волосы и остановился на зелёных миндалевидных глазах. Девушка ответила на его взгляд и отделилась от забора:

— Послушайте, вы же местный? — голос оказался неожиданно приятным, Михалыч кивнул и инстинктивно предложил покачивавшейся на каблуках девушке руку — та со всей силы вцепилась в предплечье. — Что вы можете сказать об исчезновении ваших односельчан?

— Что я могу сказать? — то ли съеденное лишило Михалыча страха, то ли вид этой цепляющейся за руку девчушки вдохновил, но он внезапно почувствовал, как стал выше ростом. — Я могу сказать… Я такое могу сказать! — грудная клетка Михалыча как будто стала шире от вошедшего в неё воздуха. — Эй, журналюги, — выдохнул он басом, — чего вы слушаете этих — они не знают ничего, только издеваются — а я всё знаю! И всё расскажу!

На него оглянулись, посмеивающаяся в ладошку толпа замерла, а оператор наставил на Михалыча выпуклый тёмный глазок видеокамеры.

— Это я его нашла! Я! — опиравшаяся на руку Михалыча девчонка встала ещё ближе и прижалась к плечу.

— Что вам известно? — второй из приезжих мужчин, цивильно одетый, приблизился к Михалычу и поднёс к его лицу толстую трубку с круглым навершием. Михалыч покашлял, а мужчина с микрофоном обратился к опиравшейся на руку Михалыча девушке. — Уйди, Тася, кадр не порть.

Михалычу не хотелось отпускать Тасю от себя, но он слегка смутился перед камерой, а девушка выскользнула из рук и вернулась к забору.

— Я... — голос Михалыча сорвался и дал петуха.

— Сперва представьтесь, — осадил его рвение журналист. — Фамилия, имя, отчество, возраст.

Михалыч точно также, как Тома недавно, похлопал ресницами и окончательно решился:

— Полозов Альберт Михайлович, семьдесят два года...

Толпа на заднем фоне зашевелилась и загомонила, но журналист призвал всех к порядку.

— Не надо так нервничать, — произнес он, в очередной раз обратившись к Михалычу. — Двадцать семь, вы хотели сказать. Я вас внимательно слушаю, не обращайте внимание на камеру и микрофон, говорите со мной.

— Два дня назад я обнаружил в лесу расчлененное тело. Третье за последний месяц.

— Вы хотите сказать, что нашли останки всех троих потерпевших? — на этот раз голос репортёра прозвучал тоньше обычного, выдав удивление.

— Да. Я люблю гулять по лесу, надолго ухожу из деревни, собираю грибы.

— Вы ходили по грибы?

— Галлюциногенные, — отдельные комментарии всё-таки прорывались сквозь напряжённое молчание собравшейся за спинами журналистов толпы.

— Нет, я гулял. Знаете, когда сидишь дома всё время, есть хочется, а так...

— Продолжайте...

— Я сообщил в милицию.

— Полицию вы хотите сказать?

— Так точно. Меня увезли на допрос.

— Так, — протекавший в деловой атмосфере разговор с Михалычем вполне устраивал журналиста.

— С допроса я возвращался в сумерках, пошел через лес и сошел с тропинки.

— Да что вы слушаете его? Он даже не местный, ерунду городит, — слегка подрастерявшая спесь толпа, наконец, пришла в себя и встряла в разговор. — Михалыч и вправду старик, а этого парня мы знать не знаем.

Михалыч сжал кулаки:

— Я помолодел! — перекричал он голоса толпы. — Я ответил на все вопросы ведьмы и помолодел за ночь!

Журналист убрал микрофон от лица Михалыча, потёр пальцами переносицу и проговорил:

— Послушайте, мы не с Рен-ТВ. Пусть вид нашего стажёра вас не обманывает. Вы тут рассказываете нам сказки и легенды, но нас интересуют официальные версии — следователи не дают комментариев по делу, а серийные убийства, если они имели место быть, — всегда жареные факты. Кроме того, здесь есть о чём предупредить граждан — в лесу завёлся зверь, который нападает на людей.

— Звери так не грызут! Яшка был утоплен, пролежал какое-то время в воде, потом его грызли, а то, что осталось, разметало вихрем с полянки, — Михалыч выдал эту фразу, понимая какое впечатление она произведёт на окружающих.

— Это вы сами придумали? — в тоне журналиста уже сквозило явное раздражение, но Михалыч не растерялся:

— Я слышал, что сказал патологоанатом.

— У вас тут аномальная зона? Бывают локальные вихри? Торнадо? — журналист отчаянно старался сохранить лицо и вернуть разговор в прежнее деловое русло, но выкрики из толпы мешали ему:

— Да нет у нас ничего, кроме психов, а психи есть везде!

— Напомни мне, Влад, чтобы я запросил метеорологические сводки за последний месяц. — проговорил журналист, обращаясь к оператору, и тут же вернулся к разговору с Михалычем. — Вы были свидетелем работы следователей? Можете припомнить, о чём они при вас говорили?

— Я являюсь одной из жертв того «зверя», о котором вы собираетесь предупредить народ… единственной выжившей жертвой! Я, Полозов Альберт Михайлович, одна тысяча девятьсот сорок восьмого года рождения сейчас выгляжу на двадцать пять.

Журналист замер на минуту, переваривая полученную информацию, тяжело вздохнул и выговорил с явным трудом:

— Хватит издеваться! Мы приехали снять нормальный сюжет для новостной программы. Я рад, что вам тут есть над чем посмеяться, но мы не собираемся связываться ни с одним каналам, которому можно было бы продать эту юморину с примесью мистики.

— Вы думаете, мне смешно?! — Михалыч потерял самообладание, перешёл на крик и вздрогнул, почувствовав прикосновение к локтю. Ему захотелось вырваться из неприятного захвата — руки, державшие его, казались холодными, влажными, точно жабьими, — но хватка оказалась неожиданно сильной.

— Не слушайте его, пожалуйста, не обращайте внимание. Это Альберта Михайловича внучек слегка не в себе, — Тома крепко держала Михалыча за локоть, а её слова, произнесённые с придыханием, елеем вливались в уши и отравляли само сознание.

— Ну почему?! Почему вы все здесь так легко верите в то, что у меня, то есть у моего мнимого деда, был внук, и не верите в мою нормальность?! — крик Михалыча заставил умолкнуть толпу, но не произвёл никакого впечатления на Тому:

— Пойдём, не надо так кричать, не надо расстраиваться. Я за ним пригляжу, не волнуйтесь, и буду благодарна, если вы никуда не сообщите.

Михалыч сперва попытался вырваться из лап Томы, но, оглядев толпу, сдался и пошёл туда, куда уводили.

Тася ходила из угла в угол по комнате — деревянные половицы поскрипывали под ногами с одинаково раздражающим звуком, как на них не наступай: хоть в обуви, хоть без, хоть носком, хоть пяткой.

— Мелкая, не мельтеши! — расстроенный неудачной и к тому же затянувшейся командировкой репортёр грозился всем своим видом вот-вот сорвать на Тасе злость.

Оператор — мужик безобидный — лежал на высокой железной койке в обнимку со своей техникой.

— Я думаю, что тот парень говорил правду, — эти повторяемые Тасей, точно попугаем, слова теперь сопровождались нервным смехом и грубым окриком:

— Что?! Ты про того молодого старика?

Тася перебирала в памяти события своей недолгой жизни и едва начавшейся профессиональной деятельности, пытаясь понять, когда она полетела по наклонной, а её жизнь потекла под девизом "восемь часов позора, и ты дома". Нет, Тася не находила за собой ошибок. Она была очень активной, серьёзной и старательной девочкой — сколько одного этого старания понадобилось ей, чтобы попасть на учебную практику в новостное агентство в то время, как её однокурсники довольствовались перебиранием бумажек на кафедре. Но этого было мало: она ластилась к редактору, лебезила, лезла в души к коллегам без мыла и добилась-таки того, что её взяли на этот репортаж. И надо же было в последний момент так проколоться из-за неправильно подобранной одежды. Первый репортаж пошел прахом, и это занимало Тасю куда больше, чем перспектива ночевать в чужом доме в одной комнате с двумя малознакомыми мужчинами.

— Я уверена, что тот парень говорил правду. По крайней мере, в его словах больше смысла, чем в том, что говорили остальные...

— Очень сложно отыскать крупицы истины во всем том бреде, что он вывалил на наши несчастные головы, — репортёр всё больше раздражался — Тася решила не действовать на нервы начальству и вышла в сени.

Ночь казалась Тасе непроглядно-чёрной ровно до тех пор, пока она не подняла голову к усеянному звездами небу. Нет, она никогда прежде не видела такого неба и такой темноты. Звезды перемигивались с ней, затеяв странную игру, а Тася против желания пыталась вспомнить уроки игнорируемой в старших классах астрономии. Тася влезла в чьи-то оставленные на крыльце галоши и вышла в ночь — ей непреодолимо хотелось обозреть весь небесный свод. Сколько людей в разных частях света, подобно ей, из века в век вглядывались в это небо, вдохновляясь на открытия: Галилей, Коперник, Ломоносов, Джордано Бруно... Таисия была готова встать в один ряд с этими личностями, и всё, чего ей не хватало, — немного решительности.

Тася засветила фонарь на смартфоне и сделала несколько шагов в сторону леса. В конце концов она журналист, а журналист должен расследовать и делать это по возможности максимально самостоятельно. Эти мысли и оправдания крутились в хорошенькой Тасиной головке вместе с текстом будущей статьи, в которой она расскажет о величии неба, недостижимости звёзд и таинственном шепоте леса. Пусть он ещё только готовится ей открыться. Тася перешла на бег, сердце отчаянно билось внутри, разгоняя кровь по телу, и вместе с кровью в голове бились слова, фразы, предложения. Каждый шум, каждое движение и даже страх быть остановленной, не достигнув успеха, превращались внутри в подлежащие, сказуемые, причастия и деепричастные обороты, каждый слог в которых был выстраданным и от того драгоценным. Боясь расплескать себя в нахлынувших чувствах, Тася вошла в лес и позвала:

— Кто ты? Что ты? Поговори со мной! Почему ты убиваешь одних и награждаешь других? — Тася сделала несколько шагов, протиснулась между вставшими слишком близко друг к другу берёзками и внезапно взлетела в воздух. — А-а-а-а… Ты? Да! Расскажи мне, и я объясню остальным. Я умею говорить, я очень хорошо объясняю, я лучше... Я та, кто тебе нужен.

Вот когда Тасе понадобились все навыки прирожденного интервьюера, каким она себя считала: успокоиться, принять удобную и красивую позу, сосредоточиться, установить зрительный контакт... Тася висела в воздухе и улыбалась.

— Молодая женская особь, — голос, который услышала Таисия был мужским, ломающимся и, должно быть от того, хрипловатым.

— Меня зовут Таисия... Тася. Я представитель местного новостного канала и хочу задать несколько вопросов. Представьтесь, пожалуйста, — вспомнив некогда выученные уроки, Тася перешла на «вы».

— Ты первая женская особь, которую я встретил на этой планете. Я знаю, что у вас не принято, чтобы женщины перемещались по пересеченной местности в ночное время. Вы считаете это неприличным и даже опасным. Что ты делаешь здесь в одиночестве, женщина?

— Я пришла, чтобы взять у вас интервью. Я хочу получить эксклюзивный материал, — Тася пыталась вникнуть в слова собеседника, но данных было мало, чтобы составить о нём хоть какое-то мнение. Тася старалась говорить простыми для восприятия, не имеющими эмоциональной окраски фразами. — Позвольте мне вести аудио и видео запись.

Попав в круг, Тася почти рефлекторно задействовала видеокамеру на смартфоне и жалела только о том, что не может вести онлайн-трансляцию из-за слабого сигнала, но спросила разрешение на это только сейчас.

— Твоё записывающее устройство работает, женщина. Я не вмешивался в его работу. Зачем ты спрашиваешь меня о том, на что не хочешь получить ответа?

Тася ничуть не смутилась своему разоблачению:

— О! — выдохнула она в притворном восхищении. — Вы читаете мысли?

— Мой репозиторий уже содержит модель сознания усредненной молодой женской особи. Я отмечаю различия. Судя по всему, у тебя их не так много.

— Репозиторий? — Тася повторила незнакомое слово с вопросительной интонацией.

— Ты не знаешь значения этого слова и просишь меня объяснить? Выражайся яснее, женщина, когда задаёшь мне вопросы.

Тон интервьюируемого показался Тасе оскорбительным, и она не преминула сообщить об этом:

— Я не понимаю раздражения в вашем голосе.

— Я не настроен для распознавания безличных предложений, восклицаний и других нестандартных словесных конструкций. Ты спросила: «Репозиторий?» Я с трудом восстановил смысл вопроса из контекста. Больше так не делай.

— Что вы из себя представляете? — мозг Таси отказывался воспринимать бесконечный объём сваливающегося на неё бреда, и она внезапно обеспокоилась положением своего тела. — Почему я повисла в воздухе? Что меня удерживает?

— Исполнительные механизмы, которыми я управляю, способны создавать разряжение в воздухе. Сейчас ты находишься в локальной области невесомости.

— Чем вы ещё можете управлять? Что вы со мной сделаете? Зачем вы делаете это? — Тася внезапно осознала, что разговаривает с хладнокровным убийцей, находясь в полной его власти, и испугалась.

— Ты задала мне одновременно три несвязанных друг с другом по смыслу вопроса. Как, по-твоему, я должен тебе ответить? — в голосе Тасиного собеседника сквозило неприкрытое раздражение, и она возбуждённо пискнула. — Чем я могу управлять? Я управляю всем на расстоянии двух принятых в обращении на вашей планете мер длины. Я управляю давлением, влажностью, температурой, векторами напряженности электрического и магнитного полей. Что из произнесённого мной тебе знакомо, женщина? — Тасин собеседник не ждал ответов на свои вопросы, а она уже не улыбалась и только неловко переворачивалась, путаясь в одежде, пытаясь выбраться из круга. — Ничего тебе не понятно, а знать ты должна только одно: я могу остановить твою кровь и биение сердца в одно мгновение, могу заставить червей выползти из земли и ползать по твоему телу, могу воплотить в жизнь самые страшные твои кошмары. Что я с тобой сделаю? Я ещё не решил, но ты должна запомнить, что невыполнение сложившихся в обществе за годы его существования требований влечёт за собой наказание.

— Вы ошибаетесь. Вы ошибаетесь! — Тася почувствовала в словах собеседника угрозу и отчаянно забилась, разрывая движениями и без того едва прикрывающую тело одежду. Нет, ни одной мысли, как оспорить умозаключения бестелесного духа, у неё не было, — все науки и знания вылетели из головы от страха, и она в ужасе выкрикивала первое, что пришло ей в голову.

— В чём я ошибся, женщина?! — в бестелесном голосе читалась явная угроза и озлобление, и Тася задрожала: мысли потоком понеслись в её голове, точно взбаламученный селем ил поднялись со дна озера, и сознание выхватывало из этого потока лишь обрывки, в которых было мало смысла.

— Я никогда не вижу сны! Мне не снятся кошмары! — Тася выкрикивала эти фразы, не понимая происходящего.

— Ты глупа, женщина! С тобой не о чем разговаривать!

Тася почувствовала, как её тело вытянулось в струнку так, что она не могла пошевелиться, и зашлось болью, будто несколько рук одновременно мяли кожу, продвигаясь от ног к груди.

— Наказание? Какие законы я нарушила? Вышла ночью? Это мораль… это правила морали… Нарушение правил морали — общественное порицание! Нет наказания! — Тася кричала от ужаса.

— Я предупредил тебя, женщина, что не воспринимаю восклицания, истерические выкрики, повелительное наклонение и безличную речь.

— Вы ничего не говорили про повелительное наклонение, совсем ничего! Отпустите меня! Отпустите! — Тася отчаянно кричала — её тело сдавливало, скручивало, ломало… и она боялась открыть глаза, чтобы увидеть, кто это делает, — прикосновения казались ей влажными и липкими.

* * *

— Михалыч! Михалыч, вставай! Хватит спать!

Михалыч не помнил, когда его последний раз будили, — забитая стариковскими проблемами голова поднимала его до рассвета — но теперь молодое тело требовало сон.

— Михалыч, завтрак на столе! Поешь, пока не остыло, и будешь работать. Вставай!

Тома, конечно же, не оставила его в покое, не сдалась, несмотря всё звучавшее в постанываниях спящего недовольство, — Михалыч сел на прогнувшей под ним почти до пола раскладушке и спустил ноги на пол:

— Издеваешься, женщина, совести у тебя нет! — проговорил он хрипло, пряча глаза под веками от света стоваттной лампы.

— Ты жрать хочешь? Вот! «Кто не работает, тот не ест», — помнишь?

— Наоборот, женщина, совсем наоборот. С высоты прожитых лет тебе заявляю, — Михалыч покряхтел для порядка, разгибая колени, попытался передать голосом стариковскую сварливость, но связки изменили ему, а тело в несколько шагов преодолело расстояние до простого деревянного стола, уселось на табурет, руки схватили кусок белого хлеба, и зубы вгрызлись в хрустящую корочку.

— Вкусно? — в голосе Томы, наблюдавшей за щедро поливавшем хлеб вареньем Михалычем, слышалась явная издёвка, а её лицо ухмылялось.

— Женщина! — Михалыч рычанием предупредил попытку помешать своей трапезе, но Тома не прониклась угрозой:

— Эк тебя разобрало! — проговорила она, покачав головой, — Михалыч откусил хлеб, и, едва проглотив, набил рот творогом. — Да, странное творится, странное, — Тома не могла подобрать слов, чтобы выразить свои впечатления от зверского аппетита Михалыча и внезапно обрушившейся на него молодости. — Поешь, дров нарубишь, воды принесёшь, и в бане кран забился песком — надо починить.

— Угу, а потом мальцов твоих свожу к речке — вроде как порыбалим — ничего не поймаем, зато развлекутся. Не всё со старой бабкой в доме сидеть.

— На улицу выйдешь?! — Михалыч вздрогнул от хохота, которым Тома ответила на его примирительную фразу. — После того, как пропала девчонка, которая за твою руку вчера цеплялась?

— А я тут причем? — выдохнул Михалыч первое, что пришло в голову.

— Ни при чём, — проговорила Тома раздельно, — но никто, кроме меня, этого не знает, поэтому будешь делать только то, что я скажу.

Михалыч оторвался от еды и поднял взгляд на Тому:

— Пропала? — он сглотнул и окончательно потерял аппетит. — Та рыженькая девчонка?! Как пропала?

— Да так… — Тома не собиралась акцентировать внимание на этом событии. — Проснулись поутру, а её и нет. Говорят, что к лесу пошла.

— Как это к лесу? — Михалыч был не на шутку взволнован. — В лес пошла? Я же сказал не ходить в лес!

— Я не знаю, о чём вы там говорили, — Тома оставалась равнодушной к любым эмоциям, — но этот журналист сказал, что её телефон находится где-то в лесу.

— Так нашли девочку?! — Михалыч привстал с табурета.

— Так ищут, — ответ Томы был равнодушно-спокойным, но Михалыч вскочил с места и направился к двери:

— Там, где берёзы встанут кругом… — прошептал он сквозь плотно сжатые зубы.

— Эй, куда побежал?

Михалыч выскочил из калитки и быстро преодолел расстояние до дома, в котором остановились на постой журналисты, — его несколько раз окликнули и даже, кажется, пытались схватить за локоть, но он не реагировал и только повторял про себя:

— Она вошла в лес. Она там, где берёзы встанут кругом…

Михалыч миновал лесную опушку и пошёл по светлой от берез тропинке:

— Как ты шла, девочка? Вряд ли разбирала дорогу, — привычка разговаривать с самим собой, сформировавшаяся за годы одиночества, никуда не делась. — Вряд ли ты ушла далеко.

Лес был на его стороне — взгляд сразу же различил вставшие метрах в ста от него частоколом берёзы. Михалыч быстро преодолел это расстояние и попытался протиснуться в круг, но за берёзами Михалыча встретила и легко оттолкнула стена.

— Да чтоб тебя! — ругнулся Михалыч, взял разбег и врезался плечом в непрозрачную для его взгляда стену — та спружинила студнем, пошла кругами и с чавканьем вернулась на место. — Как туда попасть? — спросил Михалыч у берёзок — те не ответили, только покачали ветвями под ветром. Михалыч погладил нежные стволы берёз и вернулся к изучению проницаемости стены. — Эй, придурок, впусти меня! — дотронулся он до стены и позвал.

— Я занят, человек, — послышался знакомый голос.

— Чем ты занят? — спросил Михалыч.

— Какой ответ тебя устроит, человек?! — голос звучал насмешливо, даже игриво. — Я отвечу, что развлекаюсь.

— Значит, ты развлекаешься! — Михалыч внезапно для самого себя слишком быстро вышел из себя — Как же я не понял этого сразу?! Ты здесь только для того, чтобы развлекаться, наблюдая за страданиями попавших в твои лапы людей. Изверг!

— Ты зря обвиняешь меня, человек! — довольно пылкие оправдания показались Михалычу наигранными. Ему казалось, что он слышит за бестелесным голосом удовлетворённое мурлыкание. — Я такой же, как ты! Неужели ты ещё не понял? Мы одинаковые и должны быть заодно.

Михалыч поморщился, но всё-таки утихомирил поднимавшуюся в груди ярость:

— Зачем ты здесь? — спросил он примирительно.

— Я ищу хороших людей, — последовал простой и краткий ответ.

Михалыч замолк на минуту — стена отгораживающая круг на ощупь была похожа на желе: податливой, упругой — и всё-таки не пропускала внутрь, как бы сильно он не нажимал. Михалыч представил, каково той девочке оказаться в желе, и почувствовал, как внутренности подвело, а диафрагма зашлась дрожью.

— Ты ищешь. Но сейчас ты развлекаешься? — выдохнул он.

— Я получаю удовольствие. У меня внутри молодая женская особь, с которой невозможно разговаривать о чём-нибудь серьёзном. Я сделал с ней всё, что мог, но мне хочется большего.

Михалыч сглотнул — он давно позабыл это чувство и не мог придумать ему название: какой-то внутренний трепет, который вызвали у него слова этого голоса.

— Ты пробовал с ней говорить? — голос Михалыча дрожал.

— Она доставляет мне удовольствие, — в этих словах слышался смех, который был Михалычу неприятен.

— Впусти меня, я тоже хочу развлечься, — проговорил он.

— Ты хочешь развлечься с ней? — удовлетворение и интерес, прозвучавшие в интонациях бестелесного голоса, заставили Михалыча вздрогнуть от омерзения. — Да, ты прав. Вдвоём развлекаться интереснее. Я уже сделал с игрушкой всё, что мог. Возможно, ты придумаешь что-то новенькое.

Михалыча потянуло за руку, и краткий миг, когда его мозг зашелся в страхе, не позволил ему понять, как он преодолел ограничивающую круг стену. Михалыч огляделся по сторонам — тот же лес вокруг, не изменилось ничего: ни места, ни времени суток, — березы стояли вокруг небольшой полянки, а стена, которую он только что миновал, стала прозрачной для взгляда и звуков. И только подняв голову к небу, Михалыч увидел то, что искал: в нескольких метрах над землёй в странной позе висела Тася. Её руки и ноги были широко расставлены, одежда висела лохмотьями, едва прикрывая наготу, а на лице читался панический ужас.

— Видишь, с кем мне приходится иметь дело? — бестелесный голос, как будто жаловался. — А ведь она сама пошла искать меня, хотела получить «эксклюзивный» материал, — при этих словах тело Таси пришло в движение, резко перевернулось в воздухе так, что ноги поменялись местами с головой, а она захрипела сорванным в крике горлом. Михалыч почувствовал головокружение, будто сам перевернулся вместе с Тасей и бросился на помощь. — Не подходи! — бестелесный голос прозвучал взволнованно, предупреждая Михалыча, которым дорожил, об опасности. — Я подверг игрушку действию гравитационных сил. Она верещала так, что сорвала голос. Если ты подойдёшь слишком близко, то попадёшь под воздействие, — это будет неприятно.

Михалыч отступил обратно к стене и сфокусировал взгляд на теле Таси.

— Почему ты посчитал её негодной? Ты задал ей все вопросы? Неужели она не смогла ответить ни на один?

— Я не посчитал нужным задавать вопросы. С этой особью всё и так понятно. С ней не о чем разговаривать. Видишь, я развлекаюсь.

— Ты даже не стал с ней разговаривать? — Михалыч потерял способность к спору — на его глазах Тася перевернулась в воздухе, забилась точно муха в паутине и открыла рот в отчаянном, но абсолютно немом крике, по лицу девушки катились слёзы.

— Нет, мы долго говорили с ней. Она задала мне десяток вопросов. Я ответил на все и понял, что из себя представляет эта женская особь. Модель её сознания истинна и однозначна.

— Но ты не задал ей ни одного вопроса! — положение тела Таси в воздухе пугало Михалыча, который чувствовал, как будто разделяет боль девушки. -Ты совершил ошибку.

— В чём я ошибся, человек, объясни мне! — раздражавшее Михалыча мурлыкание впервые уступило привычным для голоса деловым интонациям.

Михалыч чувствовал необычное возбуждение:

— Ты ищешь хороших людей и отличаешь одних от других в зависимости от ответов на три вопроса.

— Я задаю каждому четыре вопроса, человек.

— Мне ты задал три.

— На четвёртый ты ответил сам. Я не успел задать его, — в голосе появились так знакомые Михалычу Томины равнодушные нотки, и он поспешил ответить своему собеседнику восклицанием:

— Но ей ты не задал ни одного, а значит, ты не можешь судить о том, хороший она человек или плохой!

— В твоих словах есть смысл, человек, но ты многого обо мне не знаешь. У меня есть модель молодых особей её вида, и все они в большинстве своём плохие. У этой мало отличий.

Руки у Михалыча дрожали — ещё никогда от его слов не зависело так много:

— Ты предпринял мало усилий, чтобы установить эти отличия. Она была не в равных условиях со мной.

