Фантом (гет)

«Важно, чтобы, когда придёт пора умирать, мы были ещё живы».

«Как это жестоко... только после смерти понять жизнь».

По-осеннему холодный ветер настойчиво скрёбся в окна, подползал под дверь, свистел в каждой щели. Монотонно и уныло. В чёрном омуте неба белели прорехи звёзд, и лениво тонули грязные клочья облаков. Сиротливо ютилась луна, нездоровой бледностью освещая убегающую вдаль ленту железной дороги. Утопающие в сумраке чёрные стволы стремительно лысеющих деревьев кутались в туман.

Мёртвую тишину, в этой богом забытой дыре даже сверчки не водились, нарушило громыхание приближающегося состава. Стальная туша, местами облезшая, с проплешинами ржавчины, пронеслась мимо, громыхая всеми своими сочленениями. Приглушённо, словно испугавшись, звякнул стакан на столе. Колыхнулась мутная жижа внутри. Зарябило сквозь пыльные разводы на стекле отражение сонной мухи, оцепенело замершей на подстаканнике.

Поезд промчался мимо, отстучав своё монотонное «тудум-тудум», унося в своём душном нутре забывшихся сном пассажиров, и вновь воцарилась тишина. Бледные лунные отсветы разбавлял жидкий жёлтый свет фонаря. Лампочка то и дело мигала, норовя потухнуть окончательно. За заваленным беспорядочно разбросанными бумагами столом, сдвинув пересохшую банку с чернилами и наборную печать, уронив голову на руки, спал мужчина. Грохочущее эхо пронёсшегося мимо станционной будки состава его не разбудило. Его напряжённые веки слабо подрагивали.

Он снова был там, под проливным дождём месил грязь тяжёлыми сапогами. Солдаты вытянулись шеренгой по трое. Отдалённым эхом гремели взрывы, одиночные выстрелы и пулемётные очереди, крики и стоны раненых, немой ужас заживо погребённых в обвалившихся разрыхлённых снарядами окопах. Где-то невообразимо далеко, на самой грани сознания продолжался нескончаемый бой. Свистящей стрелой прочертила небо чёрная точка истребителя, несущего на крыльях смерть, а шеренга продолжала движение.

Вперёд по размокшей от нескончаемых осенних ливней дороге, давно обратившейся в вязкое болото. Привалившись плечами друг к другу, забываясь тревожным сном прямо на ходу, изнывающие от холода и усталости, промокшие и голодные солдаты продолжали упорно шагать вперёд. Словно в нелепом немом кино, на зернистой чёрно-белой плёнке. Парад мертвецов, наивно верящих в то, что война окончится, что кто-кто, а уж они-то выживут, чтобы вновь увидеть мирное небо над головой вместо горящего и чадящего жерла преисподней.

Все они давно мертвы. Бравые ребята, когда-то улыбчивые и весёлые, чьи-то сыновья, мужья, возлюбленные, трепетно хранящие письма из дома в кармане армейской рубахи, сующие амулеты — у каждого свой — в голенища сапог. Все, и те, что рядом, и те, что плетутся впереди, и те, кто замыкает строй. Из всего полка выжили единицы. Все, кого он любил и недолюбливал, уважал и презирал, все смешались с грязью под ногами. Кровавое месиво начинённой свинцом плоти, раздробленные кости, обугленную и разорванную форму, мечты, планы на будущее и недосягаемое мирное небо — всё поглотила холодная сырая земля.

— Лейтенант... Фернандес...

Джерард открыл глаза, вновь оказавшись в тесной будке станционного смотрителя. Шёпот товарища, зовущего его из могилы, ещё звучал неразборчивым эхом, заблудившимся средь четырёх стен. Он сел прямо, устало потёр саднящие глаза. Перед внутренним взором тут же заплясали яркие оранжево-красные всполохи, напоминающие разрывающиеся вдалеке снаряды, взвились чёрные мухи, осыпающейся крошевом осколков земли.

Какого чёрта? Все, кто так отчаянно цеплялся за жизнь, все они сгинули на поле боя. Все, до единого, все те, кого дома ждали любящие семьи. Почему я ещё жив? Почему он остался? Он — тот, кто так отчаянно жаждал смерти, тот, кто всегда презирал своё одинокое существование. Почему ещё дышит прокопчённым, смолёным воздухом. Почему сердце столь упорно колотится ещё в груди?

Джерард тихо рассмеялся. Где-то в груди клокотали злые слёзы, так и не пролитые тогда. Его жизнь, если можно так было назвать существование под грузом воспоминаний о тех наполненных горечью и болью днях, в которое она превратилась, ещё тянулась безрадостной однотипной чередой промозглых дней и наполненных кошмарами бессонных ночей.

