Фантом (гет)

«Важно, чтобы, когда придёт пора умирать, мы были ещё живы».

«Как это жестоко... только после смерти понять жизнь».

По-осеннему холодный ветер настойчиво скрёбся в окна, подползал под дверь, свистел в каждой щели. Монотонно и уныло. В чёрном омуте неба белели прорехи звёзд, и лениво тонули грязные клочья облаков. Сиротливо ютилась луна, нездоровой бледностью освещая убегающую вдаль ленту железной дороги. Утопающие в сумраке чёрные стволы стремительно лысеющих деревьев кутались в туман.

Мёртвую тишину, в этой богом забытой дыре даже сверчки не водились, нарушило громыхание приближающегося состава. Стальная туша, местами облезшая, с проплешинами ржавчины, пронеслась мимо, громыхая всеми своими сочленениями. Приглушённо, словно испугавшись, звякнул стакан на столе. Колыхнулась мутная жижа внутри. Зарябило сквозь пыльные разводы на стекле отражение сонной мухи, оцепенело замершей на подстаканнике.

Поезд промчался мимо, отстучав своё монотонное «тудум-тудум», унося в своём душном нутре забывшихся сном пассажиров, и вновь воцарилась тишина. Бледные лунные отсветы разбавлял жидкий жёлтый свет фонаря. Лампочка то и дело мигала, норовя потухнуть окончательно. За заваленным беспорядочно разбросанными бумагами столом, сдвинув пересохшую банку с чернилами и наборную печать, уронив голову на руки, спал мужчина. Грохочущее эхо пронёсшегося мимо станционной будки состава его не разбудило. Его напряжённые веки слабо подрагивали.

Он снова был там, под проливным дождём месил грязь тяжёлыми сапогами. Солдаты вытянулись шеренгой по трое. Отдалённым эхом гремели взрывы, одиночные выстрелы и пулемётные очереди, крики и стоны раненых, немой ужас заживо погребённых в обвалившихся разрыхлённых снарядами окопах. Где-то невообразимо далеко, на самой грани сознания продолжался нескончаемый бой. Свистящей стрелой прочертила небо чёрная точка истребителя, несущего на крыльях смерть, а шеренга продолжала движение.

Вперёд по размокшей от нескончаемых осенних ливней дороге, давно обратившейся в вязкое болото. Привалившись плечами друг к другу, забываясь тревожным сном прямо на ходу, изнывающие от холода и усталости, промокшие и голодные солдаты продолжали упорно шагать вперёд. Словно в нелепом немом кино, на зернистой чёрно-белой плёнке. Парад мертвецов, наивно верящих в то, что война окончится, что кто-кто, а уж они-то выживут, чтобы вновь увидеть мирное небо над головой вместо горящего и чадящего жерла преисподней.

Все они давно мертвы. Бравые ребята, когда-то улыбчивые и весёлые, чьи-то сыновья, мужья, возлюбленные, трепетно хранящие письма из дома в кармане армейской рубахи, сующие амулеты — у каждого свой — в голенища сапог. Все, и те, что рядом, и те, что плетутся впереди, и те, кто замыкает строй. Из всего полка выжили единицы. Все, кого он любил и недолюбливал, уважал и презирал, все смешались с грязью под ногами. Кровавое месиво начинённой свинцом плоти, раздробленные кости, обугленную и разорванную форму, мечты, планы на будущее и недосягаемое мирное небо — всё поглотила холодная сырая земля.

— Лейтенант... Фернандес...

Джерард открыл глаза, вновь оказавшись в тесной будке станционного смотрителя. Шёпот товарища, зовущего его из могилы, ещё звучал неразборчивым эхом, заблудившимся средь четырёх стен. Он сел прямо, устало потёр саднящие глаза. Перед внутренним взором тут же заплясали яркие оранжево-красные всполохи, напоминающие разрывающиеся вдалеке снаряды, взвились чёрные мухи, осыпающейся крошевом осколков земли.

Какого чёрта? Все, кто так отчаянно цеплялся за жизнь, все они сгинули на поле боя. Все, до единого, все те, кого дома ждали любящие семьи. Почему я ещё жив? Почему он остался? Он — тот, кто так отчаянно жаждал смерти, тот, кто всегда презирал своё одинокое существование. Почему ещё дышит прокопчённым, смолёным воздухом. Почему сердце столь упорно колотится ещё в груди?

Джерард тихо рассмеялся. Где-то в груди клокотали злые слёзы, так и не пролитые тогда. Его жизнь, если можно так было назвать существование под грузом воспоминаний о тех наполненных горечью и болью днях, в которое она превратилась, ещё тянулась безрадостной однотипной чередой промозглых дней и наполненных кошмарами бессонных ночей.

Семь лет минуло. Семь долгих мучительных лет уже его терзало чувство вины. Вины за то, что он выжил, когда другие, куда более достойные, были погребены в безымянных братских могилах. Искупление. Пожалуй, именно этого ещё жаждала его измученная, рано состарившаяся душа, ко всему прочему уже равнодушная, потрёпанная, покрытая заплатками из самооправданий и алкогольного забытья.

Выпивка почти уже не спасала. В ней уже давно не тонуло обрыдлое однотипье уходящих дней. Воспоминания отступали ненадолго, оставляя его в сладком забытьи, чтобы терзать втрое сильнее, вернувшись с головной болью поутру. Алкоголь не мог смыть все эти комья налипшей грязи болезненной реальности его прошлого и настоящего.

Пронзительным звоном разрезала густую мёртвую тишину трель телефонного аппарата. Джерард выпрямился на стуле, снял трубку и приложил к уху.

— Тридцать седьмая железнодорожная станция, на связи, — привычно отозвался он.

Ответа не последовало, только скреблось и шуршало что-то на том конце провода.

— Вы меня слышите? — предпринял он вторую попытку.

— Лейтенант...

«Показалось?» — он вздрогнул, вслушиваясь во вновь воцарившуюся тишину.

— Лейтенант... — повторился едва различимый шелест в трубке, больше напоминающий шорох дальних помех. — Лейтенант, прошу, хватит...

— Кто это? — не выдержал Джерард, стиснув телефонную трубку в кулаке. — Что за дурная шутка?

— Лейтенант, хватит, прошу... — с громким хлопком перегорела лампочка в фонаре, погружая станционную будку в сумрак. — Довольно. Хватит терзать себя, прошу... — темнота сгустилась вокруг, — невыносимо... — едва различимый шёпот сгинул в шуме помех.

Джерард сжимал в руках трещащую трубку, вслушиваясь. Ему мерещились голоса, доносящиеся из невообразимого далека: крики, смех, плач. И вдруг всё смолкло. Воцарилась тишина, давящая и глухая. Когда раздались далёкие гудки, и связь окончательно оборвалась, он опустил трубку на рычаг. Прикасаться к ней ему больше не хотелось. Ему вдруг стало холодно, как в те далёкие бесконечные ночи под открытым небом на пронзительном ветру.

— Лейтенант...

Джерард вскинул голову, опасливо косясь на стоящий на тумбочке телефон. Что-то замаячило на самой грани бокового зрения, словно кто-то бродил в жидкой туманной дымке у кромки леса, прятался в подлеске. Джерард присмотрелся к белёсым клокам тумана, даже привстал со стула, опираясь на столешницу.

