Внуки бездны (джен)

Дети — это смысл и радость жизни, но иногда они забирают себе слишком много этой самой жизни. Последние дни августа перед поездкой в Хогвартс в этом году затмили всё предыдущие. Повсюду мётлы, квиддичная форма, котлы, пергаменты: «Мама, не трогай, я сам соберу как надо!» Толпы мальчишек, хохот, споры, беготня. А сегодня в доме будет тихо, и можно будет целый вечер сидеть в обнимку, смотреть на огонь в камине, слушать, как бьётся сердце любимого человека. И говорить ни о чём и обо всём. Рон будет угукать и хмыкать, а потом выскочит на середину комнаты, зальётся румянцем и будет спорить, размахивая руками: «Гермиона! Как так можно!»

И Хьюго, и Роза теперь оба в Хогвартсе — сколько времени прошло, — а она любит Рона даже сильнее, чем двадцать лет назад. И он ее тоже, тоже. Гермиона усмехнулась: счастье было таким полным, что становилось боязно: вдруг исчезнет.

— Грейнджер, смотри, куда идёшь! — вдруг прервал её мечты хорошо знакомый и по-прежнему надменный противный голос.

— Малфой, — резче, чем хотелось бы, сказала Гермиона, — добрый день.

— Уже имел удовольствие. Не далее, как сегодня утром, на вокзале.

Малфой и улыбался так же надменно и противно, как говорил. Принесло же его. В воскресенье. На уровень Отдела по взаимодействию с Волшебными расами. Давно она его не видела, и ещё бы сто раз по столько же не видеть. Иногда они сталкивались в коридорах министерства, и у Малфоя всегда был такой вид, как будто Гермиона оскорбляет его только тем, что существует на этом свете. Не так уж её это задевало, но всё равно было противно. Взрослый же человек — лысеть начал, а до сих пор не научился держать себя в руках. Высказать бы ему это всё в бледное длинное лицо, да только толку не будет.

— Герми, малышка! — голос Рона из сквозного зеркала громко прозвучал в пустом коридоре. — Ответь, детка.

— Рон, милый, — Гермиона выхватила зеркало из кармана и краем глаза заметила, как скривился всё ещё зачем-то торчащий в коридоре Малфой. — Рон, что-то случилось?

— Да нет, малышка. Джордж сегодня принимает сырьё и новый товар, надо помочь ему все это разгрести, приду поздно, не жди меня.

— Ох, Рон, я думала…

— Что такое, что думала? Любимая, у тебя были на меня планы? — Рон улыбнулся ей и подмигнул. — Так я сию секунду, Джордж поймет.

Было и досадно, и смешно, и если бы не Малфой, она бы поговорила с Роном, в стиле мамы Молли.

— Рональд, прекрати, никаких планов у меня нет. Конечно, нужно помочь Джорджу, — секунду помолчала и, назло Малфою: — И если придёшь не слишком поздно, то разбуди меня.

— Договорились, красавица!

Гермиона намеренно медленно убрала зеркало в карман, поправила сумочку на плече, не глядя по сторонам, — в надежде, что Малфой наконец пойдет по своим делам, но, подняв глаза, наткнулась на его холодно-насмешливый взгляд. Если бы не уехали дети, если бы она не размечталась о поцелуях у камина, если бы Рон не собрался вечером к Джорджу, если бы Драко просто прошёл мимо — она бы никогда… но…

— Малфой, прошу простить меня, но не ответишь ли ты мне на вопрос? Что тебя так развеселило, надеюсь, не моя беседа с мужем?

Малфой не ответил, молча обошёл её, словно она какой-нибудь столб, а не человек, и не торопясь, степенно пошёл по коридору. Гермиона понимала, что надо остановиться, надо быть мудрее, выше, что хорёк её провоцирует, но завелась, как на третьем курсе — даже кулак зачесался.

— Конечно, тебе и всем твоим подельникам-Пожирателям не понять, как можно любить, уважать, сопереживать. Вы одно только знаете — мучить, насиловать и унижать!

Малфой остановился и медленно обернулся. Гермиона ожидала увидеть что угодно: гнев, злобу, презрение — но только не усталую улыбку. Он стоял прямо — подбородок поднят — в дорогой традиционной мантии, но весь какой-то серый, будто пеплом присыпанный. Гнев Гермионы стих.

— Скажи, Грейнджер, — негромко проговорил Малфой, — ты знаешь, что такое внеклеточная ДНК⁽¹⁾, микрохимеризм⁽²⁾ и транспозоны⁽³⁾?

Гермиона знала, что такое ДНК, и именно поэтому не могла произнести ни слова, в голове не укладывалось — один из записных магглоненавистников спрашивал её о ДНК!

— Раз молчишь, значит, знаешь, — усмехнулся Малфой, — но вижу, не понимаешь, что женщине со статусом крови, как у тебя, не стоит даже мечтать о насилии со стороны чистокровного волшебника. Хорошо провести вечер.

Малфой нарочито четко обозначил полупоклон, по-снейповски развернулся, взмахнув полами мантии, и теперь уже быстрой походкой направился в сторону лифтов.