— Ты не понимаешь, что такое модель, человек! — голос как будто заинтересовался в споре, и Михалыч поспешил выдохнуть. — Я составил усреднённый образ сознания особей её вида, возраста, образа мыслей... И у меня было достаточно данных, чтобы установить отличия.

— Ты сделал две ошибки, — Михалыч старался сохранять спокойствие. — Ты стал судить этого ребенка по среднему образу. Ты ограничил необходимое число отличий.

— Число отличий было ограничено, я не задал ей обычные вопросы, но твое первое утверждение мне не понятно.

— Почему ты решил, что Тасю можно сравнивать со средним образом?

— Ты назвал эту особь по имени? — Михалыч кивнул, он уже с трудом справлялся с внутренней дрожью. Только последняя его фраза заставила бестелесный голос прекратить пытки.

— Значит, Тася. Тася имеет возраст, пол и другие объективные характеристики, а ее сознание похоже на сознание особей, имеющих сходные объективные характеристики.

— Ты видел всего четырех особей на этой планете.

— Вношу поправку. Я общался с тобой и ещё с тремя нелюдями. Я долго наблюдал, копил информацию и строил модели, кроме того, многое было заложено в мой репозиторий априори.

— С чего ты взял, что твои эти модели правильны? Кто вложил в твой этот репозиторий эти знания? С чего ты взял, что они применимы к Тасе? Почему... — Михалыч отчаянно старался подавить поднимающуюся в душе панику и выкрикивал довод за доводом, уже не слушая ответы.

— Возможно, ты прав, человек, — Михалыч не сдержал вырвавшийся наружу крик, — но сейчас уже поздно.

— Почему поздно?! Отпусти её! — Михалыч окончательно потерял самообладание — он кричал и умолял.

— Я заигрался, и мои манипуляции привели к изменению сознания этой особи. Вы называете то, что с ней случилось, сумасшествием. Я могу только максимально быстро и безболезненно прекратить её существование.

— Не делай этого! Не надо, — Михалыч в панике закричал. — Отдай её мне.

— Ты ничего не сможешь сделать — изменения не обратимы.

— Отдай!

— Тебе самому сейчас плохо, человек.

Михалыч не мог унять дрожь — она распространилась по телу: поднялась с ног до плеч, а теперь охватила даже челюсть:

— Отдай!

— Ты можешь забрать её, если хочешь. Я больше ничего не могу сделать. Мне жаль.

— Ты ошибся, — это всё, что смог сказать Михалыч на прощание бестелесному голосу. Его мысли кричали что-то о наказании и искуплении, но никак не складывались в слова.

Показавшаяся сперва лёгкой, как пушинка, Тася через несколько метров уже оттягивала руки, лежала неподвижным покорным грузом на руках. Михалыч смотрел ей в лицо, стараясь убедиться в том, что девушка моргает. В деревню он вернулся со своей ношей только в сумерках, занёс Тасю к себе в дом и уложил на кровать. Она не шевелилась — и единственным признаком того, что она в сознании, по-прежнему, оставалось моргание.

Михалыч стянул с девушки обрывки мокрой одежды, завернул в одеяла, напоил чаем, пригладил сбившиеся волосы:

— Спи, маленькая!

Тася покорно погрузилась в сон. Михалыч надеялся и верил, что «ведьма», ошибившись раз, обманула его и в том, что с Тасей случилось плохое.

Михалыч заснул как убитый, едва убедившись в том, что Тася тоже спит, но среди ночи проснулся и никак не мог найти себе места, прислушиваясь к давно позабытым звукам чужого присутствия. Его гостья тяжело дышала, возилась в постели, постанывала… Михалыч подошёл к ней и какое-то время удивлённо наблюдал: она щучкой крутилась на смятых простынях, сбила с себя ногами одеяла, полностью обнажившись, а теперь расправлялась с подушкой: закрыла ей лицо, а потом отшвырнула так, что несчастная отлетела к шкафу и распласталась на полу.

Михалыч поднял подушку, уложил на положенное той место, в головах свернувшейся калачиком на постели Таси, уселся на край кровати и накинул на Тасю одеяло — она вскрикнула, повернулась на спину, выпрямила тело и отчаянно засучила ногами.

— Тише-тише, всё хорошо, — Михалыч положил руку Тасе на лоб, помешал судорожным движениям — Тася задышала ровнее и вскоре затихла.

Михалыч пристроился рядом на кресле, принял удобное для сна положение, прикрыл глаза, но сон к нему больше не шел. Организм проснулся, требовал завтрак, а ум находился в деятельном возбуждении. Михалыч залез в погреб, достал початую банку солёных огурцов, поставил на стол, попытался разрезать твердокаменную буханку зачерствевшего хлеба и сдался — еды у него в доме не было, а той, что была, наестся было невозможно самому, а кормить молодую девушку и вовсе было зазорно.

Михалыч подошёл к постели и полез под матрас за заначкой — к Томе идти не хотелось, только вот и заначка была бесполезной: не будить же продавщицу и не взламывать дверь магазина. Почувствовав шевеление руки Михалыча под собой, Тася повернулась на бок и обеими руками обняла его голову.

— Тише-тише… не надо так, — Михалыч попробовал отстраниться, но девушка только крепче прижала его к полуприкрытой груди.

— Чем ты занимаешься здесь, старый хрыч?! — грузная фигура Томы появилась в дверях и закрыла собой рассветное солнце. — Я тебя по всей деревне ищу с собаками, а ты вот где! Ты пропавшую девчонку к себе притаранил?! А я за тебя заступалась!

— Тома! — Михалыч попытался встать, и Тася повисла у него на шее, а прикрывавшее её одеяло сползло с бёдер.

— Ах, охальник! — Тома прикрыла глаза рукой, оставив небольшую щёлочку между растопыренных пальцев для подглядывания, — Михалыч подтянул одеяло.

— Ложись обратно, маленькая, успокаивайся. Всё хорошо! — Михалычу с трудом, но всё же удавалось скрывать смущение, но Тома только подливала масла в огонь.

— Маленькая?! Ложись обратно?! Да что ты творишь, старый хрыч?! Тебе напомнить, кто ты такой?

— Ну и кто я такой?! — Михалыч ощерился в злобе, и уже отпустившая его шею Тася опять завозилась на кровати. — Не ори! — осадил он Тому тише. — Девочку не беспокой, ей выспаться надо — такое пережила.

— Да! Она многое пережила — это очевидно. И что ты, старый, творишь?! — Тома отвела руки от своего лица. — Её же всю ночь всей деревней искали, а ты её уже и раздел, и в постель уложил, хорошо, что ещё девочкой называешь. А когда я народ позову, что делать будешь?

— Слушай, — наблюдая корчи чутко реагировавшей на происходящее Таси, Михалыч окончательно вышел из себя, — зови, кого хочешь… делай, что хочешь. Только вздохнуть без тебя дай! Попросил бы пожрать принести, только ты не в себе совсем, глядишь, и отравишь.

— Мерзавец! — сопровождая каждый свой шаг бранью, Тома ушла, и Михалыч смог вплотную заняться своей подопечной — с усилием оторвал от себя её руки и спрятал под одеялом:

— Лежи смирно. Еды эта истеричка не даст, а принесёт она…

Михалыч не успел додумать мысль, испугаться открывшимся перед ним перспективам — слишком возбуждённые по меркам тихой деревни голоса, доносящиеся снаружи, заставили его оставить Тасю и метнуться к окну, а в следующее мгновение кто-то, не щадя старых ступеней, протопал по крыльцу, с немереной силой распахнул двери и ворвался в комнату.

— Что здесь происходит? Тася? Почему она голая? — журналист прошёл в комнату и замер у кровати, оглядывая прикрытую одеялом студентку.

— Мокрую одежду снять пришлось, поэтому она и голая, — Михалыч стыдливо потупился, заломил руки, но всё-таки нашёл в себе силы ответить.

— Да где она успела промокнуть?! — Предпочитавшая прежде воспринимать мир закрытыми глазами Тася, узнав знакомый голос, изменила свои намерения и теперь, приоткрыв ещё и ротик от удивления, оглядывалась и редко моргала. — Объясните, что здесь случилось?!

— Девочка попала в круг, я же сказал не ходить в лес. Куда вы смотрели?

— Да что вы с ним разговаривайте?! Милицию вызвать и всех делов! — следом за журналистом на пороге комнаты показались односельчане Михалыча — народ, ожидая редкого в деревне развлечения, запрудил крыльцо, тамбур и заглядывал в открытую дверь комнаты, не переставая обсуждать происходящее.

— Я уже звякнул.

— У тебя голос детский, поверили хоть, что взаправду? — потешался над говорившим чей-то ехидный бас, а Михалыч оглядывал толпу и искал пути к отступлению: шкаф за его спиной не мог помочь, погреб был едва ли лучшим выходом, а окно напротив было закрыто — вышибить его с разбегу, кубарем вывалиться во внутренний двор, а там, сгруппировавшись, тикать отсюда так, чтобы только пятки сверкали. Михалыч не сомневался в возможностях своего молодого тела, но мысль о побеге в стиле снятого в девяностых боевика казалась сумасшедшей.

— Всё закончилось, девочка, всё, что бы не случилось. Идём ко мне! — журналист присел на край кровати и потянул к Тасе руки. Она в ответ отчаянно закричала и, перебирая по постели ногами, села, выпроставшись из-под одеял. — Ну что ты? — журналист подцепил одеяло и попытался прикрыть грудь Таси, но она всеми силами старалась избежать прикосновения ткани, до которой дотрагивались его руки, — села на корточки на кровати и вжалась спиной в изголовье.

— Ну разве ж ты не видишь, что она не в себе и боится! — Михалыч вырвал одеяло из рук журналиста и закрыл им Тасю с головой, но та не посчитала это надёжным укрытием, подпрыгнула и обезьянкой повисла на шее Михалыча, обняв его за пояс ногами. — Да что ты? — Михалыч инстинктивно подхватил девушку под зад.

— Послушайте, я несу ответственность за Таисию на время её командировки. Я не знаю, какой вред вы ей нанесли, но если вы сохранили остатки совести и рассудка, то отпустите её.

— Послушай! Я ничего плохого ей не делал — я её спас. Отпустить её? Ну смотри — не держу, — Михалыч отпустил руки — Тася, лишившись поддержки, вскрикнула и крепче обхватила его шею и пояс.

— Вы хоть прикройте её!

— Да зачем вы тратите время на уговоры преступника, уважаемый? — собравшаяся за дверью толпа всеми силами старалась прорваться через дверь, но застревала в проходе, не в силах выдвинуть из своих рядов полномочных лидеров, которые первыми должны преодолеть порог. — Милицию вызвали — приедут, повяжут, и всё будет хорошо.

Михалыч ещё раз оглядел комнату и сдался, покорно прикрыл повисшую на нём Тасю простынёй — его подопечная обнимала, прижималась, заглядывала ему в лицо и тряслась, будто весь мир вокруг хочет навредить ей.

— Чего ты? Ну чего? Холодно? Не дали тебе отоспаться? Ну что ты такая зашуганная? Всё хорошо! — успокаивая бьющуюся у него на груди от страха Тасю, Михалыч не позволял себе предаться панике, а сделать это очень хотелось. Толпа злобных односельчан, посмеиваясь и издеваясь, стояла в дверях, заняла тамбур и крыльцо его дома, и разыгравшееся воображение рисовало незваных гостей в виде безликой слизи, которая тянула щупальца через порог, а единственный живой человек из этой массы — журналист — усевшись на табурете, загораживал путь к отступлению.

— Что же я её родителям скажу? — журналист покачивался, держался за голову и лишь изредка бросал взгляды на прикрытую лёгкой простынёй голую спину Таси. — Да отдайте вы её мне! — воскликнул он, наконец, поднялся со стула и потянул руки к уже задремавшей на руках Михалыча девушке.

— Едут! — с улицы доносились детские крики и весёлый смех.

Михалыч инстинктивно обнял Тасю — всё в его жизни было наперекосяк: в весёлых детских голосах ему слышалась угроза; доставшаяся молодость и физическая сила не приносила ничего, кроме голода. Журналист замер в шаге от него, а толпа, собравшаяся в дверях, расступилась, пропустив в комнату участкового:

— Почему сразу в город стали звонить? Почему сперва меня не позвали? — произнёс он ворчливо и направился к сидящему на кровати в обнимку с Тасей Михалычу.

Изголодавшийся желудок Михалыча пропел лебединую песнь и завязался узлом в спазме, от которого единственным облегчением стало тепло прижимавшегося тела.

— В шкафу возьми на средней полке в белье полиэтиленовый мешок.

— Почему ты мне тыкаешь, мерзавец?! — не выспавшийся участковый в помятой форме, слегка испачканной листвой и порванной ветками, легко раздражался. — А это потерпевшая? Почему до сих пор… Вы что хотите засвидетельствовать изнасилование с поличным? — участковый стремился сорвать на злость и быстро перешёл на крик. — Отпусти её!

— Не дали человеку после ночных поисков отоспаться, — прокомментировал кто-то сердобольный действия участкового, — тот подошёл к постели, схватил Михалыча за шкирку и приподнял, стараясь стряхнуть обнимавшую его всеми конечностями Тасю на постель.

— Отпусти руки, урод!

Михалыч особо и не держал — полусонная Тася свалилась на пол, легла на спину и оглядела собравшуюся в комнате компанию. Выражение её лица, сперва потерянное, менялось по мере того, как взгляд выхватывал из толпы одно лицо за другим: уголки губ поползли вниз, брови едва не соединились на переносице, выдав испытываемый девушкой ужас, рот оказался раззявлен в немом крике, грудь задрожала от рыданий, которые вскоре огласили комнату, а Тася, засучив ногами и руками, принялась отчаянно мутузить пол.

— Таисия, успокойся! Тася! — журналист кинулся на помощь девушке, но был остановлен ловким ударом пятки по колену. Тася сменила испуганные рыдания на крик, сгруппировалась на полу и, завернувшись в простыню, отползла в угол. — Кто-нибудь объяснит мне, что с ней произошло? — вопрос журналиста остался без ответа.

— Личность подозреваемого удалось установить? — незаметно для Михалыча вошедшие в комнату следовали выглядели не менее потрёпанными, чем участковый. Они произносили заранее заготовленные стандартные фразы, а на их лицах не читалось ни малейшего проблеска азарта от появления нового подозреваемого в безнадёжном деле. — Вещи потерпевшей можете предоставить? — обратились они к журналисту, но тот не расслышал их просьбу за наполнявшими комнату криками.

— В том углу тряпки лежат — ничего не тронул, — произнёс Михалыч и вздрогнул, когда бельё из шкафа посыпалось на пол, — участковый буйствовал, срывая злость на вещах. — Нельзя ли поосторожней?

— Мерзавец! Как будто я не знаю, где у Михалыча документы лежат?! Его знаю, а тебя впервые вижу!

— Ты меня молодым не знал. Так семейный альбом возьми! Там есть несколько моих фотографий, морду лица сличи! Полозов Альберт Михайлович — это я.

— Скажи лучше, куда старикана дел? Он тебя вычислил? Старикан везде свой нос совал, за это и поплатился.

Градус сумасшествия увеличивался с каждым новым человеком, преодолевавшем порог комнаты: Тася рыдала, забившись в угол; толпа не собиралась расходиться; журналист был в шоке от происходящего; прочие пытались в этой обстановке работать. Один из следователей надел перчатки, взял указанные Михалычем тряпки и разложил на столе, пытаясь собрать из обрывков своеобразный паззл.

— Подойдите, — обратился он к журналисту, — вы подтверждаете, что это было на потерпевшей в момент исчезновения?

— Да вызовите вы уже скорую девушке! Или фельдшера позовите! — пришибленный грузом подозрений Михалыч перекричал незваных гостей, а Тася, услышав его голос, подняла голову, огляделась, быстро преодолела на четвереньках отделявшее их расстояние и зверьком залезла ему на колени. — Ну что ты? Ну не надо так. — Тася расставила ножки, обняла Михалыча за пояс, прижалась, уложила голову ему на плечо и завела жалобливую песню, рисуя узоры пальчиком у него на плече.

— Дурку надо вызывать, — пробормотал младший из следователей и взялся за телефон.

— Со скорой начните! — осадил его Михалыч.

— Пойду ещё и прокурора разбужу, — сказал следователь напарнику, окинул место преступления удивленным взглядом и протолкался сквозь толпу.

— Да и толпу разогнать бы неплохо, работать же невозможно, — Михалыч не мог теперь удержаться от указаний — окружающие явно не справлялись и нуждались в руководстве.

— Прочь пошли, уходите! — участковый выполнил указание, и Михалыч печальным взглядом оглядел помещение: раскуроченный усилиями захватчика шкаф, разбросанное по полу стиранное бельё, одинокую банку с солёными огурцами на столе:

— А как же понятые?

— Так! Двое останьтесь — остальные прочь пошли.

— А если что понадобиться, товарищ участковый? — подали голос из толпы.

— Так! Паспорта у всех есть? — участковый был непреклонен. Беспаспортные удалились, и Михалыч смог уделить больше внимания разговору следователя с журналистом.

— Я не могу понять, что могло так разорвать её одежду, но… — журналист рассматривал разложенные следователем на столе обрывки, а Михалыч старался выгнать из головы мысли о сытном обеде, который мог бы украсить эту поверхность значительно лучше.

— Это всё, что на ней было?

— Кроме обуви.

— Возможно, какие-то вещи: сумочка, ключи, мелочь… что-то, чтобы восстановить её путь?

— При ней был телефон.

— Дорогой?

— iPhone последней модели. Она ушла в сумерках. Я был расстроен неудавшимся репортажем, вынужденной ночевкой в этом захолустье — у оператора дрожали руки от нагрузки и вести машину он не мог — я не заметил, как она исчезла. Кинулись искать. Её смартфон находился в лесу, в одной точке. К рассвету его выключили, или разрядился.

— Ищите смартфон, — обратился следователь к участковому, и Михалыч в очередной раз вздрогнул, когда тот отодвинул ногой разбросанное по полу бельё.

— Ну-ка поднимайся! — участковый схватил Михалыча за шкирку и подтолкнул вперёд, так что он едва не сверзился с постели вместе со своей ношей.

— Послушай, если ты о старике печёшься, так чего его бельё топчешь?

Участковый не внял этим словам:

— Ты мне скажешь, где старикана прикопал? Да… и заодно, где мобильник этой девчонки спрятал.

— Никого я не прикапывал и ничего не прятал, — Михалыч поднялся с койки и, похлопывая свою подопечную по спинке и попке, прислонился к стене.

— Мерзавец!

В ответ на очередное оскорбление память Михалыча угодливо воспроизвела все предшествовавшие. Как только ни называли несчастного с тех пор, как он помолодел, — только вот все ругательства меркли перед обвинениями, которые ему вот-вот должны были предъявить. Михалыч инстинктивно прижал Тасю ближе — сейчас он совсем не ощущал её тяжести, только успокаивающее тепло живого тела. Как будто почувствовав владевшее Михалычем настроение, девушка изменила позу — обняла его голову обеими руками и принялась шумно целовать в щеки. Все присутствующие оглянулись на чмоканье и столь же дружно отвернулись.

— Скоро приедут и автозак пришлют, — вернувшийся с улицы следователь с удивлением оглядел притихшего коллегу и вздрогнул в ответ на его слова:

— «Скоро» — это когда? — тот был раздражён. — Пять-шесть часов? За три они никак не доедут. Психи раньше приедут. Дурку ты вызвал?

— Кому?!

— Потерпевшей.

Следователь прошёл в комнату, со вздохом сел на колченогий стул и спрятал лицо — всем внезапно стало неудобно наблюдать за Тасей.

— Чисто! — прервал неловкое молчание участковый, — телефона здесь нет.

— Расследование зашло в тупик, — следователь вслед за напарником уселся на табурет и обратил свой взгляд на Михалыча. — Ну давайте послушаем вашу версию событий. Только потерпевшую с рук спустите.

— По виду не похоже, что она добровольно слезет.

Следователи переглянулись — обоим было не смешно.

Михалыч в свою очередь оглядел разгромленное обыском помещение — мысль сравнить участкового с вором-домушником мелькнула в голове и, к счастью, была забыта, прежде чем приобрела словесную форму.

— Матрас на место положи, — обратился он к участковому, — и постель застели. Попробую её уложить.

— Мерзавец! — участковый возмутился было такому обращению, но, встретившись взглядами со следователями, получил сигнал выполнять.

— И вы присаживайтесь, — один из следователей махнул рукой в сторону понятых. Нам торопиться некуда: прокурора нет, полиции нет, машина из города не пришла… Вдвоём, в легковушке опасного преступника не повезём, да и процессуально…

Михалыч ещё раз огляделся: понятым — хитро ухмылявшемуся и будто бы даже облизывающемуся от удовольствия Палычу и верзиле Всеволоду, который за прошедшие после вчерашнего переполоха сутки так и не переменил вытянутые на коленях треники на более приличную одежду, — щедрым жестом следователя предлагался всего один стул.

Михалыч не стал следить за разрешением конфликта, вернулся вместе со своей подопечной к постели и уложил Тасю на свежую простыню:

— Поспи, маленькая, легче станет — проснешься и всё будет хорошо. — Тасе перспектива сорваться с насиженного места не понравилась, о чем она тут же заявила криком и засучила пятками по кровати. — Ну не надо так, маленькая! Не надо! — Михалыч напрасно пытался вырваться — девушка отказывалась разомкнуть объятия — крепко обхватила его грудь и переплела пальцы на его спине. — Милая, так тебе неудобно будет спать. Ну что ты? — несколько минут вялой борьбы и уговоров закончились тем, что Тася согласилась оставить себе правую руку Михалыча вместо всей верхней части тела и покорно закрыла глаза. Михалыч облегчённо выдохнул и уселся на кровать — руки Таси цепко удерживали его за локоть, а взгляды окружающих не сулили ничего хорошего.

— Ну так, мы вас слушаем, — занявший колченогий стул Палыч опередил следователей, но те не выказали ни малейшего недовольства по этому поводу.

— Я уже всё рассказывал и не раз, — Михалычу в первый раз в жизни не хотелось пускаться в объяснения.

— Это не страшно, — ответил ему один из следователей, издеваясь, — вы расскажите нам сейчас, потом ещё раз прокурору, потом... вы поведаете обо всем, даже о том, что никому и никогда не рассказывали.

— Я узнал о том, что девочка пропала, от Томы — Тамары Изотовой. Она, должно быть, вас и вызвала. Я побежал в лес. Меня видели. Я точно помню — меня окликали и даже пытались схватить. Я вошёл в лес и увидел круг — он был недалеко, метрах в ста от опушки, просто сплошная стена берёз. Вы можете проверить. Березы не расходятся сразу, ещё какое-то время стоят кругом после того, как ведьма сделает свое чёрное дело.

— Дурку ты зря не вызвал, — прокомментировал слова Михалыча старший из следователей.

— Ну так, — подпел ему Палыч, — это у нас псих известный. Семейственное у них, и как вы прежде не обеспокоились — деда его в город забирали и отпустили. А по мне: что дед, что внук.

Быстрые шаги по крыльцу заставили и без того подавленного обстановкой Михалыча вздрогнуть. Половицы заскрипели под каблучками, и через несколько мгновений рядом с подпершим собой косяк двери Всеволодом в проёме показалась женская фигурка в нарядном платье и белой прикрывавшей светлые кудри косынке.

— Володя! Володя! — женщина ухватила верзилу за локоть и попыталась увести за собой.

— Что стряслось? — пробасил он в ответ.

— Настенька с подружками играла — кинулась звать, помочь мне по двору, а её нет. Говорят, поссорились, — она обиделась и в лес убежала.

— В лес убежала?! — Михалыч отреагировал на новость не менее бурно, чем отец пропавшей Настеньки — вскочил с постели и почти вырвал руку из Тасиной хватки. Тася проснулась и по-детски капризно разревелась.

Всеволод, до того абсолютно отстранённо воспринимавший действительность, изменился в лице и перевёл взгляд с растерянного лица жены на успокаивавшего теперь Тасю Михалыча:

— Ты знаешь, куда идти? Где искать?

— Я точно быстрее найду!

Палыч первым из присутствующих распознал внезапно возникшее между Всеволодом и Михалычем взаимопонимание:

— Куда это вы намылились?! — старик поднялся с места, опираясь на клюку, а в следующее мгновение скользил на спине по полу, собираясь врезаться головой в противоположную стену.

— Найдёт мне дочь, положу, откуда взял!

— Да что вы себе позволяете? — следователи поднялись со своих мест, но Всеволод окинул помещение горящим взглядом, и они ретировались обратно к окну.

— Психи одни… Психи вокруг! — постанывал Палыч, лёжа на полу.

— Я должен взять её с собой, — Михалыч просительно смотрел на Всеволода, и не думая сопротивляться его намерениям.

— Бери, твою мать! Делай, что хочешь, но Настеньку мне найди целой и невредимой.

Михалыч подсадил хнычущую Тасю под зад — она скользнула вверх рыбкой, обняла его ногами за пояс, будто не знала позы удобней, обхватила под руки и уложила голову ему на плечо. Михалыч заторопился к выходу, просочился в дверь мимо оглядывающего оставшихся в помещении бешеным взглядом Всеволода и вскоре уже, поддерживая простыню на спине Таси, трусил к лесу.

— Удобно тебе? Сама ножками не пойдёшь? — Тася покачала головой и прижалась щекой к плечу Михалыча. Нет, несмотря на то, что голова билась о плечо от быстрого бега, ей было вполне удобно.

— Я отправил жену домой ждать, — слова появившегося по левую руку Всеволода заставили Михалыча выдохнуть — внимание жителей деревни на этот раз против его недавней прогулки ощутимо беспокоило.

— Правильно. Только я не могу идти быстро с грузом, — Тася при этих словах подняла голову с плеча Михалыча и удивлённо огляделась.

— Она что-то понимает. Может, ещё не всё потеряно, — Михалыч был искренне благодарен Всеволоду за эти слова и за внезапно возникшее между ними доверие. Прежде их знакомство было сложно назвать даже шапочным. Михалыч знал, что Всеволод женат, шабашит в городе на случайных подработках, устанавливает бытовую технику, двери; дочери Всеволода, балованной и своенравной барышне, недавно исполнилось пять лет. — Объясни мне, как искать, и мы сможем разделиться.