Семь лет минуло. Семь долгих мучительных лет уже его терзало чувство вины. Вины за то, что он выжил, когда другие, куда более достойные, были погребены в безымянных братских могилах. Искупление. Пожалуй, именно этого ещё жаждала его измученная, рано состарившаяся душа, ко всему прочему уже равнодушная, потрёпанная, покрытая заплатками из самооправданий и алкогольного забытья.

Выпивка почти уже не спасала. В ней уже давно не тонуло обрыдлое однотипье уходящих дней. Воспоминания отступали ненадолго, оставляя его в сладком забытьи, чтобы терзать втрое сильнее, вернувшись с головной болью поутру. Алкоголь не мог смыть все эти комья налипшей грязи болезненной реальности его прошлого и настоящего.

Пронзительным звоном разрезала густую мёртвую тишину трель телефонного аппарата. Джерард выпрямился на стуле, снял трубку и приложил к уху.

— Тридцать седьмая железнодорожная станция, на связи, — привычно отозвался он.

Ответа не последовало, только скреблось и шуршало что-то на том конце провода.

— Вы меня слышите? — предпринял он вторую попытку.

— Лейтенант...

«Показалось?» — он вздрогнул, вслушиваясь во вновь воцарившуюся тишину.

— Лейтенант... — повторился едва различимый шелест в трубке, больше напоминающий шорох дальних помех. — Лейтенант, прошу, хватит...

— Кто это? — не выдержал Джерард, стиснув телефонную трубку в кулаке. — Что за дурная шутка?

— Лейтенант, хватит, прошу... — с громким хлопком перегорела лампочка в фонаре, погружая станционную будку в сумрак. — Довольно. Хватит терзать себя, прошу... — темнота сгустилась вокруг, — невыносимо... — едва различимый шёпот сгинул в шуме помех.

Джерард сжимал в руках трещащую трубку, вслушиваясь. Ему мерещились голоса, доносящиеся из невообразимого далека: крики, смех, плач. И вдруг всё смолкло. Воцарилась тишина, давящая и глухая. Когда раздались далёкие гудки, и связь окончательно оборвалась, он опустил трубку на рычаг. Прикасаться к ней ему больше не хотелось. Ему вдруг стало холодно, как в те далёкие бесконечные ночи под открытым небом на пронзительном ветру.

— Лейтенант...

Джерард вскинул голову, опасливо косясь на стоящий на тумбочке телефон. Что-то замаячило на самой грани бокового зрения, словно кто-то бродил в жидкой туманной дымке у кромки леса, прятался в подлеске. Джерард присмотрелся к белёсым клокам тумана, даже привстал со стула, опираясь на столешницу.

Девушка. Теперь он видел её отчётливо. Подрагивающий дымный силуэт. Нереальный, далёкий, как мираж оазиса в пустыне среди барханов. Она смотрела на него, её губы шевелились. Он судорожно втянул воздух, схватил масляную лампу, с которой не раз уже обходил пути, коробок спичек и выскочил на улицу. Она стояла у кромки леса, дрожащим маревом на ветру, не сводя с него взгляда, но рассмотреть её толком с такого расстояния было просто невозможно. Косматая туча закрыла луну, сгущая сумрак до непроглядной тьмы. Джерард спешно выудил коробок, чиркнул спичкой, высекая искры. Раз, второй, третий. Спичка не выдержала нажима и с хрустом переломилась. Он ругнулся, доставая новую из коробка дрожащими пальцами. Наконец, в его руках вспыхнул слабый огонёк, робко отгоняя ночную темень. Джерард спешно зажёг лампу и, высоко подняв её над головой, осветил подлесок.

Никого. Запинаясь и спотыкаясь, он спешно зашагал к лесу. Отмахиваясь от белёсого тумана, он то и дело оглядывался назад. В бесплодных поисках неведомой незнакомки он добрался до тускло отблёскивающих полированных колёсами рельс.

Так никого и не отыскав, Джерард вернулся обратно в будку. Опустился на стул, накинул на зябнущие плечи тяжёлую куртку. Порывшись по карманам, отыскал смятую пачку сигарет, закурил, задумчиво косясь на телефонный аппарат. Темнота сжималась кольцом вокруг, тучи окончательно скрыли луну.

Этой ночью Джерард больше не смог заснуть. Он выкуривал одну сигарету за другой, отгоняя лезущие в голову воспоминания, жуткими картинами встающие перед глазами. Но сколько бы ни пытался припомнить, ни в одном из них так и не отыскал пригрезившейся ему девушки. Он просидел так до самого утра, упираясь взглядом в тонущий во мраке подлесок, до тех самых пор, пока бледные рассветные лучи не разогнали туманную дымку.