«Транспозоны, химеризм, ДНК, ДНК, химеризм, транспозоны», — мысли крутились в голове не переставая, рискуя превратиться в маленький ураган. Гермионе с трудом удалось сосредоточиться на срочном докладе, который она обещала предоставить министру в понедельник и ради которого и притащилась сюда в выходной день. Выскочив из своего домашнего камина, она быстро переоделась в одежду попроще и аппарировала к родителям.

— Мама, папа, я пришла, кто-нибудь есть дома?

Гермиона улыбнулась и глубоко вздохнула; у родительского дома особенный запах, да даже и не запах, а что-то вроде ауры — ощущения, воспоминания, чувства… и фирменные мамины маффины.

— Гермиона, детка, как хорошо, что ты заглянула, — обняв и поцеловав Гермиону, Джин Грейнджер внимательно посмотрела ей в глаза. — Ты одна, надолго, пообедаешь с нами?

Как она сейчас понимала мать, она уже тоже так умела: сказав одно, спросить совсем про другое.

— У нас всё хорошо, мама, я вообще-то к отцу, по делу, но поем с удовольствием — я голодная.

— Ну и славно, — Джин погладила Гермиону по щеке, — папа наверху, у себя, и у вас двадцать минут.

— Папа, это я, — прокричала Гермиона отцу ещё с лестницы, — если ты за компьютером, сохраняй и выходи из программы.

— Да я лучше вообще его выключу! — со смехом ответил тот. — Здравствуй, дочка.

Она гордилась своими родителями. И возраст, и достаток позволяли им выйти на пенсию, но они продолжали работать. Джин и Дэн Грейнджеры — одни из самых известных в городе стоматологов. Они могли бы не простить её, перестать ей доверять — но поняли и приняли, помогли примириться с самой собой. Ей скоро сорок, и интересно, будут ли её дети, когда повзрослеют, чувствовать себя так же, как она сейчас, — одновременно и другом своим родителям, и ровней им, и маленькой несмышленой девочкой, любимой дочкой. Глядя на спокойное, приветливое лицо отца, Гермиона вспомнила свои подростковые «итальянские забастовки», постоянное желание скорее сбежать из дома, где, как ей казалось, её совсем не понимали. Всю себя она отдала учебе и друзьям, их делу, почти ничего не оставив родителям. А те спокойно ждали, а глупая молодая Гермиона принимала их мудрость и терпение за холодность и нечуткость. И им это удалось, удалось удержать возле себя ведьму, и не магглу с палочкой, что бы там не шипели чистокровки — Гермиона колдовала постоянно, даже не задумываясь, — а сильную и опасную колдунью.

Но сегодняшний разговор с Малфоем… Она всегда чувствовала, все эти двадцать восемь лет, что упускает главное, не видит основу, суть магии. А он сказал всего три слова — три маггловских слова! И словно открыл ящик Пандоры. Все вопросы, сомнения, неувязки вырвались на волю, и спокойная жизнь закончилась. В памяти вдруг нарисовалась картинка из детской образовательной программы — Пангея раскалывалась и вновь соединялась в уже привычных очертаниях материков. Надвигалась персональная буря Гермионы Грейнджер. Но спокойное уверенное лицо отца было якорем, как и радушие и забота матери, как и весёлая беспардонность Рона. Теперь она хорошо это понимала и не боялась, и пускай всё изменится и станет по-другому, но вот это — родители, Рон, дети — останется неизменным.

— Что ты, дочка, — Дэн с улыбкой глядел на остановившуюся в дверном проёме дочь, — о чём задумалась, милая?

Гермиона прильнула к отцу, обняла. А он вдруг подхватил её и закружил — как в детстве. Гермиона ахнула:

— Осторожней! Твоя спина!

Немного откинулась назад, оставаясь в кольце отцовских рук, и рассмеялась.

— Здравствуй! Здравствуй! Здравствуй, лучший в мире отец!

— Так! Моя дочь подлизывается, значит, наступают непростые деньки.

Дэн смеялся, но на Гермиону смотрел очень внимательно.

— Не устала, не больна, но чем-то встревожена. Говори, лучшая в мире дочь!

Гермиона прошла в кабинет и села на диван. Грейнджер-старший сел рядом и, всё ещё улыбаясь, попытался состроить внимательное лицо.

— Папа.

— Что, дитя?

— Папа, у меня серьёзный разговор, а мама выделила нам всего двадцать минут. Перестань меня смешить!

Выключенный минуту назад компьютер вдруг замигал индикатором, пискнул BIOSом и начал грузить систему.

— Да, вижу, ты настроена серьёзно, — вздохнул Дэн, — интересно, если я ещё и из розетки его выдерну, ты всё равно сможешь проделать эту штуку?

— Не знаю, я не специально, — тоже со вздохом, передразнивая отца, ответила Гермиона, — но настроена я действительно серьёзно. Я помню, ты интересовался наследственностью и теорией эволюции. И книги были, и журналы. Мне бы что-нибудь по транспозонам, внеклеточной ДНК и микрохимеризме.

— Ого, как ты заговорила, — удивился Дэн, — всегда знал, что с вашими кентаврами и русалками дело нечисто. Так, что же тебе предложить? Ну, для начала, пожалуй, «Гены» Льюина.

Он подошел к книжному шкафу и достал с полки увесистый том.