Девушка. Теперь он видел её отчётливо. Подрагивающий дымный силуэт. Нереальный, далёкий, как мираж оазиса в пустыне среди барханов. Она смотрела на него, её губы шевелились. Он судорожно втянул воздух, схватил масляную лампу, с которой не раз уже обходил пути, коробок спичек и выскочил на улицу. Она стояла у кромки леса, дрожащим маревом на ветру, не сводя с него взгляда, но рассмотреть её толком с такого расстояния было просто невозможно. Косматая туча закрыла луну, сгущая сумрак до непроглядной тьмы. Джерард спешно выудил коробок, чиркнул спичкой, высекая искры. Раз, второй, третий. Спичка не выдержала нажима и с хрустом переломилась. Он ругнулся, доставая новую из коробка дрожащими пальцами. Наконец, в его руках вспыхнул слабый огонёк, робко отгоняя ночную темень. Джерард спешно зажёг лампу и, высоко подняв её над головой, осветил подлесок.

Никого. Запинаясь и спотыкаясь, он спешно зашагал к лесу. Отмахиваясь от белёсого тумана, он то и дело оглядывался назад. В бесплодных поисках неведомой незнакомки он добрался до тускло отблёскивающих полированных колёсами рельс.

Так никого и не отыскав, Джерард вернулся обратно в будку. Опустился на стул, накинул на зябнущие плечи тяжёлую куртку. Порывшись по карманам, отыскал смятую пачку сигарет, закурил, задумчиво косясь на телефонный аппарат. Темнота сжималась кольцом вокруг, тучи окончательно скрыли луну.

Этой ночью Джерард больше не смог заснуть. Он выкуривал одну сигарету за другой, отгоняя лезущие в голову воспоминания, жуткими картинами встающие перед глазами. Но сколько бы ни пытался припомнить, ни в одном из них так и не отыскал пригрезившейся ему девушки. Он просидел так до самого утра, упираясь взглядом в тонущий во мраке подлесок, до тех самых пор, пока бледные рассветные лучи не разогнали туманную дымку.

Сдав вахту, Джерард направился по привычному за последние годы маршруту. Ноги сами несли его вдоль рельс. Он устало смотрел на жёлтые листья, тонущие в грязных лужах. Ветер толкал его в спину, подгоняя. Остановка пустовала. Он опустился на скрипучую скамейку и устремил взгляд на острые крючья ветвей полуголых деревьев.

Утром ему позвонил Гарри — бывший солдат из его отряда, один из тех немногочисленных доживших до окончания войны. Пригласил посидеть в баре, выпить. Джерард прекрасно знал, как это будет и чем закончится. Поначалу они будут молчать, опрокидывая рюмку за рюмкой, затем вспоминать служебные будни, а когда допьются до чёртиков, вновь разойдутся, как в море корабли. Каждый забьётся в свою каморку, забудется мёртвым сном, без сновидений, впервые за несколько месяцев. Но даже знай Джерард всё наперёд, он само собой никогда не откажет Гарри разделить груз горечи воспоминаний, размыто радостных и болезненных. Да и сам, чего греха таить, изольёт душу. Плеснёт щедро, через край, не то, что бармен.

Спустя час, а может и больше, тарахтя неисправным двигателем, выпуская клубы сизо-чёрного выхлопа, подкатил старенький автобус. Джерард дождался, пока заедающая дверца со скрипом отъедет в сторону, свернувшись гармошкой и являя взору рваную резиновую бахрому. Он поднялся по ступенькам, расплатился и устроился на свободном месте у окна. Пассажиров было немного, рабочие со станции отправятся по домам ближе к вечеру, набившись битком в тесное душное нутро автобуса.

Салон трясло и колотило, как простуженного старика. Колёса считали кочки и выбоины давно не ремонтированной дороги. Изредка проносящиеся мимо машины обдавали стёкла потоками мутной коричневой жижи из не просыхающих осенью луж. Джерард без интереса наблюдал, как проплывают мимо пятиэтажки, ощерившиеся маленькими балкончиками, огороженные заборами дворики с железными горками да рогатинами, между которыми натянуты бельевые верёвки, не стриженные косматые кусты, чахлые деревца, задыхающиеся выхлопными газами у дороги.

Добравшись до места, он ещё какое-то время побродил по парку, спугивая в утайку курящих подростков. Он ходил по давно знакомым аллеям, вспоминая деньки, когда парк только строился, и деревца в оградках едва дотягивали ему до плеча. Вспомнил мать — дряхлую, сражённую болезнью старушку, часами сидящую на скамеечке в тени деревьев, слепо щурясь на яркое солнце, пускающее зайчики сквозь листву.

Потом свернул к старому бару. Лампочки у вывески не горели: было ещё достаточно светло. Краска отшелушивалась хлопьями, обнажая под верхним слоем другие цвета, местами и вовсе остались лишь очертания букв. После прохлады и свежести парка, душное нутро бара встретило его горечью сигаретного дыма. Джерард окинул помещение взглядом и тут же отыскал Гарри. Тот сидел за стойкой, сгорбившись, будто на плечах его лежал неподъёмный груз. Впрочем, так оно и было.

Джерард неспешно приблизился, опустился на стул рядом, взглянув на стакан в руках старого приятеля, заказал и себе виски. На самом деле виски в этом баре были паршивыми, дешёвое пойло. Однако всякий раз, когда они собирались вместе, пили виски, как в один из памятных дней, когда ещё молодые и наивные отмечали окончание военного училища, за день до распределения. А потом жизнь раскидала их кого куда.

— Как жена? — Гарри молчал, поэтому Джерард первым начал разговор.

При встрече они никогда не здоровались, так как не прощались, словно опасаясь, что слова прощания станут последним, что они скажут друг другу.

— Ушла, полгода назад, — Гарри опрокинул содержимое стакана в рот и велел бармену повторить. — Собрала чемоданы и уехала. Ни слова не сказала. Тяжело ей со мной было, не выдержала.

Джерард молчал, не было смысла утешать его или ругать женщину, убившую на попытки исцелить его калеченую душу лучшие годы своей жизни. Он покосился на третий стакан, прикрытый салфеткой.

— Кто? — глухо спросил он.

— Доктор, — эхом отозвался Гарри, — двое нас осталось. Интересно, кто первый? — вновь воцарилась тишина, не чокаясь, выпили, закусили. — А помнишь артиллеристок наших, двойняшек? — закурив, произнёс Гарри. — Док-то наш любил одну, но так ведь и не признался, боялся их рассорить. Дурак, — он выпустил клуб дыма.

Так было всегда: Гарри говорил, а Джерард молчал, кивал, изредка вставлял слово и с трудом вспоминал лица, что всё сильнее сглаживались из памяти с годами. Вот и сейчас он едва мог себе представить сестёр артиллеристок, хоть и частенько наведывался к ним.

— А танкиста нашего помнишь? — вновь затянувшись, выдохнул Гарри клуб едкого дыма.