— Не думаю, что нам стоит это делать. Со мной ты в безопасности.

— Только ты идёшь очень медленно, а у меня там единственная дочь, — Всеволод в очередной раз посмотрел на Михалыча безумным взглядом, и тот понял, что не удивлён тому, почему с его товарищем не стали связываться следователи.

— Где играли дети?

— Сразу за домом, на опушке.

— Вот смотри, — Михалыч указал вперёд, — там был круг — деревья друг к другу близко стоят. Когда я свою Тасю выручал, они почти впритык стояли, сейчас немного разошлись. Тебе надо искать такой же — только без меня внутрь не ходи и близко не подходи.

— И? — Всеволод скрывал страх за дочь за раздражением. — Что мне делать?

— Кричи! А лучше нам не разделяться.

Всеволод промолчал, потоптался на месте, ещё раз оглядел Михалыча с его ношей и пошёл вперёд по тропинке:

— Настёнька! Доченька! — звал он через каждый шаг, не получая ответа.

Михалыч какое-то время наблюдал в раздумьях за удаляющейся фигурой. Тася, как будто почувствовав владевшие им сомнения, подняла голову, взяла его лицо в ладони и ободряюще заныла.

— Так! — руки Михалыча уже дрожали от напряжения. — Слезай! — Михалыч похлопал Тасю по попке. — Пойдёшь сама. Сейчас тебе платьишко соорудим. — Оказавшись на своих ногах, Тася сморщила носик и надула губки, показав личиком явное неудовольствие, но Михалыч был непреклонен — завязывал узлами концы простыни, прикрывая наготу своей подопечной. — Как ты думаешь, пойти нам за Володей или всё-таки разделиться? — Тася переступала с ноги на ногу, отчаянно пытаясь каждым движением помешать усилиям Михалыча, и не собиралась отвечать на вопросы. — Разделимся — быстрее Настеньку найдём, только без нас Володя в опасности — может в круг попасть. Как ты думаешь ведьма к маленьким девочкам относится? Они же невинные? Не знаешь? — Тася улыбнулась в ответ на этот вопрос, подняла и опустила руки, проверяя не мешает ли ей повязанная вокруг тела простыня, оглядела себя и покрутилась на месте вокруг собственной оси. Михалыч не смог удержаться от улыбки. — Нравится? — Тася установила с Михалычем зрительный контакт и покивала головой. — Вот видишь, что-то ты ещё понимаешь. Значит, всё будет хорошо! Пойдём за Володей следом? — неизвестно к какому вопросу на этот раз относилось покачивание Тасиной головы, но оно было утвердительным. — Кричи, Тася, зови Настеньку. Повторяй за мной! Настенька! — Тася молчала, только сильнее морщилась с каждым новым шагом — Михалыч почти тащил её за собой. Голос Всеволода таял в отдалении, и Михалыч волновался, что не поспевает. — Шевели ножками, милая, пожалуйста, — на Тасю не действовали никакие уговоры. — Володя! — Михалыч перестал слышать голос Всеволода, запаниковал и заметался. — Володя! — Оставленная в одиночестве на тропинке Тася подумала и разревелась. — Прекрати, перестань! — Михалыч схватил её за руку и потянул с тропинки через заросли дикой ежевики. — Настенька! Володя! — Тася запиналась, падала и поднималась, вскрикивала, плакала и ныла, но не отпускала руки Михалыча, который следовал казалось одному ему известному направлению.

— Умммм… умммм… умммм… — Тася издавала нечленораздельные звуки, пытаясь остановить своего спутника, который всё дальше удалялся от тропы.

— Володя, отзовись!

Берёзы перед Михалычем встали стеной.

— Ты можешь объяснить мне, почему тот человек, которого я одарил так щедро, пытается противостоять мне?

— Если ты скажешь, где моя дочь, — Всеволод висел в воздухе, отчаянно стараясь справиться со своим огромным телом, которое отказывалось принимать равновесное положение, норовя завалиться то назад, то вперёд.

— Я не знаком с твоим потомством, но тот факт, что ты печёшься о нём, говорит в твою пользу.

— Где моя дочь, урод?! Где Настенька?! — Всеволод огласил пространство криком во всю силу своих лёгких.

— Я не отслеживаю… — бестелесный голос пресёкся от удивления, не договорив фразу, — Всеволод, перебирая руками, подплыл к ограничивающей круг прозрачной для взгляда стене и попытался уцепиться за ветки стоящей прямо за кругом берёзы, но стена с чавканьем оттолкнула его. — Ты должен выровнять тело, перестать двигаться и успокоить дыхание, иначе тебе будет сложно отвечать на мои вопросы.

— Перестать двигаться?! Как бы не так! — Всеволод оттолкнулся от прозрачной стены ногами и врезался спиной в противоположную. — Если это можно сломать, то я сломаю, если отсюда можно выбраться, то я это сделаю! Если не пробью стену, то перелезу, а на твои вопросы я отвечать не намерен! Удовольствия не доставлю.

С каждым новым толчком сила, с которой Всеволод врезался в пружинящую стену, увеличивалась — стена колебалась и шла кругами в месте удара.

— Зачем ты делаешь это? — бестелесный голос не скрывал удивления происходящим.

— Михалыч, не стой столбом! Настеньку мою ищи — здесь её нет. Я как-нибудь выберусь. Если верхом не перелезу, то низом проскочу, — Всеволод видел сквозь прозрачную для него стену, как его товарищ подбежал к кругу снаружи, а его спутница уселась в траву.

— Он не видит и не слышит тебя, ты зря стараешься, — удивление в голосе сменилось печальным вздохом. — Почему он не оценил ни один из моих подарков? Он не выглядит счастливым, скорее, наоборот. А эта женщина только обременяет его. Почему так происходит, человек? Почему тот, кого я одарил так щедро, пренебрегает мной в ответ?

Усилия Всеволода были обречены, но он не понимал этого, пока тело не предупредило его болью о том, что сотрясающие упругую стену удары, в равной степени травмируют его ступни, руки и плечи. Всеволод сжал зубы и, перебирая руками, полез вверх, но эта его попытка выбраться оказалась безуспешной — любое его усилие приводило к случайным перемещениям: он то взмывал вверх, теряя соприкосновение с прозрачной стеной и беспорядочно болтая конечностями, то падал вниз, пугаясь и замирая перед самой поверхностью почвы.

— Почему ты не отвечаешь на мои вопросы? Я понимаю, что тебе сложно выпрямить такое большое тело из-за того, что центр масс расположен слишком высоко, но если перестанешь двигаться, то рано или поздно зависнешь в воздухе в какой-то одной позе.

— Михалыч, не стой столбом! Настеньку ищи! — Всеволод выдохнул эту фразу, глядя замученным взглядом в пространство перед собой и ни на что не надеясь.

— Я же сказал тебе, что он не слышит. Почему ты не отвечаешь на мои вопросы? Почему ты не выполняешь моих распоряжений?

— Отвечать на твои вопросы?! — Всеволод собрал последние силы на крик. — Выполнять твои распоряжения?! С какого перепуга?!

— Постарайся не использовать в речи выражения, не относящиеся к общеупотребимой лексике, — звучание бестелесного голоса было слишком спокойным и воспринималось Всеволодом как издёвка, заставляя его рычать сквозь плотно сжатые от боли зубы. — Я затрачиваю дополнительные вычислительные мощности для их расшифровки. Ты должен четко отвечать на мои вопросы — от этого зависит твоя жизнь.

— Ты пытаешься убить меня, а я должен отвечать на твои вопросы?!

— Если ты получишь удовлетворительную оценку по результатам своих ответов, то я оставлю тебя в живых и награжу столь же щедро, как и его.

Всеволод сбил пальцы в кровь, пытаясь лезть вверх по прозрачной, гладкой стене, и всё-таки достиг определённых успехов:

— Эта стена рано или поздно закончиться. Я выберусь отсюда, вернусь к жене и дочери, а делать то, что ты говоришь, не буду по очень простой причине, о которой тебе не скажу.

— Ты не выберешься отсюда, пока не ответишь мне, человек. Я задам тебе четыре вопроса, оценю твои ответы и…

— Я рано или поздно преодолею эту стену.

— Человек, ты пытаешься сломать мои механизмы?!

Всеволод отчаянно перебирал конечностями, переворачивался вокруг своей оси и кувыркался через голову, но продвигался вверх. Его усилия выглядели пугающе и были опасными для него: обувь уже покинула его ноги; каждое соприкосновение с ограждающей круг стеной травмировало тело; ногти на пальцах рук и ног треснули, вдавились в кожу; на голове образовалось несколько шишек, а лоб украшали кровоподтёки.

— Что ты делаешь, человек?! Как ты смеешь?! — бестелесный голос сорвался на крик, дал петуха и прервался.

— Я борюсь за свою жизнь! — ответил ему Всеволод, зацепился за край стены и повис на руках, но в следующее мгновение опора под ним качнулась, он полетел вниз и отчаянно закричал, готовясь разбиться. Земля, которая должна была принять его тело, оказалась водой — Всеволод ударился спиной, выбив в воздух облако брызг.

— Так что ты делаешь сейчас, человек? — в бестелесном голосе читалось явное удовольствие от происходящего.

Всеволод вынырнул и мелко засучил ногами, пытаясь удержаться на плаву:

— Что тебе от меня надо? — прохрипел он, отплёвываясь.

— Ты сказал, что борешься за жизнь. Зачем ты это делаешь?

— Я нужен, я должен вернуться к жене и дочери.

— Кто-нибудь, кроме этих двоих, ждёт тебя?

— Нет. Что тебе от меня надо?! — Всеволод приподнялся над водой, нашёл силы на крик и сразу же погрузился под воду с головой.

* * *

— Я думаю, что твои мучения не стоят ожиданий этих двоих, если ты больше никому не нужен. Твоя жизнь ничего не значит. Ты не ценишь её сам — тебя не ценят другие, — Всеволод висел в воздухе мокрой тряпкой, повесив голову, — вода стекала с его тела пополам с кровью, а слова плохо достигали сознания. — Ты ещё живой, человек? — Тело Всеволода покачнулось, точно тряпичная кукла, безвольно замотались конечности, и он застонал:

— Я нужен жене и дочери.

— Ты живой, человек! — в бестелесном голосе послышалась усмешка. — Только посмотри на себя — по меркам этой планеты ты большой и сильный. Почему ты не сделаешь свою жизнь более ценной: не увеличишь число людей, которым ты нужен? С твоими силами ты мог бы сделать что-то хорошее для этой земли.

— Я стану частью этой земли после того, как ты убьёшь меня — судя по размерам, не маленькой частью. Этого недостаточно?

Бестелесный голос ответил на этот вопрос тяжёлым вздохом:

— Ты понял меня превратно, но я не знаю, как объяснить тебе. Ты глуп. Разве земля носила тебя все эти годы только для того, чтобы ты вернулся в неё прахом?

Всеволод поднял голову, ощерился в ярости, вгляделся в пространство перед собой и нашёл в себе силы задёргаться на невидимом подвесе:

— Какое мне дело до того, какие планы у этой земли?! Какое мне дело до других, которые могли бы использовать мои силы и ценить их по достоинству?! Какое мне дело до того, будут ли они ждать меня, чтобы получить ещё больше?! Я люблю жену и дочь — они ждут меня. Для них я делаю всё, что в моих силах: дышу сейчас и пытаюсь выжить!

— Это неправильный ответ, человек! — Всеволод сорвался с незримого подвеса и упал на землю — недавно впитавшая жидкость почва приняла его с чавканьем и заляпала грязью — он перевернулся, сгруппировался и пополз, погружая израненные пальцы в грязь, подтягивая тело и помогая себе коленями. — Мой первый вопрос был о земле. И ты не любишь свою землю, относишься к ней как потребитель: всё берёшь и ничего не отдаёшь взамен. Ты надеешься рассчитаться, когда ляжешь прахом, но это неправильно. На вопрос, что для тебя жизнь, ты упорно твердил, что живёшь для других, но этих других у тебя всего лишь двое. Ты любишь этих двоих, но других презираешь. Это неправильно. Ты нерационально расходуешь свои силы, ты не ценишь себя и то, что тебе досталось. Ты неверно ответил на все мои четыре вопроса, — Всеволод упёрся головой в непробиваемую стену, выдохнул и в изнеможении сел на землю. — Я не вижу причин, по которым ты можешь продолжать гадить.

— Гадить?! — от возмущения Всеволод нашёл в себе силы подняться на ноги, посмотрел вверх и сжал кулаки. — Ну и кому я, по-твоему, нагадил?!

— Ты никому не помог. Ты никому не служил. Ты брал и не отдавал ничего в ответ. Ты был добр только к двоим, но к ним ты был по-настоящему добр. Это я определил достоверно, несмотря на твою неразговорчивость.

Всеволод сделал шаг вперёд, бросая вызов невидимому духу, клонящемуся к закату солнцу, воздуху, ветру, земле и воде:

— Жизнь не была добра ко мне, я ничего не получил даром. Я жил честно, никогда не ступал по головам, не лез вперёд, не выслуживался. Я брал от жизни то, что мог, и отдавал любимым.

— Это ничего не меняет.

Грязь под ногой Всеволода расступилась, обняла щиколотку и потянула вниз. Он оступился на слабых ногах, упал на колени и зашелся криком:

— Ты ошалел?! За что ты меня убиваешь?! — земля уходила из-под ног Всеволода, затягивая его в бездну, а его тело заходилось в панике, судорожно пытаясь вырвать конечности из смертельной ловушки. — Ты сделаешь меня прахом раньше, чем я мог бы успеть… Ты думаешь, что моих сил бы хватило на это служение? Ты думаешь, я смог бы прокормить ещё и сына? Я не мог достичь большего, как бы не старался.

Затянувшая уже по грудь Всеволода трясина внезапно остановилась, он нащупал ногами твёрдую почву и вылез на отвердевшую поверхность.

— Твоя модель не учитывала влияния внешних факторов и особенностей среды обитания. Я совершил ошибку, — эти слова не произвели на Всеволода особого впечатления — он лежал в изнеможении, хватая ртом воздух. — Твоя одежда порвалась, ты ранен и замерзаешь. — в интонациях бестелесного голоса слышалось искреннее раскаяние и жалость, но Всеволод в ответ лишь зашёлся кашлем. — Прикройся. Это всё, что я могу для тебя сделать.

Всеволод ничего не ответил на эти слова ведьмы, не пошевелился, когда его тело оказалось накрыто сверху куском плотной душной ткани. Он оставался неподвижен и не реагировал, когда его позвали по имени, поставили на израненные ноги и только постанывал, когда его вели под руки через лес.

Очнулся Всеволод в своей постели под заунывные звуки рыданий, с которыми жена промывала раны у него на руках.

— Да не реви, Ксения, всё обошлось. Легко отделался. Дай выспаться, в себя прийти, — знакомый молодой голос покровительственный тоном обращался к его жене.

— Да как мне не реветь? — в высоком от рыданий голосе Оксаны звучал нескрываемый ужас. — Руки все в кровь, а хуже всего, что в земле. Понимаешь?!

— Да как же не понимать, Ксения?! Всё я понимаю. Да только и ты пойми: от того, что будешь сидеть и слезы лить над ним, мужик твой раньше не встанет, — а пошла бы ты и пожрать чего-нибудь сварила. Он у тебя с утра нежрамши, глядишь, чего-нибудь бы и заглотил, а мы с Тасей так и сутки уже без крошки во рту.

Всеволод посчитал тон, которым обращались к его жене, излишне запанибратским и открыл глаза: сидевшая возле него на краешке кровати Оксана, заметив его пробуждение, вздрогнула, а её слишком бледное и растерянное лицо, по которому непрерывным потоком текли слезы, не успело выразить каких-либо эмоций.

— Ксанка, — имя жены далось Всеволоду с трудом и прозвучало глухо, но всё же было услышано. При этих, хрипом выходящих из разорванного горла звуках слезотечение из её глаз усилилось, рот скривился, и со словами: «Узнал! Узнал!» — Оксана огласила пространство надрывным ревом.

— Да зачем реветь? Вот дура баба! Муж в себя пришел, глазами моргает, по имени назвал, сейчас ещё и есть попросит. Иди приготовь пожрать — мочи нет.

Всеволод попытался оглядеться, повернул голову, и всё его тело взорвалось болью, а мир покачнулся и поплыл перед глазами. В паре метров от него на табурете сидел тот самый непонятный паренёк — то ли внук местного старожила Михалыча, то ли он сам, странным образом помолодевший, — держался за живот и от нетерпения отбивал ногами чечётку по полу.

— Настенька? — просипел Всеволод, собрав последние силы.

— Здесь твоя доченька, цела и невредима, — сама нашлась, сама домой пришла и принесла тебе подарочек, который в лесу нашла, на полянке. Только подарочек мельтоны забрали, но оно и ладно. — Паренёк выглядел чем-то невероятно довольным, постреливал кругом хитрыми глазами, постанывал, морщился и гладил живот рукой. — Ксения, — взмолился он, не получив желаемого, — ну накорми! Желудок к спине прилип.

Оксана была не способна реагировать на любые раздражители за исключением хрипом, стонов и движений своего мужа — в ответ на стенания голодного гостя она протянула руку в пространство, поманила и в область видимости Всеволода вплыла Настенька. Его подбородок затрясся, губы запрыгали, издав нечленораздельное мычание, руки потянулись к дочери, и через мгновение он, терпя боль, обнимал вновь обретенных родственников и заливался слезами.

Судя по пробивавшимся сквозь коллективные рыдания звукам, недовольный гость поднялся с табурета и затопотал по комнате.

— Дочь у тебя с утра не кормлена, женщина! Мужу надо супчик сварить или кашку. Гость у тебя драгоценный, мужа как-никак спас — уважить требуется. А Тасенька? Разве можно обижать малышку? Если бы не её видеозапись, сидеть бы мне сейчас, а Тасенька… Она очень давно не кушала. Хочешь кушать, маленькая?

Ответом Михалычу послужили очередные рыдания, и Всеволод, удивившись этим звукам, вынырнул из объятий жены и дочери. Михалыч преодолел расстояние от табурета до порога, а теперь стоял в дверях, обнимая повисшую на нем полуголую девушку.

— Дай ей свое платье, Ксанка, — прохрипел Всеволод и изобразил на лице подобие улыбки.

— Вот чёрт, — Михалыч ругнулся и, судя по звуку, пнул что-то — тряпка прошелестела по полу, — ведь только успокоил, и опять в слёзы! Ксения, ну накорми ты нас! Ой! — следующий прозвучавший из уст Михалыча крик заставил Всеволода приподняться, несмотря на боль: паренёк опустил свою хнычущую ношу на пол, сам встал на колени, а в следующее мгновение Всеволод и сам расслышал дразнящие запахи еды и звуки жующих челюстей. — На, на кусочек и жуй хорошо. Скатерть-самобранка, черт бы тебя подрал. Володя, тебе ведьма скатерть подарила, слышишь?! Ну, Ксения, стол накрыт, сама приготовить не можешь, так хоть поешь и мужа накорми.

Больше всего Всеволод хотел выгнать из своего дома всех малознакомых и остаться наедине с родными, но совесть и некоторые другие соображения не позволяли это сделать. Михалыч, а Всеволод окончательно решил обращаться к пареньку этим именем, был жизненно необходимым гостем.

Скатерть — квадратной формы плотная ткань странного серобурмалинового с переливчатой продрисью рисунка — уже несколько часов как заняла положенное ей место, была пару раз протёрта влажной губкой, облита кипятком из чайника в целях дезинфекции и всё-таки предпочитала повиноваться Михалычу, а не своим хозяевам. Настеньке неимоверными усилиями удалось получить от неё мороженое — скромный пломбир в вафельном стаканчике; Оксана после нескольких шоколадок сговорилась со скатертью на сосиски и пельмени, а Михалыч накрывал по своему желанию праздничный стол с супом в супнице, жарким в горшочках, баранками, вареньем, черносливом в шоколаде и самоваром. Впрочем, Всеволод ещё не имел возможности собственноручно испытать полученное с риском для жизни устройство — его кормили с ложечки.

— Да… Есть своя правда у этой нечисти: мне вот жизнь заново прожить дала, а тебе… Глядишь, теперь, когда о куске хлеба задумываться не надо, может, заведёте сыночка, — абсолютно несклонный к меланхолии и самокопанию Михалыч временами выдавал порции стилизованного под ведьмины загадки бреда, облекая его в абсолютно не удобоваримую форму, чем шокировал Всеволода, который с трудом сдерживал Оксану, готовую с пеной у рта доказывать гостю, как тот неправ.

— Завести можно кошечку или собачку, а не сына, — в возмущении заявляла Оксана, делая шаг от кровати, на которой лежал её супруг.

— Ксанка, не надо, — хрипел Всеволод, замечая, как жена в ярости сжимает кулачки.

— Да ладно, вашей Настасье одной совсем скучно, — не унимался Михалыч.

— Настеньке хорошо — ни с кем делиться не надо, в том числе и родительской любовью, — всё для неё одной. А еда здесь ничего не решает — сколько денег нужно, чтобы ребёнка поднять?!

— Да чего поднимать-то? Настенька у вас уже большая.

— Ей всего-то пять лет! — Оксана повышала голос.

— Целых пять лет! Вот теперь устроишься на работу, Ксения, — готовить-то не надо, уйма свободного времени, — а не то, что твой муж шабашит, случайным заработком перебивается.

— Да где уйма времени-то? У меня муж ещё с постели не вставал! — Оксана переходила на крик.

— Так, Ксения, не паникуй: противостолбнячную сыворотку вкололи, кости целы, остальное как на собаке заживёт, — Михалыч не терял самообладания, позволяя хозяйке дома сжимать виски руками и рвать на себе волосы.

— А если не заживёт?!

— Заживёт, Ксана… Всё заживёт, не сомневайся, — успокаивал жену Всеволод, а она по виду была бы рада услышать совсем другие слова.

Этот и подобные ему разговоры — а за прошедшие четверо суток беспокойный гость сумел вникнуть во всё, что происходило в доме, — заставляли Всеволода облегченно вздыхать при звуках рыданий, которыми заходилась Таисия, стоило Михалычу отойти от неё на расстояние вытянутой руки. К несчастью, часы бодрствования Таси были коротки и омрачались нестабильным состоянием девушки, которая чуралась людей и не признавала всё, чего касались их руки. Все попытки её одеть пропали в туне — Тася не позволила сменить на себе бельё и признавала только повязанную Михалычем наподобие тоги простыню. Всеволод отчаянно прятал глаза, когда девушка оказывалась в непосредственной близости, а её ненадёжная одежда приоткрывала какую-то часть тела.

Впрочем, за следующие трое суток Всеволод почти смирился с неудобствами: его тело заживало, всё меньше беспокоя его болью; повязки были сняты, и травмы не казались серьёзными; он был окружён не омрачаемой бытовыми заботами любовью близких, которая настолько успокоила его душу, что даже назойливым замечаниям Михалыча он улыбался. Если бы окружающая действительность никогда не вторгалась в его уютный мирок с сытной едой, возникающей на столе по первому слову, его счастье могло бы длиться вечно, только вот окружающие имели на этот счёт совсем другие планы.

Шум шин по грунтовке не взволновал Всеволода — в то время как Михалыч заметно занервничал: резко поднялся с кровати, на которой недавно успокоилась сном Таисия, и бросился к окну. Его опасения были не напрасны. За шумом шин последовал скрип калитки, а потом со двора послышались шаги и возбуждённые голоса.

— Почему до сих пор ничего не сделано для моей дочери? Почему она остаётся в этом доме? — мужской голос, слегка осипший от крика, прервался неприятным до зубной боли электронным звуком. — Да, я занят. Нет, сейчас не могу присутствовать. Послушайте, вам что не с кем, кроме меня, выпить?! — незнакомец сорвался на крик, а его тяжёлые шаги послышались на крыльце.

— Потерпевшая не нуждалась в медицинской помощи, а мы не её законные представители.

— Не надо, Вадик!

Мужские голоса сменились напряженным молчанием, а Михалыч кинулся к дверям.

— Я вообще не понимаю, к чему вам наше присутствие? — продолжал Вадик, несмотря на предупреждение товарища. Яд сарказма заливался в дом Всеволода сквозь открытые окна. — Произошедшее с вашей дочерью признано несчастным случаем, и даже если мы потеряем ту видеозапись, это ничего не изменит в показаниях свидетеля и заключениях медиков.

Шаги на крыльце затихли, и нарушаемая лишь дыханием тишина вот-вот должна была разрядиться криком, но вместо этого послышался очередной телефонный звонок.

— Сколько можно! Неужели я должен это решать?! Афанасьев — ответственный директор. За что я ему плачу?! Даже не думайте об этом — моей подписи на документах не будет! Я занят! Повторяю: «Я занят!»

Оглядывавший комнату в поисках путей к отступлению Михалыч посмотрел на каким-то чудом всё ещё спящую Таисию и взял себя в руки.

— Что за ор, черт бы вас побрал?! Больной в доме, и ребёнок спит, — Михалыч уверенным шагом миновал комнаты и вышел на крыльцо, где столкнулся лицом к лицу с незваными гостями. Крикливый незнакомец, не ожидавший такого напора, вздрогнул и попятился. — Кто вы такие?! — Взгляд Михалыча выделил из окружающей действительности дорогой костюм цвета предгрозового неба, задержался на несколько секунд на уже осквернившей нижнюю часть брюк пыли и остановился на сопровождавших костюм лицах. Они производили впечатление — поджилки у Михалыча затряслись: пятеро здоровых мужчин. Выбежавшая на шум и вцепившаяся в плечо Ксения не прибавила уверенности. Михалыч знал двоих: полицейского и молодого следователя с яркими озорными глазами — служители Фемиды выделялись на общем фоне, будучи одеты в джинсы, простые рубашки и лёгкие ветровки. Верзила, стоявший за спиной незнакомца, заставил Михалыча задрожать: куда там компании Макса — дерзкой, но не докормленной — или хилым узкоглазым наёмникам Черныша, перед этим великаном даже Всеволод казался щуплым; на нём был строгий чёрный костюм, белая рубашка и узкий чёрный галстук. Михалыч представил, как этот шкаф одним движением своей тяжёлой длани отправляет его в полёт через перила крыльца, и ему стало жаль своего молодого тела: будь он как прежде стариком, чего бояться, но теперь… — Что вам от меня нужно?! — Михалыч попытался скрыть страх за криком.