— Ещё возьми Крейга с компанией, вебстеровский сборник и вот этот номер «Scientific American». А кое-что посвежее у меня на диске.

Монитор сразу же радостно засемафорил открывающимися и закрывающимися окнами. Принтер тоже ожил и деловито распечатал пару пробных страниц.

— Ну-ка, мисс волшебница, забирайте-ка всё и отправляйтесь вниз, к матери. А я разберусь с этим монстром, а то ещё немного, и на нём вырастет рыжая шерсть.

Дэн сгрузил Гермионе в руки книги и журналы и тихонько подтолкнул её к двери.

Гермиона уходила из дома родителей с полными руками: корзинка со вкусностями, несколько книжных томов, журналов, пухлая пачка распечаток. И вечер уже не грозил ей ни тишиной, ни одиночеством.

Вернувшийся хорошо за полночь Рон радостно улыбнулся, увидев полоску света под дверью в спальню, но увидев спящую в окружении раскрытых книг, журналов, листов бумаги и перьев Гермиону, вздохнул, аккуратно всё собрал, попутно ужаснувшись названиям, нежно поцеловал жену в лоб и потушил светильник.

1) Внеклеточная ДНК — фрагмент ДНК, свободно циркулирующий в межклеточном пространстве. Предполагаемые источники происхождения: гибель клеток, процессы, происходящие при созревании эритроцитов и тромбоцитов, секреция во внеклеточное пространство. Имеются свидетельства об интеграции в геном клеток-реципиентов, возможна гомологичная рекомбинация с геномной ДНК.

Вернуться к тексту

2) Микрохимеризм — наличие в организме сравнительно небольшого количества клеток, генетически отличных от клеток хозяина, возникших в результате приобретения чужой генетической составляющей. Существуют постоянно и способны к дифференцировке и персистенции.

Вернуться к тексту

3) Транспозоны — мобильные генетические элементы (участки ДНК), способные к изменению своего положения внутри генома (транспозиции). Играют важную роль в способности к мутации, адаптации к внешним условиям, обмене генетическим материалом между различными видами.

Вернуться к тексту

На кухне витал запах кофе. Бекон был отлично поджарен. Красные помидоры, яркая желто-белая глазунья, румяные тосты радовали и глаз, и желудок. И даже залитые нежирным молоком мюсли, покрытые россыпью разноцветных кусочков фруктов, не портили картины.

Гермиона смотрела на мужа. Он так завлекательно и с аппетитом уплетал завтрак, сноровисто орудуя ножом и вилкой, что и сама она с гораздо большим энтузиазмом принялась за свою диетическую снедь, ставшую вдруг гораздо вкуснее. «И мне это не кажется, — подумала Гермиона, — еда действительно стала вкуснее. Надо бы ещё у кого-нибудь спросить». Это было несомненное, неподдельное колдовство. Рон просто-таки лучился удовольствием от жизни, и на него было даже просто приятно смотреть, пусть манеры его и не были идеальны. А сколько ещё вокруг неё такого неявного, но самого настоящего волшебства, которое она до сих пор не умеет различать. Нет, эти снобы, наверное, правы: она до сих пор просто маггла с волшебной палочкой.

— Малышка, твоя мама всё-таки немного колдунья. Я вчера заглянул в корзинку, ну и… — Рон многозначительно поиграл бровями. — Но я искренне раскаиваюсь!

— Свежо предание, — усмехнулась Гермиона, глядя на старательно изображавшего вину Рона.

— Гермиона, детка, я, конечно, понимаю важность твоей работы, ты очень много делаешь для всех нас, — совсем другим, серьёзным тоном проговорил Рон, — но я не думаю, что существа наивысшего класса опасности нуждаются в защите, пусть даже речь идет об их детёнышах.

Гермиона непонимающе уставилась на мужа.

— Ты о чём, Рон?

— Милая, я ни в коем случае никак не пытаюсь тебя контролировать. Просто вчера я убирал книги с постели и заметил название... что-то про маленьких химер. Право, Гермиона, они как-нибудь уж обойдутся без твоей защиты.

— Ох, Рон! — расхохоталась Гермиона. — Ты такой милый. Снова чувствую себя старостой-заучкой.

— Гермиона?

— «Микрохимеризм» — это не маленькая химера, это одно из понятий генетики.

— А, да, там ещё была книга «Гены». Про гены ты что-то говорила, я помню.

— Что-то, — проворчала Гермиона, — смотри.

Взмахнув палочкой, она создала иллюзию портрета Рона.

— Мы же постоянно обновляемся, теряем и восстанавливаем потери.

Портрет пошёл трещинками, превратившись в пазл. Частички пазла отлетали, словно подхваченные ветром, на их место вставали такие же. Картина потеряла статичность и осязаемость. В потоке мельтешащих кусочков пазла изображение Рона дрожало, как отражение на бегущей воде.