Он никогда никого не называл по именам, только так «танкист», «доктор». Джерард каким-то внутренним чутьём улавливал, о ком именно пойдёт речь.

— Здоровый был, как медведь. Все девчонки наши его побаивались, а он-то лопух лопухом, добрый. Всё таскал с собой кроличью лапку. И где только он её раздобыл? Помню, как-то раз девчонки собрались, отмечали что-то, праздник был. Сидят за столом, хохочут, школьные годы вспоминают, и тут он заходит. Едва в дверной проём пролез, плечистый, лапка эта засушенная на поясе болтается, винтовка за спиной. Девчонки притихли, а он достаёт из-за пазухи коробку шоколадных конфет. Редкость тогда неимоверная. Мать ему прислала, сладкоежка тот ещё был. Стоит, улыбается, протягивает, мол, угощайтесь, девчата, с праздником. У них глаза горят, а подойти страшатся, и смех и грех. Тогда помню, медсестра наша первой подошла, остальные за ней хвостом, — Гарри негромко рассмеялся. — Помнишь сестру-то?

Джерард покачал головой. После контузии он многих не вспоминал, и тогда Гарри пускался в объяснения, припоминая даже мелочи.

— Да как же, Джерард? — возмутился тот. — Её и не помнишь? — в голосе его сквозило неподдельное удивление.

— Не помню, — признался Джерард.

— Да брось, ты меня дуришь! Высокая такая, стройная, словно выточенная. Глазища карие-карие, почти чёрные. И волосы длинные. Как заплетёт косу, так словно цепь тугая, звено к звену. Шинель на ней, как влитая, широким поясом перехвачена, а талия тонкая, осиная, кажется, вот-вот пополам переломится, — Гарри вновь затянулся и, затушив окурок, продолжил. — Помню, ты после серьёзного ранения на второй день с госпиталя ушёл. Отмечали мой день рождения. Знатная попойка планировалась, ребята самогону натащили. Прапорщик даже где-то коньяк раздобыл.

Мороз, аж воздух трещит. Вьюга, а ты прёшь напролом по пояс в снегу от госпиталя к казармам, и она следом бежит. Выскочила в одном халате и кричит: «Лейтенант! Лейтенант, куда вы? Лейтенант Фернандес, стойте!».

Джерард вздрогнул, невольно вспоминая ночной телефонный звонок и женскую фигуру в тумане, и тут же отогнал эту неприятную мысль. Для себя он уже решил, что это был очередной странный сон, бред подсознания не более того, а Гарри продолжал, даже не заметив его смятения.

— Ты оборачиваешься и выдаёшь: «А сама-то куда в одном халате, сестрёнка, околеешь», снимаешь шинель и опускаешь ей на плечи. Она стоит, не шелохнётся, лицо белее снега: ты весь в бинтах, словно мумия, грудь, спина замотаны, а бинты алые, рана открылась.

Гарри замолчал и приложился к стакану. Джерард ощутил сосущую пустоту глубоко внутри. Ничего из этого он не помнил, как ни силился. Даже понять, о каком ранении идёт речь, так и не смог.

— Не помню, — упрямо тряхнул он головой, — совсем.

— Любила она тебя, Джерард, — Гарри вздохнул, тяжело, со свистом, — до одури любила. Раз после бомбёжки обстрел был, носу высунуть не могли. Я тогда в полевом лагере был, только с командировочных вернулся. До нас едва-едва добрался связист. Сам ранен, ползёт в грязи с катушкой, измождённый, бледный, сипит, хрипит, едва говорить может. И всё рукой назад машет, а слов не разобрать. Напоили его, перебинтовали наскоро, он и рассказывает, что там, в окопах, раненные остались и с ними, дескать, лейтенант Фернандес, прикрывает.

Она вскочила, словно безумная, схватила сумку свою и кинулась прямо под пули. Никто и слова сказать не успел. Помню, словно вчера это было: бежит в полный рост, даже не пригибаясь. Вокруг пули свистят, сущий ад, а она словно не из этого мира. Ни единая её не коснулась. Многих тогда от смерти спасла.

Гарри вновь замолчал. Где-то на другом конце бара хрипело радио, выдавливая из себя мелодию. Джерард вновь попытался хотя бы представить медсестру в шинели с сумкой наперевес. Чтобы его, вечно угрюмого, да кто-то столь сильно любил. Рассказ казался абсурдным, но Джерард точно знал, Гарри никогда не лжёт и не приукрашивает. Тот помнит всё в деталях, особенно о важных для него людях. Джерард проглотил очередную порцию виски, на этот раз показавшуюся особо горькой.

— Не могу вспомнить, — повторил он, вышло как-то жалобно.

— Да не переживай ты, — отозвался Гарри. — Ты поначалу и мать-то вспомнить не мог. Да и какая теперь уже разница? — он поднял стакан. — Не чокаясь.

— Не чокаясь, — эхом отозвался Джерард.

— Свидимся ещё, — внезапно засобирался Гарри.

Он поднялся со стула, расплатился, хлопнул его по плечу и побрёл, пошатываясь, к дверям. Джерард проводил его взглядом, пока тот не скрылся за дверью. И только тогда подумал, что не спросил, как звали ту медсестру, но догонять не стал. Закурил, глядя на нетронутый стакан, прикрытый салфеткой.

«Двое нас осталось. Интересно, кто первый? — вспомнились ему недавно обронённые слова. — И действительно, кто?» — Джерард прикрыл глаза, вдыхая горечь дыма.

Он посидел ещё немного и собрался уходить, когда заметил на стойке рядом со стаканом пачку сигарет, забытую Гарри. Сигареты были тех времён, такие уже лет пять, как не выпускали. Джерард сунул пачку в карман, решив, что вернёт при следующей встрече. Не дело таким добром расшвыриваться.

Стемнело. Порывистый осенний ветер разогнал людей с улиц. Случайные прохожие спешили по домам. Джерард же бесцельно брёл, провожая взглядом проносящиеся мимо машины. Спешить ему было некуда: дома его никто не ждал, некому было волноваться о нём и встречать на пороге. Наконец, показался за поворотом серый бок пятиэтажки, где на самом верху и ютилась его квартирка.

«Любила она тебя, Джерард, до одури любила», — вновь не к месту припомнились слова Гарри. Джерард тряхнул головой и, цепляясь рукой за холодные перила, стал подниматься наверх. Он увидел её ещё с последней лестничной площадки. Она стояла у его двери, заложив руки за спину и привалившись спиной к стене. Терпеливо ждала, быть может, уже не один час, опустив глаза в пол. Длинные волосы рассыпались по худым плечам. Очертания фигуры то и дело теряли чёткость, расплывались, и виной тому было отнюдь не виски. Сквозь её тело просвечивала стена подъезда.

— Тебя здесь нет, — заявил Джерард, ковыряясь ключом в замке.

Она не отозвалась. И, наверное, так и осталась стоять у стены, когда он захлопнул за собой дверь.

Утро для Джерарда началось в полдень с ломоты в висках под аккомпанемент стука молотка и ора младенца на улице. Он обессилено продолжал лежать в кровати, размышляя о том, что неплохо было бы выпить таблетку, когда в общую какофонию звуков вписался новый — дверной звонок. Джерард спешно натянул штаны и футболку и, подойдя к двери, прильнул к глазку. На площадке топтался усталый врач, про визит которого он успел позабыть.