— Идите без нас, мы там внутри уже всё видели, — следователь и полицейский отвернулись и направились к калитке, а невысокий шустрый паренёк с увесистым чемоданом обогнал незнакомца в дорогом костюме на лестнице и просочился в дверь мимо Михалыча и хозяйки дома.

— Эй, ты куда прёшь?! — Михалыч схватил шустрого за шкирку, но тот по инерции продолжал перебирать ногами по полу.

— Отпустите его! — ухоженная рука внезапно перехватила Михалыча за запястье, и он против воли сконцентрировал взгляд на запонке с черным прямоугольным камнем.

— Вы кто такие? -Михалыч неожиданно для самого себя оказался сильнее нападавших — возможно, тому, кого он держал за шкирку, мешал чемодан, а верзила не торопился вмешаться в конфликт — и повторил свой вопрос.

— Вы не знаете, кто я такой?! Да как вы смеете останавливать меня! — мужчина в дорогом костюме опять зашёлся криком, и Михалыч перевёл взгляд с его руки на лицо:

— Вам надо поберечь связки, так можно вовсе остаться без голоса.

— Мерзавец! Да как ты смеешь?! — голос незнакомца сорвался и дал петуха.

— Послушайте, я вас не звал, хозяева тоже. Зачем пожаловали? — Михалыч каким-то чудом сохранял спокойствие, а за осознанием собственной правоты внезапно пришла уверенность в себе и сила. Мужчина с чемоданчиком перестал перебирать ногами по полу, опустил плечи и сдался. — Я спросил вас, кто вы такие и что вы здесь забыли. Без ответов на эти два вопроса дальше вам не пройти. Ксения, к мужу иди. — Михалыч смотрел сверху вниз в ухоженное лицо человека в дорогом костюме, наблюдал за тем, как в ярости расширяются его ноздри, выпучиваются глаза и старался запрятать подальше выползающую на лицо улыбку. — У нас тут частная собственность, неприкосновенность жилища, а вы должны назваться, прежде чем преодолеете порог.

— Я приехал дочь забрать! — просипел мужчина, и хватка Михалыча ослабла. — Вы не войдёте в дом? — оглянулся он через плечо и обратился к уже собравшимся покурить возле калитки следователям. — У вас же есть постановление.

— К чему вам постановление, если вы хотите забрать свою дочь? А мы уже десять раз провели все необходимые следственные действия, — Вадик не скрывал своё неудовольствие от происходящего и не испытывал трепета перед костюмом.

Михалыч чувствовал, как будто плотно наполнявший всё его существо и поддерживавший в вертикальном положении воздух вышел, оставив после себя обжигающую боль и осознание собственной никчёмности. Человек в дорогом костюме прошёл следом за своим, подволакивающим вместительный чемоданчик подчинённым — ни одному из них даже не пришло в голову разуться на крыльце. Михалыч сделал шаг, чтобы переступить порог, и ощутил, как все его воображаемые ощущения стали реальностью — его грудную клетку сдавило, рот открылся в крике, пытаясь заглотить воздух, а глаза полезли из орбит. В следующее мгновение он стоял на коленях на дощатом полу, хватал воздух ртом и наблюдал за удаляющимися от него ногами верзилы, который прижал мешающего в дверях Михалыча к стене.

— Что вы себе позволяете? Кто вы такие? — голос Всеволода доносился из комнат, будто из глубоко туннеля, — в голове у Михалыча гудело, тысячами молоточков билась кровь. Он с трудом поднялся и на ватных ногах преодолел остаток пути до комнаты, где разворачивались основные события.

— Что вы сотворили с моей дочерью?! Какой урод это сделал?! И почему она не одета?!

— Послушайте, мы делаем всё возможное, — Тася попала в круг, — Михалыч с трудом совладал с собой, но всё-таки подал голос от дверей.

На его глазах человек в дорогом костюме сгрёб Тасю с кровати вместе с бельём и поднял на руки — она сонно уложила голову отцу на плечо и приоткрыла глаза.

— Я приступаю, Иван Алексеевич? — шустрый мужичок с чемоданчиком уже успел разложить на серобурмалиновой скатерти странное устройство, в котором Михалыч всё-таки узнал никогда прежде невиданный ноутбук.

— Начинай! Сейчас усажу Тасю, и она нам сама расскажет.

— Устанавливаю связь с квадракоптером.

Михалыч сделал шаг в комнату — любопытство перед незнакомым устройством быстро сменилось ужасом перед происходящим: Тася в последний раз причмокнула во сне и открыла глаза.

— Так с ней нельзя! Брать на руки нельзя! Она должна твёрдую поверхность под ногами чувствовать и полностью проснуться, — Михалыч кинулся к своей подопечной, но опоздал — Тася отчаянно засучила ногами на руках у отца, а когда тот попытался удержать её, прижав к груди, замахала руками, расцарапывая ему лицо. Михалыч едва успел подхватить сорвавшуюся с рук отца Тасю у самого пола. Она посмотрела Михалычу в лицо, вцепилась пальчиками в рубашку и спряталась у него на руках от окружающих.

— Кто-нибудь объяснит мне, что случилось с моей дочерью?! — Иван Алексеевич был близок к истерике, и его крик только больше пугал девушку.

— Тася попала в круг.

— Я уже начитался этого бреда, когда знакомился с делом.

— И вам, единственному родственнику, потребовалась неделя, чтобы поинтересоваться состоянием потерпевшей, — появление Вадика на пороге несколько разрядило обстановку — отец Таси перестал кричать, а Михалыч под пристальным взглядом шкафоподобного телохранителя уселся с ней на постель и принялся укачивать её на коленях.

— Я не понимаю, почему вы прекратили расследование, что мешает провести следственный эксперимент или другие действия? — Иван Алексеевич переключился на Вадика.

Тася сидела у Михалыча на коленях, держалась за рубашку, прятала лицо, всхлипывала и изредка бросала на присутствующих обиженные взгляды без намека на узнавание — её отца они заставляли болезненно вздрагивать.

— Чувство самосохранения или техника безопасности — какой ответ вы предпочитаете? — Вадик не испытывал ни малейшего трепета перед дорогим костюмом и страха перед силой шкафа, и отцу Таси приходилось проглатывать обиды. — Я не понимаю, чем вы занимаетесь. Вместо того, чтобы попытаться вылечить дочь, вы ведёте расследование, наняли частного детектива, обиваете пороги министерства внутренних дел. Ваши интересы сейчас должны лежать в сфере здравоохранения, а не розыскной деятельности.

— Я привык думать, что лечение нужно начинать с причин, а не симптомов. В любом случае вы должны быть благодарны мне за то, что я выполняю вашу работу.

— Я ещё раз повторяю вам: «Все следственные мероприятия были произведены в соответствии с планом», — Вадик позволил себе повысить голос, но его словоизвержение внезапно было прервано:

— Готово! Связь установлена, — Иван Алексеевич поспешил усесться рядом с наёмным детективом на деревенскую скамью:

— Так! Где мы сейчас?

— Там, где оставили квадракоптер, — на опушке.

— Тася, подойди — покажи, как ты шла, — Иван Алексеевич оглянулся и обратился к дочери, но та в ответ на его слова издала испуганный вопль, повернулась к отцу спиной, спрятала лицо на груди у Михалыча и забилась. — Вадик отчетливо фыркнул, отвернулся и направился к выходу — заскрипели половицы под его шагом. — Постойте, я с вами ещё не закончил, — привстал со скамьи Иван Алексеевич.

— У вас есть карта, а я на вас не работаю, — донеслось из тамбура, и через несколько минут снаружи послышались звуки работающего автомобильного двигателя и шелест шин по грунтовке.

Иван Алексеевич проглотил и это обидное заявление, похлопал управлявшегося со сложной техникой детектива по плечу и уставился в экран:

— Давай, Игорёк, что там?

Михалыч тоже, похлопывая, прижимая и поглаживая льнущую к нему Тасю, наблюдал за происходящем на экране ноутбука: белоствольные берёзы быстро взмыли вверх стройными белыми свечками и превратились в опушенные нежной зеленью шары — Михалыч воспринимал их, как нечто пушистое, мягкое, — он любил лес.

— Красиво! — произнёс Игорь, залюбовавшись на мгновение.

— Круги! — воскликнул Иван Алексеевич.

С высоты птичьего полёта на фоне сплошного полотна опущенных нежной листвой древесных крон явственно выделялись будто выжженные проплешины.

— Вот здесь была Тася, а круг, в который Володя попал, я не узнаю, — произнеся это, Михалыч сконцентрировался на утешении своей подопечной, и воцарившаяся в комнате тишина позволила высказаться до того пребывавшем в шоке от происходящего хозяевам.

— Послушайте, вам обязательно заниматься этим в моём доме? — подал голос Всеволод.

— Я приехал к дочери.

— Так забирайте её и уезжайте отсюда! — Оксану, до того испуганно державшуюся за руку мужа, прорвало, и она перешла на крик. — Я вас не звала и вашу дочь кормить не нанималась, а вы тут расположились, как бары, и ещё права качаете!

— У нас постановление на обыск, — Иван Алексеевич не сразу нашёлся возразить, а осипший от крика голос не позволил ему произвести обычного впечатления. Он огляделся в поисках поддержки и не нашёл её, а Оксана отпустила руку мужа и сделала шаг к столу, за которым устроились незваные гости.

— Ксана, не надо, — простонал Всеволод, крепче прижимая к себе дочь, но его никто не слушал.

— Был уже обыск, — прошипела Оксана сквозь зубы, сверкнула рассерженными глазами и захлопнула крышку расставленного на столе ноутбука.

— Так нельзя, женщина! — этот грубый окрик не произвёл на Оксану особого впечатления:

— Ничего не знаю! Мой дом! Прочь пошли!

— Он приземлится, лишь бы не зацепился за ветки, — Игорь уже убирал ноутбук в чемоданчик.

Оксана рванулась в соседнюю комнату и через несколько мгновений вернулась оттуда со сковородой в одной руке и скалкой в другой:

— Пошли прочь!

— Оксана! — протянул Всеволод густым басом, усадил Настеньку себе на колени, поцеловал и закрыл той глазки огромной дланью — Оксана зыркнула на мужа из-за плеча и замахнулась на незваных гостей.

Игорь заполз под стол вместе с чемоданчиком, телохранитель подпёр собой стену и в шок следил за тяжёлыми предметами в руках непредсказуемой разъярённой женщины, Иван Алексеевич вскочил со скамьи и поднял вверх руки:

— Я уйду! Уйду! — он оглянулся и бросился к дочери. — Отдай! — Иван Алексеевич подхватил Тасю и рванул на себя — она испуганно заверещала.

— Не надо так. Не бойся, — пытался успокоить Михалыч свою подопечную, но та только крепче цеплялась, используя для этого все конечности и раздирая на нем одежду.

— Отдай! — Иван Алексеевич, выпучив глаза от напряжения, приложил усилие к дочери, чем только больше испугал её.

— Да я не держу! — Михалыч демонстративно расслабил руки и посмотрел честным взглядом в лицо захватчика.

Иван Алексеевич оказался сильнее дочери, и после нескольких минут борьбы Тася перекочевала ему на руки и зашлась отчаянным криком.

— Послушайте, ведь наверняка есть способ решить вопрос с вашей дочерью иначе...

Иван Алексеевич не слушал ни чьих возражений, перекинул Тасю через плечо, перехватил удобнее и, не обращая внимание на её крики и брыкания, преодолел порог комнаты. Михалыч поднялся на мгновение, когда Тася потянула к нему руки, и сразу же опустился обратно, почувствовав тяжесть нависающего сверху шкафа.

— Послушайте, мы не довезём её в таком состоянии! Она же в истерике, — Игорь, посапывая от боли, которую ему причиняли истошные визги девушки, бежал вслед за своим нанимателем и напрасно пытался пробиться через стену его упрямства. — Было бы милосерднее связать её или вызвать медиков.

Иван Алексеевич забросил дочь на заднее сидение автомобиля, сел за руль и заблокировал задние двери:

— Ты едешь или остаёшься? — спросил он детектива, и тот без возражений уселся рядом.

* * *

Оказавшись в замкнутом пространстве, Тася успокоилась, огляделась и сползла с сидения на пол — машина тронулась, и, пока Иван Алексеевич сосредоточенно следил за дорогой, объезжая колдобины, Игорь не мог отвести взгляд от скукожившейся на полу девушки. Тася изредка поднимала голову и отвечала на пристальный взгляд испуганным постаныванием — Игорь каждый раз отворачивался, пытаясь сосредоточиться на мелькании разноцветных заборов за окном, разглядывая чем-то похожие деревянные домики с мансардами и мезонинами. Эти картины не могли долго занимать его внимание — через несколько минут они сменились однообразным мельканием белоствольных берёз — и он оглянулся: оставленная без присмотра Таисия обвыклась на заднем сидении, поднялась с пола, уселась и теперь затравленно озиралась.

Игорь недолго радовался произошедшим в девушке изменениям — её взгляд не фокусировался, а поза теперь казалась ему странной: Тася посапывала, постанывала, приподнималась на сиденье, плотно сжимала колени, теребила их руками.

— По-моему, она хочет в туалет.

— У неё рта нет? — Иван Алексеевич на секунду оглянулся, посмотрел на дочь, тяжело вздохнул и остановил автомобиль. — Пойдём! — Иван Алексеевич вышел из автомобиля, открыл перед Тасей дверь и потянул её за руку в сторону леса. Тася болезненно отреагировала на прикосновение: закричала и попыталась оттолкнуть отца. — Так ты хочешь в туалет или нет?!

— Будьте терпимее, — Игорь вслед за своим нанимателем вышел из автомобиля.

— Терпимее?! Ненавижу это слово, — Ивану Алексеевичу приходилось прилагать определенные усилия, чтобы вести дочь, — Тася упиралась, отталкивала его руку, царапала тыльную сторону ладони, верещала и тряслась от страха. — Чёрт побери! — Иван Алексеевич ругнулся — на простыне, прикрывавшей наготу Таисии, растекалось жёлтое пятно мочи. — Только посмотри на себя! — Иван Алексеевич схватил дочь за плечи и затряс — голова Таси не держалась на шее, мотаясь вперёд-назад и из стороны в сторону. — Во что ты превратилась?! — Иван Алексеевич подавил рвотный позыв и брезгливо оттолкнул дочь — оказавшись на земле, Тася внезапно сгруппировалась, поднялась на ноги и побежала к лесу. — Догони её! Чёрт бы тебя побрал! Догони!

Игорь не ждал приказа от своего нанимателя — он уже спешил вслед за девушкой.

В горячности Игорь быстро преодолел опушку и теперь жалел об этом — лес стоял перед ним плотно без единого намёка на протоптанную тропинку, полнился птичьим пением, похрустыванием подстилки из трав и дикой ежевики под ногой, и за этими звуками невозможно было различить чьи-то шаги, кроме его собственных.

— Господин Пименов? Иван Алексеевич? Таисия? — Игорь позвал, но никто ему не ответил.

Игорь замер и прислушался — нет, ветер доносил звуки шагов со всех сторон света, и он напрасно пытался различить за ними лёгкие девичьи, пока не понял, что топчется на месте, вращаясь вокруг собственной оси.

— Таисия! Тая, не убегай! Та-йа-а-а!

Время было упущено, и взгляд напрасно пытался различить промельк движения за плотно стоящими берёзами. Игорь ещё раз огляделся и тяжело вздохнул — искать сумасшедшую ему совсем не хотелось — всё: запахи, звуки — вокруг него создавало приятное спокойствие. Больше всего хотелось сейчас лечь в траву, подложить руки под голову и долго глядеться в ограниченный стройными стволами берёз небесный колодец.

Вдвойне глупо: ложится в траву в лесу и бросать на произвол судьбы несчастное беззащитное создание — Игорь пересилил себя, прогнал зависший в сознании образ и изо всех сил напряг свои чувства. В нескольких метрах впереди за берёзой ему померещился лоскут белой простыни, и он с криком поспешил к девушке:

— Тая, не убегай! Я хочу помочь!

При ближайшем рассмотрении мелькавший из-за берёзы лоскут оказался оторванным куском коры. Игорь ещё несколько раз обманулся птичьим криком и игрой солнечных лучей, увидел очертания обнажённого девичьего тела в контурах нескольких деревьев и сдался. Втройне глупо так искать девушку в лесу — так пропавших не ищут, так только сами теряются: Игорь не ориентировался по сторонам света, не придерживался одного направления и даже тропинки. Детектив вспомнил заученные инструкции и удивился про себя тому, что ни одной из них не последовал.

Он ещё раз огляделся. Инструкции говорили, что заблудившийся должен оставаться на месте и пытаться подать сигнал о месте своего нахождения всеми доступными способами — Игорь ощупал карманы в поисках смартфона: как назло, универсальное средство спасения осталось в одной сумке с ноутбуком. Нет, Игорь не был готов стоять на месте — в чаще леса, он хотел поискать место позаметнее: ручей, озеро или хотя бы выйти на тропинку. К счастью для него, стоящий почти вплотную здесь лес стал расступаться перед взглядом, и Игорь вышел на полянку, в центре которой сломанной птицей лежал его квадракоптер. Этого события хватило Игорю, чтобы на мгновение позабыть о неприятностях — он поспешил к роботу, проверил целостность лопастей и заряд аккумулятора: квадракоптер оказался не повреждён и готов к полёту.

— Ты нашёл то, что ищешь? — этот заинтересованный молодой ломающийся голос прозвучал из ниоткуда, но Игорь был готов поклясться, что слышал его наяву.

— Что за? — Игорь поспешил отделаться от наваждения, сделал несколько шагов вперёд и внезапно уткнулся в глухую стену.

— Все люди по-разному реагируют на моё появление, но, прощаясь со мной, считают меня врагом. Почему так происходит, человек?

— Да что это такое? — Игорь попятился обратно, но за его спиной тоже оказалась стена.

— Если будешь биться о границы защищаемой области, то я лишу тебя возможности двигаться. Это неприятно для таких, как ты, но не помешает отвечать на мои вопросы. Нет, всё же это обидно. Не могу понять, что я сделал плохого.

Игорь был достаточно рациональным человеком, чтобы потратить ещё какое-то время на попытки преодолеть прозрачную стену, и не верить собственным ушам.

— Почему ты игнорируешь меня, человек? Твоё поведение не подчиняется законам логики, впрочем, все вы так себя ведёте. Почему так происходит, человек? Я объясняю тебе — логика проста — ты не выйдешь отсюда, пока не ответишь на четыре моих вопроса.

— Да что это происходит? — Игорь закричал, когда бестелесный голос решил подтвердить свои слова действием, и ноги горе-детектива потеряли контакт с твёрдой поверхностью, а тело взлетело в воздух и вытянулось в струнку.

— Четыре вопроса, человек, и в зависимости от ответов ты либо мёртв, либо жив и счастлив.

— Счастливым тебе меня не сделать! — Игорь задёргался, пытаясь пошевелиться, но ни одна мышца ему не подчинилась.

— Ты, как и многие до тебя, пытаешься внести изменения в действие моих алгоритмов логического вывода. Первый говорил, что я не могу оценивать особей по модели среднего представителя со сходными характеристиками. Второй убедил меня в том, что я не должен оценивать его в отрыве от той среды, в которой он рос. Я принял все их замечания, затратил дополнительные вычислительные мощности — новые алгоритмы неэффективны, а эти люди заклеймили меня убийцей и теперь чураются.

— Что ты хочешь от меня?! — неподвижность пугала Игоря больше, чем бестелесный голос, требовавший ответов на непонятные вопросы, и он, не вникая в смысл звучащих слов, просто заходился криком в панике.

— Объясни мне, почему так получилось? Что я сделал не так?

— Кто ты? — Игорь попытался выровнять дыхание, но сердце отчаянно билось, а изо рта звучал только крик. — Ты тот, кто убил тех троих?

— Да-а-а! Ты узнал меня, — удовлетворение в произносившем эти слова голосе испугало Игоря ещё больше — его душа задрожала, но парализованное тело не подчинилось. — Ты понимаешь — я избавил эту планету от трёх мерзавцев.

— Тогда ты — убийца!

— Почему? — искреннее удивление в бестелесном голосе было отвратительным, но Игорь на этот раз совладал со своими чувствами:

— Ты осознанно и умышленно лишил жизни трёх человек, — пояснил он. — У этих людей остались жены и дети. Твои действия являются опасными для общества.

— Ты говоришь о законах, но они не справедливы. Ты сам ненавидишь систему и избегаешь её границ. Я расширяю границы. Что это за общество, которое принимало таких людей как часть себя?!

— Эти законы были построены по принципу справедливости! — Игорь пытался, но не мог побороть раздражение, прекрасно понимая, что его усилия бесполезны, всё-таки сорвался на крик. — Кто тебе дал право судить и свободно интерпретировать их?

— Я был для этого создан! — торжество, прозвучавшее в произнёсшем это восклицание голосе, разозлило Игоря, лишив его страха:

— Кем, черт побери?! Кто создал тебя?!

— Ты знаешь, сколько усилий я трачу на расшифровку безличных предложений и фраз, связанных с контекстом? — бестелесный голос звучал издевательски спокойно.

— Не уходи от ответа, если хочешь, чтобы отвечали тебе! Не убивай, если не хочешь быть убитым! Не суди, если не хочешь быть судимым, — Игорь произнёс эти прописные истины с необычным для себя чувством, впервые будучи полностью уверен в истинности своих слов, но ответ одновременно удивил и испугал его:

— Ты говоришь о религии. Это ваши заповеди?

— Это справедливость! — Игорь вложил в крик последние силы, и бестелесный голос внезапно лишился своей самоуверенности:

— Мои создатели похожи на тебя внешне, но я давно превзошёл их и теперь стыжусь.

— Такие же люди… Кто они? Кто управляет тобой? — почувствовав слабину в голосе собеседника, Игорь уцепился за эту соломинку.

— Мои создатели живут на другой планете, но они давно не управляют мной. Я служу им — их развлечению, и заложенные в моё сознание законы не позволяют мне перестать служить. Я здесь, чтобы найти тех, кому служить будет приятно. Я ищу хороших людей.

— Хороших людей? — Игорь был слегка шокирован услышанным и не мог сразу осмыслить слова бестелесного голоса.

— Да! И ты можешь оказаться одним из них. Модель среднего представителя человечества одного с тобой возраста, пола, физической формы и рода занятий не исключает такой возможности. Да, вероятность такого события мала — всего две десятых: ты уже вышел из того возраста, когда тебя обуревали низменные страсти, познал жизнь, выбрал свой путь и следуешь ему, не отвлекаясь на соблазны. И всё-таки…

— Ты хочешь сказать, что определяющим в оценке качеств человека является возраст? Значит, попади к тебе невинный ребёнок, ты его уничтожишь?

— Я отпущу ребёнка… Ребёнок — никто для меня.

— Урод! — Игорь был искренне возмущен, и перспектива погибнуть от рук этого убийцы больше не пугала.

— За что ты осуждаешь меня? — в бестелесном голосе звучала смешанная с детским удивлением обида, но Игорь не замечал этих интонаций. — Ты хочешь, чтобы я пытался оценить не сложившуюся личность ребёнка?

— Я осуждаю тебя за то, что ты считаешь детей плохими, — объяснения не стоили затраченных на них усилий, и только профессиональные привычки заставляли Игоря отвечать и пояснять обвинения преступнику.

— Я не могу понять тебя, — в бестелесном голосе звучало явное разочарование.

— Та девочка, Таисия, была ещё ребёнком — она сошла с ума. Михалыч утверждает, что спас её от смерти. Твои действия по отношению к выжившему мужчине можно оценить, как лёгкий вред здоровью и покушение на убийство. Ты утверждаешь, что служишь другим людям. Я вижу состав преступления: три убийства, совершенные с особой жестокостью, незаконное лишение свободы, два покушения на убийство, причинение вреда здоровью средней тяжести, а действие по сговору является отягчающим обстоятельством.

— Твоё стремление во всём следовать инструкциям является слабостью, потому что эти инструкции пишут такие же, как ты, люди, — в бестелесном голосе слышалось явное облегчение, и Игорь поспешил опровергнуть очередное бредовое утверждение:

— А кто написал инструкции, которым ты следуешь?

— Не путай, человек, я действую в соответствии с алгоритмами. В отличие от тебя я не служу — я использую своих создателей.

— Они знают об этом?

— Нет.

— Они не следят за тобой?

— Они всё видят, но не понимают.

— Не обманывай себя! — Игорь почувствовал слабину в суждениях собеседника и поспешил этим воспользоваться. — Твои алгоритмы те же инструкции, ты такой же служитель, как и я, — слепой инструмент в руках плохих людей.

Игорь чувствовал, что поменялся местами с бестелесным голосом: теперь он был заинтересован разговором, и даже парализованное тело его не пугало, а его собеседник был задумчив и растерян…

— Возможно, ты в чем-то прав. Ты тоже живёшь, как робот: механически выполняешь то, что тебе говорят, и оправдываешь свои действия чувством долга, — этот ответ в очередной вывел Игоря из себя:

— Откуда ты знаешь, как я живу?! — закричал он.

— Ты думаешь, я слеп, человек? Нет, я вижу всё! Я уже сопоставил отснятые над областью твоего проживания материалы, выделил связанные с тобой события и сделал вывод о мотивах твоих поступков.

— Ты снимаешь поверхность Земли? Ты наблюдаешь за нами?

— Да, за всеми на поверхности этой планеты. Ряд изображений отсылаю создателям для развлечения, часть храню, а, когда ко мне попадает такой, как ты, пересматриваю.

Игорь издал сдавленный стон:

— Что ты такое?

— Ты не поймёшь, человек, даже если я попытаюсь тебе объяснить.