— Например, в крови через несколько месяцев не останется ни одного прежнего атома, все будут заменены на новые. Для костей нужно гораздо больше времени. Но и они заменяются. Всё меняется, пока живое живо. А гены как раз и отвечают за то, чтобы заменяющее было идентично заменяемому. И совокупность, комбинация генов у каждого человека своя — неповторимая. Правда, у родственников они схожие. Гены отвечают за всё: за цвет кожи, волос, глаз, за вкусовые предпочтения, сопротивляемость болезням. Долго перечислять. Сейчас считают, что даже и за характер. И по генам всегда можно определить, кто их оставил и чей он родственник. Вот в обычном мире этим и пользуются для определения родства и поиска преступников. Ещё в две тысячи третьем человеческий геном был полностью секвенирован…

— Оу-оу, детка, остановись! — Рон сделал испуганные глаза и загородился ладонями. — Эти слова звучат, как Непростительные! Ты уверена, что их можно произносить с палочкой в руке?

— Рон!

— Гермиона, я понял, что ты опять хочешь улучшить работу аврората. Но ты же помнишь, чем в прошлый раз закончилась история с печатями пальцев.

— С отпечатками. И я действительно не понимаю, почему нельзя использовать методы обычной полиции и у нас. Да, оборудование сбоит, но можно же подобрать приборы не на полупроводниках. В конце концов, у нас же не сотни полицейских участков, как у них!

— Ну, что касается генов, здесь дело-то не в приборах. А в том, что это кровная магия. Именно это тебе и скажут, и никого ты не убедишь, что это не так. Потому что это, похоже, действительно не так. Я помню, как Мюриэль пыталась мне что-то в этом роде втолковать, давно, ещё перед нашей свадьбой. Что у волшебников…

— Тетушка Мюриэль? Перед свадьбой?

Рон вдруг замолчал, уставился в глаза Гермионе и побледнел.

— Рональд?

— Милая, она — Прюэтт. Уизли никогда не интересовало, кто кому и как подходит по крови. Мы всегда женились по любви!

— Рональд!

— Милая, я ничего не знал, и мне было неинтересно, чего она там нашаманила. Ну ты же знаешь Мюриэль.

— Рон, я ничего не поняла, кроме того, что ты утаил от меня что-то важное. Пожалуйста, скажи мне прямо, без увёрток, что сделала Мюриэль и о чём у вас был разговор.

— Да это всё мордредовы обычаи чистокровок! У них же просто так не женишься. Ну, с теми, у кого совсем с головой плохо — Гонтами, Кэрроу, — с теми всё понятно. А те, кто уродами быть не хочет, но, типа, хочет сохранить и увеличить магическую силу, те проводят специальные ритуалы на соответствие крови.

— И Мюриэль…

— Да, провела такой ритуал и на нас. Но я же говорю, что мне плевать на это. У нас же тогда всё уже было на мази, — Рон улыбнулся и поцеловал Гермионе руку, — помнишь, малышка?

— Помню, но ты всё равно должен был мне сказать.

— Да ну её, эту замшелую древнюю муть, не до того мне было, я боялся, что ты сбежишь от меня.

— С чего бы это?

— Ну, ты тогда была вся такая… популярная… и этот Крам…

— Рональд, не пытайся вызвать у меня чувство вины и не переводи стрелки! Дальше.

— А что дальше? Дальше она мне попыталась объяснить — зачем. Говорила про основу жизни и магии у волшебников, что она очень похожа, но одновременно с тем — у каждого своя. Что если смешать неподходящие основы, то магия уменьшится и даже может родиться сквиб. Да я и не помню уже.

— И как? Мы подходим друг другу?

— Сказала, что подходим, и засмеялась.

— А ты и спросил, значит.

— Гермиона, любимая…

— Ладно… А почему засмеялась?

— Да не знаю я — не спрашивал. Гермиона, мы на работу опоздаем!

Гермиона глянула на часы — время и вправду поджимало. Взмахом палочки она уничтожила мусор, отправила продукты в холодильник, а посуду в мойку. Рассердиться на Рона у неё не получилось, но он и не виноват, а вот с Мюриэль она поговорит уже сегодня днём. Как удачно, что она решила вчера всё доделать и после двенадцати часов может быть совершенно свободна. Ну, Мюриэль, держись…

Гермиона вышла из камина Мюриэль точно в два пополудни, как та и написала ей в короткой ответной записке: «Приходи, открою камин в два часа». За то время, пока она сочиняла письмо к желчной, но умной старухе, можно было два доклада министру написать. И та могла запросто отправить Гермиону с её просьбой куда подальше, но разрешила прийти — и сегодня. Заслышав шуршание мантии и легкий перестук трости, Гермиона расправила плечи и выпрямила спину. И с ногами у неё всё в порядке, вот и Рон… Что — Рон, она не успела додумать, наткнувшись на ироничный прищур маленьких, но не по-стариковски ясных глаз всеобщей уизлевской Тётушки: «Ох, надеюсь, мысли она не читает».

— Не читаю я твои мысли, нечего там у вас читать, — явно наслаждаясь замешательством Гермионы, проскрипела тётушка Мюриэль,— не торопилась ты, а тебе ещё тринадцать лет назад надо было ко мне прийти.

— Но…

— Что — «но»? Говорили, что ты умная: всю блэковскую библиотеку прошерстила. Ладно, Уизли, у них радужные единороги в головах, а вот ты — я думала, как только понесёшь, так сразу прибежишь. Ну, что сделано — то сделано, а что не сделано — то не сделано. Пойдем-ка в сад, погода сегодня замечательная — побудем с тобой «дамами за ланчем».