Тот приходил раз в полгода проводить периодический медицинский осмотр. На самом деле Джерард и сам был в состоянии ходить в больницу. Из-за травмы головы он числился в списках инвалидов, и медицинские работники посещали его дома.

Джерард отпер дверь, намереваясь запустить врача в квартиру, но тут же оказался лицом к лицу с призрачной девушкой. Видимо, она простояла у двери всю ночь и утро. Все его надежды на то, что она ему привиделся или вовсе приснился, тут же были развеяны. Она подняла глаза, карие, как теперь ему казалось. Бледная, полупрозрачная фигура приобретала размытые краски и оттенки.

«Тебя здесь нет», — упрямо тряхнул он головой, пропуская в квартиру удивлённо на него поглядывающего врача.

— Уходи, — шепнул Джерард и захлопнул дверь.

Осмотр занял не больше получаса; убедившись, что он жив и вполне себе здоров, врач принялся за заполнение бумаг. Тот то хмурился, то задумывался, листал карту. Джерард же, чтобы хоть чем-то себя занять, рассматривал старый потёртый кожаный портфель.

— Вас по-прежнему преследуют кошмары? — внезапно поинтересовался врач.

— Да, я плохо сплю, часто просыпаюсь посреди ночи, — отозвался Джерард, поворачиваясь к нему.

— Я выпишу вам новый препарат, — сообщил тот, доставая из сумки бланки на выписку рецепта. — Это комбинированное средство. Снотворное и успокоительное...

Он продолжал ещё что-то объяснять, но Джерард его уже не слушал. На девственно чистом только что портфеле алел крест. Точь-в-точь такой же, как на сумках военных врачей и медсестёр. Джерарду даже отчаянно захотелось протянуть руку и коснуться его. Он нервно сглотнул, устало потёр глаза и виски, головная боль и не думала проходить. Когда же он вновь открыл глаза, красного креста уже не было.

— Какие-нибудь ещё жалобы? — терпеливо повторил врач, внимательно глядя на него.

— Да, — ответил Джерард, с трудом отводя взгляд от портфеля. — В последние дни у меня, похоже, галлюцинации.

— Видите погибших товарищей? — поинтересовался врач, глядя на него поверх очков.

— Возможно, — кивнул Джерард. — После ранения я многое и многих забыл, — пояснил он.

— Причиной галлюцинаций вполне может служить бессонница, высокая утомляемость и стрессовое состояние. Я выпишу вам больничный на две недели. Отдохните от работы и не брезгуйте дневным сном. Вот увидите, вам станет лучше, — заверил тот, заполняя очередной бланк.

— Спасибо, — рассеянно отозвался Джерард, тревожно косясь на дверь. — Они не вернутся? — внезапно произнёс он.

— Простите? — переспросил врач. — Кто они?

— Мои воспоминания. Они не вернутся?

— Сложно однозначно ответить на этот вопрос. Это крайне субъективно, но, учитывая характер вашей травмы, я предполагаю, что постепенно воспоминания будут возвращаться. Вы ведь уже многое вспомнили за эти годы. Вот рецепт на снотворное, — он протянул заполненные бланки.

— Спасибо, — поблагодарил Джерард, тщетно пытаясь разобрать выведенное неровным почерком, да ещё и на латыни, название препарата.

— Если будете чувствовать себя плохо, звоните. Лекарство не имеет противопоказаний, но всё бывает, — врач вернулся к двери, обулся, подхватил свой портфель и уже повернул дверную ручку, намереваясь выйти на площадку, как вдруг обернулся и внимательно посмотрел на Джерарда. — Вопрос ещё и в том, а нужны ли вам эти утерянные воспоминания? Часто наш разум сам себя оберегает, и делает это куда лучше, чем сделали бы мы сами. Всего хорошего.

— Доброго дня, — попрощался Джерард.

Когда же врач скрылся из виду, он медленно повернул голову, но не обнаружил ничего, кроме обшарпанной стены подъезда и дверного звонка: девушка-призрак исчезла. Вздохнув с облегчением, он вернулся в квартиру.

Первым делом он позвонил на работу и сообщил об ухудшении здоровья и открытом больничном. После произвёл ревизию холодильника и обнаружил, что запасы на исходе. Решив отправиться за продуктами завтра, а заодно и зайти в аптеку за лекарством, Джерард пообедал и устроился перед телевизором.

Когда головная боль окончательно утихла, он вышел на балкон и только тогда обнаружил, что забыл свои сигареты в станционной будке. Похлопав куртку по карманам, он достал раритетную пачку, забытую Гарри в баре. Решив, что тот вполне простит ему одну выкуренную сигарету, Джерард сдвинул картонную крышечку и с изумлением уставился на содержимое. Вместо сигарет внутри оказались самокрутки, один в один, как те, что они делали, когда ещё воевали.

Он выудил одну, понюхал, помял в руках и с удовольствием закурил. На по-осеннему холодном бледно-голубом небе теснились облака, сбиваясь в стайки, словно греясь бока друг друга. Яркое солнце заливало улицы, почти не согревая, лишь создавая уютную иллюзию тепла. Джерард выпустил очередную струйку сизого дыма и опустил глаза.

— Чёрт, — выдохнул он.

Она была там, едва различимая. Под яркими солнечными лучами она стала почти прозрачной, словно выцвела, как старое фото. Её очертания так и рябили, словно она находилась по другую сторону огромного костра. Она сидела на лавочке, сложив тонкие руки на коленях, и рассматривала землю у ног.

— Чёрт! — вновь ругнулся он, когда самокрутка догорела и опалила ему пальцы.

Отправив окурок в полёт с балкона, Джерард вернулся в комнату, задёрнул шторы и уютно устроился в кресле перед телевизором.

«Вот же фантазия разыгралась. Это всё Гарри со своими воспоминаниями и чудными рассказами, — попытался он себя успокоить. — А на станцию ночью тоже Гарри звонил?»

— Это последствия бессонницы, — для верности повторил он вслух. — Немного отдыха, и всё пройдёт.

К вечеру пошёл дождь. Джерард устал бессмысленно пялиться в экран телевизора и устроился с книгой на кровати, собираясь почитать перед сном. Прохладный ветер врывался в открытую форточку. Дождь барабанил по карнизам, отбивая ему одному ведомую мелодию. Джерард перечитал одну и ту же страницу уже в третий раз, но в голове его не отложилось ни строчки. Перед глазами маячила призрачная фигура на лавочке.

«Интересно, она ещё там?»

Джерард тяжело вздохнул, отложил книгу и вышел на балкон. Дождь протянулся длинными косыми струями. Небо было плотно укутано грязно-серыми тучами. Пузырились быстро образовавшиеся лужи.

Она всё так же сидела на скамейке, сиротливо обнимая себя за локти. Джерард постоял на балконе ещё несколько минут, после чего накинул куртку, взял зонт и стал спускаться вниз по лестнице.

«Я схожу с ума», — заверил он себя, толкая дверь подъезда.