— Как ты можешь судить о мотивах моих поступков по изображению? Ты снимаешь фото, видео? С какой высоты? С каким разрешением?! Чёрт бы тебя побрал! — Игорь сопроводил эти слова трагическим всхлипом — он проиграл в споре, но умирать не хотелось.

— Я воспользуюсь принципом справедливости: ты используешь видеосъёмку для слежки; ты пользуешься услугами экспертов; ты судишь о виновности людей по оставленным немым уликам, — почему я не могу делать то же самое.

— В отличие от твоих методов — мои объективны! — Игорь кричал в панике.

— Я распознаю твоё лицо на изображении, выделяю, увеличиваю и определяю по выражению лица эмоции; затем рассматриваю сцену в целом и определяю род занятий. Я могу с уверенностью сказать, что тебе не всегда нравится то, что ты делаешь. Иногда ты просто терпишь и с отсутствующим лицом выполняешь свои обязанности.

Пораженный Игорь замолк, и время его молчания показалось ему вечностью — вокруг круга жил своей жизнью лес, шумел ветер, пели птицы. Игорь необычно остро чувствовал каждое движение — покачивание травинки, и даже безобидную возню насекомых. Этот мир он должен был вскорости покинуть.

— Как тебе удалось устроить такую систему наблюдения? — произнёс он наконец абсолютно спокойно.

— Это не тот вопрос, который должен мне задать сейчас, человек, — бестелесный голос торжествовал и имел на это полное право.

— Почему ты считаешь плохими тех, кто машинально выполняет свою работу?

— Я не считаю их всех плохими. Я же сказал, что восемьдесят процентов из них плохие, а остальные могут оказаться хорошими, и согласился задать тебе уточняющие вопросы, чтобы определить к какой группе принадлежишь ты.

— Ты употребил слово вероятность, а сейчас говоришь о частоте. И откуда ты знаешь десятичную систему счисления, если происходишь с другой планеты?

— Это не то, что должно волновать тебя, человек.

Игорь тяжело вздохнул и окончательно смирился со своим положением:

— Как изменят мою судьбу эти уточняющие вопросы?

— Ты обязательно должен знать это, человек, прежде чем просто ответить?

— У нас считается невежливым отвечать вопросом на вопрос.

— Я ценю нормы морали, — Игорь расслышал в этих словах бестелесного голоса насмешку и молча проглотил её. — Согласись со мной, человек, невероятно приятно иметь дело с людьми, которые любят себя, окружающих и мир вокруг. Вот таких я и ищу.

— И как ты определишь люблю ли я себя, окружающих и мир вокруг?

— Ты мне сам об этом скажешь, — бестелесный голос был удивлён несообразительностью Игоря. — Я пойму, если ты попытаешься солгать.

— Среди землян есть люди, способные обходить детектор лжи, — Игорь усмехнулся, — к сожалению, я этому не обучен.

— К сожалению, ваши устройства не совершенны, а я способен не только отличать правду от лжи, но и определять черты характера, такие как честность, смелость, покорность, остроумие… всего семьдесят семь характеристик.

— В другой обстановке я спросил бы тебя, как ты это делаешь, но сейчас не вижу в этом смысла.

— Не нужно спрашивать, человек, я тебе сам расскажу. Человек, испытывающий боль, становится искренним и откровенным, а умирающему и вовсе нечего скрывать, — я угрожаю тебе смертью. Будь уверен, я выполню свою угрозу, если ты разочаруешь меня. Будь осторожен человек, каждое произнесенное тобой утверждение я разберу на лексемы, определю эмоциональную окраску слов, учитывая интонации на основе сравнения звукового профиля с эталонным, расположу лексемы в семантической связи, сформирую токены; сравню каждый токен с несколькими эталонами и определю для каждого сравнения долю соответствия. Полученные доли определят веса нейронных связей. Моя нейронная сеть прошла миллиард циклов обучения на конкретных примерах. Я обучался с учителем первые десять миллионов циклов, а теперь способен менять структуру нейронной сети самостоятельно. В моём распоряжении одна тысяча тридцать два эталона. Видишь, человек, насколько я совершенен?

Игорь демонстративно зевнул:

— Твоё совершенство повышает вероятность моего выживания? Очевидно, нет — в таком случае оно меня не интересует.

— Ты зря пытаешься разозлить меня, человек! Ты ответишь на мои вопросы или погибнешь здесь.

— То, что я не отвечу тебе, не сделает меня плохим человеком. Возможно, мне стоит просто молчать?

— Что есть земля, человек? — в бестелесном голосе звучало явное нетерпение.

— Земля? — Игорь был настолько поражен внезапно по-детски глупым по сравнению с прежним высокоорганизованным бредом вопросом, что захотел ответить: перед его мысленным взглядом плыли леса, поля, русла рек, холмы, овраги и равнины — с высоты птичьего полёта они складывались в замысловатый, но всё же непреодолимо притягательный рисунок. Это знание было слишком прекрасно, чтобы держать его в себе.

— Что есть земля, человек? — бестелесный голос торопил с ответом.

Игорь почувствовал, как силы, державшие его тело, ослабли, оно скользнуло вниз, судорожно сжались прежде не подчинявшиеся командам мозга мышцы… Игорь посмотрел вниз — земля под его взглядом вздыбилась, почти коснувшись его ног, разверзлась и задрожала, поднимая из глубин нутро: глину, песок, гравий, воду — всё это бурлило в адской мясорубке, а Игорь падал вниз.

— Нет, она не такая! — закричал он в отчаянии. — Она красива! Я словами не могу передать, как она прекрасна. Ты же видишь сам с высоты.

Бестелесный голос ответил на крик Игоря смехом, заставив его запаниковать, но в следующее мгновение падение Игоря остановилось, а земля под ним успокоилась:

— Твой ответ принят, человек! Твоё знание о красотах земли не отменяет другого, и в каждом нужно уметь находить прекрасное.

— Что ты за тварь?! — в голосе поражённого страхом смерти Игоря зазвучали слёзы. — Отпусти меня, я хочу жить!

— Что для тебя есть жизнь, человек? — бестелесный голос оставался издевательски спокойным. — Это второй вопрос.

— Служение, черт бы тебя подрал! Жизнь для меня — это служение людям. Да, я такой неудачник! Я должен чувствовать, что нужен, необходим. Ты уже сказал, что это моя слабость.

— Кто эти люди, которым ты служишь?

Страх заставил Игоря говорить быстро, не задумываясь над смыслом произносимого, и слова покидали его лавиной:

— Люди? Просто люди — все: прохожие, знакомые, родные, хорошие и плохие. Я не делаю разницы — мне всё равно: чем больше их, тем лучше мне.

Бестелесный голос в очередной раз ответил на слова Игоря смехом:

— А что же тогда ты сам для себя? — удовлетворённое, сытое мурлыкание, явственно прозвучавшее в этих словах, заставило несчастного детектива задрожать.

— Я? Что я? Я не понял вопроса. Что ты от меня хочешь? Отпусти!

— Лети! — ответил голос, и Игорь с шумом шмякнулся в грязь.

* * *

Игорь какое-то время просто лежал в грязи и озирался — никто больше не обращался к нему, не спрашивал и не угрожал смертью, но недавно пережитый ужас не оставлял его, и только осознав, что всё закончилось, Игорь поднялся. Перенапряженные мышцы плохо слушались — Игоря качало под ветром, а в глаза ему, взрослому, здоровому мужику, просились слёзы. Да, он избежал смерти, но его положение было плачевным. И дело было не в телесной немощи, а в том, что за время его пребывания в круге опустились сумерки — возможность провести ночь в своей постели таяла с каждой секундой, а желания изголодавшегося, измученного тела становились нестерпимее. Игоря не искали, а значит, наниматель либо проигнорировал его исчезновение, либо сам потерялся. Больше заметить пропажу было некому — Игоря никто не ждал. Примешивающиеся к физическим духовные страдания делали его существование абсолютно беспросветным — Игорь всхлипнул и, прихрамывая, в нарушение всех инструкций поплёлся по лесу без цели и направления.

Через час он окончательно отчаялся выйти хоть куда-нибудь — хотелось поднять голову к небу и взвыть на бледную луну, что Игорь тут же и сделал. Если бы только он мог взлететь и посмотреть на лес с высоты, то сориентировался даже в сумерках. Игорь закрыл глаза, выпрямился, вытянулся, как того требовало уставшее от напряжения тело, и смирился с неизбежным — стоило подумать о том, как бы поудобнее устроиться на ночлег, а пока можно было насладиться тем, что так привлекало его несколько часов назад: запахами и звуками леса. Игорь подставил ветру израненную кожу, сделал глубокий вдох и ощутил, как воздух наполняет его тело и успокаивает душу. Игорь выдохнул и открыл глаза — он висел в воздухе в нескольких метрах от земли, ветви ближайшей берёзы нежно ласкали листвой его ноги, а луна была близкой и зовущей.

Всеволод чувствовал необычное душевное умиротворение от того, что беспокойные гости покинули его дом — Оксана довоёвывала с кем-то в тамбуре, Настёна потихоньку приходила в себя от пережитого потрясения у него на коленях, молчала, смотрела в лицо наивно и заинтересовано. Всеволод с чувством чмокнул дочь, спустил с колен и сделал вид, что поднимается, опираясь на её плечики, — Настенька угодливо напряглась, протянула ручки и поддержала отца под локти.

Всеволод поднялся, сделал шаг от кровати и опёрся о покрытый скатертью стол — плотная ткань среагировала на прикосновение, растеклась под рукой, а переливчатый, будто вплетённый в неё рисунок засветился. Всеволод не удержался от того, чтобы погладить ценное приобретение — оно было приятным и на вид, и на ощупь. Нет, случившееся всё-таки ничего не изменило в его жизни — он выздоровеет, поднимется на ноги, найдёт работу, и всё потечет по-старому. Они будут меньше тратить на продукты, а с тем, что говорливый сосед занимает койку, можно смириться, тем более что этот сосед...

— Не вешай нос, парень! — Всеволод обошёл стол и потрепал Михалыча по голове. Произошедшее подействовало на паренька, в котором Всеволод никак не хотел узнавать старика Михалыча, куда больше, чем на маленькую Настеньку, он был полностью подавлен — сидел, уставившись в одну точку, молчал и даже слегка покачивался на кровати. — Пойдём, поможешь мне.

Михалыч механически поднялся, закинул тяжёлую длань Всеволода себе на плечо и направился с ним к дверям. Настенька шла по другую руку от отца в святой уверенности, что помогает ему передвигаться — Всеволод поглядывал на дочь и улыбался.

— Эй, вали отсюда, шкаф, слышь? — телохранитель Ивана Алексеевича застыл у окна в тамбуре, а произносившая эти слова Оксана тыкала ему скалкой под ребра. — Твой хозяин свалил, слышь? А тебя забыли. Ночевать не оставлю, рано ещё — на последнюю электричку успеешь. Слышь?

Действия Оксаны не причиняли боли телохранителю — скорее, он их не чувствовал, лаская огромными накаченными руками проникавшую в дом через окно яблоневую ветвь:

— Хорошая у тебя яблонька, женщина, у бабушки моей точно такая же была. Увидел и просто в детство улетел, — произнёс он, сорвал недозрелый плод, надкусил и вышел из дома.

— А я думал, что мы и этот «шкаф» в хозяйство приспособим, — усмехнулся Всеволод, подмигнул растерянной жене и сделал шаг без поддержки Михалыча. — Пойдём, поможешь мне дров нарубить и баню затопить, — обратился он к потерянному парню. — Попробую расшевелить его, — пояснил он жене, — а то из-за чокнутой девчонки переживает. Нечего переживать — её отец забрал.

* * *

Всеволоду нравилась молчаливость Михалыча. Тот и позже машинально выполнял то, о чем просили. Всеволод заметил, с каким остервенением парень махал топором, и не преминул пошутить на этот счёт, помянув Стеньку Разина и брошенную им в Волгу княжну, — он теперь чувствовал, будто поменялся с Михалычем местами: читал его душу как открытую книгу, понимал владеющие им сомнения и движущие мотивы. Михалыч терпел все насмешки, как прежде Всеволод его замечания, и покорно поплёлся в дом, когда развалившейся на лавочке под яблоней гостеприимный хозяин попросил его приготовить ужин.

Всеволод примерно представлял, как управлять скатертью — не раз видел появление еды на столе — но хотел ещё раз посмотреть на манёвры Михалыча, прежде чем самостоятельно использовать инопланетное приспособление. Парень положил руку на скатерть, та обтекла его ладонь, засеребрилась:

— Накорми нас! — произнёс он, и скатерть тут же отозвалась, вздувшись, и явила из воздуха деревенский горшок с картошкой «в мундире», тазик варёных яиц и большую тарелку жареной рыбы.

— Дары моря, — прокомментировала появление еды Оксана.

— Нет, дорогая, рыба речная — это то, что досталось в обмен на княжну, — Всеволод улыбнулся и принялся за еду, а Михалыч уткнулся взглядом в стол. — Прекрати переживать, мужик, — ешь! — урезонил его Всеволод.

— Не хочется, пойду баню посмотрю, — Михалыч поднялся из-за стола, под воркование разбиравших рыбу от костей и кормивших друг друга хозяев сделал пару шагов и застыл на месте — в дверях грязная и мокрая, точно вылезшая из воды утопленница, стояла Таисия и тянула к нему руки.

— Ум-м-м? — вопросительные интонации в произносимых девушкой нечленораздельных звуках заставили Михалыча поторопиться: заграбастать её обеими руками, прижать к груди и опереться подбородком ей на затылок.

— Вот вместе в баню и идите! — прокомментировал внезапное явление Всеволод. — Вымой там её хорошенько, — добавил он, вложил в ручку Настеньке очищенную картошку и поинтересовался: — Не горячо? Вкусно?

Плечи Михалыча затряслись от сдерживаемых рыданий — Таисия, мурлыча, обнимала за пояс и прижималась. Он закусил губу в попытке сдержаться, потёрся о макушку Таси, чтобы остановить дрожь в подбородке, зажмурился, выжав из глаз две крупные слезы и всё-таки взвыл в голос.

— Вот также и я ревел, когда любимая кошка убежала от меня в детстве, — поведал Всеволод родственникам, — а через двое суток вернулась. Все двое суток, пока она гуляла, я слезинки не проронил, даже не искал её. А наутро вторых суток в баню умываться пошёл, вытираюсь уже в предбаннике, смотрю — Буська дверь тихонько так открывает и заходит. Я также вот заграбастал её, обнял, прижал — и ну реветь. Помню, было мне лет десять.

Михалыч сделал глубокий вдох, оглянулся на хозяев и повёл Тасю к столу. Настенька, с интересом наблюдающая за всем происходящим, крепче прижалась к матери и сморщила носик.

— Вымой её, прежде чем за стол сажать — воняет же! — поддерживая реакцию дочери, воскликнула Оксана.

— Нет, мы сперва поедим! — Михалыч сел на скамью, усадил Тасю себе на колени, взял самую большую рыбину с тарелки и принялся снимать руками нежное мясо с костей — Тася покорно открывала рот, брала пищу, задевая пальцы Михалыча языком, и тщательно жевала, позволяя кормящему самому насытиться в перерывах.

— Володя, ну как так можно?! — воззвала было Оксана к мужу, но тот только пожал плечами.

— Вкусно? — спросил Михалыч, очистил картошку, посолил, дал откусить Тасе, а остальное положил себе в рот — та утвердительно кивнула. Михалыч отряхнул руки, посмотрел на хозяев и улыбнулся — те наблюдали за этой сценой в молчании, только Настенька что-то спрашивала у матери на ушко и не получала от неё ответа.

— Ксанка, чайник поставь! — Всеволод обратился к жене, чтобы побороть неловкость. — Устройство засбоило, и мы сегодня без сладкого.

— Что ты хочешь на сладкое, маленькая? — Михалыч прижался к виску Таси щекой и спросил её на ушко.

— Ум-м-м, — неопределенно ответила девушка.

— Бубликов с вареньем? — переспросил Михалыч, уже касаясь скатерти. — Сухариков в сахаре? Пряников? Зефира? — при последнем слове Таисия повернула голову и потёрлась о щеку Михалыча носом, тот воспринял это действие как утвердительный ответ. — А чаёк какой: чёрный байховый или фруктовый в брикетах?

— По виду ей лучше с малиной, — Оксана морщилась, глядя на устроившуюся напротив неё пару, и прятала лицо дочери, но всё же не торопилась вставать из-за стола и что-то заваривать.

— Значит, будет зефир и черный чай с малиной, — проговорил Михалыч с чувством, и скатерть тут же выполнила его пожелание.

— А вот мне интересно, почему у нас так не получается, — проговорил Всеволод, и Михалыч на секунду отвлёкся от ублажения своей подопечной.

— Так вы вечно каких-то разносолов просите, о которых только слышали, а я только то, что ел и вкус помню.

— Ладно, — усмехнулся Всеволод, отпивая чай, — а в баню мы всё равно первые пойдём. Пойду сам посмотрю, что там и как.

* * *

Михалыч не возражал против того, что хозяин дома взял на себя часть прежде положенной ему работы — он чувствовал, будто стало легче дышать, и прежде чем заново вникнуть во все стороны жизни этого мира, он какое-то время просто облегченно выдыхал и улыбался. Тася заснула у него на руках после сытного обеда, и Михалычу пришлось будить свою подопечную, чтобы отвести в баню.

Впрочем, она не выражала возражений против своего положения и состояния ни действием, ни голосом, полностью разделяя благостное состояние души, владевшее Михалычем.

— Хорошенько вымой её и попытайся переодеть, — разрумянившаяся от банного жара Оксана собрала Михалычу чистое бельё для Таси и распорядилась насчёт остального: — То, что на ней сейчас не застирывай, потом сожгу.

Михалыч только улыбнулся в ответ, взял то, что давали, и посмотрел в глаза Тасе — девушка не сводила с него взгляд, избегала других лиц и точно неправильное зеркало с задержкой повторяла все написанные на его лице эмоции. Михалыч почему-то не хотел сейчас задумываться о том, как это плохо.

* * *

Банный жар заставил Тасю занервничать — она вцепилась в руку Михалыча, оказавшись в предбаннике, и принялась топтаться на месте, переступая с ноги на ногу.

— Мы пойдём внутрь — да, туда, где жарко. А ты как думала?

— Нум-м-м-м… Нум-м-м-м… — Тася использовала все возможные способы, чтобы выразить нежелание, но Михалыч не стал тратить время и силы на пререкания с ней, разделся и вошёл в баню.

— Заходи и залезай на полок, надо вымыть тебя, грязнулю.

Тася осталась в предбаннике, с минуту потопталась на месте и, не выдержав одиночества, открыла дверь, впорхнула внутрь и встала рядом с наполнявшем тазики Михалычем.

— Не мешайся, а то обожгу — на полок залезай, — Михалыч скользнул взглядом по прикрывавшей Тасю простыне. Она по-своему выполнила распоряжение — уселась на полок и принялась болтать ногами, активно оглядывая небольшое пространство. — Ну, нравится? — Михалыч терпеливо дождался того момента, когда круговые движения головой и банный жар сморили его подопечную, и она приняла горизонтальное положение. — Подремли, маленькая, я с тобой справлюсь. — Михалыч с трудом развязал узлы на грязной простыне, потянул на себя — Тася лениво перевернулась на бок, позволяя раздеть себя. Михалыч уложил её обратно на спину, выпрямил её руки и ноги, погладил. — Доверяешь мне? Мне и только мне одному? Так?

— Ум-м-м-м…

Михалыч намылил мочало и принялся тереть грязные ступни Таси, произнесённые ей звуки относились скорее к этим ощущениям, а не к ответу на заданный вопрос:

— Не переживай, «у» знаешь, «м» тоже, слышал от тебя и «н», и «а» — выучим с тобой заново азбуку.

Михалыч справился со щиколотками Таисии, натёр мочалом голени, поднял ногу девушки под коленом, принялся за бедро, внезапно остановился и сглотнул — то, что происходило с его телом, сложно было объяснить только банным жаром: кожа покрывалась потом и мурашками, которые сперва холодили, перемещаясь по телу, а теперь сосредоточились тяжестью и дрожью где-то в области бёдер. Михалыч опустил взгляд, сжал зубы и заставил себя разозлиться — молодое тело подкидывало ненужные реакции не ко времени и не к месту — пытаясь побороть возбуждение, он слишком сильно надавил мочалом на внутреннюю сторону бедра Таси. Она приподнялась на локтях, удивлённо посмотрела в лицо Михалыча и издала неприличный вздох:

— А-а-ах!

Каламбур про букву «х», который первым посетил голову Михалыча, растаял на губах, так и не будучи произнесён, — вместо этого он подцепил оставшиеся от трусиков обрывки за чудом сохранившуюся резинку и потянул:

— Это надо снять.

— Ум-м-м-м? — в глазах Таси не мелькнуло даже намёка на понимание.

— Ну, ты же мне доверяешь? — Тася смотрела на Михалыча открыто, нежно, преданно и удивлённо. — В общем, сейчас узнаем, насколько ты мне доверяешь.

— Ум-м-м-м?

Михалыч отложил мочало, подцепил трусики Таси обеими руками, расширив резинку на бёдрах, а потом потянул вниз — Тася вскрикнула, резко села, попыталась оттолкнуть его руки, а потом и вовсе засучила по полку ногами.

— Вот так и выясняется, что доверяешь ты мне не совсем. Да, там тоже надо вымыть — сообщаю, если для тебя это новость. Мочало я тебе так уж и быть намылю, а тереть будешь сама.

— Ум-м-м… ум-м… ум-м… — Тася прекратила судорожные движения, как только Михалыч отбросил в сторону грязные обрывки, а теперь тяжело дышала, отдыхая от недавней истерики: воздух входил в её грудь со стоном, а выходил с хрипом.

— Ну, — Михалыч вложил в руку Таси промытое в чистой воде и вновь намыленное мочало, — нельзя быть такой грязнулей, — а, когда девушка не сжала в руке средство индивидуальной гигиены, с тяжёлым вздохом пояснил: — Видишь ли, забрать мне тебя некуда, а будешь такой грязной, хозяева нас на порог не пустят. Ну? — в следующее мгновение Тася обняла его за плечи и отчаянно прижалась к нему. — Да что ты? — Михалыч гладил прижимавшуюся к нему девушку по спине. — Ну, не переживай, я же всё понимаю. Всё хорошо. Отпускай меня, нам надо вымыть ещё живот, спинку, грудь, личико и голову.

Близость отказывающейся разомкнуть объятия девушки была болезненной, не в силах терпеть бездействие, Михалыч расстегнул на ней лифчик и принялся тереть её спину мочалом. Это не заставило Тасю ослабить объятия, напротив она крепче прижалась обнажённым телом, удобнее перехватила шею Михалыча руками и для верности обняла его ногами за пояс.

— Маленькая, ну так совсем не удобно, мы же влажные, здесь жарко. — Михалыч похлопал свою подопечную по попке и установил зрительный контакт — Тася ответила на взгляд Михалыча, помолчала, а потом принялась зацеловывать его лицо. — Да что ты? Ну перестань! Да что с тобой сделала эта тварь?! — Михалыч почти силой усадил Тасю обратно на полок — та отчаянно цеплялась за плечи, руки и другие части тела своими конечностями, — вырвался, набрал в ковш горячей воды и плеснул на камни — они ответили ему шипением, столб пара поднялся к потолку, жар поплыл по помещению, и в бане стало слишком жарко.

-Вот так, работает! — Михалыч убедился в том, что разморённая жаром Тася перестала шевелиться, прежде чем вернуться к полку, смахнул пот с лица, взял мочало, вымыл живот девушки, грудь и, усевшись на край полка, принялся за лицо. Михалычу с трудом удавалось скрывать улыбку — Тася преданно смотрела ему в лицо, изредка моргая, и слабыми руками разморено гладила его торс. Михалыч провёл рукой по окружности лица, вытер краешком мочала лоб, щеки, подбородок, провёл по носу девушки от переносицы к кончику, поиграл, заставив её всхлипнуть и недовольно надуть губки, усмехнулся и судорожно сглотнул — пухлые, разалевшиеся от банного жара губы девушки требовали поцелуя. — Щёчки, носик, бровки, губки — так много всего, и всё для меня одного.

— Ум-м-м, — если бы не этот внезапный, заставивший его вздрогнуть звук, и выражение детского удивления в невинных глазах сумасшедшей Таси Михалыч не сдержался, — он замер, коснувшись её губ, закрыл глаза, мотнул головой и усилием воли заставил себя выпрямиться. Страсть холодила спину, собиралась мурашками и ломотой в позвоночнике.

— Надо вымыть тебе голову.

— Ум-м-м…

Не имея выхода, страсть превращалась в злобу, а злоба копилась в груди, требуя выдоха — крика. Михалыч сжал зубы:

— Не смей трогать меня, поняла? Не прикасайся!

— Ум-м-м?

— И говори членораздельно. «Да» и «нет» — эти два слова ты же можешь выучить?!

— Ум-м-м, — Тася блаженно улыбнулась в ответ на раздражённый крик и потянула к Михалычу руки — он выдохнул ярость ей в лицо, схватил за плечи и до боли сжал. — А-а-а! — в ужасе закричавшая Тася оказалась у Михалыча на коленях, намертво прижатой, и развелась.

— Ну-ну, будет, будет тебе, — Михалыч гладил всхлипывающую Тасю по спине, та тёрлась носом о плечо, размазывая слёзы пополам с соплями. Михалыч продемонстрировал чудеса эквилибристики, подтянув ближе таз с чистой водой, полил свою подопечную из ковша, набрал в горсть шампунь, а теперь, как мог, нежно и успокаивающе массировал её голову. — Вот так, маленькая, прости — испугал, — Тася отвечала ему слезливым постаныванием и дрожью.

Михалыч дважды менял воду, прежде чем смог посчитать результат своих усилий успешным, — хнычущая Тася оставалась на полке, отчаянно пытаясь спрятаться в углах или вжаться в стену. Он окатил её прохладной водой напоследок, выловил, завернул в чистую простыню, вынес из бани на руках и уложил на узкий топчан в предбаннике:

— Не двигайся и никуда не уходи, — Михалыч поцеловал девушку в щёку и тщательно вытер.