Погода была и впрямь совсем летняя. На покрытом белоснежной скатертью садовом столике, в лучших традициях миссис Битон, расположились: холодное мясо, фазан, бараньи отбивные, валлийские гренки, сэндвичи с сыром, тосты с паштетом, фруктовый салат и яблочный пирог. Гермиона, вздохнув, мысленно попрощалась с сегодняшним ужином и завтрашним обедом. Но надо сказать, что всё было очень вкусно. Старенькая домовушка, испуганно косясь на Гермиону, ловко управлялась с сервировкой и подачей блюд. Мюриэль — на удивление приветливая — спрашивала о детях, работе, родителях, не давая Гермионе начать серьёзный разговор. И Гермиона сама не заметила, как перестала нервничать и с удовольствием поддержала беседу, смеясь и пересказывая Мюриэль министерские сплетни.

— Так что же вы всё-таки сделали, тётушка, перед нашей с Роном свадьбой? — с улыбкой проговорила Гермиона, приняв из рук домовушки чашку необычно пахнувшего чая. — М-м, как вкусно, это же…

— Да, китайский пуэр. Я не завариваю эти ваши копчёные листья. В них — ничего, кроме дыма; а этот — правильно заваришь, и никакие зелья не нужны. А перед твоей свадьбой, племянница, я сделала только то, что, по-хорошему, должны были сделать святая мученица Молли и Артур Блаженный.

Мюриэль вдруг захихикала.

— Как он забегал: «Мюриэль! Мы вам доверяли! Без нашего согласия!» Можно думать, предатель крови — это титул почище наследного принца, а я его ему осквернила. Хм. А я и тогда говорила, и сейчас считаю, что погубите вы волшебство таким отношением. Изоврались, искрутились все, а всё этот греховодник Альбус вместе с Армандо. Как начали они сто лет назад истинную магию гнобить, так и выросли вы такие — кутята слепые. А тот, неназываемый, так ещё хуже был — дикарь, зверь бешеный. А эти «священные почти тридцать» заигрались с ним в игры, да и сами почти сгинули.

Мюриэль замолчала и невидяще уставилась в свою чашку. Лёгкий ветерок шелестел листвой. Тихо посвистывали какие-то птицы.

— Кто тебе про ритуал-то рассказал, Молли, что ли, мозгов наконец-то набралась, под старость?

— Нет, Рон.

— Что ж он ещё с десяток лет-то не подождал, как раз к внукам бы поспели.

— Он случайно вспомнил.

— Вспомнил он, а есть чем вспоминать? Ладно, ладно, не вскидывайся, — Мюриэль внимательно посмотрела на Гермиону, — твой муж получше многих, да только и вполовину не так хорош, как мог бы быть. Давай-ка, миссис Рональд Уизли, рассказывай всё по порядку, а уж потом и я что-нибудь тебе расскажу.

Гермиона, как и было наказано, рассказала всё, начиная со встречи с Малфоем. Мюриэль помолчала, побарабанила ногтями по ручке трости, вздохнула и сказала:

— Не случайно тебе Малфой попался. Поговорить вам нужно. И лезть мне со своими догадками поперёд него негоже. Хитрый он и недобрый, и с гонором; хоть и самому надо всё выяснить с тобой, он может и не соизволить к беседе снизойти, с грязнокровкой-то.

Мюриэль опять захихикала.

— Если заартачится, скажи, что я на вас с Роном «чистую воду» проводила.

Вот такой вот ланч с Мюриэль получился — никаких ответов, а вопросов только больше стало, но Гермиона знала, что не остановится, пока всё не разузнает. И Малфой не отвертится.

У Малфоев дома каминов не перечесть, почему же он открыл для неё именно этот? Это так по-детски. Гермиона глянула на потолок, на огромную хрустальную люстру. Она что, производит впечатление трусливой глупышки, спустя двадцать лет всё ещё испытывающей ужас при воспоминании о перенесённых пытках.

— Чем обязан такому настойчивому желанию видеть меня?

Собираясь на встречу с Малфоем, Гермиона придумала не меньше десятка хитрых словесных схем — работа в министерстве и не тому научит — способных, по её мнению, втянуть Малфоя в нужный ей разговор. Но увидев его в дверях памятного ей недоброй памятью зала, не стала тянуть время и манипулировать, а выпалила ему в лицо:

— Малфой, чего тебе от меня надо?

— Мне от тебя? — Малфой состроил одно из своих фирменных презрительных лиц. — Позволь напомнить, это ты добивалась встречи со мной.

— Да потому что мне надоело сталкиваться с тобой в самых неожиданных местах. Ты просто преследуешь меня.

— Ты ведь понимаешь, Грейнджер, что то же самое могу сказать тебе и я, про «сталкиваюсь» и «преследуешь»?

— Понимаю, но мы же не судимся с тобой, Малфой, и доказывать свои заявления мне не обязательно. Не хочешь разговора — не будет разговора, Мюриэль сказала, что можно и до внуков подождать.

— Что ты несёшь, Грейнджер, какие внуки?