Он медленно подошёл к скамейке, в глубине души одновременно надеясь и опасаясь, что девушка исчезнет, опустился рядом, прямо на мокрые доски, и склонил зонт в сторону, укрывая её от холодных капель дождя. Она не шелохнулась, потерянно глядя в пустоту.

Дождь плясал по натянутой парусине. Джерард провожал взглядом срывающиеся в короткий полёт до земли с кончиков спиц прозрачные капли и краем глаза рассматривал её. На фоне серого полотна дождя она казалась куда отчётливее и ярче, чем в солнечных лучах, хоть по-прежнему оставалась прозрачной и просвечивала насквозь. Длинные волосы отливали алым. Глаза в обрамлении пушистых ресниц явно были карими.

— Имя у тебя есть? — внезапно для самого себя вслух поинтересовался Джерард.

Она вздрогнула и подняла на него глаза. Только что пустые и ко всему безразличные они наполнились лёгким удивлением и радостью. Бледные полупрозрачные губы дрогнули, растягиваясь в неуверенной улыбке, затем шевельнулись, ни звука не нарушило перестук капель дождя по зонту. Она замерла, сглотнула, вновь открыла рот, её губы вновь беззвучно шевельнулись.

— Не можешь говорить? — догадался Джерард. — Мёртвым оно и незачем.

Она опустила голову, закусив нижнюю губу. Взгляд её беспорядочно скользил по двору, между сведённых бровей залегла складочка. Тонкие бледные пальцы теребили край лёгкого летнего платья.

— Может, напишешь? — предложил он.

Она кивнула, поднялась с лавки, сделала пару шагов и наклонилась поднять маленький прутик. Её пальцы скользнули сквозь, исчезнув в недрах утоптанной земли. Она отдёрнула руку, вновь попыталась коснуться веточки и вновь потерпела неудачу.

Джерард сидел на мокрой лавке и наблюдал, как она раз за разом терпит поражение в борьбе бесплотного с материальным. Как упрямо встряхивает головой, вздыхает, сжимает пальцы в кулак и пробует снова.

Стемнело. Зажглись фонари вдоль по улице, а дождь и не думал прекращаться. Казалось, он лишь наращивал темп, перерастая в ливень. Вода уже стекала по зонту маленькими ручейками, а не отдельными каплями. Стало куда как холоднее. Ветер завывал в пустующих переулках и норовил поднырнуть под край куртки.

Джерард поднялся на ноги и направился обратно к подъезду. У двери он обернулся. Девушка жалобно смотрела ему вслед.

— Зайдёшь в гости? — предложил он.

Она благодарно кивнула и поспешила его нагнать.

Первым делом по возвращении домой Джерард набрал в ванную горячую воду. Он замёрз, промок и опасался подхватить простуду. От воды сразу же повалили пар.

Отыскав в шкафу полотенце, Джерард вернулся в ванную комнату и замер на пороге. Она стояла напротив зеркала, протянув к нему руку, и медленно предельно сосредоточенно скользила пальцем, выводя букву за буквой, не касаясь стекла. Крохотные капли воды замерзали под её пальцами, образуя витиеватый морозный узор, точь-в-точь такой же, как зимой на окнах. Закончив, она обернулась и тепло улыбнулась. На поверхности зеркала красовалось короткое имя — Эрза.

Горячие капли барабанили по плечам, слегка обжигая кожу, но это ощущение болезненного тепла не способно было унять стужу внутри. Выведенное морозным узором имя давно растаяло. Пар спешил скрыть под новой серой пеленой очертания букв и дорожки, прочерченные тяжёлыми каплями. И всё же они ещё проступали, едва различимые, как и она сама — девушка, которой нет.

— Эрза, — почти беззвучно произнёс Джерард.

Он повторял её имя уже не первый раз за эти несколько минут. Он опасался, что оно изгладится из памяти, исчезнет, оставив за собой подёрнутую пеленой гладь зеркала, в котором ничего уже не отражается.

— Эрза.

Отрывистое и дерзкое, как щелчок кнута. Джерард покачал головой. Не так, совсем не так.

— Эрза, — слегка протянув первую гласную, он словно выронил её имя на выдохе.

В этом сочетании букв могло таиться что угодно: от безграничного тепла до холода безжалостной стали. Но какой была она — эта заблудшая душа, по какой-то причине не желающая покидать мира живых, балансируя на самой грани?

Пронзительный свисток закипевшего чайника вывел его из оцепенения. Джерард выключил воду, наскоро вытерся, из чистой сухой одежды в ванной отыскались лишь штаны.

Она сидела на кухне и наблюдала, как со свистом вырывается из чайника тонкая струйка пара, устремляется вверх и рассеивается, бесследно исчезая. Джерард выключил газ, воцарившаяся тишина показалась нереальной. Он заварил чай и наполнил две кружки. Он опустился на стул напротив Эрзы, подвинул одну кружку ближе к ней и, грея руки о свою, стал внимательно её рассматривать.

Она была красива той естественностью, которую не требуется приукрашивать румянами и присыпать пудрой. Острые ключицы выпирали чуть больше положенного, на щеках образовались едва различимые ямочки. Это напомнило Джерарду голодающих в военные годы селян. Дети сгорали быстро, за несколько дней превращаясь в обтянутые кожей скелеты, а юноши и девушки словно усыхали изнутри, мучительно долго.

Эрза слегка поёжилась под его пристальным взглядом и заправила за ухо отливающую алым прядь. Она протянула тонкие руки к кружке чая, обняла её пальцами, не касаясь. Потом наклонилась, закрыла глаза и вдохнула исходящий от неё пар.

Повинуясь спонтанному порыву, Джерард протянул руки и приблизил свои ладони к выпирающим костяшкам призрачных тонких пальцев. Эрза вскинула голову, на бледном полупрозрачном лице тёмные глаза казались особенно чёткими и яркими. В её взгляде сквозили тревога, удивление, смятение, он пронизывал насквозь, будто она пыталась разглядеть что-то в самой глубине его души.

Они сидели в тишине, заглядывая друг другу в глаза, и Джерарду чудилось, что сквозь бледную кожу больше не просвечивает кухонная плитка с щербинками. Не отрывая взгляда от карих глаз, он сократил те недостающие миллиметры, разъединяющие ещё их руки. Её призрачная маленькая тонкая кисть погрузилась в его тёплую живую ладонь, стала совсем прозрачной едва различимой.

Джерард отнял руку, сжимая пальцы в кулак, так, что костяшки пальцев побелели, словно обжёгся и изо всех сил пытался унять боль. Он закрыл глаза, запрокинул голову, сглотнул и тяжело прерывисто вздохнул. Он ощутил лишь тепло, исходящее от кружки с чаем, и этот жар ещё плясал по ладоням.

«Иллюзия, лишь иллюзия фантомных желаний...»

Подавив встающее комом в горле разочарование, он вновь взглянул на Эрзу. Она сидела, обнимая прозрачными ладонями медленно остывающую кружку. Она выглядела бесконечно потерянной и несчастной, измождённой. Под глазами залегли тени, и без того бледная кожа стала совсем прозрачной. Такие яркие всего минуту назад волосы выцвели и поблёкли, и лишь глаза стали ещё чернее.