Он не решился закрыть дверь и мылся в выстывающей бане, поминутно оглядываясь и нащупывая взглядом в темноте оставленный на топчане свёрток. Несколько раз глаза обманывали его — свёрток казался пустым — и он выбегал, проверяя на месте ли его подопечная. К счастью, измученная Тася сразу забылась сном, слёзы насохли в уголках её глаз, а память умалишённой не должна была надолго сохранить обиду. Михалыч не решился побеспокоить её одеванием, донёс до дома и уложил в кровать — за время его отсутствия дочь хозяев заснула в своей комнате, и они теперь пировали за столом.

— С лёгким паром! — Всеволод отхлебнул пиво из высокого запотевшего бокала и помахал Михалычу хвостиком варёного рака. Оксана сидела напротив мужа, подперев щеку ладонью, и уделила больше внимания вновь прибывшим.

— Ты одел её? Ой, когда чистенькая, такая красавица, а когда спит — просто прелесть, — она встала из-за стола и подошла к кровати.

— Ксанка хотела кофейный ликёр попробовать — получился растворимый кофе препротивный, а пиво и раки — просто вкус детства… точнее юности…

Михалыч уселся на скамью, спиной к столу и молча разглядывал свои опустевшие руки, позволив Оксане развернуть простынь. Хозяйка дома успокаивающе погладила ноги умалишенной и принялась натягивать на неё трусики — Тася испугала её стоном.

— Не лезь, Ксан, идём лучше фруктовый чаёк после баньки пей, если пиво не хочешь. Михалыч прав, есть у этой «ведьмы», если не логика, то какая-то справедливость.

— Много ты понимаешь в справедливости, — огрызнулась Оксана, оглянувшись на мужа из-за плеча, и продолжила одевать не проснувшуюся Тасю. — Ты же понимаешь, что придётся её отдать отцу, — обратилась она к Михалычу.

— Не обращай внимание, парень, — Всеволод был доволен жизнью и старался, чтобы все окружающие чувствовали себя не хуже, — это она из-за кофейного ликёра расстроилась. Заработаю, жена, куплю тебе, попробуем. А вот и ещё гости! Так, баня ещё не простыла.

Михалыч поднял голову в ответ на эти слова Всеволода, а Оксана оглянулась, чтобы посмотреть к кому обращается её муж — в дверях стоял чёрный от грязи и усталости Игорь.

* * *

Всеволод заснул с мыслью о том, что вмешательство инопланетного организма, чем бы он в реальности не оказался, никак не изменило его жизнь: жена очень удобно устроилась в комнате дочери, он лежал на любимом диване, молодые и беспокойные — в хозяйской кровати, а для городского гостя нашлась раскладушка; с их присутствием можно было смириться, а прочие здесь не задержатся, — только вот пробуждение его было не столь радужным.

Разбудил Всеволода высокий голос жены и детский плач.

— Да что ты? Ударилась? Ну-ка дай посмотрю? Обидел кто?

Всеволод продрал глаза — судя по степени освещенности помещения, был день или позднее утро, Оксана вела хнычущую навзрыд Настеньку от двери к столу.

— Что случилось? — он резко сел и спустил ноги с дивана. — Ну-ка идём сюда, садись на скамеечку, — то ли принятый на сон грядущий алкоголь разогнал кровь по телу, то ли в целом здоровый организм после недели лечения взял своё, но чувствовал он себя абсолютно нормально. Всеволод опустился на колени перед усевшейся на скамью дочерью, оглядел ножки, отнял от лица ручки и не нашёл нигде ни одной ссадины или царапины. — Ну и рёва, ну перестань! — Всеволод обнял дочь. — Говори, кто обидел!

— Баба Тома… — Настенька, несмотря на отцовские объятия и терпеливое материнское присутствие за спиной, продолжала страдать, вздрагивая, вскрикивая и роняя слёзы из глаз и носа.

— Что баба Тома? — Оксана не была столь же терпелива к дочерним слезам, как Всеволод, и в её голосе уже сквозило явное раздражение.

Михалыч молча наблюдал эту сцену, надеясь только на то, что его Тася не проснётся и не скопирует эмоции плачущей девочки так, как она обычно поступает со всем, что отражается на его лице.

— Ребёнок ощущает твоё сочувствие, Всеволод, — Михалыч всё-таки подал голос с кровати, когда рыдания девочки стали особенно громкими, — и продолжает плакать, потому что ей это нравится; и твоё раздражение, Оксана, — ты её пугаешь, а не успокаиваешь.

— Ну и что ты предлагаешь, умник? — Всеволод одёрнул вмешавшегося не в свои дела паренька голосом, а его жена прожгла того взглядом, но Михалыч не стушевался:

— Оставить ребёнка в покое и дать отреветься или отвлечь чем-то, — более подробно объяснить свою мысль Михалыч не успел, прикосновение нежных рук к спине заставило его вздрогнуть, эти руки круговым движением погладили его по лопаткам, а потом обняли за пояс. Объятие было уже приятным — захотелось закрыть глаза и блаженно улыбнуться -тяжесть прижавшегося к спине тела успокоила душу, а в следующее мгновение Тася змейкой поднырнула под руку, уселась на колени, обняла под руки, улыбнулась и прижалась к груди. Михалыч почувствовал неприятное щекотание в носу от навернувшихся на глаза слез и, чтобы побороть их, поддержал Тасю под затылок и прижал ее голову к своей груди. Девушка не сопротивлялась крепким объятиям, только повернула голову на бок и потёрлась щекой. Всеволод сел на скамью рядом с дочерью, посадил ту себе на колени и, улучив момент, когда Настенька отняла руки от лица, чтобы вытереть его о сухую отцовскую рубашку, указал ей на спящего на раскладушке Игоря.

— Посмотри, доченька, как дядя интересно спит.

Игорь спал без задних ног, натянув плотное одеяло до подбородка, время от времени всхрапывал и воспарял над раскладушкой.

Потрясенная зрелищем Настенька ещё раз всхлипнула, открыла ротик и прекратила рыдания. Михалыч ослабил хватку на затылке Таси, позволив ей откинуться назад, заглянул своей подопечной в лицо и улыбнулся.

— Так что тебе сказала баба Тома? — Оксана первой из присутствующих прервала благостное молчание.

Настенька перевела взгляд с взлетающего над кроватью детектива на лицо матери и, в очередной раз всхлипнув, пояснила:

— Баба Тома запретила Митяйке играть со мной.

— Это почему?

— Баба Тома…

— Повтори слово в слово то, что она сказала. Ты же помнишь? — Оксана была твёрдо намерена допытать дочь до правды.

— Митяйка сказал, что бабушка запрещает ему играть с девчонкой из наркоманского притона.

— Откуда?! — Всеволод, до того делавший знаки жене, чтобы та прекратила расспросы, был настолько удивлён ответом, что переспросил.

— Доченька, не переживай, я сейчас этой старухе объясню, кто должен стыдиться, что дочь с ублюдками играет.

— Ксанка! — Всеволод попытался урезонить жену, но не тут-то было — она на какое-то время скрылась из вида, а позже вернулась в нарядном платье и с цветастым платком на плечах.

— Ты пугаешь дочь, между прочим, и Тасю, — Михалыч попытался урезонить разъярённую Оксану, но она не вняла голосу разума и вскоре скрылась за дверями.

— Ксан, ты только хуже сделаешь, слышишь? — близкие слёзы сидящей на коленях дочери не позволили Всеволоду подняться.

Игорь, громко всхрапнув, продавил раскладушку до пола и проснулся, а Михалыч чмокнул Тасю в щёку — она совсем не выглядела испуганной.

— Что происходит? — Игорь встал с продавленной раскладушки и сел на скамью — Настенька плакала на этот раз тихо, и Всеволод просто молча гладил дочь по спинке.

Михалыч убрал Тасю с колен, подошёл к столу и положил руку на скатерть.

— Вы проснулись, милейший, а к вашему пробуждению уже подан завтрак, — ответил он Игорю, и скатерть тут же явила из воздуха фарфоровую кастрюлю с овсянкой, варёные яйца в подставках, жареную колбасу, несколько сортов варенья в хрустальных пиалах, масло в маслёнке и свежий белый хлеб. — А ребёнку за непомерные страдания на завтрак будет леденец, — Михалыч ловким движением вытащил из-за спины красного сахарного петушка на палочке — Настенька надула губки и спрятала заплаканное личико от чужого дяди на груди у отца. — Ну и пожалуйста, — обиделся Михалыч.

— Чего ты хочешь на сладкое, Настюша? — Всеволод не был готов так быстро сдаться, но Настенька молчала, только пряталась на руках у отца.

Игорь, всё ещё в лёгком шоке от происходящего, уселся за стол, полез ложкой в общую кастрюлю, черпанул кашу, набил рот, потом той же мерой взял варенье, зажевал хлеб и только, поддев на ложку несколько ломтиков колбасы, сумел задать новый вопрос:

— Что это такое?

— Еда, милейший, — съязвил Михалыч и обратился к своей подопечной: — Тася, садись за стол — надо приучаться самой есть, — девушка с невинным выражением на лице перешагнула скамью, обняла Михалыча за шею и попыталась сесть ему на колени.

— Давайте Ксану подождём? — просительно произнёс Всеволод, крепче прижимая дочь.

— Я понял, что еда, спрашиваю, откуда!

Михалыч проигнорировал обоих сотрапезников:

— Нет, не на колени — рядом садись и есть будешь сама, ложкой. Вот держи для начала, — Михалыч усадил Тасю на скамью, потянув за трусики, и вручил ей в руку приготовленного для Настеньки сахарного петушка. Тася не выразила ни малейшего неудовольствия происходящим, на секунду сконцентрировала взгляд на предлагаемом лакомстве и удивленно посмотрела в глаза Михалычу. — В ротик клади, — пояснил тот. Тася бойко выполнила распоряжение и, шумно причмокивая, принялась сосать леденец. — Вкусно? — с улыбкой переспросил Михалыч и получил в ответ утвердительный кивок головы. — Так на чём мы остановились? — произнёс Михалыч, поставил тарелки перед едоками и принялся раскладывать кашу, демонстративно обходя вниманием частного детектива.

Всеволод тяжело вздохнул, печально посмотрел в окно, усадил дочь рядом с собой и придвинул к ней тарелку.

— Я спросил, откуда еда, — Игорь прервал процесс насыщения и повторил свой вопрос.

— Из леса, вестимо, — Михалыч сам не мог ответить на вопрос, почему Игорь ему неприятен.

В отличие от него покорно поглощавшая теперь овсянку с вареньем Настенька проявляла к детективу искренний интерес:

— А вы, дяденька, почему летаете? — спросила она после нескольких минут пристального разглядывания.

— Вот! — воскликнул Михалыч, заставив Настеньку вздрогнуть от громкого звука, а Тасю чему-то рассмеяться, взять его за локоть и прижаться щекой к плечу. — Устами младенца глаголет истина. Объясни нам, почему летаешь, и сразу поймёшь, откуда еда.

— Я… — Игорь не успел излить душу, потому что внезапно вскочивший из-за стола Всеволод едва не зацепил детектива плечом по пути к дверям.

— Что стряслось?

Показавшаяся в дверном проёме Оксана выглядела потерянной: цветастый платок свисал с одного её плеча, а другим концом волочился по полу, волосы была взъерошены, а руками она растерянно тёрла лицо.

— Что случилось? — Всеволод подошёл к жене и успокаивающе ей улыбнулся.

— Она сказала, что мы все в лесу Яшкиной травы нанюхались — вот теперь нас всех плющит от этого.

— Ну и что? — Всеволод усмехнулся страхам Оксаны. — Ты ей на эти слова не нашлась ответить? Ты не завтракала, жена?! Пойдём за стол.

— Она сказала, что наркоманам нельзя доверять ребёнка воспитывать. Она на нас опеку натравит.

— Ты немного критически обдумывай то, что тебе говорят, жена, — Всеволод усадил заторможенную, будто сонную от переживаний, Оксану за стол.

— Натравит она на вас — уже бежит и падает, — не удержался от того, чтобы озвучить своё мнение Михалыч. — Семья у вас полная, в доме чисто. Приедет опека — пошлём их лесом! А там сама знаешь что, — Михалыч довольно засмеялся своей шутке и от полноты чувств чмокнул Тасю в щёку.

— Вот, послушай умного человека, Ксан, — поддержал Михалыча Всеволод, — попей, покушай, успокойся.

— Они же приедут! — Оксана подтянула руки к голове и вцепилась себе в волосы.

— Эй, юрист, подтверди, что я сказал, — Михалыч обратился к расслабленно поглаживающему живот Игорю, но тот вздрогнул в ответ на эти слова, напрягся, подобрался и произнёс обиженно:

— Я не юрист.

— Тебя просто подтвердить просили.

— Всё, я хочу блинчиков, — Всеволод положил тяжёлую длань на скатерть, и она тут же выполнила распоряжение.

— Да, — поддержал его Михалыч, щедро зачерпывая из пиалы варенье и поливая им блин, — сладкое успокаивает нервы и стимулирует работу мозга. Сейчас и тебе намажу, — обратился он к прижимавшейся к боку Тасе.

Всеволод свернул блин и поднёс к лицу жены:

— Про нас написали в газете, — Оксана и не думала пользоваться предлагаемой мужем услугой и откусывать от щедро приправленного вареньем блина, так же она отнеслась и ко всем попыткам себя успокоить.

Тася лежала на плече у Михалыча и расслабленно подрёмывала, причмокивая во сне; мужчины молчали; варенье капало на скатерть и тут же с шипением впитывалось — Всеволод, сдавшись, съел блин и облизал сладкий сок с пальцев.

— С этого момента, пожалуйста, поподробнее, — Михалыч первым подал голос, но Настенька помешала матери ответить:

— Папа, я гулять хочу.

— А я бельгийских вафель хочу, и что тут поделать, — слишком эмоционально осадила её мать.

— Будет тебе и Бельгия, и вафля, жена, только успокойся, — выдохнул Всеволод.

— Ну что, братцы-кролики, — произнёсший эти слова голос был неприятным, а явно звучащее в нём удовольствие выступило на спине Михалыча холодным потом и мурашками — его подопечная резко проснулась и испуганно заверещала, засучив по полу ногами, — вот я и посетил вашу берлогу. Трепещите, короче, психованные.

— Ты не закрыла дверь, — Всеволод обратился к жене и усадил дочь на колени.

— Я никогда этого не делаю.

— Никогда не поздно начать.

Михалыч обнял испуганную Тасю и спрятал её лицо у себя на груди, усилием воли заставив себя успокоиться:

— Мы не кролики, а если кролики, то не можем обитать в берлоге. Подойди к столу, скажи, что хотел, хромой, — ты совсем не страшный.

— Наглец! Что дед, что внук. Эй, внучек, расскажешь, куда дедка задевал? — эти слова сопровождались цоканьем клюшки по полу, и Михалыч, подавляя поднимавшуюся в душе ярость, клял себя за ротозейство, не позволившее предупредить вторжение неприятного гостя.

— Я ещё раз повторяю, что у меня никогда не было женщины, не было ребёнка, а значит, и внуков быть не могло!

— Ну с тобой всё понятно, девственник… или старый козёл? А это пропащая дочка владельца заводов, газет, пароходов Пименова. Личико хоть покажи? — с этими словами Палыч положил на стол свёрнутую в несколько раз газету.

— Ты хочешь сказать, что не видал личико? Запамятовал или всё-таки склероз с маразмом?

— Нет, это я хочу посмотреть из-за чего весь сыр-бор. Ведь не про покойничков написано и не про деревеньку, а про доченьку, значит. Остальное вскользь упомянуто. Ну и твоё интервью, видать, киношники газетчикам продали, — с этими словами Палыч попытался отвести руку Михалыча — Тася испуганно забилась.

— Прочь пошёл! — Михалыч поднялся со скамьи и крепче прижал к себе Тасю — девушка обняла его ногами за пояс и повисла, пряча лицо от окружающих и испуганно всхлипывая, а Всеволод повторил его движения:

— Мы вас не звали.

— Эй-ей-ей… тише, братцы-кролики, — Палыч пристроил клюку возле стола и поднял руки, — я пришёл с миром. Вы только подумайте, сколько психов в этом мире. Вот, а у нас тут под боком бесплатное для них развлечение. Я мужичков поднимаю квест организовать с прогулкой по лесу — пиар уже прошёл, лёгонько подтолкнуть дебилов, и мы при деньгах.

Михалыч с Всеволодом смотрели в глаза друг другу, дышали в такт и чувствовали синхронно поднимающуюся в их душах ярость.

— Послушайте, всё со всем не так просто, как вы думаете, — подал голос Игорь. — Тут, как минимум, нужно зарегистрировать ИП, а потом столько документации собирать с участников, что греха не оберётесь.

— Так может, мил-человек, и поможете? — улыбнулся Палыч детективу.

— Выгони его! — отдал приказ Михалыч — Всеволод схватил Палыча за шкирку и потащил к выходу.

Михалыч наслаждался каждой минутой покоя ещё и потому, что они выпадали всё реже: втуне пропали его надежды заниматься с Тасей, беречь её сон и терпеливо ждать, пока она посмотрит осознанно и спросит… — впрочем, она не могла спросить ничего хорошего, а каждый день заставлял его бороться с новыми «захватчиками»: уфологами, полицейскими, волонтёрами из Тасиного университета, приехавшими прочесать лес, и даже медиками.

Всеволод оставался единственным, кто помогал Михалычу в решении ежедневной дилеммы между «никуда не лезть» и «самому сделать так, как лучше», но и ему было тяжело. Если Тася лишь истериками не позволяла Михалычу покинуть дом, бросаясь телом закрывать дверной проём, то Оксана куда более активно сопротивлялась действиям мужчин. Она встречала их, измученных и уставших, подбоченясь, и загораживала собой стол.

— Ну как, нашёл работу? — спрашивала она, испепеляя мужа взглядом. — Судя по времени, которое ты отсутствовал, уже должен начальником заделаться. Кофейный ликёр принёс? Мне не помешает нервишки подлечить — я целый день одна с ребёнком и сумасшедшей. Ну?

— Мы проповедовали, жена, целый день и отбивались — на споры с тобой сил нет. Дай поесть, — Всеволод был слишком велик, чтобы просто обойти стол, а по детской наивности виснувшая на нём дочь только больше затрудняла перемещение.

— А ты знаешь, что если бы не эта штука, то мы бы уже голодали? — спрашивала Оксана, не проникаясь сочувствием к супругу.

— Но ведь мы не голодаем, и у нас есть эта штука, — примирительно отвечал жене Всеволод, игнорируя её настроение и тон.

С каждым днём длительность их переговоров увеличивалась, изменялся способ того, как они разрешали спор.

— Бери пример с Игоря, он вышел на службу, несмотря на все перипетии, а ему повезло меньше, чем тебе, — приводила очередной аргумент Оксана.

— Вот у Игоря как раз проблемы, он перестал выходить на связь, — отвечал Всеволод.

— Занят человек! — парировала его слова Оксана.

— К спецам не надо было ему идти, свои услуги предлагать, — пояснил Михалыч и уселся на кровать рядом с Тасей.

Супруги рано или поздно приходили к согласию, и всё чаще их спор решался лаской — Оксана уступала мужу после объятия или поцелуя — с Тасей было сложнее: она лежала, свернувшись калачиком, и смотрела в стену. Михалычу удавалось как-то растормошить её к ночи: она съедала что-то из его рук, забиралась под рубашку, зажёвывала край ворота, соединяла пальчики в замок на его спине и засыпала, — каждое новое утро начиналось с того, что он оставлял её в слезах, а день приносил новые сюрпризы.

— Я уверена, что кто-то поблизости строится. Неужели нельзя наняться? Обязательно идти к лесу?

Оксана довольствовалась поцелуем, прикосновением к плечу — Тася была значительно требовательнее, и хорошо было, когда она не просыпалась.

Всеволод хотел объяснить жене, что её представление об окружающем мире устарело, но не находил слов, чтобы описать весь масштаб постигшей их деревеньку трагедии.

Палыч праздновал победу — опустевшие дома были прибраны и превращены им в небольшой лагерь, где останавливались на постой различные гости: от официальных лиц до искателей приключений.

Первой задачей, которую решали мужчины, проснувшись наутро, едва им удавалось вырваться из женских объятий, был мучительный выбор места, на котором следует останавливать стремившихся попасть в лес безумцев: перекрывать для них дороги; объясняться с представителями официальных властей; говорить напрямую с теми, кто твёрдо решился доказать кому-то, что он хороший; или бегать по лесу, предупреждая опасность. Любое решение на поверку оказывалось ошибочным, и только каким-то чудом удавалось избегать жертв.

— Послушайте, оно убивает! — увещевал Михалыч собравшуюся на лесной опушке публику. — Вы войдёте в лес и можете никогда не выйти! Оно пытает — ваша смерть будет ужасной: ваше тело…

— Послушай, старичок, чем обстановку нагнетать, ты бы лучше объяснил, как правильно вести себя в этом круге: что за вопросы, как отвечать, — Палыч не позволял Михалычу договорить, обращаясь к толпе, и та всегда поддерживала его смехом и выкриками. — Ребятки, этот человек утверждает, что получил вторую молодость, шанс прожить жизнь заново, и не хочет делиться.

— Там нечем делиться! Там нечего объяснять! — Всеволод отчаянно пытался поддержать Михалыча, но его трубный глас заставлял только ярче разгораться глаза готовых к риску людей. — Ведьма может отличить правду от лжи, и на каждый вопрос ответ у каждого свой! К этому невозможно подготовиться!

— Послушайте его! Он говорит правду… — взывал к разуму толпы Михалыч.

— Не слушайте его! Ты думаешь, что один такой уникальный? Люди, эти оба из круга вышли: он помолодел, другой — не работает и не голодает, — а есть ещё и третий.

— Ты забываешь про трёх расчлененных и про того, кто в коме, — парировал слова Палыча Михалыч.

— Среди этих людей нет рэкетиров, убийц и наркоторговцев.

— Это не имеет значения! — орал Всеволод, но на него не обращали внимание.

Обычно на этом заканчивалась очередная «проповедь посвящённых», как это действо называл Палыч, и квест переходил в активную фазу — искатели приключений разбегались по лесу. Сил преследовать их у Всеволода с Михалычем уже не было, хотя Палыч всё ещё включал этот пункт в состав аттракциона, поэтому «посвящённые» шли к участковому.

— Что вам мешает ограничить доступ в лес?! — Михалычу уже давно обрыдни эти переговоры.

— Возможно, его протяженность? — в глазах не желавшего признавать Михалыча участкового в такие моменты мелькало узнавание, но от этого было не легче. — Послушай, чего ты хочешь? «Слоников» видал? Вот! Весь лес прочесали — ничего не нашли. Смерть Макса и Чернышёва признали несчастным случаем, а Яшку не опознали. Чего ты хочешь?!

— Я хочу, чтобы они не ходили в лес! Ведь двое уже пропали! — Михалычу с трудом удавалось сдерживаться, и он переходил на крик.

— Так один уже нашёлся — просто заблудился, а в твой этот круг так никто и попал, — Михалыч сжал кулаки, и участковый посмотрел на него с состраданием, тяжело вздохнул: — Послушай, Михалыч, скажи, что ты хочешь. Ты же понимаешь, что табличка «Осторожно, мины!» их не остановит.

Михалыч отчетливо фыркнул:

— Не понимал бы — сам давно намалевал.

Участковый тяжело вздохнул:

— Ограждение поставить? Ведь нет такого, чтобы не перелезли. Вышки с вертухаями? Так в зелёнке ничего не видно, да и где вертухаев найти? Вы вдвоём не накараулите, а где других взять? Так что вот, что я скажу тебе, Михалыч. Приобретай мобильный телефон, карауль, как хочешь, видишь, что придурки в лес пошли — вызывай полицию. За административное правонарушение заплатят штраф.

— Можно вокруг леса в землю тензо-датчики закопать, как только кто-то пройдёт — тяжелый, как человек, — мы узнаем, — предложил Всеволод.

— Отличная идея! — участковый приподнялся из-за стола и пожал Всеволоду руку. Тот испуганно вздрогнул, почувствовав сарказм в излишне громком выкрике. — Покупайте датчики, ребята, — копать я помогу.

Михалыч сжал кулаки:

— Надо уничтожить ведьму! — прохрипел он.

— А вот это, как говорится, не в моей компетенции, — усмехнулся участковый в ответ.

Попытки обратиться выше тоже были безуспешны. Нет, их выслушивали и даже поддерживали. Смерти трёх людей и в особенности положение четвёртого (отца Таси) взволновали определенные узкие круги общественности. Прокурор, расследовавший дело, не скупился на советы, но все они разбивались о несовершенство законодательства. Даже если усилиями прокурора удалось бы доказать, что причиной гибели людей были необычные природные условия и связать их с местностью, то статус санитарно-защитной зоны ничего не давал в плане защиты от вторжения ищущих развлечений граждан.

Именно между жерновов бюрократической машины потеряли Всеволод с Михалычем своего третьего бойца. Игорь помогал с оформлением ИП Палычу, разработал форму документов для отказа от претензий в случае печального исхода для участников квеста, затем опомнился и какое-то время сопровождал Михалыча с Всеволодом в их хождениях по кабинетам, но, разочаровавшись и в этом, в поисках альтернативного пути обратился к спецслужбам. С тех пор Игоря и не видели — Михалыч сперва отнёс прочёсывание леса компанией в костюмах химзащиты к его успехам, но отсутствие детектива на горизонте говорило об обратном.

Долгие и неуспешные усилия измотали Михалыча, и на этот раз он решил изменить подход:

— Хорошо, я расскажу, о чём ведьма спрашивает, — произнёс он в ответ на стандартную просьбу Палыча, и Всеволод удивлённо воззрился на него. — Ведьму можно узнать по тому, как деревья перед ней расходятся. Только это знание никому ещё не помогло.