— Мои внуки, Малфой, — такие умненькие и магически сильные, предсказанные ритуалом «Чистая вода».

Малфой некоторое время помолчал, потом на его лице появилась та странная усталая улыбка.

— Хороший блеф, Грейнджер, — он развернулся, глянул на Гермиону из-за плеча и пошел вглубь дома.

Гермиона пошла за ним.

Библиотек не бывает много. Вчера она напросилась к Гарри на Гриммо,12 — тут уже Рон вздыхал: «ну, Гермиона…» — а сейчас, почти забыв, зачем пришла, с восторгом разглядывала далеко в стороны и вверх уходящие стеллажи малфоевской.

Малфой жестом пригласил её сесть в кресло, сам уселся в соседнее и с усмешкой посмотрел на Гермиону.

— Нравится?

— Да, нравится, прекрасная библиотека. И не так уж я и блефую, Малфой. Мюриэль действительно провела такой обряд на нас с Роном. И я нашла кое-что по нему на Гриммо. Очень, очень интересное колдовство, если так его вообще можно называть. И скажу честно, я пока как в тумане, но в этом тумане проступают контуры совершенно невероятных вещей. Малфой, пожалуйста, хоть раз в жизни побудь джентльменом и объясни мне, к чему здесь — во всём этом древнем «волховании презлейшем» — внеклеточная ДНК, транспозоны и, — Гермиона про себя усмехнулась, — микрохимеризм.

— Грейнджер, ты ведь оскорбляешь меня в моём собственном доме.

— Драко, пожалуйста.

Малфой дёрнулся, скривился, но промолчал. С тихим хлопком появился надменный домовик в странной смеси римской тоги и ливреи, поставил на столик между креслами поднос с чайным сервизом на две персоны, фрукты, конфеты и десертницу со сладостями. Зыркнул в сторону Гермионы, подобострастно поклонился Малфою и исчез.

— Ну как, любят ли тебя домовики, Грейнджер, полны ли они благодарности? — нарушил молчание Малфой.

Гермиона не ответила.

— Тебя не затруднит немного побыть хозяйкой и разлить чай, — Малфой поудобней устроился в кресле, — а я, пожалуй, расскажу, почему сразу же не проклял тебя в ответ на твоё «Драко».

«Ах, ты, гадёныш! Это кто бы кого ещё проклял», — подумала Гермиона, но опять ничего не сказала.

— И мне просто черный, без молока и без сахара, — добавил этот самодовольный тип.

Налив Малфою чай, Гермиона деловито оглядела десертницу: эклеры, птифуры, мадлен, канеле, калиссоны и, конечно же — macarons. Причем и из кондитерской Ленотра, и из «Ладури». И конфеты она узнала — подарочная коробка шоколада Эвина. Похоже, наступила эпоха странных трапез. Гермиона улыбнулась, адресовала «Au revoir» очередному ужину и положила себе на тарелку первое пирожное.

— Ты жена своего мужа, Грейнджер, — протянул Малфой.

Гермиона безмятежно взглянула на него, наколола на шпажку конфету и отправила её в рот. Пока он, манерно выпрямив спину, мусолил единственную чашку пустого чая, Гермиона основательно проредила армию десертов, вероятно, призванную уничтожить её морально, и не испытала при этом ни капли смущения.

— Ну, что ж, от голода я тебя спас, теперь можно и поговорить.

Чувствуя лёгкую сонливость от громадного количества съеденных сладостей, Гермиона разглядывала Малфоя. Удобные чиносы, кургузый дизайнерский пиджачок, по виду — занебесной цены, щегольские ботинки... Почти похож на нормального человека, если бы не эта непонятная серая немочь, словно вуалью окутывающая его. «Как молью, изъеден я сплином, посыпьте меня нафталином», — вспомнила она поляковскую шуточку.

— Можно и поговорить.

Малфой встал, подошёл к закрытому шкафу, прикоснулся к дверке палочкой, открыл её и достал стопку дощечек.

— Читаешь на древнегреческом, Грейнджер?

Гермиона посмотрела на связку табличек в его руках. От богато украшенных цер⁽¹⁾ из слоновой кости веяло настоящей, неоспоримой древностью и магией. Гермиона подскочила к Малфою, на ходу наколдовывая тонкие перчатки, и схватила полиптих.

— Эй, поосторожней!

Но Гермиона уже ничего не слышала и не видела, кроме ровных строчек античного гекзаметра: «Дева Ехидна была сколь прекрасна и столь же пытлива… острым ножом проколола, и змея морского… так глубоко в Посейдона владения спускалась… где извергает Тифон черный дым…порождения мрака дыханья и пышного Геи цветения».

— Что это, что это такое? — Гермиона требовательно посмотрела на Малфоя.

А тот ловко отобрал у неё полиптих, положил обратно в шкаф и запечатал дверцу.

— Малфой, отдай!

— Грейнджер, ты, конечно, важная министерская шишка, но времена охоты на имущество чистокровных давно прошли. Успокойся и сядь. Я же сказал, что мы поговорим.

Гермиона подчинилась беспрекословно.

— Малфой, скажи мне, вот это: «жизни основа, она как жемчужные нити, между собой перевитые прочно» и «розовый, черный, подобно луне серебристый и золотой, как сияние света дневного», и «перемежаясь, сплетая узор прихотливый, ткут они лики и души живого» — это ведь о ДНК?