— Ты чувствуешь тепло? — будучи не в силах больше выносить давящую тишину, спросил Джерард.

Эрза отрицательно покачала головой, не поднимая глаз.

— И запаха не чувствуешь? — зачем-то уточнил он.

Она вновь покачала головой и сжала тонкие пальчики в кулаки, так и не отнимая их от кружки.

— Но ты ещё помнишь, как это было, да?

Эрза вновь подняла на него глаза, глядя с удивлением, и почему-то с недоверием.

— Помнишь, как это, жить, — уже утвердительно продолжил он. — Цепляешься за воспоминания. И что ты только нашла в этом жестоком пустом мире, чтобы так отчаянно за него цепляться?

Эрза попыталась ответить. Её губы беззвучно шевельнулись. Всего раз, словно можно было высказать столь вескую причину всего одним словом. Она смотрела на него устало и с тоской, словно не в первый уже раз потерпела поражение. Она вздохнула и поднялась со стула, оправила складки призрачного платья.

— Можешь остаться здесь, я не гоню, — негромко произнёс Джерард. — Просто не понимаю, — уже тише добавил он.

Он долго и тщетно пытался заснуть. Темнота обволакивала. Липнущая к телу простынь душила. Подушка казалась угловатым булыжником с мягкими пролежнями моха. Тяжело вздохнув, Джерард прислушался. Он не знал, где сейчас Эрза: её сердце не билось, её шаги были беззвучны, она не дышала и не источала тепла. По сути, она и не существовала вовсе, но он ощущал её присутствие. Джерард перекатился на бок и закрыл глаза. В колышущейся темноте, окружившей его, забрезжил едва различимый свет, холодный и мёртвый отблеск. Он с трудом разлепил веки и замер, затаив дыхание.

В комнате царил душный полумрак, лишь тонкая полоска лунного света, проникающего сквозь не до конца задёрнутые шторы, вырисовывалась на полу. Эрза шагала по ней босыми ногами, словно по натянутому над бездонной пропастью волосу. Раскинув в стороны руки, закрыв глаза и запрокинув голову, она медленно и неуверенно делала шаг, касалась бледного сияния самими кончиками пальцев, словно нащупывая опору.

Он до боли напряг глаза, вглядываясь в едва различимые в темноте очертания призрачной фигуры, шагающей по воздуху над сотканной из лунных отблесков дорожкой. Эрза шла прямиком к нему, её губы едва заметно шевелились, словно она пела или шептала молитву. Она слегка покачивалась, отливающие по контурам алым, словно сильно разбавленная акварель, волосы рассыпались по плечам. Пушистые ресницы подрагивали.

Джерард неотрывно следил за тем, как она медленно приближается. И чем ближе к нему была эта призрачная тень из другого мира, носящая короткое имя Эрза, тем сильнее сжималось сердце, затягивалось в тугой узел что-то глубоко внутри. Оказавшись у самой кровати, она остановилась и медленно протянула к нему руки. Джерард испытал жгучее желание коснуться тонких пальцев, но, вспомнив первую попытку, лишь испуганно закрыл глаза. Видение разлетелось на мелкие искры, слишком тусклые, чтобы светить самостоятельно. Они быстро угасли в тёмной пучине его ночных кошмаров.

Разбудил его звонок в дверь. Пока Джерард выпутывался из плена смятых простыней и добирался до двери, почтальон уже ушёл. Когда он открыл дверь, на пол у его ног приземлился с тихим шорохом тонкий конверт. Джерард поднял письмо, на котором не было ни обратного адреса, ни имени отправителя. Лишь аккуратно был выведен в верхнем углу адрес доставки, почерк показался ему знакомым. Он вернулся в комнату, захлопнув дверь, надорвал странный конверт, гадая, от кого ему могло придти письмо.

Внезапно Джерарду вспомнился телефонный звонок, столь же загадочно неясный. Он так и замер посреди комнаты с распечатанным конвертом в руках. Окинул комнату тревожным взглядом, выискивая призрачные очертания Эрзы. Сердце тревожно бухнуло в груди, конверт выскользнул из его пальцев и шлёпнулся на пол.

— Эрза, — позвал Джерард.

Он не услышал собственного голоса, словно и сам онемел и не в силах был уже вымолвить даже её короткого имени. Мысль о том, что она растворилась в лунных лучах ещё ночью, отвергнутая и брошенная им, жгла и слепила глаза. Он спешно пересёк комнату и заглянул на пустующую кухню. На столе стояла чашка с остывшим чаем.

Джерард резко развернулся и вернулся в комнату, облизнул пересохшие губы, нервно сглотнул. Разум настойчиво твердил, что призрачной фигуры по имени Эрза никогда и не существовало, а сердце совершенно не желало признавать ещё одной болезненной утраты.

«Где же ты?»

Ворвавшийся в распахнутое окно ветер всколыхнул шторы. Она шагнула в образовавшуюся прореху, почти не различимая в ярких солнечных лучах. И осталась стоять у окна, слегка склонив голову набок и удивлённо глядя на него.

— Напугала, — с облегчением выдохнул Джерард, делая шаг ей навстречу.

Под его ногой зашуршала бумага. Он опустил глаза и обнаружил, что наступил на обронённый конверт, о котором успел позабыть. Он наклонился и подцепил тот за краешек. На пол выскользнула старая фотография со стёршимися в бумажную бахрому уголками, порванная и подклеенная в одном месте.

Джерард поднял снимок и распрямился. Они все были здесь. С пожелтевшей бумаги ему счастливо улыбались мертвецы в военной форме. Дрожащей рукой он перевернул фото. На обороте почерком Гарри была выведена одна единственная фраза: «Прости, я первый».

Три коротких слова, как три свинцовые пули, и каждая точно в цель. Джерард медленно опустился на край кровати, ноги подкашивались. Раздробленные осколки мозаики легко сложились в простой и незатейливый узор. Всё встало на свои места: и приглашение в бар посреди недели, и странное настроение Гарри, его ранний уход, его самые ценные воспоминания и даже словно случайно забытая на стойке помятая пачка сигарет, оставленная на память.

Совершенно чётко вспомнился Джерарду прикрытый салфеткой стакан и устремлённый на него тоскливо-задумчивый взгляд Гарри. Уже тогда. Он решил для себя всё уже тогда. И, быть может, тем же вечером вывел эти проклятые строки и отправил последнее в своей жизни письмо, чтобы ночью в бледном сиянии холодной луны приставить пистолет к виску и в последний раз нажать на курок.

Джерард выпустил фотографию из рук, глядя, как пожелтевший листок медленно планирует и замирает на полу, проскользнув сквозь призрачные ладони пытавшейся подхватить его Эрзы. Он поднял голову и встретился с ней взглядом. Она испугано и тревожно вглядывалась в его глаза, стоя перед ним на коленях, а потом резко подалась вперёд, протягивая к нему руки в отчаянной попытке удержать неудержимое. Не дать вновь разверзнуться той пропасти, ставшей холодной могилой для тёмных воспоминаний.