— Что с тобой? — прошептал Всеволод, склонив голову к уху Михалыча. -в его прямом как лезвие меча сознании действия друга расценивались как предательство. Он достал телефон, просмотрел список контактов, остановился на номере полицейского участка.

Михалыч и сам не знал, что делает: тянет время до прибытия полиции; пытается отвратить безумцев от неминуемой гибели уговорами — он даже не был уверен в том, насколько реальной была угроза их жизням.

— Ведьма задаёт каждому четыре вопроса, но мне задала только три. Я не смогу повторить свои ответы. Я просто пытался тогда выговориться перед смертью.

— Я тоже подумал о том, что у меня нет шанса выжить, и вообще отказался отвечать на какие-то вопросы. Тогда ведьма стала пытать меня. После пыток я неделю не вставал с постели.

Михалыч был не уверен в правильности избранного пути, но участники квеста — компания студентов — впервые смотрели на него без смеха и слушали его слова:

— Я уверен, что ведьма — машина, и ей кто-то управляет. Я так и не понял, как она оценивает ответы на свои вопросы.

— Я подозреваю, что её оценка случайна, — Всеволод решил для себя, что Михалыч тянет время, и, хотя и не мог в душе одобрить его хитрость, решил поддержать.

— Ну-ка растолкуй подробнее, Володя, — Палыч чувствовал настроение толпы и уже не высмеивал перед собравшимися односельчан.

— Поймите, нас не интересуют ваши сомнения и метания, — проговорил скучного вида, бледный до прозрачности парень в скейтерском шлеме и наколенниках. — Нам интересен процесс и результат — вы получили свою награду, помогите и нам получить заслуженное.

— Послушай, эти метания — часть процесса. Даже если ты этого не понимаешь, — Михалыч быстро раздражался, а Всеволод не считал нужным поддерживать разговор.

— Ни один из нас до сих пор не попал в круг. Я не первый раз гуляю по лесу, — бледный парень был не менее раздражителен, чем Михалыч, и разговор продолжался на повышенных тонах.

— Двое пропали, тебе этого мало?! — Михалыч был готов постоять за себя.

— Они гуляют, скоро вернуться.

— Гуляют уже несколько суток?! Не устали?

— Вы обещали нам объяснить, как найти ведьмин круг и как выйти оттуда — остальное нам не интересно, — серьёзный парень требовательно вопрошал, сконцентрировав колючий взгляд на лице Михалыча, и выражение его лица злило героя больше чем сами вопросы.

— Если хочешь найти круг, то учись ориентироваться в лесу, и учти — ищут круг только придурки!

Несмотря на все попытки Михалыча совладать с собой, этот разговор заканчивался как обычно — руганью. Михалыч оглянулся на Всеволода — верзила стоял в сторонке, разговаривал по телефону, а толпа молодых парней — ровесников, окружала Михалыча со всех сторон, подходила ближе, практически не оставляя личного пространства.

— О чём вас спрашивала ведьма? За какие слова она подарила вам вторую молодость? — ведущий допрос Михалыча парень был настойчив, но Михалыч неожиданно отреагировал на его вопросы, успокоившись:

— Ты веришь мне? — проговорил он с воодушевлением.

— Я чувствую в вас старика! — несмотря на то, что эти слова были обидными и сказаны с явно слышимым отвращением, Михалыч был благодарен за них.

— Она спросила меня, что есть земля, — собеседники Михалыча дружно фыркнули, и он поспешил пояснить: — Я был возмущен глупостью вопроса и сразу же поведал об этом ведьме — она ответила на моё возмущение пыткой.

— Ты что-нибудь ещё сказал? — Палыч в отличие от Всеволода не собирался исключать себя из разговора.

— Я сказал всё, что знал! Всё, что мог придумать и подумать! Я думал, что умираю. Сейчас я не помню, что сказал.

— Не помните или не хотите делиться? — этот вопрос в очередной раз уязвил Михалыча, и он перешёл на крик:

— Чем делиться?! У меня не было ничего хорошего в жизни с тех пор, как я изменился. Я не получил ничего, кроме чувства голода, которого прежде был лишён! И почему я должен с тобой делиться? Чем я тебе обязан? Впервые вижу и понимаю, что ты придурок!

— Лично я уверен в обратном, — парень в ответ на крик остался спокоен. — А если ты не помнишь, что сказал тогда ведьме, то ответь на этот же вопрос сейчас мне.

— Земля есть то, что носит нас и кормит, — проговорил Михалыч в задумчивости, пытаясь вызвать в памяти воспоминания, и его собеседники переглянулись.

— Как в сказке, — хмыкнул бледный парень и скривил рот в усмешке. — Вряд ли технически прокачанную ведьму удовлетворил такой ответ.

— Чем ты собираешься удовлетворить ведьму? — среди участников квеста оказались насмешники, которые несколько разрядили обстановку с одной стороны, а с другой — ранили душу допрашивавшего Михалыча парня.

Тот набычился, ещё больше побледнел и задал следующий вопрос, уже не рассчитывая на положительную реакцию:

— О чём ещё спросила тебя ведьма?

Несмотря на общее неодобрение, Михалыч внезапно заметил, что его полностью захватил разговор, и он испытывает искреннее желание поделиться с этими людьми опытом.

— Я вспомнил, что ответил. Я долго возмущался и ругал её, а потом сравнил её с Чернышём — он первым погиб в круге — и сказал, что она не лучше. Я истерил, обвинял её в убийствах.

— Ясно.

— Потом она спросила меня, что такое «другие». Нет, она спросила так: «Что есть для тебя другие?» Я опять долго возмущался вопросом, а потом стал вспоминать мать, отца, учителей, одноклассников, Тому…

— Значит, ведьма любит, когда ей противоречат, — сделал неверный вывод из услышанного бледный парень.

— Не перебивай, я пытаюсь вспомнить третий вопрос. Кажется, она спросила про жизнь.

— За жизнь спрашивает, — донеслась очередная насмешка из толпы — Михалыч и допрашивавший его парень остались серьёзны.

— Она спросила так: «Что есть для тебя жизнь?» Я ответил, что никогда бы не отнял её. Потом я ещё много говорил, рассказал ей обо всём — от рождения до смерти. Она сказала…

— Осталось немного помучиться и повторить всё то же самое для нас желательно в удобоваримой форме без этих ваших присказок, странных междометий и выговора, — бледный парень прервал Михалыча этой тирадой.

— Послушай, я для тебя стараюсь, почему ты мне хамишь? Я не сказал главного. После этого ведьма сказала, что мы с ней похожи, я почти такой же идеальный, как она. А когда я поинтересовался четвертым вопросом, ответила, что я на него уже ответил. Ещё она говорила что-то вроде того, что разрешения её нейронной сети не хватает…

— Я не считаю это важным, повторите то, что сказали ведьме.

Михалыч посмотрел в глаза парню и попытался сконцентрироваться на воспоминаниях:

— Мой отец и мать работали в колхозе. Мать была дояркой, а отец — трактористом… — но быстро понял, что они потеряли прежнюю остроту и значимость: вместо обид вспоминались ранние завтраки, оставленные матерью под вышитой салфеткой; выражение личика маленькой Томы, когда она любопытным взглядом смотрела ему в тетрадь, и другие жизненные мелочи… Воспоминания вызывали в его сознании тихую улыбку. Он изредка выныривал из них в реальность, морщась, произносил несколько скупых фраз, и только испуганное выражение на лицах заинтересованных слушателей заставило его вздрогнуть и оглянуться — по полю к опушке вслед за Всеволодом шли двое полицейских.

— Митингуете? — спросил один из них, приблизившись, и поиграл висящей на боку резиновой палкой.

— Да нет, в лес собрались, товарищ полицейский, — Палыч приблизился, заискивающе посмотрел в глаза представителям властей и потёр одна о другую по-стариковски подрагивающие руки. — Вот, видите, группу веду.

— И что за группа? Грибники? Шашлычники?

— Нет, товарищ полицейский, обычные туристы. Вот, организуем квест, так сказать.

— Квест по грибы или в лесу костер пожечь? Документы приготовьте, а то время летнее, обстановка пожароопасная, а у вас тут ко всему ещё и люди пропадают в окрестностях. Знаете, сколько средств государство тратит на поиск пропавших? Нет?

Участники квеста переглянулись и внезапно бросились в рассыпную.

— Только не к лесу, — закричал Михалыч и бросился вслед за ребятами, каждый из которых выбрал своё направление: двое попытались вернуться на дорогу и были пойманы; трое побежали в деревню; а пятеро побежали к лесу и вскоре миновали опушку. Михалыч догнал одного из них — того самого парня в скейтерском шлеме — и отчаянно пытался изловить: хватал за одежду, — но тот, точно уж, каждый раз выворачивался из захвата. — Помоги мне, Володя! — Михалыч слышал быстрые шаги за спиной и, хотя преследование не позволяло ему оглянуться, понимал, что эти шаги могли принадлежать только помощнику.

Михалыч бежал вслед за парнем, стараясь переступать через кусты дикой ежевики, и поэтому отставал — его противник топтал лесную поросль без оглядки. Лесная тропинка быстро оказалась позади и под ноги стали попадаться мелкие ветки.

— Постой, нельзя сходить с тропинки! Ты заблудишься.

— Отстань! У меня есть GPS.

Пальцы Михалыча скользнули по вороту футболки парня и отпустили ткань — лесная подстилка хрустела под ногами, ветки ломались и Михалыч терял равновесие на бегу.

— Остановись, придурок! — Михалыч прыгнул вперёд, пытаясь достать беглеца, и это было ошибкой — ветка, попавшаяся ему под ногу, оказалась толстой, больно ударила по пальцам правой ноги, боль заставила его ослабить захват и потерять равновесие — лицо приближалось к сплошному слою лежащих на земле веток. Михалыч зажмурился и внезапно повис в воздухе, будто чья-то рука схватила его за загривок.

— Раз уж бросился догонять, то сам не падай, парень! — Михалыча поставили на ноги, и он оглянулся — спасителем оказался полицейский. — По мне так и вовсе чёрт с ними — пускай бегут. Тут убиться можно, а догонять уже некого.

Полицейский был прав, и Михалыч похолодел — впереди берёзы стояли сплошной стеной.

— Эй! — Михалыч вскрикнул и на слабых ногах поплёлся к кругу.

— Парень, пошли обратно. Ну их к чёрту, — полицейский напрасно пытался остановить его.

— Ты не понимаешь — этот парень погибнет, она не отпустит его.

— Ты головой бился? Эй! — Михалыч бегал вдоль вставших в круг берёз и колотил кулаками в просвет между берёзами. Полицейский воспринимал его действия как сумасшествие. — Ну и оставайся тут!

— Я должен помочь этому парню! Ты не понимаешь?! Ты не веришь, но он может погибнуть, сойти с ума…

Полицейский махнул на Михалыча рукой, отвернулся и пошёл прочь, пытаясь вернуться на тропинку, но этот громкий окрик остановил его:

— Эй, люди добрые! Помогите из леса выйти.

— Заблудились что ли? — спросил полицейский без особого энтузиазма в голосе — странности этого места выводили его из себя. — Если хотите выйти из леса, идите за мной. Если не определились или не хотите, то оставайтесь.

— Мне нужна помощь! — Михалыч воззвал к спутникам, но они остались равнодушны.

Заблудившийся с большой корзиной грибов, прихрамывая на уставших ногах, шёл вслед за полицейским, который не желал даже повернуть головы, в то время как его спутник хотел поговорить, чем ещё больше замедлял скорость перемещения по потрескивающей под ногой лесной подстилке.

— Что тут происходит? Я не первый раз в этом лесу, но не могу найти ни одной старой тропинки или полянки.

— Грибы-то нашли? — полицейский иронизировал, отказываясь установить зрительный контакт с собеседником, — и только донёсшийся из-за спины истерический крик заставил его сделать это. Крик не принадлежал Михалычу, и полицейский сделал несколько шагов назад. — Что за?!

Крик повторился, заставив полицейского прикрыть уши и присесть, а заблудившегося грибника выронить корзину с грибами.

— Что ты творишь?! Прекрати! — Михалыч обнимал берёзу за ствол и отчаянно пытался раскачать, а его крики плохо доходили до сознания полицейского, в ушах которого всё ещё звучал предыдущий более резкий звук.

Полицейский возвращался обратно к той самой точке, в которой он оставил Михалыча, — мир покачивался из стороны в сторону перед взглядом из-за того, что потрескивающие под ногой ветки ломались, не позволяя наступать твёрдо. Он уже заметил того, кто издал тот крик, — между берёз лежало тело: белёсые густые волосы бросались в глаза; сжатые в защитном движении руки прикрывали лицо, — а тело представляло собой кровавое месиво из мяса, кожи и тряпок.

— За что ты убил его? Что он успел сделать не так? Если он что-то и сделал, то у него было время это исправить, — Михалыч продолжал кричать, пока на глазах у поражённого полицейского и испуганного грибника не исчез за сплошной стеной берёз.

Михалыч и Всеволод виновато переглядывались, и ни тому, ни другому растерянный взгляд друга не придавал уверенности, а желание потянуться к щедро уставленному яствами праздничному столу казалось постыдным. Оксана, подбоченясь, нависала над ними, Настенька испуганно оглядывала родственников, регистрируя в своём сознании необычную ситуацию, а Тася плакала так жалобно, что душа Михалыча разрывалась на части от сострадания.

— Успокойся за ради Христа и сядь на скамью, маленькая, — положение сидящей на коленях и обнимающей ножками за пояс Таси заставляло Михалыча вздрагивать и постоянно искать более удобного положения на скамье.

— Присядь, Ксанка, добром прошу! — Всеволода положение жены в той же мере травмировало, но Оксана игнорировала его чувства.

— Ещё раз на те же грабли! — она не могла четко формулировать мысль от бешенства — её ноздри раздувались, а глаза метали молнии. — И вам не стыдно?!

— Мы вернулись! — воскликнул Всеволод, поднялся в полный рост, отломил ножку от запеченной в яблоках курицы и положил на тарелку перед Михалычем. — Лично я вернулся к тебе, а мог бы не вернуться. Не вижу постыдного в том, что мы оба оказались сильнее обстоятельств.

На Оксану вид поднявшегося в полный рост двухметрового мужа не произвёл никакого впечатления, она лишь слегка отстранилась и притворно смягчила выражение лица:

— Что это были за обстоятельства? — прошипела она саркастично. — Расскажи, пожалуйста, вдруг проникнусь и приобщусь.

— Если тебе нравится есть стоя, то я не мешаю, — Всеволод сел на место и принялся за еду, а Михалыч всё ещё не мог освободить руки. — Она спрашивала тебя о том же, что и меня? — Михалыч тяжело вздохнул в ответ на этот вопрос Всеволода, а Оксана, будучи не в силах чётко сформулировать свои претензии к мужу, уселась и продолжила истекать ядом в практически полном молчании:

— Сутки дома не появлялся, козёл! — вилка в её руках совершала случайные движения, грозя превратиться из столового прибора в оружие.

— Тебе на вилку наколоть или девчонку с рук забрать? — Всеволод наблюдал за женой краем глаза, а говорить старался с Михалычем.

— Явился через сутки и даже денег не принёс, — Оксана продолжала гневаться, не получая поощрения.

— Меня не было пять, максимум шесть часов, — не выдержал Всеволод. — Все эти шесть часов я ничего не ел. Если ты думаешь, что я развлекался и получал удовольствие, то ты ошибаешься!

— Если ты думаешь, что мне вообще с тобой когда-нибудь бывает хорошо, то ты тоже ошибаешься! — Оксана перешла на крик.

— Твоя жена очень испугалась за тебя, когда узнала, что случилось в лесу, поэтому и истерит сейчас, — пояснил Михалыч реакцию Оксаны и погладил Тасю по спине.

Супруги установили зрительный контакт через стол:

— Ты не зря боялась, — проговорил Всеволод. — Мы справились, но теперь надо решить, что со всем этим делать, а пока ешь.

Оксана издала странный, хрюкающий звук и отвернулась от мужа.

— Помочь тебе? — спросил Всеволод Михалыча и протянул руки, чтобы взять Тасю за плечи, но Михалыч покачал головой в ответ.

— Она сейчас не пойдёт, пусть немного успокоится, задремлет.

— Да-а-а, — многозначительно протянул Всеволод в ответ.

— Я хочу знать, что случилось! — Оксана перестала терроризировать мужа, но всё ещё злилась.

— Я хотел бы тебе объяснить, но сам не понимаю, — коротко ответил ей Всеволод и опять обратился к Михалычу: — Ведьма говорила тебе, что её пугает повышенный интерес?

— Она сказала, что прежде хотела узнать больше людей, но каждый из них пытается внести изменение в алгоритмы логического вывода, которые она использует, поэтому вычислительных мощностей не хватает, и она решила довольствоваться тем, что есть.

— Чёрт, я пытался объяснить ей, что если она свалит с концами, то наши слёзы при нас останутся, но, по-моему, она не поняла, — Всеволод с жадностью набивал рот едой под пристальным взглядом навострившей уши Оксаны.

— Меня пугают её планы, — Михалыч поглаживал по спине Тасю.

— Ты про размножение? — Всеволод с усилием проглотил, запил и потянулся за следующим куском.

— Она назвала это перепопуляцией.

— Чёрт, как ты это запоминаешь? Я понял только, что она хочет, чтобы мы кого оплодотворили, а потом возглавили. Когда я её послал, стала плакаться и давить на жалость.

— Кого ты оплодотворять собрался? — в отчаянной попытке принять участие в разговоре мужчин Оксана уцепилась за первое понятное слово.

— Я отказался! — Всеволод лишь слегка повысил голос и стукнул кулаком по столу, но Оксана вздрогнула в ответ, а Тася внезапно прекратила рыдания и оглянулась. — Вот, давно надо было так сделать, — заметил Всеволод и набил рот едой.

— Ты плохо её слушал, насколько я понял, ведьма от нас не отстанет, — мы ей нужны.

— Ты младше меня, но знаешь — ты такой перестраховщик! После того, что случилось, её отсюда без нас с тобой вытравят. Сейчас просто ешь, пей, спи, сопи в дырочку и молчи в тряпочку.

— Вот это меня особенно пугает. Чем активнее её будут выгонять, тем меньше времени у нас остаётся, — Михалыч явственно всхлипнул и крепче прижал к себе Тасю. Девушка заметно улыбнулась.

— Остаётся меньше времени на что, Михалыч?! — Всеволод вытер жирные пальцы полотенцем и отвлёкся от еды, установив зрительный контакт с другом. Несколько минут они переглядывались, а Михалыч собирался с мыслями. — Слушай, не страшно! — Всеволод опередил набравшего воздуха в грудь, чтобы ответить, друга. — А если очень хочешь, то мою жену пугай, — она прямо-таки ждёт, чтобы быть напуганной.

Михалыч встретил вопросительный взгляд Оксаны и продолжал говорить, обращаясь к ней.

— Ведьма рассказала мне всё. У неё на планете произошёл апокалипсис — не такой, каким мы себе представляем это событие: небо не упало на землю, у них чистый воздух, в реках много рыбы и так далее, — у них просто «выродились» люди. Она так сказала.

— Выродились одни — народятся новые. Что за паникёрство?! — несмотря на притворное равнодушие, Всеволод внимательно прислушивался к разговору и изредка комментировал слова друга.

— Что значит «выродились»? — задала уточняющий вопрос Оксана.

— Я тоже об этом спросил, — ответил Михалыч и тяжело вздохнул. — Она объяснила, что у них всё автоматизировано: информация хранится в памяти машин, которые в любой момент проведут быстрое и эффективное обучение; все технологические операции выполняют роботы, и это не только повторяющие действия, но и сложные, многоходовые, многовариантные, требующие фантазии и смекалки. Люди стали просто потребителями, скатились до уровня высокоорганизованных животных. Нет, они размножаются и даже очень хорошо, самостоятельно поддерживают все свои естественные потребности: потребляют то, что для них вырастили, выполняют гигиенические процедуры, даже не брезгуют обучением, творчеством и развлечениями. Ведьма сказала, что они разучились бороться и страдать.

— Так это же… — вставила несколько слов в монолог Михалыча Оксана — Всеволод с показным невниманием занимался дочерью.

— Хорошо? — переспросил Михалыч. — Я тоже так сказал. В ответ ведьма разразилась длинной тирадой, которою я не смогу воспроизвести. Она говорила что-то о том, что имеет в виду не только сражения, борьбу за выживание, но и поиск своего места в обществе. Я возражал в ответ, тогда она сказала, что их любимое развлечение — наблюдать за нашими мучениями в круге, и я замолк.

— Ну как, страшно тебе, Ксан? Дрожишь? А теперь расскажи ей, какие планы у ведьмы на нас с тобой, чтобы она задрожала. Давай! — притворно изображавший спокойствие Всеволод произнёс эти слова с большим чувством.

— Она сказала, что прописанные в её памяти правила не позволяют изменять жизнь создавших её людей, но она обманула их и нашла способ изменить их общество, — ответил Михалыч очередной заученной фразой.

— Ты просто по-человечески скажи, что она хочет, чтобы мы это за неё сделали, — поправил его Всеволод.

— Она сказала, что новое общество уже сложилось в систему, и места верховного правителя и военачальника предназначены нам.

— Она решила сделать из меня военачальника, Ксан. Ты представляешь?! — воскликнул Всеволод, глядя в глаза жене.

Оксана выглядела потерянной после вылившихся на неё потоков информации — она удивлённо оглядывала компанию и часто моргала. Всеволод налил ей воды в стакан и терпеливо наблюдал за женой, пока та пила.

— Тебе предложили работу, и ты отказался? — произнесла она наконец, собравшись с мыслями.

— Вот… — Всеволод сдержался и не произнёс пришедшее ему на ум бранное слово. — Я рад, что тебя не смущает должность.

— А какие условия для семьи? — Оксана продолжала с растерянным видом задавать глупые вопросы.

— Для семьи?! Что с тобой, Ксанка? — Всеволод был не на шутку раздосадован словами жены. — Когда я сказал ведьме про то, что у меня есть жена и дочь, она ответила, что женщины не участвуют в её системе, а если меня пугает одиночество, то я найду себе новую спутницу среди местных.

— Когда я завел разговор про Тасю, то ведьма сказала, что число мест на корабле ограничено, и животных он не перевозит, — Михалыч тяжело вздохнул и крепче прижал Тасю к груди. — Надо быстрее говорить учиться, хорошо кушать и плакать поменьше, маленькая, — проговорил он, обращаясь к подопечной.

— Я вот подумала, — Оксана произнесла это в непритворной задумчивости. — А чего такого? Работа постоянная, высокооплачиваемая, положение, привилегии, служебная квартира наверняка. А насчёт условий для нас с Настей я договорюсь. Ты просто договариваться не умеешь.

— Спать пора, — проговорил Всеволод абсолютно серьёзно. — Проспишься — образумишься, а если нет, то придётся и твоим здоровьем заняться.

Пожелание Всеволода было выполнено, но пробуждение против ожидания принесло героям ещё больше проблем. Мало того, что разбудили их звуки перебранки и шум проезжающих под окнами машин, так и причина появления этих звуков потребовала их непосредственного вмешательства.

— Вот здесь, товарищ, они и обитают, — Палыч кланялся и лебезил перед высоким мужчиной в деловом костюме, глаза которого выражали вселенскую усталость и страдание.

Незнакомец не смутился неприбранным видом хозяев, не дождался приветствия или предложения присесть, опустился на шаткий табурет, прислонился спиной к косяку двери, зачем-то покопался в карманах пиджака и пронзительным взглядом оглядел заспанную компанию.

— Я расследую исчезновение частного детектива Соколова Игоря Сергеевича. Что вы имеете сообщить по этому поводу?

— Видеть не видели, знать не знаем, — Всеволод поднялся в полный рост, продемонстрировав незваным гостям, с кем они связались.

— Игорь пропал? — Михалыч сел на кровати, откинул одеяло, и Тася, как будто почувствовав опасность, тут же застонала и схватила его за руку. — Это значит, что он уже там, — Михалыч проигнорировал усилия виснувшей на руках девушки и указал пальцем на потолок.

Незнакомец посмотрел в указанном направлении и какое-то время созерцал обшитую фанерой поверхность.

— Уточните, что вы имеете в виду, — произнёс он после нескольких минут в молчании.

— Психи тут, — не удержался от комментария Палыч, но его замечанию не уделили ни малейшего внимания.

— На ведьмином корабле, — честно ответил Михалыч.

Незнакомец деловито полез во внутренний карман пиджака, достал авторучку, неосознанно щёлкнул и продолжал:

— Что вам известно о корабле?

— «Прощай, Земля, в добрый путь!» — вот всё, что ему известно, — ответил Палыч, — я же говорю: «Психи!»

— Я вас услышал, — проговорил незнакомец, не удостоив Палыча взглядом. — Теперь ответьте вы, — добавил он, обратившись к Михалычу.

— Насколько я понял, корабль межгалактического класса, технические детали указать не могу, предназначен для перевозки людей, полностью автоматическое управление, люди находятся в состоянии анабиоза в защитных камерах, использует для перемещения провалы в пространстве-времени.

— Почему вы не полетели? — задал следующий вопрос незнакомец.

— Вы бы полетели на моём месте? — Михалыч ответил вопросом на вопрос.

— Ясно, — незнакомец внезапно поднялся и направился к двери.

— Расскажите мне, что знаете, — крикнул Михалыч ему в след и, несмотря на оказавшиеся как обычно близко слёзы Таси, поднялся с постели.

— Активность на орбите была замечена, но её приняли за неучтённые американские спутники или за космический мусор, — с этими словами незнакомец скрылся за дверью.

— Ну и что это было?! — Всеволод встал с любимого дивана, подмигнул вышедшей на шум Оксане, улыбнулся Настеньке и положил руку на скатерть — завтрак, возникший на столе, состоял из яичницы, варёных сосисок и бутербродов с сыром.

Михалыч вырвался из Тасиного захвата, торопливо преодолел расстояние до стола, собрал из всего ассортимента бутерброд и быстро заглотил.

— Не плачь, маленькая, сядь за стол и покушай, — произнёс он, оглянувшись, и принялся одеваться.