— Грейнджер, я обещаю тебе рассказать всё, что знаю, высказать все свои предположения по этому кодексу, но в ответ я попрошу об одной услуге. Обещаю, что не потребую ничего, что может повредить кому-либо непосредственно. Это важно только для меня, и речь идёт о моей магии и жизни.

— Малфой, я почти уверена, что ты многое не договариваешь, но чувствую, что не замышляешь ничего плохого. Я согласна, при условии, что в оказание этой услуги буду вовлечена только я. Непреложный обет?

— Я верю тебе, Грейнджер, обойдёмся без обета, — он посмотрел на сад за окном, и продолжил. — Этот полиптих привез откуда-то Волдеморт незадолго до тридцать первого октября восемьдесят первого и отдал на сохранение моему отцу, сам прочитать не успел. Церы принадлежат Герпию, но автор не он, это, скорее всего, перевод. Здесь говорится о некой колдунье-исследовательнице, которая, как сейчас бы сказали, занималась генной инженерией. Бывают колдуны такой исключительной магической интуиции, что их открытия даже волшебникам кажутся волшебством. Иначе чем интуицией я не могу объяснить такого прорыва в понимании, что такое жизнь вообще и наследственность, в частности. Вот послушай... Чему ты улыбаешься, я сказал что-то смешное?

— Прости, но я никак не могу привыкнуть. Драко Малфой, произносящий «генная инженерия» и «прорыв в понимании, что такое наследственность» — это не Драко Малфой, — хмыкнула Гермиона. — Но рассказывай дальше, пожалуйста, я слушаю очень внимательно.

Малфой строго глянул на Гермиону и продекламировал: «Что разрывает на части жемчужные нити и отпускает обрывки в кровавое русло, нет, не болезнь, а стремление слиться с нитью жемчужной другого создания, тем образуя рождённое не от жены и от мужа».

— А это про внеклеточную ДНК, — Гермиона едва удержалась от того, чтобы не хлопнуть в ладоши, — но тогда получается, что...

— Подожди, не подпрыгивай. Вот ещё: «Видел ли ты, как снуют кропотливо пчелы по сладостным сотам медвяным, так же и перлы основы хлопочут, между собою мешая жемчужины в нити или обрывки чужие вплетая в основу, что от основы чужой оторвались».

— Так, а это — транспозоны. Ты что, всё наизусть выучил?

— Я, в своё время, столько раз это перечитал, что, да, многое запомнил. Но понял, о чём тут говорится, только тогда, когда взялся штудировать ваши книги по биологии и генетике. Так вот, эта дева Ехидна хотела стать ещё более сильной колдуньей, как и многие из нас; впрочем, к чести её сказать, хотела она этого сугубо из научного интереса. Её интересовали истоки магии сами по себе, а не в приложении к её личному могуществу и не корысти ради («Вот заворачивает!» — восхитилась Гермиона). И она заметила, что у волшебных животных и — особенно — у растений магии больше, чем у людей. А у морских больше, чем у сухопутных. Значит, истоки магии нужно искать в море. Жабросли — жаброслями, и временная трансфигурация — тоже недостаточно: Ехидне хотелось большего «погружения», и она провела ритуал принятия, причём неоднократно. Используя кровь морского змея — «тем образуя рождённое не от жены и от мужа».

Гермиона подобралась, пристально глядя на Малфоя.

— Да, да, Грейнджер. И ведь ты понимаешь, что надо тысячу раз подумать, прежде чем начать обсуждать это где бы то и с кем бы то ни было.

— И что, до сих пор?!

— Открыто, уже почти сто лет как, нет; а со времён Нобби Лича — негласный запрет и негласный Азкабан. Но настоящие чистокровные проводят всегда и «Чистую воду», и «Принятие крови».

— Вы до сих пор приносите в жертву животных!?

— Грейнджер, ты не на митинге. Умерь пыл. Никаких жертв, все живы. А в случае людей — вообще требуется добровольное согласие.

— И между людьми!

— Я оглохну из-за тебя. Конечно, мы же женимся, рожаем детей. Ты добралась до мужского микрохимеризма? Представляешь: в твоём мозгу драгоценная Y-хромосома любимого мужа... Рончик любит тебя прямо в мозг, — заржал совершенно по-плебейски Малфой.

— Фу, Малфой, гад! — Гермиона запустила в него чайной ложкой.

— Это горькая правда жизни, — уворачиваясь, воскликнул Малфой, — и успокойся, мальчик Ронни опоздал. Грейнджер, ты опять с кулаками! Сядь, дослушай!

Перехватив Гермиону за запястья, он силком усадил её обратно в кресло. Гермиона чуть не плакала от гнева: как он смеет, как они все смеют намекать! И через столько лет!

— Прости меня, Гермиона, прости, я сожалею о своих словах, — Малфой отпустил её руки, слегка сжав ей пальцы.

Ей не послышалось? Малфой назвал её по имени? Малфой пожал ей руку!?

— Ну вот, а теперь о том, почему ты имеешь право говорить мне «Драко». Помнишь, ты разбила мне лицо на третьем курсе. У меня даже клык зашатался.