Джерард подался вперёд, обхватил призрачный силуэт руками, изо всех сил желая прижать Эрзу к себе. Его руки прошли сквозь её тело, не встретив никакого сопротивления. Он обхватил собственные плечи, согнулся, упираясь лбом в колени, из последних сил удерживая рвущийся изнутри отчаянный вой, отголоски которого сочились сквозь стиснутые зубы глухими стонами.

Следующие несколько дней слились для Джерарда один нескончаемо долгий период. Из-за плотно задёрнутых штор в комнату не проникал ни солнечный, ни лунный свет. Джерард лежал в кровати, упёршись взглядом в потолок, словно неизлечимо больной, которому пригрезился отблеск косы в руках укутанной в рваный чёрный саван старухи. Всё это время Эрза была рядом: сидела на краю кровати, бесцельно бродила по комнате или подолгу стояла напротив, задумчиво глядя на него.

На самом деле Джерард вовсе не предавался мыслям о самоубийстве и не размышлял о смысле жизни и бренности бытия. Жизнь даётся с большим трудом и лишь однажды, а обрывается так легко, ведь для других чужая жизнь не имеет большого веса на чашах весов мироздания. В том, насколько мало ценимы жизни людей, он убедился на войне, когда каждая минута могла стать последней, а скорбь о погибших утихала уже через несколько часов после их смерти, оставляя в душе опустошённость и чувство вины.

Джерард вспоминал. Всё с самого начала этого долгого пути, в конце которого на дороге он остался совсем один. Собирал по кусочкам разрозненные осколки воспоминаний, припоминал мельчайшие детали, пытаясь воссоздать разорванное в клочья полотно тех страшных лет. Опускался на самое дно той пропасти своей души, где оседали тяжёлые воспоминания, где пахло смертью. Копался в грязи, ворочая трупы боевых товарищей. По крупицам, по обрывкам, по осколкам выносил на свет всё то, что долгие годы старался забыть навсегда. Наверное, Эрза тоже предавалась воспоминаниям. В её задумчивом взгляде сквозила тоскливая обречённость, но не смирение.

Вновь мысленно проделав тот кровавый путь от безопасных стен военной академии под ледяным дождём с неизменным автоматом в руках, Джерард так и не нашёл ответа. Увы, и просто заново похоронить все эти давшие корни в его душе воспоминания, годы, часы и минуты своей жизни он не мог. Его мучило ощущение, что ответ лежит на поверхности, что появление Эрзы отнюдь не случайно. Причины происходящего с ним, и даже произошедшего с Гарри, кроются где-то в утраченных воспоминаниях. Существовало лишь одно место, что ещё могло таить в себе подсказки, ключи к запертым дверям — поле последнего для него боя, где он и получил ранение.

Долгие годы Джерард провожал взглядом самые разные поезда, дежуря в станционной будке у железной дороги. Новенькие блестящие экспрессы, проносящиеся мимо, сообщая о своём появлении громким коротким гудком. Тяжёлые перемазанные в саже и мазуте локомотивы, тащащие за собой грузовые вагоны, чадящие гарью из просмолённых труб. Бывалые уже потёртые пассажирские поезда, укрывающие содержимое своего нутра за белыми занавесками на окнах. Потрёпанные электрички, оптимистично погромыхивающие мимо.

Сейчас же один из поездов вёз его в те края, где Джерард не думал уже появляться никогда. Колёса исправно отбивали монотонный убаюкивающий ритм, чудесным образом успокаивающий и умиротворяющий звук. Иногда ему приходила в голову мысль, что поезда чем-то похожи на часы, перестук колёс — на тиканье стрелок, отмеряющих человеческие жизни. Поезд наблюдал за тысячами судеб и иногда даже принимал в них участие: сводил и разводил людей, разлучал и объединял, мирил и ссорил. Поезд помнил всех своих пассажиров и негромко без устали напевал об их жизнях в своём неизменном «тудум-тудум».

Единственный пассажир, что ехал в одном с ним купе, сошёл на следующей же станции, оставив их с Эрзой наедине. Джерард устроился на верхней полке. Он купил на вокзале первую же приглянувшуюся ему книгу, прекрасно зная, что это лучший способ скрасить дорогу. Его не особо интересовал сюжет, достаточно было того, что книжка способна была на время занять его мысли.

Эрза устроилась на нижней полке. Она сидела, поджав колени к груди и обняв их руками. Она смотрела в окно на проплывающие мимо колосящиеся поля, отцветающие луга, покрытые пожухшей травой, далёкие деревеньки, синеющие вдали частоколы лесов и серые блестящие ленты рек, убегающих к горизонту.

Утомившись вглядываться в мелкие чёрные строчки на шероховатой серой бумаге, Джерард загнул уголок страницы, на которой остановился, и, захлопнув книгу, убрал её под подушку, намереваясь вздремнуть. Поезд покачивало, мелькали мимо столбы, опутанные проводами, но, несмотря на способствующее сну умиротворение, заснуть ему не удавалось.

Джерард перевёл взгляд с насыпи у ленты рельс, усыпанной россыпью камней, на Эрзу. Сейчас она вновь казалась ему чуть более чёткой и реальной. Эрза смотрела вдаль, и в тоже время казалось, что она вовсе не любуется сменяющими друг друга пейзажами за окном, а заглядывает глубоко внутрь самой себя.

— Красивая ты, знаешь? — негромко произнёс он, обращаясь к ней.

Она подняла на него глаза, а потом кивнула и улыбнулась до того тепло и нежно, словно вспомнила о чём-то очень дорогом и трепетно хранимом в сердце. Эрза закрыла глаза и откинулась на спинку сидения. Быть может, притворилась спящей, быть может, погрузилась в воспоминания.

К месту назначения они прибыли спустя сутки. Солнце уже проделало большую часть пути по небосклону и клонилось к закату. До ближайшего посёлка был всего час ходьбы, но Джерарда тянуло в обратную сторону. От уютного тепла деревенских домиков и затопленных печей, мычания коров, сонного ржания лошадей к молчаливой равнине, израненной окопами и рытвинами от взорванных мин, распаханной снарядами, выжженной и утоптанной тысячами ног и гусеницами танков.

Джерард неспешно брёл вдоль давно не используемых обвалившихся окопов, где теперь играли в войну и прятки сельские ребятишки. На фоне разгорающегося у горизонта алого зарева заката безобразно чернели куски покорёженного металла, остовы сгоревших грузовиков. Проплешины чёрной земли перемежались клоками разрастающегося бурьяна и стелющейся по земле желтеющей травой. Упёрся обломанным дулом в землю старый танк, покорёженный и проржавевший. Чуть поодаль в сгущающемся сумраке ещё можно было рассмотреть металлические останки упавшего самолёта. Его нутро выгорело дотла, остался лишь обугленный рассыпающийся каркас да переломанные крылья.

Блуждая по полю, путаясь в болезненных отрывочных воспоминаниях, Джерард на время потерял Эрзу из виду. Солнце выгорало у горизонта, сгущались сумерки. Ветер крепчал, становилось всё холоднее. Решив, что для начала вполне достаточно и этих двухчасовых блужданий, Джерард отыскал Эрзу.