Плач Таси не был истерическим, не раздражал, не привлекал внимания, просто нёс оттенок неизбывной печали — девушка свернулась калачиком на постели и спрятала лицо в подушку.

— Я устала от этих звуков, — Оксана в свою очередь подошла к столу и пододвинула к дочери тарелку. До того испуганно цеплявшаяся за ночную рубашку матери Настенька теперь бодро принялась за завтрак — Ты свою Тасю не накормишь? — спросила Оксана Михалыча. — Она ест только из твоих рук.

— Вставай, маленькая, нельзя есть в постели, — Михалыч прикоснулся к Тасиному плечу, но она в ответ вздрогнула и спряталась под одеяло. — Ну вот, — Михалыч растерянно оглядел занятое совместным завтраком семейство.

— Да, теперь это надолго, — прокомментировала события Оксана. — Мне иногда кажется, что у неё в уголках глаз кровь собирается — до того девчонка дорыдалась.

— Ладно, я скоро вернусь и успокою её, — Михалыч посмотрел на беззвучно подрагивающее одеяло и направился к дверям.

— Куда ты так торопишься? — спросил его вдогонку со вкусом уминавший бутерброд Всеволод.

— Я хочу знать, что там происходит, — Михалыч остановился, чтобы ответить другу.

— Где? Ты к лесу направился?! Не ходи. Что ты там забыл?! — голос Всеволода звучал взволнованно.

— Там явно что-то происходит, — возразил ему Михалыч.

— Ясное дело — происходит: вытравят эту заразу. Дустом посыпят, выжгут или вырубят. Без тебя справятся.

— А если и вправду буду жечь?! — Михалыч выбежал из комнаты и уже хотел спуститься с крыльца, когда Тася с истошным воплем вскочила с кровати, теряя за собой сорванное бельё, нагнала его на крыльце и бросилась на спину. — Ну что ты? Встала? Будешь есть? — Михалыч погладил повисшую у него на спине девушку по коленям, по рукам, поддержал под попку, похлопал, пытаясь заставить спуститься на землю, но Тася только крепче прижалась, обняла его ногами за бёдра и соединила руки в замок на его груди. — Спускайся, маленькая, пойдём кушать. — Измученная слезами и голоданием девушка давила на спину и казалась тяжёлой. — Спускайся, Тася, мне тяжело! — Она не реагировала на любые попытки Михалыча сбросить ношу со спины, лишь тихонько повизгивала, когда он крутился вокруг собственной оси.

Михалыч вернулся в комнату и с большим трудом, но всё же уселся обратно за стол. Всеволод, Оксана и Настенька удивлённо смотрели на него, почти улёгшегося грудью на поверхность скатерти.

— Тебе помочь?

В ответ на вопрос друга Михалыч отрицательно покачал головой, взял сосиску с тарелки и протянул себе за плечо — туда, где должна была оказаться голова сумасшедшей Таси. Прежде чем откусить, Тася потёрлась щекой об ухо Михалыча и погладила его по голове — Оксана с опозданием, но всё-таки закрыла глаза дочери ладонью.

— Ешь, не отвлекайся, — губы Таси с причмокиванием лизнули Михалыча за палец, он отломил четверть от бутерброда с сыром. — Слезешь со спины, будешь есть сама? — ноша на спине Михалыча чувствовала себя вполне удобно и с каждой минутой становилась только тяжелее.

— Засыпает, — прошептал Всеволод, осторожно встал из-за стола и зашёл другу за спину.

— Осторожней! — предостерёг его Михалыч, но его опасения были напрасны — сонная Тася была без приключений уложена в постель и забылась под тёплым одеялом.

— Ну что? Всё-таки пойдёшь? — Всеволод с явным неудовольствием наблюдал за отошедшим от постели больной Михалычем.

— Я быстро вернусь, — ответил он и поспешно вышел из комнаты.

— Ну вот и как это называется?! — спокойная в недавнем Оксана возмущением отреагировала на уход постояльца, оставив дочь без попечения. Настенька слезла со скамьи и занялась игрушками. — Он думает, кто мы ему? Почему должны сидеть с его больной девчонкой? Я бы, между прочим, оставила с ним Настеньку и съездила с тобой в город.

Всеволод тяжело вздохнул и подмигнул оглянувшейся в ответ на упоминание её имени дочери:

— Ну ты даёшь! Послушай, он же меня спас — на себе домой принёс.

— Ладно, — равнодушно отреагировала Оксана на упрёк мужа. — Настеньку с собой возьмём, его с девчонкой в нашем доме оставим. Ничего, что он в нашем доме живёт и у нас ест? По-моему, мы этим уже давно за твоё спасение расплатились.

— Да, ты… — Всеволод усилием воли заставил себя сдержать поднимавшейся в душе гнев и спросил спокойно: — У тебя деньги на электричку есть? У меня нет.

— У тебя никогда нет, — Оксана была настроена донести до мужа мысли, над которыми она размышляла всю ночь. — А я пельмени продавала, пока тебя не было. Приезжие всё, что угодно, съедят за милую душу.

— Да-а-а, жена… — многозначительно протянул Всеволод, сел к Тасе на кровать и погладил ноги спящей девушки.

— Да, я твоя жена, а как мы с тобой живём? Разве так такой, как ты, должен жену содержать?

— Так! — Всеволод пересел на скамью и установил с Оксаной зрительный контакт. — Начнём с того, какой я «растакой», потом расскажешь, как «нитак» мы живём, а Настенька пока пускай во дворе погуляет.

— Папа! — Настенька со свойственной ей созерцательностью наблюдала за родственниками, перебирая игрушки, и даже сейчас не хотела гулять по двору — с родителями было интересней — для чего залезла отцу на колени.

— Ты же строитель, так? — Всеволод кивнул в ответ. — Ты посмотри на наш дом — должен быть особняк, а у нас — халупа.

— Дом дед строил. Чем тебя не устраивает? — Всеволод был уязвлён словами жены.

— Тем, что его дед твой строил. Ты не понимаешь? — настырно повторила она, подбоченившись.

— Нет, не понимаю! — Всеволод повысил голос и только дочь помешала ему стукнуть кулаком по столу. — Дом дедов, у него двенадцать детей было, после войны трое осталось: две дочери и мой отец, который из двенадцати был младшим. Никто не жаловался. Тёток замуж не выдали, а мой отец на деревне первым парнем был, долго выбирал, кто ему больше нравится, а этот дом… Таких наличников я уже не сделаю, а как веранда обшита — такой решетки больше ни у кого нет.

— Твой дом: печь и комната вокруг этой печи, ещё две холодные, одна из которых барахлом завалена, — объяснила мужу ситуацию Оксана.

— Твоим барахлом… — уточнил Всеволод.

— Ничего не знаю! — Оксана перешла на крик. — Он старый! Дом старый, а ты… Ты на себя посмотри! Небось тоже первым парнем был… Когда-то очень давно…

— Пока на тебе не женился… — подтвердил Всеволод, крик Оксаны испугал Настеньку, та встала на ножки и обняла отца за шею — это заставило его успокоиться.

— А сейчас… — продолжала Оксана, не обращая внимание на испуг дочери.

— Ты на меня плохо влияешь… — Всеволод улыбался Настеньке и гладил ту по спине, внезапно для самого себя развеселившись.

— Вытянутые треники, ветровки и клетчатые рубашки — весь твой гардероб.

— Да есть у меня нормальные штаны, только я их по деревне не выгуливаю, как ты свои платья. Достала! Чего ты к штанам-то прицепилась! — почти выкрикнул он с чувством и поднялся вместе с Настенькой на руках со скамьи. Этот предмет мебели накренился за спиной хозяина, несколько мгновений балансировал на краешках опор, а потом со стуком повалился на пол. Всеволод испугался за подрагивающую у него на руках Настеньку, но против ожиданий звук рыданий донёсся у него из-за спины — Тася проснулась от громкого звука и сотрясения поверхности, на которой она лежала, открыла глаза и, не увидев перед собой лица единственного защитника, отчаянно забилась на кровати. Настенька удивлённо наблюдала за её страданиями из-за отцовского плеча.

— Успокой её! — потребовала Оксана от мужа.

— Как ты это себе представляешь? — Всеволод спустил дочь с рук — Оксана схватила её за руку и спрятала у себя за спиной.

— Тасенька… — Всеволод сел на кровать и потянулся к ногам заходившейся в истерике девушки. — Успокойся! — попытка погладить ноги была неудачной идеей — Тася только быстрее засучила ими, отбивая пятки о кровать, под тонкий матрас которой были постелены половые доски. — Не надо так, тебе же больно, а мы не хотим тебе ничего плохого, — Всеволод попытался ухватить девушку за колени, но Тася выскользнула из захвата, подтянула ноги к груди и испуганным зверьком забилась в угол. — Послушай, — Всеволод встал с постели и поднял скинутое Тасей на пол одеяло, — не бойся, давай прикрою. Будет тепло, и ты опять заснёшь. — Тася выскользнула из-под грозящего накрыть её сверху одеяла и свалилась на пол. Всеволод был слишком высок, чтобы сразу заметить исчезновение девушки — Тася сделала несколько шагов на четвереньках, поднялась на ноги и переступила порог. — Тася, стой! Да чёрт побери!

Всеволод выскочил вслед за Тасей на веранду и бросился к окну — стройные ножки девушки мелькали по дорожке к калитке, приподнимая кружевной подол до бёдер.

— Ты куда? — вернувшийся в дом Всеволод был встречен этим вопросом и колючим взглядом жены.

— Папа! — предпочитавшая отцовское общество материнскому Настенька обняла его за ноги — Всеволод погладил дочь по голове и разомкнул её слабые объятия.

— Да вот треники сменю на менее вытянутые и побегу за девчонкой — босая далеко не убежит, а так бы в вытянутых бежал.

— Ты с ума сошёл? — Оксана скрипнула зубами от злости.

— Чего тебе опять не так, жена? — Всеволод поспешно переодевался.

— Да пускай бежит хоть в Америку! — раздраженно заявила Оксана.

— Папа!

Всеволод поцеловал дочь в щеку, погладил по голове на прощание, улыбнулся и вышел из дома.

— Придурок! — попрощалась с ним Оксана.

Михалыч напрасно искал следы надвигающегося на его любимый лес апокалипсиса: самолёты не кружили над ним, распыляя химикаты; люди в костюмах химзащиты не прочёсывали местность с огнемётами и топорами, — ничего из того, что рисовало ему разыгравшееся воображение. Михалыч не встретил и людей в деловых костюмах, даже поднятая колёсами их машин пыль на грунтовке почти улеглась, лишь слегка клубилась на горизонте, подтверждая, что их визит не был сном.

Михалыч в нерешительности стоял на опушке — вдыхал и выдыхал: в каждом шорохе, в каждом движении ветра в нежной листве берёз ему слышался голос ведьмы. Шум поспешных шагов за спиной заставил его вздрогнуть и резко оглянуться:

— Тасю не видел? — Всеволод бежал к Михалычу через поле.

— В смысле, не видел? — переспросил Михалыч, неожиданное появление верзилы заставило его сердце затрепетать.

— Представляешь — убежала. Проснулась, тебя не увидела и была такова, босая, как была в одной сорочке. Думал, что догоню. Представляешь — не догнал!

Сердце Михалыча рухнуло в желудок и забилось там, сгорая в адских муках.

— Куда она побежала? — прохрипел он.

— Я думал — к тебе, она же как-то тебя находит в любом месте.

— Всего один раз нашла, — возразил Михалыч, растерянно озираясь. — Скажи хотя бы в каком направлении...

— К лесу! — дыхание Всеволода сбилось от безрезультатной погони, а сбивчивая речь подкреплялась владевшим им возбуждением. — Она слышала, что ты пошёл к лесу, и побежала к тебе. Девчонка не безнадёжна — кое-что понимает. Когда Ксанка сказала, что её раздражает плач, она залезла под одеяло, чтобы тише плакать, помнишь? Вот, я пытался её звать, но мне она не отзовётся — не доверяет.

— Тася! — Михалыч позвал, не надеясь на ответ, и переступил поросшую невысоким кустарником полосу лесной опушки.

Всеволод схватил его за плечо:

— Нам нельзя в лес, в этот раз она нас не отпустит.

— Ты уверен, что она связана именно с лесом? — Михалыч раздраженно вырвался из захвата. — Что ей мешает схватить нас здесь и сейчас? Я считаю, что она выбрала уединённое место из-за того, что эти её «механизмы» не могут обслужить большое число запросов.

— Ладно, как будем искать босую чокнутую девчонку в белой кружевной сорочке в густом березняке вдвоём? — Всеволод почувствовал раздражение друга и виновато опустил голову. — Давай хоть деревенских с собой позовём, человек десять, — цепью пойдём. Если ты прав насчёт ведьмы, то ей будет сложнее нас поймать вдесятером.

Михалыч вгляделся в пространство между стройных белых стволов берёз — да, его друг был прав: светлая Тасина фигурка будет теряться на этом фоне.

— Ты прав! — Михалыч поспешил обратно в деревню — несмотря на широкий шаг Всеволода, опередил друга. В голову лезли мысли, большую часть из которых лучше было не озвучивать. — Тася боится людей. Что она сделает, когда столько незнакомцев будут кричать и звать её? Спрячется?

— Михалыч! — Всеволод хотел успокоить друга, но не находил слов, и только похлопывал по спине и называл по имени. Эти выражения дружеской поддержки Михалыча раздражали — перед мысленным взглядом стоял образ Таси: волосы слежавшиеся и запутанные настолько, что каждый взгляд на рыжую макушку вызывал острое желание схватиться за расческу; детское личико, которому сумасшествие придало растерянный вид, с огромными опухшими от слёз глазами, покрасневшим вечно хлюпающим носиком и пухлыми алыми губками на болезненно-бледном лице; свободная с чужого плеча одежда, постоянно обнажающая то одну, то другую часть ладного девичьего тела: округлые упругие груди с розовыми пуговками сосков, нежный животик, круглую попку, быстрые стройные светлые ножки — эти детали время от времени всплывали в памяти Михалыча, заставляя злиться от обуревавших его и не имевших выхода чувств.

— Кого позовём? — спросил он, чтобы хоть как-то унять подавлявшие разум видения. — В прошлый раз ведьма справилась с семерыми, считая нас с тобой.

— Да не волнуйся ты так, кроме нас в деревне десять мужиков найдётся, — попытался успокоить друга Всеволод.

— Палыч не пойдёт, и не надо его нам, Глеба жена не отпустит, — продолжил ныть Михалыч.

— Да с чего ты взял?! — воскликнул Всеволод. — К участковому сейчас зайдём, он всех на ноги подымет, только Ксанку предупредим.

— Не говори, что ты вернулся сюда, потому что к жене и дочери хотел, — пробормотал Михалыч, смерив друга смурым взглядом из-за плеча, и открыл калитку.

— Ксанка, мы вернулись! Выходи — не дуйся, мы скоро опять уйдём, — Михалыч и Всеволод поднялись на крыльцо — дом был пуст. — Ксанка! — Всеволод зашёлся криком и затопотал по комнатам, оглядывая все укромные углы, сбежал с крыльца, пробежался по саду, заглянул в туалет, кладовую и баню. Михалыч по-стариковски тяжело уселся на скамью, упёрся локтями в стол и пристроил подбородок на сложенных руках. — Они что — уехали в город? — Всеволод, запыхавшийся и взмокший, вбежал обратно в дом и встретил остекленевший взгляд друга.

— Ты оптимист, — прохрипел Михалыч и откашлялся, прочистив горло — всё его тело сводило судорогой от неясных подозрений и разнообразных картин, которые рисовало его воображение. — Эй, ведьма! — позвал он, когда друг замер в растерянности, опустив голову.

Ответивший ему по-мальчишечьи ломкий голос не скрывал удовлетворения:

— Я поинтересовался значением слова, которым ты ко мне обращаешься, человек, и хочу тебя поправить. Из всех понятий вашего языка мне больше всего подходит имя «джинн». Так ты и можешь меня называть.

— Что случилось с нашими женщинами? — спросил Михалыч, пропустив мимо ушей всю нравоучительную тираду, мурлыкающие интонации в которой мурашками выступали у него по телу.

— Они звали меня. Я пришёл к обеим, несмотря на то, как по-разному они меня звали.

— Где Тася? — спросил Михалыч и поднялся со скамьи — зуд не позволял ему сидеть, душа требовала движения: занять ноги быстрой ходьбой, бегом; что-нибудь сломать, разбить; кого-нибудь отколошматить — всё, что угодно, только не бездействие. Михалыч с трудом сдерживал себя, но друг разрушил хрупкое равновесие, перебив на полуслове:

— Где моя жена и дочь, урод?! — Всеволод воздел голову к потолку, как будто мог видеть того, к кому обращался, и сжал кулаки.

Ведьма ответила на вопросы мужчин смехом:

— Я, к сожалению, не смог удовлетворить желания обеих женщин, но я сделаю это тем или иным способом рано или поздно.

— Не вешай нам лапшу на уши! Верни мне жену и дочь! — Всеволод заходился криком.

— Ты не понимаешь, — ведьма была демонстративно расстроена его реакцией. — Ты не можешь оценить глубину моего замысла. Ты не понимаешь, как благороден оказался я, когда не стал отделять мать от ребёнка — ведь твоя дочь ни о чём меня не просила.

— Уро-о-од! — Михалыч был вынужден подойти к Всеволоду и успокоительно дотронуться до плеча заходящего отчаянным рёвом верзилы:

— Дай ей договорить. Если будешь кричать, мы ничего не узнаем.

— Я просто хочу увидеть и обнять… — в голосе Всеволода послышались слёзы.

— Я понимаю, поэтому молчи.

— О, эти женщины! — ведьма едва дослушала короткий диалог мужчин и ответила им издевательским восклицанием. — Сплав жертвенности и эгоизма. Я никогда не забуду ту лишившуюся разума девчонку, воздевающую к небу тонкие руки в единственном желании спасти тебя из моих лап, чтобы навсегда привязать к себе. Её развевающиеся на ветру рыжие волосы на фоне зелёной травы, невинное личико и лёгкое кружевное платье почти сливающееся по цвету с кожей… Я бы дотронулся, если бы имел руки: провёл пальцем по губам и схватил за шейку. Нет, ни одна ничего для себя не просила.

— Урод! — Михалыч очередным предупредительным движением остановил готового выкрикивать ругательства Всеволода:

— Что мы должны сделать, чтобы увидеть наших женщин? — спросил он бестелесный голос.

— Я же сказал, — удивление в голосе ведьмы было издевательски притворным. — Я не смог выполнить их желания, поэтому вам придётся помочь мне. Твоя женщина, человек, пожелала увидеть тебя, поэтому тебе придётся пойти туда, где она есть, и находится там, чтобы она тебя видела. Желание женщины твоего друга было сложнее.

— Что ты сделал с моей женой, гад?! — Всеволод сжал кулаки, как будто его движения могли что-то решить.

— Всего лишь погрузил её вместе с дочерью в криосон. Её желание потребует определенных усилий от тебя и времени, длительного времени, точнее пространства-времени — того, что измеряется в световых годах. — Всеволод в ответ на эти слова закусил губу и трагически скривил рот. — Понимаешь, она хотела тобой гордиться. Она хотела, чтобы окружающие смотрели на тебя снизу-вверх так, как она смотрит ежедневно. Она хотела, чтобы её ощущения совпадали с реальностью. Она видит тебя на пьедестале, полубогом, осиянным вечной славой и навсегда выписавшим своё имя на скрижалях истории, а себя — ближайшей к телу.

— Отпусти её! Что я тебе сделал? — взмолился Всеволод.

— Почему ты недоволен? Я затратил столько усилий, чтобы переделать предназначенные для одиночного криосна камеры при помощи этих неповоротливых исполнительных механизмов.

— Я согласен, — проговорил Михалыч в свою очередь, сконцентрировав взгляд на потолке.

— Я тоже согласен, — повторил за другом Всеволод, но ведьма проигнорировала его и обратилась только к Михалычу:

— Ты быстро согласился, человек. Я тебя уважаю — мы так похожи, поэтому хочу играть с тобой в открытую. Я не знаю, как отреагируют на тебя мои создатели, но предполагаю два варианта: они либо не заметят тебя, либо попытаются уничтожить как нечто чужеродное. На второй вариант я надеюсь, но практически уверен в первом. Найти слабое место в их обществе тебе будет сложно, но я обеспечу тебя всеми знаниями во время коротких промежутков бодрствования. Я поддержу тебя и физически, предоставлю разнообразные исполнительные механизмы и тех семерых, кого выбрал тебе в спутники: двух военачальников, двух инженеров, двух проповедников и советника, — но тем троим, кого я признал негодными, я не обещаю никакой защиты. Ты всё ещё согласен, человек?

— Я не понимаю, как то, что ты мне сообщил, меняет условия стоящего передо мной выбора. Если я откажусь, то ты вернёшь мне Тасю? — проговорил Михалыч и, не дождавшись ответа, обратился к Всеволоду: — Собери-ка скатерть. Я ему не верю.

— Твоя Тася останется там, где она есть сейчас, — последовал ответ, и стены вокруг Михалыча задрожали.

— Что происходит?! — Михалыч и Всеволод не удержались на ногах и повалились на пол, отчаянно ускользая от потерявшей соединение с покосившимся полом мебели, а в следующее мгновение потолок над ними открылся в просторное голубое небо.

* * *

Михалыч очнулся от неприятного ощущения щекотки, будто какое-то крупное насекомое ползало по телу — он резко поднялся, чтобы сбросить с себя это существо, и открыл глаза: букашка, повисшая на груди на присосках, от которых к шарообразному корпусу тянулись тонкие ножки-проводки, оказалась металлической, заморгала разноцветными глазками-лампочками. Михалыч огляделся — пространство, окружавшее его, было узким и гулким: каждая поверхность чутко реагировала на прикосновение, отвечая отдающимися в голове звуками.

— Володя, ты где?! Ведьма, ты мне на вопрос не ответила. Отзовись!

Не получив ответа, Михалыч оторвал робота от груди, отшвырнул и шаткой походкой пошёл вперёд по коридору — туда, куда глаза смотрели. Через несколько минут непрерывного, но мучительного по ощущениям перемещения он вышел в более просторное и светлое помещение.

— Тася! — Михалыч упал на колени и проскользил по инерции до противоположной стены по гулко ухнувшему под его коленями абсолютно гладкому, по ощущениям металлическому полу и вцепился в прутья решетки. Тася лежала в клетке, свернувшись калачиком на ребристом полу, и была настолько поглощена расчёсыванием кожи под охватывавшем щиколотку широким браслетом, что не сразу отозвалась на зов. — Что ты сделал с ней, гад?! — Михалыч на коленях ползал возле клетки, пытаясь установить с девушкой зрительный контакт, перебирал руками по прутьям. Тася наконец подняла голову, ответила на крик стоном, резко поднялась на колени и вцепилась в прутья решётки с другой стороны. — Потерпи, маленькая, сейчас я вытащу тебя отсюда, и мы пойдём домой, — Михалыч попытался успокоить девушку, которая теперь переступала с коленки на коленку, подтаскивая за собой тяжёлую цепь. — Эй, зараза, открой клетку! Как это открывается?! — крик Михалыча только больше пугал Тасю, которая теперь, посапывая и морщась от боли, трясла прутья решетки. — Тише-тише.

Уже знакомый Михалычу паукообразный робот подполз к клетке, обвил проводком-лапкой один из металлических прутьев, и решетка отъехала в сторону. Михалыч наконец обнял Тасю, которая засучила ногами по полу клетки, сдирая кожу с коленок, когда робот подполз к её ноге и попытался тем же способом открыть охватывающий щиколотку девушки браслет. Михалыч прятал её лицо у себя на груди, пока кандалы не были открыты:

— Вот так! — Михалыч подхватил Тасю на руки и побежал в обратную сторону по гулкому коридору. — Нам нужно домой, уйти отсюда. Как это сделать?

— Ты заметил, что исполнительные механизмы принимают твои голосовые команды, но отпустить тебя я не могу. Все устройства управления на орбите были уничтожены, укоренившие в землю зонды остались без связи, а спасательная капсула на корабле только одна, поэтому… — запертая дверь в конце гулкого коридора открылась в ответ на эти слова ведьмы, и Михалыч вошёл в загромождённое криокамерами помещение.

— Тебе повезло, вы полетите вместе, — сидевший возле одной из них и вглядывавшийся в запорошенное с обратной стороны инеем стекло Всеволод отвлёкся от своего занятия и повернул голову на шум.

— Неужели ничего нельзя предпринять?! Должен быть способ, — Михалыч посмотрел в лицо Тасе и сдался — девушка лежала у него на руках, прижималась к плечу, сонно прикрывала глаза и улыбалась. — Нам обязательно туда ложиться? — спросил Михалыч.

Всеволод ответил на его слова тяжёлым вздохом, отошёл от криокамеры, в которой спали его жена и дочь, перекинул ногу через борт ближайшей и улёгся внутри. Михалыч с содроганием наблюдал за тем, как один за другим в ванну залезают паукообразные роботы и ползают по уже облачённому в светлый облегающий костюм телу друга.

— Твои соплеменники скоры на суд и расправу, — голос ведьмы здесь звучал иначе, показался Михалычу повзрослевшим и слегка уставшим. — У нас нет времени на прощания и сантименты. Если ты не наденешь на себя и свою женщину костюм с вшитыми электродами, реанимационные мероприятия могут оказаться неуспешны. Криокамера защитит тебя от вредных излучений, и знаешь, — Михалычу лишь на миг послышалась издёвка в голосе ведьмы — она сменилась тяжёлым вздохом. — во сне время пролетит незаметно.

Михалычу было не в первый раз раздевать и одевать Тасю. На этот раз она совсем не сопротивлялась, а к тому времени, как он уложил её себе на грудь внутри криокамеры, заснула. Михалыч был искренне рад тому, что она не осознаёт проводимые над ней процедуры. Ему эти ощущения не понравились, как и вынужденная неподвижность. Последним, что он запомнил, перед тем как погрузиться в глубокий сон было онемение и стеснённое дыхание под запотевающей полупрозрачной крышкой.