— Я ударила тебя до крови?

— Да, и у тебя ведь тоже была ссадина?

Гермиона ошарашено уставилась в лицо Малфоя.

— Ты хочешь сказать, что мы… мы с тобой…

— Примерно, кузены, Гермиона, и я совсем не в восторге, уж извини.

— Но как такое может быть, я не участвовала ни в каком ритуале и согласия никакого не давала.

— Ну, я здорово сглупил тогда, уж больно мне хотелось обставить Поттера в квиддич, летать лучше него. И я раскопал в библиотеке книгу с описанием ритуала. Детям он не доступен, конечно, хотя все про него знают. Ну, нам вдалбливали почти с пелёнок: поранился — немедленно скажи старшим, не допускай излишней близости с чужими, не прикасайся к магглам и маггловским вещам. Мы с Панси провели «Чистую воду», и вышло, что мне подойдёт гиппогриф.

— И ты полез к Клювокрылу. Но какая ДНК на когтях?

— Да если бы он ударил меня когтем, он бы мне руку оторвал, он меня цапнул, причем слегка, он же не совсем дикий. Больше шуму было.

— Но крови же было много.

— Я и говорю — слегка, если бы со всей силы, я опять же был бы без руки. Так вот. И к тому моменту, когда ты меня ударила, я был под ритуалом. Это же не минутное дело, должно пройти не менее трёх месяцев, а то и год. Поэтому и на твою кровь подействовало.

— И ты сказал Крэббу с Гойлом, чтобы они молчали…

— Да. В первую очередь, из-за ритуала, а не из-за того, что меня ударила гриффиндорская грязнокровка.

— Теперь я понимаю, почему это слово оскорбительно, но это не делает его приемлемым в диалоге, Малфой.

— Да, ладно, ты теперь и не такая уж грязнокровка, Грейнджер.

Гермиона не нашлась, что ответить, и некоторое время они молчали.

— Но зачем твой отец так хотел казнить Клювокрыла? Ты же сказал, что убивать никого не надо.

— Бывает, что что-то пошло не так или изменения не совпадают с рассчитанными. Тогда животное приходится особым образом убивать, чтобы сбросить обряд.

— Так вот почему в министерстве держали на должности Пожирателя.

— Фадж был почти лоялен, достаточно было обратить обряд, и Азкабан отменялся. А для смертельно больных даже делались исключения. Но отец не хотел быть замешанным в чём-то подобном. Мне здорово досталось тогда. А уж когда провели «Чистую воду» с Паркинсонами перед помолвкой, и вылезла чужая кровь… Мне даже сейчас вспоминать больно. А мать чуть с ума не сошла. Ты же согласия не давала, а я получается, стал похитителем крови — а это смерть или сквибство. Но тётя Белла сказала, что что-нибудь придумает.

— И она придумала, — прошептала Гермиона, заворачивая рукав и рассматривая тонкие штрихи шрамов на своей руке.

В библиотеке опять стало тихо, только тикали большие напольные часы и ветер слегка постукивал створкой французского окна. Малфой открыл его и вышел на небольшую каменную террасу, спускающуюся на патио.

— Драко, — вслед ему проговорила Геомиона, — так тебе нужно моё согласие на «Принятие крови»?

— Да, — ответил он из-за двери, — а то я рискую не дожить до внуков.

— Я согласна, — сказала Гермиона, выходя к нему на террасу. — И как теперь объяснить всё это Рону?

Ветерок трепал багряные и золотые листья, зелёными были только трава и плющ на перголе. Удивленная Гермиона посмотрела на Малфоя.

— Я люблю такую осень, и здесь всегда так: с сентября и почти до Рождества, — ответил тот на невысказанный вопрос. — И это с самого моего детства, никто не смог отменить.

— Ты всё равно мне почти ничего не объяснил, Малфой, и церы спрятал.

— А я думаю, что ты всё и так поняла. И я дам тебе полную копию.

— Так много вопросов! Так я, что — до некоторой степени Малфой? Мюриэль поэтому смеялась? И если я, не проводя ритуала, изменилась, то почему животные не меняются? Или меняются? И волшебники такие ортодоксы из-за боязни стать не пойми кем?

— И почему оборотное не действует на магглов, а волшебник может превратиться в неволшебника? — добавил Малфой.

— Вот как? Хм. И неужели именно о запрете Принятия говорила Мюриэль?

— Я не знаю, о чём вы говорили с Мюриэль Прюэтт. Хочешь ответов на все вопросы — тебе прямая дорога в Министры. К секретным архивам допуск получишь — во всём разберёшься.

— Издеваешься?

— Нет, я даже за тебя проголосую.

— Спасибо, мой скользкий друг.

— Не шути так, Грейнджер.

Ветер протащил по каменному полу патио ворох разноцветных листьев. Вдалеке прострекотал вертолёт.

1) Церы — дощечки с углублением, залитым воском. Изготавливалась из дерева твёрдых пород, реже из слоновой кости. Использовалась для переписки, бытовых записей, в качестве ученических тетрадей или черновиков. Две связанные вместе таблички назывались диптихом, три — триптихом, четыре и более — полиптихом.

Вернуться к тексту