Она стояла на краю оврага, образовавшегося из рытвины, оставленной взрывом, и тоскливо смотрела вниз. Дожди размыли землю, расширяя границы оврага, оголяя погребённые под землёй снаряды, истлевшие палатки, погнутые вмятые железные бочки, проколотые разодранные шины, бесформенные куски покорёженного металла. Джерард проследил за её взглядом. Покатый склон оврага утопал в тени, среди взрыхлённой корнями растений земли что-то белело. Лишь присмотревшись внимательнее, Джерард разглядел выбеленные ветром череп и обломки костей, прикрытые местами клоками перемазанной в грязи, прогнившей ткани. Рядом торчало из земли погнутое дуло автомата.

Зеркало фальшивой реальности оглушительно треснуло и разлетелось на осколки.

Пуля попала в бок чуть выше тазовых костей и осталась внутри. Боль скручивала внутренности, опаляя плоть. Кровь обильно сочилась из раны, пропитывая ткань. Каждый последующий шаг давался труднее. Автомат, болтающийся на ремне за спиной, казалось, тяжелел с каждой минутой. Пот заливал глаза, размокшая земля расползалась под сапогами, затрудняя перемещение.

Отчаянно хотелось остановиться и присесть хотя бы на несколько минут. Закрыть глаза, заткнуть уши, чтобы не слышать несмолкающего свиста пуль, но он не мог позволить себе быть слабым, он не мог позволить себе сдаться. Только не теперь, когда она рядом...

Где-то совсем близко, со свистом рассекая воздух, врезался в землю снаряд. Затем последовал оглушительный взрыв и сразу за ним пулемётные очереди, одна за другой.

— Ложись! — велел Джерард, вынуждая её упасть в грязь за земляной насыпью.

В метре от них пулемётная очередь выбила из земли мелкие камешки и комки. Затем ещё одна. Уже чуть дальше, послышался сдавленный стон, и пулемёт на той стороне замолк.

— Надо идти дальше, немного осталось. Обопрись на меня, — прошептала она, поднимаясь на ноги.

Джерард с трудом сел, ощущая, как боль выгрызает ему нутро.

— Ты иди, — выдохнул он, сглатывая едкую горечь во рту. — Я нагоню.

— Нет, — Эрза присела рядом на корточки. — Без тебя я не пойду.

Он тяжело вздохнул, попытался подняться. В глазах потемнело, голова пошла кругом. Он опустился обратно на сырую землю.

— Ты должна идти, — негромко повторил он.

— Нет! — она отрицательно мотнула головой.

— Эрза, послушай...

— Нет, нет, нет!

Её столь любимые им карие глаза были полны упрямства. Отчаянного и безрассудного упрямства, которое он тоже любил.

— Ты же знаешь, я не умру, — Джерард попытался замаскировать гримасу боли под улыбку, и от Эрзы это, конечно же, не укрылось. — Я обязательно к тебе вернусь.

Она вцепилась в его куртку, комкая ткань в руках, отрицательно замотала головой, давясь слезами. Джерард обнял её. Прижал к себе так крепко, как только мог, продолжая шептать ей на ухо.

— Я тебя люблю. Ты же знаешь, как сильно я тебя люблю. Я ни за что не погибну, я обязательно тебя догоню. Эрза, я совсем не хочу отпускать тебя одну, но тебе надо идти. Там столько раненых, им нужна твоя помощь. Их тоже ждут любимые, жёны и дети. Ты должна идти, слышишь? Ты должна им помочь, — он отстранил её и заглянул в её заплаканные глаза. — Ты же мне веришь, правда? Скажи, ты мне веришь?

Эрза кивнула. Слёзы катились из её глаз, а она продолжала цепляться за его руки.

— Ну и чего ты ревёшь, глупая? Иди, давай же, пока всё стихло ненадолго. Иди скорее и не оборачивайся. Я догоню, только не оборачивайся, — Джерард сцеловывал солёные слёзы, чувствуя, как сердце заходится в агонии, сжимается в болезненный ком и тяжело бухает в груди. — И не вздумай возвращаться, Эрза, слышишь, не вздумай...

Он насильно отцепил её руки, подтолкнул вперёд. Она поднялась на ноги, зашагала прочь, растирая слёзы по грязным щекам. Побрела вдоль земляной насыпи. Сначала медленно, потом быстрее. Потом и вовсе побежала, спотыкаясь и оскальзываясь в грязи. Джерард проводил её взглядом, пока её спина перестала быть различима в вечерних сумерках и дыму.

Ещё немного отдохнув, он снял автомат, упёр приклад в сырую землю и медленно стал подниматься на ноги, опираясь на него. Тело отозвалось болью. Перед глазами заплясали чёрные пятна. Немного постояв, выждав, пока головокружение утихнет, он медленно стал продвигаться вперёд. Кровь по-прежнему сочилась из раны, мокрая ткань липла к коже. Болезненно немели кончики пальцев, ноги тяжелели. Каждый новый шаг давался с трудом, но он не мог позволить себе остановиться.

Вновь раздался над головой пронзительный свист летящего снаряда. Совсем рядом взвилась в воздух земляная крошка. Последовал оглушительный взрыв. Потоком раскалённого воздуха Джерарда сбило с ног и откинуло в сторону. На какое-то время наступила мёртвая тишина.

Он не слышал ни визга пуль, ни завывания ветра, ни собственного дыхания, ни биения своего сердца. Потом тишина сменилась звоном, казалось, он доносился изнутри. Джерард приподнялся на руках и задохнулся от боли в спине, израненной осколками. Он упорно продолжал ползти вперёд, утыкаясь лицом в размокшую землю и всматриваясь в расплывающуюся перед глазами земляную насыпь. Время от времени он пытался подняться на ноги. Он ещё не чувствовал боли, ещё не осознавая, что ниже колен от его ног осталась лишь кровавая бахрома плоти.

— Вот оно как... — проронил Джерард, глядя на белые сколы собственных костей. — Всё это время единственным, кто цеплялся за этот мир, был я. А ты всё же вернулась, — он поднял глаза на догорающий закат. — Ну что за нелепое упрямство?

В ответ не донеслось ни звука, но Джерард и не ждал ответа. Он и без того знал, что её давно уже нет рядом: из мира мёртвых не возвращаются. Он видел вовсе не его горячо любимую, отчаянную, безрассудную, самоотверженную Эрзу — женщину, ставшую смыслом его пустой до её появления жизни. Он видел фантом, сотканный из разрозненных воспоминаний и её последнего отчаянного желания быть с ним до самого конца.

Джерарду отчётливо вспомнилась ночь на кухне всего несколько не существующих дней назад. Его вопрос о том, что удерживает её в этом жестоком мире, её односложный ответ. Теперь он наверняка знал, что столь весомую причину можно описать одним единственным словом, коротким словом из двух слогов и четырёх букв.

— Знаешь, Эрза, это так страшно... понять жизнь только после смерти...

У края оврага, образованного из воронки от взрыва, размытой многочисленными дождями, оскверняющими безымянные могилы, являя миру ужасы минувшей войны, стоял мужчина. Очертания его фигуры были нечёткими и слегка расплывались. Солнце скрылось за горизонтом, и призрачная фигура исчезла с последним его лучом.